Никас Сафронов - Разбор полета - 2020-04-06
М. Максимова: 22
―
06 в Москве. В студии Марина Максимова. Я приветствую всех наших слушателей и зрителей, потому что нас можно не только слушать, но и смотреть на канале «Эхо Москвы» в Youtube. Присоединяйтесь, потому что трансляция уже началась. А сегодня в «Разборе полета» по скайпу у нас заслуженный художник России, действительный член Российской академии художеств - там, в общем, множество званий, я думаю, что это человек, который не нуждается в особом представлении - Никас Сафронов. Добрый вечер!
Н. Сафронов
―
Добрый вечер!
М. Максимова
―
У нас есть традиционный вопрос, который мы задаем первым в этой передаче. Это вопрос о самом сложном решении в вашей жизни. Решении, которое, может быть, далось вам с трудом, над которым вы, может быть, долго раздумывали. Не знаю, стояли на какой-то развилке и не знали, куда пойти. Это может касаться личной жизни, творчества, работы - чего угодно.
Н. Сафронов
―
Таких несколько. Одно из них - когда я уже учился в художественном институте. Я еще не думал, что стану художником. И вот уже учась на 3-м курсе, я всё время был в раздумьях. В один момент я увидел сон, где я гуляю по галерее, где висят мои картины, которые я в реальности не написал. Со мной какой-то дед. Дед делает мне замечания, поправляет. Я соглашаюсь, спорю. В один момент оборачиваюсь, а деда нет. Поднимаю голову вверх, смотрю, а это Леонардо да Винчи. Он улетает. Я ему кричу: «Леонардо, куда ты?». Он молча бросает мне шар. Я проснулся и понял, что я художник. А я еще не состоялся как художник. Я тогда оставил институт в Вильнюсе и уехал в Загорск изучать иконопись. Потом закончил Грековское училище, потом вернулся в Москву в Суриковский. Но я уже знал, что я художник, потому что после этого я видел сны, где я был пират, летчик, плотник - неважно. Никас Сафронов следил за тем, какой штурвал, какой стол, как его делать, как выглядит небо и так далее. Вот это произвело какой-то такой переворот. Потом я как-то помогал своим родственникам. В один момент они очень не то что пренебрежительно, но спокойно относились к отцу, который жил в деревне, и нужна была забота о нем. Там с ним жила женщина, конечно, помогала ему. Ему было очень за 80. Я сказал: «Ребята, я вам всем всё сделаю. Только вы там рядом, ухаживайте. Всё-всё». Я сам прилетал из Лондона, бросил короля Испании, отказывался от заказа, лишь бы побыть в этот момент с отцом. Но его не стало. В какой-то момент я подумал: «Да пусть будет так. Они всё равно есть». Снова изменил отношение ко всем и стал всем помогать. Забыл обо всех каких-то нюансах. То есть переломных моментов в жизни много, когда ты меняешь свою концепцию в отношении целого семейства или страны. Например, я раньше мечтал уехать куда-нибудь в Англию, в Шотландию, купить замок, жить там спокойно. У меня есть возможность. Даже замок есть - правда, такой полуразваленный. Но я понял, что кроме России, жить не смогу нигде. Да, я могу зарабатывать, у меня есть какое-то финансовое обеспечение там. Но я не чувствую себя у себя дома. Вот здесь все проблемы, все радости, все друзья. Вот вчера мне позвонил Лев Лещенко и сказал, что он выходит (сегодня он уже вышел) из больницы. Для меня это радость. Я говорю: «Я тебе икорочки отправлю - черненькой, красненькой. У меня запас есть». Он говорит: «Буду очень признателен». Вот есть какие-то вещи душевные. Знаете, я вчера был с моим приятелем. Он пришел с собакой. Гулял здесь. Говорю: «Как зовут собаку?». Он говорит: «Зовут ее Цезарь». И какая-то молодая девушка говорит: «А что вы его салатом назвали?». То есть меняется концепция. Вот я рад, что в моей жизни был Табаков, Говорухин Славочка, Валя Гафт. Мы сейчас с ним делаем 2-й том книги. 1-й у нас был. Ну, это уже, скажем так, третья книга. 2-й мы делали в прошлом году, даже позапрошлом. Это была очень уникальная книга. Многие стихи написаны на мои картины. Часть картин совпадала. У меня были люди, герои - Абдулов, Янковский, на которых у него были эпиграммы, стихи. А в этом году я решил посвятить большую часть ему. Тем более сейчас, пока сидишь дома. И стал рисовать людей, на которых у него есть эпиграммы. То есть чтобы 100% ответить ему взаимностью. У него там есть любимые стихи - «Нож», «Черепаха». Я тоже написал живописные работы - Ахеджакову, Раневскую, Юрского. То есть десятка два я нарисовал в графике, чтобы ввести в новый альбом. Надеюсь, скоро выйдет, на московской ярмарке. Вот Валечка тоже, когда мы подружились в 1991 году, когда я ему рассказывал свои события после поездок. Он говорит: «Никасевич, записывай!». Сохранились какие-то его истории. На какие-то он даже писал стихи - на мои рассказы. Вот это тоже радость. Понимаете, где бы я там пообщался с такими людьми, которых я знаю, люблю? Они связаны с моей культурой, с моей историей, с моим прошлым. Я помню, в 1989 году, когда подошел к Софи Лорен в Италии и рассказал, как в детстве любил ее - смотрю, у нее увлажнились глаза. А через 2 года она приехала на фестиваль, и мне позвонили. Я жил на Малой Грузинской в 1-комнатной квартире, на 8-м этаже. Для меня это, конечно, тоже было приятно. Мы дружим с ней. Но это всё равно несравнимо с тем, что ты испытываешь в своей стране, в своем отечестве. Здесь ты творишь, здесь тебя признают или не признают. Но, тем не менее, ты радуешься, что каждый день получаешь какой-то эмоциональный всплеск, удовольствие, радость или огорчение. Но всё это свое. Вот это, наверное - такие потрясения и радости.
Н.Сафронов: Я раньше мечтал уехать куда-нибудь в Англию, в Шотландию, купить замок, жить там спокойно
М. Максимова
―
Раз уж вы упомянули эту самоизоляцию, скажите, как проводите время? И вообще, такая изоляция (причем, судя по всему, уже долгая, это понятно) стимулирует как-то на то, чтобы делать, воплощать что-то давно задуманное? Заняться делами, до которых никогда не доходили руки и не хватало времени. Или, наоборот, что-то как-то встает на паузу?
Н. Сафронов
―
Во-первых, первые несколько дней я вдруг обнаружил, что поправился на 1,5-2 килограмма, что меня сильно расстроило. Правда, я спал, ничего не делал. Потом я вдруг вспомнил, что у меня около 6-7 тысяч книг на чердаке. Я их всё время пытался разобрать. А в деревне, где я жил, когда ушли на пенсию отец с матерью (папа прожил дольше, мама меньше), я там обещал детской деревенской библиотеке подарить книги. У них там уже всё обесточено, мало книг. Я всё время собирался очистить то, что мне более приятно, то, что связано с моим детством, сказки - я собираю сказки. Я решил отсортировать и им отдать. Потом я еще где-то проводил мастер-класс, был в каком-то городе в Ивановской области. Там тоже обещал помочь школе, еще какой-то деревенской библиотеке. Я думаю: вот куда мне эти книги? Огромное количество. Отдать все я не могу, потому что я должен посмотреть, что мне близко. Потому что есть вещи, которые я люблю, которые связаны с моим детством. Вот я сейчас отсортировываю эти книги. Потом я вспомнил про своих друзей, которых я давно не слышал, не видел. Спросил, что им нужно, чем я могу быть полезен. Отправил какие-то деньги, кому-то помог в этот непростой период. Я уже сказал про Гафта, что я нарисовал работ 30-40. Сейчас за это время - часть, 25, но уже до этого начал делать. А тут я всё полностью. Издательство все время дергает меня: когда, когда? Они понимают, что я художник, я должен получить некое вдохновение, собраться. Они терпеливо ждут, но всё время намекают, что мы опоздаем на ярмарку. И вот я решил всё-таки использовать этот момент для рисования, написания и маслом, и карандашом (такая графика сангина сепия) вот этих портретов. Поэтому вот это тоже позитивно. Как-то переосмыслил свое отношение к жизни, к людям. Я стал милосердным. Раньше я даже ругался на сотрудников, когда что-то шло не так, не по мне. Сегодня я пытаюсь отнестись с пониманием к их проблемам. Понимаю, что они такие. Я такой, они такие. Кто-то, наверное, меня не понимает, кого-то я, наверное, не воспринимаю, как бы я хотел. В любом случае, я стал мягче, наверное, мудрее, более философично относиться к жизни, к тому, что происходит. У меня нет никакой такой фобии. Жалко, у меня до нового года была Орнелла Мути, и она должна была приехать до 24 марта. Я ее хотел прописать к себе. У нее закончилась 5-летняя виза. Она была прописана у одного итальянца, но он уехал отсюда, из России. И она очень переживала на этот счет. Она хотела остаться до моего дня рождения, который будет 8 апреля. Потом мы договорились, что прилетит Антонио Бандерас. У меня есть его портрет. Он ожидал, что я ему его вручу. В какой-то момент он тоже отменил этот полет. Потом Ник Кейдж сказал: «Всё равно прилечу. Портрет есть? Остался, не продал?». - «Нет». - «Всё». Но буквально в конце марта он тоже извинился и сказал, что их не выпускают. Вот какие-то сорвались. Я обычно делаю большое мероприятие по этому поводу - 2 дня. Один день приходит человек 700-800, на второй - камерно: люди, которые не ходят по большим закрытым мероприятиям. На них я приглашаю каких-то мировых звезд - Катрин Денев, Кински. То есть много разных людей. Софи Лорен прилетала 3 года назад. И это тоже отменяется. Люди с огорчением, кто-то тоже присылает подарки, но извиняются, что не смогут прилететь. Я понимаю, что надо соблюдать правила. Вообще, вы знаете, это всегда хороший стимул не расслабляться. Скажем, как в Китае или в Корее: сказано - надо делать. Потому что люди всё равно на авось, а вдруг, пока петух не клюнет, крестьянин не перекрестится. Нужно вдруг понимать, что вдруг завтра война, вдруг завтра упадет какая-нибудь комета и развалит этот мир, или еще что-то произойдет, какой-то сумасшедший, не дай бог, взорвет где-нибудь что-нибудь. Нужно всегда быть готовым и настраиваться на позитив и на то, что ты не один, что есть окружение, которое надо беречь, любить и поддерживать. И то, что всё условно. Надо дорожить каждым мгновением, каждой минутой. Особенно теми, кто у тебя есть рядом, живые и здоровые, твои близкие. Если заболели, не дай бог - поддержать, помочь. Вот это тоже анализ. Это некая пустыня. Христос ушел на 40 дней, чтобы получить вот эту эмоциональную... После этого он вдруг стал таким Христом, о котором мы знаем до сих пор, который лечил, помогал и переосмыслил всё. Но и наказывал, когда нужно. Мы помним, что были моменты, когда он и наказывал людей. Но это всё от любви.
Н.Сафронов: Кроме России, жить не смогу нигде. Да, я могу зарабатывать там. Но я не чувствую себя у себя дома
М. Максимова
―
Многие эксперты, политологи, экономисты, да и многие другие говорят, что после того, как эта пандемия закончится (а сроки ставят разные: кто-то до середины июня, кто-то до конца лета, никто не знает - кто-то говорит, что еще полгода), когда мы всё-таки выйдем, то мы выйдем уже в какой-то другой мир. Скажите, у вас есть какое-то представление, не знаю, может быть, ощущение, предчувствие, как это вообще может отразиться на искусстве?
Н. Сафронов
―
Считается, что современное искусство в такое мирное время повышается на 20% каждый год, а старое искусство на 12-13%. Но во время войны старое сохраняется до 8, а новое, современное искусство опускается до 5%. Война же не всякий год, не каждый. То есть когда-то заканчивается. И поэтому снова всё вырастает. Нужно покупать искусство. Нужно, может быть, использовать этот момент, покупать какие-то вещи, которые вечны. Леонардо никогда уже не возродится - или Веласкес, Гойя. Неважно, пусть будут наши - Поленов. Поэтому нужно использовать этот момент и собирать искусство. Хлеба пока достаточно, и не хлебом единым жив человек. Вот это первое. Второе - я прочитал о проблеме испанки. Она началась в 1918 году. В начале, в марте. Летом произошел спад, и все как бы успокоились. А в сентябре-октябре вдруг началась такая страшная эпидемия. Но в конце года она закончилась и уже в 1919 году ее не было. Она как бы сама себя исчерпала. То есть те больные, которые заболевали, даже не успевали никого заразить - они моментально уходили. Я думаю, что будет похожая история. Так развивается история болезни. Они возникают, успокаиваются, люди начинают расслабляться, и вдруг раз! - опять. Я думаю, приблизительно закончится к концу года. И после этого уже будет, наверное, какая-то другая составляющая. Экономика, естественно, будет снова подниматься, всё будет меняться. Всё будет немного по-другому. Уже хотели отменить очень много санкций, потом решили не отменять. Потом решили опять. Всё зависит, как будет дальше развиваться. Могут быть отменены санкции, может быть, люди пересмотрят свое отношение к жизни, к миру, если и дальше будет погибать народ, люди. Поэтому, естественно, всё должно обновляться. Это нормально. Может быть, это свыше идут какие-то моменты подачи, чтобы люди пересмотрели себя, свой мир, свою жизнь и всё, что происходит. Кстати, если бы не было эпидемии, наверное, скорее всего, где-нибудь была бы война. Потому что она всё время нагнеталась - эта ненависть, неприятие. Люди всё равно жаждут какой-то компенсации за то, что нагнетается у них внутри, вот это нервное состояние. И когда такой пожар, все звери вдруг объединяются и бегут, спасаясь. Вот здесь надо понять, что мир маленький и не очень защищенный. И что нужно просто найти какое-то единение в понимании друг с другом и создавать что-то созидательное. Потому что в истории уже много случаев. У Эйнштейна как-то спросили, будет ли Третья мировая война. Он сказал: «Не знаю, но четвертой точно не будет». Это опасность, которая возникает. И нам подсказывают какие-то знаки свыше. Мы должны прислушиваться к ним. Потом, раньше люди обогащались. Вот я пришел к одному богатому человеку, миллиардеру. Он говорит: «Никас, я не могу тебе платить как раньше. У меня было 17 миллиардов, а сейчас только 7». Долларов. Я говорю: «Вообще не надо платить. Ты нищий человек». Вот разное восприятие, понимаете? Люди не понимают, что это всего лишь цифра. А за этой цифрой стоят лес, уголь, нефть, страдания. То есть помочь своей школе, своему городу, своему району, помочь возрождению каких-то ценностей, которые нужно возрождать. Поднимать культуру, образование. Немцы сказали: «Мы проиграли войну не солдату, а учителю». Это тоже очень важно, потому что образование должно быть таким, чтобы ты понимал, что ты живешь в мире, что ты должен после себя оставить что-то ценное, сохранить какие-то ценности, которые были до тебя, оставить хорошую память и беречь своих близких, свою страну, родину и так далее. Мои понятия высокопарные, но они всё равно работают, и опять возникает подобный эффект. Они опять забываются через какое-то время. Когда была Первая мировая, думали, что больше вообще никогда не будет войны. Но, тем не менее, возникла Вторая. Третьей уж точно не должно быть, иначе мы с вами не будем сидеть и общаться - уже не удастся. Вот это важно - «остановись мгновенье, ты прекрасно». И что-то изменить внутри. Ведь видите, в Куршавель поехали - радостные, довольные: вы там, мы здесь. Раз! - и заболели там. Оказывается, все смертные. Создатель Аpple сказал: «Я понял, что все эти деньги мне не нужны. Я потерял общение. Я бы читал много книг, я бы занимался сегодня совершенно другим - общением, здоровьем, смотрел бы фильмы и так далее». Человеку нужны простые вещи. Человек заболевает в казино. Я играл в казино. Хотел отыграться и проиграл там огромную сумму. То же самое.
М. Максимова
―
Вы азартный человек?
Н. Сафронов
―
Я азартный человек. Но я стараюсь избавляться. У меня всё-таки большая ответственность. У меня 3 брата, сестра, дети, родственники. Я за всех отвечаю. Я не имею права. У меня такое с детства. Я в 15 лет уехал в Одессу, поступил в мореходку, потом поехал в Ростов, поступил в училище. Я выживал сам. Работал дворником, сторожем, подрабатывал грузчиком, работал в театре. То есть я всё время пытался создать какой-то запас и сохранить. Я не могу потратить всё. У меня есть остановка. Если я проиграл всё, что у меня было, я уже не бегу домой, чтобы занять или взять последнее. Нет, я понимаю, что это всё - ушло и ушло, как говорится. Даже когда меня кто-то обманывает, я теряю деньги, я думаю: ну, пошел в казино и проиграл. Ну бывает такое. Поогорчался день, ночь, неделю и забыл. Вы знаете, обидно, конечно, когда тебя обманывают. Особенно близкие. Когда мировой кризис, ты понимаешь, что у всех плохо, и вроде бы понятно, и ты тоже должен терпеть. Но когда по своей глупости - наверное, есть повод научиться и в следующий раз не повторять этих ошибок. А если научился на чужих, еще лучше. Как я в Турции попался. Я там купил для всех детей по квартире. Это тоже была система лет 8-10 назад, когда все боялись держать деньги. Куда-то надо было засунуть. Сказали, что будет кризис, дефолт и так далее. И вот я вложил в эти квартиры. Решил всем детям купить по квартире. Оказалось, что то, за что я платил по 120, сейчас еле-еле могу по 30-40. Тем более, не могу даже вылететь, чтобы отдать - есть клиенты. Есть такие моменты. Надо покупать у себя - где-нибудь в Сочи, в Крыму, в крайнем случае, наслаждаться. Сейчас многие уехали...
Н.Сафронов: На карантине я вспомнил, что у меня около 6-7 тыс. книг на чердаке. Я их всё время пытался разобрать
М. Максимова
―
Но вы как-то прямо совсем потеряли веру в людей за пределами нашей страны. Но мошенники же есть везде.
Н. Сафронов
―
Конечно, есть. Но в Турции с этим, я бы сказал, связана особая категория людей. Может быть, они довольны, живя так. Но с ними сложно, понимаете? Всё-таки когда ты доверяешь и чувствуешь, что там на всех этапах тебя хотят получить, поиметь, это обидно. Обращаешься к юристам, а они говорят: «Ну, положите вот эти деньги, которые вы потеряли, 400 тысяч. Если мы выиграем, то мы вам отдадим сполна. Если нет, то эти тоже потеряете». И уже понятно, что ты потеряешь эти деньги. Я там еще купил участок, а когда его уже оформил через компанию, на которую записали долги, 400 тысяч, оказалось, что это огород. Там ничего нельзя строить, и он стоит всего лишь 10-15 тысяч долларов, а я уже вложил миллион, думая, что у меня там будет. Вот тоже наваждение. Там недалеко был храм святого Николая. Из Мир Ликийских вышел корабль и потерпел кораблекрушение. Единственный живой остался Николай Чудотворец. После в этом месте построили храм в честь него и целый городок. Сейчас это Турция, раньше это была Греция. И вот я думал: это сам Господь меня туда. Оказывается, нет, это обманка. Я там купил участок, часть земли. Выяснилось, что я купил пустоту. Но я всё равно добился. Вы знаете, появился вот этот момент - желание вернуть. Я потерял еще деньги, но вернул. И сейчас должен что-то там построить, сохранить, оставить, может быть, чтобы люди приезжали и отдыхали. И вас приглашаю.
М. Максимова
―
Хорошо, спасибо! Про ваши планы еще будет возможность поговорить. Я напомню, что у нас в гостях в «Разборе полета» по скайпу Никас Сафронов, знаменитый художник - думаю, в представлении не нуждается. У нас еще много тем и много вопросов, которые я хотела бы вам задать. Я напомню, что нас можно не только слушать, но и смотреть на канале «Эхо Москвы» в Youtube. Трансляция идет. Там же есть чат. Поэтому если у вас есть вопросы к нашему гостю, задавайте. А сейчас мы прервемся на краткие новости и короткую рекламу, а потом вернемся в студию.НОВОСТИ. РЕКЛАМА.
М. Максимова: 22
―
33 в Москве. Продолжается программа «Разбор полета». Здесь Марина Максимова. У нас по скайпу в студии Никас Сафронов. Продолжаем передачу. Вы упомянули вскользь, что поступали в Одесское мореходное училище. Скажите, что это за решение было такое? Во-первых, это было ваше решение или, не знаю, кто-то подсказал? Как отнеслись к этому ваши родители?
Н. Сафронов
―
У меня есть картина. Там такая ваза в виде бокала, самолет и корабль, и наверху роза. Мы лазили в сады, в нас там стреляли солью. Я думал, что буду садовником. А потом мы все мечтали быть летчиками, космонавтами, летал Гагарин. Потом я зачитался о пиратах и хотел быть пиратом. Ну, как бы, читал, читал. Это могло бы пройти. Но пришел выпускник нашей школы из Одесского мореходного училища. Такая красивая черная форма, так прямо похорошел - я помню, до этого был не очень выразительный. И я понял, что хочу. И после 8 класса уехал в Одессу, поступил в мореходку. Вот, хотел быть пиратом. Вот чтение литературы - о капитане Бладе, о разных таких...
Н.Сафронов: Я стал мягче, мудрее, более философично относиться к жизни. У меня нет никакой такой фобии
М. Максимова
―
Рафаэля Сабатини начитались. А родители не пытались вас отговорить от того, чтобы стать пиратом?
Н. Сафронов
―
Нет. Родители как-то всегда поддерживали все наши начинания. Например, папа из рода священников. Он тайно мечтал, что когда-нибудь кто-нибудь станет священником. Хотя советовал мне быть военным, потому что понимал, что это такой более-менее надежный хлеб. Он сам закончил танковое училище до войны и уехал на Сахалин, там воевал с японцами. Но никто никогда никого не обременял. Все как-то сами стремились к искусствам. Мама прекрасно пела. Ее приглашали в хор Пятницкого. Папа играл на аккордеоне, баяне, что-то делал лобзиком, топором, такие фигурки. То есть они были такие творческие люди. Это, наверное, сенсуально, чувственно было заложено и в нас, в детях. Один брат уехал поступать в Пензенское художественное училище. Какое-то время там учился. Потом, правда, ушел оттуда. Один уехал поступать в Петербург в училище, потом в консерваторию. То есть у всех были свои стремления. Конечно, мама переживала. Поэтому она рано ушла, в 61 год. Она плакала, когда провожала. Ну, мы были молодые, беспечные. Но никто не шел в тюрьму, не становился преступником. То есть это тоже было позитивное. И вот после того, как я проучился год, я понял, что это не совсем мое. Ловить рыбу всю жизнь, а я такой пацифист. Я думал, что это будет море, пиратство, разные гавани, заходы кораблей. Но это совершенно другое. И вот я, разочаровавшись, узнал, что тетка уезжает из Ростова-на-Дону по контракту в Сибирь. Она врач. И предложила мне пожить до армии. Я приехал, думал: что я буду делать? И вдруг вспомнил, что в школе меня хвалила учитель по рисованию. Всем отличницам помогал. И вот я без специального образования попробовал, и меня приняли. И я доказал, что могу. Я не думал, что буду художником, как я вам уже говорил. Но я доказал, что могу. На 2-м курсе сокурсник купил одну из моих работ на всю стипендию. Потом, правда, мы ее с раками с пивом всю пропили-проели. Но я узнал, что это профессия. После армии (я же ушел в армию, закончив это училище) не стало моей мамы. Я уехал в Паневежис, маленький город. А так как ничего, кроме живописи, творчества, я не имел, я ушел в театр. Я играл в ростовском ТЮЗе и ушел в театр к Донатасу Банионису. А параллельно работал на комбинате и рисовал по ткани. Потом в кинотеатре оформлял афиши. Потом я узнал, что есть русская группа в Вильнюсском институте, и я туда переехал. Поступил. Как я вам уже рассказывал, я ушел. Поэтому у меня было много колебаний. Я человек такой, очень западающий. Когда я работал в театре, моя живопись была такая очень театральная. Потом я занимался иконописью, и у меня живопись была плоскостная. Надо было всё время отойти от этого. Я помню, когда мы учились в Ростове, там на параллельном курсе мама получила польский порошок, а там был Сальвадор Дали - Ленин на рояле. Вот сейчас была выставка в Манеже, там представлена одна из этих работ, где он как тигр. И шапочка как у вьетнамцев. Вот были эти картины. Это было, конечно, невероятно. И я стал уподобляться под Дали. В те годы работал, подражая. Многие работы потом послужили для Гафта, для написания его стихов на мои картины. Потом я ушел в символизм. Первое время работал в Италии как сюрреалист. А потом здесь было модно, в конце 80-х - начале 90-х. Стал снимать Влад Листьев - «сюрреалист Никас». И как-то так пошло. Я тоже не ожидал, что когда-нибудь буду известным. Никогда не стремился к этому. Я думал, что просто хочу быть профессионалом. Хотел освоить профессию. Но когда мне предлагали снятся, я не отказывался. Так вот шло и шло. Постепенно мое имя росло.
М. Максимова
―
Свой авторский стиль вы называете dream vision. Я знаю, что у вас вышел альбом-двухтомник, посвященный этому. У нас, к сожалению, нет эфирного времени на то, чтобы описывать двухтомник. Но можно как-то коротко охарактеризовать, что это за стиль?
Н.Сафронов: Если бы не было эпидемии, наверное, где-нибудь была бы война. Она всё время нагнеталась - эта ненависть
Н. Сафронов
―
У меня сын - итальянец. Я приезжал. Он жил в Лондоне практически всю жизнь, но бабушка с дедушкой у него жили в Венеции. Я прилетал из Москвы в Вену, а он из Лондона. Мы садились на поезд и ехали в Венецию. Обычно это лето. Там всё время был туман. Туман был такой необычный - 5 утра, рассвет, испарения воды. И мне захотелось как-то отобразить этот туман. А до этого я был в Помпеях. Там настенные росписи. Я их рассматривал, как все туристы. Но там начал плакать мальчик - рыдать где-то в промежутке в стенах. Все решили, что это кошки орут, а экскурсовод-итальянец сказал: «Нет, это мальчик 2 тысячи лет назад попал в коридор времени и всё время плачет». На меня это произвело очень сильное впечатление. Когда вернулся в Москву, я начал уподобляться этой настенной росписи, полуразмытой. Потом я это.отложил. И когда уже в 80-е годы связался с Италией по поводу поездок моего сына к его бабушке и дедушке, я вдруг вспомнил и стал продолжать. И таким способом за счет лессировки, таких очень сложных экспериментальных моментов, я создал это направление dream vision. На картине всё было размыто. Зритель не всегда фиксировал внимание на эту работу. Поэтому я стал прописывать какие-то отдельные детали в реализме - небо, море или землю. И тогда внимание зрителя привлекалось. У меня были случаи, когда люди смотрели как бы вскользь, а потом возвращались, подходили, просили прощения, что они не восприняли эту работу сразу, но оценили и приняли ее как ноу-хау. Я думаю, эта работа имеет будущее. Создать новое направление вообще сложно. Вот Сотби и еще многие галереи, музеи покупают в основном эти работы. Сейчас вот одна известная галерея в Испании заказала именно работу в этом стиле - «Коррида». У них там идет прощание, скажем так, с этой историей, что убивать быков - это неправильно. Как и гусей, уток нельзя мучить с печенью фуа-гра. И вот они заказали, как память, большую работу. Я только что, недавно ее закончил. Вот сейчас закончится эта история с коронавирусом и я повезу ее туда. Они уже проплатили часть денег. Так что у этой техники есть будущее.
М. Максимова
―
Но кому-то вы в первую очередь известны как портретист. Вы сейчас как раз в первой части передачи говорили, что, например, в Турции столкнулись с людьми и как-то разуверились, ваше доверие к людям пошатнулось. Но в одном из интервью вы говорили, что, например, писали портреты и несколько раз встречались с королем Бахрейна. Каково это вообще - работать с представителями королевской семьи? Да еще к тому же Восток - дело тонкое.
Н. Сафронов
―
Вы знаете, скажу более: он должен был приехать на День Победы 9 мая в Москву и зайти ко мне в мастерскую. У меня была одна такая смешная история. Она была с королем Брунея. Один президент заказал мне портрет. Я полетел. Мне назначили встречу в 3 часа. Я пришел к пол-3-го, раньше - или в 2 часа. Через какое-то время, еще до этого времени, пришел какой-то странный человечек в какой-то китайской одежде, как мне показалось, блестящей. Говорит: «Идемте со мной». Я говорю: «Отвали, не мешай мне. У меня сейчас очень важная встреча». Потом проходит 3 часа, 4 - я жду. Все никак не реагируют. Я спрашиваю: «Когда придет?». - «Так он же был у вас. Он же вас приглашал». - «Как?!», - говорю. - «Вот этот, маленький? Это был король?!». Но, слава богу, всё обошлось. Я дал ему портрет, он даже подарил мне за это машину.
М. Максимова
―
Обиделся, нет?
Н. Сафронов
―
Нет, не обиделся. Но я не то чтобы грубо с ним. Говорю: «Не мешайте мне, типа. Идите, идите отсюда». Я всё равно говорил по-русски, он не понимал, поэтому ничего такого страшного не было. Бахрейнский король - очень милый человек, очень душевный, сердечный. Ему нравится, понимаете. Многие пытались приехать, покорить, но если не нравится, то не нравится. Вот ему понравился портрет, он показал мне своего коня. Говорит: «Это любимый конь. Хотя у него немножко проблемы с глазом, но я его всё равно люблю». Вот я хочу, чтобы он сел на коня. Я сделал набросок, фотографию. Потом он говорит: «Но надо, чтобы он был в движении». Я сделал в движении. Ему так понравился портрет, что он позвонил нашему послу и говорит: «Никас завтра приедет». Он не ожидал, что король будет звонить. Вот это отношение. Правда, один раз я прокололся. Я принес ему нефтяную скважину в подарок - тоже их, бахрейнскую. Он говорит: «Никас, при всем уважении к вам, у нас нет нефти. У нас она закончилась. Мы сами берем ее НРЗБ. У нас всегда был жемчуг». Я, так сказать, принял это с достоинством. Вернулся в Москву и начал рисовать такую большую раковину, в ней вода, а на заднем плане Бахрейн - у них есть такие два знаковые здания на берегу моря. Пишу, в процессе, готовлюсь к новой встрече. И вдруг мне звонят, говорят: «Вас ждет король». Я говорю: «Что такое?». - «А вот, нефть нашли. Больше чем в России, в 2 раза». И он говорит: «Никас же Нострадамус! Ко мне его!». Вот видите, так тоже угадал. И тоже получил очень хорошее. Я и ту работу тоже отвез. Это, как правило, очень простые люди. Знаете, чем выше люди, тем проще. С ними очень легко. Понятно, они окружены какой-то частью охраны, но у них нет такого... Знаете, мы же представляем Ивана Грозного, который кидает копье в своего сына и убивает его. На самом деле милейшие, приятные, обаятельные, интеллигентные, воспитанные, образованные. Им нечего ни с кем делить. Понимаете, злятся иногда дезовские работники, которые тебя обидели. Ты говоришь: «Газ проходит». Он говорит: «А, когда-нибудь». Вот с этими бывает сложно - с управами этими. А вот с великими... Наш президент, кстати, тоже очень простой в общении. Я общался с Тэтчер. У меня как раз Немцов тогда был переводчиком. Мы договаривались о портрете. Я сделал набросок. Тоже была милейшая в общении. Наверное, где-то на высоких трибунах они что-то доказывают и говорят жестко, мягко. Но в общении с художником - что художник? Художник всего лишь иллюстратор времени. Всего лишь, как говорится, дитя малое. С ним общаются так. С актерами - актеры бывает очень наивные, очень трогательные, душевные. Вот Эрик Робертс тоже приезжал ко мне на день рождения в прошлом году. Я нарисовал портреты его и его жены. Он прямо: «А, Никас!». Такой счастливый! Кински... То есть все люди искусства восторженные. Они какие-то невероятно приятные, доверительные. Когда у них нет опасности, что тебя кто-то заразит.
Н.Сафронов: Я не ожидал, что когда-нибудь буду известным. Никогда не стремился к этому. Просто хотел быть профессионалом
М. Максимова
―
А были случаи, когда, например, вы отказывались от каких-то заказов? Есть ли варианты, при которых вы, например, чей-то портрет не напишете никогда?
Н. Сафронов
―
Ну, Герострата точно не стал бы писать, чтобы не оставлять его в истории. С пластикой бывает много людей. Особенно сейчас всё тяжелее и тяжелее. Бывает много пластики у женщин. Ты не видишь характера. Если есть возможность, я отказываюсь. Если понимаю, что время такое, что надо, то стараюсь как-то взять старый материали попытаться. В принципе, вы знаете, любитель всегда ждет некое вдохновение, а профессионал получает заказ и выполняет. Если мучаешься между жизнью и смертью, умри. У самураев есть правило - маленьким я не понимал, что это за правило, потом понял - что не надо мучиться. Если я берусь за заказ, я его выполняю в срок, вовремя, четко. Но бывает, отказываешься. Но это бывает крайне редко. Знаете, я по пальцам могу посчитать. Одна девушка вышла - как бы, не вышла, а у нее был нефтяник, который увез ее в Лондон, где у него жена с детьми. А для нее он там построил гнездышко. Он сам такой некрасивый, рыжий, конопатый какой-то весь, маленький. Она такая высокая, модельная. И вот он говорит: «Ну что тебе еще нужно, дорогая?». - «Вот хочу Никаса Сафронова. Чтобы прилетел сюда». Вот они оплачивают дорогу, я прилетаю. И вот она меня замучила, понимаете? Я отказался от заказа. Очень выгодный заказ. Вернул назад их залог.
М. Максимова
―
Ей не нравилась ваша работа?
Н. Сафронов
―
Нет, ей понравилось. Она говорит: «Я хочу вот эту кровать. Вы знаете, на этой кровати спала, скажем, Антуанетта. Вы знаете, сколько стоят эти туфли с бриллиантами? А вы знаете, сколько этот шкаф?». Понимаете, такой ералаш! Там и шкаф, и тумбочка, и кровать. И нужно было всё это вписать. Претензии было даже не к ее лицу, а к одежде, к интерьеру. Это для меня было как-то... И вела она себя, знаете, как будто она королева. Она компенсировала эту свою некую ущербность, потому что из-за того, что он не женится, имеет жену здесь, а ее содержит как любовницу, содержанку. Я отказался. Сказал: «Возьмите деньги», и уехал. Были такие случаи. Но редкие. Пришла одна девушка вся в пластике. Еще в интернете сделала себе лицо на компьютере. Сказала: «Вот отсюда». Я тоже сказал, что не хочу. Но это, опять говорю, редкие случаи. Но они есть. Есть капризные, взбалмошные. Когда с тобой ведут себя совершенно так: вам сказали, вы делайте. Я очень мягкий, душевный человек. Я сам извинюсь тысячу раз, несмотря на известность и на статус. Я перед всеми братьями виноват, перед детьми всё время чувствую себя виноватым. В общем, я всегда чувствую себя по-христиански виноватым перед всеми. Я считаю, что должен выполнять все эти функции. Как царь - помните, «Вовка в тридесятом царстве» - красил забор. Вот я тот царь, который красит забор. Хотя, в общем, остаюсь при своем искусстве.
М. Максимова
―
У себя в Фейсбуке вы как-то написали: «Как художник, я всегда считал, что рамок у фантазии попросту не существует. Ровно так же, как не существует рамок и у творчества. Свобода самовыражения - вот что важно в любых ее проявлениях». Я хотела спросить вас про различные виды современного искусства. Тут недавно в эфире, в связи с новостями, что Петра Павленского арестовали во Франции, мы вспоминали его различные перформансы и пытались определить грань между искусством и, скажем так, хулиганством. Вот скажите, для вас эта грань где проходит?
Н. Сафронов
―
Во-первых, понимаете, когда, скажем, Перельман ходит с сеткой в магазин и отказывается от, условно, Нобелевской премии, я могу это очень ценить, уважать. Может быть, не соглашаться с ним, но это мнение. Когда Леонардо да Винчи протестует или Микеланджело говорит: «Я не буду», идет ва-банк, скажем так - я могу. Но когда это делает шарлатан, жулик, который не умеет ничего делать и апеллирует только тем, что он заявляет о себе (как те же девочки, которых мы помним по храму) - для меня это не является искусством. Оно может быть акцией какого-то протеста, еще чем-то политическим, но никак не культурным. Потому что в искусстве надо в первую очередь владеть живописью, графикой, техникой, уметь владеть своей профессией так, что тебе нет равных. А потом можно заявлять о себе: Дали разбил какую-то витрину, попал в «Таймс» на обложку. Там была его инсталляция: на манекене была голова быка. Это скандал. Но это всё равно был гений. Он всё равно большой художник, который говорил: «Совершенствуйтесь - вы никогда не достигнете вершин, но хотя бы приблизитесь». Поэтому вокруг этого очень много жуликов. Но это как бы неотъемлемая часть современного мира. Всё равно возникает много направлений, течений. Люди пытаются найти в них какие-то лазейки. Для меня это всё-таки холст, краски, твои живописные фантазии и твои представления. Есть английский режиссер - «Повар, любовник...» и «Буря» Шекспира. Питер Гринуэй. Вот он художник. Понимаете, как бы он ни фантазировал, но всякий кадр - это шедевр. Смотришь на каждый кадр его фильмов. Вот это и есть искусство. Как делал Дэвид Боуи, будучи художником - какие инсталляции, перформанс, как он работал с голосом. Вот это для меня величайшее искусство. Там можно сделать всё. Но при этом ты должен быть высоким профессионалом в своем классе. А когда человек прибивает гениталии, двери поджигает - это хулиганство. Понимаете, инсталляция, перформанс - нагадил, позвонил и убежал. Нагадил и остался: дайте по морде. Это разное понимание. В искусстве нужно в первую очередь что-то доказать, понимаете: вот я могу. И заявил на Красной площади. А потом взял и сделал такое математическое вычисление, которые вдруг открывает теорию относительности. Это Эйнштейн, и ты уже, заявив, заставил о себе говорить. Но нужно что-то сказать дальше, после того, что ты заявил. А всё остальное - от лукавого. Мне кажется, что нужно обращать на это внимание. Ведь до Малевича в 1617 году Роберт Фладд нарисовал черный квадрат. Как философия: в космосе хаос, антихаос - то есть гармония. Называлось «Великая тьма». В 1881 году Альфонс Алле нарисовал черный квадрат, назвал «Драка негров в подвале». И только Малевич обозначил это как манифест. Вот заявил, время пришло, и он состоялся как новатор. Хотя это всё уже было до него. Но время тоже подходит. Понимаете, всё-таки когда мы пользуемся, условно, роботами, какими-то технологическими новшествами, телефонами, высочайшей печатью, мы радуемся. А когда это всё разрушается молотком... Я, начиная с 80-х годов, приезжал в Лондон, за рубеж. Вот там были такие новые направления, течения. Например, человек весь день сидел в зале перед своим роялем. Потом брал молоток, долбил по клавишам и уходил. Понимаете, что это такое? Это, наверное, хорошая история - как с коронавирусом: надо задуматься, что же там должно произойти дальше, изменить твое мышление о современном образе жизни и так далее. Но всё равно сыграй так, что ты играешь лучше, чем Моцарт, лучше, чем Лист. Вот тогда да, тогда я как бы понимаю: в конце разбил этот рояль. Тогда все будут говорить. Случайно посмотрел какой-то фильм - итальянский. Режиссер «Итальянских каникул». Когда он пел только в душе. И вот в зал притащили душ, он в душе моется и поет.
Н.Сафронов: С пластикой бывает много людей. Ты не видишь характера. Если есть возможность, я отказываюсь
М. Максимова
―
Да, на сцене.
Н. Сафронов
―
Да, и у него получалось. Без душа он никак не готов петь. Тоже можно принять такой перформанс. Если великий голос, Паваротти - почему нет? Паваротти сделал бы это в душе, и я бы аплодировал. Нужно понять вот это: искусство должно быть искусством, а заявка может быть разной. Ну, кроме самоубийства или убийства кого-то, или уничтожения чего-то ценного, вечного. Вот этого я не понимаю - когда в мире есть два яйца, и ты разбиваешь одно, чтобы у тебя было только одно. Это уже болезнь коллекционеров или болезнь людей, которые и изощряются и ведут себя не совсем логично для меня. Поэтому искусство остается искусством. Оно было и будет. Будет современный театр. Я был на «Трех сестрах» какого-то известного нашего... Там стояли большие экраны и на них шел футбол. А в это время три сестры носят какие-то гардеробы, какие-то одежды. Они там ходят в трико.
М. Максимова
―
Это называется современное прочтение.
Н. Сафронов
―
Я делал с Ефремовым «Три сестры». Я ему рассказывал сюрреалистические вещи, делал зарисовки. И он был очень доволен, Олег Николаевич. Хотел, чтобы я... Меня Гафт отговорил. Сказал: «Никасевич, иди в театр и умри там. Иначе тебе надо зарабатывать деньги, кормить свою семью». Вот я жалею. Но я сделал «Пигмалион» с Джигарханяном. Вот там всё равно должна быть классика. Она должна быть вкусно подана - за счет фантазии, за счет каких-то нюансов, новшеств. Понимаете, когда не играют, а выдают, и мы только знакомимся по текстам. Когда мы не понимаем итальянский, но нам поют оперу Верди, мы трепещем. Или балет - мы не понимаем, что это «Лебединое озеро» Чайковского, но у нас возникает волнение непонятно от чего - вот это настоящее.
М. Максимова
―
Здесь мы тогда поставим запятую, потому что время у нас вышло. Это был «Разбор полета». Никас Сафронов. Спасибо, до свидания!