Суть событий - 2021-01-15

С.Пархоменко

Но из этого совершенно не следует, что мне не нужны к программе ваши вопросы, ваша помощь, ваши темы для обсуждений. Я их собирал прилежно у себя в Фейсбуке и в системе обратной связи Телеграм-канала «Пархомбюро». Как обычно, за несколько часов до программы, я там выкладываю специальный пост, чтобы вы могли ваши вопросы задать и обозначить, что вам интересно слышать в этой программе.

Ну, и номер для СМС-сообщений: +7 985 970 45 45. Пожалуйста, пользуйтесь, присылайте ваши вопросы с помощью ваших телефонов, планшетов, можно с помощью сайта «Эхо Москвы», где есть специальный для этого шлюз, а также прямая трансляция в YouTube есть, и там есть чат. Люди сообщают, откуда они слушают. Из Перми, вот я смотрю, из Израиля.

Большой спор там немедленно развернулся, надо или не надо говорить про Америку. Надо говорить про всё важное, про все, что стоит того, чтобы об этом говорить. А в Америке оно или не в Америке, это уже другой вопрос.

Я все равно начну с Навального. Дмитрий Фесков спрашивал меня в Фейсбуке: «Как вы думаете, возвращение Навального — это шоу, трагедия или что-то еще?» Это подвиг. Есть такое слово в русском языке. Мы как-то не привыкли им пользоваться, и, наверное, правильно делаем. Не надо его разменивать это слово и это понятие, не надо его затирать как монетку. Но иногда это слово нам годится. Вот это тот самый случай. Это колоссальный риск.

Мы много раз в эфире обсуждали, при каких условиях Навальному надо будет принимать решение о возвращении в Россию. И я как раз был один из тех, кто и здесь, в эфире и в переписках в разных соцсетях, в разных спорах с моими друзьями, так или иначе, говорил о том, что Навальному не нужно торопиться, не нужно вестись на те провокационные и издевательски выкрики, которые среди всяких звезденышей непрерывно звучат, и ему нужно оставаться за границей ровно столько времени, сколько ему есть, чем заняться за границей, сколько у него есть серьезное, важное дело, которое можно продолжать оттуда делать. Так чтобы понимать, что, в общем, все равно: делать его оттуда или откуда-то еще. Ну, и, разумеется, столько, сколько нужно, чтобы привести в порядок свое здоровье, которое, конечно, серьезно пострадало ни больше ни меньше, чем от применения боевого отравляющего вещества.

Это довольно редкая история. И не зря всемирное известный, авторитетный журнал «Ланцет» так набросился на этот случай, потому что это очень редкая история. Редкая история, когда имеется доказанный случай применения боевого отравляющего вещества, еще более редкий случай, когда человек после этого остается в живых и можно на нем отрабатывать тактику выведения человека из критического состояния. Этим ведь объясняется статья в «Ланцете», больше ничем.

Мне кажется, что то, что делал Навальный там на протяжении нескольких месяцев, в Германии, было очень важным делом. Я не исключаю, существует какая-то вероятность, что этот немецкий этап работы Навального и его коллег еще не закончен, и в предстоящие сутки еще что-нибудь такое появится для того, чтобы как-то проанонсировать дополнительно возвращение Навального в Россию. Может быть, нас ждет еще что-то важное и сенсационное, может быть, нет, может быть, это произойдет, когда Навальный уже окажется в России, не знаю.

С.Пархоменко: Задача заключается в том, чтобы вести в политику новых людей, при любых возможностях

Но совершенно очевидно, что он не просто болел, лечился. Он вел там чрезвычайно эффективную, мощную, успешную и убедительную кампанию расследований и разоблачений, которая была, пожалуй, самой важной кампанией расследований и разоблачений за всю его карьеру, важнее даже, чем то, что он делал традиционно в своих антикоррупционных расследованиях, которые публиковал в ФБК, которые вступили в фазу его наибольшего расцвета после фильма «Он вам не Димон». С тех пор было еще несколько совершенно блестящих расследований, там по поводу генпрокурора Чайки и его семьи и всякие другие. Но и до того была довольно мощная история, связанная, например, с зарубежной недвижимостью разных российских деятелей, которая началась серией разоблачений по поводу Майями, по поводу всяких французских замков и прочего.

Но то, что произошло в этот немецкий период, это будет, пожалуй, поважнее и посерьезнее, потому что это было расследование, в результате которого доказано применение тактики политических убийств в России. И уже теперь мы не можем пытаться это объяснить, — хотя многие пытались, скажем, после убийства Бориса Немцова и после убийства еще до того… тех случаев, которые совершенно очевидно являются успешным или безуспешными попытками убийств, я имею в виду убийство Литвиненко в Лондоне, убийство Политковской в Москве, убийство Щекочихина в Москве, — можно было пытаться их списывать на какие-то эксцессы, на безумие каких-то отдельных энтузиастов. Можно было пытаться их списывать на противостояние и интриги каких-то силовых групп, которые пытаются друг друга дискредитировать и что-то продемонстрировать начальству. Можно было пытаться это списывать на разную дикость, разные формы дикости: религиозную дикость или национальную дикость; дикости, к сожалению, по-прежнему есть место в современно России в разных формах, такое средневековое безумие оно существует в некоторых местах в России, некоторых кругах, в некоторых кланах России, в некоторых людях в России.

Но вот это расследование Навального, которое было завершено на этом этапе за время его пребывания в Германии, оно убрало все эти версии, в общем, оставило только одну — ту, в которой руководит системой политических убийств в России высшее российской руководство во главе с президентом страны. И есть совершенно очевидные доказательства того, что это контролируется высшим российским руководством во главе с президентом страны. К таким доказательствам относится участие тех конкретных подразделений и формирований внутри спецслужб, которое было обнаружено и доказано в ходе этих расследований.

И важнейшим, конечно, доказательством является отсутствие какой либо содержательной реакции на эти разоблачения: отсутствие следствия, отсутствие попыток со стороны государства государственных ведомств изучить эти события, этих людей, их поступки, их намерения, те инструменты, которые они используют, в данном случае, скажем, боевые отравляющие вещества, а, наоборот, налицо скоординированные усилия, чтобы скрыть это всё. Это выражается в том, что не проводится никакого следствия и что на это мобилизуются разные структуры, которые непосредственно друг с другом сами не связаны, а которые могут быть связаны только через верх, только через руководство страны, ну, скажем, полиция и ФСБ, и транспортные подразделения, уголовный розыск и так далее. Для этого нужна координация сверху. Они не могут договориться за пивом, они не могут сами созвониться и сказать друг другу: «Давайте вместе». Так не бывает.

Среди тех, кто пишет об этом всем подробно, достаточное количество специалистов, которые понимают, как это устроено, которые понимают, как организована работа и жизнь этих спецслужб и этих силовых структур. И они понимают, что это может координироваться только сверху.

Ну, и плюс в этом принимают участие и гражданские структуры, врачи, например. Мы с вами хорошо помним роль врачей, которые принимали участие в прикрытии всего этого, снабжение этого всего какими-то уводящими в сторону версиями, которые специально целыми бригадами прилетали в Омск, когда там находился Навальный для того, чтобы осуществлять такую информационно-пропагандистское обеспечение всего. Потом они это продолжали с помощью своих социальных сетей. Я уж не буду называть все эти фамилии, вы их хорошо помните, а не помните, так найдете.

В общем, в результате того, что Навальный очень эффективно распорядился своим временем и своими информационными, расследовательскими, а затем и публикаторскими ресурсами, находясь в Германии, мы получили мощнейшее расследование, которое на сегодняшний день является самым важным политическим расследованием, которое было сделано российскими медиа в XXI веке, если понимать слово «медиа» в широком смысле, медиа как некой структуры, которая обращается к обществу, разговаривает с обществом, распространяет внутри общества полезные для общества сведения. Совсем не обязательно, чтобы это были какие-то зарегистрированные в каких-то конторах СМИ. В этом смысле мы можем считать и аккаунты в социальных сетях и YouTube-каналы и сайт ФБК — можно тоже считать их медиа в широком смысле. И в этом смысле это была очень мощная медийная акция. Ее можно было продолжать.

С.Пархоменко: Каждый из нас может прийти в приемную, вступить с депутатом в законный, легальный разумный контакт и выразить ему свое мнение

И именно поэтому я говорил, когда у меня спрашивали мое мнение, что, на мой взгляд, должен был бы делать Навальный, я на это отвечал: Продолжать. Потому что там еще есть чем заняться. Еще нет промежуточных звеньев. Есть нижнее, исполнительское звено. Есть второе звено — все эти институты и непосредственное руководство исполнителями, те, кто прямо координировали эту операцию. Есть, наоборот, верхний эшелон, который всё это прикрывал и осуществлял эту связь между разными государственными структурами. Но между ними довольно большой зазор. И очень важно было бы понять, как это происходит на уровне глав отдельных спецслужб, на уровне глав крупных образований, подразделений внутри этих спецслужб. В общем, там есть еще чего расследовать, несомненно.

Ну, и понятно, что если вскрыта вся эта структура, то нужно заниматься прочей деятельностью всей этой структуры, где еще она участвовала, что еще можно записать в качестве результата ее деятельности — успешных результатов, безуспешных результатов. Достаточно все-таки есть неясных событий в последние годы. Я все время возвращаюсь к этому случаю просто как к примеру — убийство Собчака, про которое мы мало знаем. И неплохо было бы понять, как все это было сделано. Да история с Щекочихиным осталась, по существу, недоисследованной. И совершенно очевидно, что там есть, что выводить наверх в отличие от истории с Литвиненко, где известно более-менее всё. Понятно, кто возил эти радиоактивные вещества, кто и как ими распоряжался, где хранились, где, собственно, были применены к жертве этого покушения, как исполнителей выводили с места преступления, как потом их прятали, куда их потом дели, где в результате они находятся сейчас, какими государственными постами они прикрыты. Про это мы знаем всё.

А вот, скажем, про историю с Щекочихиным и Собчаком мы знаем гораздо меньше. А таких историй, несомненно, много. Еще хотелось бы понять не только о тех случаях, которые широко известны. Понятно, человек умер не своей смертью и так далее. Но наверняка есть какие-то вещи, которые пока скрыты от нашего внимания, потому что удалось эту смерть выдать за естественную или за случайную. Но понятие, вскрытие всей этой структуры, этих исполнителей, их связи, их методов, их техники, их инструментария и так далее, позволяет вернуться к тому всему и вытащить на поверхность те вещи, которые до сих пор были за пределами общественного внимания.

Всем этим мог бы заниматься Навальный за границей. И заниматься этим за границей ничуть не менее удобно, ничуть не менее эффективно, чем заниматься этим внутри России. В этом смысле коммуникации обеспечивают эффективную связь и совершенно не обязательно для этого физически находиться где-то в Москве.

Но Навальный распорядился иначе. Мне кажется, что задача его заключается в том, чтобы вывести это противостояние из режима какого-то поединка, который происходит где-то на ринге. Вот они где-то сражаются, вокруг них канаты, на них направлен яркий свет, а вокруг сидит публика и как-то реагирует: свистит, кричит, хлопает, пьет пиво, грызет всякие закуски.

Вот я держу перед собой на экране эсэмэску, которая пришла даже не мне, она пришла для предыдущей программы. Я когда сел на это место, я уже ее здесь обнаружил на экране. Так что это не мне было послано. Наталья С. Прислала через веб-чат эту эсэмэску. В ней сказано: «Все так называемые сегодняшние политики и такие же журналисты, которые называют геройским поступком решение Навального вернуться в руки бандитов и подписать себе смертельный приговор, — она так и пишет, не смертный — смертельный приговор, — или лишены здравого смысла или умышленно занимаются провокацией, чтобы можно было и дальше заниматься пустой болтовней…».

Я вот что хочу ответить Наталье С. Наталья С, это вы подписываете ему смертельный приговор, как вы выразились, не он сам себе, а вы ему — тем, что вы — из этого текста это совершенно очевидно — совершенно не считаете это дело своим, вы совершенно не собираетесь в этом участвовать. Вы совершенно не отдаете себе отчета, что вы — действующее лицо этой истории. И это, кстати, вопрос о том, что будет происходить в воскресенье в аэропорту «Внуково». Да, конечно, есть очень много возможностей очень простых устроить дело так, чтобы не произошло никакой триумфальной встречи. Чтобы эта сцена, где выходит Навальный из самолета, спускается по трапу, выходит в зал, а вокруг огромная толпа народу и все ему рады, все ему улыбаются, приветствуют, подбрасывают чепчики и размахивают цветами, — чтобы ничего этого не произошло.

Да, совершенно очевидно: можно задержать еще в самолете, еще на посадочной полосе, еще до того, как трап подъехал. А можно самолет посадить где-то в другом месте, можно на любом другом московском аэропорту. В Москве, по-моему, сейчас 6 аэропортов, считая всякие Чкаловский, Быково и прочий мусор. А еще есть аэропорт Твери, Казани, в Омске. Можно в Омске посадить самолет для рифмы, знаете, для красоты, для издевательского изящества или еще где-нибудь, и предотвратить эту встречу.

С.Пархоменко: Единственный инструмент, который остается в наших руках, это персональное давление

А можно начать безумствовать еще даже при посадке. Я нисколько не сомневаюсь, что авиакомпания «Победа» будет получать всякие распоряжения, кого в самолет пускать, кого не пускать, кого не сажать, кого снимать. И, я думаю, что много интересного произойдет еще в Берлине, когда выяснится, кого впускают, а кого не впускают в этот самолет. Ведь разные люди могли купить на него билет. Могли и репортеры журналисты, и дипломаты. и офицеры самых разных армий, спецслужб, которым интересно было бы посмотреть, как это все будет происходить, и как будут развиваться в дальнейшем события. Ну, это мы всё посмотрим.

Мы понимаем, что очень маловероятно, что Навальный окажется среди своих сторонников, среди тех, кто придет его поприветствовать и встретить туда, в аэропорт «Внуково» в воскресенье, в 7 часов, 20 минут, по-моему, вечера прилетает этот самолет.

Но я вот что хочу сказать: это в некотором роде неважно, это не имеет значения, будет там Навальный физически или, например, Юля Навальная, или сын Навального Захар, или кто-нибудь, кто, так или иначе, связан с Навальным — будут они там физически или не будет их там? Потому что, конечно, это во многом символическая акция. Это акция, которая должна свидетельствовать… либо будет свидетельствовать, либо не будет свидетельствовать о том, какова конфигурация этого противостояния.

Речь идет о том, что Навальный один на один сражается с этой системой, а все вокруг на этом смотрят и размышляют: Как будут его мучить? Будут ли его бить, будут ли его пытать, будут ли его морить голодом, будут ли его сажать в пресс-хату, будут ли заражать его всякими смертельными болезнями, будут ли его морозить или ошпаривать кипятком, будут ли его увозить в какие-то страшные, чудовищные колонии в ужасном многочасовом стакане, где невозможно нагнуться.

Все горазды перечислять разные ужасы, которые Российское государство способно устроит одинокому человеку. Мы это много раз видели, слышали, читали. На наших глазах это разворачивалось. Мы можем много рассуждать, скоро или не скоро где-то там, за решеткой, где окажется Навальный, на него напустят какого-то дрессированного безумца, который начнет ему в ухо втыкать отвертку, как это происходило с Ходорковским, или карябать ему лицо или еще что-то вроде этого.

Вопрос весь заключается в том: мы собираемся за этим всем наблюдать со стороны? Мы считаем, что это нас не касается, и мы ни в каком смысле не сторонники этой истории?

Вот первый ответ на этот вопрос, первая негромкая реплика прозвучит в 7 часов 20 минут и в последующие сколько там минут, часов, я не знаю, в аэропорту «Внуково» под Москвой. С участием физическим Навального или в отсутствие его. Это разговор не между ним или кем бы то ни было еще. Это разговор между нами. Это разговор, Наталья, между вами и Российским государством. Это разговор между теми людьми, которые совершенно хладнокровно — и этому хладнокровию не мешает, например, сочувствие, совершенно не важно, с какой интонацией вы это говорите — говорите ли вы: «Навальный, бедненький, как его будут мучить. Как мне жалко, как я за него боюсь, какой ужас!» или вы говорите: «Слава богу, наконец-то ему покажут…» Это не имеет никакого значения, в каком тоне вы это обсуждаете.

Имеет значение факт вашего присутствия или вашего отсутствия, вашего наличия или того, что вас в этой истории нет, вы ее не считаете своей. А не считать ее своей вы можете только в одной ситуации: если вы не считаете жизнь этого государства, жизнь сегодняшней России, в которой находитесь, в которой я нахожусь, и вы, Наталья С, тоже находитесь, — если вы не считаете имеющим к вам какое-то отношение, есть какой-то посторонний Навальный, у которого какие-то проблемы с этим Путиным, и они там что-то такое между собой разбираются. Это довольно часто встречающаяся ситуация. Я помню, что такая ситуация встречается каждый раз, когда возникают какие-то законопроекты об ограничении возможности работы медиа.

Вот в свое время был такой безумный закон, который запрещал журналистам, так или иначе, освещать деятельность кандидатов на разных выборах. Был Конституционный суд по этому поводу. Одним из заявителей в этом Конституционном суде был заместитель главного редактора «Эха Москвы» Сергей Бунтман. Это был год 94-й, наверное. Давно это было, между прочим. Вот сейчас Россия совершила некоторый круг и вернулась обратно к такому же законопроекту. Только речь идет уже о блогерах, которым вроде как предполагается запретить участие в освещении каких-нибудь избирательных кампаний, если они не являются формальными участниками команд того или иного кандидата.

Второй раз тот же самый идиотизм и та же самая ахинея. Что мне важно в этой ситуации: и в тот раз, которые кончился успешно, выигрышем в том Конституционном суде и отменой этого закона, и в нынешний раз, массовое отношение к этим законам такое: У журналистов, — в данном случае, у блогеров, — какие-то есть проблемы с властью, у них там что-то такое, им чего-то запрещают, чего-то им не дают…

С.Пархоменко: Мы наблюдаем маленький кусочек справедливости, который произойдет, когда окажется, что диктатору не дают его игрушку. И репутация имеет значение

Послушайте, это не им не дают. Журналисты-то знают, как это устроено. У них есть эта информация. Это вам не дают знать. Вот ровно так же это устроено в случае с Навальным. Да, это его борьба с Путиным, это его война, это его теперь противостояние — противостояние человека, которого попытались убить. И дальше-то что — что еще можно с ним более страшного сделать, чем то, что уже с ним произошло?

Я думаю, что вы заметили изменение в его интонации, изменение направления его удара. Потому что Навальный, действительно, очень долго избегал ударов, направленных непосредственно в грудь Путину. А теперь он говорит всё время о нем. Почему? Потому что он понимает, кто попытался его убить. Это его позиция, его точка зрения. Но это не его война только одного. Это и ваша, в которой вы участвуете либо своим присутствием, либо своим отсутствием, либо своим равнодушием, либо пониманием, что вы действующее лицо в этом матче, либо уверенностью, что, в действительности это вас не касается, и вы можете просто хладнокровно продолжать пить ваше пиво.

Я прервусь на этом месте. Новости. А потом вторая половина программы «Суть событий» со мною, с Сергеем Пархоменко.

НОВОСТИ

С.Пархоменко

Сначала я хочу прочесть несколько эсэмэсок, которые пришли на номер: +7 985 970 45 45. Сергей некий у меня спрашивает: «А чему вы радуетесь? Алексея посадят, а потом отравят наверняка. Что в этом хорошего? Мне Алексея жаль. Я очень переживал, когда он был в коме?» Сергей, и всё? Вы просто переживали, а больше это вас не касается? Конечно, его посадят, а потом отравят, если вашим переживанием всё кончится. Если вы по-прежнему будете считать, что это вас не касается, если вы по-прежнему будете уверены, что это его неприятности, которые он сам себе выбрал. Тогда — да.

У меня спрашивает еще некий Юрий Л. в чате YouTube: «Сергей, я так и не понял, а вы-то 17-го в аэропорту будете?» Буду, если смогу доехать. Если не остановят, не заградят, не вернут, не утащат куда-нибудь, то буду обязательно. Это же моя проблема. И, в сущности, мне совершенно не важно, будет ли там Навальный. Это символическая акция. Это некое событие, в котором я хочу участвовать. Я хочу не для Навального, ни чтобы сделать приятное Навальному, ни чтобы увидеть Навального, ни чтобы полюбоваться на Навального. Это моя история, это мое событие, это событие моей судьбы. Я буду его помнить, я буду за него отчитываться, я буду про него рассказывать.

Я не знаю, что произойдет 17-го числа в воскресенье. Я не знаю, смогу я туда приехать, не смогу. Чего там они перегородят по дороге, не знаю. Но я решаю за себя, не за вас, Юрий Л. Я вас никуда не зову, ничего вам не предлагаю, никуда вас не призываю, ни на что вас не уговариваю. Я вам объясняю просто, что это будет в воскресенье, начиная с 19-20 в аэропорту «Внуково» Московской области. Вот что, по-моему, важно.

А теперь смотрите, про хоккей. Неожиданный переход. Вот только что объявлено, что Международная хоккейная федерация, во всяком случае, его глава, человек по имени Реме Фазель принял решение и сообщил об этом, что они считает, что невозможно проводить чемпионат мира в тоталитарной стране, в стране, где глава государства санкционировал политические убийства — а мы видели эти политические убийства, — санкционировал насилие над безоружными, невинными, очень невинно настроенными людьми. Многие смеялись над ними в этот момент именно по этому поводу в связи с их мирным настроем.

И вот долгое время казалось, что международные спортивные чиновники не хотят обращать на это внимание, хотят как-то быть выше этого, а на самом деле просто трусят. Просто трусят потерять некоторый свой интерес. Понятно, что международные спортивные федерации — это чрезвычайно коррумпированные, во всяком случае, чрезвычайно жадные международные структуры, которые очень блюдут свой интерес, в том числе, корыстный финансовый, который проявляется во всех такого рода крупных соревнованиях.

Но тихо-тихо на протяжение нескольких последних недель происходила борьба. Это борьбу вел конкретный живой человек, гражданин Беларуси по имени Александр Филиппенко. Вы, может быть, его помните, если вы смотрите «Дождь» или смотрели раньше, он был много лет ведущим на «Дожде». Он журналист, писатель, автор нескольких книг. Очень остроумный, веселый человек в такой, мягкой, очень смущенной улыбкой, очень неагрессивный, спокойный, добродушный.

С.Пархоменко: Расследование Навального, оставило одну версию — ту, в которой системой политических убийств руководит высшее руководство во главе с президентом

Этот Александр Филиппенко писал письма главе хоккейной федерации, этому самому Рене Фазелю. Писал, а тот не отвечал. Но в какой-то момент эти письма заметили европейские журналисты, опубликовали их — одно в крупнейшей шведской газете, другое в крупнейшей немецкой газете. Вот одно из писем начинается так:

«К сожалению, на мое первое письмо, которое опубликовал FAZ, а после перепечатала самая крупная газета Швеции, вы не ответили. Это понятно. В эти дни у вас был очень плотный график. Вы не только обнимались с диктатором, но даже превзошли ожидания всех белорусов, сфотографировавшись с Дмитрием Басковым, человеком, причастным к убийству художника Романа Бондаренко.

Вы сфотографировались не с заказчиком, но с человеком, который одним осенним вечером, предварительно договорившись с друзьями (есть аудиозапись разговоров), имея такое намерение, поехал в минский двор «жестить» и избивать людей, в этом заключался его первоначальный план, результатом которого стала смерть тридцатилетнего художника. С этим человеком вы собираетесь проводить чемпионат мира — это отнимает много времени, я понимаю, но не понимаю только одного: он вас запугал, финансово заинтересовал или просто вам симпатичен?

Я понимаю, что в таком плотном графике у вас не было времени навестить мать убитого Романа Бондаренко и спросить у нее: мечтает ли она о чемпионате мира по хоккею, который организуют натурально убийцы ее сына?»

Ну, и так далее. Это блестящий текст, блестящее публицистическое произведения. Я вам очень советую прочесть его целиком. Есть много где, вы его легко найдете в интернете, в Фейсбуке. Есть Фейсбук самого Александра Филиппенко. Хотите — прочтите в моем Фейсбуке я там это вывесил.

Вот он писал главе этой федерации. Но, конечно, это всё не его заслуга и он тут ни при чем. Ну, конечно, это не он добился, конечно, на его письма вообще никто не обратил внимания. Конечно, это всё не имеет значения. Конечно, это был одинокий голос вопиющего в этой ледяной пустыне. Конечно, было смешно на что-нибудь такое надеяться. Но только вот сейчас, кажется, я боюсь спугнуть, но я очень хочу в это верить, мы наблюдаем маленький кусочек справедливости, который произойдет, когда окажется, что диктатору не дают его игрушку. И репутация имеет значение. И за совершенные злодеяния, избиения и убийства приходится отвечать. Сначала вот так, сначала совсем по мелочи. Сначала просто тем, что не получилось замазать произошедшее чемпионатом мира.

А зачем это нужно было Лукашенко? Понятно зачем — чтоб было, что называется, заиграно в прямом смысле этого слова, как в дворовом футболе. «Да, были летом и осенью какие-то неприятности. А теперь всё в порядке. А теперь у нас и чемпионат проводят. Гости, флаги… Все довольны, все пьют прекрасную диетическую белорусскую водку, закусывают ее диетическим белорусским знаменитым огурцом, запивают прекрасной сметаной. У нас же Беларуси такая прекрасная сметана — лучшая в Европе! — вы же знаете. Всем по ведру сметаны! — кто согласен привезти к нам этот чемпионат мира».

Нет, придется отвечать. А начинать отвечать придется вот так. Почему это важно? Это случай персонального давления. Вот Александр Филиппенко, белорусский гражданин, журналист, писатель, молодой человек, с которым я знаком. И это знакомство теперь для меня большая честь не только потому, что он замечательный журналист и прекрасный писатель, а потому что он сделал вот это — он организовал свою личную, в своем одном человеческом качестве личную кампанию персонального давления на этого человека. И давил на него, чем мог — письмами, которые тот не читал, в конце концов, начал печатать в крупнейших европейских газетах, и начало подниматься общественное мнение, которое, по всей видимости… я не знаю, была ли это последняя капля, последняя спичка, которая переломила горб этому верблюду или что там еще было последнее, но я буду думать, что это имело какое-то значение.

Это очень важный прецедент, очень важный случай. И он страшно вовремя, потому что он имеет отношение не только к истории с Навальным. Он имеет отношение еще к другим историям, которые нам предстоят.

Вот Государственная дума Российской Федерации принимается за свои новые работы и собирается расширить и дополнить тот пакет намыленных веревок, которыми она вяжет нас всех на протяжении всех этих месяцев с тех пор, как началась эта новая кампания по разогреву «бешеного принтера».

Последнее время принято несколько законов. Вы помните, я про них рассказывал. Закон, который расширил круг возможных иностранных агентов и позволяет теперь наградить этим статусом не только общественные объединения и всякие НКО, которые где-то зарегистрированы, но просто группы людей, которые вместе занимаются чем-то. А еще позволяет применить этот статус к людям, физическим лицам, даже не тем, кто специально пытается изобразить из себя маленькое СМИ, как прежде и что-то такое вещает для неопределенного круга лиц, а просто для любого человека, который имеет свое мнение по каком-нибудь поводу. Любой из этих людей может быть объявлен иностранным агентом, а, следовательно, подвергнутся преследованию за это в разных формах, начиная от бессмысленной деятельности, которая этому человеку будет навязана в виде всякой отчетности и бесконечных заявлений о том, что «да, я являюсь иностранным агентом» и кончая потенциальным уголовным наказанием. Такой закон тоже принят. Сначала от 30 до 50 тысяч рублей штрафа за первое несоответствие этим навязанным правилам, а потом до 5 лет тюрьмы или исправительно-трудовых работ, или чего такого. Этот закон уже принят.

А еще есть закон, который полностью лишает людей всякой возможности организовывать какой бы то ни было фандрайзинг, то есть участие других людей, обеспечение при помощи других людей разного рода общественных мероприятий, массовых акций и так далее. Он создает абсолютно невыполнимую систему регистрации каждого взноса и отчетности за каждый из этих взносов, уничтожаю саму идею краудфандинга, сбора денег по копейке на некое общее важное дело. Эти законы уже приняты.

А еще есть законы, которые готовятся к принятию. Вот, например, закон, который был принят в первом чтении и который будет окончательно принят в ближайшее время, который устанавливает в Российской Федерации прямую предварительную цензуру, прямо вот ту самую цензуру, которая запрещена Конституцией. Тем не менее, закон установит ее для общественных организаций, назначенных иностранными агентами. А мы знаем, что любая организация может быть теперь назначена иностранным агентом, потому что при желании это всегда можно организовать, всегда можно отправить 100 рублей из Молдавии или что у них там — леи? Можно отправить. Так вот любая общественная организация, будучи награжденная этим статусом, обязана сначала предварительно сообщить о своих намерениях, программах, мероприятиях, которые она собирается провести, а потом получить разрешение на них, предварительно, не потом, не позже, не в виде оценки того, что уже произошло.

С.Пархоменко: Возвращение Навального — это подвиг

Предварительно нужно получить — это и есть прямая цензура. Нужно получить предварительное разрешение на то, что организация собирается сделать: семинар, который она собирается провести; конкурс, который она пытается организовать; премия, которую она пытается вручить; исследование, которое она собирается затеять, архивное, например.

Вот, например, «Мемориал» является иностранным агентом. Если «Мемориал» разработает некоторый комплекс архивных исследований, например: Давайте изучим и найдем в архивах материалы о том, каким репрессиям подверглись жители Краснодарского края, в особенности представители всяких, не вполне коренных национальностей. Там были всякие греки, армяне, итальянцы, турки. Давайте изучим, что там с ними происходило. Или давайте изучим, каким образом подвергались массовым репрессиям в годы тоталитаризма в Советском Союзе артисты цирка или работники кожевенной промышленности. Или еще что-нибудь такое. Вот на это «Мемориал» должен будет спросить разрешение.

Точно так же он должен будет спросить разрешение на школьный конкурс, в котором школьники пишут об истории своей улицы, своего квартала, своего города на разных этапах разных обстоятельствах советской истории. Ровно так же «Мемориал» должен спросить разрешение на проведении акции «Возвращение имен», которая проходит много лет, когда люди собираются и стоят в длинных очередях для того, чтобы прочесть вслух имена тех, кто был репрессирован в годы советского тоталитаризма. На это нужно будет спросить разрешение.

А получив мотивированный отказ… ну, мотивировку этого отказа мы примерно можем себе представить, потому что мотивированный отказ еще бывает при попытке получить разрешение на какое-нибудь уличное мероприятие, там тоже полагается мотивированный отказ. Вы помните эти мотивировки, какие они бывают обычно? Вот примерно такие мотивировки будут и в этот раз. А в случае нарушения этого мотивированного отказа организация ликвидируется. Это прямая цензура.

Этот закон прошел первое чтение. И, я думаю, в ближайшие недели будет доведен до принятия окончательного.

Первое чтение прошли поправки к федеральному закону об образовании, которые вводят контроль и регламентацию со стороны правительства любой просветительской деятельности и ровно такой же контроль любых международных контактов любого образовательного учреждения.

Почему я перешел к этой теме от белорусского хоккея? А вот почему — потому что, пожалуй, единственный инструмент, который остается в наших руках, это персональное давление. Это обращение к тем самым людям, которые будут это принимать. Это люди, про которых мы много чего знаем. Это люди трусливые, это люди, очень подверженные влиянию начальства, это люди, которые очень дорожат мнением начальства, это люди которые знают, что они выбраны на эти депутатские позиции не избирателями, а начальством. У них, собственно, есть этот избиратель, он сидит в Кремле. И они очень мечтают быть выбранными еще раз.

Но от нас зависит, перестанут ли они так думать, и почувствуют ли они, что есть еще другие люди, которые давят на них. Чем давят? Голосом, обращением, словами. Речь не идет о том, чтобы каким-то образом воздействовать на них физически или пытаться их напугать, пытаться им угрожать или еще что-нибудь вроде этого. Но мы можем сказать им персонально, лично о том, что мы есть и что мы знаем о том, что они собираются сделать, и что мы относимся к этому вот так. Каждый из нас может написать депутату. Каждый из нас может попытаться найти телефон депутата и попытаться обратиться к нему с этим. Каждый из нас может прийти в приемную, каждый из нас может, так или иначе, вступить с депутатом в законный, легальный разумный контакт и выразить ему свое мнение — депутату, члену Совета Федерации от вашего региона, написать письмо, позвонить по телефону, прийти в приемную.

Вообще, в мире это очень распространено. Я вот даже когда в первый раз оказался на несколько месяцев в Вашингтоне, снял там квартиру, а этажом ниже, подо мной жил молодой человек, с которым я познакомился по-соседски, позвал его в гости, мы с ним что-то выпивали, обсуждали всякую политику. А он оказался сотрудником специальной конторы, существовавшей при одном из сенаторов американских, которая занимается ровно тем, что она бесконечно, по 8 часов в день 7 дней в неделю разбирает тонны писем от избирателей этого сенатора, поступающих этому сенатору. Люди обращаются к нему по каждому поводу и требуют его реакции.

И вот они собирают, сортируют эти письма, читают, делают какие-то пометки, пытаются подготовит ответ, разобраться в этой проблеме, проконсультировать своего сенатора, как правильно содержательно ответить на то или иное письмо. Так это происходит, собственно, по всему миру.

Это не так происходит в России. А почему это не так происходит в России, и почему бы не начать этому происходить? Почему бы этим людям не начать чувствовать, что мы знаем о том, чем они собираются там заниматься. Помните, как в том анекдоте: «Мамка-то твоя знает, что ты тут делаешь?» — говорила одна бабушка, выходя из кабинета гинеколога. Тут уже серьезно, без анекдота, про политику. Спросить у каждого из них: «Мамка-то твоя знает, чем ты занимаешься? Мамка-то твоя знает, что ты тут затеял, за что ты собираешься голосовать?»

Я думаю, мы вполне можем это делать так, как это сделал Александр Филиппенко, организовав кампанию персонального давления, своего собственного давления на конкретного международного чиновника и выиграл. Ну, О’кей, чиновник никогда в этом не признается. Он и вам никогда не признается, этот депутат, что он прочел ваше письмо и что-то в голове у него щелкнуло, изменилось после того, как он его прочел.

Но у несколько в руках есть коммуникационные инструменты довольно серьезные. У нас есть социальные сети. У нас есть видеохостинги. Мы можем говорить, мы можем формулировать, мы можем снимать видео, мы можем записывать аудио, мы можем бесконечно это всё раскладывать. Мы можем бесконечно отвлекать людей от государственной пропаганды, выводить их из-под этого влияния, если мы считаем, что эти законы, о которых я сейчас говорил, не должны быть приняты. А я лично убежден, что они приняты быть не должны. Я лично убежден, что каждый из этих законов несет нам вред и зло.

Елена Ли пишет мне в чате YouTube: «Насчет обращения граждан к депутатам. Люди пишут и обычным чиновникам и депутатам. Насчет депутатов на сайте Государственной думы есть приемная, там отслеживают статус сообщений». Мало, значит. Все написали, кто что-то думает по поводу этого закона? Все высказались, у кого есть какие-то мысли по этому поводу?

Некто Диггер пишет мне здесь в эсэмэске: «Зато победило «Умное голосование» и «Яблоко» супротив нас ничего не смогло. Ну, лузеры и спойлеры. Представляете, какой был бы ужас, если 25 лет назад объединились вокруг его программы…» Не важно, не имеет значения. Мы обсуждали это с вами уже много раз. Совершенно не важно, будет ли этот человек приписан к «Яблоку», к груше, к винограду или персику или нет. Задача заключается в том, чтобы вести в политику новых людей, много. При любых возможностях. Большая часть из них стухнет, сгниет, предаст, сбежит, позволит себя перекупить, испугается, бросит. Но кто-то останется. И это единственная возможность затолкать в политику какое-то количество людей, к которым мы относимся серьезно.

Вот несколько дней тому назад на «Мемориал», который я уже упоминал сегодня, попытались набежать залупинцы. Знаете, ест такой писатель Прохор Залупин, известный деревенщик. Вот есть армия его залупинцев, которых он время от времени натравливает… Ну, ничего же не получилось с SERB , с НОД — всё это как-то не взлетело и сдохло. Теперь они эту армию залупинцев пытаются организовать. Кстати, прекрасный русский язык. Слово «залупинец», которое я недавно обнаружил в словаре синонимов, означает на русском языке «провокатор». Проверьте сами. Я и не знал, что такое слово есть. Прекрасное, выразительное, по-моему, очень уместное слово.

Вот этих самых залупинцев приглашают теперь, созывают, чтобы организовать какую-нибудь провокацию в аэропорту в воскресенье в 7 часов 20 минут, когда прилетит самолет из Берлина. Ну, посмотрим, на что они отважатся. Обычно они работают только при поддержке полиции. С собаками, с автозаками если их подпирают сзади, тогда да, они готовы.

Так вот, что я о них вспомнил-то, про залупинцев, гвардию Прохора Залупина? Вспомнил потому, что они пытались атаковать «Мемориал» и важную роль в этом сыграло несколько муниципальных депутатов, людей, который были втолкнуты в политику два года тому назад, когда, собственно, произошли эти выборы и несколько сот человек новых — человек 20 с лишним — попали в политику. Большая часть из них стухла и сдохла в политическом смысле. А кто-то остался, и это люди, на которых мы можем рассчитывать, и большое им за это спасибо. Вот за этим, чтобы это происходило и дальше, приезжает Навальный, а что будет дальше с Навальным — отравят, убьют, воткнут отвертку в ухо, заморозят, еще что-нибудь такое — это зависит от того, как вы к этому отнесетесь, и насколько вы будете считать это вашим делом.

Это была программа «Суть событий». Я Сергей Пархоменко. Всего вам хорошего!