Суть событий - 2015-02-06

С. Пархоменко

Давайте начнем. Ну вот, не успел я сказать про смски, как получил от нашего друга Дмитрия вечного вопрос: «Что должно заставить Кремль прекратить войну на Украине?» Ничего, хороший вопрос, такой вот, между делом так: что должно? Да вы знаете, на хороший вопрос хороший ответ: страх. Я думаю, что, в сущности, единственное, что по-настоящему заботит людей, которые управляют Россией сегодня – это их собственная судьба, их завтрашний день и их личный (личный!) выход из этой ситуации.

Ну, давно было сказано, что проблема выхода является, в сущности, единственной реальной, настоящей политической проблемой вот в этой посткоммунистической российской политике. Сказал это, между прочим, Березовский, что все, собственно, подчинено этой проблеме. Просто начиная с какого-то момента политики начинают лучше ее осознавать. И они живут сначала некоторое время, иногда несколько лет, с ощущением, что это где-то далеко. Потом у них приходит ощущение, что это навечно. А потом начинается третий этап, они понимают, что нужно из этой истории как-то выскакивать. Вот, собственно, и все.

И вот такой момент пришел и для Путина, и для значительного количества людей, которые его окружают. Надо как-то из этой истории выскакивать. Вот когда они поймут, что за выход надо заплатить вот такую цену, тогда они ее заплатят. А когда им кажется, пока им кажется, что, наоборот, ситуация с войной создает им больше шансов как-то, что называется, уйти живыми из нынешней истории, они будут продолжать эту войну.

Конечно, этот вопрос связан с основным событием сегодняшнего дня – вот с этой челночной дипломатией Олланда и Меркель. Если вы помните, в прошлой программе я говорил о том, что тихо, но упорно продолжаются консультации вот именно в этом четверном формате. Не в минском формате, а вот в таком: Франция, Германия, Россия, Украина. Тогда один московский дипломат довольно подробно рассказывал мне, как, собственно, это происходит, подготовка. Говорил о том, что все относятся к этой ситуации как к такой, медицинским языком выражаясь, терминальной. Собственно, это последняя попытка.

Если этот раунд переговоров не состоится, или если он окажется безуспешным, то тогда этот формат прекратит свое существование, и вот в таком составе больше никто не будет искать никаких особенных выходов из создавшейся ситуации. Мне рассказывали еще тогда, я тоже об этом говорил, но сейчас повторю, это важно, что на этапе подготовки вот к этому туру переговоров – он, как видите, проходит в форме челночной, не в виде встречи всех четырех участников в одном месте, а в виде вот таких раздельных переговоров с российским и украинским лидером. Это, между прочим, доказывает, что ситуация деградирует постепенно.

Ну, вот мы уже пришли к такой ситуации, в которой совсем-совсем невозможно им оказаться в одном помещении, невозможно им сидеть за одним столом, не то что, там, за руку здороваться или что-нибудь вроде этого. Этого ведь не было еще недавно. Еще мы с вами видели такие эпизоды, видели и в Нормандии – ну, в общем, в разных обстоятельствах эти встречи все-таки происходили. Теперь такая встреча, по всей видимости, невозможна. Это плохой знак. Это значит, что ситуация еще больше ухудшилась, даже вот внутри этого вот очень узкого круга государственных лидеров.

Так вот, мне говорили тогда, и это на самом деле важный был поворот событий, что Россия на этих внутренних переговорах, не в публичной сфере, а вот в такой вот внутренней, перестала отрицать участие российских войск. И там уже как-то, в общем, вполне очевидно, что российские военнослужащие впрямую участвуют в этом конфликте, во всяком случае, они управляют всякими сложными видами вооружения. Потому что там задействованы уже такие виды военной техники на стороне этих самых – деликатно назовем их сепаратистами, я бы их предпочитал все-таки бандитами называть и дальше, но как-то вроде как в международных обыкновениях стало принято называть их сепаратистами. Ну ладно.

Так вот, в их руках оказалось настолько сложное вооружение, что им дилетанты управлять не могут, не могут управлять всеми этими сложными реактивными системами, всеми этими тяжелыми гранатометами. Там есть дальнобойные гаубицы, и чего там, в общем, теперь только, и нет.

Ну, собственно, случай со случайно сбитым корейским Боингом, ну, в общем, в этом-то формате никто не собирается отпираться, да? Там все знают, собственно, кто чего сбил, где стояла ракета – это, в общем, теперь совершенно понятно с точностью до нескольких сотен метров, где стояла пусковая установка. Поэтому, там дураков нет, это вам не пропаганда, это, в общем, как-то уже деловой разговор. Ну, вот этот случай еще раз доказал, что дилетантов пускать за эти рычаги и за эти кнопки нельзя. Вот.

Единственное, что по-настоящему заботит людей, которые управляют Россией сегодня – это их собственная судьба

Есть одна, знаете, такая немножко сентиментальная, немножко личная сторона у всего этого дела. Я имею в виду сейчас отношение к этому двух конкретных граждан Европы, а именно Меркель и Олланда. У них в этих переговорах есть свой собственный личный персональный интерес. Об этом мало говорят, но об этом надо помнить. Вообще мировая политика, она на самом деле во многом личная. Какими бы все эти лидеры ни казались такими механическими куклами, людьми, которые исполняют какие-то правила или по заказу играют какие-то роли, надевают какие-то маски, изображают из себя какие-то театральные характеры и любят выступать в тех или иных классических театральных амплуа, тем не менее, личного много.

Ну вот, например, есть отдельная история скелета в шкафу у Олланда, и это скелет Саркози, грубо говоря. Олланд помнит про Саркози, Олланд помнит про то, что Саркози был его предшественником, что его все время с ним сравнивают, что любые неуспехи Олланда кончаются разговорами про то, что при Саркози такого не было, его все время как-то поверяют. И чем хуже его персональные дела, чем большую какую-то ошибку он допускает, тем чаще слово «Саркози» начинает звучать во Франции опять. Ему это важно.

Более того, Саркози ведь буквально несколько недель тому назад объявил громогласно о том, что он возвращается в политику. Что это означает? Что вполне возможно, что на следующих выборах он удивительным образом снова будет претендовать на участие в них. Ну, если этого не произойдет, возможно, что он создаст там какую-то политическую группировку, которая выдвинет какого-то другого кандидата, а он будет, так сказать, таким теневым лидером, будет дергать за ниточки.

Ну, в общем, разные возможны варианты. Но он сказал, что, я возвращаюсь в политику, я буду активным политическим игроком во Франции. Многие говорят, что это самонадеянное заявление, что ничего, собственно, хорошего Саркози в этой политике не ждет, но я думаю, что человеком, который наиболее ревниво и особенно внимательно прислушивался к этим заявлениям, является как раз Олланд.

И Олланд помнит, например, историю участия Саркози в грузинском кризисе 2008 года. Саркози тогда попытался сыграть роль очень активную. Он выдвинул отдельный план Саркози, он занимался вот этой челночной дипломатией. Ничего хорошего у него не вышло, между нами говоря.

Более того, собственно, теперь уже понятно, и это исторический факт, что он вел тогда такую, достаточно двойственную двуличную политику. Ну, например, он достаточно быстро начал вести переговоры о продаже этих самых, о постройке и продаже России вот этих самых вертолетоносцев Мистраль, которые, между прочим, нужда в которых была осознана российской армией ровно после грузинского конфликта. Потому что вертолетоносцы, они нужны для ведения военных действий в региональном масштабе на территории, непосредственно прилегающей к морской акватории.

Это что такое? Это где? Это как-то в районе Калифорнии что ли должно происходить? Или в районе Новой Англии? Нет, это Грузия на самом деле. И вертолетоносцы эти, они нужны были здесь, они для этого, собственно, и были предназначены.

Другое дело, что это лишнее доказательство того, что они, в общем, России особенно больше не нужны, и покупка их стала давно уже таким сугубо политическим делом, таким политическим пари, которое заключило российское руководство, что вот оно как-то скупит Францию по цене этих двух самолетов, скрутит ее и заставит совершить некоторый поступок, который, в общем, будет таким символическим актом сдачи французской политики перед российской. Ну, это отдельная история, мы про это уже много раз говорили и, может, еще когда-нибудь поговорим, наверняка еще будем про это говорить.

Но сейчас важно, что Саркози пытался сыграть там вот эту роль, ничего у него не вышло. Он пытался играть как-то и за тех, и за этих, сдавать и тем, и этим на лапу. И ничего у него не получилось. Олланду важно, чтобы получилось в этот раз. Для него имеет значение, что вот будет такой момент, когда он – его сравнивают с Саркози, и сравнение будет в его пользу.

Поэтому он очень старается, это факт. Помимо всего остального, помимо того, что действительно Франции, как одной из крупнейших европейских держав, не нужна эта война, и не нужны эти санкции, и не нужны разрушения всяких экономических и торговых связей, и не нужно, чтобы крупнейшие французские компании здесь в России испытывали какие-то проблемы. Потому что Франция хочет продавать здесь автомобили, строить здесь бензоколонки тоталевские, добывать здесь нефть, и чего только она тут не хочет. Она много чего хочет делать здесь. И правильно делает, потому что Россия – это огромная сырьевая база и огромный рынок, прежде всего.

Так вот, немаловажно, например, то, что, отдельно от всего, Саркози, который появился на европейской политической арене, на французской политической арене, прежде всего, стал очень стараться восстановить свои связи с разного рода германскими политиками. Буквально дней десять тому назад была довольно скандальная история и скандальная публикация во французской прессе о том, как Саркози тайно ездил встречаться с Меркель.

Это действительно была совершенно уникальная и такая детективная история. Непонятно, как он попал в Германию – по всей видимости, он не прилетел самолетом, он то ли поездом, то ли даже на машине туда приехал. После чего его посадили в машину в подземном паркинге в отеле, где он жил, и привезли его в подземный паркинг резиденции Меркель.

Причем, она его принимала не в своем кабинете канцлера, а в своем кабинете лидера партии, как бы в партийной штаб-квартире. И журналисты, которые все-таки это отловили, они написали, что, ну, вообще это было похоже на визит курьера, который пиццу принес. Как-то вот его через подвал каким-то техническим лифтом поднимали, ну, в общем, чтобы только никто его не видел. Тем не менее, он там был. И я думаю, что для Олланда это важно, и это некоторый дополнительный еще для него мотив.

Россия на этих переговорах, не в публичной сфере, а во внутренней, перестала отрицать участие российских войск

Есть своя история и у Меркель тоже, и эта история называется Коль. Ее тоже все время сравнивают, причем именно не со Шредером – чего уж там со Шредером сравнивать? А Коль. Вот как-то история про то, что при Коле такое было или при Коле такого не было. Коль объединил две Германии. А ей очень важно не разрушить Европу.

И, например, когда размышляют о том, почему она была так упорна в очень тяжелой и очень неприятной для нее истории с греческим кризисом, она подвергалась тогда очень значительной критике с самых разных сторон: о том, что она слишком много платит за спасение Греции, что она идет на какие-то большие уступки, что вообще она заставляет Германию оплачивать греческий кризис.

Говорили, мне вот приходилось читать это, что немаловажно еще и это, что ей очень не хочется оказаться в ситуации, когда Коль построил объединенную Европу, а она позволила ей развалиться. Ну, хотя бы в какой-то части, вот первый случай, первый прецедент, выхода из объединенной Европы, в общем, довольно большой и заметной страны. Это вам не Албания, это все-таки что-то такое очень значительное.

Так что, там тоже есть некоторый свой интерес. И в данном случае это хорошо, потому что, ну, действительно, есть два больших серьезных политика, которые неожиданно обнаружили свой какой-то интерес, просто еще личный свой интерес в этом во всем кризисе.

Ну, а что касается того, что они привезли и о чем, собственно, они разговаривают, много уже было и сегодня всяких прогнозов на эту тему. Утечек действительно крайне мало, и действительно стороны очень заботятся о том, чтобы раньше времени ничего не стало известно. Но я бы предлагал вам взглянуть на эту ситуацию под одним очень простым углом, с одной очень простой стороны.

Вот есть два лидера, от которых сегодня, ну, не все, но многое зависит. Одного лидера зовут Путин, а другого лидера зовут Порошенко. И, в общем, есть такой вульгарный взгляд на вещи, что, ну, давайте, чуваки – вы что, собственно? Ну, вот решайтесь. Вы вдвоем должны как-то – каждый должен принять какое-то свое решение и каждый может это все остановить.

Давайте отдадим себе отчет в том, что ситуация их очень разная. По одной просто причине: Порошенко не может, вот как персонаж из пьесы Булгакова, а впоследствии замечательного фильма Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию», он не может сказать: «Кемская волость? Забирайте. Забирайте». Помните этот чудесный эпизод? Яковлев играл Ивана Васильевича. «Забирайте».

Вот он не может с этой интонацией, и ни с какой другой интонацией он не может сказать «забирайте» про огромный кусок Украины. Его сожрут, его просто выкинут в окно, разорвут на части. И мы вот так сосредоточились на том, как Россия переживает обретение Крыма: вот, весь этот «Крымнаш», до «Крымнаш», после «Крымнаш». А Украина как переживает потерю Крыма? Ну, как-то, уже хватит, что называется. И ситуация, в которой украинское руководство признает утрату этих территорий, при всем том, что на самом деле люди, которые пишут, ну, например, очень сочно в свое время про это написал Альфред Кох (может быть, многие из вас читали), что да бросьте вы, выкиньте – зачем это вам? Зачем вам это ужасное, вот это ядро на ноге? Которое само себя содержать не может, само себя одеть не может, прокормить не может, только какие-то бесконечные разговоры об этом. Откажитесь, выкиньте в окно.

Невозможно. Ну, а следующее что? Там большая очередь из этих украинских регионов, которые должны были бы стать следующим. А Днепропетровск? А, не знаю, следующим что у нас: Николаев? Херсон? А до этого что еще, Харьков? Ну, в общем, где это все остановится? Аппетит-то приходит известно, во время чего.

Он не может этого сделать, он внутри этой политики должен существовать. Он выбранный президент, у него есть конкуренты, много, сильные. И тот факт, что со сцены там чуть-чуть куда-то припропала какая-нибудь Тимошенко, не означает, что ее больше нет, она просто сидит под кустом и ждет.

А вот Путин может это сделать, потому что он не теряет. Он может разжать кулачок. Знаете, вот история про обезьяну, которая кулак засовывает в тыкву, там хватает горсть риса, а потом не может кулак из тыквы из этой вытащить – и вот так ее ловят. Он может разжать кулак, ничего страшного, и вытащить руку. Он может это сделать в одну минуту, в один день.

Гнев президента на историю с электричками связан не с тем, что их отменили, а с тем, что об этом стало широко известно

И совершенно очевидно, что через две минуты после его решения война эта прекратится, просто прекратится и все. Потому что она живет на том, что каждый патрон, каждый снаряд, и каждый литр бензина, и каждый танк, и каждая ракета, и, в конечном итоге, что касается пополнения, то каждый новый солдат, который появляется там. Потому что людские ресурсы, даже если предположить, вот просто, ну, чисто демографически, статистически, что вдруг каким-то невообразимым успехом стала среди местного населения пользоваться идея участия в этой войне, но все равно эти ресурсы давно должны кончиться. Они и кончились. И все пополнение приходит отсюда. Откуда еще ему приходить?

Так что, это можно сделать в одну минуту. И в этом разница между ними. Я думаю, что именно об этом происходит сейчас разговор.

Давайте я прервусь на этом месте. Через 3-4 минуты, после новостей, мы продолжим вторую половину программы «Суть событий» со мною, Сергеем Пархоменко.

НОВОСТИ

С. Пархоменко

Тут как-то все удивляются, что откуда же, почему же я так уверенно говорю, что есть эти данные. Да потому что я их читаю все время. На них как-то не особенно обращают внимания, и понятно, что они никогда не попадают в сферу российской официальной пропаганды, но есть, собственно все: есть и фотографии с запуском ракеты, есть свидетельства о том, где эта ракета в точности, на каком именно поле она стояла, есть результаты первых экспертиз элементов, которые были извлечены там из тел погибших, из их багажа, элементов поражающих – все это есть. Есть абсолютно очевидные расчеты, что никаким другим способом, ни при помощи никакого штурмовика, да еще вот под тем углом, на тех курсах, на которых это все происходило, невозможно было этот самолет сбить.

Но вы просто слушаете, что говорит Сунгоркин, и что он вам публикует в «Комсомольской правде», каких-то полубезумных людей, которые своими собственным глазами наблюдали кого-то, кто куда-то взлетал сбивать малазийский Боинг. Ну, слушайте дальше. А если вы не умеете следить за довольно большим объемом информации, который на самом деле уже есть и опубликован, никуда не делся – ну, так и не умейте дальше, я здесь вас не научу. Просто учитесь читать, вот и все, и не будете тогда удивляться.

Но давайте с вами вернемся в Россию все-таки, подождем, пока из того, что в настоящие минуты происходит в Кремле, появятся какие-то достоверные сведения или хотя бы какие-то официальные заявления.

Конечно, на этой неделе такая звездная история – это история насчет «Вы с ума сошли!», история с электричками. Я писал про это, писал, в частности, в своем блоге в Фейсбуке. Но понятно, что никто не обязан его читать, поэтому скажу здесь еще раз. Я абсолютно убежден, что гнев президента страны на историю с электричками связан не с тем, что электрички кто-то отменил, а с тем, что об этом стало слишком широко известно.

Вообще самое важное, что происходит сегодня в российской политике, в том числе в социальной политике – это пропаганда вокруг нее. Существует то, про что говорят в телевизоре. То, про что не говорят в телевизоре, не существует. И вот как-то так вышло, что, ну, видимо, вот эта вот ситуация с отмененными электричками, она просто затронула слишком большое количество людей, и слишком большое количество предприятий, и целые города, которые живут тем, что люди в них работают где-то неподалеку.

Это достаточно частая ситуация, у нас очень концентрированная экономика, у нас предприятия не размазаны по стране, а собраны кучками, а вокруг этих кучек довольно на большом расстоянии иногда живут люди. И представить себе, что такое, например, я не знаю, жизнь в той же самой Вологодской области – довольно просторной, между нам говоря, большие расстояния-то – что такое жизнь в Вологодской области без электричек? Или жизнь, скажем, во Владимирской области, или жизнь в Костромской области. Ну, там этого еще не произошло, но я думаю, что если… или в Костромской произошло уже? Да, вот мне подсказывают, что в Костромской тоже. Видите, я уже перечень этих областей как-то и не могу удержать в голове, большой очень.

Да, так вот, проблема в том, что про это стало известно. И я абсолютно убежден, вот на 100%, спорю, что называется, на любую сумму, что когда дым рассеется, и когда немножечко пыль поуляжется, все будет возвращено обратно. Ну, в крайнем случае, может быть, какие-то электрички появятся, но цены на них будут вполне невообразимые. Потому что это нога, у кого надо нога. Потому что интересы ОАО «РЖД» и лично товарища Якунина должны быть неуязвимы. Потому что он привезет какой-нибудь пояс Богородицы еще, или какую-нибудь чью-нибудь руку, ногу сушеную, или еще что-нибудь такое, и он умеет договориться с начальником. Поэтому никто его и его интересы в этой ситуации не тронет. А будет только пропаганда.

Ну, давайте вспомним с вами другую историю криков президента – правда, он был тогда не президентом, а премьер-министром – на правительство. Помните 2010 год, вот все эти пожары бесконечные, деревни, которые погорели в больших количествах? И вот их отстраивали, эти деревни, и президент велел, для того чтобы не воровали на стройках, прямо провести видео к нему в кабинет. Поставить видеокамеры, а провода протянуть, прямо вот он будет сидеть и следить за стройками. И тоже он говорил: в течение суток чтобы все было сделано!

Кто-нибудь что-нибудь помнит про эти деревни, эти камеры, эти стройки? Это вот все, оно где? Да нигде. Когда пыль осела, выяснилось, что, в общем, никому особенно этого и не нужно.

То же самое в точности происходит и с вот этими вот электричками. Это ведь такой маленький элемент большой системы взаимоотношений между разнородными интересами: между интересами бизнеса и интересами государства. Беда начинается тогда, когда государственные деятели начинают заниматься бизнесом, а бизнесмены становятся важными влиятельными государственными деятелями. Когда грань вот эта вот как-то растворяется.

Существует то, про что говорят в телевизоре. То, о чём не говорят, не существует

Потому что государство должно, в целом, собственно, в этом его работа, вот оно за этим нужно – за тем, чтобы, с одной стороны, стимулируя интересы предпринимателей, с другой стороны, в тех случаях, когда предприниматель не может, исходя из своего вечного стремления к прибыли – это так положено, всякому коммерсанту положено заботиться прежде всего о прибыли, об увеличении прибыли и о сокращении издержек. Так устроена, такова природа экономики. Но именно в этих ситуациях государство должно вмешаться и государство должно выделить какие-то вещи, которые способно поддержать только оно, которые вот невидимая рука рынка не поддержит.

Ну, все знают историю с редкими болезнями, да? Так называемыми орфанными. Они глубоко, так сказать, антирыночные, эти болезни. Выясняется, что при помощи рыночных механизмов, механизмов предпринимательства, бизнеса невозможно обеспечить людей, которые нуждаются в этих редких лекарствах, тем, без чего они жить не могут. Потому что этих людей недостаточно, и вот как-то они не могут своими кошельками оплатить разработку, тестирование, распространение и производство лекарств от этих так называемых орфанных болезней, и ничего невозможно сделать без разумного государства, которое это возьмет на себя.

На самом деле примерно так же, как ни странно, устроен во многом общественный транспорт в разных странах мира. Не всем это удается. В США, например, как известно, очень большие проблемы с общественным транспортом. Во многих регионах там происходит та же совершенно история: вымирают местные поезда, вымирают автобусные маршруты. И, ну, вообще вся жизнь построена под человека, у которого есть машина и который передвигается сам за рулем. Ну, там дальше возникает, люди пытаются каким-то образом к этому приспособиться, и, например, возникает такой самодеятельный общественный транспорт, когда люди с помощью разных интернетовских, например, программ начинают договариваться о том, что они вот будут подвозить друг друга. И возникает целая система, целая сеть, целое сообщество людей, которые там друг друга возят. И таким образом экономят и время, и деньги, и бензин, и все остальное. Но это другая история. Но так бывает.

Та же Франция, например, известна тем, что там они нашли каким-то образом эту пропорцию. Они, с одной стороны, убыточную часть тех же самых поездов, электричек и всякого прочего содержат за государственный счет. А с другой стороны, дают заработать тем бизнесменам, тем коммерсантам, которые пытаются на этом рынке работать.

Это не сразу получилась, но это получилось. Кстати, именно потому, что там такая сложная подвижная система, именно, кстати, система железнодорожного движения французского очень подвержена всяким, я бы сказал, профсоюзным пертурбациям. Там профсоюзы очень сильны, очень важны, они часто что-то там требуют, там часто происходят забастовки, часто происходят из-за этого сбои. Люди на это обижаются, а потом с этим мирятся и, в общем, понимают, что, ну, вот так, в таком сложном балансе работает эта система: между государством, частным предпринимательством и социальными профсоюзными интересами. Вот как-то вот на трех ногах стоит эта табуретка.

В России все досталось… все ушло в шубохранилища, грубо говоря, и есть, собственно, только один интерес – вот этот. А государство, собственно, озабочено прежде всего тем, чтобы никто сильно не орал по этому поводу. А если кто начинает орать, то тогда нужно устроить этот спектакль перед правительством, накричать почему-то на Дворковича. А почему на Дворковича-то? Почему не на Якунина?

У нас вообще и министр транспорта есть, фамилия его, я помню, Соколов, зовут Максим – вообще тише воды, ниже травы. Ну, а про Якунина, как-то его имя даже не было произнесено вслух вообще, совсем, как-то он никого не заинтересовал в этой ситуации. И, увидите, не будет интересовать еще много времени. Ну, вот, собственно, это и есть утрата государством почвы под ногами. Приоритеты куда-то съехали.

Ну, да, можно, конечно, посмотреть таким, я бы сказал, вульгарно-арифметическим способом и попытаться сравнить стоимость вот этих отмененных электричек со стоимостью Чемпионата мира по футболу, который собираются строить. Да, экономика так не работает, это неправильно.

Хотя, если иметь в виду не только эти простые соображения, но и, например, итоги сочинской эпопеи, например, сегодня совершенно уже очевидная сложившаяся ситуация, что Зимние Олимпийские игры в Сочи – это гигантская панама, это одно огромное банкротство. Не случилось никакого расширения инфраструктуры. То есть, все это построено, там, кое-как – ну, по мере того, как оно будет разваливаться, мы увидим, как оно построено.

Ну, хорошо, значит, стоят эти сооружения, эти дороги, эти заборы, эти гостиницы – они никому не нужны. Потому что выяснилось, собственно, подтвердилось, что на голом месте это не рождается, что недостаточно построить стадион и при нем гостиницу в чистом поле, чтобы вдруг туда как-то бросились люди. Еще нужен климат. Климат причем в переносном в данном случае смысле, а не в прямом. Коммерческий климат, предпринимательский климат, климат психологический. У этого места должна быть хорошая репутация. О нем должна какая-то хорошая легенда распространяться. Людям должно хотеться туда поехать. Тогда они поедут даже тогда, когда там и не будет достаточного количества гостиниц и стадионов. Если там дома есть, а жизни нет – ну, нету там жизни по-прежнему, до сих пор, она не образуется от домов.

Так что, вот это уже выяснилось. Ну, не говоря уже о том, что, собственно, происходят бесконечные и вновь повторяющиеся истории, когда компании, которым навязали эти сооружения, умоляют государство как-нибудь их у них забрать, как-нибудь освободить их от этого бремени, от необходимости содержать это все, компенсировать им издержки. Не говоря уже о том, сколько было украдено во время стройки.

Ну, вот теперь это результат. Выяснилось, что итоги сочинской Олимпиады не нужно подводить в день церемонии закрытия сочинской Олимпиады. Их вот сейчас нужно начинать подводить. Только начинать, а закончим мы их все вместе подводить, я думаю, еще лет через несколько, когда посмотрим, куда на самом деле улетели эти деньги и что от них осталось.

Вот, обращая на это внимание, можно было бы задуматься над Чемпионатом мира по футболу и над тем, что неплохо бы государству начать возвращаться вот в этом, я бы сказал, угаре приобретения Крыма и строительства «русского мира» неплохо бы возвращаться к какому-то нормальному менеджменту и понимать, что мы вообще куда-то съехали.

Зимние Олимпийские игры в Сочи –это одно огромное банкротство

Вот сегодня на сайте «Эха Москвы» появился текст, кажется, Тины Канделаки, где она очень как-то жалуется на то, что вот что-то такое, все свихнулись, и какие-то удивительные законодательные инициативы, и какие-то поразительные пропагандистские лозунги, и чего там только нет. Так ведь оно одно с другим ходит неизбежно. Ну, а как оно могло не свихнуться? Как это могло, вот не уехать всякий здравый смысл, который постепенно как-то нарождался в российской экономике – и был благополучно обменян на что? Ну, вот на продолжение политической карьеры Путина и группы людей вокруг него. Вот что было приобретено тогда, когда это все благополучно развалилось.

И мы видим, что, ну, разваливаются-то, собственно, равномерно разваливаются самые разные сферы российского государства. Например, как-то окончательно рассыпается сфера правоохранительная, сфера силовая, все, что связано с судом. Ну, мы говорим довольно часто, я говорю в этой программе о том, что главное, что происходит сегодня в России, главная ее проблема заключается в отсутствии действующей системы правосудия.

Но вот, посмотрите, вот два события опять этой недели, казалось бы, мало друг с другом связанных, хотя внешне, конечно, связанных. История с Давыдовой, про которую вы помните, история о том, как по совершенно абсурдному подозрению, но пропагандистки верному, пропагандистки нужному, силовая система, включая ФСБ, прокуратуру, суд… там же много кто участвовал в этом во всем, самые разные люди в самых разных формах и в самых разных погонах. Вот машина тут провернулась с лязгом как-то очень быстро и сожрала эту женщину. Ну, правда, потом удалось ее, как Иону из чрева кита, как-то выдернуть. Хотя я думаю, что и здесь тоже проблема заключалась, с точки зрения начальства, не в том, что вот совершили какой-то неверный поступок, а в том, что случился какой-то большой резонанс от него. Резонанса нам сейчас не надо. Не надо, чтобы никто орал. А так-то, в общем, я думаю, никто не раскаивается в этом поступке. Вот полковник, или кто он там, по фамилии Свинолуп, думаю, что его не ждут никакие неприятности.

Даже, я думаю, что и вот этого вот чудовищного адвоката, который совершенно поразительным образом сработал на противоположной стороне. Ну, это просто на поверхности оказалось то, что в России существует, о чем просто не многие знают – о том, что есть еще и вот эта вот индустрия этих подставных адвокатов, которые работают на стороне следствия и которые на самом деле… Ну, как-то формально принцип соблюден: да, у человека есть адвокат. А по существу – издевательство, как это довольно часто бывает.

Так вот, есть эта история, где машина с лязгом как-то совершила этот оборот. А есть другая история, совсем свежая, это вчера вечером или сегодня ночью случилось, когда на окраине Москвы случилось побоище с участием группы каких-то наших дорогих гостей столицы, приехавших из Чечни, которые с кусками арматуры, бейсбольными битами и разного рода оружием, как впоследствии выяснилось, как таким полуигрушечным, так и настоящим, попытались взять штурмом, судя по всему, какой-то небольшой автомобильный техцентр с офисом, который, там, ну, что-то там кто-то с кем-то не поделил, кто-то крышевал, у кого-то отнимали, кому-то отдавали. Ну, и, в общем, нужно было эту проблему решить.

Ну, в отличие от тетеньки Давыдовой, ни один из этих людей, которые перелезали через забор, не оказался, ему не была избрана мера пресечения в виде содержания под стражей. Там всего-то 11 человек из огромной толпы этих нападавших задержали и в течение суток всех отпустили. Речь идет, еще раз скажу, о вооруженном коллективном нападении, о каком-то событии, которое имеет внешние признаки – я не знаю, что в результате решит суд на эту тему и что скажут юристы, но имеются внешние признаки разбойного нападения, такие довольно отчетливые. Что уж там, как это квалифицировать – это другой вопрос.

Но вот разница. Выяснилось, что первая преступница оказалась такой страшно опасной, что необходимо было содержать ее под стражей, а вторые преступники оказались на свободе. Почему? Ну, есть, опять, вульгарный как-то взгляд на это на все: а потому что чеченцы. А чеченцев все боятся, а у чеченцев есть одна большая крыша в лице Рамзана Кадырова, а у Рамзана Кадырова есть большая крыша в лице Путина. И потому, что это чеченцы.

А неправильно. А не в этом дело. Вот уже теперь мы дошли до такой ситуации, когда не в этом дело. Не потому, что чеченцы, а потому, что сильные. Все проще гораздо, все площе гораздо, все гораздо примитивнее и тривиальнее. Выяснилось, что правоохранительная система с тетенькой из города Вязьмы может справляться, а с пятьюдесятью вооруженными мужиками на окраине столицы – не может. И не имеет значения: они могли бы быть армянами, а могли бы быть дагестанцами, а могли бы быть уйгурами – я не знаю, кем еще они могли бы быть. Они просто очень страшные.

Вот когда дело доходит до этого, это означает, что просто разваливается на куски, это означает, что… Причем, оба события равно разрушительны. Не только в том дело, что правоохранительная система не может справиться с пятьюдесятью вооруженными орлами, а и в том, что эта же самая правоохранительная система сжирает с одним хлюпом вот эту вот смешную и грустную тетеньку. Вот и то, и другое для нее совершенно разрушительное событие.

Это может происходить, вот это все, как, опять-таки, мы много раз говорили, может происходить в ситуации, прежде всего, бесконтрольной, в ситуации, когда трудно себе представить, что об этом напишут, что об этом скажут.

Как вы думаете, какой из федеральных каналов расскажет историю про этот штурм, на этот самый техцентр обрушившийся? Много будет этого в телевизоре? Сколько времени посвятит этому программа «Время», а сколько этому времени посвятит программа «Вести»? Раз этого нет в телевизоре, значит, этого нет вообще. Как и истории с Давыдовой не было, как вы только что слышали вот от Арины Бородиной, этой истории не было до тех пор, пока она благополучно не кончилась. Ну, благополучно – здесь такое, вы понимаете, ироническое слово. До благополучия там достаточно далеко.

Люди, которые попадают в эту ситуацию, выскакивают из нее как ошпаренные с криками: а где здесь журналисты? А где здесь редакция, которая про это про все напишет? И очень жаль, что для этого надо в эту ситуация попасть. Вот раньше оно не происходит, происходит только тогда, когда это ударяет вам прямо в лоб.

Задумайтесь об этом, дорогие друзья. Собственно, это была программа «Суть событий», я Сергей Пархоменко. И я надеюсь, что мы с вами увидимся, как ни в чем не бывало, в будущую пятницу в 9 часов вечера. Счастливых выходных!