Суть событий - 2020-08-21

С.Пархоменко

Я на непривычном рабочем месте начинаю пальцем водить по экрану, как будто бы это iPad и удивляюсь, что, что ничего у меня не шевелится. Нет, мышка же здесь, мышка.

А другой экранчик я себе поставил — те, что смотрят в YouTube, сейчас это видят, да, у нас прямая трансляция не только в радиоэфире, но и в YouTubе, — для того, чтобы видеть ваш чат, чтобы можно было в случае чего как-то отреагировать на то, что вы пишите.

Правда, я должен сказать, почему-то, когда ты ведешь программу «Дай Дудя» — я второй раз ее вел на этой неделе — было интересно, как-то содержательно с вопросами. А вопросы, которые приходят и вообще содержание чата этого эфира, они по больше части мусорные. Постарайтесь все-таки какого-то смысла туда вложить. Это будет полезно. Мне тогда будет, на что вам ответить.

Вот пришла непосредственно адресованная мне эсэмэска и я, таким образом, вижу, что здесь всё работает. Ну вот, можем приступить к нашей программе.

Я выложил в Фейсбуке, как обычно пост, чтобы собирать там ваши просьбы, предложения, вопросы, замечания и прочее. И там прямо люди мне писали: «Пожалуйста, ни про что не надо. Давайте только про Навального». И таких людей было довольно много. Мне, честно говоря, это было удивительно, потому что я, наоборот, опасался, что люди будут говорить, что хватит, больше не надо, уже наслушались, сколько можно? Уже всё понятно.

С.Пархоменко: Я абсолютно, ни одной секунды не доверяю поставленному диагнозу, а главное, не считаю его диагнозом

Действительно, многое понятно. Но многое не понятно. И, действительно, несмотря на то, что чрезвычайно пристально и детально были изучены каждая минута, каждое движение на протяжении этих двух очень тревожных дней, начиная со вчерашнего утра, конечно, это ужасное чувство.

Я должен вам сказать, что сегодня утром я проснулся довольно рано и со мной такое было в первый раз в жизни: я взял в руки iPad, который лежал у меня на столике возле кровати закрытый обложечкой — и не мог его открыть. Несколько минут держал его в руках, я боялся его открыть, потому что я не знал, что за ночь случилось, и вот я сейчас открою, а там что-то ужасное с Навальным. Ну, потом я открыл, посмотрел, убедился, что самолет подлетает.

Я следил поздно вечером, продолжал следить утром по Флайтрадару. Есть такой очень интересный инструмент, который позволяет отслеживать разные самолеты, которые летают над всем миром. И, в частности, можно с помощью одного хитрого фильтра там установить всё так, что ты будешь видеть самолеты, которые летят в такой-то аэропорт, в такой-то город отовсюду, куда бы они ни летели и где бы они ни находились. Вот все самолеты исчезнут, останутся только эти.

Я включил этот фильтр и увидел: да, осталось 6 минут до приземления. Летит этот самолет, который стартовал из Нюрнберга. Это было сегодня утром. И вот это значит, что события продолжаются.

И дальше весь день мне, как и большому количеству других людей, которые за этим всем наблюдали, пришлось прожить в Омске в какой-то мере. Там много народу было в этой больнице и вокруг этой больницы, в которую приехали и родные Навального, и сотрудники Навального, и помощники Навального, и юристы Навального, и журналисты. и всякие разные люди.

И достаточное количество людей готовы были переписываться и сообщать какие-то вещи, и у меня тоже были какие-то мои источники, а вот у Алексея Венедиктова были свои источники. И, наверное, наши источники не совпадали и говорили какие-то противоречивые вещи. И мы даже, открою вам секрет, в какой-то момент поспорили с Алексеем Венедиктовым, поскольку как-то его источник говорил так, а мой говорил сяк.

И, в конце концов, мы решили с ним, что в этом нет ничего плохого, кроме хорошего, что есть два разных источника, и они говорят разные вещи, и мы сообщаем разные вещи людям, и люди знают больше о том, что там происходит, и лучше это понимают. И, в конечном итоге, это полезная вещь, хорошо, когда есть больше информации по поводу события, которое всех волнует.

С.Пархоменко: Это, знаете, борьба снаряда против брони: что крепче окажется

История с отравлением Навального — я абсолютно уверен, что это отравление. И истории о том, что это диабет или что-то такое — ну, я не открою большой врачебной тайны: я вот живу несколько лет с диагнозом диабет, правда, слава богу, в довольно легкой форме.

И, естественным образом я про это читаю, что-то знаю, и разговариваю с врачами. И это для меня не чужая тема, как и для огромного количества людей вокруг. Вы даже не представляете себе, как много народу вокруг страдают этими эндокринными нарушениями. Это в некотором роде примета времени. И вот эволюция человека как биологического вида привела нас к тому, что для нас, людей это стало довольно распространенной вещью.

Так вот, я вам могу сказать, что я абсолютно, ни одной секунды не доверяю тому диагнозу, который поставлен, а главное, я не считаю его диагнозом. Это не диагноз, это симптом. Это следствие. Это знаете, как сказать: Вот человек скоропостижно скончался от расстрела. Был такой анекдот печальный. К счастью, в этой ситуации никто ни от чего не скончался. Но говорить о том, что то, что произошло с человеком, произошло в результате того, что с абсолютно здоровым человеком случилась гипогликемическая кома, да еще вот такой тяжести, да еще вот такой продолжительности, да еще такой глубины — это, конечно, полная ахинея.

Эту кому, конечно, можно вызвать, как и разные другие состояния, в которые впадает человек. Можно у человека — сегодня это абсолютно понятно, известно — вызывать искусственный инфаркт, искусственный инсульт. Можно заставить человеческий организм потерять какие-то жизненно-важные органы. Для этого есть препараты, яды, методики, радиоактивные вещества, самые разные отравляющие вещества. Целые институты огромные над этим работают, и направление их работы достаточно часто заключается в том, как сделать так, чтобы действие отравляющего вещества замаскировать под относительно натуральные какие-то причины, заболевания, недомогания или какого-то острого приступа или чего-то такого.

Во всяком случае, я вам могу сказать — но это многие знают, это тысячу раз написано, — что отравление Литвиненко в Лондоне полонием было диагностировано чудом в результате случайного с течения большого количества редчайших обстоятельств, такого потрясающего везения врачей исследователей, которые случайно наткнулись на то, что в его организме есть следы этого радиоактивного вещества. Никто этого не искал, никто не имел никаких шансов это как-то поймать, если бы не знал про это заранее или если бы так не повезло. И таких ситуаций чрезвычайно много в современном мире.

Так что то, что рассказывают нам сейчас врачи — это ложь. Эта ложь намеренная. Они знают, что это ложь. Они знают, что они пытаются ввести нас в заблуждение. Это политическое покушение на политического деятеля, совершенное в момент определенной политической необходимости.

И мы сейчас попробуем немножко поговорить о том, с чем эта необходимость может быть связана. И я еще и еще раз повторяю, что то, что происходит с Алексеем Навальным, происходит с санкции Владимира Путина. Эта санкция может быть явно выраженная, смутно выраженная, отчетливо выраженная, размазано выраженная, еще как-то.

В конце концов, мы помним украинскую историю с журналистом Гонгадзе. Официальная версия, во всяком случае, заключается в том, что тогдашний президент страны сказал типа что-то такое: «Боже, как он мне надоел. Уже так хочется от него избавиться». И от него избавились. А дальше началось: «Ой, вы меня не так поняли», «А кто это опять бросил валенок на пульт?» «Ой, а я это совершенно не имел в виду… Я вам не приказывал. А чего это вы проявили такую инициативу?» Вот так это выглядело когда-то много-много лет назад, уже в исторической перспективе в Украине.

Как это выглядит в этот раз в России, мы узнаем когда-нибудь. Когда-нибудь выплывет и эта запись. И будет предатель, который будет спасать свою шкуру, рассказывая нам о том, как принимались такого рода решения. Мы всё это увидим.

Давайте я сделаю маленькую пазу и вернемся к этому разговору.

РЕКЛАМА

С.Пархоменко

И это часть, так сказать… ну, вот раньше было такое прекрасное слово — «номенклатура», и оно означало, что есть список должностей, на которые назначает такой-то чиновник. Вот это номенклатура директора завода. Директор завода назначает этих людей. А это номенклатура первого секретаря райкома КПСС, он назначает. А это обком, его номенклатура. А это ЦК, его номенклатура. А это Политбюро и его номенклатура. А это номенклатура Генерального секретаря, вот список людей, которых назначает лично Генеральный секретарь. Так это было в Советском Союзе и в других странах Варшавского блока, которые все были устроены более-менее по образцу Советского Союза, и вот это слово осталось.

Так вот это в обратном таком, вывернутом смысле номенклатура президента, потому что президент имеет непосредственное влияние на то, что происходит с этим человеком. И дальше начинаются разговоры о том, что «подождите-подождите, не обязательно же, чтобы это был непосредственно он. Может быть, это Патрушев? «Патрушев же такой, совершенно безумный, свихнувшийся чувак. Вот мы читаем его какие-то тексты в разных газетах», — говорят другие люди. Я, например, не считаю, что он безумный и свихнувшийся чувак.

Я считаю, что он человек как-то полный всякого злодейства и разных ужасных замыслов, человек, воспитанный в чрезвычайно жестокой, бесчеловечной среде, готовой как-то ради удержания себя у власти и ради продвижения себя и своего политического клана во власти, на колоссальное количество разные вещей. Но вот да, есть такие люди, которые говорят: «Ну, вот смотрите, Патрушев. Мы читаем его статьи, и он совершенно двинулся». Или вот есть Золотов, или вот есть Пригожин.

С.Пархоменко: С ядами в России работают много. Это большая традиция, существующая еще с далеких энкавэдэшных

И, в конце концов, не обязательно, чтобы это были люди в погонах. Есть какой-нибудь тишайший Кириенко, трогательный, в золотых очочках. Ведь любой из них, по идее, — это люди достаточно свирепые, чтобы распорядиться об уничтожении политического противника, вредного, как они считают, политического существа. Ну, или если не уничтожить, а лучше, может быть, даже покалечить, а еще лучше как-то при этом опозорить, чтобы выглядел в каком-то ужасном виде в тот момент, собственно, когда его калечат. Может быть, это был так. Может быть, Путина подставили? Может быть, Путина как-то так загнали? А чего он там сидит-то, такой загнанный в этом месте? Чего же он стоит там, подставленный такой и не тпру, ни ну, ни гугу, ни звука, ни жеста, как-то не подмигнет нам: «Извините, меня подставили…. Тут такое дело…».

Поэтому единственная возможность нам с вами анализировать эти вещи и относиться к ним правильно, это действовать по принципу: Мы не обязаны разбираться в сортах этого говна. Они все Путины. Вот это всё — Патрушев, Пригожин, Золотов, Кириенко, Сечин и все они — это всё Путин. Потому что Путин так всё устроил. Потому что Путин на протяжении 20 лет, а на самом деле на протяжении 21, если иметь в виду его премьерское время, убедил нас и убеждал нас и выстраивал все это таким образом, что всё это зависит строго от него, и решение принимает только он.

Иногда решением является отсутствие решения — это правда. Он может отвернуться. Решение заключается в том, что он говорит: «Как хотите». Но это тоже решение. Решение может заключаться в то, что он говорит: «Поступите по справедливости». Это тоже его решение, потому что завтра он может сказать: «Нет, не поступайте по справедливости, а поступайте так, как я вам сказал». Он так это устроил.

А дальше эта штука начинает по цепочке, по длинной линии принятия все следующих и следующих решений, все более безумными, бездарными, трусливыми и безответственными людьми приходить к какому-то своему исполнению.

Вот как это выглядело, например, в ситуации с сокрытием покушения на Навального. Когда выяснилось, что Навальный жив, что, несмотря на то, что расчет заключался в том, что он умрет в самолете, самолет сел, и его вынули из этого самолета живым. Ну, там в тяжелом состоянии, коме, без сознания и так далее. Но, во всяком случае, когда его везли на каталке — есть видео, снятое через иллюминатор — и грузили в аэропорту Омска, где сел самолет, в машину скорой помощи, он был без маски. То есть он дышал сам. Так вот, когда всё это выяснилось, пошла команда.

И команда началась с того, что мы называем Путин, вот из этой кучи говна, которая состоит из всех этих людей, в сортах которых мы не обязаны разбираться. Оттуда пришла команда: «Давайте быстро какой-то безобидный диагноз и держать, пока не выветрится». Куда это идет? Это идет куда-то, скажем, в администрацию федерального округа. Дальше — следующему — губернатору: «У вас оказался этот… Быстро там, мухой понесся… этот, как его… диагноз сказал, чтобы лежал там». Дальше этот попадает от губернатора министру здравоохранения Омской области.

Вы можете себе представить человека, который как-то добрался, залез, отталкиваясь локтями и коленями от ступенек, в положение министра здравоохранения Омской области. Вы можете себе представить интеллектуальный уровень человека, набор моральных качеств, потребовавшихся этому человеку, его профессиональные достоинства, количество предательств, которые он совершил, количество подлостей, которые он сделал на этом пути, количество других подлостей, на которые он готов, чтобы задержаться на этом посту, количество ужаса, который он переживает, вспоминая о том, за что и как его можно выкинуть с этого поста в ту секунду, когда этого захочет губернатор и так далее — вот представьте себе этого человека? Я не называю вам его имени, потому что имя его не имеет никакого значения.

И этот человек звонит следующему, кому там он звонит — главному врачу этой полутюремной больницы и говорит: «Слышь ты, это. .. диагноз там надо…». Тот говорит: «Слушаюсь, ваше превосходительство! Сейчас сделаем». И делает. Вот эта цепочка — сколько я там насчитал колен в ней, — вот она пришла к тому, что стоит человек с трясущейся нижней челюстью и врет на глазах у всех.

А что же в основе? Давайте все-таки в оставшиеся две-три минуты поговорим, почему сейчас. Ну, конечно, у всех одна и та же мысль, один и тот же вопрос в голове: Как это связано с сегодняшним моментом, почему сейчас? Это Белоруссия? Это как-то связано с Белоруссией? Это Хабаровск, это как-то связано с Хабаровском? Что, собственно, происходит?

Мне кажется, что сейчас сложились очень мощные, естественные основания очень разного рода, разного характера, собравшиеся вместе, которые создали в огромном количестве людей ощущение такого давящего желания как-то вмешаться в развитие событий, что-то такое сделать для того, чтобы жизнь изменилась. Много разного. Вот это вынужденное сидение несколько месяцев по домам и без работы, которая создает в людях этот избыток энергии и какую-то тоску по какому-то поступку, движению.

Хабаровский пример, который произвел большое впечатление на огромное количество людей, гораздо большее, чем вы думаете. Не только на хипстеров, которые сидят в Твиттере и Фейсбуке и что-то такое там читают или в YouTube разглядывают репортажи Алексея Романова, замечательного видеоблогера, который передавал оттуда эти репортажи на протяжении целого месяца.

Хотя таких людей очень много, таких людей, между прочим, миллионы. Таких людей достаточно часто и во многие моменты дня, во многие моменты недели становится больше, как мы знаем теперь, чем людей, которые смотрят официозное телевидение, таких людей, которые получают свою информацию из альтернативных источников. Но это еще и люди, которые смотрят последние недели на Белоруссию. Вот это всё вместе создало в огромном количестве людей ощущение типа «А чего ж мы? А мы? А вот смотрите — а там? А тут? Так можно, оказывается? И это создает очень важную вещь — это создает самоуважение. А отсутствие этого удаляет у людей, размывает их самоуважение.

Люди смотрят на экран, восхищаются тем, что происходит в Хабаровске, Белоруссии, например. И вопрос не только в том, что им нравится, они сочувствуют, они сопереживают, они болеют за этих людей, но где-то в глубине возникает это ощущение: «А я-то чего? Я тут только сижу и смотрю».

Пауза пару минут. Новости и потом вернемся к программе «Суть событий».

НОВОСТИ

С.Пархоменко

В эсэмэсках меня обвиняют в том, что я перепутал прерогативу с номенклатурой. Нет, абсолютно не перепутал. То, о чем я говорил — вот этот список должностей, на которые назначал тот или иной уровень партийной иерархии, это и назвалось номенклатура и никак больше не называлось, так что нет, не перепутал.

А говорили мы с вами о том, как это связано с той жаждой движения, жаждой протеста, с той энергией, которая вдруг обнаружилась в головах, душах, не побоюсь этого слова, в сердцах довольно большого количества людей, которые наблюдали за тем, что происходит в таких разных ситуациях в Белоруссии, в Хабаровске.

А еще в Башкирии в самое последнее время, а перед этим в Шиесе, который продолжал существовать и бурлить достаточно долго, еще даже во время этих карантинных времен.

А еще перед этим в Москве, где происходили разные события, связанные с Иваном Сафроновым и разного рода другими безумными обстоятельствами.

И Навальный это чувствует довольно тонко. И это, конечно, его очень сильная черта. Он хорошо ловит такого рода движения, такого рода настроения, тенденции и так далее.

Я вот сегодня обсуждал это с разными знающими людьми, и они говорили мне, например, что то, что происходит в Хабаровске до сих пор — это нам кажется, что Хабаровск как-то уехал совершенно на периферию оппозиционного пейзажа, — по-прежнему на региональном уровне происходят довольно беспрецедентные события. Так вот то, что происходит в Хабаровске в значительной мере произошло потому, что там нашли люди, связанные с Навальным и солидарные с Навальным, чувствующие какое-то единое движение с тем, что он делает, и они играют большую роль и продолжают ее играть.

С.Пархоменко: При отсутствии лидеров в Хабаровске, есть естественным образом сложившаяся инфраструктура, сеть

И при всем отсутствии лидеров там, при всей неструктурированности протеста в Хабаровске, на самом деле там есть естественным образом сложившаяся инфраструктура, естественная сеть. Ну, такая как «Диссернет», например, которая естественным образом складывается, сама себя выстраивает. Эта сеть из людей, она есть тоже и в Хабаровске.

И в этот момент, я думаю, что люди, профессия которых заключается в том, чтобы осознавать опасности режиму, поняли, что опасность есть от Навального, который может каким-то образом забраться на эту волну и каким-то образом эту волну еще каким-то образом усилить, придать ей какой-то смысл, какую-то структуру, какую-то идею, содержание, — эти люди сильно задергались.

И в этот момент проходит вот эта: «Уберите его». Она, может быть, мутная, она, может быть: «Пусть его не будет…», как-то «Сделайте, чтобы не было». И эта машина начинает работать. И возникают люди, профессия которых заключается в том, чтобы убирать этого, чтобы не было. Они это понимают так, как они это понимают. Никто же письменных приказов не отдает, правда? Никто на бумаге ничего не пишет. Никто подписей никаких не оставляет. Это всё какими-то гримасами делается, какими-то странными, корявыми движениями пальцев, которые они друг другу показывают. Это какая-то полукриминальная феня, на которой они это между собой обсуждают.

И находятся люди, которые решают, что они поняли, что имеется в виду, что начальство хочет от необходимо вот этого. И за это можно получить поощрение, и даже примерно они представляют себе, какое. И они начинают работать. Это много раз уже бывало в нашей истории.

Ну вот сейчас все любят… не любят — какое ужасное слово! — все как-то повадились перечислять, я бы сказал, разные прежние случаи, начиная от Пола Хлебникова; одно покушение на Политковскую, другое покушение на Политковскую; Щекочихин; лондонский полоний и прочее, много чего вспоминают. Но я бы еще вспомнил, собственно, вещь, которую почему-то не принято произносить вслух, а она есть, она никуда не делась.

Я бы вспомнил еще одно имя, и это имя Собчак. Анатолий Александрович Собчак, погибший в чрезвычайно странных обстоятельствах в феврале 2000-го, если я ничего не путаю, года, в тот момент, как он вернулся из Франции, после того, как его туда эвакуировали в связи с политическими преследованиями, которым он подвергся здесь, в России. Он вернулся, и он был в прекрасной форме, говорят люди, которые с ним общались с ним тогда. И у него были всякие большие надежды. И он полагал, что теперь, когда он вернулся в Россию, во главе которой встал человек, который является его учеником и его, так сказать, чуть не креатурой, а он является этому человеку учителем, и кумиром, и воспитателем, и образователем, и всем остальным, — и конечно же, сейчас его акции поднимутся чрезвычайно высоко, и сейчас он будет играть чрезвычайно важную роль и займет чрезвычайно важный пост.

А потом его наши умершим в номере отеля в Калининграде при чрезвычайно странных обстоятельствах с какой-то странной газетой в руках. И дальше прошло несколько экспертиз, которые дали какие-то крайне противоречивые результаты. То ли в его крови были какие-то врачебные странные возбуждающие препараты, то ли не было; то ли кровь его был совершенно чиста, то ли был алкоголь, то ли не было алкоголя. То ли была какая-то лампочка, на которую было что-то намазано, и какие-то охранники, которые вошли в его номер и почувствовали себя чрезвычайно плохо.

А потом как-то решили больше про это не разговаривать. И с тех пор не разговаривают. А зря. Про это тоже нужно разговаривать, не меньше разговаривать, чем про историю со Щекочихиным. Образцы тканей которого до сих пор спрятаны в некоторых надежных местах, и время для надежной экспертизы, может быть, когда-нибудь придет еще, когда человечество научится исследовать такого рода образцы и находить, что в точности произошло. Хотя есть серьезные основания полагать, что это то же самое, что Литвиненко, то есть полоний.

И много разных других историй. Когда-то это кончается вот так — ядами. С ядами в России работают много. Это большая традиция, существующая еще с далеких энкавэдэшных, 20-х годов, а, может быть, еще дореволюционных лет. Есть разные специалисты, которые рассказывают разные вещи. Ну, вот это как-то приходит к такому решению. Тут я совершенно согласен с Каспаровым. Дело совершенно не в чае. Что все привязались к этому чаю? Пил Навальный чай в этом Томском аэропорту или не пил чай. Навальный поехал, обратите внимание, в Сибирь, туда, где постепенно начало вспухать, развиваться вот это ощущение предстоящего какого-то протестного напряжения, и он поехал туда неспроста.

И там ровно этот жест: «Уберите его! Пусть не будет», он и выродился, по всей видимости, в какую-то достаточно многолюдную комбинацию. Где в точности он получил то, что получил — в самолете, при посадке, когда мы с вами поднимаемся по трапу или когда мы с вами стоим в рукаве аэропорта. Я не знаю, как там, в Томске это устроено, или так или сяк. Это всегда толчея. Это всегда «Ой, извините, я локтем вас задел», «Ой, извините, я сумку уронил вам на ногу», «Ой, простите, пожалуйста, можно я пройду». И вот это трение один тел о другие тела — это тот самый момент, когда может произойти всё, что угодно: любой укол, любое нанесение чего хочешь на что хочешь, любая закладка в карман, в складку одежды, под воротник.

Есть миллион всяких возможностей: пшикнуть, брызнуть, плеснуть, полить, уколоть. Так что совсем не обязательно этот чай. Или кресло в самолете. Мы же знаем… ну, не мы, а те, кому это положено, знают номер кресла. Билет-то куплен не за 5 минут до этого. Так что кресло можно оборудовать. Стенку впереди стоящего кресла можно оборудовать при желании. Всё можно за это время.

И мы получаем такую ситуацию. И дальше начинается вся эта история с самолетом и с тем, что тело живого человека — в коме, ни в коме, в сознании, не в сознании, не важно, — не способного выразить свою волю, не способного активно противостоять тому, что с ним делают, это тело по российским законам принадлежит врачу. Это то, чем я тоже довольно подробно занимался вчера.

Я полез смотреть разные законы, потому что, как, я думаю, и большинству из вас, мне показалось, что не может быть, это же какая-то ерунда, мы живем же все-таки… страна наша дикая, но есть же какие-то естественные правила. Есть члены семьи, законные представители, есть доверенности, есть адвокаты, есть лечащие врачи, есть всякое разное. Есть кто-то, кто может вступиться в человека, который лежит с трубкой, засунутой ему в трахею и без сознания, введенный в искусственный сон.

Нет. Мы читаем закон Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации — это основной законодательный акт, федеральный закон №232, который регулирует то, что с нами происходит в наших взаимоотношениях с врачами. И из этого закона прямо следует, что у нас нет никаких прав, вообще никаких. Ни у нас, ни у наших родственников или членов семьи (с точки зрения закона это разные вещи). Жена, например, не является родственником. Она является членом семьи и это две большие разницы.

С.Пархоменко: Люди смотрят на экран, восхищаются, что происходит в Хабаровске, Белоруссии. Сочувствуют, сопереживают

Выясняется, что «в случае, если медицинское вмешательство необходимо по экстренным показаниям для устранения угрозы жизни человека, — это решает врач, он говорит: «Налицо экстренное показание, имеет угроза жизни человека. Отойдите! Товарищ, выйдите отсюда. Товарищ, не вмешивайтесь. Я сейчас позову охрану и она вас выведет, потому что вы мне мешаете противодействовать угрозе жизни человека в связи с тем, что имеются экстренные показания», так вот — «если его состояние (этого пациента) не позволяет выразить свою волю или отсутствуют его законные представители, — а законные представители — это, например: опекун (для несовершеннолетнего до 15 лет), это опекун или родственник для человека, признанного по суду недееспособным, имеющего какие-то психологические заболевания.

Так вот во всех остальных случаях вы, еще вчера здоровый человек, про которого врач сейчас сказал, что имеются экстренные показания, он сейчас устраняет угрозу жизни, он может в этой ситуации сделать с вами абсолютно всё, что угодно. В частности ему разрешено медицинское вмешательство без согласия гражданина. Возможно решение о медицинском вмешательстве без согласия и без этого информированного согласия, которое вы подписываете, потому что врач говорит: «Опасность для жизни. Отойдите, товарищ». И всё на этом. Выясняется, что не существует никаких прав.

На самом деле бледная, сомнительная зона. Это что происходит с человеком, который может выразить свою волю, можно ли его связать и заткнуть в этой ситуации, сказать: «Извините, вы не понимаете, что существует угроза вашей жизни. Мы вам сейчас это уколем и вам сразу станет хорошо». И человеку сразу становится хорошо.

Но уж точно можно делать абсолютно всё что угодно с человеком, у которого трубка, который без сознания, который в коме и так далее. Всё что угодно. Никто — ни жена… Вы заблуждаетесь, когда говорите: «Моя жена имеет право», или: Мой муж имеет право», или: «Мои дети имеют право», или: «Мои родители имеют право». Никто не имеет право. Врач имеет право распорядиться вашей жизнью в соответствии с этим законом.

То же самое, кстати, происходит с выдачей информации по поводу вашего здоровья. Дальше вот начинается. Приказ Министерства здравоохранения Российской Федерации от 29 июня 16-го года. Это право, оно упомянуто в этом законе. Там сказано, что соответствующий федеральный орган исполнительной власти определяет порядок ознакомления пациента либо его законного представителя с медицинской документацией, отражающей состояние здоровья пациента. Так в законе сказано, что такой порядок должен быть утвержден. И он утвержден в июне 16-го года.

Вышел этот приказ Минздрава, в соответствии с которым вы не имеете права ни на что, и ваша жена не имеет права ни на что, и никто не имеет права ни на что, если вы в своем время не позаботились о том, чтобы выдать человеку специальную нотариальную доверенность, в соответствии с которой он будет иметь право требовать информацию о вашем здоровье. Вот такой у нас закон. Абсолютное такое, тотальное бесправие.

Откуда взялся этот закон? Этот закон взялся из Государственной думы Российской Федерации. Откуда взялась Государственная дума Российской Федерации? Она взялась из администрации президента Российской Федерации, который управляет этой думой, как марионетками. И мы с вами имеем такие законы, какую думу имеем, а думу имеем, такую, как администрацию, а администрацию мы имеет — догадайтесь, какую? — такую, как президент. Таким образом, вот в точности за это президент Путин несет прямую ответственность — за то, что происходило в течение двух последних дней в омской больнице, где врачи могли врать все что угодно, скрывать абсолютно всё, что угодно, владеть этим телом и делать с ним все, что угодно. Это мы позже выясним, если он все-таки долетит до Германии, что с ним делали на протяжении этих двух суток.

Мы сейчас с вами зажмурились на эту тему и стараемся про это не думать. Мы сейчас были очень заняты другим — как добиться того, чтобы эти врачи на основании лживого диагноза, который они выдали, на основании этого права вытворять с телом абсолютно всё, что угодно — с телом живого человека, хотя этот человек находится без сознания; мы с вами об этом задумывались, как бы его вывезти оттуда.

Этот закон был принят в последнюю секунду в ноябре 11-го года 5-й Государственной думой, той думой, которая исчезла после знаменитых, украденных выборов в декабре 11-го года, когда начались большие события протестные в Москве. Помните, были эти выборы декабрьские 11-го года? Вот тогда прекратила свое действие 5-й Государственная дума. Вы, может быть, уже забыли о ее существовании. Председателем ее был такой Грызлов. Помните Грызлова? И они в последнюю секунду приняли этот закон. Они его приняли так, как им велели из администрации президента.

В администрации президента сидел человек, который управлял Государственной думой. Он был во главе того подразделения администрации президента, которое двигало Государственной думой, собственно, дергало за эти веревочки.

Мы же с вами помним, что помимо некоторой политической воли, помимо того, что ужасный Путин в Кремле или ужасный Патрушев в КГБ, или еще кто-нибудь там распорядился, — это еще кто-то должен делать руками. Это всегда так. Так вот в данном случае это была группа чиновников во главе с человеком, которого звали Радий Хабиров. Это был тот самый человек, который в той самой Думе и, кстати, в следующей Думе занимался выкручиванием рук депутатам.

Я тогда разговаривал с некоторым количество — тогда еще были разные приличные люди в Думе, например, была удивительная фракция «Справедливой России», в которой было несколько человек, с которым можно и нужно было разговаривать, и они рассказывали мне подробно, как это происходит в кабинете у Хабирова, когда на каждого находится — кому-то фотография его ребенка, задержанного с 7 граммами наркотика в кармане; кому-то бизнес свой или близких, который вот сейчас разломают и отнимут; у кого-то что-то в прошлом; у кого-то какая-то красотка на коленях, кто-то с кем-то в бане и так далее. Там хорошо было с технологиями, хорошо было с инструментарием у Хабирова.

С.Пархоменко: То, что рассказывают сейчас врачи — это ложь. Эта ложь намеренная. Они знают, что это ложь

Это тот самый Хабиров, заметьте, о котором вы слышите в последние дни все чаще и чаще, потому что он глава Башкирии, и это тот самый человек, который разруливает теперь историю с этими шиханами. Это он. Вот он дергал за веревочки, когда принимался этот закон. Он и дальше за них дергал. Он был тем человеком, который управлял Государственной думой в период взбесившегося принтера. Это главным образом конец 12-го и 13-й год, когда принимались все эти безумные законы «Димы Яковлева», закон об иностранных агентах, закон об ограничения в интернете, о закрытие сайтов без судебного решения — это всё организовывал непосредственно Радий Хабиров. Теперь это тот самый человек, который разруливает историю с шиханами.

У нас нет времени поговорить об этом подробно. Но история эта, я думаю, будет продолжаться еще долго. Я думаю, что в следующей нашей программе мы поговорим подробно про Башкирию.

Но пока история, которая происходила на наших глазах сегодня, все-таки тоже в механизмах этого надо бы разобраться, как это устроено: эти врущие врачи и прикрывающие их службисты там, в Омске — вот ситуация, которая сложилась в самый последний момент, когда врачи, прилетевшие из Германии, люди абсолютно технические, которые не специалисты в лечение чего-нибудь. Кстати, это тоже надо иметь в виду, что те врачи, которые прилетели в этом самолете, это не врачи и клиники «Шарите» знаменитой или еще из чего-нибудь. Это транспортники. Они все врачи, да, это не просто грузчики, это люди с очень хорошей медицинской подготовкой. Но их подготовка касается только одной процедуры: они умеют возить тяжелых больных.

Это специальная транспортная компания, которой было дано указание: молча прилететь, взять пациента и молча уехать с пациентом в аэропорт, молча взлететь и привезти его в Германию. Точка. Никаких комментариев не давать, в контакты не вступать. Диагнозов не произносить и вообще по возможности нигде не светиться.

В тот момент, когда эти люди и этот самолет прилетели утром в Омск, было ясное понимание — об этом много раз сказали представители этой транспортной компании и ее заказчика. Заказчиком в данном случае является — это удивительно звучит, но так вышло — некий достаточно известный, крупный немецкий кинематографический фонд, он называется «Кино за мир». Она нашли деньги, они заплатали деньги этой транспортной компании, довольно большие деньги; вы сегодня в утреннем эфире «Эхо Москвы» был найден человек, который работал в этой транспортной компании, он сказал, сколько это стоит: больше 75 тысяч евро только за прилететь — улететь. А еще начинаются всякие дополнительные услуги и опции… Так вот от представителей этой медицинской транспортной компании и этого фонда, который общался с представителями и руководством этой медицинской транспортной компании много раз было сказано, что «у нас есть согласование, разрешение на вывоз этого пациента».

С этим они прилетели в Омск, пришли в больницу и спросили: «Забираем?» Им сказали: «Нет, не забираете». Они повернулись и ушли. И надо сказать, чуть не улетели. И еще происходили там большие сложные переговоры, чтобы эта транспортная компания согласилась, чтобы не уводить оттуда свой самолет. Просто ей гарантировали оплату, сказали: «Нормально, вы не волнуйтесь. Мы заплатим, сколько он будет стоять. Вы нам выставите счет — мы вам заплатим эти деньги». Ну да, есть люди, которые готовы заплатить за жизнь Навального. И есть такие люди, которые готовы найти таких людей, которые готовы заплатить за жизнь Навального. Это нормально, когда человек является важным, влиятельным политиком — за его жизнь готовы заплатить разные люди. Его хотят спасать, его хотят не дать убит. Это очень естественная вещь.

Так вот, что случилось? Прошла эта команда: Не отпускать, держать. Почему держать? Держать, пока исчезнут следы. И теперь, когда они убедились, что, кажется, следов больше нет и, кажется, уже можно быть уверенным, что в теле Навального, в тканях, в средах, жидкостях и так далее ничего не найдут, в этой ситуации — забирайте. Наоборот, сейчас начинается борьба за то, чтобы избавиться от него как можно быстрее. Потому что никому не нужна эта ответственность, никому не нужно, чтобы он умер здесь. Пусть с ним происходит все что угодно где-нибудь там. То есть, когда не удалось грохнуть его непосредственно в самолете, да еще при каких-нибудь трагикомических обстоятельствах, так, чтобы все смеялись при этом по возможности.

И мы наблюдали эти бесконечные перепады. Первый раз, когда врачи из этой омской больницы заявили, что они устраивали консилиум вместе с немецкими врачами и те с ними согласились, что везти нельзя — это была ложь. Такого консилиума не было. Был заход туда этих немецких врачей с вопросом: «Мы забираем или не забираем? А-а, не забираем? Мы пошли». Вышли.

После этого их посадили в машину и возили по городу, чтобы они никаким образом не получили контакта ни с Юлей Навальной, ни с братом Навального Олегом, ни с юристом Навального, ни с врачом Навального. И они подчинились этому, потому что у них была команда от своего начальства, у этих самых немцев не вступать в разговоры, не делать заявлений.

И после этого нам хладнокровно, как ни в чем ни бывало говорят: «А мы передумали. Нам только что казалось, что немцы не согласны, а теперь немцы согласны. Потому что команду другая прошла, команда прошла: «Избавляйтесь!» Избавляются. Теперь можно избавляться, когда, как они считают, нет следов. Ну, посмотрим, потому что то, чем вызывали то, что они называют гипогликемической комой, осталось в организме. И вот это, знаете, борьба снаряда против брони: что крепче окажется. Найдется.