Говорим по-русски. Радио-альманах - 2015-10-18
18.10.2015
О.Северская
―
Как и о чем говорят политики? Есть ли у политики особый язык? Если да, то обладает ли он особой образностью? Ответы на эти вопросы знает Анатолий Баранов, один из ведущих специалистов Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН.
М.Королева
―
О политической лингвистике речь шла в его интервью сайту «ПостНаука». С ним мы вас сегодня и познакомим.
О.Северская
―
Политическая лингвистика — дисциплина сравнительно молодая, уточняет Анатолий Баранов: само словосочетание стало активно использоваться лишь с 90-х годов XX века. Лингвисты, работающие в этой области, изучают политическую коммуникацию в целом — с одной стороны, с другой – вырабатывают рекомендации, как правильно строить политическую коммуникацию.
М.Королева
―
Это же довольно большая проблема, замечает Баранов, особенно для обществ, в которых существовали какие-то ограничения коммуникации в политической сфере. В частности, в странах режимов авторитарного типа реальное общение в этой области было закрыто. «Если вспомнить советские времена, то тот язык, который использовался в политической сфере, в СМИ, был чрезвычайно ограничен и заштампован, в нем было огромное количество штампов, устойчивых оборотов, которые, по Оруэллу, ограничивали мышление людей», - напоминает ученый.
О.Северская
―
То есть был какой-то штамп, и он использовался всегда, нельзя было от него отойти. И именно поэтому многие исследователи, которые изучали на Западе советский политический язык, называли его «деревянным». По-французски этот язык назывался langue de bois, то есть «деревянный язык», по Оруэллу это newspeak, речекряк такой.
М.Королева
―
В чем была его особенность? Анатолий Баранов отвечает на этот вопрос: «В том, что необходимо было обеспечить какую-то видимость коммуникации, то есть реального взаимодействия не нужно было, потому что не было реальных политических субъектов. И комсомол, и партия, и профсоюзы — это же не были отдельные политические субъекты, которые спорили между собой, которые как-то боролись за внимание избирателей и так далее. Ничего этого не было, реальной политической коммуникации не было».
О.Северская
―
Именно поэтому, когда Анатолий Баранов после аспирантуры пошел работать — а работал он сначала в Институте международных отношений, — ему было интересно видеть, как специалисты, как сейчас бы мы сказали, политологи, обсуждали какие-то изменения в сфере политики по тому, кто первым выступал на съезде КПСС, а кто – вторым. Первый, понятно, — это генеральный секретарь, а кто идет дальше, какова последовательность выступающих? Важно было не то, что говорят, а антураж, как это все устроено, потому что знаковый характер имела именно последовательность, а не содержание.***
М.Королева
―
Особенности советского политического языка обыгрывались в литературе. Например, вспоминает Анатолий Баранов, у Галича есть цикл стихотворений о знатном рабочем. И вот в одном из этих стихотворений он выступает на каком-то совещании, на каком-то собрании, ему дают речь, которую он до этого не читал, и он читает.
О.Северская
―
И оказалось, что ему по ошибке дали речь от имени матери-героини. Он читает от имени матери-героини, что заклеймим мы всякую израильскую военщину и так далее. И он думает, что сейчас будет скандал, потому что понятно, что он говорит не от своего лица.
М.Королева
―
Но обнаруживается, что все спокойно это выслушивают, а председатель собрания еще подходит к нему после этого и говорит: «Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему».
О.Северская
―
Иными словами, важна была не суть, не содержание слов, а то, как эти слова произносятся, потому что содержание у слов – стандартное, оно не меняется, а то, что ты поучаствовал в его воспроизведении, отмечается и становится значимым для политической коммуникации.
М.Королева
―
И когда в 90-е годы эта коммуникация рухнула, обнаружилось, замечает Баранов, что политики, которые привыкли говорить «деревянным языком», «ньюспиком», не в состоянии высказать какие-то мысли, которые, может быть, даже у них есть, но их никто не учил быть спикерами реальных политических субъектов. И конечно, процесс формирования реальных политических субъектов в 90-е годы — это очень интересный процесс, который исследуется в политической лингвистике.
О.Северская
―
И это такая сфера, которая показывает, насколько гибок естественный язык, насколько он способен приноровиться к изменениям, которые происходят в обществе, и как быстро меняется лексика политического языка.***
М.Королева
―
Иногда в политике говорится одно, а имеется в виду другое. Анатолий Баранов приводит пример, который кажется ему очень характерным: то, как российское общество относится на словах к феномену коррупции. Люди говорят, что коррупция – это плохо, с этим надо бороться, это опасно для нашего общества, это опасно для нашего будущего, это мешает развитию экономики и так далее, это лежит «на поверхности» текста. Но когда исследуются метафоры, обнаруживается, что отсутствует конфликтная, военная метафорика: оказывается, тут не о чем спорить, не с чем воевать.
О.Северская
―
Военная метафора, по наблюдениям Анатолия Баранова, — одна из наиболее употребительных в русском политическом дискурсе. Со времен Сталина она была чрезвычайно активна, и в период перестройки она была довольно частотна. Но вот в осмыслении коррупции военная метафора отсутствует вообще. Спортивная метафора, то есть идея соревнования, спора и так далее, тоже отсутствует полностью, отсутствуют рациональные метафоры. Коррупция предстает в образе… здания, строения, а их легко перестраивать.
М.Королева
―
Чем важна метафора вообще и политическая метафора в частности? Тем, что она обеспечивает процесс принятия решений, утверждает Баранов. Дело в том, что, когда человек сталкивается с некоторой проблемой, он ищет альтернативы выхода из проблемной ситуации. Чем шире поле альтернатив, тем более удачное решение можно принять . И в зависимости от того, какую метафору вы используете, у вас и появляется сфера принятия решений, более широкая или более узкая.
О.Северская
―
Например, если вы представляете что-то как дом, то это что-то можно легко перестроить: вы можете поменять местоположение комнат, дверей, сделать разные двери, перекрыть, скажем, крышу и так далее, то есть у вас, замечает Баранов, появляется сфера приложения разнообразных усилий, огромная область принятия решений. А если вы осмысляете что-то как налетевшую на вас бурю, то вы очень сильно ограничены в принятии решения: вы можете как-то спрятаться, укрыться от бури...
М.Королева
―
Вернемся вместе с Анатолием Барановым к коррупции: оказывается, ее представляют в основном как жидкость, смазывающую детали государственного механизма, как воду, которая течет сквозь руки, как некую почву, на которой растут растения, как некое болото. Процесс принятия решений в этом случае очень сильно ограничен, и общество выступает не как активный субъект, который делает что-то, а как объект чьих-то действий. И это показывает истинное отношение общества к проблеме коррупции.
О.Северская
―
И это очень интересная проблема, с которой нужно делать что-то и обществу в целом, и власти, и политологам, и политикам.
М.Королева
―
Это, безусловно, лишь один из примеров того, какие исследования проводятся в области политической лингвистики и зачем они нужны нашему обществу. Но пример, согласитесь, поучительный.
О.Северская
―
Нам – М.К., О.С. и звукорежиссеру остается лишь поблагодарить Анатолия Баранова и «ПостНауку» за интересный разговор о «политическом», которое всегда волнует наших слушателей.
М.Королева
―
А со слушателями мы прощаемся, как всегда, на неделю.