Говорим по-русски. Радио-альманах - 2009-10-18

Об опасных процессах, которые происходят в русском языке, - так называемой делексикализации, «усыхании корней», которые больше не производят новых слов, а также о путях, которыми можно эту проблему решить (по материалам интервью философа, культуролога и лингвиста Михаила Эпштейна «Новой газете» 05.07.09)

(ЗАСТАВКА)

М. – Русский язык усыхает! Корни не плодоносят! Слов становится всё меньше! Если дальше так пойдет, с чем мы останемся?!

О. – Подожди, не паникуй. Может, еще и обойдется. Но поговорить об этом мы сегодня всё равно хотим. Потому что есть не только панические настроения, но и конкретные предложения.

М. – Правда, есть они не у нас. Но нам они показались интересными… Однако обо всем по порядку.

(МУЗЫКА)

О. - Культуролог и философ Михаил Эпштейн говорит о русском языке, как чеховский доктор Астров о лесах: лес был, да повырубили. С этого начинается интервью с Эпштейном в одном из номеров «Новой газеты». Корреспондент Елена Дьякова выяснила, что главное в его «теории языководства» — не диагнозы, а методики лечения. Хотя и диагноз он тоже ставит: лингвоцид.

М. – Эпштейн приводит кое-какую статистику. Первый словарь русского языка составлен в конце XVIII века. В нем было 43 000 слов, что примерно соответствовало английскому словарю Сэмюэла Джонсона. И далее полтора века лексиконы «шли в ногу».

О. - В начале XX века в русском языке (по самому полному изданию Даля под редакцией Бодуэна де Куртенэ) было примерно 220 тысяч слов. А в Вебстеровском словаре начала прошлого века — около 200 тысяч.

М. - Потом — грандиозный разрыв. 1934 год, третье издание Вебстеровского словаря: 600 тысяч слов. 1940 год, Ушаковский словарь, главный словарь советской эпохи: 88 тысяч слов!

О. - Английский возрос в три раза, русский убавился почти в три, бьет тревогу Михаил Эпштейн.

М. – И это еще что! В XXI веке Большой академический словарь русского языка (вышли в свет десять томов, еще десять готовятся) обещает 150 тысяч слов. В современном английском их около миллиона.

О. – Но стоит заметить вот что: лингвисты скептически относятся к подсчетам. Что есть словарная единица? Что считать словом? У нас разные лексикографические традиции!

М. – Эпштейн всё это признаёт, но продолжает настаивать: эта разница — не арифметическая! В английском есть fault, blame, guilt. По-русски это все «вина». Нашему глаголу «исследовать» соответствуют четыре: investigate, examine, research, explore. Два языка, как два решета с разным размером ячеек.

О. – Однако зачем нам сравнивать русский с английским? Сравним его с русским же, но 19 века. В четырехтомном академическим словаре 1847 года 153 слова начинались корнем «люб». В четырехтомном же академическом словаре русского языка (1982, под ред. Евгеньевой) осталось 41 слово из 153. Ушли: «любиться», «любощедрый», «любленик», «любодейство», «любогрешный»… В целом лексико-тематическая группа «любовь» сократилась почти на три четверти.

М. – А вот «добро» и «зло». Было 146 слов с корнем «добр», осталось 52. Ушли: «добродей» («злодей» остался), «добромыслие», «добрословить», «добротолюбие». Из 254 слов с корнем «зло» остались 85. Ушли «злострастие», «злоумие», «злотворный», «злосовестный»…

О. – В общем, пугает нас Михаил Эпштейн, увядает на корню — на корнях! — русский язык.

М. – Но может, что-то новое появилось?

О. – Об этом – через несколько секунд.

(ОЙ-ОЙ-ОЙ)

М. – Итак, что появилось нового. В группе «люб», говорит Михаил Эпштейн в интервью «Новой газете», — механические слова советских времен: «автолюбитель», «фотолюбитель»… В 90-х годах вломились тысячи английских слов и десятки блатных, но почти ничего нового не рождалось из русских корней. Язык казался бесплодным.

О. - Везде следы языкового импорта, продолжает культуролог. «Дисконт» — почему не «скидка»? «Сейл» — почему не «распродажа»? Язык начинает стыдиться самого себя? Русский взахлеб импортирует, но не экспортирует идеи, образы, понятия. Наша ментальная обрабатывающая промышленность на нуле.

М. - Даже прежние достижения истребляем: стыдимся называться «интеллигентами», ходим в «интеллектуалах». Хотя «интеллигенция» — из немногих положительных понятий, которые Россия внесла в международный языковой обиход.

О. – Михаил Эпштейн в своих статьях вводит слово «лингвоцид». Убийство языка. Есть геноцид. Есть экоцид — истребление окружающей среды. Оруэлл описал лингвоцид в «1984». А за восемь лет до романа он опубликовал статью «Новые слова». Оруэлл считал, что лексику нужно изобретать, что в английском не хватает многих понятий, особенно из области ментальной, психической деятельности. Предлагал собрать рабочую группу в тысячу человек… вроде коллективного Джойса. Чтобы выдумывать новые слова и вводить их в английский язык.

М. – Михаил Эпштейн вспоминает, как лет девять назад Алексей парщиков, поэт (ныне покойный) указал ему на англоязычную рассылку А.Word.А.Day в интернете. Ее подписчики получают каждый день по слову из уже существующих словарей. Пришла идея: а может быть, так же можно рассылать слова, еще не ставшие словами? Настающие слова? Неологизмы — или протологизмы.

О. – Неутомимый Эпштейн с весны 2000 года еженедельно по воскресеньям рассылает по несколько новых слов. Рассылка бесплатная. И, естественно, протологизмы не только предлагаются, но и принимаются — есть читательские и гостевые выпуски. Этот ресурс в Интернете называется «Дар слова».

М. – Я вот думаю: а будут люди воспринимать и принимать слова, которые им кто-то предложил, чуть ли не навязал?

О. – Хороший вопрос. Ответить попробуем через несколько секунд.

(ОЙ-ОЙ-ОЙ)

М. – И мы снова возвращаемся к интервью с Михаилом Эпштейном, которое было опубликовано в одном из номеров «Новой газеты». Так вот, он обращает внимание на то, что во все времена новое слово предлагал кто-то один. А язык принимал или нет. Это как дарвиновский отбор: в языке происходит некая мутация, потом она закрепляется. Или не закрепляется.

О. – Вот, к примеру, слово «брехлама» — контаминация трех корней: «реклама», «брех» и «хлам». Хлебников этот способ словообразования называл «скорнением» (пример — его «творяне»), а Льюис Кэрролл — «слова-портмоне». В современном английском этот способ очень продуктивен.

М. – Замахнулся Михаил Эпштейн и на святая святых языка – грамматику. Он обращает внимание на то, что русский язык анархичен и деспотичен одновременно. В нем практически нет моделей, которые регулярно употреблялись бы со всем составом суффиксов или приставок.

О. – А ведь можно, наверное, попытаться что-то с этим сделать. Перейти к модели работающей демократии. К регулярности словообразования.

Вот есть приставка о-, с помощью которой от существительных и прилагательных образуются переходные глаголы. Свет — осветить, круглый — округлить. Почему бы не сделать эту модель регулярной: «обуютить», «ожутить», «опривычить»?.. Ведь язык интуитивно чувствует правильность модели: уже возникли глаголы «озвучить», «оцифровать».

М. - Или — есть слово «завистливый», но нет слова «ненавистливый». Хотя мы находим это свойство характера во многих людях. Вот Ленин, Сталин были ненавистливые вожди. Или: «запретливые нравы». Нет слова. А явление есть. Или: «Ученый он неплохой, но какой-то цитатливый». Регулярная модель! Суффикс -лив обозначает склонность определенного лица к определенным действиям.

О. - Да, теоретически это было бы заманчиво. Но…

М. – Но русский язык — очень инерционный, сокрушается культуролог Михаил Эпштейн. Как и страна, как и общество. Все противится переменам. Даже «Словарь языкового расширения» Солженицына встретился с неприятием. Хотя там неологизмов почти не было. Была попытка вернуть пласты прежнего словаря.

О. - «Усыхание словарей» — самостоятельная болезнь, интересуется корреспондент «Новой газеты»? Или симптом какой-то другой?

М. - Депопуляция населения и делексикализация языка — сходной природы, полагает ученый. Там, где отсутствует воля к смыслу (и порождению новых слов!), — там отсутствует и воля к жизни. Поэтому мы сможем определить поднявшуюся волю к жизни не только по росту народонаселения, но и по новому обращению с языком.

(МУЗЫКА)

О. – Надеюсь, мы доживем до тех времен, когда увидим и волю к жизни, и новое обращение с языком?

М. – Да хотелось бы. А нет – так словари всё это зафиксируют. Для потомков.

О. – Мы же – Марина Королёва, Ольга Северская и звукорежиссер…. – работаем не для потомков, а для вас – тех, кто слушает нас сейчас.

М. – Так что до встречи через неделю! И спасибо «Новой газете».