Русский язык - единый для всех? - Максим Кронгауз - Говорим по-русски. Передача-игра - 2011-06-12
К. ЛАРИНА: И сегодня мы делаем это в прекрасной компании. Здесь ведущая передачи Ольга Северская.
О. СЕВЕРСКАЯ: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Ксения Ларина. В гостях у на Максим Кронгауз. Добрый день, Максим!
М. КРОНГАУЗ: Здравствуйте!
К. ЛАРИНА: Напомню, что Максим – директор лингвистики РГГУ, доктор филологических наук. «Русский язык – единый для всех?» - у нас сегодня такая тема. Но по сути, как я поговорила с Олей до начала передачи, я так понимаю, что мы в какой-т степени продолжим разговор, начатый неделю назад в нашей программе и продолженный сейчас в «Родительском собрании».
О. СЕВЕРСКАЯ: Совершенно верно. И Максим выступает у нас еще и как очевидец. Так что это продолжение жанра глазами очевидца, потому что мы хотели бы сделать небольшое послесловие к единому дню русского языка.
К. ЛАРИНА: Шестого июня отмечали.
О. СЕВЕРСКАЯ: Первый раз, 6 июня в день рождения Пушкина был широко отпразднован в стране и за рубежом. И вот главные торжества в столице были в Институте русского языка при большом скоплении народа. Все это транслировалось. Президент посетил, министр образования.
К. ЛАРИНА: Но тест на знание русского языка отказались проходить.
О. СЕВЕРСКАЯ: То, что как раз очень широко обсуждалось в журналистских кругах. Только ленивый не потоптался на этом обстоятельстве. Вот, например, была очень забавная публикация в АиФ: президент сам отказался проходить тест, хотя подумывал, и сказал, что, может, министр образования. А министр образования тоже ушел от ответственности. И вот писатель Дмитрий Быков сделал два предположения. Первое: Фурсенко боялся, что не пройдет этот тест. И второе, прямо противоположное: Фурсенко боялся показаться умнее президента и тем самым не захотел президента подставлять. А политолог Игорь Бунин напомнил, что Фурсенко не гуманитарий, а математик, доктор физико-математических науки, поэтому понять его можно. А политолог Александр Шатилов (видите, на каком серьезном уровне все это обсуждалось) сказал, что, во-первых, проходить тест не царское дело. Во-вторых, надо было это мероприятие готовить. Кто знает, тест легкий, а может быть сложный. Зачем же тогда ставить себя в неудобное положение. В общем то, что Фурсенко уклонился от прохождения теста – это абсолютно нормально.
К. ЛАРИНА: Максим, это же всего лишь тест на знание русского языка. Это же не психологический тест. Или в какой-то степени психологический тоже?
О. СЕВЕРСКАЯ: А давай спросим. Максим, что бы ты делал в такой ситуации?
М. КРОНГАУЗ: Я бы в такой ситуации, конечно, не проходил. Повел бы себя примерно так же. нет, можно острить сколько угодно. Но совершенно понятно, что это протокольное мероприятие. И ничего из того, что сверх запланированного, произойти не могло. Поэтому такая легкая пикировка придает живость протокольному мероприятию. Конечно, сидеть час и проходит тест никто не стал бы. Поэтому не надо искать здесь никой подоплеки. Первое, если все-таки искать, то, я думаю, с ходу взрослый человек, не готовящийся к тесту, его пройдет, но не получит 100 баллов. На такие тесты натаскивают, тренируют. И нетренированный человек, скорее всего, не пройдет. Должен ли президент, премьер-министр подставляться, условно говоря, потому что, представьте себе, что кто-то из них проходит этот тест и получает 75 баллов. Тогда количество острот будет больше. Поэтому говорить можно, но не оценивать.
К. ЛАРИНА: Я не напомнила, дорогие друзья, что мы не только по радио, но и в Сетевизоре. Прекрасное русское слово – Сетевизор, который транслирует нас на нашем сайте в интернете. Милости просим, можете посмотреть на нашего гостя и на нас, ведущих передачи. Напомним средства связи. Эсэмэс: +7-985-970-45-45. И Твиттер, тоже прекрасное русское слово. Аккаунт (еще более прекрасное русское слово) vyzvon. И еще телефон прямого эфира, который, я думаю, тоже пригодится: 363-36-59. Итак, вопрос уже по сути. Максим, а сколько у нас русских языков, на ваш взгляд?
М. КРОНГАУЗ: Заведомо столько, сколько людей.
К. ЛАРИНА: Даже так?
М. КРОНГАУЗ: Конечно. Есть такой термин идиолект – язык отдельного индивидуума. Но это не в счет. Есть языки писателей, есть обобщающие языки, есть литературные языки. Нам нет смысла говорить о языке каждого. Мы, конечно же, обобщаем. Мы говорим о едином русском языке, который распадается на разные.
К. ЛАРИНА: А это в любом языке?
М. КРОНГАУЗ: В любом большом языке. В языке умирающем этого правила нет.
К. ЛАРИНА: Каким-то образом противоречат друг другу эти субкультуры языковые?
М. КРОНГАУЗ: Иногда противоречат, иногда взаимодействуют. Мне кажется, что для нас важно противоречие, противостояние, взаимодействие между литературным языком и всеми другими языками. Есть понятие кодификации. Кодификация языка – создание литературного языка через создание нормы. Когда из множества вариантов, которые человек может использовать довольно свободно, выбирается один как правильный. Остальные объявляются в разной степени неправильными. И из этих правильных вариантов формируется литературный язык. Вот этот процесс, через который прошли все большие языки, сегодня мы проходим отчасти обратную дорогу. В чем была ценность литературного языка, зачем он был нужен? Ответ банальный: литературный язык объединяет. Для консолидации нужен литературный язык. Люди должны говорить одинаково, чтобы понимать друг друга, чтобы вступать во взаимодействие.
К. ЛАРИНА: Но люди как-то должны владеть этим литературным языком.
М. КРОНГАУЗ: Надо знать, что он есть, понимать его, но не обязательно владеть, потому что дальше язык выступает как инструмент иерархизации и стратификации общества. И те, кто в совершенстве владеет литературным языком, получает некоторые привилегии. Есть страны, где достижение каких-то карьерных высот подразумевает прекрасное владение литературным языком. При этом, как правило, это достигается в периоды стабилизации, когда происходит распадение нации, или когда происходят какие-то катаклизмы, это перестает быть важным. И важным становятся другие вещи: как человек приспосабливается, сколько он зарабатывает. А в стабильном обществе владение литературной нормой – одна из важных характеристик человека.
О. СЕВЕРСКАЯ: А можно в связи с этим вопрос. Если мы говорим про язык, который един для всей нации. Не секрет, что у нас сейчас миграция довольно сильная, и люди, которые приезжают из разных регионов России - Кавказа, Татарии, Башкирии, где не очень хорошо учат нашему единому русскому языку, в силу массы объективных обстоятельств, - русским языком не владеют. Это впечатляюще, потому что 25% в Москве по-русски не говорит. Есть хорошая публикация Андрея Архангельского «Уроки русского в родной речи»…
К. ЛАРИНА: Что-то у нас Архангельский сегодня герой дня.
О. СЕВЕРСКАЯ: Вот он как раз заметил, что язык, с его точки зрения, все заметнее распадается на три автономных подъязыка: матерный, канцелярский (бюрократический) и литературный.
К. ЛАРИНА: Я бы добавила еще четвертый – официальный, язык официоза, которым по телевизору говорят. Это не бюрократический язык. Я не знаю, Максим согласен или нет. это такой державный язык, на котором мы не разговариваем ни дома, ни на работе. Даже по телевизору в передачах на нем не разговариваем. Но он существует. И мы иногда очень часто его слышим. Особенно, например, в день 12 июня. Мы наверняка услышим какую-нибудь речь, выдержанную в таком ключе.
О. СЕВЕРСКАЯ: Я к тем 25%, которые не владеют единым языком. Андрей Архангельский пишет, что им нет нужды его учить, потому что, например, очень хорошо владеют матерным. И водители нашего транспорта, микроавтобусов, часто говорят на своем родном языке и отчетливо там слышны вкрапления этих слов и названия улиц. И второе – канцелярский язык, который они выучивают в ОВИРах и ЖЭКах. Этого достаточно, для того чтобы себя чувствовать более или менее. Надежду, опору и защиту они ищут в своем родном языке малой своей родины. Максим, действительно ли это так?
М. КРОНГАУЗ: Я, если можно, отвечу начала Ксении по поводу вашей реплики о государственном языке. Были времена, когда лингвисты, с некоторыми оговорками, использовали понятие «советский язык». В советское время действительно происходило очень четкое выделение из множества подъязыков этого советского языка как государственного. Он отличался и по синтаксису. Все понимали, какова сфера его применения. Есть замечательный рассказ советского писателя Яшина «Рычаги» о том, как колхозники сидят в избе и разговаривают на какие-то свои житейские темы. И потом, как пишет Яшин, как переключатель какой-то включили: изба озарилась другим светом, и они начинают говорить на государственном языке. То ли партийное, то ли еще какое-то собрание. И это было очень четко. Тоже с оговорками, но можно было говорить о советском языке. Сегодня, конечно, такого языка нет. Как нет и матерного языка, как нет и канцелярита. Так воспринимается профессиональный жаргон. Это не полноценные языки. И сегодня в политической и не только в политической сфере, в литературной, скажем, тоже, идет активный поиск языка. Мы видим, как разные политические деятели пытаются нащупать свои ходы. Сегодня та коммуникативная сфера, о которой мы говорим, является, с одной стороны, каким-то советским языком. С другой стороны, сленгами, жаргонами, жаргонизмами вот оттуда. С третьей стороны, манера отчасти американская копируется. Происходит такое смешение. Мы видим это по предвыборным кампаниям: смешение советского и американского стилей. Бизнес как раз довольно четко противостоит государственной компании и компании частной по стилю и по речи. А вот здесь – смешение. Последние 10 лет идет настойчивый поиск, чем заполнить это пространство. Советский язык все-таки в полной мере неприменим. И все это понимают. Не поймет народ.
К. ЛАРИНА: Поиск языка, которым власть разговаривает с народом.
М. КРОНГАУЗ: Да, это сейчас очень активно. Кто-то предлагает строить язык. Вбрасывают словечки, конструкции.
К. ЛАРИНА: Вот сейчас модернизация.
М. КРОНГАУЗ: Это тоже, кстати, вполне советский прием, когда каждой пятилетке соответствовал свой лозунг. Конечно, периоды советские мы помним, если помним, по этим словам. Перестройка, конечно, запомнилась, по «Перестройка, гласность, ускорение». Очень важен для политиков выбор слов. Это можно критиковать, но это такой закон, и закон правильный: по словам запоминаются эпохи. Поэтому эта проблема чрезвычайно интересная. Цельного, единого языка нет, но идет активный поиск.
К. ЛАРИНА: А насколько вообще в контексте этого разговора о поиске языка, которым власть разговаривает, насколько состояние языка отражает состояние общества?
М. КРОНГАУЗ: Конечно, отражает. Другое дело, что язык немножко запаздывает. Вульгарной социологией не стоит заниматься, но, конечно, всегда отражает. Мы видим по языку распад общества.
К. ЛАРИНА: То есть все это читается?
М. КРОНГАУЗ: Да, это все прочитывается. Можно видеть на микроэлементах анализ отдельных моментов. Мои коллеги этим любят заниматься. Так что все это видно.
К. ЛАРИНА: Интересно, а язык бедных отличается от языка богатых?
М. КРОНГАУЗ: Мне не хочется говорить об этом, потому что это такая тема спекулятивная. Что такое – язык бедных и язык богатых? Бедным бывает доктор наук, а богатым - человек, не имеющий образования никакого. Посмотрите список олигархов.
К. ЛАРИНА: Бывает ужас.
М. КРОНГАУЗ: Конечно. Если мы свой класс назовем олигархами, бедными, политиками, то этот класс будет очень неоднороден. В том числе и по языку. Возьмем депутатов, которых все любят критиковать. Есть депутаты, которые говорят чудовищным языком. А есть депутаты-демагоги, которые говорят гладко, но на уровне грамматическом.
К. ЛАРИНА: То есть язык это бесклассовая субстанция?
М. КРОНГАУЗ: Да. Но что очень важно: язык сегодня бесклассовый строй. В периоды стабилизации есть четкие слои. А сегодня у нас каждый слой создан из очень разных элементов. Но что очень важно: это выдает человека.
К. ЛАРИНА: Вот поэтому-то его и побоялись проходить.
О. СЕВЕРСКАЯ: Кстати, в завершение того, о чем вы говорили перед новостями.
К. ЛАРИНА: А, тогда новости, а потом продолжим.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Сегодня мы делаем это с нашим гостем, Максимом Кронгаузом. Напомню, что программу ведут Ксения Ларина и Ольга Северская. Мы еще должны разыграть 2 книжки. Скажи нам, что это такое.
О. СЕВЕРСКАЯ: Это очень интересная книга хорватского писателя Мирослава Крлежа «Поездка в Россию. 1925-й год», где глазами, с одной стороны, отстраненного человека, с другой – очевидца даны реалии наши советские середины 20-х годов совершенно без прикрас. Это издательство «Гелиос» московское. У нас есть два издания этой книги.
К. ЛАРИНА: Мы еще не договорили про твое предложение по обучению русскому языку мигрантов. И это цифра, которую Оля озвучила, что 5% жителей Москвы вообще не говорят по-русски.
О. СЕВЕРСКАЯ: И надо ли учить литературный язык.
К. ЛАРИНА: Может быть, на этот вопрос ответим, Максим?
М. КРОНГАУЗ: Вопрос «надо ли учить литературу»?
О. СЕВЕРСКАЯ: Надо ли учить литературный язык.
К. ЛАРИНА: Тем, кто по-русски вообще не говорит.
М. КРОНГАУЗ: Что означает слово «надо», простите, что я так педантично.
О. СЕВЕРСКАЯ: Полезно.
М. КРОНГАУЗ: Если они не учат, то и не надо. Я не такой специалист в этой области, чтобы обсуждать быт мигрантов, тем более что быт у мигрантов в разных областях тоже довольно разный. Но есть очень простые законы. Если языка хватает для повседневного общения, то ничего сверх учить не надо. Изучение языка – довольно тяжелая штука, поэтому должна действовать экономия усилий. Классический литературный пример – Эллочка-Людоедка. Ее принято приводить в пример как раз как монстра такого, а ей этого языка хватало для коммуникации. Надо учитывать соотношение языка и коммуникации, в которой язык участвует. Если мы говорим о живущих сегодня в Москве дворниках, работниках ЖЭКов, то, по-видимому, они обходятся без русского языка. Вот я, например, в коммуникации с приезжими вступал довольно редко. Но какая-то коммуникация есть. Но надо ли мигрантов ставить в такую ситуацию, что он должен был бы учить русский язык. И вот если говорить о государстве, то, наверное, надо, потому что государство и общество заинтересованы, чтобы в таком государстве, как Москва, а Москва международный город и в таких городах всегда происходит распадение на разные языки, чтобы подавляющими преобладающим был русский язык. Как это сделать? Надо предоставить возможность.
К. ЛАРИНА: Бесплатные курсы, да. Но мы говорим о легальных мигрантах.
М. КРОНГАУЗ: Да, а нелегальных как контролировать. Давайте мы в не своей компетенции не будем рассуждать.
К. ЛАРИНА: Чтобы получить работу, он должен пройти минимальный курс.
М. КРОНГАУЗ: Это первое, да. А второе – сдать какой-то минимум для получения работы.
К. ЛАРИНА: А почему платные? Если есть бесплатные обеды, еда, почему бы не сделать бесплатные курсы?
М. КРОНГАУЗ: У меня нет своего мнения окончательного по этому поводу. Я могу привести две аргументации. Почему бесплатные, потому что мы заинтересованы, чтобы мигранты, приехавшие к нам, как можно быстрее выучили русский язык.
К. ЛАРИНА: То есть это нам надо прежде всего.
М. КРОНГАУЗ: Да. Второе: почему платные- потому что это надо мигрантам, чтобы они получили работу. Одна более гуманная по отношению к мигрантам, вторая более демократичная. Но это не в моей компетенции.
О. СЕВЕРСКАЯ: Есть компромисс. Надо ввести две ступни: одна бесплатная, а следующий уровень уже платный.
К. ЛАРИНА: Понятно, что если государство заинтересовано в притоке мигрантов, то скорее бесплатное. Если не заинтересовано, то платное.
К. ЛАРИНА: Я все-таки хочу вернуться к языку. Меня это интересует. Нам слушатели напоминают набор слов, который власть нам иногда выбрасывает. Не какие-нибудь там умные слова, типа «модернизация», а «кошмарить», «мочить».
О. СЕВЕРСКАЯ: «Шакалить».
К. ЛАРИНА: Обратите внимание, что этими словами представители нашей власти, в частности Владимир Путин, пользуется в любой аудитории. Про него не скажешь, что он говорит в каждой аудитории то, что аудитории понравится. Нет. Это может касаться каких-то зарплат и денежных вливаний. Это понятно. Но то, что касается риторики, он пользуется сомнительными аналогиями, сомнительной лексикой и аудитории с журналистами, и с докторами наук, и с медицинскими работниками, и с учеными. Я прекрасно помню одно заседание, где были чуть ли не ученые из Академии наук. Такие отпускал шуточки, что нормальный ученый не выдержал и пяти минут. Но тут-то все смеялись. И ему это прощалось. Я хочу понять просто, что это значит. Давайте попробуем понять, что за этим стоит, за этой продвигаемой стилистикой такой псевдонародной пацанской речи.
М. КРОНГАУЗ: На этот вопрос можно отвечать по-разному.
К. ЛАРИНА: Можно воспитывать эту власть? Или все-таки она нам задает правила игры, в том числе и условия разговора.
М. КРОНГАУЗ: Можем или должны – это вопрос второй. Ситуация такова, что сегодня, если мы говорим конкретно о Владимире Путине, то он повлиял очень сильно. Повторение речи первого лица было в перестройку, повторяли словечки Горбачева, причем они уже становились нормой в этом кругу, а потом распространялись дальше. Поэтому речь первого лица, безусловно, влияет на речь прежде всего чиновников и на речь политиков. И дальше расходится как круги.
К. ЛАРИНА: На электорат.
М. КРОНГАУЗ: Да. Плохо это или хорошо, но так устроена власть в Советском Союзе и в России. Речевая власть, если хотите, потому что таково влияние. Первое лицо в Советском Союзе и в России – чрезвычайно влиятельное лицо. Здесь интересно другое. Владимир Владимирович Путин задал не языковые образцы, не словечки, а задал языковое поведение. Его дублируют политики. И отчасти его дублирует Дмитрий Анатольевич Медведев. Хотя я согласен, что некоторые вещи в устах Путина выглядят органичными. Это прием снижения, резкого снижения на фоне абсолютно грамотной речи, потому что оба наших главных политика- и президент, и премьер-министр – говорят абсолютно грамотно. Это прием резкого снижения. Я должен сказать, что он действует. Первые примеры такого снижения оказывали потрясающее влияние не только на внутриполитическую аудиторию, но и на международную. Все запомнили «мочить в сортире». Это уже абсолютная классика. Заметим, что бушизмы и путинизмы – явления абсолютно разного качества.
К. ЛАРИНА: А вот давайте с Америкой сравним. Там тоже есть такое речевое поведение?
М. КРОНГАУЗ: Конечно. Вообще за этим следят. Вот Путин выступает на пресс-конференциях. И я читаю в прямых репортажах: ничего пока не сказал.
К. ЛАРИНА: Того, что можно процитировать.
М. КРОНГАУЗ: Да, потому что ждут какого-то выражения. Бушизмы - прежде всего ляпы: незнание географии, какие-то грубые ошибки. То путинизмы (это условное название) – это резкие снижения речи, иногда действительно сильные грубости. Я не буду даже цитировать их. Но запомнились первые: «мочить в сортире», «сделаем вам обрезание», «мертвого осла уши». Сейчас это сделалось так часто.
К. ЛАРИНА: Еще «размазывать сопли по столу» и «замучаетесь пыль глотать».
М. КРОНГАУЗ: Да, да. Но как любой художественный прием, как любой коммуникативный прием, он понемногу перестает работать. И вы абсолютно правы, что если это были единичные вкрапления, которые оказывали ильное воздействие на слушателей, то сегодня это очень часто и без учета аудитории. И это гораздо менее эффективный прием. Так что вот судьба приема.
К. ЛАРИНА: А вот интересно, это везде? В Европе? Когда электорат, граждане подстраиваются под то, что предлагает первое лицо. Это так?
М. КРОНГАУЗ: Это, конечно, не везде. Под Буша никто не подстраивался. А ляпы, которые допускали другие политики…
К. ЛАРИНА: И он был осмеян даже своими собственными гражданами каждый раз.
М. КРОНГАУЗ: Да. Это наша традиция, но это связано еще с ролью первого лица. В демократиях, по-видимому, первое лицо менее значимо. Хотя, я думаю, какое-то влияние (но я боюсь говорить строго, потому что я выхожу за пределы компетенции) де Голль оказал на речь французов. Так что я думаю, что здесь существенны личность и речевое воздействие политика, потому что харизма и речевое воздействие, безусловно, связаны с этим.
К. ЛАРИНА: Вот мы говорим, что язык развивается и живет такими волнами. Например, когда на первый план вылезает лексика лагерная. Или наоборот, просторечие, язык низов. Сегодня какая из этих субкультур доминирует в нашей стране?
М. КРОНГАУЗ: Гламурная. Бандитская лексика. Важно ее не смешивать с блатной. Потому что блатная феня – язык воров. Влияние бандитского языка в 90-е годы не значит, что блатная феня повлияла. Это слова, происхождение которых иногда удается проследить, а иногда нет. но это совершенно особый язык. Вот у бандитов откуда взялись эти стрелки, крыши? Что-то пришло из блатной фени. Но это особый сформировавшийся язык. Он сильно повлиял на русский. Сейчас влияние меньше, но, наверное, в связи с тем, что бандитизм ушел немного вглубь нашего общества.
К. ЛАРИНА: Стал нормой нашей жизни?
М. КРОНГАУЗ: Отчасти вы правы. Отдельные бандитские слова вошли в общий язык, но немного изменили значение.
К. ЛАРИНА: То есть гламур теперь у нас все-таки побеждает?
М. КРОНГАУЗ: Если говорить на глазок, то да. Гламур, кстати, тоже проникает. Заметьте. Что значит влиятельность? Это существование стиля не только в своей коммуникативной сфере, а распространение его в другие. И гламур, конечно, эти щупальца запускает.
О. СЕВЕРСКАЯ: У нас категорически мало времени, но хочется задать вопрос. Есть мнение, что школьники сейчас должны владеть двумя языками. Один, который они постигают в сети…
К. ЛАРИНА: Мы про это уже говорили на «Родительском собрании».
О. СЕВЕРСКАЯ: Не совсем, потому что не жаргон интернета, а вырабатывается личный язык с собственными нормами. Например, краткость сообщений приводит к тому, что все редуцируется: и слова, и конструкции, как раз так, как это было в советском языке. Не с этим ли связано то, что школьники общаются на одном языке, а вынуждены в школе учить мертвый, сейчас не существующий язык?
М. КРОНГАУЗ: Наверное, это так. Но я хочу сказать, что проблема не в этом. И мы все с вами владеем разными регистрами, разными подъязыками. И умеем переключаться в разных ситуациях. Разговор личный, или разговор с трибуны, или чтение лекции в аудитории - я говорю по-разному. Мы все умеем переключаться. У нас есть регистры. Поэтому есть владение языком. Не надо сводить выше владение языком к знанию литературного языка. Это очень важно для культурного человека. Это регистр номер один. Если человек владеет только литературным языком, то этого явно недостаточно для полноценного общения. У школьников всегда был литературный язык. Проблема сегодня заключается в том, что сегодня мы как представители разных слоев общества перестаем переключать регистры, когда нужно.
К. ЛАРИНА: Потому что мы многими не владеем.
М. КРОНГАУЗ: Отчасти не владеем, а отчасти перестройка, как явление лингвистическое, заключалась в смешивании разных слоев. В частности, возмущение школьным сленгом, чем оно связано. Ведь сленг был всегда. Но дети, приходя домой из детского сада, умели переключить регистр и говорить с родителями на семейном языке. Сегодня это умение отчасти потеряно.
К. ЛАРИНА: Некоторые родители осваивают этот сленг и продолжают разговор так же, как и в школе.
М. КРОНГАУЗ: Правильно. Это же вообще стратегия колонизаторов. Первая группа, первая стратегия состояла в том, чтобы заставлять туземцев учить свой язык и тогда иметь всегда преимущество в языке. А вторая заключалась в том, чтобы учить туземные языки, понимать и лучше знать.
К. ЛАРИНА: Вот!
М. КРОНГАУЗ: Отчасти общение взрослых с детьми напоминает это. Не знаю, кто туземец, а кто колонизатор.
К. ЛАРИНА: Мы вынуждены заканчивать. Книжки мы оставляем на следующий раз. Потому что когда приходит Кронгауз в гости – какие книжки! Максим Кронгауз который владеет, по-моему, всеми языковыми культурами и всеми русскими языками, которые сегодня существуют в стране. Чего и всем желаем. Тогда вы будете чувствовать себя свободно. И свободно ориентироваться в этом пространстве. И у вас нигде не будет врагов, это главное. Спасибо большое, Максим, до встречи!
М. КРОНГАУЗ: Спасибо!