Суть событий - 2018-08-10

С.Пархоменко

Спасибо большое всем, кто заменял меня, пока я был в отпуске. Спасибо всем, кто мне помогал, пока я вел программу издалека. Вот в ближайший месяц я в Москве, так что буду вести ее по старинке.

Приближается юбилей, меньше недели осталось до того дня, когда программа «Суть событий» будет уже 15-летней. Да, в августе 2003 года, 15 лет тому назад программа началась. Между прочим, не так много на «Эхе Москвы» осталось таких программ долгожителей. За это время многие поменяли и свои названия, и свои жанры, свои форматы, свое время, и свои темы, а я вот продолжаю вести свою еженедельную программу.

Не скрою, что я много раз за эти 15 лет разговаривал и с Алексеем Венедитовым и с другими коллегами здесь, на «Эхе Москвы» и обсуждал изменение формата, как бы ее устроить по-другому. Но каждый раз получал ценный совет своих более опытных радиотоварищей, что нет, надо этот формат сохранять, пускай будет, к нему привыкли. Он очень старомодный, редкий, такой, почти уже вымерший. Ну, ничего, пускай остается, в нем есть своя прелесть. Ну, О’кей, я согласен, я тоже думаю, что в этом есть своя прелесть.

Ну вот, месяц меня не было в эфире. А теперь номер для СМС-сообщений: +7 985 970 45 45. Сайт echo.msk.ru. Там можно смотреть трансляцию. Можно ее смотреть также в YouTube, как обычно. Там же, кстати, работает и чат, можно обсуждать то, что вы слышите. И есть еще в моем Фейсбуке Сергея Пархоменко – поглядите – есть, по-моему, предпоследняя на настоящую минуту запись, специально посвященную этой программе. Я туда тоже буду поглядывать, чтобы смотреть на вашу реакцию, на вопросы, которые вы задаете. Спасибо всем, кто свои вопросы там уже задал.

Я все-таки начну с того, что я пропустил из-за этого своего отпуска и без чего, я все-таки считаю неправильным эту программу возобновлять – с темы о наших погибших коллегах в Центральноафриканской республике.

Я был хорошо знаком с одним из них – с Александром Расторгуевым. Был период, когда мы довольно много времени проводили рядом и долго-долго разговаривали под включенную камеру. Это был 11-й, 12-й годы, когда снимался фильм «Срок», даже не фильм, а проект «Срок». Кусочки его по мере того, как они снимались, монтировались и выкладывались в интернете. Это было вполне революционное начинание. Потом из этого был смонтирован большой фильм.

Я скажу откровенно, что мне этот фильм показался странным и не очень удачным. Мне казалось, что из того материала, который у них был, - а этот материал был в тех самых маленьких роликах, - можно было сделать что-то гораздо более увлекательное, гораздо более масштабное, гораздо более мощное. Но автор есть автор, мастер есть мастер. Это их авторская воля. Фильм делали тогда три человека: Пивоваров, Расторгуев и Костомаров. Ну, вот захотели они такой.

С. Пархоменко: Есть конкретные люди, они вычислены, они возили отраву в Великобританию и обратно? Есть. Что еще надо?

Теперь они отправились на свой репортаж в Африку и через два дня погибли. Очень много всяких фантазий по поводу того, куда они ехали, почему они отклонились от заранее обозначенного маршрута, почему они заехали в эту часть страны, чрезвычайно опасную. Вы знаете, мне кажется, что здесь может и не быть какого-то специального умысла, специального повода. Вот многие говорят, что они что-то такое прознали, им что-то сообщили, что они ехали что-то такое важное и срочное увидеть.

Знаете, бывает, что люди приезжают в незнакомое место ночью, долго-долго едут, устают и их, что называется, просто завозят. Могли пропустить поворот, могли не сориентироваться, могли не понять, куда их везут. И по дороге из Шереметьево в Москву бывает, что какой-нибудь недобросовестный таксист завернет куда-нибудь не туда, завезет пассажира и отнимет у него кошелек. А уж как это может быть в Африке, где за каждым кустом может быть засада, в этой части Африки, во всяком случае, это, конечно, совершенно очевидно.

Я думаю, что расследовать эту гибель журналистов, которые отправились на журналистское расследование, как ни тавтологично это звучит, можно только с помощью только другого журналистского расследования. Я абсолютно не верю не во власти Центральноафриканской республики, ни, тем более, в засылаемые какие-то официальные российские поисковые группы отсюда и каких-то следователей. Это не в интересах ни властей Центральноафриканской республики, ни, тем более, российских властей, поскольку существует масса подозрений относительно того, что там делают российские наемники и что там делают российские так называемые военные советники, что там делают российские службы безопасности.

Я думаю, что все они, на самом деле, больше всего заинтересованы в том, чтобы об этой истории забыли, чтобы это было объявлено нерасследуемым, непонятным, неизвестным и дело это было закрыто.

Только коллеги погибших наших журналистов – Джемаля, Расторгуева и Радченко – российские коллеги, зарубежные коллеги… Я знаю, что в работе в этой части Африки очень сильны агентства «Франс-Пресс» и «Рейтер». И у них очень хорошие контакты, очень хорошие корпункты на месте, очень хорошие стрингеры, очень хорошие местные связи. Они могут организовать такое расследование. Вообще, французы очень сильно в Центральной и Экваториальной Африке. И газетные журналисты, и телевизионные журналисты. И есть такая традиция работы там. И, я думаю, что рано или поздно мы узнаем, что там произошло ровно такими путями. И узнаем, что эта гибель была не напрасна.

Вот я являюсь членом жюри премии «Редколлегия». Вы, возможно, слышали, что это премия, которая работает ежемесячно, присудила очередную свою премию посмертно трем журналистам: Джемалю, Расторгуеву и Радченко. И деньги, довольно существенные, которые представляет эта премия, будут переданы их родным. Но вопрос не в этом, вопрос здесь не в деньгах. Вопрос в признании их журналистского поступка, потому что их поездка несомненно является поступком.

Они опытные люди все трое, они понимали это риск, они знали, что подготовка достаточно спешная и не очень надежная. И, действительно, так и случилось. Многие теперь рассказывают про каких-то странных людей, которые должны были их встречать, которые, кажется, представляли ООН, а, может быть, и нет, которые пропали в последний момент.

Но вот эта жажда знать, это желание реализовать свое право знать – это, собственно, основа журналистской профессии. Это самое дороге, что есть в журналистской профессии. И поэтому я считаю, что эта маленькая премия, это незначительное признание, оно чрезвычайно уместно здесь. Действительно, это люди, которые погибли при исполнении своего долга в высоком смысл этого слова. Долг журналиста заключается в том, чтобы узнать, как оно на самом деле и рассказывать вам.

И это совершенно не история про то, что журналистика состоит только из сухого потока бесцветной, безэмоциональной, не пресонифицированной, дистиллированной информации. Вовсе нет. Вот это знание, это понимание того, что произошло, построенное на знании, оно может иметь очень эмоциональный характер, оно может иметь личный характер, оно может быть пропущено через человека, через его интеллект, через его психику, образование, его взгляд на мир, его художественный вкус и чего угодно. Это помогает людям знать и понимать то, чего они не знали и не понимали раньше. Это и есть журналистика.

Вот гибель Александра Расторгуева среди этих троих стала поводом ужасно грустным и несправедливым поводом посмотреть его фильмы, которые многие не видели. Многие вообще не знали, что есть замечательный режиссер документалист Александр Расторгуев. Точно так же, как многие в России, я уверен, что большинство людей в России просто не знают, что в России есть потрясающее кино с огромной историей, с огромным багажом, кино, которое развивалось и в 50-е годы, в 60-е, 70-е, в самые ужасны годы цензуры коммунистической, когда казалось, правду сказать невозможно. Но и тогда существовали замечательные режиссеры-документалисты, которые иногда без слов рассказывали правду о нашей жизни, невероятно сильно, эмоционально, глубоко. И ты много начинал понимать из этих фильмов. Я учился на факультете журналистики и помню курс документального советского кино, который совершенно потрясал нас своей силой.

И вот наследники этой традиции, они живы и сегодня. И есть Виталий Манский, о котором знают многие. Но есть еще Виктор Косаковский, есть еще Александр Расторгуев, есть целый ряд имен. И многие посмотрели фильмы Александра Расторгуева. И наибольшее впечатление, я так понимаю, на всех произвел его огромный, трехчасовой фильм «Дикий пляж», действительно, потрясающее совершенно кино. Кто этого еще не видел, посмотрите. В интернете висит сейчас в открытом доступе, благодаря Виталию Манскому, который на 40 дней открыл для бесплатных просмотров все фильмы Александра Расторгуева из своей коллекции.

Так вот про этот фильм тоже можно сказать. А, собственно, чего там такого? Тоже, подумаешь, журналистский репортаж: на пляж в Сочи он поехал! Сидел там, на пляже в Сочи и снимал каких-то алкоголиков, каких-то шлюх, каких-то мужиков, каких-то мажоров местных.

С. Пархоменко: Бывает, люди приезжают в незнакомое место, их завозят. Могли не сориентироваться, не понять, куда везут

А на самом деле это фильм о том, что такое сегодняшняя Россия, что такое люди в России, что такое жизнь в России, чем люди живут в России, как они относятся к жизни, что они считают в ней важным, а что неважным. Это фильм, который позволяет увидеть очень много. И когда я слышу абсолютно подлые речи здесь, в эфире «Эха Москвы» - подлые речи Максима Шевченко, который через несколько часов после гибели своего друга начинает торговать этим своим другом, начинает выслуживаться перед своими хозяевами, рассказывая здесь, что «да куда они, вообще, ехали? Это вообще не имеет никакого значения, никакого расследования они не начинали… они снимали просто фильм. Они хотели просто хайпануть и снять фильм про русских наемников. Это было ничто. Это был бы фильм, за который они получили бы свой грант, который показали бы на каком-нибудь либеральном фестивале – вот у Манского, например. Они сорвали бы аплодисменты и были бы живы, а потом сидели, курили бы там и весело разговаривали», - говорит Максим Шевченко над телом еще не остывшим человека, которого он называл своим другом. А потом отправляется управлять его похоронами.

Ну, вот так устроены эти люди. Так у них в голове. Так устроены их ценности. И нужно было погибнуть этим людям в Африке, чтобы мы узнали, что рядом с нами ходит подлец, который вот таким образом говорит о своем только что погибшем друге.

Так вот, зачем они туда поехали, что они могли узнать? Да они могли узнать, как оно на самом деле. Так устроено документальное кино. Документальное кино – это когда человек едет на место, когда человек смотрит, где происходят события, как происходят события, разговаривает с людьми. Может быть, он не обнаруживает там каких-то страшных секретных тайн, но он начинает понимать, как это устроено. Он начинает видеть это своими глазами. И он может рассказать это нам. И неважно, едет он на сочинский пляж или едет он в Центральноафриканскую республику, в пекло или едет он на Донбасс на войну, или едет он в Сирию, или раньше он ездил в Афганистан, где тоже снимал Александр Расторгуев.

Он едет туда, где происходит, он едет туда, где люди, туда, где события и рассказывает потом нам, иначе это рассказать невозможно. А трус Шевченко сидит в Москве и рассказывает, что ездить никуда не нужно, потому что это никому ничем не поможет. Так устроены трусы, что же теперь делать? Живем рядом с ними, слышим их.

Так что я думаю, что это не напрасно. Я думаю, что поездка только первая из поездок. Я думаю, что их будет еще не одна. Я думаю, что будет в свою очередь расследование этой гибели, которая поможет понять, что там в действительности произошло. А что касается того, что всех собак немедленно попытались повесить на Ходорковского, – это совершенно вещь ожидаемая и, на самом деле, для профессиональных журналистов абсолютно ясная и очень простая. Человек, который оплачивает, который был спонсором, финансистом, донором художественного проекта, не несет ответственности за его организацию. Ответственность за организацию несет главный редактор, прежде всего. Мне очень больно это говорить. Я не знаком с человеком, который руководил или руководит «Центром управления расследованиями», который формально отправил эту группу в Африку, но да, главный редактор несет ответственность.

Я был главным редактором много лет журнала «Итоги», еженедельного журнала, потом журнала «Вокруг света», и этот вопрос стоял передо мной каждый день. Журналисты хотят куда-то ехать, журналисты просят отправить их, журналисты требуют, стучат кулаками, грозят увольнением, скандалят, ругаются, дерутся, черт знает что! Особенно фотографы, между прочим. Самое отважное племя – это фотографы, которым надо ехать на место всегда. И главный редактор берет на себя эту ответственность – либо сказать да, либо сказать нет. Если он говорит да, он обязан выяснить, как это устроено, он обязан убедиться, что здесь всё в порядке, что люди защищены, застрахованы, что они не останутся там одни, что кто-то будет их сопровождать и так далее.

Но в данном случае это еще усугубляется тем, что они фрилансеры, что они не работали там, в этом «Центре управления расследованиями», могли не подчиняться этому главному редактору. И он бы мог им запретить – они бы поехали всё равно, и поехали бы без его удостоверений. Кстати, как я понимаю, у некоторых из них были удостоверения «Известий», а «Известия» вообще не имели никакого отношения к этой отправке.

Так что в журналистике это вещь очень знакомая, очень понятная, очень всемирная. Каждая редакция с этим сталкивается, каждый редактор с этим сталкивается. Все знают, что люди ездят и без разрешения, когда нужно. И даже эти трое в свое время ездили без разрешения. Известная история, когда Орхан Джемаль, когда его не пустили в командировку, он поехал просто в отпуск туда, куда он хотел.

С. Пархоменко: Сегодняшняя журналистика жива Джемалем, Расторгуевым и Радченко, она жива Бобровой и Бирюковой…

Пытаться объяснить, что Ходорковский их туда толкнул – да они выпросили у Ходорковского эти деньги. И большое ему спасибо, что он согласился. Я очень надеюсь, что он согласится и заплатить за следующую поездку и за следующую, и за следующую, которая позволит выяснить, что с ними произошло, и что в действительности происходит там, в Центральноафриканской республике. Но только эти новые поездки будут организованы лучше, глубже, ответственней, надежней. Кем? Теми самыми, кто туда едет, людьми, которые с ними работают и людьми, которые непосредственно ими руководят: их редакторами, их заведующими отделами, их редакторами и так далее.

А ответственность Ходорковского останется на уровне того, что он дал денег, которые у него попросили. Вот и всё. Всё остальное – демагогия. Все разговоры про то, кто виноват, про то, кому это было выгодно и так далее. Люди поехали расследовать преступную деятельность и люди погибли при выполнении этого расследования. Это, в общем, один из возможных сценариев развития событий. Это понимают все: и те, кто едут, и те, кто отправляют, и те, кто обнаруживает этих людей дуда приехавшими.

Я здесь хочу напомнить почти забытую историю про Виктора Ногина и Геннадия Куренного, корреспондентов советского еще телевидения, которые погибли в сентябре 91-го года в Югославии. Много лет продолжалось это расследование с участием и советской, потом российской прокуратуры, следственных органов, посольств и еще кого-то.

Дальше всего продвинулись коллеги, например, Владимир Мукусев, который дружил, как я понимаю, с Ногиным. Он написал целую книгу об этом. Тоже очень большие предпринял усилия, чтобы расследовать эту гибель. И в общем, его версия, хотя в ней не хватает каких-то деталей и есть какие-то вещи, не совсем надежно доказанные, но его версия считается самой правдоподобной, самой близкой к истине и, по всей видимости, самой серьезной – версия того, что они погибли от рук боевиков из «Сербской Краины», когда проехали через хорватские позиции, и им там подарили какие-то каски и бронежилеты. И потом, видимо, из-за этих касок и бронежилетов, приняв за хорватских шпионов, их и расстреляли.

Но почему я вспоминаю сейчас это? Потому что потребовались журналисты, целые поколения журналистов, которые эту историю 91-го года, в конце концов, прошли, пробурили, собрали. Хотя, так понимаю, до сих пор захоронение не найдено и так далее, много еще чего можно там выяснить. Но сделано очень много.

Так будет и здесь, так будет и с Африкой. А люди будут ездить за правдой, за событиями, за людьми, за обстоятельствами, за информацией, за впечатлениями, в конце концов, необходимыми журналистам. Будет ездить и дальше. Так устроена журналистика.

А премия «Редколлегия» будет награждать этих людей и дальше. Вот в этот самый месяц, например, хотя мы отдали всю сумму этой премии трем погибшим, но по договоренности с фондом «Среда», который финансирует премию «Редколлегия», мы попросили возможность, так сказать, залезть в бюджет следующего месяца, потому что был один материал, одна публикация, которую нельзя было не наградить даже в таких чрезвычайных обстоятельствах, даже при том, что мы отдадим все деньги семьям погибших журналистов, но это пропустить было нельзя.

Нельзя было пропустить публикацию «Новой газеты» о пытках в Ярославле. Вы понимаете, что это такое. Там два автора: Ольга Боброва, которая работает в «Новой газете» и Ирина Биюкова, та самая, адвокат «Общественного вердикта», которая была вынуждена бежать из России после этой истории. И их работа является, несомненно, высокой журналистикой, хотя их текст не самый художественный, не самый литературный, не самый изящный текст на свете. Но это люди, которые узнали многое и помогли нам узнать это. И сделали это в адекватной форме, выложив это х работа. Мы обязаны были наградить их тоже, что, собственно, и было сделано.

Вот это и есть сегодняшняя журналистика. Она жива этими людьми. Она жива Джемалем, Расторгуевым и Радченко, она жива Бобровой и Бирюковой. Они жива – теперь их уже почти 80 человек – лауреатами премии «Редколлегия», которые получали и получают каждый месяц эту премию на протяжении последних двух с половиной лет. И я надеюсь, что этот проект будет продолжаться дальше.

И это помогает нам надеяться, что мы будем узнавать какие-то важные вещи. Это важнейший элемент наших с вами гражданских прав. Это то, на чем наши права держатся.

Я после перерыва зайду на следующую тему, связанную на тему «Нового величия», мы там с вами поговорим об этих наших правах, о том, что может и не может общество в этой ситуации, в чем оно бессильно, а в чем оно сильно.

Но пока я скажу, что эта история с погибшими в Центральной Африке и история с людьми, которые сумели вытащить на поверхность эту традицию пыток в российских местах заключения, - это один из последних инструментов, который есть у нас с вами в руках. Мы должны отдавать в этом отчет. Это одно из последних наших средств защиты. Это они там чего-то такое сражаются и зарабатывают себе на ипотеку. Это последний рубеж обороны российского общества в той ситуации, в которой кажется, что никаких рубежей уже не осталось, мы совершенно бессильны, поделать ничего не можем, может только умолять.

Но на самом деле факт, что эти люди существуют - это факт, который Россия постепенно осознает после многих лет, когда наши сограждане говорили о том, что «а чего мне эта свобода слова, зачем она мне? Я уже имел ее один раз в 90-е годы, ничего хорошего из нее не получилось». Люди осознают это тогда, когда вот такие складываются ситуации и такие темы оказываются на поверхности.

Давайте я на этом остановлюсь и через три-четыре минуты после новостей продолжу программу «Суть событий». Мы с вами поговорим о других, вполне трагических сюжетах, которые накопились не только за эту неделю, но и за этот месяц.

НОВОСТИ

С.Пархоменко

С. Пархоменко: В ЦАР русский дух и Русью пахнет в смысле политубийства. Да, далеко, в забытом богом углу человечества

И я говорил почти всю первую половину программы о наших погибших в Центральноафриканской республике коллегах и о том, как интерпретируют это разные люди, в том числе, люди очень подлые, вроде Максима Шевченко, которые пытаются торговать ́той смертью, немедленно принимаются. Еще, что называется, тела не остыли, а они уже пытаются из этого извлечь себе какой-то благосклонный взгляд начальства.

Ну, вот несколько довольно грубых, я бы сказал довольно неопрятных наших слушателей на разные лады спрашивают у меня, зачем я скрываю, что журналисты в Центральноафриканской республике были убиты не простыми бандитами, а именно боевиками ЧВК. Ну, ребята, вам бы надо… такие в аптеке продаются, да и в любом супермаркете ватные палочки для прочистки ушей, в там поковыряйтесь, потому что такое впечатлении, что у вас совсем уже заросло, и вы совсем перестали слушать.

Нет, я не отрицал и не скрывал этого. Более того, я сказал, что для меня на сегодня это приоритетная версия. Мне кажется, что теми, кто, несомненно, имел резон и имел все возможности – именно так: все возможности – проследить за приездом этих людей, знать заранее, когда и куда прилетают эти люди... Довольно трудно центральноафриканским бандитам прослушивать телефоны и прочитывать переписку в интернете людей, находящихся в Российской Федерации. Мне кажется, что это нетривиальная техническая задача.

А вот для людей, так или иначе, связанных или имеющих возможность или имеющих право воспользоваться услугами российских спецслужб, эта задача чрезвычайно простая: узнать заранее кто куда едет и зачем, отследит этих люди и принять их на входе. Так что для меня версия того, что и их гибели были причастны те люди, деятельность которых они ехали расследовать, то есть наших с нами соотечественников, российских военных наемников, представителей спецслужб центральноафриканской республики. Их там много разных, как я понимаю. Одни – по официальной линии, какие-то просто в посольстве. Какие-то – в представительствах международных организаций. Какие-то – по официальному прямому, открытому контракту с руководством Центральноафриканской республики, с их политической верхушкой. Какие-то – по скрытому контракту в качестве наемников, солдат удачи. Какие-то – по коммерческим контрактам на охрану всяких золотых приисков и алмазных копей. Много там разного сброда.

Этот сброд по большей части, как доносят нам наш коллеги, не только погибшие, но и разные прочие, пишущие о Центральноафриканской республике, - этот сброд по большей части российского происхождения. И этот сброд в значительной части своей находится на прямом контакте и прямом подсосе у спецслужб российский. Легко мог их вычислить, легко мог их принять…

Ой, боже мой! Я за месяц до такой степени отучился от ведения эфира, что даже отвык от того, что надо телефон отключать перед эфиром. Извините, пожалуйста. Ужасная непрофессиональная ошибка. Больше не будут. Посыпаю голову пеплом.

Так вот, я думаю, что это первая версия, которую следует рассматривать и расследовать. Нет никаких сомнений, что такого рода операции проделываются при участии, при содействии и в кооперации с местными бандитами, часто руками местных бандитов, часто под прикрытием местных бандитов.

Опять же, если вспомнить историю Куренного и Ногина, скрывали их убийство уже после того, как машину расстреляли, подожгли и сбросили в реку, при помощи разных местных бандитов. Там даже в эту машину натолкали костей, сожженных трупов других людей для того, чтобы скрыть эту гибель, для того, чтобы замаскировать эту машину. Всё это не обошлось без самого разного местного бандитского сброда.

Я думаю, что не обошлось и в Центральноафриканской республике. Но кто это организовал? Кто навел? Кто устроил, кто обеспечил? Кто защитил, кто прикрыл? Кто заказал, наконец? Вот эта история про «кто заказал?», она над всеми убийствами, примыкающими к российской политике, эта туча висит. Не те чеченцы, которые были осуждены и сидят сейчас за убийство Бориса Немцова, организовали это убийство и заказали его. Не те чеченцы, которые убили Анну Политковскую, были идеологами этого убийства. Другие люди. Они на свободе, они не пострадали, им даже ничего не угрожает сегодня.

Так же ровно это происходит и в Центральноафриканской республике, где русский дух и Русью пахнет в этом смысле – в смысле политического убийства. Так далеко, да, вот в таком забытом богом углу человечества. Вот, что я хочу сказать про роль боевиков во всей этой истории.

А я хотел перейти к другой теме, близкой, смежной - к теме дела «Нового величия». Я думаю, многие из вас сейчас уже помнят два этих имени: Анна Павликова и Мария Дубовик. Две девушки 18 и 19 лет, которые оказались в заключении сейчас, под стражей, в СИЗО. Хочу вам напомнить, что самые разные люди избегают у нас этой меры пресечения, в том числе и люди, подозреваемые в убийстве, в том числе и люди, подозреваемые в пытках, зверствах. Таких ситуаций довольно много было. Особенно, если эти люди имеют отношение к тому, что анекдотическим образом в России называется правоохранительными органами. На самом деле они являются карательными органами.

С. Пархоменко: Трудно из ЦАР прослушивать телефоны и прочитывать переписку людей из РФ. Это нетривиальная задача

Эти две девушки оказались в заключении абсолютно несправедливо, бессмысленно по смехотворным мотивам, что они могут воздействовать на других участников следствия. Каким образом они могут воздействовать на участников следствия? Пытать, бить мучить, пистолет приставлять к голове? Между прочим, дело касается не только их. Там, вообще, 10 человек. Большинство из них очень молодые. Там есть молодые люди 19-летние, тоже оказались в этом СИЗО.

Так вот мы знаем об этом, мы говорим об этом, и мы пытаемся все же что-то с этим делать, потому что кто-то это вытащил наружу, потому что нашлись журналисты, которые сделали об этом первоначальные репортажи и которые держат это тему.

Вот я заглянул, понимаете, на сайт «Медиазоны» сегодня. У них есть такая метода, что они постоянно держат в виду несколько дел и, в том числе, это дело «Нового величия» и день за днем за ним следят. Каждое новое событие, каждый новый поворот, каждый новый человек попадает в их поле зрения. Это и есть то, о чем я говорил в конце первой половины программы, - это и есть один из последних оставшихся инструментов общества.

Вот когда я закончил свой разговор о погибших в Центральноафриканской республике, какая-то Валя написала мне: «Писаки гибну за металл, Сергей Борисович?»

Дура вы, Валя, набитая дурра! И вы поймете это не сейчас, вы поймете это тогда, когда вы будете спускаться по ступенькам какого-нибудь районного суда вся в соплях и в размазанной косметике, потому что вы только что получили там приговор, который вы не ждали, который несправедлив, который лжив – вас оклеветали, вас разорили, вас обидели, вас оскорбили, вас сжили со свету. Вы будете рыдая и трясясь коленями, спускаться с этих ступенек с криками: «Где здесь журналист? Кто напишет про то, как со мной ужасно поступили? Я такая несчастная, я такая одинокая… Кто меня защитит? У меня отняли то и сё, меня обвинили в том и сём… Я этого не делала! Спасите меня!» - будет говорить вы, Валя, размазывая грязные сопли по своей грязной груди.

Попомните, Валя, то, что я вам сейчас говорю. Это вам предстоит еще. Это у вас впереди. Это скоро, и это обязательно с вами случится. Потому что единственная возможность ваша будет – это обратиться к какому-нибудь предпоследнему журналисту в России, который согласиться почему-то – не потому, что вы ему заплатили, а потому что в нем есть сознание его долга – написать о том, как вас обидели. И никто не поможет вам: ни муж, ни мама, ни адвокат, которому вы остались должны, а только вот этот самый журналист.

Я читаю у одного своего хорошего приятеля в Фейсбуке цитату некоего обозревателя, который пишет: «У общества нет ничего, что позволило бы ему спасти невиновных или указать власти на ее неправоту или вообще слать хоть что-то», - пишет он, этот человек. Да, это ощущение возникает, вот это ощущение бессилия. То мы всё время просим, подписываем какие-то петиции? Никто на них не обращает внимания чиновники над на ними ржут. Как же так?

Но, на самом деле, надо отдавать себе отчет, что, вообще-то, у общества всё есть, никуда не делось. У общества есть, например, выборы. Я никогда не забуду, как я ездил по Костромской области, будучи членом районной избирательной комиссии с правом совещательного голоса, ездит по деревням Костромской области и разговаривал там с людьми в день выборов. Два года тому назад, когда в Костромской области выбирали региональное законодательное собрание.

И я с ужасом убеждался, что люди не понимают… Они всё знают про свою власть, они всё понимают про свою жизнь, но они не понимают очень важной вещи – что сегодня в день выборов, тот редкий момент, когда они могут сказать власти, что они о ней думают, когда они могут попытаться изменить это, когда они могут хотя бы попытаться напугать власть своей реакцией. Эта редкая возможность, она сегодня – ей надо воспользоваться.

Ну вот, предположим, предстоящие выборы мэра Москвы. Они выхолощены абсолютно. Сделано это так, чтобы вам не законно было голосовать. Есть главный кандидат, и есть несколько помогающих ассистентов, которые ему набрасывают мяч тем или иным способом. Объявляют ему референдумы по поводу пенсионной реформы, нагоняют народ на явку и всякое такое прочее. Реального соперника, хотя бы реального спарринг-партнера у него нет.

Но процедура голосования есть. И в день этого голосования вы можете многое. Вы можете прийти на избирательный участок и высказаться. Вы можете подойти к избирательному участку и принять участие в публичной протестной акции. Вот уже Алексей Навальный объявил о том, что он будет организовывать протестные акции в этот день. Я уверен, что он не последний. Будут еще такие идеи. Да и этой идеи достаточно. Вы можете взять ваш бюллетень и написать на этом бюллетене то, что вы считаете нужным. Такие люди есть. На каждый выборах появляется кто-нибудь, кто говорит: «Давайте мы этот бюллетень испортим, на нем напишем, то, сё…» и так далее. Их одна десятая процента. В тот день, когда этих людей будет 5%, 7%... 10% от голосовавших, в этот момент окажется, что это не чушь, окажется, что это серьезная мера.

У общества есть такой инструмент – высказаться в день выборов, выразить свой протест в день выборов, выразить свое презрение к тем чиновникам, которые нарушают закон в день выборов, выразить сове несогласие с отношением власти к людям в день выборов. Есть такая возможность. Но общество этим не пользуется. Обществу по фигу. У него есть другие, более важные дела: оно едет на дачу, оно смотрит кино, оно играет в футбол, оно просто лежит на диване, оно просто пьет пиво, оно видало всё это в гробу.

Не надо говорить, что возможности нет. Вы не воспользовались этой возможностью. И, между прочим, демонстрации и митинги у вас есть. И мы помним, по 11-му, 12-му году, что когда набирается 100 тысяч человек, сразу все образуется. Сразу выясняется, что есть и место и время, и перекрывают движение, и выставляют оцепление, и все вежливые, и все такие ласковые, и все забегают и в глаза заглядывают: «А скажите, пожалуйста, вы по какому маршруту предпочитаете идти?» Я это хорошо помню. Тогда, когда они знают, что выйдет 100 тысяч человек. А будут плохо себя вести, 200 выйдет. А совсем плохо себя будут вести, 500 выйдет. Они знают это, они боятся этого.

А когда они этого не боятся, вот тогда ничего не происходит. Тогда, оказывается, вам нельзя, «мы вам запрещаем, мы вам не согласуем».

Вот несколько человек, я знаю, договаривались о том, чтобы организовать небольшой митинг, коллективный пикет в защиту Сенцова. И попытались его зарегистрировать. Есть такой Алексей Медведев, замечательный кинокритик, который был инициатором этого всего. Попытались это согласовать, предложили то ли 5, то ли 10 альтернативных мест – нигде нельзя! Везде занято и везде нецелесообразно. Потому что они знают, что придет-то 20 человек или 100 человек, или 200 человек. Что такое 200 человек? Да ничего. Рассадим сейчас по автобусам и увезем.

Ну, так в результате ничего нельзя, и Алексей Медведев стоял один в окружении нескольких своих друзей возле памятник Грибоедову. Молодец, что стоял! Замечательно, что довел все-таки эту историю до конца. Но только общество не помогло. Оно его не поддержало, оно не окружило его стотысячной толпой, этого Алексея Медведева, кинокритика. Поэтому ничего и не вышло. А вообще-то, это инструмент есть и у российского общества, он никуда не делся. И забастовки есть у российского общества. Ест этот инструмент как у любого – и центральноафриканского и руандийского, и американского, итальянского, канадского, итальянского – какого угодно, и у российского тоже есть.

Есть такой инструмент: забастовка. Вы же их не устраиваете. Ну, поэтому вы только и просите. Это же вы не хотите этим воспользоваться. Поэтому всё, что вам остается, это умолять, чтобы отпустили двух девочек. Да, у них дети, у них пластилиновые фигурки. У них куклы единорога, у них мама куда-то делась, «верните мне мою маму!» А их тащат в тюрьму. И они выйдут оттуда инвалидами, потому что вы не захотели воспользоваться этими инструментами, которые у вас есть. А вы слушаете балбесов, которые вам рассказывают, что у общества нет ничего, что позволило бы ему спасти невиновных. Почему нет-то? не пользуется общество - это да. Не хочет, боится, стесняется, ленится, прежде всего. А так-то есть чего-то.

Так же точно, как это было и с Грузией 10 лет назад. Вот все вспомнили сегодня это страшное чувство абсолютно бессмысленной, какой-то чудовищной несправедливости, олицетворенной этим отвратительным клоуном, когда тогда был в кресле президента страны, над которым тогда все смеялись и сегодня все смеются. И он, видите ли, принимает решение начать войну против государства, которое нам всем бесконечно дорого и близко, которое мы все знаем, о котором все мечтаем. Каждый нормальный человек в России рано или поздно мечтал поехать в Кахетию, посмотреть на эту горы, выпить этого вина, съесть там этого барашка, поглядеть на этих прекрасных девушек, подышать эти воздухом, искупаться в этой реке. Каждый нормальный человек мечтает когда-то в своей жизни.

С. Пархоменко: Я с ужасом убеждался, что люди всё знают про свою власть, но не понимают, что сегодня в день выборов

Грузия одно из райских мест на земле. Люди, которые живут там, удивительные, изумительные люди. Россия умудрилась воевать с ними. Россия умудрилась на них испытывать свою новую международную политику, решила на них, так сказать, в миниатюре, попробовать о том, о чем тогда, кстати, еще и не мечтала. Я не верю в том, что это была часть плана. Я не верю в то, что тогда кто-то уже думал о Крыме, Донбассе, Украине. Никто не думал. Брехня.

Но было такое ощущение в российских верхах: «Шо-то мы засиделись. Надо как-то пальцем потыкать. Вдруг получится? Надо где-то попробовать». И попробовали. И показалось, что получилось. Показалось, что, в общем, всё тихо. Ну, покричали немножко и разошлись. А кто не захотел сразу расходиться, того купили. Купили же тогда французского президента Саркози за сделку с «Мистралем». Просто заплатили ему миллиард евро и купили всю вместе с ним всю Францию. И довольные ходили. Потом, правда, развалилась это, но тем не менее.

И тогда показалось, что оно проходит, что так бывает. Можно попробовать еще. И в нужный момент, когда подвернулся Крым, когда Украина лежала на спине после своей революции, когда власть украинская валялась, выяснилось, что – О, отлично! Подберем Крым. Более того, вот до Одессы пойдем, подбирая всё от Харькова до Одессы по такой широкой юго-восточной дуге. Дойдем аж прямо до Приднестровья. Всё будет наше, всё будет хорошо. Не получилось. Удалось зажечь только в Донецкой и Луганской области. Одесса не загорелась. Харьков не загорелся, Днепропетровск не загорелся. Херсон не загорелся и так далее. Слава богу.

Но было ощущение после Грузии, после того, как удалось оттяпать Южную Осетию и фактически присоединить Абхазию, оторвав их от Грузии, было ощущение, что проходит. Сейчас, надо сказать, эта иллюзия исчезает постепенно, потому что, оказывается, что не проходит, а накапливается. Это немного разные вещи. Выясняется, что все-таки постепенно эта репутация злобного, бессовестного обманщика, которая появилась тогда у путинской России, эта репутация постепенно накапливается и укрепляется. Страны, с которой нельзя иметь дело. Страны, к которой нельзя близко походить, страны, от которой можно ждать любой подлости в любой ситуации по любому поводу.

Вот тогда это началось – на Грузии. Как-то червь сомнения завелся тогда во многих головах и постепенно превратился с помощью Украины в жирную гусеницу, которая сегодня приводит к тому, что мы НРЗБ всё новыми и новыми акциями и санкциями, всё новыми законам то Магнитского… то вот Скрипаля – я уверен, что он будет… И все вопли, которые, например, мы сегодня слышали в разговоре между Лавровым и госсекретарем США – вопли о том, что «вы нам не предоставили ни одного доказательства». А подсудимого не обязаны предоставлять доказательства его вины. Если подсудимый хочет признаваться - О’кей, это смягчит наказание. Не хочет - это не помешает вынесению приговора. Никто не обязан убеждать Россию в том, что она виновата. Достаточно, что у них у самих есть доказательства этого. Никто не обязан эти доказательства предъявлять, складывать к ногам Ларова.

Нет сомнений в том, что это Россия? Нет. Нет никаких других мотивов? Нет. Есть конкретные люди, которые вычислены, которые возили эту отраву в Великобританию и обратно? Есть. Что еще надо? Вы сами не признаете? Ну, не признавайте. Вы и с Луговым не признаете. Вы историю с уколом зонтиком писателя Маркова не признавали. Вы и Эйтингона не признавали. Вы никого не признавали на протяжении всей этой многодесятилетней традиции политических убийств. Вы ничего никогда не признавали, господа кагэбэшники, энкавэдэшники, а теперь мидовцы, наследники кагэбэшной традиции.

Так что вот тогда это началось в Грузии и продолжается сегодня, и сегодня мы пожинаем эти грузинские плоды. Вот эти вот грузинские мандарины или, - я не знаю, что там у них тогда росло – этот грузинский виноград. Сок от него нам льется на голову сейчас, нам всем. Почитайте, кстати, недавно статью, опубликованную на «Эхе Москвы» по поводу того, как изменилось просто питание, схема калорий, которые получают российские граждане за все это время вот и всё. Вот вырастили от Грузии до Донбасса

Это была программа «Суть событий». Я Сергей Пархоменко. Всего вам хорошего, до следующей пятницы!