Говорим по-русски. Радио-альманах - 2014-11-30
30.11.2014
М.
―
История России в 20 веке, с двумя революциями – то есть полными переворотами уклада, политики, экономики, образа жизни, идеологии, мировоззрения – всё это представляет собой уникальный материал для лингвистов, историков, антропологов и культурологов.
О.
―
Радикальнейшие изменения в кратчайшие сроки в масштабах громадной страны – эти уникальные эксперименты могли бы осчастливить любого ученого, если бы…
М.
―
Если бы эти ученые и сами не были частью общества, носителями этого языка и продуктом этой культуры. И если бы их собственное мировоззрение не претерпевало такого же насилия и ломки. Такое наблюдение делает Светлана Тер-Минасова, специалист по межкультурной коммуникации. Следом за ней мы постараемся сегодня увидеть современную Россию. Через язык и культуру.
О.
―
Коренные изменения русского языка после революции 1917 года изучались и описывались неоднократно. А обстоятельный итог советскому русскому языку подвел Андрей Синявский в своей работе «Советская цивилизация. История культуры». Но что было дальше? О, много всего…
М.
―
Внезапные и радикальные перемены общественной жизни России немедленно были отражены языком. И часто именно через язык люди узнавали о переменах в общественной жизни, замечает Тер-Минасова. Она, например, до сих пор не может забыть, как резало слух обращение «господа» в самом начале девяностых годов («господа таксисты», например).
О.
―
Итак, перемена первая – обращения. В начале постсоветского периода это была самая резкая и самая чувствительная перемена: уходило привычное слово «товарищ», на смену возвращались старые – господин, госпожа.
М.
―
Да и вообще – возвращались старые слова, старые реалии и понятия. Гимназия, лицей, губернатор, голова, глава администрации, войсковой атаман, казачий круг, благотворительные вечера (концерты, мероприятия). Меценат, меценатство, милосердие… Большинство этих слов имели в словарях советского времени пометы «историческое» или «устарелое».
О.
―
Понятно, что эта тенденция прямо противоположна переименованию очень многих понятий в советское время, особенно в ранние, двадцатые года, когда новый мир и новая эпоха не мыслились без новых слов. В то время тенденция как раз была другая – отделаться от старых реалий, отречься от старого мира. Наркомы сменили ненавистных министров, милиция – полицию, товарищи – господ и т.п.
М.
―
Ну, министры вернулись еще в начале пятидесятых, после войны. Полиция вернулась недавно (а до этого была налоговая полиция, поскольку «налоговая милиция» звучало бы не так устрашающе). Господа за последние годы вытеснили товарищей. В официальных средствах массовой информации, в деловых и официальных кругах есть только один вид обращения и титула – «господа».
О.
―
Сейчас обращение «господин» стало настолько привычным официальным обращением, что смелость нужна теперь, скорее, для употребления слова «товарищ».
М.
―
Если отвлечься на минуту от цитирования нашей коллеги Светланы Тер-Минасовой: не мы ли с тобой в одной из программ говорили о внезапном и вроде бы непонятном возвращении старой произносительной нормы – дирЕкторы и профЕссоры вместо привычных «директорА, профессорА»? Наверняка не мы одни это заметили: люди все чаще испытывают колебания - как произнести во множественном числе: директорА или дирЕкторы? профессорА или профессорЫ? Эти сбои начались, по моим наблюдениям, 3-5 лет назад. Возможно, были и раньше, но эпизодически. Вон даже в сообщениях информагентств проскакивают "дирЕкторы".О.
―
Между тем, стоит вам открыть нормативные словари - и вы увидите: директорА, профессорА. Только так! ДирЕкторы, профЕссоры - это дореволюционная норма, старая, давно (казалось бы) забытая. И вот буквально на наших глазах эта старая норма "всплывает", оживает, требует, чтобы ее вспомнили!
М.
―
Нам в программу даже эсэмэска пришла: да это же реинкарнация, дореволюционные души возвращаются! Ученые посмеются, конечно… Но ведь «дирЕкторы, профЕссоры, учИтели» - так когда-то говорили. И эта норма начала возвращаться тоже, вслед за старыми словами…
М.
―
Но есть и вторая тенденция, которая проявилась в новейшей истории России. Это заимствования из иностранных языков, главным образом из английского.
О.
―
И, как считает лингвист Светлана Тер-Минасова, по своим масштабам, по обеспокоенности общественного мнения и опасности для русского языка и русской культуры эта тенденция должна быть первой, а не второй. Открытие России миру и миром ознаменовалось, в первую очередь, лавиной иностранных, почти исключительно английских слов, которые массово ворвались в наш язык и нашу жизнь вместе с реалиями западной жизни: с бизнесом, с компьютерами, фильмами, телесериалами, песнями…
М.
―
Бартер, дайджест, диджей, эксклюзив, мониторинг, дилер, триллер, лизинг, рэкет, шейпинг, тинеджер, хепенинг… Вы помните, что всего этого когда-то попросту НЕ БЫЛО? Люди постарше пребывали в недоумении, в ошеломлении: что всё это значит?
О.
―
Теперь, задним числом, можем уже сказать: язык справился и с этим явлением, хоть и не без труда. Приспособил, отобрал, отфильтровал…
М.
―
Но мы не упомянули еще и такое явление, как возвращение старых топонимов. На смену переименованиям советской эпохи пришли пере-переименования: Петербург вместо Ленинграда, Екатеринбург вместо советского Свердловска, Воздвиженка вместо Метростроевской, Лубянка вместо площади Дзержинского… Кстати, в Москве одной из первых переименовали станцию метро «Лермонтовская» - в «Красные ворота». Народ удивлялся: Лермонтова-то за что обидели?...
О.
―
В общем, когда-то поколение бабушек и прабабушек переучивалось, мучилось со старыми (привычными) и новыми названиями. Потом пришла очередь наших отцов-матерей (да и наша): снова переучивались. В некоторых семьях можно проследить, как сосуществуют старые и новые названия: Остоженка\Метростроевская, та же Лермонтовская\Красные ворота, Чистые пруды\Кировская…
М.
―
Но и это не беда, и с этим справились (или справляемся). А вот жаргон…
О.
―
Проникновение в речь жаргонизмов, вульгаризмов, бранных слов – это, в классификации Светланы Тер-Минасовой, как раз третья тенденция революционных изменений в русском языке конца двадцатого века. И вот эта тенденция совпала с теми изменениями, которые русский язык претерпел после 1917 года. Это в те годы «язык улицы», грубый, вульгарный, служил подтверждением «правильной», революционной классовой принадлежности. А правильный литературный язык выдавал «гнилую интеллигенцию» и «проклятую буржуазию».
М.
―
И это тогда было оправданием – идеологическим. В наши дни поток жаргонизмов, брани, нецензурных слов объяснить было труднее. Нет сомнений, что это отражение социокультурных изменений в российском обществе. Что это был вид протеста против запретов тоталитаризма. С другой стороны, предполагает Тер-Минасова, это могло быть влиянием так называемых «новых русских», подыгрыванием им. Это от их прошлого во многом пошла мода на приблатненный, а иногда и напрямую воровской жаргон.
О.
―
Владимир Елистратов, доктор культурологи, констатирует постсоветскую легализацию «сниженного языка» и делает вывод о регулярности этого явления, называя его «варваризацией, сопровождающей конец всякой стабильной эпохи». Да-да, именно в недрах стабильной эпохи, по мнению Елистратова, формируются деструктивные, революционные элементы. Их критическая масса постепенно нарастает, расшатывая устойчивость общества и языка.
М.
―
Конечно же, наиболее «революционной» в плане размывания языковых норм, всегда была молодежь. Так что молодежный жаргон – это, считайте, вроде языковой лаборатории…
О.
―
А мы – Марина Королева, Ольга Северская и звукорежиссер… - вместе с вами продолжаем наблюдать.
М.
―
Лучше бы без революций, конечно. Даже языковых. И до встречи!