История как "Особая наука" в эпоху Сталина - Никита Соколов - Именем Сталина - 2010-06-12
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Здравствуйте. Вы слушаете «Эхо Москвы», вы смотрите телеканал RTVi, цикл передач «Именем Сталина» совместно с издательством «Российская Политическая Энциклопедия» при поддержке фонда имени первого президента России Бориса Николаевича Ельцина, я – ведущая программы Нателла Болтянская приветствую вас. И приветствую нашего гостя Никиту Соколова, здравствуйте.
Н.СОКОЛОВ: Добрый вечер.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: У нас с вами сегодня достаточно сложная тема – «История как «Особая наука» в эпоху сталинизма». И я бы хотела начать, пожалуй, с вопроса, который пришел по интернету от преподавателя из Казани. Можно ли считать историю наиболее пострадавшей из всех наук в эпоху сталинизма?
Н.СОКОЛОВ: Ну, разумеется, трудно меряться такими лаврами. Но история в эпоху сталинизма очень сильно пострадала.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Тогда давайте, что называется, по пунктам. То есть существовали... Наверное, нет ни одной науки, деятели которой не оказывались бы, так скажем, под прессом и под катком, но существовали науки, которые вынуждены были служить идеологии. Я правильно понимаю ситуацию?
Н.СОКОЛОВ: Я бы иначе немножко поставил вопрос. Существовали науки, без которых власть никогда не могла обойтись типа физики, химии и прочих прикладных наук
Н.БОЛТЯНСКАЯ: И искусства, которое важнейшим являлось кино.
Н.СОКОЛОВ: Да, это смешная фраза, она имеет смешное продолжение. Но история, судьба истории и историков в сталинское время трагическая ровно потому, что сначала они были решительно власти не нужны: начиная с 1918 года, история отменяется в школе, история отменяется в университетах, исчезают кафедры, преподается Обществоведение. История упраздняется, ее знать вообще не нужно. И знаменитые историки-профессора побираются и ходят, пилят дрова. Более того, один несчастный профессор, когда сказал своему хозяину-пекарю, что он профессор, так тот его рассчитал, поскольку негоже профессору у пекаря пилить дрова.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А, вот так вот?
Н.СОКОЛОВ: Пекарь застеснялся этого.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно. Но, все-таки. Посмотрите, начиная с какого-то времени... Это что? Начало 30-х годов, по-моему?
Н.СОКОЛОВ: Мы очень четко можем датировать возобновление интереса власти к истории, и пристальное внимание к этому фронту. Собственно, там 2 важных обстоятельства побуждают власть обращаться к истории и менять позицию. Это радикальный отказ от классического марксизма, который начинается... Ну, собственно, уже Ленин отчасти начинает этот ход, но радикально он происходит после смерти Ленина, в 1923-25 году. Вот, среди марксистских догм, имеющих отношение к сегодняшнему разговору, важнейшими были теория, гипотеза об отмирании государства с построением бесклассового общества. В связи с этим государство должно было бы вроде слабеть и передавать свои функции всяким общественным институтам негосударственного характера. И по первости в 1918 году и власть, и публика сильно этим увлеклись – там рабочий контроль появился на предприятиях, профсоюзы стали выдвигаться как управляющие организации. А потом выяснилось очень быстро, что все это в эпоху особенно гражданской войны не работает, и началось укрепление государства диктатуры пролетариата. В связи с этим государству нужно было иметь какой-то способ себя легитимизировать, как сейчас выражаются. А легитимизировать себя никакое государство не может, иначе как при помощи истории, исторического опыта.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Методику можете объяснить? То есть, в чем смысл вот этой фразы «легитимизировать себя государство может при помощи исторического опыта»? Доказать так или иначе, что вся история, так скажем, привела к неизбежности существования той системы, которая работает сейчас? Или я неправильно вас понимаю?
Н.СОКОЛОВ: Всякая власть хотела бы, чтобы школьный курс истории в последнем выпускном классе заканчивался утверждением ее нынешней наличной власти в ее нынешней наличной форме и в ее наличном персональном составе если не венцом исторического прогресса, то уж точно исторической необходимостью. В те времена, в 20-е годы это было особенно остро, потому что большевики, собственно говоря, пришли, обещая отменить государство, - это был очень популярный лозунг. Вместо этого они начинают его укреплять. Чрезвычайно характерно, что на обложке ленинской книги «Государство и революция», где, собственно, вся эта концепция изложена, прямо на обложке издания 1923 года Сталин написал своей рукой: «Идея из желания – идея гиблая». Мы не знаем, когда точно именно он это написал, но факт, что после 1923 года, поскольку на издании 1923 года. Примерно в это время он пришел к выводу. Скорее всего, вскоре после выхода этого издания он пришел к выводу, что эта идея – гиблая, надо разворачивать обратно, надо государство крепить, надо крепить властную вертикаль.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А вот, объясните, пожалуйста, ситуация, когда в один прекрасный день из учебников начинают вычеркиваться имена людей, которые вдруг стали врагами народа, это, понятно, такая сиюминутная, что называется, игра с современной историей. Правильно? Ведь, так это происходит?
Н.СОКОЛОВ: Это позже чуть-чуть. Ведь, в 20-е годы вообще никаких учебников нет, нет никакой истории. А те учебники, которые есть, в них нет никаких имен – там чистая социология. Там классы, социальная революция, общественная формация. И там людей нет, там нет персонажей. Там нет событий, там нет дат.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никит, а вы знаете что-то про период решения? Что опять нужно вернуться к истории, опять нужна история.
Н.СОКОЛОВ: Да, и это очень твердо датируется, очень четко, очень ясно.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вы назвали.
Н.СОКОЛОВ: Нет. Я начал говорить о факторах, которые подталкивали. Значит, с одной стороны надо крепить государство, оно должно укрепляться историческим опытом. Второй элемент смены, отказа от важнейшего элемента коммунистической идеологии – это отказ от идеи мировой революции и пролетарского интернационализма. Вот, с 1925 года, как считают историки, исследовавшие этот вопрос досконально, и по архивам, можно считать, что советское руководство под давлением Сталина переходит к национал-большевизму. То есть в концепции строительство социализма в одной стране, и в связи с этим надо эту страну крепить. И последний фактор, который уже точно все повернул и заставил резкие принимать движения в исторической сфере, это приход фашистов к власти в Германии и очевидная необходимость готовиться к мировой войне.
Вот, с конца 1933-го и с начала 1934 года начинается подготовка к восстановлению истории в правах. И очень быстро, и очень решительно в новой модифицированной, нужной этой власти форме.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Существуют какие-то декреты? Существуют какие-то документы, связанные с этим?
Н.СОКОЛОВ: Да, конечно. Конечно. В марте 1934 года принимается постановление ЦК ВКП(б), которое в середине мая преобразуется в постановление совместное уже, правительственное и ЦК о преподавании гражданской истории в школе. Восстанавливается классическая гимназическая структура образования, Сталин возвращает периодизацию старинную классическую без всяких формацией – Древний мир, Средние века, Новое время – и, в общем, начинается возврат, как он сам выражался, к Иловайскому. Он очень любил Иловайского.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно. То есть изначально учебники прежние?
Н.СОКОЛОВ: Вот. И тут возникает вопрос об учебниках. Потому что до тех пор учебников было великое множество. И единого учебника не существовало. Даже те, вот эти самые социологизированные сильные учебники – они существовали во множестве редакций, и более того, они, поскольку распространялось это в эпоху бригадного обучения и вообще, там, много было всяких чрезвычайно экзотических инноваций в школе большевиками введено, то, собственно, не было учебника как книги. Это были отдельные выпуски, такие вот листочки, которые можно было брошюровать в любом порядке, такие сюжеты, которые надо было бригадой осваивать, бригадой на вопросы отвечать. А, собственно, книги с методическим аппаратом, как-то выстроенные логично, что мы сейчас называем учебниками, строго говоря, и не было физически.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А кто преподавал?
Н.СОКОЛОВ: Это чрезвычайно интересный вопрос. Поскольку университеты уже не выпускали историков, то преподавали, в основном, выпускники новых советских учебных заведений. На верхушке этой пирамиды над всеми этими педагогическими институтами парила Академия красной профессуры, такое, чисто партийное заведение, куда набирали по партийной пригодности.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А кто преподавал там?
Н.СОКОЛОВ: Преподавали там...
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Кто хочешь?
Н.СОКОЛОВ: Опять-таки, партийные бонзы, в основном. Поэтому выходили это люди, верные партии, но без малейшего представления не только об историческом процессе, но даже об истории как науке, о ее методах, о том, что такое источники. В общем, ничего этого они не знали.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно. Объясните, пожалуйста. Вот, мы однажды касались этой темы с историком Сергеем Кудряшовым. Речь шла о написании учебников истории в сталинскую эпоху. И он приводит в качестве примера, что под давлением, так скажем, образованной части верхушки приходят к выводу, что можно просто заимствовать какие-то планы, там я не знаю, из американских дидактических материалов, из иностранных. Их просто переводить, там, на русский язык и наполнять немножко другим содержанием. Примерно так это происходило?
Н.СОКОЛОВ: Все-таки, не так. Сначала большевики и Сталин прежде всего навели шороху на историков. Было затеяно в 1929 году знаменитое Академическое дело, или его называют Делом Платонова, или его называют Делом Ольденбурга, но чаще просто Академическое дело, когда началось в Питере с ареста историков вокруг Пушкинского дома и архива Академии наук. А потом под эту гребенку сшили гигантский заговор архивистов и историков, и перешерстили всю историческую элиту, всю элиту исторической науки.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А что? Вот, что она делала, эта историческая элита в тот период, когда история была не востребована?
Н.СОКОЛОВ: Она главным образом угнездилась в двух областях. Во-первых, в краеведении – и это период такого, блестящего расцвета высокого краеведения в России ровно потому, что туда кинулась академическая профессура и там применила свои способности. Вторая область – это было архивоведение и археография, то есть издание исторических источников.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Итак, дело 1929 года.
Н.СОКОЛОВ: Дело 1929 года, по которому всех лидеров исторической науки, всех крупнейших наших ученых сгребли, отправили кого в каторгу, кого в ссылку и напустили такого страху, что самый младший из пострадавших тогда Лев Черепнин, проживший долгую жизнь, сделавшийся сам академиком при Брежневе, чиновным невероятно, когда его хватил инсульт в метро в 1977 году и над ним склонился милиционер, первая его реакция – вот такой крик физиологический был «За что? Я ни в чем не виноват!» Можете представить себе, какого дикого страху напустили, как деморализовали эту среду.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А что, как говорится, «шили»?
Н.СОКОЛОВ: Началось все с того, что, якобы, они секретным образом тайно хранили отречение Николая II, чтобы использовать его для восстановления монархии. Ну, это примерно как рытье тоннеля от Бомбея до Лондона из известного фильма, как-то все примерно по одним лекалам шьется.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А, вот, объясните, пожалуйста. Меня все время как-то сносит в Академическую или школьную историю, но я не знаю, существовали газеты, существовали какие-то источники. Вот, я не знаю, образованный пролетарий вдруг задался вопросом «А что случилось с царской семьей?», он мог получить ответ на этот вопрос?
Н.СОКОЛОВ: Из каких-то общедоступных источников?
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Да, конечно.
Н.СОКОЛОВ: Ну, только разве что из юбилейных каких-нибудь номеров газеты «Правда», потому что никаких исторических журналов не существовало, таких, общедоступных.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно.
Н.СОКОЛОВ: Или популярных.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: То есть мы имеем сначала полное отсутствие с разгоном кадров.
Н.СОКОЛОВ: А последний существовавший журнал, вот такой профессиональный (как бы не соврать), по-моему, киевского исторического общества был закрыт ровно за то, что они в каком-то последнем номере года опубликовали список выбывших членов. Оказалось, что там треть общества выбыла кто в каторгу, кто в ссылку, кто расстрелян. Это опять 1929 год.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, дело-то? Был какой-то, что называется, предлог?
Н.СОКОЛОВ: Так вот. Когда взялись сочинять эти учебники, начали вытаскивать из всяких медвежьих углов и ссылок вот этих старых профессоров, запуганных, замордованных и готовых на все. Они смотрели в рот начальству и готовы были исполнить все, чего изволите.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: И что изволили?
Н.СОКОЛОВ: И изволили, вот, заказ власти, а заказчикам – это надо отдавать себе отчет – это была дирекция единого заказчика и даже просто одного. Поскольку к этому времени, к 1934 году уже так была выстроена вся партийная эта верхушка, что все решения принимал Иосиф Виссарионович единолично, окружив себя исключительно исполнителями, совершенно людьми, не готовыми и даже не претендующими на какую-то самостоятельную политическую роль. Все они были его перстами, руками и разными органами.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Орудиями.
Н.СОКОЛОВ: Решения все принимал он сам. Транслировал он их через Жданова, как правило, по принадлежности. Существенных черт этого заказа – 2. Это, значит, что государство должно быть велико и право, в связи с этим, например, там дивное конкретное распоряжение: «Образ Ивана Калиты не должен рисоваться исключительно черными красками, поскольку процесс собирания русских земель есть прогрессивное явление».
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Цитата есть, да?
Н.СОКОЛОВ: Да-да, буквально. Все документировано буквально, я много цитирую, если вы позволите.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Позволю.
Н.СОКОЛОВ: Все это документально известно, по документам. Все это личные записки и письма Сталина. Вот, он лично правил учебник, первый вариант. Учебник Шестакова, он вписывал туда большие куски.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, вы назвали, так сказать, первое – государство во всем право.
Н.СОКОЛОВ: Значит, государство всегда свято и поэтому всегда право, и оно должно быть великим и людоедским, оно право бесчинствовать как угодно, оно всегда право, потому что Россия – осажденная крепость. Вот, второй важный пункт – что Россия все тысячу лет живет во враждебном окружении. Там сначала степняки-монголы, потом немцы, псы-рыцари и потом французы, и потом поляки. Но Россия всегда осажденная крепость.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А скажите, пожалуйста. Вот, вы упомянули очень мельком, но существует такой инструмент, если угодно, истории как архивы.
Н.СОКОЛОВ: Нет. Это совершенно неправильный вопрос в данном случае. Здесь же совершенно другая ставилась задача и совершенно обратный механизм действия. Если грубо начертить схему этого процесса, то сначала была товарищем Сталиным придумана общая конструкция русской истории.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Упомянутая вами?
Н.СОКОЛОВ: Ну, если угодно, я расскажу чуть более подробно, потому что она интересна сама по себе, эта конструкция. Для учебника 3-го – 4-го класса. Потом она была развита для учебника 10-го класса, потом для вузовского учебника. А потом следующие 50 лет институт истории пытался найти и каким-то образом документально обосновать эту концепцию русской истории. Обратное движение.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А теперь о концепции.
Н.СОКОЛОВ: Концепция заключается, грубо говоря, в следующем. Что было великое могучее древнерусское государство Киевская Русь. Никакие немцы, варяги не имели к созданию его никакого отношения и это вообще такая, выдумка врагов, фашистов-расистов. (цитирую). Потом, значит, эти дураки-князья расплодились во множестве и это государство разнесли на удельные щепы, и тогда начинаются великие бедствия. Вот, возвращается в школьный курс отвергнутая накануне революции всеми концепция ига как унизительного состояния – уже там накануне революции всем было давно известно, что это такое сложное отношение, не связанное ни с каким унижением и вообще это довольно сложно. Возвращается старинная начала XIX века концепция ига унизительного, от которого русский народ страшно страдал.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Внешний враг, от которого надо спасать и спасать любыми способами.
Н.СОКОЛОВ: Да. И тогда мудрые московские князья ежовыми рукавицами собирают этих дураков всех, не понимающих своего счастья и пытающихся не собираться в одну кучу, железной рукой, поэтому Калита всегда прав и рисовать его, клятвопреступника надо еще и розовой краской. И начинается эпоха всеобщего процветания. Как только государство слабеет, так оно все плошает.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно. Время идет. Что происходит дальше?
Н.СОКОЛОВ: В каком смысле?
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, как? Понимаете, часики-то тикают. И тикают часики, что, вот, начинается период необходимости возобновления истории, начинается упомянутое вами Дело Платонова, начинается создание концепции, начинается осуществление концепции. Но а как существует история при этом как наука?
Н.СОКОЛОВ: История как наука при этом существует чрезвычайно плохо, потому что она вынуждена, с одной стороны, открылись факультеты и надо бы восстанавливать преподавание. А как преподавать, никто не понимает, потому что начальство не распорядилось. И первые несколько лет, ну, практически до 1938-39 гг., в общем, это был довольно большой кавардак, пока не выработалась эта схема, пока ее начальство не утвердило и пока в ходе многочисленных совещаний, многочисленных дискуссий не были неудачные участники этих дискуссий расстреляны, а удачные сделались академиками и дальше всех наставляли.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Газета «Правда», в общем, в какой-то степени, ведь, тоже является мелким инструментом истории, правильно?
Н.СОКОЛОВ: Газета «Правда» - не просто мелкий инструмент, а в этой истории она решающая. Вот, важный переход, который совершается на этом пространстве, 1930-го к 1937 году. В 1937 году ж был учебник Шестакова утвержден товарищем Сталиным. Нашлось время летом 1937 года, чтобы внимательно читать и дописывать учебник Шестакова для 3-го класса. Очень важное было дело.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Скажите, пожалуйста, так, все-таки, помимо учебника, который выходит в 1937 году, существует еще... Ну, я не знаю, создание некой академической системы. А трудности, о которых вы уже говорили?
Н.СОКОЛОВ: Ну, вот, совершенно не так стоит вопрос для тогдашней власти.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Тогда объясните, как
Н.СОКОЛОВ: Она дает инструкции. И эти инструкции должны исполнять те, кто приставлен, вот эта красная профессура, которая приставлена пестовать будущих историков. Поэтому главным наставлением служит газета «Правда», которая в 1937-38 гг. раз в 2 недели непременно какой-нибудь большой разворот наставительный про историю печатает. Например, статью против Бухарина в 1938 году.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Или еще против кого-нибудь.
Н.СОКОЛОВ: Ну, потому что особенно интересная была, поскольку знаменовала такой уже очевидный переход от интернационализма не просто к национал-большевизму, а к такому агрессивному национализму. Это лето 1938 года. Ведь, до этого к России дореволюционной относились с большим пренебрежением. Это вообще была такая... Ну, чего свергли, то и должно быть ничтожным.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну да.
Н.СОКОЛОВ: Вот. И вся старая Россия была совершенно... Во-первых, она была тюрьма народов, царизм был душитель европейской свободы, тюрьма народов и не мог обеспечить прогресс. И вечно Россию били за отсталость. И это была песня, которую большевики тянули с 1917 года прямо до 1932-го. Нация Обломовых, нация, которую бьют, нация, которая ничего не может, русский народ – такой вот, на печи лежащий Илья Муромец. Вот.
В 1938 году, уже до этого лично товарищ Сталин начинает указывать Демьяну Бедному, что не надо так. Демьян Бедный иногда не очень понимает.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никит, на этом месте мы с вами сделаем паузу. Я напомню, что наш гость – историк Никита Соколов. Говорим мы об истории как «особой науке» в сталинский период. Продолжим буквально через пару минут.
НОВОСТИ
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Мы продолжаем разговор с историком Никитой Соколовым. Итак, публикация о Бухарине. И что там? 1938-й год.
Н.СОКОЛОВ: Да. Там замечательный, в частности, был пассаж в этой газете, в редакционной статье, направленной против Бухарина. «Глупая и вредная реакционная болтовня о том, что русский народ в прошлом представлял собой сплошную реакционную массу лежебоков и лентяев, был воплощением всеобщей Обломовщины, азиатской дикости и т.д., и т.п. не раз была решительно осуждена партией».
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А когда ее?..
Н.СОКОЛОВ: Все вранье до последнего слова: никогда в жизни партия ничего такого не осуждала и сама решительно этот взгляд насаждала, что старая Россия никуда не годилась, народ, действительно, был некультурен и, вот, пришли большевики и они его сейчас окультурят, произведя культурную революцию. Но ровно эти сигналы означали переворот на 180 градусов в направлении движения.
Замечательно, что совсем не для многих, даже и вполне себе тонких наблюдателей процесса это дошло. Когда был объявлен конкурс на этот учебник, то вполне себе партийные и вполне себе хорошо ловящие носом воздух историк Милица Васильевна Нечкина, последняя прославленная как главный декабристовед, написала свой учебник.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Так?
Н.СОКОЛОВ: То есть она даже дала целый учебник. Как она себе его представляла – как учили до сих пор.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: И?
Н.СОКОЛОВ: И, значит, в частности, там совершенно не было никакой патриотической ноты. Дмитрий Донской там был трус, который струсил на Куликовом поле. Куликовская битва вообще значения никакого существенного не имела. Минин и Пожарский были консерваторы-реакционеры, которые остановили революцию XVII века. Так, так же учила академическая наука в виде школы Покровского. Даже Милица Васильевна, которая была достаточно высоко к верхам и даже писала этот учебник по почину и по личной просьбе одного из ближайших клевретов Жданова, и та не разобралась сразу, что к чему. А простая публика этот поворот заметила очень не сразу.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: «Концепция истории, излагаемая гостем в общих чертах, сохраняется в учебниках и ныне. В чем состоит ее основная неточность?» - спрашивает Александр.
Н.СОКОЛОВ: Она ложна изначально во всех своих конструктивных элементах и не опирается ни на какие источники. Древняя Русь не была единым монархическим государством, Древняя Русь – это ровно такая же федерация как греческие полисы. Такие же были на Руси в волости, которые управлялись сами собой, никакая это была не монархия. Князь там не был буквальным элементом политической структуры, но отнюдь не доминирующим. А гораздо более важным было городское вечевое собрание, которое могло указать князю путь, и князь должен был по этому пути идти в случае конфликта, потому что у него сил было гораздо меньше, чем у города.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: «Почему же концепция историка Иловайского замалчивалась и при царе, и в 20-е, и в 30-е, и при Брежневе, и сейчас? И еще была концепция Покровского, которую вы только что упомянули», - сообщение от Ильи.
Н.СОКОЛОВ: Значит, речь идет не о специальной ученой концепции Иловайского – и это я должен подчеркнуть, а об учебниках Иловайского, в которых, собственно, особенности его ученой концепции не находили большого отражения за исключением штрихов второстепенных. А вообще говоря, учебники Иловайского вполне себе повторяли такую утвердившуюся с николаевских времен, со времен Николая I официозную схему. Вообще говоря, изобретатель его первоначальный – Николай Михайлович Карамзин. Только не в истории его, где он гораздо глубже и тоньше, а в знаменитой записке о древней и новой России, которая до сих есть у всех наших национал-патриотов и национал-консерваторов.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Кто из историков XIX-XX веков вносил в историко-научные направления как концепцию саму идеологию, и, в частности, централизацию или наднационализм как апогей?
Н.СОКОЛОВ: Как-то я в таких терминах не очень понимаю. Значит, что существенно сказать, видимо? Тот образ русской истории и та конструкция политической Древней Руси, которую сейчас принимают, все-таки, профессиональные историки и о которой широкая публика имеет сведения очень слабые, она, на самом деле, была известна уже в конце XIX века. Трудами историка Сергиевича уже в общем курсе Ключевского есть некоторые элементы, которые позволяют думать, что если бы Ключевский жил дальше, то он бы на этой позиции утвердился. Но эта концепция не успела утвердиться, просто, ну, как-то революция, война и стало не до того. А дальше большевики начали все ломать под себя, и просто переписали историю вне всякой связи с источниками, с корректными методами исторической науки, ну, просто как нужно было.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Как надо было писать.
Н.СОКОЛОВ: Как нужно было для патриотического воспитания.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Никит, а скажите, пожалуйста, какие, скажем так, институты существовали в исторической науке, ну, скажем, в период 30-х годов? Я имею в виду как конкретные академические институты.
Н.СОКОЛОВ: Ровно те институты, которые сейчас воспроизводят эту матрицу, они ровно тогда же и для этого были созданы. Институт истории академии наук, обращаю ваше внимание, существует только в государствах с тоталитарными режимами.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Понятно.
Н.СОКОЛОВ: Вот. И ровно тогда они в 1934 году и создаются.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Еще один вопрос от нашего слушателя звучит следующим образом: «Хорошо бы конкретики, включая фамилии и судьбы историков».
Н.СОКОЛОВ: Ну, судьба Ольденбурга и Платонова относительно хорошо известна.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Не всем.
Н.СОКОЛОВ: Много было в последнее время издано монографий, и в интернете тыкните – в 2 тычка вы найдете. И даже есть специальная очень хорошая статья, сейчас, к сожалению, не помню автора, тоже в сети висит, просто так и называется «Академическое дело». Очень подробное, очень детальное со всеми ссылками, по которым легко пройти и подробности эти увидеть. Ну, просто это как-то такое, перечислить нельзя. Мне кажется, это трудно для радио.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Можете ли вы привести в качестве примера какие-то, я не знаю, может быть, очень яркие? Вот, тот пример с человеком, который падает на улице и, увидев наклонившегося к нему милиционера, спрашивает «За что?» - он очень яркий.
Н.СОКОЛОВ: Да. Это Лев Черепнин.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Существуют ли какие-то судьбы, которые заслуживают упоминания, с вашей точки зрения? Там, по яркости эпизодов, по трагичности, особой трагичности судьбы?
Н.СОКОЛОВ: Всем досталось чрезвычайно круто. Ну, вот, испуганы они были, как бы, до самой смерти, даже самые из них бескомпромиссные в молодости во время Сергея Бахрушина, после этого опыта были тише воды, ниже травы и занимались всякими второстепенными вещами и никогда не пытались как-то концептуализировать историю.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вот вам, пожалуйста, вопрос, пришедший по интернету: «А существовала ли когда-нибудь демифологизированная история в России? Разве царь не переписывал историю несколько раз? Разве сейчас в России история не как пропаганда?»
Н.СОКОЛОВ: Значит, про то, что какой именно царь переписывал историю, известен только один случай – что царь Иван Грозный переписал Лицевой свод, лично редактировал. Это, вот, тоталитарные правители имеют такое обыкновение. Вот, Иван Грозный переписывал историю, Николай I очень внимательно следил за тем, как движется работа сотрудников, готовивших тогда гимназические курсы. Товарищ Сталин очень внимательно следил.
А в конце XIX века после александровских реформ не было такой слежки. И школьная наука приблизилась к академической науке. И, вот, в лучших своих образцах гимназические учебники конца XIX века... Ну, я очень люблю учебник Сергея Федоровича Платонова. Вот, он так составлен, что там сейчас можно не поправить ни слова. Он так корректно написан, что с тех пор наука далеко продвинулась. Но поскольку он был корректный ученый и писал осторожно, то там нет ошибок грубых. И сказать о том, что это какая-то идеология, совершенно нельзя, потому что никакой идеологии там нет у Платонова, например, в школьном учебнике.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Если, например, взять, ну, как, знаете, в школьный период изучали мы там историю древнего мира, историю средних веков – ну, я так, вспоминаю свои школьные учебники. Но, ведь, наверняка были... Была ли возможность сопоставить, скажем, иностранные учебники истории, где хоть как-то упоминалась история России, и советские того же периода?
Н.СОКОЛОВ: Вы это как себе представляете?
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, не знаю. Я про сейчас говорю.
Н.СОКОЛОВ: Тогда из библиотек просто выкинули все иностранное.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Я про сейчас говорю. Вот, сейчас можно отследить, что вот здесь написано это, а вот здесь написано другое?
Н.СОКОЛОВ: Отследить можно, это совершенно не бином Ньютона. И более того, есть даже целые специальные издания, сейчас ныне вокруг которых группируются вполне квалифицированные люди вроде журнала «Первое сентября», которые внимательнейшим образом за этим следят.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Вот сообщение пришло: «Мой дядя историк в 30-е годы повесился, он занимался Шамилем и отношение к нему все время менялось».
Н.СОКОЛОВ: А отношение к нему все время менялось: то он был великий герой борьбы с царизмом, то английский шпион.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, понятно.
Н.СОКОЛОВ: Вот. И не угадать было, как надо писать на этой неделе.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, в общем, насколько я понимаю, так происходило с очень со многими вещами. Потому что вчера человек мог быть знатным наркомом, личным другом товарища Сталина, а на следующий день уже ситуация менялась, его вычеркивали из учебников и все.
Н.СОКОЛОВ: Ну, в учебники они не очень успели попасть, разве что в Краткий курс истории ВКП(б), который тоже редактировался лично товарищем Сталиным. А, вот, что с фотографиями делалось – это замечательная история, как исчезали с фотографии люди, с парадных фотографий на Красной площади люди...
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Предшественник Фотошопа?
Н.СОКОЛОВ: Ну, ретушеры были очень искусные в те времена. Чрезвычайно искусные были ретушеры. Из Большой советской энциклопедии вырезали во всех библиотеках фотографии.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Да что вы говорите?
Н.СОКОЛОВ: Ну что я говорю? Так оно и было.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Война. Война и послевоенный период.
Н.СОКОЛОВ: Оказал ли он влияние на историческую практику?
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, конечно.
Н.СОКОЛОВ: Да, безусловно. Значит, начало войны сопряжено с таким укреплением патриотической ноты. Значит, оправдываются и героизируются те персонажи отечественной истории, которых прежде невозможно было ни с какой марксистской точки зрения героизировать.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Например?
Н.СОКОЛОВ: Типа Суворова, который, вообще говоря, душитель свободы. И польской свободы, и крестьянской свободы, и вообще чудовище, на самом деле, внутри страны. Об этом немедленно забывается, тут же вспоминается как он «пуля – дура, штык – молодец» и как он бил внешнего врага, и возникает и фильм «Суворов», и орден Суворова, и вот таких примеров масса.
Но когда этот патриотизм раскованный и армия приобрела другой вид, боевой вид. Ведь, что, собственно, произошло? Это очень плохо, особенно сейчас в связи с этой чудовищной фанфарой по поводу 65-летия, это уже окончательно как-то из общественного сознания выпало. И как-то уже все начинают верить, что товарищ Сталин создал могучую непобедимую армию. Ту армию, которую товарищ Сталин создал для себя, которая вся сплошь была, вот, все самостоятельные люди оттуда были выбиты в 1937-38 году и остались только вот эти вот, «чего изволите». И вот эта армия войну проиграла в 1941 году. И даже люди, которые в то время воевали, говорили, сильнее выражения употребляли про этих своих военачальников.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Да, в общем, и товарищ Сталин употребил такое же выражение.
Н.СОКОЛОВ: Поэтому в августе 1941 года товарищу Сталину пришлось подписать приказ 270 о назначении рядовых, которые способны что-то делать, на командные должности. Тогда в результате к 1943 году возникла другая армия – не та, которая нужна была режиму в мирной жизни.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А та, которая могла победить.
Н.СОКОЛОВ: А та, которая победила.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, плюс еще кого-то же возвращали.
Н.СОКОЛОВ: А, вот, когда к лету 1944 года стало понятно, что уже война кончается, что уже победа будет за нами, вот тут начинают готовить инструменты, как этот народ загнать обратно в это стойло. И в июне 1944 года собирается многодневное, многолюдное собрание историков при ЦК, и они целую неделю обсуждают, как следует преподносить немецкое влияние и заграничное влияние в русской истории, как следует относиться к национальным движениям, как следует относиться к героям нашей истории. То есть готовится то, что потом будет называться, то, что потом приобретет частную и ложно принимаемую вывеску борьбы с космополитизмом. Готовится кампания осаждения либерального духа – вот, осадить этот либеральный дух, который...
Н.БОЛТЯНСКАЯ: 1944-й год, да?
Н.СОКОЛОВ: Июнь 1944 года.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: А скажите, пожалуйста. Вот, существовал такой человек как Трофим Денисович Лысенко, если я не ошиблась в имени-отчестве, который в какой-то степени является знаковой фигурой для науки. Да? Понятно, что я имею в виду? Можете ли вы привести в качестве примера аналогичную фигуру в науке «История»?
Н.СОКОЛОВ: Чтобы вот такой прямо величины, чтобы ему все поручили и чтобы он как бы все собой символизировал, нет, поскольку не существует единого поля в такой степени как в биологии. Наука «История» устроена, все-таки, таким образом, что там требуются конкретные знания, которые неизбежно распределены по разным эпохам и разным странам, поэтому нельзя назначить одного Лысенко в истории.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, группа Лысенок была?
Н.СОКОЛОВ: Значит, по новейшей истории был назначен Минц в качестве Лысенко, по западной истории были назначены еще уполномоченные люди. Вот, по таким секторам были уполномоченные люди. Поэтому их было много.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: И основной чертой, основной характеристикой их деятельности можно было считать сервильность? Потому что я, например, слышала, что Минц был вполне себе уважаемый человек.
Н.СОКОЛОВ: Нет. Тут как-то не надо путать. Я как-то их так, ругаю. Они в личном качестве очень часто были вполне себе достойные люди.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Я не про личные качества. Они были, я не знаю, профессиональными историками? Или у них были?..
Н.СОКОЛОВ: Более того, вот эти люди, которые начали в 30-е и, все-таки, занимались конкретными исследованиями в 30-е – 40-е, к 50-м уже вполне себе были опытные и сведущие, практикующие историки. Но они всегда готовы были засунуть это свое ремесло в карман и написать как надо.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ага. Вот, пожалуй, вы ответили на мой вопрос. Еще вопрос, пожалуйста. Существовала такая дама, академик, если я не ошибаюсь, Лина Штерн, которая стала было жертвой разборок с Еврейским антифашистским комитетом, но одна из версий того, что ее не постигла судьба многих членов этого комитета, была связана с тем, что, якобы, она была причастна к изобретению очень интересующего товарища Сталина лекарства. Есть такая версия.
Были люди, которых, что называется, доставали. Вы мельком упомянули, что в один прекрасный момент возникла необходимость и кого-то вернули, что называется, из ссылок и лагерей. Можете ли вы упомянуть такие имена?
Н.СОКОЛОВ: Да, конечно. И люди, много трудившиеся, причем, многие были уже стариками извлечены вроде Бахрушина, уже немолодого и его учителей, которые, собственно, редактировали и рецензировали все эти учебники.
Но, вот, если позволите, мы с вами как-то уклоняемся в сталинскую эпоху, а штука же в том, что эти метастазы – они видны при протяженном рассмотрении. Можно я одну метастазу продемонстрирую?
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну, пожалуйста. Хотя, программа помните, как называется, да? «Именем Сталина».
Н.СОКОЛОВ: «Именем Сталина». Вот, именем Сталина называется, на самом деле, дискуссия о модернизации в современном российском обществе. Вот, слово «модернизация» в этой дискуссии употребляется в том замечательном смысле, в каком придумал употреблять применительно к истории. Не применительно к станочному парку, а применительно к истории товарищ Сталин. И придумал он это на учебнике истории для 3 класса, когда начертал в нем собственной рукой, что «Петр был великий цивилизатор и модернизатор России». В связи с этим, вот, обратите внимание, в советские времена – там же народная масса всегда права против власти. И любой самый даже чудовищный бунт, даже казачий все равно там в конечном итоге оправдывается как исторически прогрессивный. За одним единственным исключением: стрелецкие мятежи – всегда ретроградные, консервативные и контрреволюционные, потому что они против Петра. А Петр – наше все, он модернизатор.
При этом давно известно профессиональным историкам, что Петр совершенно никакой не модернизатор, а губитель процесса модернизации в русском обществе. Именно в строгом историческом смысле, потому что модернизацией называется не обновление станочного парка и не вооружение гвардии Мумба-Юмба вместо луков АКМами. Это не модернизация – она все равно остается племенной гвардией. А усложнение общественной и социальной структуры и появление человека нового вида – автономного универсального человека.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Ну а, может, не надо было ее усложнять в тот период?
Н.СОКОЛОВ: Надо. Мы же потому и буксуем по этому кругу, что мы обновляем станочный парк, но не обновляем человека, который должен бы эти станки дальше совершенствовать бесконечно.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Не могли бы вы сказать, насколько сильно повлияла пропаганда Екатерины II на современные расхожие представления о русской истории? То есть нас с вами пытаются убедить в том, что все, о чем мы с вами говорим, это дела давно минувших дней, никому это сегодня не интересно и никакого значения это сегодня не имеет. Хотя, на меня произвел впечатление ваш пример с модернизацией, откровенно говоря.
Н.СОКОЛОВ: Ну, об этом можно было бы подробнее говорить, ну, не важно. Из пропаганды Екатерины II, по-моему, в школьном курсе уцелел только один элемент, но самый существенный из ее пропаганды. Собственно, вся историческая пропаганда Екатерины II – ну, имеются в виду ее записки, которые она много лет писала и всякий раз переписывала, и все стремилась доказать одну вещь, что муж, которого она убила, Петр III был ничтожество и негодяй. Значит, современные историки, все-таки, так не считают. Он не был пьяница, негодяй и ничтожество, он был вполне себе человек с идеями, хотя замысловатый. И вообще говоря, вполне отвечает тогдашнему XVIII веку, образу просвещенного монарха. И, например, вот этот акт, который у нас до сих пор преподносится – вот, точно он в школьных учебниках по Екатерине преподносится – значит, окончание Семилетней войны, когда он якобы предлагает сепаратный мир Пруссии Фридриху, и тем, значит, лишает Россию всех достижений в Семилетней войне. Да совершенно это не был сепаратный мир, это была декларация мира, обращенная ко всем воюющим сторонам. Идея вечного мира.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Давайте мы в XX век вернемся.
Н.СОКОЛОВ: Давайте.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Я хотела бы вот что вас спросить. Когда в 1956 году идет разоблачение культа личности, ведь, тоже происходит очередное переписывание истории, правильно?
Н.СОКОЛОВ: Да. Более того, оно происходит очень фундаментально. Вот, один из важнейших мифов, который утвердился при Сталине и всякий раз как режим твердеет, он опять возобновляется, это миф о модернизаторской и укрепляющей роли для государства Ивана Грозного и его опричнины. Вот этот миф, что бояр сокрушили и тем освободили дворянство, и тем сплотили государство и сделали его крепким, это точно миф.
В сталинское время ничего с этим нельзя было поделать. Но как только вождь и учитель помер, немедленно после объявления оттепели и после XX съезда, были из столов историков... Многие историки работали в стол, вот, для себя. Из столов историков были извлечены фундаментальнейшие исследования, которые доскональнейшим образом показывали, что не боярство пострадало, что опричнина нанесла урон крестьянству по большей и горожанам, и что никакого политического смысла опричнина не имела кроме восстановления восточнодеспотического самодержавия. И государство оно не укрепило, а разрушило, приведя к великой смуте.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: У нас времени остается совсем чуть-чуть. Я бы попросила вас, ну вот, 5 в конце программы назвать основных мифов, которые сегодня живут в наших головах, рождением которых мы обязаны сталинской истории как особой науке.
Н.СОКОЛОВ: Первый и главнейший, что сильное государство – это государство с арийской властью. Это совершенно не обязательно, это, как бы, исторический опыт свидетельствует, что сильным бывает государство как раз с совершенно другим устройством.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Так, раз.
Н.СОКОЛОВ: Второй, более частный. Что государство не подлежит никакому общественному контролю. Вот, когда? Вчера-позавчера объявили постановление Тверского суда о том, что швейцары и дворники из президентской администрации не подсудны, то это, в общем, подарок товарища Сталина. Государство одно...
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Время идет. Вы 2 мифа только назвали. Ну, татаро-монгольское иго берем?
Н.СОКОЛОВ: Татаро-монгольское иго берем.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Калита как хороший человек?
Н.СОКОЛОВ: Калита как хороший человек – берем. А главный и самый чудовищный – это, конечно, о Петре. И шестой давайте назову – о том, что осажденная крепость. Ну, какая же осажденная крепость?
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Все, Никит, время истекает, песок весь высыпался. Я напомню, что наш гость...
Н.СОКОЛОВ: Осажденная крепость помещалась в XIV веке в границах нынешнего московского уезда и, ведя 3 столетия непрерывно оборонительные войны, распространилась до Тихого океана.
Н.БОЛТЯНСКАЯ: Эту песню не задушишь, не убьешь. Это историк Никита Соколов, цикл передач «Именем Сталина» совместно с издательством «РОССПЭН» при поддержке фонда имени первого президента России Бориса Николаевича Ельцина. Я, ведущая Нателла Болтянская прощаюсь. Спасибо.