Первая телевизионная Премия имени Владислава Листьева - Владимир Познер - Разворот (утренний) - 2010-11-26
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Утренний «Разворот». Один из тех, кто вчера был в зале студии «Останкино» и слушал вживую речь Леонида Парфенова, это Владимир Познер. Владимир Владимирович, доброе утро.
В.ПОЗНЕР: Доброе утро.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Скажите, пожалуйста, а вы когда-нибудь так волновались, как вчера волновался, выступая, Парфенов?
В.ПОЗНЕР: Конечно.
И.ВОРОБЬЕВА: С чем было связано, как вы думаете, волнение Парфенова вчера?
В.ПОЗНЕР: Ну, я не думаю, я просто знаю, с чем. Все-таки, знаете, сама премия его очень сильно взволновала. Мы с ним говорили до начала этого вечера, поскольку мне было поручено вести его. И он мне сказал, что странно, что хоть он знал сильно заранее, что именно его выбрали, но что вот такое сильное волнение. Он очень просил, чтобы, скажем, на подиуме была вода, потому что он боялся, что просто у него пересохнет во рту. Ну, я не знаю. Может быть, вы... Ну, люди, которые не получали каких-то важных премий, не понимают этого. Но когда выходишь и тебя вот так объявляют, и говорят о тебе такие слова и так далее, это очень сильно влияет на человека.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Ну, я помню, я смотрел разные церемонии. Сам награды получаю редко, но смотрю, как это делают другие. И на той же церемонии ТЭФИ, когда выходят телевизионщики, благодарят, они даже не по бумажке, а от себя вполне четко и ясно... Ну, понятно, волнуясь, но не до такой степени, как это вчера было с Леонидом.
В.ПОЗНЕР: Это очень зависит. Вот, например, Женя Киселев, когда получил первый свой ТЭФИ, он заплакал, прямо на сцене заплакал. Я, например, когда получил ТЭФИ за личный вклад в российское телевидение, мне тоже пришлось отвернуться от зала, чтобы, ну, взять себя в руки. Так что это зависит, конечно, от того, какой человек, насколько он эмоциональный и так далее. Но я вас уверяю, что такое волнение совершенно понятно.
Здесь вы, на самом деле, задаете вопрос другой. То есть вы хотите подойти к вопросу о том, не волновался ли он, потому что он заготовил такую речь.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Вот. Я к этому как раз и подходил.
В.ПОЗНЕР: Тогда вы так и спрашивайте. Что же мы...
И.ВОРОБЬЕВА: Мы хотим спросить. Мы, знаете, мы медленно подходим к этому.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Это мы в эфире только Эдуарда Лимонова прерываем, а Владимира Познера нет.
В.ПОЗНЕР: Чего-чего?
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Ну, час назад жаловался Эдуард Лимонов, что мы его в эфире прерываем. Это мы с ним так можем себя вести.
В.ПОЗНЕР: (смеется)
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: А с вами – нет, Владимир Владимирович.
В.ПОЗНЕР: Да ерунда! Ну так что вы хотите спросить?
И.ВОРОБЬЕВА: Владимир Владимирович, вот, мы тут обсуждали и я даже сказала, что если бы мне пришлось произносить такую речь – я знала об этом, я ее написала – зная, кто сидит в зале, я бы очень сильно волновалась. Вот, как вы считаете, может быть, все-таки, связано это его волнение с тем, что он знал, что сейчас скажет?
В.ПОЗНЕР: Ну, во-первых, он прекрасно, конечно, знал, потому что, ну, эту речь он написал. А это не то, что он с места ее произнес. Во-вторых, он, ну, как вам сказать? У него были и сомнения относительно того, вправе ли он говорить это здесь? То есть является ли само событие, вручение ему вот этой премии и то, что собрались здесь, в общем, его коллеги по цеху, вправе ли вот такую резкую, как он мне сказал, сердитую речь произносить? Он в этом не был уверен. Но он же мне и сказал. Я говорю, мы разговаривали до начала всего, он сказал: «Ну, я ее написал, я ее прочитаю. Хотя, может быть, и не надо». И после конца всего вечера, когда я с ним прощался, он меня тоже спросил: «Может, не надо было?» А я сказал, что, по-моему, замечательно, замечательная речь. А где еще, собственно говоря, ее произносить?
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Какой Парфенов, однако, оказался рефлексирующий человек, переживающий.
В.ПОЗНЕР: А как вы думаете? Это он совсем... Знаете, когда Леонид Геннадьевич выходит на экран и он такой, ну, знаете, бодрый и, так сказать, ужасно позитивный, вроде бы, его ничто не пробивает – на самом деле, он не такой. На самом деле, он человек тонкий и, действительно, рефлексирующий.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Владимир Владимирович, а вас удивила вот эта его обличительная речь в отношении нынешнего телевидения?
В.ПОЗНЕР: Она же не в отношении телевидения. Ведь, если, вот, вы внимательно читали, она в отношении власти.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Безусловно.
В.ПОЗНЕР: А не в отношении телевидения. Потому что он и говорил, что, ведь, есть замечательные вещи на этом телевидении, но есть определенный сектор этого телевидения, который является, на самом деле, абсолютно не телевизионным, скажем даже так. Можно по-другому. Но это адресовано было и не Добродееву, и не Эрнсту. Потому что, в конце концов, эти люди выполняют определенные указания – мы это все... Ну, не знаю, все ли понимают, но, безусловно, многие это понимают. И это было адресовано не им. Им завтра скажи «Ребята, вперед, работайте так, как вы считаете нужным», я вас уверяю, что информационная часть телевидения изменится категорически.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Владимир Владимирович, простите, ради бога, но я не верю, что близкие родственники Добродеева, Эрнста и Кулистикова находятся в заложниках и они вынуждены так себя вести сейчас.
В.ПОЗНЕР: Ну, я не знаю, слово «заложники»...
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Никто не захватывал их в заложники и никто не стоит рядом с ними с пистолетом в руках.
В.ПОЗНЕР: Нет. Ну, разумеется, нет. Они в заложниках... Почему родственники? Что вы имеете в виду?
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Ну, знаете, почему иногда люди вынуждены делать то, что им очень не нравится? Они беспокоятся за своих родных.
В.ПОЗНЕР: И они вынуждены это делать, потому что иначе они потеряют свою работу. Вот и все. Иначе они не будут генеральными директорами, а им хочется быть. Ничего, конечно, с ними не случится такого страшного, нет. Но люди строят свою карьеру, работают и, в конце концов, любят эту работу. Чего тут говорить? Я их прекрасно понимаю. Чтобы сохранить свое место, да, надо выполнять – так или иначе во всем мире это так, но в одном случае это государство и власть, как, скажем, у нас в России, а в других это хозяин. Попробуйте у Мэрдока выйти с новостями, которые ему не нравятся. Я вам говорю по личному опыту, он звонит, говорит «Вы как смели?» так сказать. Но другое дело, что есть много разных телевизионных станций и много разных хозяев, и поэтому много разных мнений. А когда одно, так вот то и получается, то, что получается.
И.ВОРОБЬЕВА: Владимир Владимирович, а, вот, после того, как Парфенов закончил свою речь, какова была реакция у тех, кто сидел в зале? Вы же, наверняка, общались там потом.
В.ПОЗНЕР: Нет, ну я не общался устно, потому что, я повторяю, я был ведущим и мне надо было... Леонид Геннадьевич поговорил, он закончил, он вышел в аудиторию, там налили всем шампанское, с ним чокались. И мне потом следовало выйти, начать нечто вроде ток-шоу, ну, так сказать, что, вот, Леонид Геннадьевич, у меня к вам вопрос. Он отвечает мне, а потом бы я стал ходить по этому залу, чрезвычайно тяжелому в этом смысле, и чтобы, мол, они тоже стали задавать вопросы или что-то комментировать. Значит, что я могу сказать? Никакой реакции вот в этом смысле на его речь не было. То есть никто ничего не сказал по поводу самой речи, хотя аплодировали довольно громко, когда он закончил. А, вот, в этой части так называемого ток-шоу вопросов по этому поводу не было и вообще вопросов не было.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Правильно ли я понимаю, что они постарались забыть?
В.ПОЗНЕР: Я не могу этого сказать. Ну, почему «постарались забыть»? Они просто... Может быть, все с ней абсолютно согласны и поэтому... Ну чего об этом говорить-то?
И.ВОРОБЬЕВА: А вы согласны, Владимир Владимирович?
В.ПОЗНЕР: Абсолютно. Абсолютно.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Спасибо большое. Спасибо за ваш рассказ.
В.ПОЗНЕР: Пожалуйста.
В.ВАРФОЛОМЕЕВ: Владимир Познер в прямом эфире, в утреннем «Развороте» на «Эхе Москвы».