Сергей Рязанский - Разбор полета - 2018-04-09
09.04.2018
Ст.Крючков
―
21 час 3 минуты в российской столице. В гостях у нас сегодня Сергей Рязанский, летчик-космонавт, герой России, а еще писатель, фотограф и далее по списку. Сергей, здрасьте!
С.Рязанский
―
Здрасьте!
А.Ежов
―
Я напомню, что нас можно на YouTube-канале «Эха Москвы», но в этот раз прямой трансляции не будет, мы работаем в записи, так что на официальном аккаунте «Эха Москвы» найти эту запись можно. Сергей, начнем с традиционного вопроса, который мы задаем всем гостям без исключения в этой программе: каким было ваше самое непростое, самое выстраданное решение, к которому вы, быть может, долго шли, в итоге к нему пришли, и, соответственно, возможно, удовлетворены его результатами? Многие говорят наши гости, что их было несколько, этих решений, но давайте попробуем самое такое яркое одно найти.
С.Рязанский
―
Наверно, ключевое было в 90-е годы, оставаться в науке или нет, поскольку учился я как раз в начале 90-х, в середине 90-х российская наука, а я мечтал быть ученым с 1-го класса, российская наука рухнула, все, кто мог, уехали на Запад, все, что осталось в России в тот момент, было достаточно, своеобразно низкого уровня. И мечтой многих моих однокурсников тогда и просто выходом единственным из сложившейся ситуации было либо менять сферу деятельности, либо уезжать на Запад, и многие сделали либо то, либо другое.Я один из немногих, кто оказался в науке, при этом подрабатывая чем мог. При этом диплом МГУшный я делал в Штатах, потом оказался здесь, потом снова был отправлен в командировку в Штаты, потом вернулся обратно. И понял, что уезжать я туда точно не буду, совсем не мое. И, с другой стороны, я попал в очень хорошее место, где российская наука еще была на достаточном уровне.
А.Ежов
―
Сейчас к командировке этой в Штаты вернемся. В что, в принципе, послужило толчком вот именно поступить на… Понятно, МГУ – это для многих жителей московского региона, москвичей выбор вполне очевидный. А биологический факультете – как так вышло? Потому что, мне кажется, в те годы конкурс был гораздо серьезнее, чем сейчас, и вы этот вызов приняли, получается.
С.Рязанский: И понял, что уезжать я в Штаты точно не буду, совсем не мое
Ст.Крючков
―
Вы же в 1991 поступили, да?
С.Рязанский
―
В 1991, да. Ну, я с 1-го класса мечтал быть биологом-ученым, не просто ученым, а именно биологом.
А.Ежов
―
То есть здесь сюрпризов не было.
С.Рязанский
―
Сюрпризов не было, кружки были только биологические. Единственное, что с возрастом менялось направление биологии, то есть сначала это была ботаника, потом была какая-то там, зверюшки, еще что-то, потом ушло в биохимию, микробиология, биохимия, и в итоге заканчивал кафедру вирусологии, то есть мельчал.
Ст.Крючков
―
А космонавтика в этом смысле – это продолжение вот этой истории биологических исследований или вариаций на тему?
С.Рязанский
―
Космонавтика – это вот именно то место, где российская наука в 90-е годы оказалась не то что на хорошем западном уровне, но выше западного уровня, поскольку мы обладали уникальными технологиями, которые просто никто в мире повторить не мог. Биоспутников у американцев не было, у них были пилотируемые полеты, но не длительные, то есть они отставали от нас ну очень сильно. Поэтому любой российский ученый, появлявшийся на конференции научной или выступавший со статьей в каком-то журнале, он априори пользовался спросом, он был просто уникальный специалист.
Ст.Крючков
―
И как вот это все в вашей жизни возникло? Университет, диплом, вы уже в этой сфере или еще только мечтаете о приближении к ней?
С.Рязанский
―
Нет, когда я защитил диплом, диплом был кафедры вирусологии, тематика – эмбриология, а в общем это называлось биохимия. Потом так получилось, что вот я попал в Институт медико-биологических проблем, институт, где биология и космос сошлись вместе, потому что это институт, занимавшийся медицинским сопровождением полетов плюс биоспутниками. И я попал на биоспутники сначала. Потом, когда программа биоспутников была закрыта, я перешел на обследование уже космонавтов до и после полета, принимал участие сам испытателем в наземных каких-то исследованиях, то есть НРЗБ и так далее, изоляция. И потом из тех, кто принимал участие в этих экспериментах, из испытателей решили набрать ученых, и вот таким образом я попал в отряд.
А.Ежов
―
Космонавт-испытатель Сергей Рязанский, 117-й космонавт мира, у нас в гостях в программе «Разбор полета». Вы уже сказали, что вы писали итоговую дипломную работу в Штатах. Как так получилось, и почему вы решили, что туда не вернетесь? Давайте по порядку об этой истории.
С.Рязанский
―
Получилось, что помогли мне знакомые пристроиться в лаборатории как summer student.
А.Ежов
―
А это территориально где? Просто ц нас много слушателей, у нас есть и в Штатах в том числе, поэтому, я думаю, многие, возможно, даже там работают.
С.Рязанский
―
Тогда диплом я делал, Вашингтон, NIH, National Institutes of Health, там был Human Health and Child Development, департамент. Очень интересная работа, безумно богатая лаборатория, очень интересные специалисты. По крайней мере, что мне это дало, мне это дало свободный английский.
А.Ежов
―
Что для космонавта немаловажно, скажем сразу.
С.Рязанский
―
Между прочим, английский сейчас стал одним из вступительных экзаменов в отряд космонавтов российских.
Ст.Крючков
―
А русский для американских космонавтов?
С.Рязанский
―
Нет, они просто дальше его учат, а вот у нас английский стал одним из вступительных.
А.Ежов
―
Ну, они проходят подготовку, насколько я знаю, и здесь уже успевают научиться во многом из-за этого.
С.Рязанский
―
Да, и, более того, у них специально есть командировка по изучению русского языка. Они живут в семьях, гуляют по Москве и тем самым изучают русский язык.
А.Ежов
―
Так почему же вы не остались в Штатах? Хотя, мне кажется, все к этому, наверное, располагало, учитывая неблагоприятную тут же экономическую и социальную обстановку здесь, и все-таки Сергей Рязанский решил выбрать другой путь. Как так получилось, что вас там, может быть, не устроило?
С.Рязанский
―
Мне не хватило душевного общения, которое присутствует у нас, в нашем обществе. В американском обществе все-таки общение, это мое субъективное мнение, очень формально, таких вот теплых, дружеских отношений, хотя я очень общительный человек, я там не почувствовал. Плюс здесь оставались, конечно, друзья, и мне этого очень не хватало, я себя там чувствовал, в общем, одиноким. И, с другой стороны, потом, когда я позже уже поехал в командировку, я все-таки для себя все равно взвешивал, потому что я же хотел наукой заниматься, а наука там, конечно, обеспечивалась, интересно, там и грантовая система была, когда у нас в 90-х годах грантов почти не было. Но потом я понял, что для меня все-таки близкие люди рядом – это гораздо важнее.
А.Ежов
―
А вы не допускаете, что это была история, которая, возможно, была связана с тем, что вы недостаточно времени провели просто в Штатах, и, будь вы там на несколько лет больше, соответственно, и отношения бы наладились, возможно, с теми же самыми американскими вашими коллегами? Или вы для себя это как поняли в какой-то момент, так и решили, поеду обратно?
С.Рязанский
―
Интересно, на самом деле, потому что парочка моих однокурсников в какой-то момент рвались обратно в Россию, уже уехав туда, подав на Green Card практически получив. Им тоже было плохо. И уже все, собирались переезжать, но в какой-то момент что-то адаптировалось, что-то там изменилось, какую-то работу надо было доделать. В итоге оба женаты, оба счастливы и, в общем, прекрасно там живут и работают. То есть, наверное, я раньше понял, что не мое, и не было препятствий вернуться обратно, и, в общем, на самом деле, наверное, это оказалось таким ключевым моментом, потому что дальше уже жизнь изменилась совсем.
А.Ежов
―
Предположим, остались бы вы в Штатах, ну, теоретически, чисто теоретически, вы бы могли стать, как вам кажется, астронавтом НАСА, или там такого социального лифта, такого роста, он был бы вряд ли достижим для вас, как вы думаете?
С.Рязанский
―
Я уверен на 100%, этого бы не получилось.
А.Ежов
―
А в чем причина? Там просто разница подходов именно в подготовке, или просто не принято так, допустим? Или в чем-то другом причина?
С.Рязанский
―
Во-первых, там достаточно специфический отбор в отряд астронавтов, своеобразный, квотируемый, и квоты на русских там нету, скажу так.
А.Ежов
―
То есть в этом проблема.
С.Рязанский: В 90-е годы мы обладали уникальными технологиями, которые никто в мире повторить не мог
С.Рязанский
―
И плюс я же все-таки, и тогда, и сейчас, я же абсолютно обычный человек. А где обычный человек – и где космос? Попал-то я в отряд волей случая, когда подошли и просто сказали: «Ты! Не хочешь ли написать заявление?». – «А что, можно?». – «Попробовать можно». То есть я вообще, даже и в мыслях у меня не было, что когда-то предложат, и попаду вообще в отряд космонавтов, который, в моем представлении, это была просто элита из элит. Идеальное здоровье. У меня совершенное не идеальное здоровье, оно просто хорошее. Это уже потом, пообщавшись с нашими врачами, они говорят: идеально здоровых людей нет, есть недообследованные.
Ст.Крючков
―
Сергей, а что отличает американскую систему отбора в этом смысле вот радикальным, коренным образом от нашей?
А.Ежов
―
Там же тоже есть, насколько я знаю, и военные летчики, и ученые в том числе, медики, биологи.
С.Рязанский
―
Там есть целевые программы, и люди долгосрочно видят: вот этот человек представляет прослойку населения определенную, например, испаноговорящую. Он нам нужен. Он слетает, потом это будет хороший пиар для нас.
Ст.Крючков
―
То есть даже такие факторы рассматриваются?
С.Рязанский
―
Абсолютно. И они очень тщательно подходят, смотря, что, значит, хорошо, у нас здесь должно быть столько-то девочек, столько-то мальчиков, а здесь должно быть столько хиспаников, столько еще кого-то. И все это продумано и расписано, потому что они понимают, что им надо представлять в каждую социальную группу, чтобы был свой посол, пропагандист космонавтики. И они в общем-то это и не скрывают. Это хорошая такая у них, продуманная стратегия.
Ст.Крючков
―
Помните свой первый день, когда вы стали членом отряда космонавтов?
А.Ежов
―
Там удостоверение специальное выдается? Какая атрибутика вообще у этого всего, скажите.
С.Рязанский
―
Вы знаете, очень смешно, на самом деле, потому что, когда тебя приняли в отряд космонавтов, твоя должность в трудовой книжке звучит «кандидат в космонавты», такой недочеловек. То есть ты еще, ну, так, посмотрим, что из тебя получится.
А.Ежов
―
Ну, вполне уже неплохо, я хочу сказать.
С.Рязанский
―
И дальше ты 2 года пашешь как бобик, сдавая за полторы сотни зачетов, экзаменов, проверок, для того чтобы выйти на вожделенный госэкзамен, это устный экзамен, сдаешь ты его примерно 4 часа перед аудиторией в 100 преподавателей одновременно по куче предметов, и только после этого ты получаешь диплом космонавта.
Ст.Крючков
―
А после того, как ты сдал этот экзамен, это уже гарантия того, что рано или поздно ты вот там, на орбите, окажешься?
С.Рязанский
―
Вот это специфика нашей профессии, что гарантий никогда не бывает. Есть люди, которые получили диплом, потом провели в отряде 10 лет, 15 лет – и никогда не полетели.
Ст.Крючков
―
А запись в трудовой книжке у них меняется, они становятся после этого космонавтами, пусть даже не летавшими космонавтами?
С.Рязанский
―
Да, абсолютно верно. Как только ты получил диплом космонавта, то запись в трудовой книжке – «космонавт-испытатель».
А.Ежов
―
Смотрите, вы сказали о большом количестве экзаменов, большой подготовке. А что она в себя включает, это непосредственно из кандидатов в космонавты, включает ли в себя, не знаю, изучение приборной панели «Союза», условно говоря? Или это уже дальше идет? Собственно, после того, как вас зачислят в отряд, вы уже начинаете непосредственно целевую подготовку к полету, или это начинается раньше? Просто мне понять, как это в ступенях, что называется, выражено.
С.Рязанский
―
Это все достаточно своеобразно. Включает, на самом деле, в себя все, просто неглубоко. Тебя потихонечку погружают на определенный уровень. Кандидат в космонавты должен пройти все: и инженерные системы, и астрономию, и английский, и медицинскую помощь, и наука, там, физика, биология и так далее, и прыжки с парашютом, полеты с самолетом, программирование, работа под водой, выживание в лесу, в пустыне, и так далее, и так далее. У тебя огромное множество различных дисциплин: звездное небо, еще чего-то.Потом, когда ты получил диплом космонавта, вроде бы все, ты такой умный – начинается более подробное изучение всех систем корабля, всех систем станции, и здесь уже оценивают… это еще примерно 2 года, и здесь уже оценивают, может ли человек практически работать, и в какой очередности его включать в экипаж.
А.Ежов
―
Может быть, вы работали, общались, я думаю, безусловно, со своими коллегами, которые имели прошлое именно в военно-воздушных силах. Они рассказывали, или, может быть, вы просто наблюдали за ними, им проще готовиться вот к этой миссии условной? Ну, просто потому что они знают какие-то базовые основы, они летчики элементарно, в отличие от вас, которые, в принципе, как вы сами сказали, пришли более или менее случайно. Или это одинаково сложно для всех?
С.Рязанский
―
Мне, конечно, было потяжелее, потому что у меня не было вот этой инженерной базы, я биолог. Но, с другой стороны, плюс ученого в том, что ученый обязан по сути своей работы много читать и много информации анализировать, перелопачивать, расставлять приоритеты. Им в этом сложнее, потому что огромный поток информации, которая сваливается на бедного летчика, - это, в общем, как Ниагарский водопад, и ему надо учиться, сидеть. И это тяжело, и поэтому я думаю, что тяжело было всем. Чуть легче, наверное, инженерам, которые закончили МАИ, Бауманку: это все-таки хорошее инженерное образование, и, в общем, люди достаточно начитанные, достаточно широко образованные и грамотные. Им, наверное, было попроще.
Ст.Крючков
―
Кстати, вы, не имея инженерной базы, первый свой полет как раз-таки совершили в качестве бортинженера станции.
С.Рязанский
―
Да, так получилось, что я стал первым бортинженером в истории без инженерного образования. Но именно поэтому от момента зачисления до первого полета прошло 10 лет. Потому что система чисто формально не пускала космонавта-исследователя, а я был именно исследователь изначально, на левое кресло «Союза», то есть на место бортинженера. Ну, не имел я права, то есть даже до того, что я в какой-то момент понимал, что мен придется заканчивать вечернее МАИ, например, просто чтобы хоть какой-то шанс у меня появился попасть на левое кресло. Но стечение обстоятельств, удачно поучаствовал в эксперименте «Марс-500», не знаю, если слышали о таком.
С.Рязанский: Я стал первым бортинженером в истории без инженерного образования
А.Ежов
―
Вот да-да, конечно.
Ст.Крючков
―
Поподробнее надо об этом.
А.Ежов
―
Я напомню, да, нашим слушателям, что у нас в гостях 117-й космонавт в России, 535-й космонавт в мире Сергей Рязанский. За его плечами два полета, один из которых совсем недавно закончился. Я хотел просто буквально на пару минут вернуться к моменту вашей подготовки в полету, еще когда вы были кандидатом, может быть, в космонавты. Вы помните выражение лица своих домочадцев, семьи, родителей, когда вы рассказали о том, что вы, возможно, вскоре отправитесь в космос, что вы кандидат в космонавты, космонавт? Какой была реакция? Или это все как-то так, они это с вами переживали, поэтому для них сюрпризом это не стало? Как это было? Ка семья восприняла?
С.Рязанский
―
Скажу честно, семья тогда восприняла неоднозначно, понимая, что гарантии никакой нету, и, в общем, зная, что я не идеально здоровый человек, да и зачем тебе это надо? У тебя хорошая научная карьера, занимайся своей наукой, и… ну не получится же.
Ст.Крючков
―
Вот так вот прямо, не поддерживали?
С.Рязанский
―
Абсолютно нет. Ну, потому что понятно было, что дорога сложная, непонятная, и шансов минимум.
А.Ежов
―
И как вы им оппонировали в этой ситуации? Или вы просто не обращали внимания?
С.Рязанский
―
Не обращал внимания, потому что я внутренне подумал, что это мой шанс. Я тогда понимал, что мне очень хочется что-то в своей жизни уже менять, и надо, по крайней мере, попробовать.
Ст.Крючков
―
А шанс на что? Как вы эту суперцель для себя обрисовывали?
С.Рязанский
―
К тому времени… причем это, на самом деле, удел очень многих ученых: чем лучше ты становишься ученым, чем выше ты растешь, тем уже твое поле деятельности, потому что ты становишься специалистом в одном каком-то узком явлении, веществе. В моем случае это были 3-4 мышцы, я был классный специалист по 4 мышцам. И все фактически, то есть шаг влево, шаг вправо – уже это была не моя область, и дальше вся бы моя жизнь была бы углублением в эти 4 мышцы. Я, конечно, грубо так говорю. Но к тому времени я понял, что это такая монотонная работа, хочется чего-то нового: хочется новой информации, хочется новых впечатлений. Становилось, что называется, скучно и грустно. Поэтому отряд оказался той отдушиной, про которую я подумал: о! – это что-то новое и интересное, тут я смогу и наукой заниматься, и в космос летать.
А.Ежов
―
Но при этом даже за 10 лет подготовки, мне кажется, новизна и интерес могут пропасть. Не было ли у вас в процессе подготовки какого-то разочарования? И, может быть, даже вы поняли, что вы близки к тому, чтобы не отправиться на орбиту. Или вы все-таки вот шли в цели и в итоге к ней пришли?
С.Рязанский
―
Скажу честно, что разочарования по поводу подготовки не было никогда. Это безумно интересно, когда ты каждый день приходишь на работу, и у тебя что-то новое: то ты прыгаешь с парашютом, то ты сидишь, программируешь, то у тебя математика, баллистика, то еще что-то. Разочарование было, когда меня вызвало руководство и сказало: «Сергей, у тебя нет шансов полететь, ищи новую работу». Это был 2005 год, когда я только получил диплом, и случилась трагедия с шаттлом «Коламбия», погибли астронавты, и они выкупили все места ученых на наших «Союзах» вперед на много лет. Ну и, как бы, прости, мужик, но так получается, ты не можешь быть бортинженером.И в итоге я закусил. Тут я понял, что мне надо каким-то образом доказать этой системе, что я тоже могу, ученый – тоже человек. Я могу быть хорошим бортинженером даже без инженерного образования. Но не давали просто шанс, на самом деле. Поэтому оказался эксперимент «Марс-500», и после эксперимента так получилось, что в виде исключения мне дали возможность пересдать все экзамены, 100 с чем-то экзаменов, уже как бортинженер.
Ст.Крючков
―
Чем была эта программа «Марс-500», расскажите.
С.Рязанский
―
Это, на самом деле, уникальная программа, мне очень жалко, что она закончилась, очень надеюсь, что какие-то подобные эксперименты будут продолжаться.
А.Ежов
―
Это же изоляция, я правильно понимаю, да? Имитация полета.
С.Рязанский
―
Это имитация полета на Марс. Действительно, изоляция, потому что на станции мы крутимся вокруг Земли, через спутники-ретрансляторы мы вполне можем общаться с семьей, раз в неделю космический Skype, позвонить через спутники на любой фактически телефон мира. При полете на Марс там не будет связи вот этой стабильной через спутники-ретрансляторы, это будет фактически изоляция, где входящей информации почти не будет. Постоянная температура, постоянная атмосфера, постоянные морды членов экипажа, с которыми ты летишь. Даже пусть они замечательные люди, через какое-то время они тебе надоедят полностью. И это с психологической точки интересно. Плюс это совсем другое общение с ЦУПом, Центром управления полетами. То есть тут много интересных методических вопросов, которые интересно решать здесь, на Земле.
А.Ежов
―
Здесь у вас еще есть гравитация, а вот там ее, само собой, нет.
С.Рязанский
―
Ну, без гравитации там хорошо, в космосе, на самом деле. Вот это, наверное, внутренняя мечта каждого человека – парить, когда ты, действительно, оттолкнулся двумя пальцами и полетел сквозь большую станцию. Это потрясающее чувство. Ты к нему не можешь привыкнуть, ты продолжаешь получать удовольствие весь полет от способа перемещения. Там как раз это здорово. А вот то, что нету привычных вещей… Космонавты ведь – обычные люди, и мы скучаем по хорошей компании, с которой можно посмотреть футбол, попить пивка, прогуляться, по семье, по детям, по родителям. И общение по телефону, оно, конечно, хорошо, но ты чувствуешь, как им тяжело. Тебя-то готовили, тебя-то тренировали, тебя отбирали. А семью никто не готовил. И ты даже по голосу чувствуешь, как им приходится тяжко.
Ст.Крючков
―
А сколь длился по времени «Марс-500»?
А.Ежов
―
500 суток?
С.Рязанский
―
У меня нет, у меня было два экипажа двухнедельных, потому что наша задача была подготовиться к этому 500-суточному экипажу, и один 105-суточный, уже международный, с французом, с немцем. После этого меня звали в 500-суточный, но как раз параллельно поступило вот это предложение, что о! – командир может попробовать пересдать все экзамены. Я, естественно, отказался от «Марса-500», потому что у меня появился мой шанс, сейчас я всем докажу!
Ст.Крючков
―
И какие вы для себя человеческие, не профессиональные, а человеческие уроки вынесли из «Марса-500»?
С.Рязанский
―
Вы знаете, на самом деле, оказалось очень интересным времяпрепровождением, потому что я же был командир экипажа, и командир экипажа должен по-своему выстраивать систему взаимоотношений, управления. И это очень своеобразно, потому что, хотя я был достаточно хорошо подкован по теории, с практикой было достаточно тяжко. Я понял, как тяжело быть руководителем. Я понял, как тяжело быть командиром, лидером. Тяжело, когда ты чувствуешь, что психологический климат ломается, потому что всем сложно, у всех недосып (у нас были такие ночные вахты). И твоя ответственность – поддержать коллектив, чтобы он был сплоченной командой.
Ст.Крючков
―
А сколько людей было в экипаже?
С.Рязанский
―
6. И, слава богу, это удалось. Мы до сих пор большие друзья, до сих пор постоянно общаемся. И это потом здорово пригодилось: и в первом полете, когда я понимал, как тяжело командиру, и старался его поддержать, и во втором полете, когда я уже сам стал командиром и старался наладить взаимоотношения. У меня бортинженер – американец, второй бортинженер – итальянец, то есть еще международные особенности накладываются на все это дело. На самом деле это безумно интересный и полезный опыт, который пригодился потом многократно.
А.Ежов
―
Проект «Марс-500» сейчас завершен, подведены какие-то итоги. Продолжения не будет, или есть какие-то перспективы, в которых вы бы, может быть, не прочь поучаствовать вновь?
С.Рязанский: Космонавтика – это опасная сфера деятельности
С.Рязанский
―
К сожалению, о Марсе уже практически не говорит никто, кроме Илона Маска.
А.Ежов
―
О нем мы поговорим попозже.
С.Рязанский
―
Сейчас есть проект «Сириус», проект лунной базы. Там, конечно, что-то похожее, что-то немножко другое. Я очень надеюсь, что подобные проекты будут продолжаться. И самое главное, что пример Международной космической станции все-таки показывает, что мы можем с иностранными коллегами работать дружно, совместно, без вырывания клочков волос друг у друга, не ругаясь. И понятно, что проект лунной базы, марсианского полета – это безумно дорогостоящий проект. Именно поэтому его могут сделать только совместно несколько стран, одна – строя модуль, вторая – строя ракету, третья – что-то еще, и тем самым разгружая себя по финансовому бремени. Я очень надеюсь, что когда-нибудь мы вернемся снова к этим проектам, и снова Марс будет основной целью, к которой я если не сам полечу, то хотя бы при своей жизни смогу этот полет увидеть.
Ст.Крючков
―
Сергей, ну а если пофантазировать: вот это произошло, и этот полет может стать невозвратным. Или этого не произойдет?
А.Ежов
―
Ну, в случае с Луной – вряд ли, но с Марсом-то дело серьезное.
Ст.Крючков
―
Что человек в этот момент может почувствовать?
С.Рязанский
―
Понимаете, я разговаривал с очень многими психологами, и вот наши психологи говорят, что если человек согласен лететь в один конец, это клиент психиатра, это не очень нормальный человек. Нормальный человек, его что-то держит, он будет хотеть вернуться, он будет хотеть поделиться своими впечатлениями, эмоциями и еще чем-то. Поэтому я очень все-таки надеюсь, что это будет полет и туда, и обратно. Он должен быть таким. И понятно, что полет опасный. Вообще, космонавтика – это опасная сфера деятельности. И дай бог, чтобы все получилось.
А.Ежов
―
Космонавт-испытатель и участник двух экспедиций на МКС Сергей Рязанский – гость программы «Разбор полета». здесь в студии Стас Крючков и Андрей Ежов, как всегда. Мы вернемся в эту студию через 5 минут после кратких новостей в эфире «Эха Москвы».НОВОСТИ / РЕКЛАМА
Ст.Крючков
―
Мы продолжаем, это «Разбор полета», здесь космонавт Сергей Рязанский, как свидетельствует его биография, человек, совершивший 750 парашютных прыжков. Это так?
С.Рязанский
―
Да, точно.
А.Ежов
―
Это обязательная история для любого кандидата в космонавты, для того, кому предстоит полететь на орбиту, или это, может быть, ваша инициатива отчасти?
С.Рязанский
―
Это обязательная часть подготовки, и это, на самом деле, часть психологической подготовки, проверка на стрессоустойчивость. Потому что у нас не просто прыжок с парашютом, у нас это, на самом деле, продуманная программа подготовки, где человек должен в свободном падении решить некую задачку. Задачка на карточке крепится ему на руку, в шлем встроен микрофон диктофона, и человек должен до открытия парашюта решить задачку, надиктовать решение, открыть парашют на определенной высоте. При этом может летать вокруг инструктор, что-то показывать. Он тоже должен это комментировать, соответственно, многозадачность появляется. После этого под парашютом провести анализ проведенных действий, приземлиться.После этого психологи определяют по тому, как правильно человек решил, за какое время, по голосу уровень стресса. И тем самым создается портрет человека, как он в стрессовой ситуации будет действовать.
Ст.Крючков
―
Вы помните первую задачу, которую решили таким образом, прыгая?
С.Рязанский
―
Я помню, что на 6-й день прыжков я понял, что я больше не могу прыгать, потому что мне безумно страшно, у меня ничего не получается. Прыжки, я же все-таки биолог и физиолог, кандидатская по физиологии человека, прыжки – очень антифизиологичная задача, и потом они мне стали безумно интересны именно поэтому. Когда мы с вами волнуемся или чего-то боимся, мы волей-неволей напрягаемся. Ну, предположим, идем темной ночью, а навстречу идет компания. Руки сжимаются автоматически. Наши психологи, опять же, говорят, что нормальный человек должен бояться. Если человек не боится, это тоже человек странный, больной. Просто этот страх, с ним надо уметь бороться.Соответственно, ты когда выходишь из вертолета, поток воздуха, любая напряженная конечность – это лопасть винта, тебя тут же закрутит. А ты должен быть полностью расслабленным, чтобы правильно падать. Ты должен научиться справляться с этим страхом. И где-то на 6-й день я понял, что я не могу, и в какой-то момент я очень сильно обозлился на себя, что что ж такое, я все боюсь и боюсь, меня постоянно закручивает. Вышел со злостью – все получилось, и с тех пор вот я как-то пошел…
Ст.Крючков
―
Пошел как по накатанному.
А.Ежов
―
Что касается воздушного этапа подготовки, все понятно. Но, кстати, для меня удивительно было то, что на 6-й только день вы поняли, что страшно. А до этого что было, менее так болезненно это воспринимали? Расскажите.
С.Рязанский
―
До 6-го дня я…
С.Рязанский: Ты не можешь сказать, что я не полечу с этими двумя, ты можешь сказать, что, ребята, я не полечу вообще
А.Ежов
―
Не задумывались?
С.Рязанский
―
Нет, задумывался. Мог бороться и контролировать это все. На 6-й день я просто эмоционально настолько устал, потому что тебя заставляют прыгать каждый день, ты приземлился, НРЗБ, парашют медленно складываешь, тебе тут же подносят следующий, пошел!
А.Ежов
―
А это тренировки Центра подготовки космонавтов?
С.Рязанский
―
Да.
А.Ежов
―
Где это происходит, где вы тренируетесь? Если это не секретная информация, конечно.
С.Рязанский
―
Не секрет абсолютно. Всегда это были разные места, потому что, ну, тоже все в жизни меняется. Когда я пришел в Центр подготовки, он тогда еще был военный, сейчас это абсолютно гражданская организация. Тогда мы начинали прыгать в Тамбове, потом прыгали в Ейске, потом прыгали в Бердске, под Новосибирском. Сейчас ребята прыгают в Татарстане, Менделеевск.
А.Ежов
―
Что касается воздушной подготовки, мы уже вроде более или менее поняли. А что касается подготовки на земле, что для вас было самым, может быть, физиологически неприятным, сложным? Я знаю, там центрифуга, бассейн еще, такие базовые представления обывателя о подготовке космонавтов в Звездном городке. Здесь проблем было меньше, чем с парашютом?
С.Рязанский
―
Вы знаете, я достаточно спортивный, спасибо папе с мамой, поэтому особых проблем не было. Наверное, потому что я человек северный, тяжелее всего я перенес выживание в пустыне, когда на трех человек дается 6 литров воды на 3 дня, и ты должен работать, выполнять какие-то действия, строить себе укрытие. И считается еще гусарским шиком оставить литра 2 про запас.
А.Ежов
―
А эта имитация где-то происходит в помещении, в условном павильоне, или вас в реальную пустыню вывозят?
С.Рязанский
―
В реальную пустыню, где жарко, где бегают волки по ночам, где ползают змеи. И температура реально зашкаливает, когда ты и спать не можешь, потому что у тебя все пересохло, и язык распух, вываливается. Хорошее мужское такое выживание.
А.Ежов
―
То есть зимняя подготовка, это все по сравнению с летом не имеет вообще ничего общего. Ну, вы же там в Звездном городке, у вас проходит эти тренировки зимние.
С.Рязанский
―
Зимняя – да, в Звездном городке, и для нас она привычная. Хотя, вы знаете, я, например, наблюдал первого малазийского космонавта, который в принципе снега не видел никогда. Он прилетел, и через сутки его запихали на зимнее выживание. Еще один человек, который в Техасе всю жизнь прожил, тоже пару раз в жизни видел снежок и попал под -35, в наши хорошие российские морозы. Пусть это рядом со Звездным, но морозы у нас тоже бывают хорошие. Поэтому для кого-то эта подготовка, конечно, оказывается хорошим испытанием, хорошим стрессом.
А.Ежов
―
Что касается тренировок вестибулярного аппарата, вот эти все истории, вы как-то их сдержанно, что называется, спокойно восприняли?
С.Рязанский
―
Вы знаете, любой человек, который занимается каким-либо спортом, танцами, у него, поверьте, хорошая вестибулярка, потому что волей-неволей мы сами себя и тренируем потихонечку. И, кстати, еще одна вещь: когда тренируешься экипажем на выживание, это в частности еще замечательная тренировка тимбилдинга, потому что каким образом человек будет реагировать на вот эти вот стрессовые условия? Кто-то создаст себе лично комфорт, сам теплую вязанку хвои, самую пухлую кровать, на которой спать, самое теплое место у костра, а кто-то, наоборот, выберет самое плохое и сядет, ребятам чтоб получше было.Если просто наблюдать со стороны за тем, как члены экипажа действуют, это, на самом деле, говорит очень о многом, и потом в реальном полете ты четко понимаешь, как человек будет действовать, кинется он сразу на помощь, или ему надо говорить, что, слушай, там надо сделать то-то, то-то, или он возьмет фронт работ, будет работать сам. Это очень интересно.
Ст.Крючков
―
Ведь в реальном полете эти факторы при формировании самого экипажа наверняка учитываются, и простых людей, сторонних, скажем так, несовместимых, там по определению быть не может.
А.Ежов
―
Я правильно понимаю, что вы готовитесь тоже вместе, вот той командой, тем экипажем, которому предстоит отправиться на орбиту?
С.Рязанский: Все границы, которые у нас есть, - они все у нас в головах, мы их сами себе придумываем
С.Рязанский
―
Вы знаете, это самое смешное…
Ст.Крючков
―
Вы сейчас скажете, что нет.
С.Рязанский
―
Абсолютно нет. И ты узнаешь, что тебя поставили в экипаж, иногда от руководства, иногда просто из интернета.
А.Ежов
―
Как интересно.
С.Рязанский
―
А с кем тебя поставили в экипаж? Какие-то незнакомые люди. Как это есть: собираются представители агентств и говорят: вот у нас следующим должен лететь вот этот, а у нас следующим должен лететь вот этот, а у нас следующим летит третий. Все. Никто не обсуждает сходимость. А вот дальше ты смотришь на людей и понимаешь, что теперь тебе с ними надо сойтись, как-то работать, выстроить отношения. Ты можешь отказаться от своего места. Ты не можешь сказать, что я не полечу с этими двумя, ты можешь сказать, что, ребята, я не полечу вообще.
Ст.Крючков
―
Ну, дураков-то нет.
А.Ежов
―
Но все равно перед полетом же… это происходит, я так понимаю, за пару лет, там, НАСА определяет своего астронавта, Европейское агентство или любой другое и Роскосмос, то есть все равно вы несколько месяцев, я думаю, даже лет…
Ст.Крючков
―
Притираетесь.
А.Ежов
―
Притираетесь, да, а что делать.
С.Рязанский
―
Абсолютно верно. Самое смешное, первая тренировка, которая проходит совместно, – зимнее выживание у нас, здесь, в Звездном городке.
А.Ежов
―
И там-то становится все понятно.
С.Рязанский
―
И там становится с самого начала понятно. Я, например, тут же пригласил ребят к своим родителям, мы очень хорошо посидели, пообщались. Тоже становится понятно, кто как реагирует, кто как себя ведет. Это, на самом деле, интересно, когда ты особенно командир экипажа, посмотреть, а что тебе досталось, а как тебе выстроить взаимодействие с ребятами, потому что если экипаж не будет друг друга понимать с полуслова, это может сказаться на реальной работе в нештатной ситуации. И дальше ты все это, все вот эти наблюдения встраиваешь в свою совместную работу на тренажере здесь, на Земле, и потом оно должно просто на автомате уже работать там, на борту.
Ст.Крючков
―
А были такие нештатные ситуации?
С.Рязанский
―
К сожалению, нештатные ситуации всегда случаются, но такого вот критичного-критичного, слава богу, у нас не было в этом полете. На тренировках все откатывали, на станции – слава богу, по мелочи.
А.Ежов
―
Космонавт-испытатель Сергей Рязанский – гость программы «Разбор полета» сегодня. Ну, вот смотрите, финальные экзамены позади, все это серьезно принимается (я просто наблюдал пару раз как журналист за тем, как в Звездном городке экипажи сдают финальные экзамены). И вот через некоторое время вы отправляетесь на Байконур, там, я так понимаю, карантин, какой-то специальный период. Что в этот момент в голове? Вы понимаете, что вот остается совсем немного, и из этой казахской степи вы отправитесь на орбиту и будете там, не знаю, в течение двух суток еще лететь туда, если это не быстрая схема. Как можно описать это состояние чисто психологическое?
С.Рязанский
―
Это очень интересное состояние.
А.Ежов
―
Не сомневаюсь.
С.Рязанский
―
Ты постоянно думаешь о том: «Господи, что же я забыл, что же я забыл?». То есть ты должен все сделать здесь, на Земле, потому что потом ты уже не сможешь помочь своим родным или что-то достать, что-то найти, то есть надо пароли от карточек оставить жене, посмотреть, вот эта страховка проплачена или нет, машину, чтобы ее поставить. Вот эта бытовая мелочь тут же после сдачи экзамена на тебя падает, потому что надо организовать жизнь семьи, поскольку ты глава семьи, чтобы им было легче. Плюс надо с собой взять, там, список телефонов, не знаю, дни рождения каких-то близких друзей, чтобы не забыть их поздравить. Им будет приятно, им из космоса позвонили.
Ст.Крючков
―
То есть список телефонов, из космоса можно взять так и набрать номер, позвонить?
С.Рязанский
―
Ну, на компьютере только, у нас компьютерная телефония через спутник, когда есть связь.
А.Ежов
―
Сейчас круглые сутки можно? Раньше, я просто знаю, там в каких-то зонах был доступ в интернет, в каких-то нет.
С.Рязанский
―
То же самое.
А.Ежов
―
То же самое, то есть не наладили пока что.
С.Рязанский
―
Да. Я бы сказал, что большую часть суток у тебя есть зона вот этих спутников.
А.Ежов
―
Не могу не спросить про ритуалы в духе просмотра совместного «Белого солнца пустыни» и всего остального, там с автобусами были какие-то истории.
С.Рязанский
―
Да-да-да, это все осталось.
А.Ежов
―
Я думаю, что кто не понял – тот поймет.
Ст.Крючков
―
Давайте первый полет вспомним, вот реальный полет. Вы понимаете, что вот в этот момент вы в космосе. Вот чувство, эмоция, которая завладевает вами полностью?
С.Рязанский
―
Вы знаете, вот эта вот история, которую я рассказал, что ты 10 лет к этому шел, пробивая какие-то формальные барьеры, и картина, вы себе можете представить, на станции, когда все спят, а поначалу… Вот сейчас, кстати, таких проблем не было. В первый полет было тяжело привыкнуть к засыпанию. Ну, не засыпается, потому что ты в невесомости летаешь, нету чувства тяжести, подушки. И я летал по темной станции внутри, вот так вот закручиваясь, по спирали, не знаю, в диком восторге. Я сделал это, я на станции! Вот там действительно переполняют эмоции.И второе, когда ты сверху смотришь на нашу удивительную Землю, у нас действительно потрясающая совершенно планета. Ты, когда смотришь поначалу, ты вроде адекватный человек, я почему-то ожидал увидеть глобус, зелененькая сторона, розовенькая сторона. Потому что мы привыкли к этому глобусному мышлению, мы привыкли, что ты, когда представляешь земной шар, четко вот границы стран вот эти вот, как мы в школе это все визуально помним. Тут ты смотришь, даже не поймешь, где ты летишь, что за континент. Потом, со временем, по цвету Земли ты начинаешь определять пески Австралии, отличать от песков Африки.
И ты в какой-то момент понимаешь, что, во-первых, это безумно красиво, и много интересных мест на нашей планете, о которых ты вообще не знал. Во-вторых, ты понимаешь, что все границы, которые у нас есть, - они все у нас в головах, мы их сами себе придумываем.
А.Ежов
―
Что касается самого процесса полета, что вызывает наибольший трепет, может быть, тревогу, волнение? Сам процесс старта, первые несколько минут до отделения ступеней, или уже стыковка, уже ощущение невесомости? Что, что называется, запало в душу вам наибольшим образом?
С.Рязанский
―
Вы знаете, и страт, и посадка, они достаточно эмоциональны, волнительны, но, в общем, страт – он спокойный, потому что, во-первых, времени всего лишь 528 секунд от момента начала старта до выведения на орбиту, то есть вовсе недолго, и работа есть…
А.Ежов
―
Там у «Союзов» есть еще система спасения, которая работает до определенного момента, да? Или она все 528 секунд?
С.Рязанский
―
Она работает все 528 секунд.
А.Ежов
―
Запомнишь?
С.Рязанский
―
У нас очень хорошая техника. Дай бог, чтобы никогда она больше никому не пригодилась, но в истории было уже несколько случаев, когда она реально спасала экипаж. Более волнительно и субъективно тяжелее переносится спуск, потому что, во-первых, ты отвык уже от гравитации, а тут, когда на тебя начинают давить какие-то небольшие 4 g, которые в общем-то это нормальная карусель где-нибудь в парке Горького, выясняется, что это очень тяжело, что субъективно это за 8 точно, 8 мы на центрифугу каждый год крутим. Плюс ты понимаешь, что ты уже летишь домой, и очень бы не хотелось, чтобы что-то сейчас произошло, потому что ты морально уже дома, тебе уже вот хочется к семье. Ну и как бы все вот эти вот факторы, они… То есть спуск такой: терпишь-терпишь-терпишь, пока люк не откроют.
А.Ежов
―
По поводу возвращения на Землю: может быть, вы общались с вашими коллегами, ну, я допускаю, не факт, которые возвращались на «Спейс шаттлах». Это физически, субъективно легче, проще, возвращаться на многоразовых челноках, чем на «Союзах», на спускаемых аппаратах?
С.Рязанский
―
Физически проще. С другой стороны, теперь, после всех вот этих вот трагедий и прочего, ты понимаешь, что у нас техника надежнее. Она, да, тяжелее. Но, с другой стороны, у тебя есть один запас, второй запас, то есть и баллистическая схема и так далее. То есть, в общем, шансов живым остаться, если вдруг, не дай бог, что-то пойдет не так, гораздо больше.
А.Ежов
―
вы в течение полугода носились над земной поверхностью со скоростью порядка 18 тысяч километров в час.
С.Рязанский
―
28 тысяч.
А.Ежов
―
28, да? Я, видите, немножко перепутал, с точностью до 10 тысяч километров в час. Вы как-то к земным расстояниям теперь относитесь, может быть, по-другому, или это, в общем, никак не сказалось на вас?
С.Рязанский
―
Вы знаете, на самом деле эту скорость не ощущаешь. То есть понятно, что, когда ты снимаешь, у тебя фактически от появления объекта до его пропадания из поля зрения есть всего лишь 10 секунд. Но к этому тоже привыкаешь. Вот такой вот скорости, как будто ты едешь на машине и высунул голову в окно…
А.Ежов
―
Ну, как в самолете, на самом деле, скорость тоже не ощущается.
С.Рязанский
―
Да. Да, то же самое, абсолютно верно. Расстояния – да, это, конечно, смешно, когда ты раз! – всю Европу пролетел. Ничего себе. Россия – летим-летим, летим-летим… Ты думаешь: да, большая страна.
А.Ежов
―
А орбита меняется в течение всей экспедиции? То есть вы не летаете же над одними и теми же местами, я так понимаю? Корректировка же происходит, или?.. Мои мифы дилетантские развенчайте.
С.Рязанский
―
Если посмотреть по физике, то мы крутимся вокруг Земли, в это время Земля крутится вокруг оси, поэтому это то, что называется прецессия орбиты. Предположим, мы пролетели над Москвой, следующий будет над Минском, потом над Парижем.
А.Ежов
―
Все родные места.
Ст.Крючков
―
То есть это клубок такой примерно?
С.Рязанский
―
Да, да. Единственное, что из-за этой прецессии сегодня мы пролетели чуть правее Москвы, завтра это будет чуть левее Москвы. Соответственно, чтобы пролететь чуть правее Москвы, это через 2 дня повторится.
А.Ежов
―
Небольшой космический ликбез от нашего гостя, космонавта Сергея Рязанцева.
Ст.Крючков
―
Сергей рассказал о том, что от момента попадания в поле зрения некоего объекта до нажатия на кнопку спускового крючка фотоаппарата… Вы же фотографируете, да?
С.Рязанский
―
Да, конечно.
С.Рязанский: За первый полет я привез 65 тысяч фотографий
Ст.Крючков
―
И недавно опубликовали книжку даже о нашей удивительной планете. Что самого такого яркого, красивого, удивительного вы увидели с этой высоты, с этой бесконечной высоты?
С.Рязанский
―
Вы знаете, очень сложно выделить что-то одно, потому что, честно, когда смотришь на нашу планету, понимаешь, что по географии твердая двойка. Я не знал о таких прекрасных островах, атоллах, которые сверху видно, о количестве вулканов, 7 вулканов выстроены в одну цепочку в Никарагуа, это очень интересно. Красивое красное озеро, лагуна Колорадо в Боливии. Наша Камчатка удивительно красива. Я там, к сожалению, никогда не был, но когда ты сверху смотришь и видишь совершенно потрясающие группы вулканов, они действительно впечатляют.
А.Ежов
―
Захотелось где-то прямо вот побывать так, что первым же делом отправитесь? Ну, Камчатка – понятно, а еще где-то? Прямо топ-3 мест, где хотел бы побывать Сергей Рязанский.
С.Рязанский
―
Французская Полинезия, Галапагосы, Мадагаскар.
А.Ежов
―
Ну, я думаю, пока достаточно. Что касается технической стороны вопроса: что за оптику используете на орбите? Я думаю, многим нашим слушателям будет интересно. Это какие-то, понятно, что телеобъективы?
С.Рязанский
―
Да.
А.Ежов
―
Стандартная камера?
С.Рязанский
―
У нас стандартная, но такая, профессиональная, полупрофессиональная техника, то есть на данный момент летают Nikon D5, это очень хороший фотоаппарат. У нас телеобъективы 800 миллиметров, вот такие, с телеконвертером 1,7 или 2, то есть фокусное расстояние до 1600. Вообще, набор объективов очень большой, то есть обычно у каждого космонавта несколько фотоаппаратов, соответственно, ты делаешь один большой телевик, второй телевик поменьше, а третий – просто общий, и в зависимости от времени и объекта ты можешь снять с разным приближением сразу за один пролет.
Ст.Крючков
―
А фотографирование – это часть исследовательской миссии или нечто подобное хобби?
С.Рязанский
―
Во-первых, есть несколько научных задач, или, я бы сказал, наблюденческих задач, которые мы на борту делаем. Во-первых, это отслеживание любых экологических катастроф или явлений: ураганы, наводнения, сели. Плюс ледники, поскольку по движению ледников ученые определяют изменение климата планеты. Плюс, на самом деле, это огромное желание поделиться всей вот этой красотой с теми, кто ее не видел. За первый полет я привез 65 тысяч фотографий. Вот за 4 года родилась книжка. За этот полет я привез 250 тысяч фотографий.
Ст.Крючков
―
Собственно, вы зачастую не ждете публикации в книгах, а публикуете свои снимки у себя в социальных сетях, у вас там огромное число подписчиков.
С.Рязанский
―
Да, я стараюсь показывать, и, на самом деле, из публикаций в Instagram и родилась идея сделать книжку, потому что люди просили, и ко мне пришел издатель, который сказал, что «Сергей, нам надо с тобой поговорить. Моя жена подписана на твой Instagram».
Ст.Крючков
―
Ну, если люди просят, отказывать нельзя. Вот я как человек всегда интересовался тем, как пахнет космос. Вот вы выходили в космос в открытый. Понятно, что вы там в шлеме находитесь, но тем не менее, нельзя же избегнуть этого чувства, этого ощущения.
А.Ежов
―
Понюхать-то его сложно, я думаю.
С.Рязанский
―
Знаете, это хороший вопрос, да, потому что тоже всегда занимал вопрос. Ведь форточку не откроешь. С другой стороны, у нас маленький модуль, из которого мы выходим, у нас этого НРЗБ, у американцев это airlock, он действительно очень небольшой, и он остается открытым космосу…
Ст.Крючков
―
Сквозит немножко.
С.Рязанский
―
…на все время выхода, а это 6-8 часов. Когда мы надуваемся обратно, когда мы закрыли люки, надуваем станцию, и проверяем, насколько хорошо, то надуваем мы всего лишь до 550 миллиметров примерно. И ты можешь выйти из скафандра, и ты сразу ощущаешь этот специфический запах, запах горящего металла. Кто-то называет это «запах сварки», кто-то – «запах тормозящего трамвая». Вот такой специфический запах металла.
А.Ежов
―
Несколько секунд у нас остается. Третий раз, или скорее нет? Третий раз в космос.
С.Рязанский
―
Будем посмотреть.
А.Ежов
―
Будем посмотреть. Как говорит наш главный редактор, будем наблюдать. Спасибо большое! Это Сергей Рязанский, летчик-космонавт, за плечами которого две экспедиции на МКС. Это была программа «Разбор полета», Стас Крючков и Андрей Ежов, как всегда по понедельникам. Спасибо, что были с нами!
Ст.Крючков
―
До свидания!
С.Рязанский
―
Спасибо!