Суть событий - 2012-08-10

С.ПАРХОМЕНКО: 21 час и 10 минут в Москве. Добрый вечер. Пятница, это программа «Суть событий», я – Сергей Пархоменко. Все в порядке, все на своих местах. У нас с вами множество возможностей для общения. SMS-сообщения можно отправить на номер +7 985 970-45-45. Я уже вижу, что система благополучно работает, все с ней хорошо, так что отправляйте. +7 495 363-36-59 – это телефон. Напомню, что теперь все это работает с московским кодом. Это телефон прямого эфира, он заработает через некоторое время. Сайт echo.msk.ru, на нем как всегда масса возможностей – можно и оттуда отправлять сообщения сюда в студию, я их точно так же вижу как и смски. Можно там участвовать в игре под названием «Кардиограмма прямого эфира». Если вы смотрите трансляцию из нашей студии (она там же, кстати, на сайте echo.msk.ru), то вы увидите там же вот эту самую кривую кардиограммы прямого эфира, можете на нее воздействовать, голосуя раз в одну минуту за или против того, что вы слышите, и можете видеть, как в целом, усредненно аудитория реагирует на то, что я говорю.

Ну вот, собственно, вся техническая информация. Давайте я начну с вопроса, который, пожалуй, чаще всего встречается и здесь вот уже в тех SMS-сообщениях, которые успели прийти. Вот только что, сию минуту Дмитрий из Екатеринбурга спрашивает: «А что, Путин решил показать Медведеву, кто в доме хозяин?» А буквально минуту тому назад у меня спрашивали: «Чем была вызвана перепалка между Путиным и Медведевым?» А, нет, подождите, это тот же самый Дмитрий из Екатеринбурга, просто прислал 2 вопроса. Ну и вот здесь среди тех вопросов, которые были отправлены мне на сайт... Вы знаете, что за сутки до начала программы можно задавать вопросы у нас на сайте. Тоже полно таких вопросов. Сергей спрашивает у меня из Ярославля: «Выступила ли Россия в роли агрессора?», возвращается к этим событиям 08.08.08, знаете, 8 августа 2008 года. Или Карен спрашивает у меня: «Путин заявил о том, что российские военные специалисты на территории Южной Осетии, входящей в то время в состав Грузии, являющейся зоной конфликта, готовили народные ополчения к ведению боевых действий». Или наш слушатель по имени Косторез: «Зачем президент рассказал о заведомой подготовке военных на грузинской территории? По цинизму это заявление напоминает его выступление на съезде «Единой России» перед выборами, дескать, мы уже давно все решили и так далее».

Действительно, это странная очень история, и весу ей придает то, что абсолютно очевидно для всех, кто знает, как устроена сегодня политическая жизнь в России, как циркулирует информация, как она попадает на федеральные телеканалы, для всех становится совершенно понятно, что без верховной санкции это все произойти не могло. Потому что так-то, в принципе, ну и что, ну, есть журналисты какие-то, они решили сообщить вот об этом, у них родилась вот такая вот идея, они нашли генералов, которые считают, что президент медлил. Мало ли? В конце концов, генералы имеют право что-то считать, а журналисты имеют право об этом писать. Вон, я не знаю, в США до сих пор снимается колоссальное количество всяких документальных фильмов и пишется книг по поводу того, что события 11 сентября 2001 года были заговором, на самом деле, были все подстроены, были организованы и все это было, как говорится, совершенно не так, как на самом деле.

Увы. Мы не можем относиться к этому как просто к свободному журналистскому творчеству. Для нас совершенно очевидно, что все это имеет если не какую-то серьезную политическую подоплеку, то хотя бы какую-то человеческую подоплеку. За этим есть нечто, что происходит в голове нынешнего Верховного Главнокомандующего, в голове у Путина.

Почему именно у Путина? Ну, понятно, что телевидение сегодня смотрит в открытый рот именно ему, а не Медведеву. Понятно, что он – инициатор всех этих событий, всех этих разговоров, безотносительно к тому, что именно в них прозвучало. Понятно, что в дуэли между ним и Медведевым, на самом деле, роль Медведева сегодня абсолютно ничтожна так же, в общем, как она была и невелика в то время, пока он числился президентом, а, на самом деле, сторожил для Путина стул.

Так вот о чем это все свидетельствует? Ну, в общем, это свидетельствует о потере контроля, прежде всего, над собой. Мне кажется, что Путин, действительно, говорит разрушительные для себя и своего будущего вещи. И по всей видимости, он этого не понимает. Вот, что важно. Важно то, что он утрачивает понимание того, какие последствия это все имеет. Ну, я не знаю, предстоит ли ему стоять перед каким-то международным трибуналом? Но понятно, что эти слова не будут забыты, понятно, что эти слова теперь будут путешествовать за ним по всей его политической карьере. И ровно столько раз, сколько нужно будет его упрекнуть в том, что он, в общем, сам подтвердил, что санкционировал в свое время, более того организовывал как на тот момент глава правительства и человек, который фактически контролировал силовые ведомства России (и Министерство обороны, и разведку, и разного рода другие силовые структуры). Так вот, он организовал на территории иностранного государства, государства, которое на тот момент признавалось как находящееся в такой конфигурации, имеющее вот такую территорию, имеющее суверенитет над территорией Южной Осетии... Россия относилась к этому именно так, Россия содержала свои войска на территории Южной Осетии в статусе миротворцев, а не в статусе, скажем, оккупационного контингента или еще чего-нибудь. Так вот он санкционировал на территории иностранного государства такого рода подрывную деятельность.

Так вообще бывает в политике, когда руководитель одного государства готовит повстанцев разного рода и разного рода партизан на территории других, вражеских им государств. Это вообще случается. Но обычно в этом не признаются так легко. А те, которые признаются, те обычно потом отвечают за эти признания перед судом. По всей видимости, это означает, что Владимир Путин теряет представления о добре и зле, теряет представления о последствиях того, что он говорит, и считает, что суда над ним не будет. Следовательно, делаю я вывод, его представления об устройстве мира не вполне адекватны. Такого рода вещи не оказываются безнаказанными. Это первое.

Второе, это, конечно, роль тех, кто делал этот фильм, и те, кто эту программу выдавал во всероссийский эфир. Опять-таки, устройство этого эфира, устройство федеральных телеканалов в России сегодня таково, что мы не можем списать это на свободу журналистского творчества. Понятно, что это некоторый административный акт, на этот счет принимается решение. Принимается решение большим телевизионным начальством. Это, несомненно, акт лести и подобострастия в отношении Путина. Начальники телевизионные считают, что они заработают какие-то очки, унижая Медведева и, так сказать, сдвигая его еще дальше на периферию российской политической жизни.

По всей видимости, они правы. Штука, ведь, заключается в том... Много раз мне приходилось говорить об этом, здесь сидя на этом месте, что вопрос не только в том, что лесть, подхалимаж, подобострастие, разного рода вот такие нечистоплотные политические приемы существуют в путинской России. Мало ли, где они существуют. Мало ли, где находятся люди, готовые как-то облизывать начальника. Ну, это встречается нам в жизни достаточно часто.

Проблема в том, что в России эта тактика оказывается успешной. Проблема в том, что, что-то там кому-то вылизывая и демонстрируя какую-то рабскую преданность и натирая лысину о чужие ковры, как говорил один литературный персонаж, можно, действительно, добиться своего. Действительно, можно добиться карьерного прогресса, действительно, можно обезопасить себя от атак конкурентов, действительно, можно продвинуться еще на шаг по иерархической лестнице. Это работает. Вот, что, на самом деле, поразительно. Потому что подхалимы есть всегда, а, вот, успех подхалимам организует тот, в отношении кого эта лесть обычно направлена. И это, собственно, тот режим, который установил в российских верхах Путин, это его личная заслуга, это его личное представление о том, как это должно быть устроено. И в этом смысле ответственность за такого рода политические обыкновения, за такого рода политическую практику лежит непосредственно на нем, потому что на этом уровне это определяется уже непосредственно там.

Вот, что я хотел бы сказать об этом фильме. Для меня он, надо сказать, не открыл ничего нового особенно. Мы с вами помним эти события, мы помним и понимаем, что на тот момент вся полнота политической власти находилась в руках Путина, и тогда уже много раз было сказано о том, что решение о начале войны принимал Путин. Там было много разных дополнительных соображений. Можно сейчас почитать те аналитические размышления и обзоры, которые тогда, в августе 2008 года звучали, в частности, в эфире «Эха Москвы». Я лично как-то не раскаиваюсь ни в одном сказанном тогда слове. Я говорил тогда, что это никакая не неожиданность, что это спланированные события, что даже дата 08.08.08 является вполне продуманной и заранее установленной, заранее высчитанной и такой, производящей некоторый специальный эффект. Да и вспомним, что это совпало в тот момент с пекинской Олимпиадой, с началом пекинской Олимпиадой, когда как-то весь мир глядел в ту сторону. И в тот момент всем было как-то не до Кавказа, все внимание было направлено совершенно на другую точку мира и это тоже было заранее рассчитано. Так что ни о какой неожиданности, ни о каком там вероломном нападении грузинских захватчиков и необходимости что-то такое там отражать и тогда не было речи, и ее нет и сейчас. Сегодня мы просто получаем еще одно подтверждение того, что там происходило.

Я хотел бы вернуться к событиям, которые происходят здесь, в России. До перерыва у меня есть еще несколько минут, и я хотел бы обратиться к этому.

По-прежнему очень много тоже вопросов, связанных с чередой показательных процессов, которые происходят в России либо готовятся в России. Один такой процесс почти закончился – мы ждем 17 августа приговора. Это процесс по делу Pussy Riot. Другой такой процесс сейчас продолжает готовиться и, по всей видимости, осенью вступит в свою активную фазу – это так называемый «Болотный процесс», или процесс 6-го мая. И на эту тему много сказано, так сказать, горького. Я хотел бы обратить ваше внимание, например, на очень такой, я бы сказал, эмоциональный, сдержанный и в то же время достаточно трагический, хотя и не большой текст Олега Кашина. Он последнее время, на мой взгляд, пишет очень хорошо и как-то демонстрирует хорошее понимание того, что вокруг нас происходит и с нами происходит.

Так вот он написал о том, что 12 человек, которые сидят сегодня в предварительном заключении, эти 12 заключенных – это все, что осталось, пишет он, от многотысячных, может быть, стотысячных или даже больше протестов нынешней зимы и весны. Вот, как-то от этих 100 тысяч остались вот эти 12 человек, пишет он и ставит точку.

Это сильно сказано. Это сказано решительно, это сказано очень образно. Я бы только точки не ставил. Я бы ставил на этом месте запятую или, может быть, точку с запятой. Мне представляется, что это некоторое начало размышлений, потому что, на самом деле, это, конечно, не совсем так при всей красоте этой формулы и при том, что эта формула очень точно отражает эмоциональное состояние многих из нас, некоторую такую горечь и осознание собственного бессилия. Но, на самом деле, это, несомненно, не так, потому что от зимы и весны остались еще люди, которые это (то самое, о чем пишет Кашин) понимают и об этом думают, и переживают на этот счет, и отчаиваются на этот счет, и считают это своим личным делом. Одни своей работой, своим долгом, другие своим поражением (есть и такие), третьи своим долгом и тем, что они упрекают себя в том, что они не принимали в этом участие, а должны были бы принимать и готовы принимать в этом участие завтра. Собственно, вот это главный результат зимних и весенних событий, что огромное количество людей, которые всегда были совершенно равнодушны и внимательно следили за тем, чтобы соблюдать дистанцию между собой и разного рода политическими событиями со словами «Мне эта ваша политика не интересна, она не моя, я в ней не участвую, я ничего в этом не понимаю, меня это не касается, оставьте меня в покое, не тащите меня в эту грязь»... Так вот эти самые люди, десятки тысяч из них, может быть, сотни тысяч из них начали относиться к этому совершенно по-другому. И даже в этом разочаровании, и даже в этих переживаниях содержится, в сущности, радикальное изменение их отношения к делу. Это чрезвычайно важно. И это становится еще важнее сегодня, когда приближаются финал одного из этих открытых процессов и разгар другого из этих открытых процессов, и люди спрашивают друг у друга «А что же нам теперь делать?» Ну, в зависимости от темперамента некоторые говорят «Ну что? Неужели, ничего нельзя сделать? Как так получилось, что ничего нет?»

И вот это вот очень интересный сюжет, сюжет о том, что эти события, события вокруг процесса Pussy Riot и события вокруг процесса 6-го мая продемонстрировали людям, которые, может быть, никогда об этом не задумывались, продемонстрировали то, как устроена политика, общественная жизнь, гражданская жизнь, гражданская активность в сегодняшней России. Эти люди вдруг увидели, до какой степени мало в их руках возможностей, до какой степени мало нот, на которых они могут играть, мало инструментов – политических инструментов, гражданских инструментов, которыми они могут пользоваться.

Вот давайте, все-таки, отдадим себе в этот отчет. Это никогда не было так ясно как это ясно сейчас. Мы часто переживали и обсуждали с той или иной степенью вовлеченности, и с той или иной степенью возмущения, что, вот, в России постепенно сворачиваются демократические институты, процедуры, постепенно все меньше и меньше участие граждан в жизни страны, в жизни общества, в жизни государства. Люди отодвигаются от ответственности за свою собственную судьбу, от строительства своего собственного завтрашнего дня. Мы говорили об этом как-то в общем смысле.

А сегодня, во многом, благодаря вот этим двум отчаянным случаям... Всю прошлую передачу, если помните, я посвятил тому, какую роль сыграет процесс Pussy Riot? И я по-прежнему в этом убежден, что роль эта будет колоссальной. Какую роль сыграет процесс Pussy Riot в отношении наших с вами сограждан к суду как к институту? На мой взгляд (и я снова готов это подчеркнуть), это крах российского правосудия сегодняшнего, это гибель института суда, потому что люди расстаются с последними элементами доверия этому институту, с последним уважением к нему, с последними надеждами в отношении него. И, на самом деле, это очень страшно, когда целая страна живет в ситуации, когда она понимает, что суда нет и обращаться туда бессмысленно, что арбитра нет, а, значит, нужно обращаться к какому-то другому арбитру. Чаще всего, таким арбитром оказывается бандит. Чаще всего, когда люди понимают, что их никто не защитит и никто не рассудит, они ищут рядом сильного, просто какого-нибудь здорового мужика, иногда вооруженного, жестокого, решительного, способного на время приглушить свою собственную совесть. И обращаются к нему за судом и за справедливостью, как им это кажется. Вот так это поворачивается.

Так вот процесс Pussy Riot сыграет в этом (уже сыграл) огромную роль. На глазах у всех он это продемонстрировал.

Так вот давайте отдадим себе отчет в том именно сейчас, когда мы задаем себе этот вопрос, а что же теперь делать? Или можно ли сделать что-нибудь для того, чтобы это судилище каким-то образом прекратилось, для того, чтобы эта постыдная инквизиция каким-то образом была бы остановлена и, так сказать, поставлена на место? Именно в этот момент мы понимаем, как мало у нас в руках осталось реальных возможностей, до какой степени скуден наш арсенал.

Вот давайте я на этом загадочном месте остановлюсь и через 3-4 минуты мы с вами просто как-то позагибаем пальцы, попробуем посчитать, что, собственно, в нашем распоряжении есть, а чего в нашем распоряжении в этой ситуации не хватает. Это программа «Суть событий», я – Сергей Пархоменко. Через 3-4 минуты после новостей продолжение этой программы.

НОВОСТИ

С.ПАРХОМЕНКО: 21 час и 35 минут, это вторая половина программы «Суть событий». +7 985 970-45-45 – это номер для SMS-сообщений. Телефон 363-36-59 заработает через некоторое время. Сайт echo.msk.ru – на нем видеотрансляция из студии, на нем кардиограмма прямого эфира – вот она здесь видна у меня за плечом. На нем тоже возможность отправлять сюда сообщения.

Мы говорили с вами о том, что эпоха подготовки к демонстративным педагогическим процессам... Речь идет именно об этом, о том, что эти процессы призваны произвести впечатление на публику, призваны продемонстрировать беззащитность и беспомощность людей перед машиной подавления, перед машиной такого, я бы сказал, государственного террора, который постепенно раскручивается в России, постепенно формируется, выстраивается в России (давайте скажем так, а не только раскручивается, хотя, она, конечно, и набирает обороны тоже). Так вот в этот момент становится понятно, до какой степени мало в наших руках возможностей.

Ну, собственно, что в этой ситуации мы можем? Что вообще мы можем, люди, которые ощущают эту ситуацию важной, ощущают ее своей, ощущают свою причастность к ней, ощущают себя частью этого мрачного и страшного процесса? В обоих смыслах слова «процесс» - и процесса судебного, и процесса, разворачивающегося в государстве в целом. Мы можем выйти на легальную демонстрацию. Более-менее понятно, как это устроено. Мы можем за 2 недели подать уведомление, понимая, что это уведомление превращается, на самом деле, в прошение, что вслед за ним последует более или менее сложные и более или менее ожесточенные переговоры, в ходе которых придется торговаться о месте, времени, численности, разного рода там дополнительных организационных обстоятельствах. Ну, в конце концов, какая-то возможность будет найдена, потому что, в общем, власть понимает, что есть значительное количество людей, которые в любом случае выйдут на улицу. Так что переговоры эти обречены на какой-то относительный успех. Ну, вот, будет демонстрация.

Мы можем попробовать выйти, грубо говоря, на несанкционированную демонстрацию, ну вот так, как это, например, было у дверей суда. Мы можем, люди, которые считают, что процесс Pussy Riot имеет к ним некоторое отношение, могут подойти к суду и провести там какое-то время, выражая свое мнение криками, жестами, плакатами и так далее. Какое-то количество из них, наверное, похватают и попихают в автозаки, какое-то количество из них, как ни в чем ни бывало, потом уйдет домой. Вот у нас есть такая возможность.

Мы можем написать коллективное письмо, понимая, что его никто не прочтет, оно никого не заинтересует. Людей, которые его подписали, объявят имеющими свой корыстный интерес. Скорее всего, заодно усомнятся в том, что они, действительно, это подписывали (как-то, вот, все одновременно сразу в кучу).

Мы можем обратиться к общественному мнению за пределами России в той или иной форме. Я не знаю, к конгрессу США или к звезде поп-музыки Мадонне, или в данном случае к писателю и актеру Стивену Фраю, или еще к кому-нибудь. И убедиться, что эти люди относятся внимательно к тому, что происходит, у них есть ясное представление о добре и зле. Они, в общем, достаточно чувствительные к такого рода событиям, они довольно ясно и остро чувствуют какую-то такую, я бы сказал, глубокую бесчеловечность того, что происходит, и они, в общем, легко на это откликаются.

Вот, собственно, и все. Вот, собственно, и все, что у нас остается. Остаются еще какие-то эксцессы. Можно, не знаю, кому-нибудь сжечь себя, выпрыгнуть из окна, что-нибудь себе отрезать, объявить голодовку, которая окажется бесполезной, потому что пресса, к которой всегда обращены такие акции, останется безучастной и равнодушной.

У нас нет... Теперь давайте смотреть, чего у нас нет. У нас нет возможности организовать забастовку, потому что в России полностью отсутствует на сегодня профсоюзное движение, а именно профсоюзы всегда в той или иной форме (ну, в той или иной форме профсоюзов) лежат в основе вот таких вот каких-то забастовочных действий. У нас нет полноценной партийной жизни, несколько лет ушли на то, чтобы подробно, тщательно, аккуратно уничтожить инфраструктуру политических партий в России. Нам не предстоит в ближайшее время никаких выборов. Вообще именно выборы являются таким, что называется, орудием массового политического поражения. Вот, тогда, когда люди оказываются чем-то недовольны, когда их начинает что-то реально беспокоить, они это свое беспокойство или это свое недовольство обычно выражают на выборах. Вот, как-то был Саркози и нет Саркози. Хотя, как все, вроде, хорошо начиналось, с каким энтузиазмом он приходил к власти. Ну вот, оказался недостаточно убедителен, недостаточно эффективен, недостаточно хорош, недостаточно обаятелен, недостаточно добросовестен, недостаточно честен в глазах своих избирателей, и избиратели от него отвернулись.

Сейчас вот такие проблемы существенные замаячили на горизонте у Барака Обамы, который тоже, вы помните, с каким блеском он входил в Белый дом – вы помните, это поразительное совершенно празднество, которое было устроено в день его инаугурации, когда он пешком через пол-Вашингтона, за руку с женой шел в Белый дом, шел к власти и люди вокруг были совершенно счастливы и не стеснялись это счастье продемонстрировать. Сегодня это выглядит совершенно по-другому, и сегодня ему приходится достаточно тяжело бороться за права остаться в Белом доме вопреки тем грубым ошибкам, которые он сделал.

Одна из этих ошибок – это знаменитое обещание быть более гибким, да? Ему сейчас припоминают. Конечно, ему эта гибкость вышла очень сильно боком и эти обещания гибкости, которые он дал Путину, передавая это через Медведева, если помните. Вот, ему сейчас как-то эту гибкость повесили на ворота, что называется, и она там у него висит и пахнет.

Так вот нам не предстоит никаких таких выборов. Мы понимаем, что мы не выразим свое мнение с помощью наших голосов, прежде всего потому, что построена вот такая вот система массовых искажений. Исков на эту тему от нас с вами не примут – это все абсолютно бессмысленно, считают многие. Об этом мы с вами как-нибудь поговорим чуть позже отдельно.

Так вот огромного количества традиционных возможностей у нас с вами нет. И эти возможности, круг этих возможностей сокращается все больше и больше. Мы видим, что нам с вами постепенно отрезают все новые и новые элементы этой самой нашей с вами теоретической, даже гражданской активности. И вот уже оказалось, что опасно, а для многих невозможно принимать участие в деятельности некоммерческих организаций. Вот уже оказалось, что волонтерство, которое, несомненно, носит некоторый протестный характер... Это, как бы, очень видно. Люди не просто собираются для того, чтобы помочь кому-то или чему-то. Так было и во время пожаров массовых, если помните, 3 года тому назад. Так происходит сейчас, происходило совсем недавно во время наводнения в Крымске, так происходит во время всяких стихийных бедствий. Несомненно, в этом есть некоторый жест протеста, некоторый жест отвращения к власти, которая не может этого организовать, что, вот, вы этого делать не можете и не хотите, мы за вас это сделаем. В этом, конечно, есть позиция, в этом, несомненно, есть демонстрация, в таком, первичном смысле этого слова. Это тоже должно быть ограничено. Все, что связано с уличной активностью, тоже становится все более и более сложным. Постепенно возможности эти сокращаются все больше и больше, я уж не говорю о том, что в России полностью исключены формы непосредственной демократии. Мы не можем с вами организовать достойным образом референдума, в России действует специальное законодательство о предотвращении референдумов, законодательство, которое делает их невозможными и создает ситуацию, в которой те самые органы власти, на ограничение полномочий которых и направлен референдум, противовесом которым является референдум, именно эти органы власти и принимают решение о возможности этого референдума. Скажем, референдум о реформе или каком-то ограничении, изменении избирательной инфраструктуры, вот таких избирательных властей в России, он, несомненно, должен был бы пройти через разрешение этих самых избирательных властей.

Это приводит к тому, что люди начинают искать другие формы протеста. Я думаю, что мы с вами их увидим в ближайшее время. Лично я (я много раз тоже говорил уже об этом) считаю, что нам с вами предстоит увидеть, ну, то, что я назвал бы движением протестных исков, движением, таким, походом в суд, массовым походом в суд. Я несколько раз уже говорил о том, что я пристально наблюдаю за инициативой под названием «Все в суд», которая должна заключаться в том, чтобы массовые судебные иски подавались бы по нарушениям на выборах. Мне кажется, что этим дело не ограничится. Мне кажется, что вот это намерение осуществлять протестную исковую такую деятельность, идти к суду как к месту выражения возмущения поступками государства, вот это одна из тех форм, которые здесь, что называется, напрашиваются сами собой.

Еще одна форма – это, конечно (я упоминал уже о том, что это существует) обращение к общественному мнению за пределами страны. Все это должно принимать и будет принимать все более и более серьезные формы. Мы с вами видим, как постепенно, скажем, в деле Pussy Riot проявляются все новые и новые, все более и более яркие фигуры. Все началось, если помните, с людей из мира шоу-бизнеса и поп-музыки, ну, скажем, не самого первого ряда. Постепенно все это становилось все сильнее и сильнее, все мощнее и мощнее. И фигуры сегодня, несомненно, первой величины высказываются на этот счет. И я думаю, что нас с вами ожидает вторая волна... Ну, не знаю, вторая или третья, но, в общем, следующая волна, и это будет волна людей достаточно серьезных. Я думаю, что мы увидим с вами и писателей, и ученых, которые начнут высказываться по этому поводу.

Потому что им легко это объяснить, им легко это понять. Они постепенно начинают вычленять новости о деле Pussy Riot из такого, общего потока новостей. Они начинают узнавать, опознавать эту ситуацию, эти имена, эти наименования, детали этого процесса. И они начинают узнавать в этом что-то, что они уже однажды видели. Ну, скажем, была такая знаменитая история про всякие так называемые обезьяньи процессы.

Вообще мракобесие – оно вылезает в самых разных обстоятельствах в мире, и люди имеют определенный опыт борьбы с ним, определенный опыт ответа на вот такой вот подъем мракобесных каких-то поползновений. И я думаю, что мы увидим с вами и больших писателей, и нобелевских лауреатов, и серьезных политиков, и действующих политиков, и политиков отставных, но сохранивших глубокий какой-то и модный авторитет, влияние на людей. все это будет продолжаться. Все это, на самом деле, будет означать дальнейшую потерю Россией как государством, то есть, собственно, нами с вами, потерю авторитета, потерю репутации, потерю доброго имени.

Знаете, те, кто бывают за границей, они, в общем, хорошо знают, что в умах людей удерживаются обычно какие-то самые яркие, самые поверхностные, самые простые образы и имена. Приезжаешь куда-нибудь, вот, несколько лет тому назад: «Вы откуда?» - «Я из России» - «А-а-а! Из России! Ельцин-Ельцин! Знаем!» Потом приезжаешь, тебе говорят: «А, из России. «Курск». Да, «Курск». То «Курск», то Путин, то какой-нибудь спортсмен вдруг начинает служить таким символом. Я помню, что когда-то где ни окажешься в Европе, тебя сразу спрашивали: «А, Россия? Бубка?» Вот я уж не знаю почему, но прыгун с шестом Сергей Бубка – он был каким-то совершенно сногсшибательным таким образом и символом.

Я думаю, что Pussy Riot как символ дремучести, символ мракобесия, жестокости, бесчеловечности России надолго будет таким вот паролем нам с вами в ответ на сообщения о том, что мы из России. Мы будем приезжать куда-нибудь, нас будут спрашивать «Вы откуда?», мы будем говорить «Из России». Нам будут говорить: «А, Россия. Pussy Riot, да, помню. Да-да, да».

Это тяжелая, на самом деле, ситуация и отчасти потому, что сами фигурантки этого дела – они, конечно, совершенно не заслужили такого внимания и я как-то, что называется, не для того дожил до этих лет, чтобы они чего-то такое символизировали в моей жизни. Но, видно, не мне это выбирать. Не мне и не им. Это выбрали люди, которые решили воспользоваться этой ситуацией для того, чтобы продемонстрировать нам с вами, до какой степени мы бесправны, для того, чтобы мы поняли, как мало у нас есть возможностей в руках и как мало мы можем чего поделать, что называется, в такой ситуации.

Я вот разговаривал сегодня с одним хорошим адвокатом, который насмешливо меня спросил, узнав, что я провел день на этом самом процессе, спросил у меня: «А ничего вам это не напоминает?» Я говорю: «В каком смысле?» - «Ну вот, дело Ходорковского, например?» Я говорю: «Ну, конечно, напоминает. Это, в конце концов, в том же самом зале происходит. Они сидят в той самой клетке, которая для Ходорковского и Лебедева была построена, такая полуклетка-полуаквариум». «Да нет-нет! – говорит он. – Я не про это, я не про зал, не про клетку. Я про смысл того, что происходит. Потому что и тех, и других, и Ходорковского, и этих девиц судят максимально откровенным, наглым, демонстративным и, по возможности, как можно более беззаконным образом для того, чтобы показать людям, что это беззаконие – это то, что выбирает власть в отношении к этим людям, это, что называется, оставь надежду. Никакой закон вас не спасет». Вот, что говорят сегодня нам с вами. В случае чего ни к какому закону вы обратиться не сможете – не надейтесь на это, не рассчитывайте. Мы будем управлять вами без этих глупостей.

Так это было в деле Ходорковского, и для многих, кстати, именно это объяснение бессмысленности, абсурдности, скажем, второго процесса над Ходорковским и Лебедевым, и так это снова повторяется сейчас. Это еще одно упражнение в том же стиле, правда, надо сказать, спустя какое-то время и в несколько усиленном варианте. Ну, действительно, сделан шаг вперед. Я слышал, как сегодня в эфире Николай Сванидзе говорил об этом, что совершен шаг вперед. Согласен: совершен шаг вперед в деле Pussy Riot по сравнению с делом Ходорковского, как это ни анекдотично звучит. Казалось бы, какая разница в этих масштабах и в масштабах этих личностей, и в масштабах событий и поступков, и в подоплеке этого всего. В одном случае это серьезный экономический и политический конфликт, конфликт двух серьезных мировоззрений. Во втором случае выходка и ответ на эту выходку. Как ее ни оценивай, но масштаб ее, собственно, не очень велик, правда же? Но тем не менее, это события совершенно одного порядка и расплачиваться за них, рассчитываться за них нам с вами предстоит оптом – и за одно, и за другое.

Россия – это такое место, где происходит последовательное уничтожение прав людей и последовательное обучение их тому, что в случае чего они не способны будут защититься, ничто и никто в этой ситуации им не поможет.

«Так уже было», - говорят нам. – Россия, ну, или Советский Союз проходил уже через такое время». Да, действительно, согласен, проходил. Другое дело, что есть некоторое расхождение в сроках. Одни говорят «Это такой сталинизм». Другие говорят (и я, пожалуй, согласен с этими другими), что «нет, пожалуй, надо искать аналогии в другом времени». Вот здесь я отсылаю вас к замечательной статье моей коллеги и моего давнего и замечательного друга, Марии Липман, Маши Липман. Ее статья вышла в «Ведомостях», она называется «Непрошедшее время» и это текст о том, как много сегодня похожего в том, что делает сегодняшняя власть, на методы позднего советского КГБ, поздних советских времен борьбы с диссидентским движением.

Маша справедливо вспоминает фразу самого Путина в одном из первых больших интервью, которое он дал в качестве президента страны для книги «От первого лица», когда он говорил о том, что важно, чтобы уши не торчали. А уши-то торчат. Вот, уши этой гэбухи – они торчат сильно отовсюду, они торчат, собственно, из всего того, что раз за разом проделывается и в отношении фигурантов «Болотного дела», и в отношении дела Pussy Riot. Это вообще такая гэбэшная практика, устройство таких, демонстративных, публичных процессов и публичная демонстрация сломленности, во-первых, подсудимых. А во-вторых, того, что позволено выдвигать против них абсурдные обвинения, заведомо не построенные ни на чем. Это тактика, которая была выработана. Она, действительно, производит впечатление на людей – это такой, некоторый дополнительный усилитель этого впечатления. Люди смотрят и думают: «Боже мой, какой ужас! Какую же ахинею они несут, эти обвинители. Как же они могут так глупо строить свое обвинение?» А тем не менее, оно работает. А тем не менее, смотрите, ничто от этого обвинения не спасает, ничто не может отвратить вот это вот бессмысленное и несправедливое наказание. Это было придумано в диссидентские времена и продемонстрировано тогда, и это с успехом, действительно, применяется сегодня.

Докажите мне теперь, что это происходит случайно. Докажите мне, что, я бы сказал, политическое и профессиональное происхождение нашего с вами лидера не имеет здесь никакого значения. Да-да, я не оговорился, «нашего с вами лидера». Это лидер страны, в которой мы живем и которую мы по-прежнему любим. И поэтому мы должны с вами понимать, что это вот человек, который взгромоздился на это вот лидерское место.

Очень многие, на самом деле, анализирующие эту ситуацию, говорят о том, что, на самом деле, степень жестокости в деле Pussy Riot и степень такой, угрюмой решимости на пути к несправедливому наказанию объясняется еще и тем, что этот самый лидер обуреваем какими-то, я бы сказал, личными обидами по этому поводу. Ну, известно, что Путин несколько раз демонстрировал чрезвычайно странные свои собственные отношения с православием. Он – язычник, он, на самом деле, человек, который говорит о себе как о православном, но понятно, что он полон не веры, а суеверий в огромных количествах, и он много раз это демонстрировал. Вспомним эти знаменитые его многочисленные попытки доехать до Афонского монастыря, походы по ночам к Стене Плача в Иерусалиме. Ну, в общем, много разного рода таких событий, которые свидетельствуют о том, что он выходит на какие-то прямые взаимоотношения с богом. Это, в общем, вполне свойственно людям достаточно дремучим в том, что касается взаимоотношений с церковью.

Я думаю, что люди, которые говорят, что, действительно, Путин обуреваем яростью по поводу того, что девки его сглазили... Слово «девки» - это, как вы понимаете, цитата, это я цитирую человека по имени Максим Шевченко. Есть такой профессиональный лжец и клеветник, который время от времени появляется здесь в этой студии. Вот он как-то себе позволил такую квалификацию, и я ему ее возвращаю. Так вот, в этом, несомненно, много личного и тоже нужно отдавать себе в этом отчет.

Я думаю, что вся эта история нас с вами мобилизует. Тут я возвращаюсь и к тексту Олега Кашина, который, действительно, мне кажется, очень важен для понимания того, что происходит. Прочтите его. И к тексту Маши Липман, который совсем по-другому трактует то, что происходит сегодня, обратитесь и к нему, пожалуйста. Но я думаю, что мы с вами находимся сейчас в очень важной ситуации, в очень важном положении, когда мы постепенно осознаем, что мы противостоим злу с пустыми руками и что, в сущности, от нас зависит, что в эти руки взять и к каким инструментам нам обратиться. И мы начинаем понимать, что они нам нужны, что нам очень не хватает разных вариантов нашего гражданского действия. Мы – люди ответственные, мы хотим оставаться в рамках закона. Ну, не писаного закона, так хоть человеческого закона, каких-то нормальных человеческих взаимоотношений. Мы не идем на жестокость, мы не готовы к конфликту, но мы понимаем, что те возможности, круг которых постепенно сужается и которых оставляет нам этот режим, эти возможности требуют, чтобы мы думали об этом очень внимательно, очень пристально, чтобы мы искали каких-то новых путей к тому, чтобы отстоять свое право, к тому, чтобы отстоять свою собственную свободу. И я нисколько не сомневаюсь, что мы это право найдем.

Это была программа «Суть событий», я – Сергей Пархоменко. Мы встретимся с вами через неделю в будущую пятницу. Всего хорошего, до свидания.