Александр Борисов - Разбор полета - 2017-11-27
27.11.2017
С.Крючков
―
21 час 5 минут в российской столице, это «Разбор полета», в гостях у нас сегодня Александр Борисов, настоятель Храма бессребреников Космы и Дамиана в Шубине. Здравствуйте, отец Александр!
А.Борисов
―
Добрый вечер!
А.Ежов
―
Напомню сразу средства для связи с нашей студией. Для ваших вопросов, реплик и комментариев существует привычный и знакомый уже многим номер +7-985-970-45-45, свои SMS-сообщения можете отправлять именно на этот номер. Есть также Твиттер-аккаунт vyzvon и в Телеграме чат с таким же названием, наша новинка, пробуем ее. Также ссылочка на сайте «задать вопрос», собственно, тоже форма для реплик, вопросов и комментариев, используйте все вообще возможные варианты, которые для этого есть. У нас традиционный вопрос, с которого мы начинаем каждую нашу программу: каким было самое непростое решение в вашей жизни, к которому вы долго и, может быть, непросто шли, принимать которое было нелегко, над которым вы долго, может быть, размышляли и, не знаю, пожалели в итоге? Вообще я уверен, что было, ну, в жизни каждого человека. А у вас что-то?
А.Борисов
―
Ну, вы знаете, я бы не сказал, что это какой-то очень трудный был вопрос, потому что, я так понимаю, трудный вопрос – это когда человек думает: или сейчас так, или так поступить. Я бы сказал, что скорее ответственный вопрос, ответственное решение, конечно, когда я решил оставить научную работу в Академии наук и пойти служить в нашу Православную церковь, поступить в семинарию и так далее, но это был скорее вопрос не колебаний, а вопрос, как это сделать, как это лучше, готов ли я и так далее. Конечно, это вопрос, который я года за два уже обсуждал с моим духовником, протоиреем Александром Менем, и он меня на протяжение где-то полутора лет отговаривал. Он говорил, что христиане нужны везде, тем более в науке, «ты давно этим занимаешься, ты защитился и так далее, надо трудиться» и прочее, и прочее.Но тогда было такое время диссидентства, самиздата, писем открытых в правительство, время Андрея Сахарова, Александра Солженицына, появилась уже «В круге первом» и так далее, множество всяких выступлений, вторжение в Чехословакию и так далее. То есть такое время было пробуждения политического несомненно, и, конечно я и мои друзья в этом активно не то чтобы участвовали, но сочувствовали как-то, откликались на все это, слушали все эти радиостанции. Ну и мне такая пришла мысль, что хорошо бы все-таки потрудиться именно для какого-то иного пути нашей страны, нашего народа, и как человек верующий я пришел к твердому убеждению, что это очень важная была бы работа, и, может быть, я тоже смогу какую-то свою маленькую лепту в нее вложить.
А.Ежов
―
Получается, что смена общественно-политических настроений стала, по сути, таким решающим моментом…
А.Борисов
―
Не то чтобы смена, но вся эта обстановка какого-то, я бы сказал, политического пробуждения, все-таки за это уже не сажали, ну, то есть, не так сурово, как, скажем, при товарище Сталине. И хотя я очень любил свою науку, с детства у меня не было колебаний, кем стать, сколько я себя помню, я всегда знал, что я стану биологом, буду заниматься биологией. Какая конкретная отрасль – тогда я, конечно, не решил, но мне все живое нравилось, начиная там с цветочков, растений, рыбок и так далее, у меня дома всегда были аквариумы, такое самое удобное для маленькой восьмиметровой комнаты, в которой мы с мамой жили. Тогда телевизора практически не было, они появились, только когда я где-то в десятом классе учился, и то к соседям ходили смотреть поначалу.
А.Ежов
―
Это программа «Разбор полетов», в гостях Александр Борисов, настоятель храма святых Космы и Дамиана в Шубине, давайте, как раз, хронологически, что называется, пойдем. Вы родились в еще довоенной Москве, у вас какие лично ощущения, воспоминания от сороковых годов, очевидно, что вы были еще ребенком тогда. Вряд ли эти воспоминания крайне осознаны, что ли. Но тем не менее, остался ли какой-то миг из того времени, который, может быть, с вами до сих пор, который вы запомнили, пронесли сквозь жизнь?
А.Борисов
―
Трудно сказать, скорее это связано не с городом, а с самой жизнью. Осталось такое вот воспоминание, почему-то сейчас вспомнилось, что муку продавали раз в году, просто пойти и купить в магазине, как мы сейчас покупаем муку, было нельзя, ее не продавали, продавали только хлеб, и то по карточкам. А муку продавали под Пасху, почему-то именно под Пасху, чтобы люди кулич могли испечь и так далее. Тогда я не понимал насчет куличей, но вот это так было. и такие очереди, занимали, писали номерочки на ладони, детей с собой брали, чтоб побольше муки дали и так далее. Вот такое запомнилось. Запомнилось, с другой стороны, что в магазинах были крабы, стояли коробочки с крабами, много-много, почему-то их не покупали, наверное, не распробовали. Красная и черная икра, безумно дорогая, конечно, но лежала. Я помню, ходил, смотрел, какая самая дорогая там икра. Черная паюсная. Какая-то черная масса, но почему-то самая дорогая была. Ну и, конечно, основные воспоминания были связаны с катком, с парком Горького, с ребятами туда ходили каждый свободный вечер или день, если во вторую смену учились.
А.Ежов
―
Но все-таки это, наверное, в светлых тонах, как и детство, наверное, у каждого. Несмотря на сложности того времени.
А.Борисов
―
Да, конечно. Помню, как мама, получая зарплату, она со мной садилась, брала листочек бумаги и писала: вот я получила столько-то, нам надо столько-то заплатить за электричество, столько-то за квартиру, вот на это купить гречку, на это купить это-это-это, и вот столько остается. Вот смотри, как мы можем распределять наши доходы.
А.Ежов
―
Москвичам, может быть, будет интересно, именно территориально где ваше детство прошло?
А.Борисов
―
В Замоскворечье. Ну я там всю жизнь, и сейчас в Замоскворечье, правда, в немножко другом месте живу, на Пятницкой, а тогда на Серпуховке жил.
С.Крючков
―
Это была вот эта маленькая восьмиметровая комната?
А.Борисов
―
Да, в общей квартире там еще было три комнаты, соседи и так далее.
С.Крючков
―
В тот период времени что-то предвещало будущее служение, или семья была нерелигиозная? Мама?
А.Борисов
―
Нет, мама не была религиозной, но она всегда предупреждала, что не надо смеяться над этим, «не кощунствуй», она так всегда предупреждала, хотя сама относилась к этому нейтрально. Она, знаете, была такая комсомолка тридцатых годов, она 1912 года рождения, первые пионеры, комсомолки, такой энтузиазм, все такое, так что это в ней осталось. Она была учительница в школе, преподавала рисование и черчение, школа была неподалеку.
С.Крючков
―
Ну вот по ощущениям от того времени, Советский Союз сороковых-пятидесятых был страной победившего атеистического сознания, или на каком-то глубинном, человеческом уровне, бытовом религиозность все же сохранялась?
А.Ежов
―
Ну вот, опять же, случай с Пасхой…
А.Борисов
―
Знаете, я как-то был совершенно не религиозен тогда, но еще с 1 класса я сделал такой счастливый шаг в своей жизни, я подружился с мальчиком, которого звали Павлик Мень.
С.Крючков
―
Это отец отца Александра Меня?
А.Борисов
―
Это брат отца Александра Меня.
С.Крючков
―
Извините.
А.Борисов
―
Сам Александр на 4 года старше. Мы жили в одном дворе, учились в одной школе, а мы с Павликом учились в одном классе. Я видел, что у них есть иконы, что есть Библия…
С.Крючков
―
Вы были вхожи в семью?
А.Борисов
―
Да, конечно, я там бывал каждый день почти. Первое мое знакомство было с иллюстрациями Доре к Библии, такие величественные картины, Ной проклинает Хама или Авраам переселяется в землю Ханаанскую, и так далее, то есть сам сюжет мне был немножко знаком, но не больше. Для меня это изначально было как «это их мир, а это мой мир». Книжки, рыбки там.
С.Крючков
―
А стремление перебросить мостик в этот мир, оно возникло как-то сиюминутно, в результате обретения веры, или же сознательно вы к этому пришли?
А.Борисов
―
Скорее первое. И это было уже после окончания школы, мне было 19 лет, летом я как-то был на загородной станции одной, ожидал электричку, и, глядя на вечернее небо прекрасное, закат, вдруг пришла такая мысль: ведь не может быть, чтобы за этой красотой ничего не было, только атомы, молекулы, преломление лучей света и так далее. За этим должно быть что-то, а может, даже кто-то. И вдруг пришла такая мысль, которая сохранилась на всю жизнь: раз так, значит, есть высшее начало, значит, есть Бог. Значит, вот эта семья Меней, все что она делает – это все правильно. Значит, надо обращаться и узнавать про это, про Бога. На следующий день я уже бегу к Павлу, давай мне рассказывай скорее про вашу веру, я понял, что Бог есть. И так началось мое обращение. Его мама меня, что называется, катехизировала, готовила к крещению, читали мы с ней Евангелие, я у них жил на даче, как, в общем, часто и в предыдущие, и в последующие годы в Отдыхе по Казанской дороге. Она вообще была человеком очень таким гостеприимным необычайно, и такое началось уже знакомство.
С.Крючков
―
И тем не менее, к этому времени вы все же выбираете в качестве своего студенческого поприща биологический факультет.
А.Борисов
―
Да, но там даже было не совсем так, это не так важно, потому что тогда принимали со стажем, со стажем люди проходили с тройками, я, скажем, сдал, у меня была одна четверка из четырех экзаменов, остальные пятерки, и не проходил. Стаж надо, все такое. И тогда я поступил в Плехановский институт, просто рядом с домом, абы куда уж, и одновременно я в институт поступал и крещение принял. Так что, может быть, даже было так, что я не поступил сразу именно для того, чтобы было какое-то время размышлять, а то бы увлекся биологией, и уже ни до чего.
С.Крючков
―
А диссонанса никакого в этом не было – с одной стороны, креационизм церковный, религиозный, христианский, да, а с другой стороны – дарвиновская теория?
А.Борисов
―
Знаете, к тому времени я еще не очень-то знал о креационизме, о первых главах Бытия, потому что мы все-таки начинали… Елена Семеновна стала моей крестной… начинали со знакомства с Евангелием, а не с первой главой Книги Бытия, и это, наверное, правильно. Я даже сейчас, когда люди приходят, только-только переступают порог церкви, я им все объясняю, показываю на Евангелие: «вот это – самое главное, все остальное – так, рамка, а в центре – Христос».
С.Крючков
―
Мне сложно сейчас представить, поскольку книги в открытом доступе, получить информацию может любой, а вот с распространением религиозной литературы в том период времени дело как обстояло?
А.Борисов
―
Конечно, ничего не было. мне Елена Семеновна дала почитать «Камо грядеши» Сенкевича, дореволюционное издание, такая уже зачитанная, затертая книжечка была. Я, конечно, с восторгом читал ее. Тогда не издавали ее. Нередки были случаи, когда Евангелие переписывали просто от руки, потому что не было ничего такого, были микроскопические тиражи только для священнослужителей. Так что это проблемы была.
А.Ежов
―
Насколько я знаю, в вашей личной библиотеке сохранились лично переплетенные вами экземпляры самиздатовской религиозной литературы еще с той поры.
А.Борисов
―
Да, но это уже было позже гораздо. И тогда еще никакого самиздата, это был 1958 год, никакого самиздата, конечно, в помине не было, но в общем-то уже начался. Именно тогда, в 1958 году, Александр Мень был рукоположен в сан дьякона, и вот как раз в том году его отчислили из института до госэкзаменов, и сложилось, к счастью, так, что его рукоположили в сан дьякона, его там хорошо знали уже, в Замоскворечье в церкви Ризоположения, ну и были хорошие связи. И как раз в это время он закончил книгу, которую он начал писать еще в школе, в институте закончил. «Сын человеческий», о Евангелии. Он потом с ней работал всю жизнь, редактировал ее. И тогда появился первый тираж этой книги в 60 экземплярах, столько брала пишущая машинка.
С.Крючков
―
Вы упомянули о близости с Павлом Менем как со своим другом и о том, что Александр Мень стал вашим духовником. Это прежде всего разница в возрасте, то есть вы не сошлись изначально в дружеском качестве исключительно по этой причине?
А.Борисов
―
Ну конечно. В школе 4 года разницы – это довольно большая разница.
С.Крючков
―
А в последующем…
А.Борисов
―
А в последующем, конечно, сразу после крещения в 1958 году я уже сблизился и с ним очень часто виделся. Забавно, когда я учился в Плехановском институте, я для студенческой многотиражки писал всякие там статеечки, а карикатуры к ним рисовал отец Александр Мень.
С.Крючков
―
Ему не чуждо было юмористическое начало.
А.Борисов
―
Да, он блестяще рисовал карикатуры, профессионально. Я их привозил в газету, и в газете их печатали. Конечно, они не знали, что это дьякон Православной церкви рисует карикатуры для студенческой многотиражки.
А.Ежов
―
Отец Александр Борисов, настоятель храма святых Космы и Дамиана в Шубине в прямом эфире радио «Эхо Москвы». А если вернуться, наверное, на десятилетие назад, рубеж сороковых и пятидесятых годов, время в политическом смысле прежде всего весьма непростое. Отношения у вас в семье, не знаю, к происходившему, оно однозначным было, или предпочитали не обсуждать?
А.Борисов
―
Вы имеете в виду религиозные вопросы?
А.Ежов
―
Нет, именно общественно-политические процессы, которые происходили на рубеже… условно до 1953 года.
А.Борисов
―
Ну, знаете, в общем-то практически не обсуждались. Только изредка мама говорила, хотя она была настроена совершенно, знаете, просоветски и все, она изредка только возмущалась: «ну уж, прямо, и доярке товарищ Сталин помогает телят растить!» А так нет, все было выстроено. Когда в 1953 году умер Сталин, я помню, я тоже страшно расстроился, даже без завтрака в школу пошел, все такое. Мне уже 14 лет было. НРЗБ и как мы дальше жить будем? Как это все будет обстоять? И, знаете, какая-то сразу… Я не помню деталей, но какое-то наступило облегчение, какая-то радость сразу была. И вскоре уже объединили мальчиков с девочками, нас перевели в женскую школу рядом с домом и так далее, и какая-то была совсем другая уже атмосфера.
А.Ежов
―
Это практически сразу произошло, или все-таки какое-то время прошло?
А.Борисов
―
Нет, практически сразу, какой-то вздох облегчения чувствовался во всем. Ну, это, конечно, я сейчас так формулирую, а тогда это было такое подсознательное ощущение. Появились фильмы, скажем, «Карнавальная ночь» Эльдара Рязанова, другие какие-то фильмы, ну, обстановка сразу стала другой, совершенно другой.
А.Ежов
―
Я напомню нашим слушателям, что вы можете присоединиться к нашему разговору по номеру +7-985-970-45-45, присылайте свои вопросы. И этой возможностью, кстати, воспользовался Дмитрий Мезинцев. Он интересуется, как вы пережили подростковый период с его бунтарством, нигилизмом, и вообще, такие определения по отношению к вам применить? Или вы были примерным ребенком?
А.Борисов
―
Легко ли быть молодым? Мне было совершенно легко, я ничего такого особенно не переживал. Когда нас объединили с девочками, конечно, было интересно, девочки появились, все такое. Так-то мы в мужской школе – в женской школе… Ну, так, все было довольно мирно. Конечно, такие школьные вечера, был такой план: три танго, один фокстрот. Фокстрот считался таким развратным танцем, буржуазным. Ну я вообще не умел танцевать до 10 класса, так что не танцевал. А так – два вальса, три танго и только один фокстрот, вот так вот.
А.Ежов
―
Что касается решения поступать в Плехановский институт, вы сказали, ну просто рядом с домом, Серпуховская.
А.Борисов
―
Ну да, потому что я сначала поступал в Университет, из-за указанных причин не добрал там немножко баллы, не поступил, потом поступал тоже на ихтиологический в рыбный институт, тоже там недобрал 1 балл, ну что оставалось…
А.Ежов
―
Ну все-таки 2 года проучились. А по какой специальности?
А.Борисов
―
Да, в Плехановском я на товароведения факультет поступил и там учился до 2 курса. А на 2 курсе мой близкий друг, другой друг, такой Валя Гроссман был. Он поступил в Педагогический институт на биолого-химический факультет. Я как-то даже не знал о существовании такого отделения, и он пригласил своих ребят, друзей, на студенческих каникулах, такая состоялась молодежная поездка в Приокско-Террасный заповедник под Серпуховом под Москвой. А там в институте, конечно, в основном, девочки в Педагогическом, так что все своих ребят знакомых приглашали. И вдруг я увидел, боже мой, так там же песни поют, на лыжах ходят, а в Плехановском институте как-то немножко серо было, там большей частью ребята после армии, там из торговых всяких заведений, ну как-то ничего такого не было. Думаю, вот она, студенческая жизнь, чего же я, так сказать, пропадаю, прозябаю, можно сказать? К тому же я взял курсовую работу по хранению живой рыбы, связь с биологией, все это взыграло опять, и я перешел на первый курс Педагогического института на этот самый факультет и уже там заканчивал.
А.Ежов
―
Ну смотрите, далеко не каждый студент по окончании университета поступает в аспирантуру и тем более доходит до такого ключевого момента, защиты диссертации. В вашем случае что сыграло, усердие, усидчивость?
А.Борисов
―
Сыграл просто мой интерес. Я сразу взял там и курсовую работу, и эту самую работу по почвенной зоологии. У нас был замечательный руководитель кафедры, такой был Меркурий Сергеевич Гиляров, замечательный. Он позже стал секретарем Академии, профессор, замечательный был человек, очень интеллигентный, интересный, живой такой, открытый. Такой немножко антисоветский, но, конечно, так.
А.Ежов
―
Как водится.
А.Борисов
―
Между своими. И в аспирантуру я поступил там, в Пединституте. Но была еще такая особенность: у нас была кафедра сельского хозяйства, ну, мы ее, как всегда, какая-то третьесортная и все… Но неожиданно открылось следующее: руководил ею такой Андрей НРЗБ Платонов, он оказался из бывших генетиков, а это был 1964 год, и генетику еще в Петербурге преподавали, в Ленинграде тогда, а в Москве по-прежнему «вейсманизм-морганизм» - это ругательные слова. И вдруг он нескольким мальчикам с последнего курса предлагает: «А не хотите ли вы, чтобы я вам прочел курс классической генетики?», того самого «морганизма-вейсманизма». – «Ну как, конечно, хотим!». И он собирал, там, 5-6 человек нас было, и вот в такой обстановке приватной, как принцам, читал классическую генетику. У нас просто глаза раскрылись, потому что все, что мы учили до этого, цикл поколений НРЗБ насекомых, все-все-все стало на место. Потому что, оказывается, есть хромосомы, мейоз, митоз там и так далее, и просто этим загорелись.И поэтому, хотя я в аспирантуру поступил по энтомологии, но потом через полгода ушел к Дубинину, тогда был Институт биофизики, там была лаборатория радиационной генетики, так что еще раз изменил направление и туда ушел. Меня очень многие порицали на кафедре, но сам Меркурий Сергеевич Гиляров, мой руководитель, сказал: «Ой, Сашенька, изменять только жене нельзя, а научному руководителю можно». У нас с ним дружеские связи остались на многие годы.
С.Крючков
―
Подающий надежды молодой доцент, да, или старший научный сотрудник Института биологии Академии наук…
А.Борисов
―
Младший научный, да.
С.Крючков
―
То есть довольно такая перспективная карьера была впереди…
А.Борисов
―
В общем-то да.
С.Крючков
―
И тем не менее, 1972 год, вы отказываетесь от всего этого, радикально меняете свою жизнь. Это ваше решение. А как восприняли это в семье? Ведь у вас уже была жена, две дочери…
А.Борисов
―
С полным пониманием. Жена, Нонна Ивановна, она тоже была человеком верующим, все как-то горячо воспринимала. Я бы сказал, что в вопросах церковных, там пост, причастие, она была даже лидером. Хотя когда мы поженились, она еще не была крещена. Но узнав о том, что вот я верующий, с огромным интересом к этому отнеслась, так что у нас в этом отношении было такое единство.
А.Ежов
―
А ваше окружение, коллеги как восприняли ваш шаг?
А.Борисов
―
Коллеги в институте знали, что я верующий. Ну как-то с некоторым удивлением, но вполне с пониманием. Самое интересное было с директором института, академиком Борисом Львовичем Астауровым. Когда я уходил оттуда, я понимал, что чтобы не доставлять неприятностей институту, надо вначале было уволиться, а потом подать через пару недель прошение в духовную семинарию, в Загорске тогда, Сергиев посад. И я пришел к Борису Львовичу, все, я должен подать заявление об увольнении, а он человек был такой тоже диссидентский. Когда его друга Жореса Медведева арестовали задолго перед этим, он вызвал машину, поехал, то ли в Рязань его в психушку отвезли, то ли куда-то еще, он поехал туда, «я академик Астауров, я хочу понять, почему арестовали моего друга». И на следующий день, это было в выходные, а на следующий день, в понедельник, он через секретаршу сотрудников человек 10-15 созвал, меня в том числе, и говорит: «Товарищи, я вам хотел рассказать о соучастии в деле Жореса Медведева. Он арестован, отвезен в психушку НРЗБ Я хочу, чтобы вы узнали от меня самого. Я собрал вас не для обсуждения моего поступка, а чтобы только вас информировать». Это было за год примерно до этого.Я говорю, Борис Львович, так и так, я должен уволиться. «Как? Что?», - он разволновался. «Пойдемте ко мне». Он недалеко жил, приехали к нему. «Наташенька (жена), чай нам. Рассказывайте, что, в чем дело?» А перед этим я говорил с отцом Александром Менем. Я говорю: «А как мне говорить с директором?». А он мне говорит: «Ты ему скажешь, а он тебя спросит: «А были ли прецеденты?»».
С.Крючков
―
Отец Александр, давайте продолжим это после новостей середины часа на «Эхе Москвы».
А.Ежов
―
Да, мы вернемся в программу «Разбор полета» уже через 3 минуты.НОВОСТИ
А.Ежов
―
21 час 35 минут московское время, это действительно программа «Разбор полета», в студии Стас Крючков, Андрей Ежов, и сегодня в гостях у нас отце Александр Борисов, настоятель Храма святых Космы и Дамиана в Шубине. Еще раз добрый вечер.
А.Борисов
―
Добрый вечер.
С.Крючков
―
Отец Александр, 1972 год, вы принимаете…
А.Ежов
―
Мне кажется, мы не закончили историю, которая была прервана новостями.
А.Борисов
―
Да. Ну перед тем, как говорить с директором, что я должен уволиться, я, конечно, советовался с отцом Александром, как говорить, что сказать. Он мне говорит так, что «ты к нему придешь, и он тебя сразу спросит, были ли прецеденты. А ты ему скажи, что, во-первых, ты не подписываешь никаких антиправительственных писем, не подаешь заявление в Израиль или что-то в этом роде. Поступаешь в заведение, которое легально существует, раз есть церковь, значит, должно быть место, где готовят священнослужителей. Во-вторых, скажи, что, поскольку институт это научно-исследовательский, а не учебный, то они не ответственны за твое формирование, что ты верующий человек. А в-третьих, скажи, что раз ты идеологически не совсем тот, как раз и уходишь в область, которая соответствует твоим взглядам».Ну и действительно, когда мы с Борисом Львовичем в нему поехали домой, Наталья Ивановна подала чай, мы попили, «рассказывайте». Борис Львович обеспокоен серьезно, он, вероятно, думает, так сказать, диссидентские вещи, и я говорю, «я так ухожу». Он мне говорит: «Ну а были такие случаи еще?», т.е. буквально все то, что мне говорил отец Александр, он меня и спрашивал, а я ему, соответственно, отвечал. И надо сказать, что действительно, это потом очень помогло на Президиуме Академии наук, у него, конечно, были неприятности, как же так, вот, ушел, и прочее.
Был такой смешной эпизод, секретарь парторганизации института, был такой Александр Владимирович Яблоков, встречает моего заведующего лабораторией и говорит: «Ну что ж, Николай Николаевич, готовим кадры для Русской Православной церкви?». Николай Николаевич разводит руками, «ну что поделаешь». Проходит месяц, у Яблокова один из сотрудников лаборатории подает заявление на выезд в Израиль. И уже наоборот, Николай Николаевич встречает Яблокова в коридоре: «Ну что, Алексей Владимирович, для кого лучше готовить кадры, для Русской Православной церкви или для Израиля?».
С.Крючков
―
А во след какие-то, ну, не угрозы даже, а обещания проблем прозвучали?
А.Борисов
―
Нет, в Академии наук нет. Но из другой сферы прозвучали. Буквально через 2 недели, где-то в середине сентября, когда я начал там уже учиться, я туда приезжал, а на субботу-воскресенье, поскольку я уже был женат, то отпускали домой. Звонок по телефону, и такой серьезный голос мне говорит: «С вами говорит сотрудник госбезопасности». - «Слушаю». «Нам надо с вами встретиться». - «Ну, хорошо, да, где, как?». - «Вот я буду в такое-то время в вестибюле гостиницы «Москва», сможете подойти?» - «Смогу». «У меня в руках будет газета «Правда» [ну, чтобы понять, узнать]». Я понимаю, что от них так просто не отделаешься, и поехал. Он меня пригласил, поднялись на какой-то этаж, там пятый или шестой, в какую-то комнату зашли, там много всяких таких приборов. Ну и стал говорить: «Вы же советский человек?» - «Да, советский». - «Вот вы должны нам помочь. Есть такой человек, Александр Мень. Вокруг него там молодежь собирается, он такой активный. А ведь знаете, сейчас под видом религиозной веры протаскивают антисоветскую пропаганду. Вот вы бы должны помогать. Кто ходит, о чем говорят и все такое». Я говорю: «Ну, вы знаете, как-то он мой друг, как же я буду на друга…». - «Ну вы же советский человек!» - ну и так далее. В общем, это длилось… три дня меня вызывали, я три дня отнекивался. Не завербовали, в общем. Я: «Нет-нет, не могу, все». - «Ну, смотрите, - говорит, -вам будет трудно. Но вы с нами советуйтесь».
С.Крючков
―
А вы были советским человеком? Вам не претило вот это причисление вас в эту когорту людей, ходящих рядами, скажем?
А.Борисов
―
Да нет, ну как, я что, живя в Советском Союзе, скажу: «Нет, я не советский человек»? Нет, я просто отказывался, и все. В общем, кончилось это ничем, но в дальнейшем, когда я закончил семинарию, меня сразу приняли в 4 класс, и на следующий год я закончил весной, рукоположили меня в дьяконский сан, и все. И вот тут все остановилось. То есть уже я служил, но в сан священника меня 16 лет не рукополагали.
С.Крючков
―
До 1989 года.
А.Борисов
―
Да, до 1989 года.
А.Ежов
―
А насколько учеба в семинарии чисто практически отличалась от учебы в естественно-научном вузе? У вас опыт на тот момент уже был, разнятся подходы там?
С.Крючков
―
Каких людей вы там встретили?
А.Борисов
―
Ну там как в школе было, собственно. Там сидели за партами, уроки, все. Какой-то минимум знаний, какой-то навык…
А.Ежов
―
Но от светского вуза это отличается в любом случае.
А.Борисов
―
Ну конечно, совсем другие там, так сказать… Молитвы там перед началом занятий, все в форме… Конечно, совсем другое. Были интересные преподаватели, были не очень интересные. Ну, это школа послушания, смирения и так далее.
А.Ежов
―
Незадолго до рукоположения, я говорю уже о восьмидесятых годах, вот то, что происходят некие перемены в настроениях общества, что вскоре стране предстоит видоизмениться, вы когда это поняли, и, не знаю, поняли ли это достаточно рано? Что лично для вас стало предвестником слома, крушения Советского государства, когда вы это осознали?
А.Борисов
―
Вообще-то это было для меня полной неожиданностью.
А.Ежов
―
Даже так?
А.Борисов
―
Да. К концу восьмидесятых, то, что в 1989 году стало возможным мое рукоположение, то, что у нас Уполномоченный Совета по делам религии на это согласился, и настоятель отец Петр НРЗБ меня так отстаивал, вот это уже предвестник такой, конечно, был.
А.Ежов
―
Ну а за несколько лет до этого не чувствовали какую-то перемену в атмосфере?
А.Борисов
―
Ну вот знаете, как-то я, хотя был и дьяконом, но у нас уже было тогда то, что называется катехизацией, подготовка к крещению, то есть была такая подпольная работа. Евангельские кружки были, называлось «общение» у разных людей, у меня было чуть не три таких «общения», мы собирались, читали Евангелие, молились, ну, какая-то такая просветительская работа шла. Издание книг, ксерокопировали там или перепечатывали на машинке, машинистку искали, и прочее, и прочее. То есть какая-то просветительская работа, она, конечно, уже была. Так что я был, в основном, в это погружен, а политическая деятельность… Ну, конечно, что-то слушал, что происходит, но это не было основным. Отец Александр Мень всегда говорил, что политикой могут заниматься не священнослужители, а наше дело – проповедовать Евангелие. У него много таких замечательных крылатых выражений. Что «самая несоветская книга – это Евангелие». Ну это правда.
А.Ежов
―
Но тем не менее в 1990 году вы стали депутатом Моссовета. Что произошло? Демократические преобразования вас к этому подвигли, или, не знаю, любопытство?
А.Борисов
―
Нет, это было случайностью, потому что мне позвонили мои коллеги из Института ядерных исследований, Курчатовского института…
А.Ежов
―
В Дубне?
А.Борисов
―
Нет, не в Дубне, в Москве. И сказали мне: «Отец Александр, мы хотели бы вас выдвинуть в Моссовет. Сергея Адамовича Ковалева мы в Верховный совет выдвигаем, а вот вы, раз уж пошли в народ, давайте уж, идите дальше, в Моссовет». Я подумал, а чего нет, там и другие выдвигались. Ну, ладно. В общем, приехал, собрание, все эти формальности прошли, и от своего Замоскворечья я в Моссовет. И 70% за меня проголосовало, тогда это было внове, антиклерикальных настроений, как сейчас, тогда еще не было, все к Церкви относились с уважением, с сочувствием, а тут священник. И двое еще было священников, отец Владимир Александрович Тимаков и Фонченков… Забыл, как звали. Ну неважно. Вот, еще двое священников.Ну и, конечно, по началу было очень важно и нужно. Помню, был такой занятный эпизод: весной были выборы, открытие Моссовета, торжественное заседание, свободные выборы, наконец-то. Многие диссиденты там оказались в составе Моссовета, все хорошо. И решают: такой-то день, такое-то число апреля, да-да, все за. А я сморю, это Страстная пятница, прямо перед Пасхой. Я пишу Сергею Борисовичу Станкевичу: «Зачем уж на Пасху? Давайте Пасху встретим, а потом в Светлый понедельник откроем Моссовет». – «Да-да (прямо на трибуне), вот у Бориса есть предложение». – «Ну, НРЗБ, там Великая пятница, люди постятся, в церковь идут, куличи святят, все… Давайте Пасху встретим, а на следующей неделе в понедельник откроем Моссовет, так все одно с другим будет…» Ууу, все прямо да-да-да, конечно. Потому что многие просто слабо представляют, что чего. Создали там сразу отделение по взаимодействию Церкви и Моссовета, городской власти. Ездили по церквям, смотрели, как что передавать, какие церкви, все. В общем, были какие-то нужные меры первое время. Но 1990 год омрачился тем, что осенью был убит отец Александр Мень.
А.Ежов
―
Что вы почувствовали, когда эту новость узнали?
А.Борисов
―
Что-то невероятное. Понимаете, наверное, так чувствовали христиане, когда мучеников вели, убивали, казнили, что-то такое. Сначала я не верил. Мне позвонили, сказали, я в этот момент венчал, воскресный день был. Я передал венчание другому священнику, тут же поехал туда. Я был уверен, что это какая-то ошибка. Я приезжаю, смотрю, там вдова Александра вся в черном. Все, значит это правда действительно. Это какой-то был, конечно, ужас для всех, но я понимал, что да, это смерть праведника.
А.Ежов
―
Я читал, что ему поступали угрозы, он как-то делился с вами этим?
А.Борисов
―
Нет. Нет. В этот год мы вообще с ним, к сожалению, как-то мало виделись, потому что я депутат Моссовета и все прочее, у него там тоже масса людей, масса возможностей, он прочел что-то около 300 или 500 лекций за последние 3 года своей жизни, то есть почти ежедневно эти были лекции. Последнюю 8 сентября 1990 года в Доме техника, где-то там в центре была лекция, он такой цикл читал по истории религии, и заканчивалось христианством. Потрясающая лекция. На следующее утро его убили.
С.Крючков
―
Что стало с людьми из прихода отца Александра?
А.Борисов
―
Люди частью остались там, а частью решили организовать приход в Москве, и меня просили это дело возглавить. Мы подыскивали храм уже, инициативу проявила замечательная Екатерина Юрьевна Гениева, она была тогда заместителем директора Библиотеки иностранной литературы, она знала это здание, которое сейчас, потому что когда закрыли эту церковь, которая сейчас, в 1930 году, там как раз поселилась Библиотека иностранной литературы. И это, надо сказать, спасло здание церкви. В 1972 году там уже была типография Министерства культуры, так что она знала об этом здании, и она предложила именно это здание. НРЗБ не только предложила, но и сама пошла к патриарху Алексию II, сама пошла к Лужкову и как-то сама получила согласие. То есть буквально через несколько месяцев, в марте уже я был указом патриарха назначен настоятелем вот этой вновь создаваемой общины.
С.Крючков
―
А круг общения отца Александра, круг его прихожан сохранялся в более-менее стабильном виде достаточно долго?
А.Борисов
―
Ну в общем-то да, хотя многие люди, конечно, нечасто у него бывали, скажем, люди уровня Александра Галича, Надежды Мандельштам. Кто-то уже закончил свою жизнь, кто-то изредка бывал. Но в основном круг сохранился, и частью в Новой деревне у отца Владимира Архипова, он там продолжает служить, частью именно в этот храм пришли. Пришли уже и новые люди из той церкви, в которой я служил уже 18 лет к тому времени, и другие люди стали приходить, так что как-то вот создалась такая община.
С.Крючков
―
1991 год, Августовский путч, вы становитесь одним из авторов воззвания от депутатов Моссовета…
А.Борисов
―
Да, это правда.
С.Крючков
―
…к введенным войскам. Что вами двигало?
А.Борисов
―
ну то что действительно надо было обратиться с таким вот воззванием: «Солдат, не убий!». Что вас снова хотят использовать против собственного народа и так далее. В общем, такой текст я составил, и его на Президиуме Моссовета провели, и в эти же дни буквально я пришел в патриархию, никого не было, такая обстановка, и милиции не очень-то, и прочее. И секретарь патриарха, мы с ней знакомы, я говорю: «Хотел бы Святейшему рассказать, что происходит в Москве», - это уже после того, как мы раздавали по танкам Евангелие и ездили на следующий день… Она мне так таинственно говорит: «Позвоните по этому телефону». И я как Штирлиц: «Ваше Святейшество…» Мы были уже так знакомы, он так приветливо выслушал. «ваше Святейшество, я хочу вам рассказать, что происходит сейчас в Москве, сейчас там Шеварнадзе выступает, то, се, народ настроен позитивно, никаких безобразий нет. Я написал письмо Президиуму Моссовета». А он спросил только: «Единогласно приняли?» - «Ну да, единогласно. И Вашему Святейшеству мне, конечно, неудобно что-то подсказывать, но все ждут вашей реакции». Он с минуту подумал, сказал: «К вечеру реакция будет». И действительно, как-то обратился со своей поддержкой.
С.Крючков
―
Отец Александр, это же переломное время было, и в церковной жизни в том числе, потому что открывалась какая-то новая перспектива, позади оставалось советское, большевистское прошлое. Уже четверть века прошла…
А.Борисов
―
Вы знаете, перелом наступил уже не в этот момент Августовского путча, уже до, уже начали передавать храмы…
С.Крючков
―
Ну тем не менее, это какая-то символическая такая дата.
А.Борисов
―
Перелом наступил, когда Горбачев изменил курс в отношение церкви в связи с тысячелетием…А.ЕЖОВ, С.КРЮЧКОВ (хором): Крещения!
А.Борисов
―
Крещения Руси. Наступил перелом уже при патриархе Пимене, патриарх Алексий уже как бы это подхватил, это уже не было чем-то новым. Здесь это скорее уж как-то подтвердилось. Так что в основном, я бы сказал, это все-таки огромная заслуга Михаила Сергеевича Горбачева, изменение курса по отношению к Церкви.
С.Крючков
―
Ожидания той поры и то, к чему мы пришли сегодня, они не диссонируют между собой лично для вас?
А.Борисов
―
Знаете, я бы сказал, нет. Простой довод: когда я 18 лет служил при той церкви, несколько раз были столкновения с властями: и вызов к Уполномоченному, и обыски там, пятое-десятое, не буду подробно говорить, тратить время. С того момента, когда я был рукоположен в священники в 1989 году, до настоящего времени ни одного вмешательства в жизнь прихода, в мою жизнь остальную, от государства не было.
А.Ежов
―
Мы уже поговорили о таком переломном моменте, как август 1991 года, а события сентября-октября 1993 года? Тогда, я помню, тоже в этом противостоянии патриарх в общем-то участвовал.
А.Борисов
―
Да, да, он призывал к миру, это все тоже было…
А.Ежов
―
Ка вы восприняли те события? Вы уже тогда, насколько я понимаю, Моссовет покинули.
А.Борисов
―
Нет, я был в Моссовете, а покинул после этого. Потому что как раз я очень хорошо помню этот вечер, когда там готовились баррикады, прихожане вечером в храме, «что делать?», прибежал какой-то юноша, что из Моссовета оружие дают, «пойдемте туда, возьмем автоматы». Я подумал, и мне сразу мгновенно: поп Гапон. Вот им ни в коем случае нельзя становиться. Я говорю: «Знаете что, давайте все по домам, закрываем двери, идем домой. Есть власть наша, есть у них армия, милиция, все, пусть они решают. Наше дело – молиться. Никаких баррикад не надо, у государства сейчас есть средства, это не что-то такое новое». Ну, к счастью, все обошлось. И когда возвращался домой, ни одного милиционера на улице, ни на Пятницкой, ни в центре, нигде, все попрятались, тишина. Но, слава богу, все обошлось. То есть было какое-то предчувствие, что вот грянет анархия просто полная. Но, к счастью, обошлось.
С.Крючков
―
Еще один эпизод вашей деятельности в девяностые годы – это работа в комиссии по помилованию Приставкина. Каких людей вы там встретили?
А.Борисов
―
Замечательных. Совершенно замечательных. Сам Анатолий Игнатьевич, конечно, замечательный совершенно, Булат Шалвович Окуджава…
С.Крючков
―
Кстати, извините, до того с Окуджавой не удавалось пересекаться?
А.Борисов
―
Нет, как-то нет. Ну, конечно, песни все знали, пели, все как положено. А вот когда Анатолий Игнатьевич Приставкин сказал, что у нас там Окуджава будет НРЗБ, я даже немножко как-то испугался. Испугался того, что вдруг образ Окуджавы, который из песен, разойдется с реальным человеком. Ну мало ли там, капризный, еще чего-нибудь. Но полностью совпало. Полностью совершенно. Очаровательный человек, совершенно удивительный, тонкий, деликатный, замечательный.Так что это был очень важный период действительно, очень многим людям удавалось предоставить помилование. Собственно, миловал президент, комиссия лишь готовила материалы, и довольно много, по 15 тысяч в год, потому что были случаи, ну когда ясно, что человеку там сидеть… После половины срока осужденный мог подать прошение о помиловании, и, что замечательно, среди помилованных процент рецидива был порядка 5% при обычных 70%, представляет разницу? Ну вот до 2000 года это все продолжалось, даже один раз с Борисом Николаевичем была встреча, он так одобрительно… Причем интересно, что он иногда просматривал, ну, выборочно там, конечно, не все, 5-6 дел возьмет, посмотрит и отсылает обратно в комиссию, не соглашается. Комиссия с ним не соглашается, он махнет рукой, ладно, пускай.
И это, знаете, было очень так торжественно, мы просто рассказывали сами в лагерях, выстраивали весь лагерь, такие-то Иванов, Петров, Сидоров подали прошение после половины срока, комиссия рассмотрела, указ президента такой-то и такой-то. Заменяется отбытие срока условно-досрочным освобождением. Это очень как-то людей поддерживало, что действительно рассматривают, обращают внимание на них.
А.Ежов
―
У нас меньше минуты остается. Ощущения от Бориса Николаевича как от человека? Я понимаю, что это какие-то эпизодические встречи, но тем не менее.
А.Борисов
―
Вы знаете, трудно сказать, потому что так трудно оценить очень. С одной стороны, конечно, было чувство истории, он принимал какие-то шаги исторически важные. С другой стороны, какая-то вот растерянность тоже чувствовалась. Видимо, все-таки со здоровьем было не очень хорошо, он, видимо, это чувствовал, видимо, это было главной причиной его ухода, отставки.
А.Ежов
―
Как всегда, у нас времени катастрофически не хватает для того, чтобы охватить всю масштабную биографию нашего гостя. Спасибо большое, что были с нами.
А.Борисов
―
Спасибо за приглашение.
А.Ежов
―
Это Александр Борисов, настоятель храма святых Космы и Дамиана в Шубине, приходите еще.
А.Борисов
―
Спасибо, храни вас Бог!