Тимур Бекмамбетов - Разбор полета - 2018-06-04
04.06.2018
С. Крючков
―
Добрый вечер, дорогие друзья! Это «Разбор полета». В гостях у нас режиссер и продюсер Тимур Бекмамбетов. Проведут передачу Андрей Ежов и Станислав Крючков. Вы можете нас не только внимательно слушать, но и пересмотреть потом запись этого эфира на ютьюбе, на основном канале «Эха». Подписывайтесь непременно! Ну а вам, Тимур, добрый вечер!
Т. Бекмамбетов
―
Добрый, добрый!
А. Ежов
―
Добрый вечер! Тимур, мы не будем ломать заведенную на нашем канале традицию. Каждому, кто оказывается на вашем месте, мы в самом начале программы задаем один вопрос: каким было самое непростое ваше решение, решение, над которым вы долго думали, размышляли, может быть, пожалели в итоге? Как правило, все говорят, что таких решений в течение жизни — десятки и, может быть, у некоторых сотни. Но давайте попробуем вычленить какое-то одно — самое главное, самое определяющее, возможно.
Т. Бекмамбетов
―
Вы знаете, я стараюсь забывать про все такое сложное. Даже не могу себе представить, что было. Много решений каждый день, они все сложные. Вообще свобода выбора — это, наверное, очень важная вещь для нас. Знаете, не могу даже представить себе. Может быть, когда мне было 27 лет и меня уже практически не могли призвать в армию, я уже был художником-постановщиком кино и театра. Был последний призыв, и можно было больше не ходить в армию. Я долго всячески бегал, учился. И в какой-то момент вдруг мне почему-то стало важно пойти в армию. И я решил пойти. Я был старше всех своих сослуживцев почти на 10 лет, был даже старше многих своих командиров. И вот это решение пойти в армию было сложным и, в общем, нерациональным.
С. Крючков
―
Что в не было? Вы хотели себя проверить?
Т. Бекмамбетов
―
Да нет, просто был выбор: продолжать жить, как ты жил... Я уже сделал к тому году фильм, за границей снял спектакль — и висел вот этот «должок». Может быть, это было связано с тем, что нужно было как-то закрыть страницу в жизни и начать все с нуля.
Т.Бекмамбетов: В жизни всегда есть с чем хочется расстаться
С. Крючков
―
А в этой предыдущей странице было что-то, с чем хотелось расстаться?
Т. Бекмамбетов
―
Ну, в жизни всегда есть с чем хочется расстаться. Ничего такого плохого не было. Было все очень хорошо, был успех, я был известным. Я жил тогда в Ташкенте, закончил театрально-художественный институт, был там режиссером, постановщиком фильма в качестве художника. Спектакли, слава. Поездки за границу — в те времена это было очень важно. Почему-то мне абсолютно иррационально захотелось закончить... Сейчас, задним числом, я понимаю. Потому что после этого я стал заниматься кино. Я ушел в армию. Пока я служил в армии, Советский Союз уже почти развалился. Я вернулся в 1989 году и начал заниматься кино. Мы сняли фильм про войну в Афганистане — я как раз служил в Ашхабаде.
С. Крючков
―
Вы сейчас о «Пешаварском вальсе» говорите? Но это уже 1994.
Т. Бекмамбетов
―
Но снимался он в 1991.
А. Ежов
―
Но нельзя сказать, что вы пожалели о своем поступке, об армейской истории? Она, по сути, наоборот сыграла какую-то значимую роль в вашей жизни?
Т. Бекмамбетов
―
Мне недавно рассказали, что 28 лет — это как раз тот возраст, когда нужно переворачивать страницу. Каждые 28 лет люди переворачивают...
С. Крючков
―
28 плюс еще 25. Что со времен «Пешаварского вальса» поменялось в вашей эстетике?
Т. Бекмамбетов
―
Меняется все. У меня есть родственник — вернее, был; сейчас его нет, умер. Мой двоюродный брат. Он намного меня старше. Я вырос в Казахстане, отец — казах, и семья по отцу все казахи. Они меня всегда журили, что я не знал казахского языка, что я как-то не был частью всех семейных ритуалов и очень быстро, в 17 лет, уехал учиться сначала в Москву, потом дальше. Он мне однажды сказал: «Ты знаешь, какой у нас логотип? У каждого рода есть свой логотип. Вот у нашего рода есть логотип», - и показал. Я говорю: «Ну, хорошо», Он: «А еще у нас есть слоган. У каждого рода есть свой слоган». Я говорю: «А какой же слоган у нас?» Он мне сказал — а мне было как раз лет 28. «Наш слоган звучит так: Иди туда, где трава зеленая». Вот эта фраза, которая очень по-разному может быть интерпретирована, для меня на самом деле всю жизнь является этим самым лозунгом.
А. Ежов
―
Но вот тогда, в 28 лет, вы как ее интерпретировали? Может, она стала для вас руководством к действию?
Т. Бекмамбетов
―
Ее очень трудно интерпретировать. Каждый день ты можешь интерпретировать ее по-разному. Каждый поступок, который ты совершаешь в жизни... Она помогает принять какое-то решение — твое, очень личное.
С. Крючков
―
На данный момент вы нашли свое место, где трава зеленая?
Т. Бекмамбетов
―
Нет, конечно. Это будет странно. Она зеленая на кладбище, скорее всего.
С. Крючков
―
Многие уверены, что в детстве. А каким было ваше детство? Что из него вы пронесли с собой до конца?
Т. Бекмамбетов
―
Детство было счастливое. Родители друг друга любили. И драматичное для них. Они уже были немолодые, когда поженились. Я родился, когда маме было под 40. Я рос как любимый ребенок в семье. Моя сестра — кстати, тоже журналистка — по-моему, на 14 лет меня старше. Я рос таким всеми избалованным ребенком. В маленьком городке — что, я считаю, очень важно для человека: вырасти в маленьком городке. Потому то вырасти в большом городе — это значит не иметь детства. А для ребенка мир, который ограничен — психологически очень правильная вещь. У тебя в городе один милиционер, один сумасшедший, одна проститутка... Вы видели фильм «Амаркорд» Феллини? Примерно такая вещь. В маленьком городке я вырос абсолютно комфортно. Там текла река Урал, и я лет, наверное, до 12 считал, что «урал» - это и есть река. То есть урал Урал, урал Волга, урал Москва. Ну, не до 12, может, раньше... Что «урал» - это, собственно, «река».
А. Ежов
―
Этот маленький городок, собственно говоря, сейчас располагается в Казахстане, тогда — в Казахской СССР. Вот эта этничность — как она на вас сказалась? Вы уже сказали про слоган, про логотип рода.
Т. Бекмамбетов
―
Я вырос в многонациональной семье. У меня отец казах, мать еврейка. У родной сестры отец был русский. По отцу у меня есть сестра и брат — они тоже русские, в свою очередь, по матери. Ближайший друг у меня был кореец, няня, которая меня воспитывала, была немка. И вообще город Гурьев, который сейчас называется Атырау — это город, куда на протяжении 300 лет, сначала в Российской империи, потом в Советском Союзе, потом в России, ссылали людей, от которых общество пыталось избавиться. Поэтому там собирались самые лучшие люди страны. Там были (помню, была у меня учительница) дворяне, которых сослали. Когда-то туда сослали Тараса Шевченко. То есть там такой совершенно отборный «бульон» интеллектуалов и людей со свободными взглядами.
С. Крючков
―
А лично в вас с годами этот интерес к национальному креп или по мере вашей глобализации, вашего вписывания в систему мирового кинематографа рассеивался?
Т.Бекмамбетов: Очень важно для человека вырасти в маленьком городке. Вырасти в большом городе — не иметь детства
Т. Бекмамбетов
―
Конечно. Вот вы все рассказали сами, ответили на вопрос. Сначала он рассеивался. У меня никогда не было интереса к национальности. В Советском Союзе люди не имели национальности — все были «советскими людьми». И для меня это было почти неважно. Позже, когда все разделились, страна распалась на части, и я стал много путешествовать, у меня начался процесс, когда я стал обращать внимание, и национальность стала для меня чем-то очень важным, интересным. Кто ты, какие у тебя корни? - это очень важная и интересная часть личности. В каком-то смысле у меня накопилось чувство вины за то, что я не подхватил эстафету национальных традиций, корней, каких-то знаний. Меня это интересует, но другим я уже не стану. Мы все, кто родился в Советском Союзе — на самом деле интернационалисты.
А. Ежов
―
Сейчас вы часто бываете в городе детства, в Гурьеве? Именно там. Понятно, что в Казахстане в целом вы довольно часто.
Т. Бекмамбетов
―
Я долго туда не ездил. Честно скажу, я туда поехал (удивительная вещь!) после того, как вышел «Дозор». Примерно через год — в 2005, по-моему. Вообще мне очень повезло в жизни. Чем бы я ни занимался, я был успешен в этих делах. Сначала я занимался театром, был театральным художником. Был такой театр «Ильхом» в Ташкенте. Я там был художником. Это был очень известный театр в советское время по всей стране. Потом я стал заниматься кино, рекламой. Был «Пешаварский вальс» - это был небольшой период, когда мы сняли первый фильм за очень маленькую сумму денег. Получили какие-то призы, Карловы Вары, международный фестиваль... А потом я стал заниматься рекламой. Это была реклама банка «Империал» - самое популярное из того, что я делал.
С. Крючков
―
17 роликов.
Т. Бекмамбетов
―
Да, 17 или 18, много. Они все вышли, кстати. В 90-е годы я был одним из 3-4-5 самых успешных режиссеров рекламы. А потом началось кино. Я стал заниматься кино.
С. Крючков
―
А если вернуться чуть-чуть назад: между школой, театром и армией был ведь Московский энергетический институт. Как он возник в вашей жизни?
Т. Бекмамбетов
―
А потому что у меня отец был энергетик. Мне нужно было уехать из своего города, из Гурьева, и я, желая как-то сделать ему приятное и вообще получить поддержку семьи, решил поехать в Энергетический институт. При том, что я тогда уже более-менее занимался театром. Но для меня главное было вырваться. Вырваться из провинциального города.
С. Крючков
―
Быстро пришло понимание, что это не то?
Т. Бекмамбетов
―
Я никогда не думаю: то или не то? Это происходит само собой. Я просто, когда учился в МЭИ, ходил в театр. Там был очень известный студенческий театр. Ставились пьесы Трифонова про народовольцев... Я, соответственно, больше времени проводил в театре, чем занимался физикой и сопроматом.
А. Ежов
―
А чем обусловлен выбор именно в пользу столицы, в пользу Московского энергетического института? Казалось бы, рядом Алма-Ата. Желание покорить город?
Т. Бекмамбетов
―
С 12 лет (потому что в Гурьеве летом очень жарко — комары, жара, степь, пыль) родители меня отправляли в подмосковный пионерский лагерь. Он находился под Можайском, на реке Искона. Я там 4 года спасался от жары. И соответственно, друзья... Москва в то время была фантастическая. Сейчас она — удивительный город, но по-другому. Тогда радость находиться в Москве была другого типа. Статусно он был другой. И я просто чувствовал себя здесь хорошо. В моих детских воспоминаниях самое удивительное — это когда ты приземляешься в Домодедово, потом садишься в какую-то машину и едешь. И вокруг — зелень! Кстати, к разговору о «жить там, где трава зеленая». Наверное, все-таки связано и с этим тоже.
А. Ежов
―
Визуальная составляющая в жизни Тимура Бекмамбетова, понятное дело, имеет большое значение. Напомню, что действительно Тимур Бекмамбетов, кинорежиссер, сценарист, продюсер, у нас сегодня в гостях в программе «Разбор полета». Программу ведут, как всегда, Андрей Ежов (это я) и Станислав Крючков, мой соведущий.
С. Крючков
―
Тимур, вы на определенном этапе отказались от карьеры художника. Или же она плавно переросла в режиссуру?
Т. Бекмамбетов
―
Нет, именно отказался. Это была очень конкретная ситуация. Я, по-моему, 7 лет учился на художника — театра, потом кино. А потом был очень конкретный случай, когда я в первый раз поехал в Париж. Это был 1989 год, что ли... И мне мои друзья по институту дали большую папку с работами. Сказали: «Вот едешь в Париж, там же всякие художники продавали картины. Вот ты продай, нам чего-нибудь привези». Кому что — джинсы, еще что-то... Я с этой папкой оказался в Париже и спросил у своих французских друзей: «А где здесь можно продать картины, офорты, графику?». Они мне сказали: «Вон там, на левом берегу, есть район галерей. Наверное там. Не знаем, мы не знакомы с этим». Я пошел с этой папкой, нашел этот район. И когда пошел по району парижского левобережья, где тысячи галерей на квадратный километр, понял только, что все нарисовано! Все есть, все формы! Я могу и так нарисовать — я-то учился, могу по-разному рисовать. Но такое количество, такой избыток, разнообразие предложения, что, в принципе, своих товарищей я никого не смог... Посмотрели папки, сказали: «Нет, это нам не подходит». В общем, я ходил-ходил и понял, что главным человеком в этом творческом процессе является не художник, а галерейщик. Человек, который организует экспозицию — он по-настоящему творческая личность, потому что он формирует декларацию, доходит. Я могу сделать выставку из стульев в этой аппаратной, и она, наверное, будет очень крутой, если я придумаю концепцию, придумаю, что это такое. Аполлинер, фактически создавший всю французскую художественную жизнь начала 20 века, по-моему, важнее, чем все остальные художники по большому счету. Я это ощутил. У меня был товарищ — очень хороший друг, однокурсник Максим. Он работал там, в Париже, стал очень популярным. И я просто убедился, что в этом мире художник не является решающим.
С. Крючков
―
А вот сейчас, обрисовывая эту разницу между художником и галерейщиком, нельзя ли провести параллель между авторским кино и кино продюсируемым, которое изначально ориентировано на получение прибыли, на кассовые сборы?
Т. Бекмамбетов
―
Авторское кино тоже продюсируемо, просто другими людьми с другими вкусами, с другой, может быть, мотивацией. Но оно тоже бизнес. Может быть, плохое сравнение, но люди, которые просят милостыню на дороге — это же тоже бизнес. Они же знают, где стоять, у кого просить. Просто другая форма заработка, другой процесс. Авторское кино в любом случае живет на пожертвования людей и удовлетворяет потребность людей в самовыражении. Я имею в виду меценатов и критиков. А массовое кино, зрительское... Это все равно что сравнивать цирк и кукольный театр. Примерно такое сравнение.
Т.Бекмамбетов: Мне очень повезло в жизни. Чем бы я ни занимался, я был успешен в этих делах
А. Ежов
―
Тимур, поездка в Париж была вашим первым выездом за границу? 1987 год — подозреваю, что наверное...
Т. Бекмамбетов
―
Не первым. Во-первых, это был конец 1989. А первой была поездка в Болгарию. Я поехал туда ставить спектакль — еще до армии. Поехал ставить спектакль вместе с моим другом, режиссером Марком Вайлем. Это было потрясение.
А. Ежов
―
Понятно, что страна социалистическая. Визуально что это было? Что вас поразило больше всего? Вы так рассказывали про приземление в Домодедове и последующее — казалось бы, банальная вещь. Что касается заграницы — что почувствовали?
Т. Бекмамбетов
―
В Болгарии — прежде всего это почему-то язык. Болгарский — это удивительный язык. Я тогда не так много говорил по-английски и вообще ничего, кроме русского, не знал. И для меня другой язык был удивительным открытием другой культуры. Он древнее, в нем есть какая-то древняя мрачная сила, есть какой-то другой юмор. Из каких-то визуальных образов... Это был театр, мы делали спектакль по «Самоубийце» Эрдмана в театре города Хасково. Провинциальный театр. По дороге из Софии в Бургас, где-то посередине, насколько я помню. Я жил в однокомнатной квартире в Ташкенте, и когда приехал туда, так вышло, что художнику постановки (был какой-то профсоюз болгарских художников) полагалось жить в каком-то определенном месте, на вилле. Для меня это был просто шок. В моем воспоминании это был огромный двор роз. Там стоял удивительного дизайна дом. По тем временам в СССР не было такой стильной архитектуры. Удивительный дом с какой-то удивительной деревянной резной мебелью. В общем, это было эстетическое впечатление: специальный дом, построенный для художников, которые работали в этом театре.
С. Крючков
―
А сейчас в вашей жизни остается интерес к театру?
Т. Бекмамбетов
―
У меня очень сложные отношения с театром, связанные с тем, что я очень любил и люблю театр, но, к сожалению, в моей жизни произошла серия психологических травм. Тот театр, который живет в моем сознании, сильно отличается от того театра, который я все время наблюдаю. Тот идеал театра, который существует, я нигде никогда не могу увидеть. Никогда не получается его увидеть. Мне, например, часто бывает стыдно за актеров. Я не к тому, что у нас плохие актеры — у нас хорошие актеры. Просто малейшее несовершенство в театре меня очень сильно мучает. Я не могу смотреть спектакли.
А. Ежов
―
Насколько часто бываете? Понятно дело, как зритель.
Т. Бекмамбетов
―
Не часто. 2-3 раза в год, не больше. Я говорю, для меня это не очень комфортная среда. У тебя на глазах человек вышел на сцену, что-то делает. Если он несовершенен, то в кино это прощается. Это пленка, сняли, технологический процесс, смонтировали. А здесь — все равно что видеть голого человека. Это очень редко бывает приятно.
С. Крючков
―
Тимур, сложно схватить этот идеал в категориях, но, тем не менее, если его обрисовать, каков он?
Т. Бекмамбетов
―
Не знаю, я давно не думал на этот счет. У меня когда-то была такая теория (я больше об этом не думаю), что театр интересен не темой спектакля, не игрой актера. Мне всегда в театре была интересна одна вещь — грань между тем, что ты смотришь и видишь, что они притворяются на сцене, а с другой стороны, на секунду забываешь и думаешь, что это вправду происходит. А потом вдруг пробуждаешься и понимаешь: а, это они играют. И свалиться в любую из этих крайностей означает потерять эту в хорошем смысле театральность. Сам аттракцион в том, что темой, игрой актера, декорацией, музыкой тебя, зрителя, ставят на эту грань, где ты думаешь: «Ой, это правда. Ой, нет, не правда, это играют сейчас. А, это правда!». И вот находиться на этой грани — это тот аттракцион, ради которого, по-моему, люди ходят в театр. Потому что если все там — правда, абсолютно натуралистичный спектакль, начали друг друга убивать или вести себя очень открыто, неартистично, нетеатрально, то мне, например, это неинтересно. И когда это все слишком высосано из пальца, не имеет отношения к жизни и ты не веришь, что это правда — тоже неинтересно. А нахождение на грани, балансирование на этой веревке — это то, что доставляет удовольствие зрителям. А тема, игра актеров — все служит тому, чтобы на этом балансе держать аудиторию.
А. Ежов
―
А что касается принципиальной разницы в подходе театрального режиссера и киношного — в чем она?
Т. Бекмамбетов
―
В кино совершенно по-другому...
А. Ежов
―
Технологический процесс опустим, там понятно. Я имею в виду работу с актерами.
Т. Бекмамбетов
―
Прежде всего это берется из моего представления о том, что такое театр: балансирование между правдой и представлением, шоу. А в кино этого нет. В кино ты просто засыпаешь и просыпаешься через полтора часа. Как будто ты употребил LSD и находился...
С. Крючков
―
То есть для вас в кинематографе вопрос о правде, о какой-то абсолютной истине просто не ставится? Вот это такая легенда, такая история...
Т. Бекмамбетов
―
В кино наоборот, вот это как раз и есть правда. В кино всему, что видишь на экране, ты веришь. Есть фильмы типа, там, Квентина Тарантино, где это все заведомо шоу. И то, кстати, Квентин Тарантино очень театрален, потому что он своими фильмами научился держать людей на этой грани. Когда ты смотришь его фильмы, в какой-то момент понимаешь: а, это они все притворяются. Все стилизовано, они используют оммаж, какие-то референсы, это все шоу. Но в какой-то момент забываешь и вдруг начинаешь сопереживать героям. Он очень театрален, его фильмы похожи на театральные постановки — в хорошем смысле слова.
А. Ежов
―
Режиссер, сценарист, продюсер Тимур Бекмамбетов в гостях в программе «Разбор полета». Мы обязательно поговорим о кино в следующей части программы. Сейчас в эфире «Эха» краткий выпуск новостей, а через 5 минут мы вернемся в эту студию.НОВОСТИ. РЕКЛАМА.
А. Ежов
―
Возвращаемся в студию! Сегодня мы общаемся со сценаристом, продюсером, кинорежиссером Тимуром Бекмамбетовым. Здесь в студии Андрей Ежов (это я) и Станислав Крючков — мой соведущий, как всегда, в программе «Разбор полета». Средства связи, к сожалению, не работают, потому что работаем мы в записи.
С. Крючков
―
В предыдущей части мы начали говорить о театра, и я думаю, сейчас будет вполне логично обратиться к кинематографу. Вернее, к тем его — даже не знаю как сказать — суррогатам, не суррогатам, которые возникли в вашей жизни в середине 90-х. Вот вы упоминали о серии роликов для банка «Империал». Я как-то так походя произнес это слово. На самом деле, ведь уже не одно поколение вспоминает. Как это произошло? Кто пришел с предложением и почему реклама вдруг стала такой? Не рядовой, не банальным выступлением самодеятельного коллектива, каковым оно было в начале 90-х.
А. Ежов
―
«Вентиляторный завод» вспоминается.
Т.Бекмамбетов: Тот театр, который живет в моем сознании, сильно отличается от того театра, который я наблюдаю
Т. Бекмамбетов
―
Честно вам скажу: это не моя заслуга. В смысле, я не инициировал этот проект. Это был замечательный человек, мой друг Михаил Лесин, вместе с которым мы создавали в начале 90-х агентство «Видео Интернешнл». И был, и есть удивительный человек Сергей Родионов, который был владельцем банка «Империал». И так получилось, что по каким-то ведомым только Родионову мотивам (потому что у его банка было только 2 клиента - «Газпром» и «Лукойл», больше клиентов тогда, по-моему, не было) ему нужно было поддерживать статус реального большого банка. Я плохо знаю, не интересовался. Он решил, что много средств, большие клиенты, и нужно как-то создавать образ. Что-то хорошее делать, короче говоря. Мотив у него был делать что-то хорошее. Он тогда говорил: «Давайте сделаем что-нибудь для детей». Кстати, это очень похоже на менталитет сегодняшних людей, как ни странно. Вот это желание делать что-то хорошее и кураж у Сергея было — то, что сегодня очень современно. Он сказал: «Давайте будем для детей». А что для детей? «Давайте что-нибудь поучительное, но только чтобы было не скучно». В общем, решили: давайте рассказывать истории про царственных особ — поучительные истории, исторические анекдоты. И вот мы начали их снимать — с 1992 года, что ли. В 1993 вышла первая серия, и дальше мы снимали каждый год примерно по 4 ролика вплоть до 1998, когда все развалилось. Случился кризис, рухнула вся финансовая система и так далее. Это было самое удивительное время в моей жизни. У нас с Сергеем были очень интересные отношения. Я приносил какие-то анекдоты — собирал их где-то, друзья рассказывали. Про Тамерлана мне рассказал товарищ с Ташкента, Тимур Кабулов. Про Екатерину — еще кто-то. Я занимался тем, что собирал исторические байки и анекдоты. Многие, кстати, еще не экранизированы, остались у меня в голове. Потом я приходил к Сергею и рассказывал ему. У нас был только один принцип отбора историй: хочется плакать или не хочется? Ну, «плакать» в переносном смысле — от восторга, грусти, жалости или его-то еще. То есть, есть катарсис или нет катарсиса, если переводить на профессиональный язык. Почему это произошло? Тогда не было кино. Все кинотеатры в 1992-1993 году в России были закрыты. Там открыли мебельные салоны, продавали всякие зубные щетки и так далее. Система советского кино рухнула, никто не хотел смотреть, появились VHS-кассеты. Впервые настала возможность смотреть американские фильмы. Соответственно, все стали смотреть фильмы дома на видео, а русские фильмы в кинотеатры, в прокат больше уже не выходили. Кинотеатры развалились, в кинотеатрах стало выгоднее торговать мебелью. А я был молодым кинематографистом. Мне же нужно было облечь свои высказывания в какую-то форму, чтобы они доходили до зрителя. И я конечно же попался на этот империаловский наркотик. Это была удивительная вещь: Сергей Родионов и банк «Империал» финансировал не только производство этих коротких историй, но и дистрибуцию. Дальше он целенаправленно финансировал показ этих 4 роликов в год по центральному телевидению в огромном количестве. Конечно же, успех этой компании, может, и связан как-то с нашим творчеством, но в большей степени он связан с той целеустремленностью, с которой Сергей тратил деньги, чтобы показывать людям эти маленькие образовательные фильмы. Это продолжалось почти 5 лет, и за 5 лет он сумел создать бренд. Был ли в этом какой-то коммерческий расчет? Я не думаю.
А. Ежов
―
Эта серия роликов для России, думаю, была беспрецедентна для того времени — просто с точки зрения продакшна. У вас был какой-то ориентир в плане рекламной индустрии какой-то конкретной страны, где уже так делали тогда, в 90-е годы? Или вы сами это все придумали?
Т. Бекмамбетов
―
Нет, мы сами все придумали. У нас не было никаких референсов. Мы просто сами начали это делать. Сделали первый, второй, третий. Увидели, что людям нравится. Я впервые испытал в хорошем смысле славу — не потому что меня знали по имени, а потому что я выходил куда-нибудь в булочную за хлебом, а там какие-то бабушки обсуждали: «до первой звезды нельзя», Суворов. То есть вся страна обсуждала это. И это во многом меня сформировало, потому что дальше отказаться от этого наркотика популярности того, что ты делаешь, очень сложно. Ты знаешь, что тебя смотрит 100 миллионов человек, и то, что ты делаешь, влияет на огромное количество людей. И это влияние впечатывается в твою ДНК. Дальше делать фильм, который смотрит мало людей, очень трудно.
А. Ежов
―
В каком случае режиссер чувствует больший фидбэк: когда видит свою работу по телевидению или в кино? Или это вообще несравнимые вещи? Для вас как?
Т. Бекмамбетов
―
Знаете, в кино больше. В кино ты сидишь в зале с другими людьми и переживаешь эту эмоцию зрительного зала. А телевидение — ты просто сидишь, смотришь сам и представляешь, что еще, наверное, это смотрит 10 или 20 миллионов человек. Можно еще статистику посмотреть. Но я думаю, это не то же самое.
С. Крючков
―
В этом смысле вы, видимо, ощутили это различие в потребителе кино, приехав в Голливуд, Лос-Анджелес? Потому что здесь вы работаете на аудиторию в 150 миллионов, а там аудитория...
Т. Бекмамбетов
―
Миллиарды. Да, но я туда за этим не ездил. Это стечение обстоятельств. Как это все произошло? Я в 2002 сделал маленький американский B-movie — это означает фильмы, которые очень дешево стоят. И Костя увидел этот фильм. Мы с ним были знакомы. У него как раз была идея делать «Дозоры», книжка лежала. Правда, и другие люди хотели это делать. Короче говоря, была идея снять телевизионный сериал «Ночной дозор», и мы запустили его как сериал. Это были 4 серии сериала. В конце концов та энергия и та безответственность, с которой мы взялись за дело, привела к тому, что это превратилось в кино. Потому что амбиций у нас было больше, чем бюджета, и больше, чем то, что планировали продюсеры — Костя и Анатолий Максимов. Мы как-то совершенно органично после первых 3-4 дней съемок согласились, что нам надо сделать кино. Дальше все получилось, мы выпустили первый фильм. Во многом благодаря усилия Кости он смог получить поддержку, которая позволила ему стать событием. Мог остаться незамеченным. Если бы не было этой поддержки, он, может быть, был бы хорошим фильмом, но никем не замеченным. Много хороших фильмов, которые так и не стали событиями. Но тут все совпало. Я оказался в Америке как раз после сенсационного результата нашего проката здесь. Оказался там, и там получилась удивительная вещь. Небезызвестный теперь Харви Вайнштейн, который очень хотел получить этот фильм, создал такой хайп в Лос-Анджелесе, что все стали гоняться за этим фильмом. Он первым публично позвонил нам в понедельник после первого уик-енда. Сказал: «Я посмотрел фильм, он гениальный. Хочу работать с вами. Завтра к вам прилетит Джон, вы с ним подпишете контракт, и послезавтра мы начинаем работать». То есть он очень агрессивно себя повел.
Т.Бекмамбетов: Я никогда не думаю: то или не то? Это происходит само собой
Дальше мы полетели в Лос-Анджелес: я, Костя Эрнст и Анатолий Максимов. И там, к удивлению Харви Вайнштейна, Костя оказался гораздо большим дипломатом, коммерсантом. Потому что очень быстро оказалось, что Харви Вайнштейн не единственный, с кем ведутся переговоры. Появилась компания Fox, которая тоже захотела участвовать в проекте: купить его и показывать по всему миру. Это очень длинная история. Там была смешная история. Когда мы договаривались, кто купит фильм, Харви Вайнштейн на встречу, чтобы уговорить нас, привел Квентина Тарантино, чтобы он поговорил со мной отдельно. Мы сидели в какой-то комнате на 8 этаже и не знали, о чем говорить, потому что его привели, чтобы он меня уговаривал, и мы говорили про какие-то совершенно другие дела. И фильм Вайнштейн так и не получил — он попал в Fox. Дальше — удивительная вещь. Поскольку я никогда не планировал никакой карьеры в Голливуде, у меня к тому моменту все было достаточно успешно и хорошо здесь, я никаких особенных усилий не прилагал для того, чтобы там получать работу. Я подозреваю, не могу сказать точно, могу сейчас только анализировать, как мне кажется — но я просто был настолько свободен, у меня не было страха — было любопытство, была куча каких-то проектов, мне присылали сценарии, я читал, встречался, критиковал, говорил: «Мне это не нравится». То есть я себя вел так, как вел бы себя в Москве. И скорее всего когда люди, которые сами всего боятся — они же все боятся: там же большие деньги, риски — видят человека, который не боится, у них сразу возникает интерес к этому человеку. Потому что он их как бы защищает от их собственных внутренних страхов «а вдруг что-то не получится?». Я помню очень хорошо: когда делал фильм «Особо опасен», ночью придумал, что нужно, чтобы Джеймс МакЭвой, чтобы прорваться в фабрику и отомстить за убитого отца, кормит мышей взрывчаткой и надевает на них электронные часы, которые служат детонатором. Я с этой идеей утром пришел на студию Universal и президенту и каким-то еще людям начал рассказывать этот бред. У них было очень удивленное лицо: как кормить мышей взрывчаткой и потом этих мышей взрывать? У них это не могло сложиться. Англосаксонское мышление же мыслит прецедентно. И это было ни на что даже близко не похоже. И только благодаря одному человеку, который там защищал меня и все эти сумасшествия... Пули, летающие за угол... Все эти идеи и та непосредственность и бесстрашие, с которым я их обсуждал, вызвали...
С. Крючков
―
А сегодня в своих продюсерских проектах вы легко отзываетесь на такого рода сумасшествия режиссеров?
Т. Бекмамбетов
―
Ну, вы «Хардкор» посмотрите — поймете, как мы отзываемся. Или фильм «Убрать из друзей», который снял Леван Габриадзе. Или первый фильм «Горько». Это все то, что я хотел бы делать, но, к сожалению или к счастью, есть другие люди, которые могут это сделать лучше. Я стараюсь реализовываться через других людей.
А. Ежов
―
Поработав в Голливуде, вы определили для себя, в чем принципиальное различие подходов их и нашей системы кинематографа? Я понимаю, что это широкий вопрос...
Т. Бекмамбетов
―
Абсолютно бессмысленный, честно сказать. Потому что и у них нет никакой системы, и у нас нет. У них есть продюсеры, которые снимают фильмы, пытаясь угадать, что важно, что будет пользоваться спросом — и у нас есть продюсеры, которые пытаются угадать, что будет пользоваться спросом. У них есть продюсеры, которые делают то, что они любят — и у нас есть продюсеры, которые делают то, что они любят, не думая о том, как там оно все дальше пойдет.
А. Ежов
―
Если все одно и то же, почему все-таки такие разные показатели.
Т. Бекмамбетов
―
А они уже давно не разные. Если вы посмотрите статистику этого года, то показатели в России уже далеко не разные. На сегодня, я думаю, доля российских фильмов — процентов 30, наверное, точно. Может, больше, может, 40% - сбор, интерес аудитории к российским фильмам. Просто так получилось, что какое-то время был комплекс неполноценности, и только немногие продюсеры могли позволить себе делать то, что они любят, во что они верят. Все остальные старались что-то угадать. Соответственно, это было очень неэффективно в смысле бизнеса. Если говорить про фильм «Ночной дозор», то у него нет прецедентов. С какого перепугу Костя разрешил делать фильм про вампира в Москве, когда не было никаких аргументов, что так надо делать? Это как раз любопытство и желание высказываться. Или, например, несколько лет назад, когда сделали фильм «Легенда № 17»: не было фильмов про спортсменов, про настоящих героев. Были, наоборот, комедии, все смеялись над собой, иронизировали над нашей жизнью. И кто-то вдруг решил, что надо делать героическое кино, про героев. Это — вера. Это Леонид Верещагин, какой он, во что он верит. Поэтому я думаю, что нет никакой разницы. Просто в Америке больше денег, больше средств и больше экспертизы работать для международного рынка. Делать то, что могут смотреть в разных странах. Они это научились делать.
А. Ежов
―
Фокус-группа.
Т. Бекмамбетов
―
Не фокус-группа, просто у них в каждой стране открыт офис. У компании Universal в Китае, в России, в Индии, во Франции, в Германии есть свой офис. Когда у российского кино будет офис в каждой стране, будет финансирование этого офиса, будут думать, как продвигать наши фильмы на данной территории, думаю, будет тот же самый эффект. Просто нужно много денег.
А. Ежов
―
Режиссер, сценарист, продюсер, клипмейкер Тимур Бекмамбетов — гость программы «Разбор полета». Кстати, что касается клипмейкерства: это тоже какая-то случайность, тоже предложение, на которое вы согласились?
Т. Бекмамбетов
―
Да, случайность. Так получилось. Даже не помню, когда я снимал первый клип... Все в жизни — случайность, если честно. Во всяком случае, в моей. Первый клип я снял до того, как снял фильм. Это был 1989 год. Саша Войтинский — есть у меня такой друг — Сергей Трофимов и Дмитрий Юрков. Это тогда была наша компания. Войтинский сейчас режиссер, который снимает «Метод». Трофимов — это, наверное, самый из немногих востребованных операторов в России. Дмитрий Юрков — студия «Даго», производящая фильмы. Они в том числе продюсировали «Адмиралъ». Мы тогда собрались. У Саши Войтинского был товарищ Саша Буняк. Они жили на Семеновской. У Саши Буняка был друг, который открыл банк — один из первых в России. Назывался он «Кредит-Москва». Мы снимали клип для Саши Войтинского. У него была студия музыкальной группы. Располагалась она в подвале сумасшедшего дома, которым руководила его мама. Такая вот компашка. Мы решили снять клип для его группы. Сняли клип, потом Саша Буняк показал своему другу, который только что открыл банк «Кредит-Москва». Те сказали: «А можете рекламу снять?». Мы сказали: «А что это такое?», - «А вот реклама, по телевизору показывают». Мы тогда не видели никогда рекламы по телевизору, в СССР не было рекламы, а телевизионной особенно. И дальше мы начали заниматься рекламой. То есть клип, музыкальное видео было первым, что мы сняли здесь, в России. Это был клип собственной группы Саши Войтинского. Называлась песня “Emerald Beast”, я помню. По-английски. А потом — только в конце 90-х: Чичерина, «Запрещенные барабанщики»... Какие-то клипы снимал, но это не было никаким бизнесом — просто любопытством, интересом.
Т.Бекмамбетов: Люди, которые просят милостыню на дороге — это же тоже бизнес
С. Крючков
―
То есть часто так: захотел — сделал. А если возвращаться к разговору о том, что люблю и во что верю: где здесь место высказыванию Тимура Бекмамбетова? Каково оно?
Т. Бекмамбетов
―
Это же и есть высказывание — делать то, что ты любишь.
С. Крючков
―
То, что ты любишь, обязательно должно монетизироваться? Или можно просто по фону...
Т. Бекмамбетов
―
Вообще в жизни ничего обязательно не должно. Если связь между тем, что ты делаешь то, что любишь, и успехом — то конечно, это обязательное условие. Я не знаю ни одного успешного проекта, который сделал человек, который сделал это не любя — не вкладывая в это душу и не переживая за это. Такого не может быть просто по определению. Не имеет смысла, это абсурд. Ну нет, наверное, может быть, но я просто думаю, что это будет исключение.
А. Ежов
―
Мы начали программу с вопроса о самом сложном вашем жизненном решении. О каком решении вы думаете сейчас? Может быть, оно занимает большую часть ваших мыслей. Что планируете?
Т. Бекмамбетов
―
Мы последние 5 лет... Как водится, идем туда, где трава зеленая. Мы изобрели новый тип кино. Мы называем его «скринлайф». Это фильмы, где действие происходит на экране наших девайсов: компьютеров, телефонов. До нас такого кино не было. Мы сделали первый в истории полнометражный фильм, который шел во всех кинотеатрах мира. Назывался он по-английски “Unfriended” - «Убрать из друзей» по-русски. Это было (и есть) кино, которое, по-моему, изменяет понятие кинематографа. Потому что кинематограф посвящен физическому миру. Камеры снимают людей, объекты, события физического мира. А мы стали снимать фильмы о событиях и объектах виртуального мира, мира наших экранов. Я глубоко убежден, что события, которые происходят на наших экранах, сегодня не менее важны, чем события, которые происходят в физическом мире. Мы, проводя сегодня большую часть времени перед экранами своих девайсов, поневоле (нас же никто не заставляет, это важная вещь для нас) совершаем там много поступков и делаем очень много моральных выборов. В физическом мире ты видишь человека с телефоном, и кажется, что ничего интересного, важного, драматичного у него в жизни не происходит. А когда заглянешь в его экран, побудешь на его экране несколько минут, увидишь, как много он совершил поступков, пережил. Все эти переживания видны на экране. Более того: если ты будешь просто снимать его камерой, ты этого никогда не увидишь. Соответственно, камерой сегодня уже нечего снимать. Она больше не рассказывает о духовном мире человека. И потом, мы за тысячелетия так хорошо научились врать — лицом, голосом, походкой, но на экране мы еще не научились врать. Если я вижу экран человека, то я оказываюсь внутри этого человека. Я вижу, как он пишет, стирает, как он нервно ищет мышкой, как убрать файл.
С. Крючков
―
А это честно? Мы не подсматриваем?
Т. Бекмамбетов
―
Подсматриваем. А в жизни разве честно снимать кино, подсматривать за жизнью других людей? Просто современная жизнь человека поделилась между двумя мирами. И я предполагаю, что все больше интерес и важность событий смещается в область разговоров по скайпу, получения каких-то смсок. Это очень важно. Вам пишут — не знаю, какой сейчас пример привести... «Ты мне должен денег. Можешь отдать?». Ты пишешь: «Да, конечно», потом стираешь, пишешь: «Слушай, а можно завтра?», потом стираешь и пишешь еще: «У меня тут проблемы случились». И я, если вижу этот процесс, очень понимаю, что происходит в душе человека.
А. Ежов
―
Критически быстро у нас подошло к концу эфирное время. Это была программа «Разбор полета», гостем которой был кинорежиссер, сценарист, продюсер и клипмейкер Тимур Бекмамбетов. Большое спасибо, что нашли время прийти к нам в студию. А программу, как всегда, провели Станислав Крюков...
С. Крючков
―
...и Андрей Ежов. До встречи!