Сергей Удальцов - Разбор полета - 2017-09-11
С.Крючков
―
21 час, 4 минуты в российской столице. Это программа «Разбор полета». С нами сегодня здесь политик Сергей Удальцов. Приветствую!
С.Удальцов
―
Вечер добрый! Теплые слова. Давайте общаться.
С.Крючков
―
Проведут передачу Станислав Крючков, Андрей Ежов. Звукорежиссер в студии – Ольга Рябочкина. Посмотреть все это можно прямо сейчас на YouTube-канале «Эха». Ну, и пишите, самые интересные вопросы Сергею зададим.
А.Ежов
―
И напомню номер для СМС-сообщений +7 985 970 45 45. Есть также аккаунт vyzvon в Твиттере, форма на сайте «Эха Москвы». И вот в чате в YouTube, где можно, собственно, увидеть все происходящее в этой студии. Также есть чат, за сообщениями в котором мы внимательно следим. Я напомню, что программа «Разбор полета», она о людях прежде всего, об их решениях, и, наверное, главное – о мотивах, которыми они руководствуются в своей жизни.И первый самый главный вопрос, который мы всем гостям нашей программы задаем: Сергей, каким было ваше самое сложное решение, над которым, может быть, вы очень долго раздумывали, не один день, неделю, месяц, может быть, долго шли к нему; возможно, пожалели - вот так если с ходу, оглянувшись назад?
С.Удальцов
―
Таких ситуаций было, в принципе, немало в жизни. Я бы не стал выделять какую-то одну. Была сложная ситуация, когда возбудили уголовное дело. И многие меня уговаривали – не буду называть имена, естественно – уехать из России еще до того, как я был взят под стражу. Возможности такие были, естественно. И даже следствие, когда первичные обыски проводило – меня не сразу арестовали, я был под подпиской о невыезде – мне оставили загранпаспорт показательно. Он лежал на видном месте, они его полистали – и положили на место.
А.Ежов
―
Соблазн такой.
С.Удальцов
―
Да. Хотя в других случаях они такие документы всегда изымают, чтобы человек не скрылся. Это было очень показательно. То есть, видимо, власти бы и не возражали. Они даже, может быть, подталкивали таким образом убраться из России, где-нибудь за границей осесть, и оттуда, так сказать, вещать. Им, в принципе, ни тепло ни холодно от этого. Да, были такие сомнения, многие уговаривали. Но, в принципе, я думаю, принял правильное решение.
С.Крючков
―
Решение остаться.
С.Удальцов
―
Да, остаться. Это был тяжелый довольно выбор. Соблазн, безусловно, присутствовал. Но я теперь не жалею, что принял, я думаю, правильно решение.Опять же перед освобождением менее, наверное, мучительный выбор, но тоже были мысли, сомнения, учитывая состояние оппозиционного движения: а надо ли сейчас активно возвращаться в этот процесс, не дать ли дорогу «молодым»? - в кавычках, я еще не так ста. Не буду скрывать, я откровенно говорю, были такие мысли. Но все-таки какие-то внутренние убеждения мои подтолкнули к принятию решения не сдаваться, не отходить в сторону. Вот это были такие, довольно важные моменты из последнего.
А.Ежов
―
Решение не уезжать, не пользоваться этим загранпаспортом – это был принципиальный момент: доказать себе и всем, что, в общем, не пройдет?
С.Удальцов
―
Если бы я уехал, я бы, наверное, прогнулся и потом бы себя, я думаю, укорял. Как бы уж моя судьба сложилась там, не буду сейчас гадать, но вот пред самим собой… не очень хорошо бы я себя чувствовал. Моя все-таки позиция: если взялся за дело – иди до конца по мере возможности. Это честно. Если начинаешь вилять и переобуваться на ходу – ну, какой-то осадок остается. Это были сложные решения. Я их принял. На данный момент считаю, что правильно.
С.Крючков
―
Говоря о сомнениях накануне освобождения, вы допускали для себя, что выйдя на свободу… ваше освобождение может остаться незамеченным в публичном поле – и вот так вот уйти в тень?
С.Удальцов
―
Нет, понятно, что оно не осталось бы незамеченным, но дальше зависело от меня. Я мог бы взять какую-то паузу, осматриваться, присматриваться, и если бы хотел уйти в тень, это сделать технически несложно: найти какой-нибудь предлог – семейные обстоятельства, здоровье - и уйти на дно.Я не могу сказать, что перед самым освобождением… Я уже принял на тот момент решение. В период отбывания наказания – да, такие моменты уныния, они бывают у всех, не скрою, и у меня бывали. Там места тяжелые, много негатива. И порой теряешь немножко самообладание. Внешне ты держишь себя в руках, а внутренне сомнения возникают. Были такие моменты. Поэтому, если захотеть, можно всегда сделать технические шаги и уйти в тень. В итоге я принял решение остаться на поверхности, как говорится.
А.Ежов
―
Уже после оглашения приговора не было опасений, что Сергея Удальцова забудут за те годы, что, собственно, по понятным причинам вас не было в публичном поле?
С.Удальцов
―
Нет, естественно, было понимание, что в каком-то объеме это произойдет неизбежно. Если ты исключен из реальной жизни, из активной политики в данном случае, но это законы жизни: конечно, тебя подзабудут. Но я не делал и этого трагедии, потому что все в твоих руках. Сейчас можно наверстывать. Не так катастрофически все упущено, на мой взгляд.Понимание такое было, но я не делал из этого трагедии, принимал как данность: если случилось такое, надо это испытание пройти достойно. Тем более ,у меня никогда не было излишней такой мании величия, и меня это не повергало в шок: как это вот меня на улицах узнавали, а теперь не будут – как жить дальше? Пойду утоплюсь и повешусь.
Я не настолько к этому трепетно относился. Для меня все-таки важнее результат, чем внешняя мишура. Я это понимал, и, я думаю, все это можно пережить. И сейчас уже это все позади, поэтому будем наверстывать упущенное, как говорится, семимильными шагами.
А.Ежов
―
Если технологически, вы из весьма известной советской семьи. Ваш отец – историк, дед – историк, в прошлом – председатель правления Агентства печати «Новости», если не ошибаюсь.
С.Удальцов
―
Да, ваш коллега.
А.Ежов
―
Именем вашего прадеда, в конце концов, улица в Москве названа. Вот каким образом на вас отразилась эта история принадлежности фактически к советской ́элите? Вы сознавали это в детском, подростковом возрасте, вы понимали, что вы, в общем-то, не из рядовой семьи?
С.Удальцов
―
Мне часто такие вопросы задают. На самом деле, неправильно, наверное, люди представляют: элита… вот как я жил в детстве. Да, семья достаточно известная. Люди занимали высокие посты в советском государстве. Но вот именно мои родители - и отец и мама, - они историки по образованию, они работали по своему профилю, то есть в институте истории. И они как раз к какой-то номенклатуре или к элите не принадлежали.Семья жила отдельно. Понятно, с другими родственниками были связи, но в моем детстве, это – абсолютно честно говорю – не ощущалось. Да, мы иногда ездили в гости к дедушке, который как раз работал в Агентстве печати «Новости», ну, одно время его возглавлял.
Потом он, скажем так, при Брежневе в определенную опалу впал, был сослан, как тогда бывало, послом в Грецию. И по возращению он не принял, по сути дела, перестройку и вообще отдалился от политической деятельности, занялся наукой, хотя на тот момент не был еще по возрасту сильно старым, ему еще 70 лет не было. Поэтому в тот момент уже нельзя даже его причислить к какой-то элите, поэтому, я не думаю, что это сильно наложило отпечаток. Детство у меня было простое…
А.Ежов
―
То есть был контраст между жизнью вашей с родителями и вот, вы говорите, дедушки – там отдельно как-то… в чем проявлялся?
С.Удальцов
―
Нет, ну, понятно, квартира побольше. Какие-то возможности доставать продукты. Ну, стандартные, как тогда называли, привилегии. По сравнению с нынешним, конечно, неравенством и расслоением общества, это кажется, может быть, пустяками, но это было. Но вот именно моя семья – мы жили в двушке, метро Коломенская (я и там сейчас живу, недалеко от родителей), В двушке, общая площадь 42 метра, по-моему. Такой 12-этажный стандартный дом панельный. Никаких привилегий. Ходил в обычный детский сад, в обычную школу.По уровню доходов… ну, семья не бедствовала, не голодала. У меня отец получал под конец – он доктор наук, профессор, преподавал историю – где-то рублей, наверное, 450 по тем временам. Ну, и мама работала. В совокупности рублей 600-650 на семью выходило в месяц. Это хорошие деньги. Но, с другой стороны, на троих – это нельзя называть и роскошью какой-то.
Поэтому да, я знал о семье. Традиции какие-то были, но я не ощущал какой-то принадлежности к элите. Я жил очень просто в детстве. Связь генетическая, наверное, она существует, безусловно, но я не думаю, что именно тот образ жизни, который у меня был в детстве, какие-то отпечатки на меня наложил. Поэтому все было очень просто, скромно. Здесь, наверное, не в этом дело.
С.Крючков
―
И выбор в пользу Государственной академии водного транспорта в качестве вуза, как пришел к вам? И, собственно, не хотелось ли пойти по стопам родителей и в академическую стезю пуститься?
С.Удальцов
―
Если честно, я все-таки интересовался историей, не настолько глубоко она меня захватила, чтобы связать с этим жизнь. Момент был такое – ну, начало 90-х годов, когда я заканчивал, предстояло поступать в институт – никакого блата… В тот период, как раз в советский период труд ученых оплачивали неплохо, а в начале 90-х как раз катастрофа: все рухнуло в этом плане. Копеечные у них зарплаты. Я помню реально с питанием в семье… там какие-то штаны перешивали, я донашивал за кем-то из родственников, то есть реально было несколько лет – вот 92-й, 93-й, 94-й – такие просто печальные.Приходилось чего-то там подрабатывать последние классы… Как тогда модно было, кто-то машины мыл, кто-то очереди в Макдональдс занимал. Мы там косметикой какой-то торговали по мелочи. Малый бизнес, я бы не сказал, что очень успешный, но так, какие-то копейки зарабатывали.
Поэтому поступать… даже денег на каких-то репетиторов, по сути, даже не было. Я учил английский, я хотел на языковой факультет поступать – там один балл не добрал. И параллельно – у меня недалеко от дома была эта академия, там неплохой юридический факультет бесплатный – и я на всякий случай подал туда документы - и поступил. Но так как на основное место учебы не удалось попасть… ну, может быть, я и не жалею, потому что юридическое образование, оно тоже базовое, и если оно хорошее, то в жизни дает возможность развиваться. И я в этой академии закрепился. Она была недалеко от дома, и, может быть, это сыграло роль: лень далеко ездить – тут рядом с домом было. Ну, это не главное, конечно.
Поэтому я пошел учиться. Учился на бесплатном факультете на дневной форме обучения. Поэтому я считаю, нормальное получил образование, хорошие были преподаватели. Вуз, может быть, не элитный, то там команда подобралась довольно интересных людей, которые хорошо преподавали право - гражданское и уголовное, так что я, в принципе, не жалею, что сложилось именно так. Но 90-е – да, приходилось работать, совмещать. Мы на первом курсе с другом сразу пошли работать…
А.Ежов
―
А вот этот слом эпох и крушение советского государства. Юный Сергей Удальцов в подростковом возрасте. Как вы это встретили? Было понимание неизбежности, масштаба происходивших процессов или как-то в таком возрасте не осознавалось это серьезно?
С.Удальцов
―
Честно говоря, осознавалось. То есть, в принципе, семья у меня была достаточно политизированной. Родители были коммунисты, члены партии. Вот так, по прошествии времени я понимаю, что искренние, не для галочки она там состоят.
А.Ежов
―
Партбилеты не жгли, вот этого всего не было.
С.Удальцов
―
Нет, партбилеты ни в коем случае не жгли. Соответственно, дедушка, он как раз перестройку не принял. Там интересно, у него друг был еще с военных лет – Александр Яковлев, идеолог перестройки, ныне покойный. Они жили на тот период в одном доме, дружили очень семьями. Но когда Яковлев вернулся из-за границы – он, по-моему, послом в Канаде последний время – это год, наверное, 86-й, и когда его Михаил Сергеевич Горбачев подтянул его в руководство партии – ну, «подтянул» это жаргонное слово – пригласил в руководство партии; он там идеологический отдел возглавил, насколько я помню, - у них быстро пошли конфликты.Я помню, Яковлев как раз в гостях, когда мы приезжали – он частенько заходил. Потом это прекратилось. Я, конечно, был… это 9-10 лет примерно тот возраст, не очень глубоко вникал, но чуть позже я понял, что как раз на идейной основе пошли противоречия, потому что у моего деда возникали, я так понимаю, сомнения в истинных намерениях перестройщиков – что было задумано. То, что перемены нужны, как бы все понимали, но как, в каком формате, в каком направлении – конечно, дискуссия была большая.
Поэтому семья были политизированная, и я с ранних лет, в общем – ну, тогда интернета не было – новости слушали, там тогда Съезд народных депутатов, я помню. Это 89-й год, первый Съезд, когда из всех окон звучало – сейчас звучит рэп какой-нибудь или сериалы люди смотрят – тогда все слушали как самый остросюжетный сериал выступления на этом съезде. Вот идешь по улице – из окон… то ли май, то ли июнь месяц был, я уж не помню. То есть это время было очень политизированное. Митинги эти все. Иногда с друзьями гуляли и попадали на митинги.
Ну, в основном тогда были митинги демократической оппозиции, за Ельцина – вот в этом направлении. 89-й год, 90-й. Мне это запомнилось – такие массы, большие были акции, как на Болотной примерно, даже поболее. Эта энергетика мне тоже запомнилась, возбуждала такие эмоции сильные. То есть интерес у меня был. И хотя в тот период, конечно, среди молодежи были в основном антисоветские настроения, чего греха таить. Конец 80-х, рок-н-ролл, все наши ведущие музыканты были, по сути, антисоветчиками. Ну, как бы система уже притомила народ, все хотели перемен. Правда, конечно, вместе с мутной водой и ребенка выплеснули, на мой взгляд, и страну развалили. Это отдельный разговор.
Можно было антисоветчиком, в принципе, но меня это как-то не затянуло, хотя у меня родители были как раз люди советские, они это все очень переживали, надеялись, что Союз сохраниться, и на Горбачева надеялись одно время. Потом, конечно, наступило соревнование. Ельцина на начальном этапе поддерживали, я помню, когда е с горкома партии попросили – это 87-й год. Он попал в опалу. На эмоциях да, были такие настроения. С симпатией к нему в семье относились, я помню. Но довольно быстро, я припоминаю, уже вот начало 90-х, даже когда он еще не стал президентом новой России, уже такой скепсис появился в семье у меня. Чувствовали все-таки, что что-то не то.
Поэтому я все-таки распад Союза, помню, воспринимал как негатив. Этот день хорошо запомнился. Когда путч начался, я был за городом на даче у знакомых. Крышу крыли, помню. С дедом на крышу лазили. И вот радио… Тогда особо телевизор-то не у всех был, но радио все слушали. И вот это обращение ГКЧП к советскому народу. Я помню, соседи все это обсуждали, говорили в таком духе, основная масса: «Правильно. Наконец-то мужики собрались, хоть порядок наведут. Уже Горбачев достал. Разброд, бардак, в магазинах ничего нет. Куда эта перестройка заводит?» То есть люди хотели порядка. Но, в принципе, конечно, речь не шла о развале страны ни в коей мере.
А.Ежов
―
В семье не приветствовали. А вот, что касается ваших друзей, вашего окружения вашего возраста. Все-таки, наверное, не было какого-то монолитного мнения. Как вы находили общий язык с ними? Кто эти люди, вообще, были: это школьные друзья, ребята из двора, условно говоря – как это было?
С.Удальцов
―
В тот период мне было 14 лет, 91-й год. Я еще, конечно, ни в какие партии не вступал. Некоторые и в 12 лет вступают. Нет, я – позже, как говорится. Я присматривался, созревал для того решения.На уровне школы тогда это не очень модно было. Я помню, когда флаг СССР спускали с Кремля – декабрь 91-го года, когда Беловежское соглашение - и поднимали российский, кто-то, я помню, в школе сильно радовался. Я с ними, помню, поругался. Ну так, до драки не доходило, но на словах. Я говорю: «Чего вы радуетесь?» Ну, больше на эмоциях, понятно, что глубокой дискуссии теоретической не было.
Но все-таки более политизированным я стал позже. Но этот момент я хорошо помню, и тогда у меня тоже никакого восторга не было. Наверное, настроения в семье формировали эту ситуацию. Где-то своим умом приходил. Поэтому, наверное, такой синтез и получился в итоге.
Но не могу сказать, что меня родители как-то насильно в это дело втягивали, а, наоборот, у меня в семье были демократические порядки. Я вот с детьми своими тоже стараюсь не навязывать, не принуждать. Потому что, как показывает практика за редким исключением… Ну, я их только заставляю спортом заниматься, чтобы не расслаблялись – а в остальном пусть решают сами.
Так же и со мной родители поступали. Я считаю, правильная, мудрая позиция, иначе из духа противоречия начинают чудить и творить бог знает что. Потом, может быть, понимают, что они были правы, но уже, как говориться, дров наломать можно успеет. У меня в этом плане все было, мне кажется…
С.Крючков
―
Когда возникает левое движение в вашей жизни, когда вы к этому выбору приходите самостоятельно? Хронологически.
А.Ежов
―
Тут наш слушатель Таня спрашивает, формулирует вопрос еще проще: «Когда вы приняли решение стать революционером? Это одновременно происходило с началом симпатизирования левым идеям или же все-таки как-то революционером Сергей Удальцов решил стать позже?»
С.Удальцов
―
Нет, это опять же несколько такие… ярлыки. Я не люблю… революционеры, оппозиционеры… Ну, 90-е годы, конечно… чего греха таить – бытие определяет сознание, есть такая классическая формула; может быть, конечно, не на сто процентов она верна, но во многом бытие первично, и то, что происходило в 90-е, я реально наблюдал. Даже банальные вещи – уровень семьи. Ученые родители, неплохой уровень заработка. Начало 90х – всё, катастрофа. Я уже в начале говорил, конечно, в подростковом возрасте это все тяжело переживается, когда ты не можешь нормально одеться, нормально питаться, это накладывает негатив.
С.Крючков
―
Это скорее кумулятивный эффект, все накопилось со временем, или была поворотная точка в той эпохе 90-х, которая вас сделала там, кем вы сейчас являетесь?
С.Удальцов
―
Безусловно, шло накопление. Музыка… Я вод подсел, как говорится в таких случаях, на Егора Летова – такой музыкант был, на мой взгляд, выдающийся. «Гражданская оборона». В те годы по популярности вот как Витор Цой был, тогда – «Гражданская оборона» в начало 90-х по популярности сравнима был, только более такой андеграундный вариант.А так как он был человеком таких взглядов нонконформистских, но как раз после развала он занял позицию против этих процессов, против Ельцина. Да, такое было движение «Русский прорыв», они называли себя национал-коммунисты. Оно левое, в принципе, было. Там «национал» - относительно все было. И несколько лет – 94-й, 95-й, 96-й – они ездили по стране. Я на концерты попадал. На меня это тоже влияло. Я не люблю слово «кумир», но человек, на которого я в творческом плане ориентировался на тот период, занял такие позиции.
И, конечно, 93-й год на меня наложил такой отпечаток. Поворот определенный - расстрел Белого дома. На мой взгляд, это, конечно, выглядело дико весьма. И меня тогда, конечно, это очень не порадовало мягко выражаясь. По совокупности где-то к 96-му году, когда особенно выборы, я голосовал за Зюганова. Первые выборы, 18 лет.
Тогда было реальное ощущение, что будет победа. Она, в принципе, и была по большому счету. Даже президент Медведев – мы к нему попали однажды в гости, на волне этих болотных протестов был такой жест «доброй воли», диалог; все понимали, что это, скорей всего, имитация, но надо все шансы использовать: сходили пообщались - он открыто сказал: «Мы же знаем, что победил не Ельцин». Он не сказал, правда, кто победил, но так как было два кандидата, догадаться не так сложно.
Поэтому было ощущение. Я собирался, в принципе, в КПРФ вступать, не буду скрывать, на тот период – 96-й год. Но после того, как Геннадий Андреевич, все-таки, на мой взгляд, сдал свои позиции, не поборолся за победу – опять же речь не идет о том, что надо было кровь проливать, но так называемые методы мирного массового уличного протеста, выразимся аккуратно, они были возможны в тот период, я помню, это как раз лето, погода хорошая – и все удивлялись: как же так, почему они признал это поражение? Хотя его не было - была победа, на самом деле.
После этого у меня произошло разочарование, и мои взгляды стали более радикальными. Я посчитал необходимым как-то все-таки идти в это политическое движение. И через полгода присоединился Виктор Анпилов – в тот период заметный был, яркий деятель оппозиции.
А.Ежов
―
«Трудовая Россия».
С.Удальцов
―
Да. Он как раз критиковал Зюганова. Мне это было с созвучно.
С.Крючков
―
Кого только Анпилов не критиковал.
С.Удальцов
―
Понятно. Мы все не без греха и много кого критикуем, но в тот период мне это было созвучно. Я помню, на одном из митингов – там с друзьями из института у нас подобралась группа людей левых взглядов, на концерты Летова ходили, в общем, нормальная тусовка – мы в те годы ходили периодически на митинги левых сил. Они тогда были мощные, прямо скажем. Это не нынешняя ситуация, там тысяч по 50-70 стабильно. Ну, на 1 мая, 7 ноября и не только. Я помню, на Васильевском спуске какие-то митинги были, вся площадь была забита. Иди, как говорится, Кремль бери под контроль.
А.Ежов
―
Ну, проще было, да.
С.Удальцов
―
И масштаб был другой, конечно. 90-е годы, ситуация качалась немножко туда-сюда как маятник. И Анпилов, я помню, на одном из митингов собирал народ и делал поход на Москву. Он в Латинской Америке много работал журналистом до перестройки и там – Бразилия, где-то еще – модны походы были крестьян на столицы. Там фермеры, крестьяне шли на тракторах, жгли чего-то, кастрюли стучали… Вот он пропитался этой эстетикой, практикой. Ну, она, в принципе, сама по себе неплоха, интереса.И вот тогда был впервые этот поход на Москву. Я помню, мне понравилось. Мы с друзьями записались. Потом мне какой-то дедушка перезвонил по телефону, пригласил на какую-то встречу. И потихонечку так оно пошло. Это был 97-й год.
С.Крючков
―
Лично для вас это было чего больше: драйва или идеи на этот момент, 97-й год?
С.Удальцов
―
В том возрасте больше, конечно, драйва. Но и идея, она подспудно тоже формировалась. То есть я себя на тот момент уже позиционировал как человек левых взглядов, может быть, еще не настолько глубоко во всех нюансах ориентировался, но больше эмоционально, конечно. То есть все вместе: и драйв и убеждения сформировались. Мне уже почти 20 лет было, то есть нельзя сказать, что каким-то юношей совсем был.
С.Крючков
―
Старика Карла Маркса уже почитывали к этому моменту.
С.Удальцов
―
На тот момент кое-чего почитывал из Владимира Ильича. До «Капитала» тогда еще не добрался, не буду врать вам. Это все-таки серьезное чтение. В общем, вот так оно произошло. И с похода на Москву… Я помню, где-то на Варшавском шоссе нас поливальными машинами смывали с дороги… Ну, там тысяч 10 народу пришло или 15. Лимонова я там встретил в тот период.
А.Ежов
―
Что еще было в конце 90-х, и что еще почитывал политик Сергей Удальцов, мы поговорим через пять минут после кратких новостей в эфире «Эха».НОВОСТИ
А.Ежов
―
В Москве 21-35. Это программа «Разбор полета». Ведут ее, как всегда, Станислав Крючков и Андрей Ежов. И сегодня мы изучаем пристально биографию политика Сергея Удальцова. Напомню средства связи с нашей студией. +7 985 970 45 45 – номер для СМС-сообщений. Также можно свои реплики, вопросы и комментарии присылать на аккаунт vyzvon в Твиттере. Также нас можно не только слушать по радио, но и смотреть в YouTube, где есть чат, за сообщениями в котором мы также подглядываем одним глазом.
С.Крючков
―
Не нас, а, прежде всего, нашего героя Сергея Удальцова. На 97-м годе, когда для вас началась эта политическая активность в рамках АКМ, в рамках крыла «Трудовой России» с Ампиловым во главе. А в 99-м году, в декабре вы пошли от сталинского блока в Государственную думу. Вы сталинист, Сергей?
С.Удальцов
―
Нет, я не сталинист. Я вначале говорил, я вообще не люблю себе кумиров создавать. К фигуре Сталина у меня отношение сложное. То есть фигура эта, безусловно, масштабная, но для меня черно-белая. Я не сторонник впадать в крайности, то есть полое очерненеие или сотворение кумира.Но это отдельный большой разговор, но сталинистом я себя не считаю. Да, это был большой период в истории Советского Союза, в истории нашей страны, левого движения, очень противоречивый, поэтому тут однозначный оценок давать просто невозможно.
Но в тот период в «Трудовой России» был такой тренд. Они где-то опередили Путина, мне кажется, со Сталиным уже на знамени пошли. Потом уже власть это все перехватила. Ну, такая жесткая рука… Не могу сказать, что я был в восторге, но на тот период я не принимал каких-то принципиальных решений в «Трудовой России». Были у меня какие-то сомнения: а стоит ли вот так?.. Там внук Сталина был в этом списке Евгений Яковлевич, я помню. Ездил по стране, проводил встречи с избирателями. Я не знаю, вроде сейчас он жив-здоров, давно его не видел.
С.Крючков
―
Он судился с «Эхом», по-моему.
С.Удальцов
―
С «Эхо Москвы», да. Я давно его уже не видел. Мы тоже по стране ездили. На каждой встрече вот он рассказывал, что он внук Сталина, подробности, биографии. Ну, такой, интересный человек.
С.Крючков
―
А с Анпиловым когда разошлись дорожки?
С.Удальцов
―
Да, был такой период. Сталинский блок. Он тогда набрал меньше процента, насколько я помню. На мой взгляд, я вот по прошествии времени считаю, эта излишняя раздробленность в левом движении добра-то никому не принесла. Как всегда, много амбиций и критика той же КПРФ и Зюганова понятна.Я вот про 96-й год рассказывал. Она вроде бы и справедливая, но вот по таким глобальным вопросам, как участие в выборах… Тем более, тогда, напомню, еще возможны были избирательные блоки. Сейчас они запрещены, а тогда они были возможны. Наверное, все-таки более правильно находить было какие-то точки соприкосновения и на федеральных выборах участвовать вместе. Пользы было бы всем больше. Но это видно сейчас, задним числом.
И я, кстати, отошел от «Трудовой России», это был 2003-й год или начало 2004, потому что это как раз достаточно сектантская позиция, то есть огульная критика всех союзников с левого фланга, по принципу «они все оппортунисты, только мы истинные марксисты-ленинцы, сталинцы», как угодно называйте, она мне уже был совершенно не близка. Я понимал, что это сектанство приведет только к изоляции и медленному умиранию структуры, как, в принципе, на сегодня все и произошло. То есть, когда организация действует по вождистскому принципу – а у нас этим грешат очень многие, не только, кстати, левые организации - это в итоге чаще всего приводит к деградации и вымиранию.
Поэтому возникло ощущение, что надо двигаться более самостоятельно, из этой сектантской обстановки вырываться. И тогда еще был АКМ. Потом мы его трансформировали в «Левый фронт» чуть позже, через несколько лет, как такое широкое объединение непарламентских левых организаций, сторонников левых идей, в общем-то. Я считаю, это более правильный формат.
И мы, самое главное, стали свободные, независимые от этих бюрократических процедур бесконечных, сектантства, этих амбиций, дрязг.
Я не хочу сказать, что нам удалось всех объединить. Безусловно, там еще работать и работать, как говориться, непаханое поле. Но определенное свое место удалось занять именно из-за того, что мы были свободны в своих действиях. Без денег, честно скажу. В те годы особенно. Так, на голом энтузиазме. Какие-то копейки собирали между собой. Но считали правильным действовать поярче, пожестче, именно идти к людям, какие-то социальные проблемы помогать решать в той же Москве, в частности.
Поэтому в целом созрело такое решение, что надо идти в свободное плаванье. В принципе, я считаю, на тот момент это было правильно, иначе мы бы там просто задохнулись в этой обстановке сектантства.
А.Ежов
―
Наш слушатель Дмитрий Мезенцев в разных формулировках задает вопрос о левой идее в целом: «Сергей, в чем для вас лично притягательна левая идея? Разве демократия западного образца не гарантирует полного развития своих способностей?» Ну, и тут, собственно аргумент: «Почему тогда потерпел крах мировой социализм, которые вы боготворите?» Я не знаю, кстати, благотворите ли?
С.Удальцов
―
Нет, ну, что значит, боготворим? Это будущее. Будущее не только России, а будущее, если громко говорить, человечества. На самом деле, советский проект – в том и была его выдающаяся роль, с другой стороны, и трагедия – это был прыжок через несколько этапов вперед, забегание вперед, безусловно.Россия на тот момент – сейчас как раз столетие революции – представляла собой полуфеодальное общество. Там еще капиталистические отношения полностью не сформировались, были только в стадии развитие. Тот самый пролетариат, на который была сделана ставка, он был, конечно, ведущей силой, он был сконцентрирован в городах. На тот момент это был своего рода креативный класс, как сейчас модно выражаться, то есть энергичный молодой класс пролетариев, рабочих. Действительно, это было актуально. Поэтому здесь и Маркс, и Энгельс, и Ленин, и все остальные, они нащупали этот нерв, безусловно, на тот период.
Но это был скачок вперед. И вы же помните, наши революционеры, большевики те же, они делали основную ставку на мировую революцию, на то, что сейчас пойдет процесс в Европе и в Штатах, частности, в развитых странах. И Троцкого вспомним. Был расчет на это, и он был небеспочвенный, потому что 18-й, 19-й год после окончания Первой мировой войны, мы помним, были революционные процессы серьезные в Германии, и в Венгрии, и в Австрии, и других европейских странах. Там левое движение было очень сильно.
Но я в шутку говорю, что западный пролетарий оказался слишком разбалован местной буржуазией и не захотел терять того даже немного, что у них было. Русский пролетарий-то был более обездоленный. Но вот этой солидарности классовой, о которой много так говорилось, ее все-таки не случилось. И поэтому наш революционный проект оказался брошенным на произвол судьбы мирровой историей, и пришлось строить социализм в отдельно взятом государстве, из-за чего пошли многочисленные деформации.
Естественно, этот проект, изначально очень демократичный… Советская система, вообще, власть советов – это очень демократичная власть, полностью основанная на выборах прозрачных, и не только по парламентским критериям предусмотрено было представительство от трудовых коллективах, от каких-то кооперативных сообществ, то есть даже более интересный формат, чем нынешние буржуазные демократии. Но в итоге мировое капиталистическое сообщество подзадавило в итоге.
О это не значит, что сама теория, сам этот порыв был неправильный. Просто на тот момент, как сегодня мне видится, уровень развития производительных сил, опять же если к классикам марксизма вернуться, то есть средства производства, технологии, научно-технический прогресс – об этом идет речь – не достигли еще того уровня, чтобы обеспечить такие возможности для социалистического развития, то есть максимального удовлетворения базовых, разумных потребностей всех жителей не только страны, а всей планеты Земля и создания равных возможностей для развития личности. Какой основной постулат? Свободное развитие каждого – есть залог развития всех. То есть в теории левая идея, она абсолютно демократична.
Поэтому вы меня спросили, что для меня левая идея. Это демократия, полноценное народовластие. В будущем это электронная демократия. То есть база-то уже есть. Нужна политическая воля, чтобы ее воплотить в реальность, когда люди через тот же интернет будут участвовать в принятии базовых решений. Не надо, конечно, по всем узкоспециальным вопросам проводить референдум. Это, наверное, было бы абсурдно. Но базовые вопросы, векторы развития страны, например, конечно, надо согласовывать с гражданами. Это для меня очевидно.
Электронная демократия - это реальное народовластие, это прямая демократия, по сути, уже будет. В экономике, конечно, базис мы не должны забывать. Здесь у нас главное противоречие с той же либеральной оппозицией. Конечно, можно долго дискутировать, но по моему глубокому убеждению, конечно, основная промышленность, стратегические отрасли, сырье, природные богатства – это уж, безусловно, транспортные коммуникации, электрокоммуникации – всё это должно быть под управлением общества. И пока мы государство с вами не ликвидировали – мы не анархисты-синдикалисты – через государство
. Но опять же сегодня технологии позволяют контролировать государство, если правильную модель выработать. То есть и чиновников и их расходы, их решения… Вот блокчейн, сейчас биткоин – все эти современные темы актуальные можно поставить на службу как раз прогрессу, не только каким-то выдающимся олигархам нашего времени, которые, конечно, хорошо себя чувствуют и не хотят менять порядок вещей.
Но сегодня опять же развитие технологий и для экономического развития вперед все возможности предоставляет. То есть все это должно быть в общественной собственности под контролем государства и обогащать всех жителей. Рента эта должна на всех распределяться, и все эти проекты должны приносить пользу общему… Вот как в тюрьме говорят, на общее, а не наличное, на чей-то карман.
Крупная стратегическая собственность. Дальше, конечно, здоровая конкуренция. То есть стратегически в глобальной перспективе, я думаю, все перейдем на общественные формы собственности: кооперации, народные предприятия. Но пока не стоит речи о том, что надо всех раскулачить, все отобрать и поделить. Это как раз страшилки, которые наши оппоненты выдвигают.
Современные левые… Ну, возьмите практику скандинавских стран. Там такие социал-демократические традиции очень неплохие. Это хороший пример. В Латинской Америке много интересных проектов. В европейских странах, в той же Германии – там социальные гарантии огромные. Это благодаря как раз существованию СССР, той конкуренции, что шла в тот период, местная элита вынуждена была такие социальные гарантии давать.
Поэтому наш проект, он не утопический, он абсолютно, на мой взгляд, устремлен в будущее, поэтому мы здесь люди будущего. И, конечно, левые – если завершить эту тему – это интернационалисты. То есть никакого ущемления по признаку расы, нации, принадлежности к тому или иному народу. Мы за дружбу народов.
Чем был хорош Советский Союз, кто бы что не говорил - он эту проблему довольно грамотно решал за счет развития тех территорий, которые были более отсталые в экономическом плане - Средняя Азия, Кавказ - в Прибалтику ту же много вкладывалось. Они, конечно, нас сейчас проклинают. Понятно, там национальное самосознание задето, эта тема сложная. Но сколько промышленных предприятий там было построено, какая инфраструктура. До сих пор они еще на этом - конечно, много угробили – но на этом еще двигаются дальше.
Поэтому это была очень правильная модель, как можно сосуществовать разным народам разного уровня развития, разных культур. Китай вот в свое время хотел… Вот Сталин, не знаю, может быть ошибся – не согласился с Мао Цзэдуном – Китай не включил в СССР. По-моему, в 51-м году Мао Цзэдун приезжал в СССР к своему учителю товарищу Сталину и предлагал ему – это исторический факт - что Китайская народная республика войдет 16-й или какой на тот момент… 17-й в состав СССР. Были колебания определенные, в итоге не решились на это. Ну, большой вопрос: а может, была ошибка? Может, сейчас уже были на пути к прогрессу. Но на половину китайцами бы стали.
С.Крючков
―
Все-таки тюрьма – насколько это тяжелый опыт? Для вас эти насколько лет в плане самоосмысления полезны были эти вырванные годы?
А.Ежов
―
Вообще, готовы были к такому или к этому нельзя быть готовым? Как политик, как борец… но, мне кажется, должна была где-то сидеть… эта перспектива.
С.Удальцов
―
Готов я был. Если честно, как опять же говорят в тех местах, за образ жизни. Я понимал, что за образ жизни вот эта жесткая оппозиция, жесткая критика где-то на грани фола, она аукнется рано или поздно. Конечно, всегда надеешься на лучшее. Но я считаю, что если серьезно ты в оппозиции – должен быть всегда готов. Не надо себя запугивать, накручивать… Но для меня это не было удивительным.Сам повод, конечно, был избран абсолютно незаконный. Вот это все Болотное дело. Сейчас не будем углубляться, много сказано. Это фабрикации стопроцентные. Там никаких беспорядков не было. Это просто был повод, чтобы протестное движение давить, пугать, и людей заставить сидеть дома. Отчасти это удалось, не на сто процентов, конечно, но я думаю, что будет подъем новый, уже сейчас он ощущается.
Соответственно, готовность была. Принято так выражаться, что нет худа без добра. Такие у нас есть народные поговорки: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». В целом скажу честно, ловить там, в этих тюрьмах, колониях нечего. Если ты здравый, нормальный человек, что тебе там делать? Время подумать? Ну, и здесь, я думаю, можно найти время подумать. Время книжки почитать? Да, не спорю, но эта цена слишком дорогая.
Поэтому, конечно, романтизация этих мест, мне кажется, излишня. То есть не надо бояться, там, в принципе, ничего нет страшного. Если ты нормальный человек, не совершал на свободе каких-то, как там говорят, гадских, непорядочных поступков, то, в принципе, ты там будешь жить нормально. Если ты с людьми можешь коммуницировать, общаться, то проблем не возникает.
Конечно, может тебе администрация создавать какие-то препоны, подначивать других заключенных против тебя. Бывают такие моменты. Но опять же, если ты человек, понимающий жизнь немножко, ты разрулишь все эти конфликты.
Но в целом это, конечно, в большей степени потерянные годы, чего там греха таить. 3, 4 года – это еще не критично, люди сидят по 10-15. У них вообще крышу сносит. Они выходят – не могут в реальную жизнь влиться. Им нужна помощь психологов, социальных работников. У нас с этим, кстати, очень плохо в стране. Система неэффективна. Но это опять же большая отдельная тема.
Поэтому готов я был. Ловить там нечего. Никакой романтики. Там все за бабки сейчас продается, покупается. Может быть, раньше была какая-то блатная романтика. Я ее особо… Я, конечно, не по блатной дороге шел, я среди «мужиков» сидел, ну, работяги так называются, которые как бы не соблюдают все эти криминальные традиции. Ну, живут, работают. В принципе, на них тюрьма и держится по большому счету. Я такой романтики особой не заметил.
А.Ежов
―
Может быть, вы особого прессинга не заметили, потому что вы политический? Там, вообще, как-то отношение заметно, оно отличалось – отношение руководства колонии, других заключенных к вам?
С.Удальцов
―
Не спорю. Как опять же там говорят, многим пришлось страдануть побольше, чем мне. Даже мой коллега, подельник, как выражаются, Леонид Развозжаев страданул гораздо больше. Ему просто мстили за то, что он обвинял наши правоохранительные органы в похищении с Украины. Называл конкретные фамилии. Ему просто мстили. Его этапом отправили в Красноярск. Там этап – это вообще тяжелейшая вещь.Я сутки ехал этапом от Москвы до Тамбова, благо ехать недалеко. Я за эти сутки поднатерпелся больше, чем за несколько месяцев, что в СИЗО сидел, условно говоря. Очень тяжелые условия, пыточные. Это опять же предмет для большого разговора – реформирование всей этой системы. А тот же Развозжаев ехал несколько месяцев по пересылкам, по этим столыпинским вагонам.
Это пытки реальные. В жару, в холод… Там в жару дышать нечем в этом вагоне. В холод там холодно. Кошмар короче. Набивают в эту маленькую клетушку… Представьте обычный вагон плацкартный. Там этот отсек, он за решеткой. И туда набивают по 12-15 человек. То есть обычно 4 человека тем едет. А 12-15 – все на головах друг у друга, дышать нечем, еще народ курит. В туалет выводят по распорядку не когда ты захотел, а когда конвой захочет. То есть реально условия… если вот так ехать долго, там с ума можно сойти.
А.Ежов
―
А уже в колонии в бытовом плане самое сложное что было?
С.Удальцов
―
Я страданул поменьше, потому что, конечно, чем более резонансное дело, чем больше внимание со стороны общественности, с воли, как там говорят, поддержка ощущается: правозащитники, близкие, семья – это в первую очередь, там политические силы поддерживают. То есть, грубо говоря, если тебя начинают там давить, они могут здесь поднять шум, какое-то внимание привлечь.Конечно, администрация это понимает и старается формально действовать по закону. Поэтому, конечно, если у человека нет такой поддержки, там в тюрьмах бывает все что угодно. Не буду тут тоже преувеличивать. Сейчас становится, в принципе, чуть более цивилизованно, чем раньше. То, что рассказывают про 90-е годы – там вообще кошмар творился и по условиям содержания и по беспределу со стороны милиции, администрации, и среди зэков… там творилось.. Людей реально убивали, калечили, насиловали в прямом смысле слова.
Сейчас это есть, но объемы сократились. В той колонии, где я был, в Тамбовской области, может быть, из-за того, что было ко мне такое внимание, явного беспредела не наблюдалась.
Но в целом, конечно, система сама по себе, она очень архаична. Там отношение к зэку как к недочеловеку по большому счету. Даже если формально закон соблюдается, но само пренебрежительное отношение, оно, конечно, подавляет, оно унижает само по себе. Никогда там толком не исправляют. То есть система подлежит серьезнейшему реформированию.
По быту… ну, как сказать, мы уже где-то шутили: это санаторий ноль звезд, но жить, можно, как говорится. Не в ямах держат, не в зинданах, не в сараях. То есть минимум: вода есть, свет есть. Ну, временами не бывает, но в основном есть. Кровать есть, где спать можно. Кормят как-то вот… но голодным там не останешься. Понятно, на этой баланде особо сил не наберешься, но, как шутили, диетическое сбалансированное питание, минимум калорий. Тюрю тебе какую дают, каша она не каша… Желудок свой набьешь, с голоду не умрешь однозначно. Но в целом это, конечно, все печально. Места эти у нас переполнены людьми, которые… там много сидит людей, которые не представляют опасности для общества.
Поэтому я сейчас говорил, что нужна амнистия, гуманизация этой системы. Будем сейчас над этим работать. Это большая забота. Там сотни тысяч людей просто теряют здоровье, жизнь. Они потом оттуда выбрасываются на свободу – они уже никому не нужны. Это обуза и для семей и для государства. У нас это настолько неэффективно все работает… Будем этим заниматься, в том числе .
А.Ежов
―
То несколько незаинтересованное отношение к вам после приговора тех же союзников по Болотной – как вы встретили это, как почувствовали? Потому что в какой-то момент было ощущение, что о Сергее Удальцове забыли.
С.Удальцов
―
Скажу честно, да, тема не очень приятная. Да, все это было, все это ощущал даже уже в тот период, когда сидел под домашним арестом. Такое было ощущение, что кто-то из союзников, кого мы считали на тот период союзниками по Болотному этому движению, «белоленточному» называлось, если я правильно помню, «За честные выборы» - весь этот процесс, - они где-то, мне кажется, вздохнули с облегчением. В том плане, что, с одной стороны, эти основные репрессии не их коснулись, нашли стрелочников: вот пусть там Удальцов отдувается. Где-то такое настроение сквозило. Конечно, напрямую мне не говорилось мне в глаза, но так по ощущениям у меня создалось такое впечатление. А кто-то, может быть, даже был рад в том плане, что левые слишком активно, по их мнению, в этом процессе участвовали, а так само собой их немножко в сторону отодвинули.Это все было. Были люди, очень достойно себя вели. Вот Борис Ефимович Немцов покойный… Я вот вышел – сходил к нему на мост, на место убийство, цветы принес. Кто-то сказал, что это пиар-акция какая-то. Ну, это бред, конечно. Я пришел, потому что при всех идейных расхождениях я к нему по-человечески с большим уважением относился, потому что он был человек порядочный, коммуникабельный. Да, мы понимали, что разные у нас политические взгляды, но в конкретном деле если вы вместе, то поддержка какая-то есть.
Многие другие… ну да, осадок остался. Конечно, это на будущие какие-то действия будет откладывать какой-то отпечаток. Я не злопамятный человек, не мстительный. Меня вот в Следственный комитет вызывали. Ну, конечно, подначивали. Они же слушают мои высказывания. Они говорят: «Вот вы говорили про кого-то, что кто-то себя вел не совсем достойно в тот период. Давайте, может быть, вы нам расскажете под протокол?»
Конечно, я отказался. Я в такие игры не играю, поэтому мстить я таким образом никому не собираюсь. Но, конечно, впредь будем осмотрительней, понимая, все-таки с кем стоит в разведку идти, а с кем лучше воздержаться.
А.Ежов
―
Политик Сергей Удальцов был гостем программы «Разбор полета». Как всегда, много чего не успели обсудить. Здесь вопросы и про Крым и про Донбасс. Я думаю, вы не последний раз у нас в гостях. Спасибо большое! Станислав Крючков и Андрей Ежов провели эту программу. До встречи через неделю!