Мэлор Стуруа - Разбор полета - 2017-03-27
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Что-то я не то… всё сказала? Я так давно не вела эту программу. Татьяна Фельгенгауэр и Оксана Чиж – в этой студии… Я уж забыла, как это все делается.
О.Чиж
―
Ничего, ничего… «Давненько, я не брал в руки шашек…», да. Действительно, в этой студии находится журналист-международник Мэлор Стуруа. Здравствуйте!
М.Стуруа
―
Здравствуйте!
О.Чиж
―
У нас есть традиционный вопрос, с которого всегда начинается эфир этой программы. Это вопрос о том, какое наиболее сложное решение вам приходилось принимать - вот то, над которым пришлось подумать, посомневаться, взвесить все за и против и поколебаться.
М.Стуруа
―
Во-первых, я хочу сказать, что правильней было бы называть эту конкретную передачу не «Разбор полетов», а «Приземление», поскольку мне 10 апреля исполняется 89 лет. Как говорится, это сумма довольно тяжелая.Что же касается вашего вопроса, то я не могу сейчас найти в своей жизни такого переломного момента, где мое решение определило бы мое дальнейшее пребывание на этом белом свете. Можно сказать так: в какой-то степени в этом вмешался мой отец, которому в 48-м или в 49-м году… как вам сказать… его обвинили в тоске по троцкизму. Дело в том, что он написал мемуары, в которых впервые попытался реабилитировать – вот это слово он впервые употребил – реабилитировать тех кавказских коммунистов, которые были расстреляны и репрессированы в эпоху сталинских чисток. Он передал этот материал своему секретарю - тогда он был председателем Верховного Совета Грузии и, соответственно, заместителем председателя Президиума Верховного Совета СССР – секретарю, который был (так говорят) братом Сталина. Дело в том, что мать Сталина стирала в семействе богатых крестьян-купцов Эгнатошвили. И вот считают, что там-то как раз она понесла, причем понесла не от своего мужа, а от этого купца Эгнатошвили.
Один из братьев этих Эгнатошвили был начальником охраны Кремля, а второй - был секретарем Президиума Верховного Совета. Ему мой отец дал и сказал: «Слушай, когда бы будешь в Москве, покажи Сталину. Может быть, он, действительно, захочет их реабилитировать». А этот Эгнатошвили все время метил на пост Сталина. И в результате этой комбинации Энатошвили использовал эти мемуары против моего отца. Обвинил отца в тоске по троцкизму и сняли с этих постов.
Он был, между прочим, номенклатурой Политбюро ЦК, поэтому его снимали в Москве с формулировкой «тоска по троцкизму». Причем, когда обсуждался этот вопрос, кто-то заметил, что как это – репрессировать? На что Сталин сказал: «Нет. Старик выжил из ума». Причем этот старик был моложе Сталина на несколько лет. И когда отец уже после смерти Сталина спрашивал: «А почему не сказали, что я моложе Сталина?» «Потому что нам самим хотелось жить», - отвечали те люди, которые принимали это решение.
Так вот. А я к этому времени кончаю Институт международных отношений. И поскольку, несмотря, кстати, на все эти вещи, я был самым лучшим студентом своего курса, а мы были вторым выпуском. У нас выдумали такое как бы сверхдостижение – это надо было на все четыре госэкзамена дать ответ, который превышает обычную норму отличника. И вот эту награду получили на курсе только два человека: я и Арбатов. Арбатов – это который потом стал академиком и так далее. И я, мальчишка – мне было тогда 19 лет, - и вот мы вдвоем получили абсолютные эти отметки.
Но то, что отец мой тосковал по троцкизму, это не могло не сказаться на моей карьере, в том смысле, что вместо того, чтобы пойти в Министерство иностранных дел и получить такую должность не очень-то высокую, но все-таки, которая бы давала мне потом быстрое, так сказать, продвижение, - вместо этого меня решили направить… я даже не помню, как это называлось – что-то связанное с зарубежной культурой или что-то вроде этого. Видимо, был комитет по делам культуры… Это меня совершенно не устраивало. И тогда я пустился в свободный полет. И попал в «Известия». Причем тоже очень интересно, как.
Был такой мой приятель Ярослав Шавров – мы вместе кончали институт. И его взяли на работу в «Известия». И в какое-то время вдруг редактор отдела Владимир Кудрявцев заметил, что Шавров стал писать лучше. А дело в чем – что мы с ним договорились, что я буду писать за него, он будет печатать мои заметки в «Известиях», а гонорар будем пропивать вместе.
О.Чиж
―
А вам не обидно было?
Т.Фельгенгауэр
―
Нет, ну пропивали же вместе!
М.Стуруа
―
Все-таки тут я считал, что это как бы деньги шалые. Мы пропивали это в пивной, которые были как раз напротив «Известий». Шавров, видимо, как-то усовестился и сказал Кудрявцеву, что это не он пишет, а пишу я. Он сказал: «Ну давайте, приведите его». Ну я прихожу туда. Кудрявцев со мной поговорил, говорит: «Давайте пойдемте работать у нас». А я в это время учился в аспирантуре Института права академии наук. Ну ладно, я пошел туда как бы работать. Но там был очень такой заковыристый заведующий отделом кадров некто Кузюрин. И Кузюрин сразу заметил какую-то разницу: вот мой отец в 48-м году Председатель Президиума Верховного Совета, а в 49-м просто адвокат – как это так? И он, конечно, легко узнал, что мой отец в связи с «тоской по троцкизму» стал адвокатом. Ну вот, и, конечно, он доложил об этом главному редактору и Кудрявцеву. И Кудрявцев приходит ко мне и говорит… то есть я к нему прихожу, а не он ко мне, конечно и он говорит: «Знаете, я очень сожалею, но ваш отец, понимаете…» и так далее. «Нет ли у вас, - он сказал, - человека, который за вас поручится?» Я говорю: «Есть». – «Кто?» Я говорю: «Микоян». А Микоян – член Политбюро, заместитель Сталина.
Т.Фельгенгауэр
―
Хороший поручитель у вас однако.
М.Стуруа
―
Я говорю, что вот Микоян. – «Вот если Микоян позвонит Губину и поручится за вас, тогда мы вас примем. Я говорю: «Я постараюсь». Я звоню Микояну, потому что Микоян и семья их была очень близка с наше семьей. Во-первых, революционная деятельность и так далее. И потом, Микоян был обязан отцу жизнью. Дело в том, что комиссаров было не 26, а 28 комиссаров. И вот два комиссара – отец и Микоян – спаслись. Они не поверили, что англичане сохранят им жизнь и так далее. И договорились с начальником Шемахинской тюрьмы в Баку и, видимо, взятку ему дали также и сбежали. И это все делал мой отец, он был очень энергичный человек. И жена Микояна Ашхен Лазаревна всегда говорила, что «твой отец спас моего мужа».Ну вот, и остальное я рассказываю по словам Кудрявцева, поскольку я не присутствовал рядом. Звонит Микоян Губину, который был тогда главным редактором «Известий» и нашу газету поэтому называли «загубленной» и говорит: «У вас там Стуруа, по-моему, такой. Хотят принять его в иностранный отдел». – «Да, - он говорит, - но вы знаете…». – «Я все знаю, - он сказал, - я за него ручаюсь». И, видимо, настала какая-то пауза, как говорит Кудрявцев и Микоян сказал: «Ну если мое ручательство вам недостаточно, то я передаю трубку Иосифу Виссарионовичу». И оказывается, передает трубку Сталину. И тот: «Товарищ Губин, вы что забыли указание 24-й партийной конференции ЦК КПСС, где сказано, что дети за родителей не отвечают?»
Ну, Сталин, конечно, говорил полную чушь, потому что дети отвечали за родителей. Всех их ссылали куда-то – или в Казахстан…
Т.Фельгенгауэр
―
Все отвечали за всех.
М.Стуруа
―
Ну он лицемерил. Но, с другой стороны, действительно, партконференция… «Да-да, конечно!..» - отвечает Губин. Он уже, так сказать, превратился в медузу. И после этого, конечно, меня принимают.Но самое интересное, оказывается Губин разволнованный вызывает этого Кузюрина и на него набрасывается: «Ты что, забыл постановление партийной конференции, что дети за родителей не отвечают! Как ты мог забыть такие вещи! Зачислить его». И меня так зачислили.
Т.Фельгенгауэр
―
Слушайте, но с таким поручительством вас должны были сразу начальником отдела зачислить.
М.Стуруа
―
Да, не меньше. Вот, понимаете, ни одного решения я не принимал. То есть решения принимались за меня. То есть я принимал решения в том смысле, что я предпочел журналистскую все-таки стезю. Я окончил Институт права, все прочее, потом сдавал экзамены на кандидата… Но это меня не тянуло. Меня это совсем не тянуло. И вместо этого я решил пойти в «Известия» и стать журналистом-международником.
О.Чиж
―
А в какой момент вы поняли, что вот теперь вы точно журналист?
М.Стуруа
―
Я это понял… Знаете, мы решили, что надо как-то «Известия» поднять выше, чем они котировались. И мы решили писать комментарии только на те газеты, которые в своих странах были ведущие. То есть, скажем, если во Франции, то газета «Монд», если в Англии, то газета «Таймс», если в США, то «Нью-Йорк Таймс» или «Вашингтон пост». То есть если какая-то там газетенка что-то вякнула, мы не должны на это реагировать, только бить, как говорится, по этим основным газетам западного мира. И вот я впервые тогда написал корреспонденцию об английской газете «Таймс». Я уж сейчас не помню, что именно, что-то такое вякнула против нас – и я, так сказать, ответил ей, как говорили мы, дал отлуп. И вот эта корреспонденция как бы… ну не может быть, чтобы она решила мою судьбу, что я решил про себя, что вот теперь я стал журналистом – нет, но в какой-то степени эта статья, этот комментарий явился таким изначальным.
Т.Фельгенгауэр
―
Мэлор Георгиевич, а если говорить в целом про коммунистический режим. Вот у вас на глазах разворачивается история вашего отца. Повезло, что не репрессировали, согласитесь, повезло.
М.Стуруа
―
Да, повезло.
Т.Фельгенгауэр
―
Ведь мы знаем, что могли сделать. И несмотря на это, у вас не возникло ни разу никаких сомнений в правильности политического режима?
М.Стуруа
―
Нет, у меня сомнения возникали и не могли не возникнуть даже до того, как моего отца обвинили в тоске по троцкизму. У меня, конечно, возникали. И более того, я, несмотря на то, что так был близок к великим мира сего, я очень хорошо знал, кто они такие и отнюдь не рисовал их в розовом цвете. Мне было 16 лет, когда я играл в бильярд со Сталиным в особняке Берия. Я и Серго Берия играли против Берия и Сталина в бильярд. И я помню, как я отзываю Серго и говорю: «Слушай, плохо они играют, надо скорее выигрывать у них». Потому что мы вначале тянули. Но когда мы поняли, что они вообще плохо играют, что лучше сразу выигрывать. Ну мы у них выиграли.И тогда Сталин мне сказал: «Слушай, ты стипендиат моей премии, а откуда ты так хорошо играешь в бильярд? Почему?» И вот мне надо было выкручиваться. Я сказал: «Иосиф Виссарионович, это вам кажется, что я хорошо играю в бильярд, но в действительности я играю в бильярд как обычно, ничего особенного». То есть я хотел ему показать, что мои знания в бильярде довольно средние. Я, конечно, неправду ему сказал, потому что я бильярдом увлекался, ходил в ночные бильярдные, которые были в гостинице «Москва» И в гостинице «Метрополь» тогда.
То есть я их хорошо знал. И Берия знал и всех. Тем более, когда эта история с отцом. Но были какие-то определенные правила игры, понимаете. И я их соблюдал, тем более, это было легко мне, потому что я был международником. Если бы я был журналистом на внутренние темы, тут бы столкнулись, нк…
Т.Фельгенгауэр
―
Но, с другой стороны, то, что вы говорите, «дал отлуп», написал, кто-то вякнул – это же пропаганда, которая идет просто на внешний контур.
М.Стуруа
―
Да, безусловно.
Т.Фельгенгауэр
―
Здесь никаких сомнений не было?
М.Стуруа
―
Конечно, были сомнения. Учтите, я молод, я хочу сделать карьеру, я хочу стать знаменитым, и, конечно, это во много определяло мои амбиции. Я вам скажу, что я одним из первых вышел из партии. Мы с моим сыном одновременно вышли из партии.
Т.Фельгенгауэр
―
Это в каком году было?
М.Стуруа
―
Это было не при Сталине, естественно. Это было в 88-м году. Причем сын выходил из партии здесь, а я был в это время в США. И я не так как некоторые делали – они переставали платить членские взносы и как бы выбывали – я пришел к секретарю партийной организации и сказал: «Вот ваш партбилет, я уже не член партии». Более того, я написал знаменитую статью в «Нью-Йорк Таймс» «The party is over» - это значит, «Вечеринка кончилась»…
Т.Фельгенгауэр
―
Игра слов.
М.Стуруа
―
…В которой я сказал, что я выхожу из партии вместе со своим сыном и так далее. Я был единственным, между прочим. Никто не выходит из партии так, как я. Это было очень шумно.Оправдывает ли это мое поведение до этого? Я думаю, что не оправдывает, но одновременно это показывает, что те постромки, которые меня держали, были очень слабыми. И, кстати, вам сказать, что моя карьера не была такая, знаете… Я два раза был невыездным. Один раз 4 года, а один раз на 5 лет меня лишали заграничного паспорта. И что интересно, именно эти невыездные годы были для меня самыми свободными и счастливыми.
О.Чиж
―
Как это?
М.Стуруа
―
Почему. Потому что мне дали высшую меру наказания как журналисту-международнику, запретив выезжать за пределы Советского Союза. То есть выше этого был только арест. Но тогда уже так не арестовывали. В общем, вот два раза. И в это время я делал что хотел. Я ходил во все посольства, в особенности в американское, когда там что-то устраивали. Меня приглашали. Я был, по-моему, один единственным россиянином, который ходил. Ходил вот к Стивенсу – такой был знаменитый журналист. Со своей супругой они что-то устраивали. В общем, как угодно себя вел, что угодно делал.И, кстати говоря, несмотря на то, что я невыездной, я был редактором иностранного отдела «Известий». Вы представляете, редактор иностранного отдела «Известий» невыездной? Ходит, понимаете, в американское посольство, как к себе домой. Вот такая ситуация. Потому что я знал, что ну что мне могут сделать? Только арестовать, больше ничего.
Т.Фельгенгауэр
―
Мэлор Георгиевич, вы боялись Сталина?
М.Стуруа
―
Вы знаете что, Сталина я не боялся, а вот Берию я боялся. Один раз, я помню, на даче у Берии, мы разделились - молодые ребята и Берия со своими охранниками - и играли в волейбол. Мне подняли – я топку сделал и попал ему в очки. Он в очках играл, а не в пенсне. Мне стало неловко: человек старше меня, отец моего приятеля. Я под сетку подхожу, говорю: «Лаврентий Павлович, извините меня, я так увлекся…». – «Да ну что ты! Это игра и всё». И когда Берию арестовали и нам зачитали, понимаете, что он творил и кем он был, я приблизительно догадывался об этом. И тут я вспомнил этот эпизод, и знаете, я просто похолодел от ужаса.
Т.Фельгенгауэр
―
А это та самая дача, особняк, про который ходили легенды?
М.Стуруа
―
Нет, особняк – это в Москве. А это дача. Это на Садовой особняк. Потом там устроили детский сад, а что там сейчас, я не знаю.
О.Чиж
―
Кажется, посольство, если я не ошибаюсь.
М.Стуруа
―
Да-да, может быть, посольство. А тогда устроили как бы впритык в пику детский сад, а потом – посольство, правильно.А Сталина – нет. Я помню, такая история. Какая-то годовщина Октябрьской революции. Тогда еще мой отец был членом Президиума Верховного Совета СССР, поэтому мне здесь – сделал отец, позвонил из Тбилиси – пропуск на этот вечер, посвященный какой-то годовщине Октябрьской революции. Я сижу где-то не верхах, и мне виден Сталин сверху. Оказывается, он совершенно лысый, и только сверху немного прикрыто вот так волосами, а здесь, абсолютно лысый. И когда я увидел сверху маленького человечка, потому что он и так был ростом маленький, а еще сверху, огромное пространство, и лысого, то я подумал: елки-палки, что это такое? Почему он нами управляет?
Нам вообще никогда не везло на вождей. И Сталин. Ну хоть Сталин, понимаете, не был смешным. Но потом пошло. Хрущев, Брежнев, Андропов Черненко – это всё… Один управлял, понимаете, полумертвым. Второй – из Кунцевской больницы.
Т.Фельгенгауэр
―
Хотя бы столько людей не положил в могилы, как Сталин.
М.Стуруа
―
В могилы – нет. Кстати говоря, Берия, между прочим, тоже не положил столько людей в могилы, как Ежов. Ведь Ежов в основном все эти страшные, понимаете, 37-й, 38-й год – это Ежов. И когда Сталину эти цифры доложили, где-то у него тикнуло: действительно, когда миллионы людей расстреляны и столько же где-то в тюрьмах сидят и сосланы, он, видимо, понял: что ж такое, Советский Союз – и столько народу?.. И вот тогда вызвал из Грузии Берию, назначил его пока заместителем Ежова. Потом Ежова сделали наркомом водного транспорта, а Берию – наркомом внутренних дел. И потом уже Берию арестовали.
Т.Фельгенгауэр
―
На этой исторической ноте нам нужно сделать короткую паузу. Мэлор Стуруа, журналист-международник в программе "Разбор полета". Продолжим через мгновение.НОВОСТИ
О.Чиж
―
Мы продолжаем. Это программа "Разбор полета". Татьяна Фельгенгауэр, Оксана Чиж. Напоминаю, это программа о людях, о решениях, которые они принимают, о мотивах, которыми они руководствуются. Мэлор Стуруа, журналист-международник находится в этой студии.А вот, что касается первого отъезда. Я правильно понимаю, это 64-й год, Лондон?
М.Стуруа
―
Да. Знаете, и даже это решение было принято за меня. И как это было. Меня Аджубей еще решил направить в Лондон собственным корреспондентом вместо Осипова, который что-то где-то сказал, и, в общем, скомпрометировал себя, с точки зрения…
О.Чиж
―
Неблагонадежен.
М.Стуруа
―
Да, неблагонадежность проявил и его отзывать стали. И меня хотели послать вместо него. Но в это время Хрущева снимают, одновременно автоматически Аджубея тоже снимают. Но я сижу, думаю, что всё, накрылся. И вдруг через месяц приблизительно мне звонит заместитель главного редактора «Известий» говорит: «Мэлор, почему вы сидите здесь?» Я говорю: «Я сижу здесь, потому что а где же мне сидеть?» - «Почему не летите в Лондон? Есть же решение, что вы поедите в Лондон, а вы сидите здесь, ничего не делаете». Я говорю: «Григорий Иванович, даже если есть такое решение, оно мне в Лондон еще никак не переведет. Нужно получить визу и согласие английских властей». – «Давай, начни этим заниматься». Я говорю: «Как? Почему?» Он говорит: «Тебе повезло. Решение о твоей поездке в Лондон в качестве собственного корреспондента было подписано Брежневым».Оказывается, тогда даже корреспондентов утверждал секретариат ЦК. Ну и, когда разбирался мой вопрос, Хрущева не было, был тогда Брежнев и он расписался, что направить Стуруа Мэлора Георгиевича корреспондентом в Англию. Брежнев. Но, поскольку Брежнев стал первым, то все, что касалось его, всплыло наверх, понимаете. И вот опять решение это принято за меня. Я совершенно уже не думал об Англии, я забыл об этом. Но оказывается, подписал Брежнев. Все закрутилось, завертелось – и я туда поехал.
О.Чиж
―
А какие ощущения? Ведь, на самом деле, середина 60-х и западный мир глазами внутренних газет и западный мир в реальности оказываются совершенно разными мирами. Вот это ощущение того, что оказывается…
М.Стуруа
―
Правильно, два разных мира. Но, что самое интересное, что у этого другого мира, Англии в данном случае, имеются свои, понимаете, не недостатки, а свои провалы, которые мы не знали и которые, может быть, нас и не интересовали. Я помню, мой младший сын, который приехал со мной в Англию, мы с ним по улице идем, и какой-то нищий в Лондоне сидит. И он поворачивается ко мне – а ему, наверное, лет пять или шесть и говорит: «Папа, посмотри: контраст». Я вижу: нищий. То есть он уже знал, что «контрасты западного мира…», и он говорит: Папа, посмотри: контраст». И мне, конечно, смешно стало.Но я, например, об Англии, если вы будете следить по тому, что я писал, я все больше и больше влюблялся в эту страну и все больше и больше писал о ее настоящих каких-то несчастьях или там… я даже не знаю, как охарактеризовать это. Но что самое интересное, что под конец я понял, что главная их забота – это побороть одиночество. Люди одиноки. Человек одинок в семье. Семья одинока в обществе. Это общество одиноко в стране. Вот это одиночество, понимаете, как-то пронизывало Англию, причем это одиночество было очень гордое, даже, может быть, смелое, но все-таки одиночество. Я даже написал такой большой очерк «Одиночество» о человеке, который стоит на берегу моря. И так же, как он одинок, он одинок в жизни, и так же одиноки в жизни его сограждане.
Т.Фельгенгауэр
―
А вы для себя принимали какое-то решение, что в своих статьях о других странах, которые вы видите, а ваш читатель нет и не понятно, увидит ли он эти страны, - вам что важно, как вы для себя решали: вам нужно показать страну другую так, чтобы советский человек гордился Советским Союзом и никуда отсюда не хотел уезжать, или как вы для себя это решали?
М.Стуруа
―
Абсолютно. Вопрос о советском человеке – уезжать или не уезжать? – этот вопрос для меня не существовал. Я, можно сказать, вторую половину моего пребывания писал об Англии, как писал бы о ней британский журналист. Абсолютно. Моя знаменитая книга «Время по Гринвичу и по существу» - вот если вы ее прочтете внимательно, то вы заметите это.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы любите страны, в которых вы работали?
М.Стуруа
―
Безусловно. Если ты не любишь страну или не полюбишь ее, тогда тебе просто там делать нечего. Кстати, любовь – это большое дело. Я помню, я выступал в Совете международных отношений в Нью-Йорке перед так называемыми кремленологами. Там были все – там был Киссинджер, там был Бжезинский – в общем, весь набор. И мне задали провокационный вопрос: Кто, по-вашему, самый лучший кремленолог? Вопрос был, почему с подковыркой? Потому что если я кого-нибудь назову, то все остальные обидятся, то есть «он самый лучший, а мы кто?» Тогда я, не растерявшись сказал: «Я думаю, что самым лучшим кремленологом является тот, кто больше всех из вас любит Советский Союз».
Т.Фельгенгауэр
―
Таких не нашлось…
М.Стуруа
―
И, конечно, они обалдели от моей находчивости. Я избежал их ответа и одновременно задал им вопрос, на который они не решились ответить.
О.Чиж
―
А дальше они, видимо, начали переглядываться и подозревать в каждом самого главного кремленолога.
Т.Фельгенгауэр
―
Были решения, за которые как-то стыдно? Вот вы сейчас вспоминаете, думаете: «Господи! Это самая большая глупость в моей жизни!» Или неправильное решение какое-то.
М.Стуруа
―
Да. Было. Я написал такую корреспонденцию, по-моему, «Человек с тросточкой». Вот я, знаете, забыл самого писателя…
О.Чиж
―
Виктор Некрасов.
М.Стуруа
―
Виктор Некрасов, правильно, о Некрасове. «Человек с тросточкой».
О.Чиж
―
Или «Турист с тросточкой». Я могу ошибаться.
М.Стуруа
―
Или «Турист с тросточкой», правильно. Вот что-то вроде этого. О Некрасове. Вот это, конечно, я себе не прощу.
О.Чиж
―
А почему написали?
М.Стуруа
―
Почему? Ну, во-первых, я был возбужден, понимаете. Все-таки он где-то изменил своей основной книге. Ну как он изменил? Он тоже не изменил основной своей книге, но, в общем, он давал повод. Но он давал повод вод такой, но совершенно маленький. Это можно было не заметить, не то что простить, а просто не заметить. Но, поскольку мне сказали: «Вот именно Некрасова припечатай». Ну я припечатал. Статья была очень хлесткая, неприятная. Я вот, сейчас когда вспоминаю… Вот вы мне напомнили этим вопросом. Это моя позорная такая…
О.Чиж
―
Это ведь начало 60-х. Вы говорите: «мне сказали…». А тогда можно было отказаться? Были случаи? Вот если вам говорил главный редактор, редактор отдела, что вот…
Т.Фельгенгауэр
―
Свобода решения.
О.Чиж
―
Свобода решения. Без последствий можно было это сделать?
М.Стуруа
―
Отказаться можно было, но не без последствий. Я вам скажу так. Конечно, если ты найдешь какой-то повод: Вы знаете, я сейчас не в порядке, не в форме, мне нужно немножко… Вот так можно было немножко оттянуть. Но если тебе такое задание дает редактор, то явно это задание ему дал агитпроп, сказали: «Вот надо Некрасова высечь. Стуруа популярен, он такие вещи пишет здорово. Давайте закажем». Главный звонит мне и не говоря о том, что кто-то звонил, хотя ему явно звонили: чего он вдруг Некрасова? Конечно же, я понял, что это идет сверху, и что если я здесь откажусь, то это будет иметь для меня просто катастрофические последствия, просто катастрофические последствия. Я на это не мог решиться.
О.Чиж
―
В начале 90-х, когда все, что называется, началось…
Т.Фельгенгауэр
―
Сначала все закончилось, а потом все началось!
О.Чиж
―
Вы ведь находились в Вашингтоне. Не думали над тем, чтобы бросить там все дела и приехать сюда?
М.Стуруа
―
Вы знаете, тогда я не думал. Думал, вот закончится мой срок здесь и все прочее. Но я пытался этот срок возвращения отдалить как можно больше. Я, между прочим, единственный в своей сфере человек, который сделал хет-трик. Я был главным научным сотрудником фонда Карнеги, я был главным научным сотрудником Института Кеннеди в Гарвардском университете, и я был главным научным сотрудником, профессором Института имени Хэмфри в Миннеаполисе. Никто из советских или потом из российских политологов или журналистов – кто угодно – такого хет-трика не делал.Кстати говоря, этот филиал фонда Карнеги здесь – это мое детище. Это я и Дима Саймс (вы, наверное, знаете эту фамилию) мы постарались открыть здесь филиал, и нам это удалось. Но удалось после, как мы ушли из фонда. Но сам филиал существует, это наше детище. Я удивляюсь, что они это не вспоминают. Ну Диму Саймса они не вспоминают – это понятно, потому что он как бы слишком пропутинский американский политолог, но что касается меня, они тоже не хотят мне чем-то быть благодарны, но не благодарят - черт с ним!
Т.Фельгенгауэр
―
Вырос ребенок, всё, отделился от родителей, независимый.
М.Стуруа
―
Да, оторвался, сам существует. Ни у пусть. Тем более, они неплохо работают.Ну вот в Гарвардском университете, вы знаете, мне сначала дали комнату, в которой жил президент Кеннеди, когда он был студентом, но комната была слишком маленькая для меня, потому что у меня еще была жена и ребенок, точнее уже не ребенок, а внук. Нас было трое. И, конечно, было очень почетно в этой комнате жить.
Т.Фельгенгауэр
―
Почетно, но тесно.
М.Стуруа
―
Причем это была не то что большая комната, а это была комнатушка, студенческая комнатушка. Теперь в Гарвардском университете я, конечно, раскрылся. Почему? Потому что я столкнулся с титанами кремленологии, которые меня испугались, потому что, несмотря на то, что они были титаны, никогда их никто на зубок не пробовал. Улам, например, который был директором Университета кремленологии, Шульман.Ну вот, я начал долбить их книги. Они выпускают книгу – я пишу рецензию отрицательную. Причем, знаете как. Вот «Нью-Йорк Таймс мэгэзин» печатает мою рецензию – она такая… 5 страниц текста – но я писал 10 страниц. Эти пять страниц, которые не шли, шли в запас. И когда автор говорил: «Я сейчас ему отвечу» - ему говорили: «Не надо отвечать. Еще есть пять страниц, не надо».
Т.Фельгенгауэр
―
5 страниц. Никогда не успеешь.
М.Стуруа
―
Никогда. И они меня возненавидели все. Во-первых, студенты им больше доверяли, чем им, потому что я приехал из Советского Союза, я, как говорится, все это видел, а эти - по книгам и по газетам. Конечно, наши газеты они изучали от корки до корки, эти кремленологи. Причем и провинциальные газеты и какие угодно. Но вот самой страны не знали, потому что здесь никогда не бывали.
Т.Фельгенгауэр
―
Так все-таки к вопросу о вашем возвращении уже в Россию, не в Советский Союз, а в новую Россию.
М.Стуруа
―
Теперь, что произошло. Как раз, когда здесь такая смута, непонятно, что произойдет – Ельцин и так далее. Потом эта знаменитая осада Дома правительства и так далее. Я позвонил моему сыну, моей невестке, сказал: «У вас там что-то такое непонятное. Давай немножко подождем. Пусть мой внук - его зовут Мэлор, как я – Мэлорчик побудет немножко здесь, со мной». Они сказали – да. Это было тяжелое здесь время. Я помню, когда зубную пасту интеллигентные люди продавали на улице. – «Пускай он побудет некоторое время с вами».Некоторое время стало увеличиваться, увеличиваться. Он пошел в детский сад, потом в школу, английскую, естественно. Что касается меня, я в Гарварде хозяин. Ко мне приезжают такие люди, как Яковлев, и кто был потом вот противником Горбачева… Яковлев был, собственно говоря, начальник генштаба Горбачева, а вот…
Т.Фельгенгауэр
―
Гэкачеписты к вам, что ли, приезжали?
М.Стуруа
―
Нет, не гэкачеписты, а как же его фамилия?.. На букву «л», по-моему, начиналась его фамилия. Он тоже был членом Политбюро. Он поддержал вот это «Не могу молчать…» и так далее.
Т.Фельгенгауэр
―
Не суть.
М.Стуруа
―
Не важно. В общем, приезжает Яковлев и он. Я ими, как говорится, маневрирую. Я говорю Яковлеву: «Вы здесь выступите, здесь и прочее…». Я постепенно брал в руки весь Гарвард. То есть не университет, а вот российское отделение, советское.В это время приезжает в Америку Горбачев и такое турне совершает: деньги надо собрать. Он уже, конечно, не президент. Ну вот, вместе с ним еду в Миннеаполис. И в Миннеаполисе, как назло, заболевает его переводчик, и вместо него я выполняю роль переводчика. Но я, конечно, не переводчик по своему знанию языка, и поэтому я, переводя Горбачева, комментирую, шуточки отпускаю и всё.
А приглашающей стороной был один миллиардер, богач, в общем хозяин всей Миннесоты, всего штата. И ему очень понравилось, как я перевожу, вот эти шуточки-прибауточки. И он мне говорит: «Слушай, ты где здесь?» Я говорю: «В Гарварде». – «А-а, в Гарварде! Ну ладно. Ты не хочешь у меня стать профессором Миннеаполисского университета?» Я говорю: «Вы знаете, при всем уважении, - а Миннеаполис – один из самых прогрессивных штатов, он голосовал против Трампа и так далее, - после Гарварда что-то меня не очень колышет». – «А я, - говорит, - побью Гарвард деньгами».
Т.Фельгенгауэр
―
Перекупил.
М.Стуруа
―
Перекупил. А в это время, конечно, страшно надо помогать огромное семье и не только в Москве, но в Тбилиси. И он мне предложил такие условия, от которых не отказываются. В Гарварде как, вы знаете – там не дают большой зарплаты. Ты гарвардец – ты это должен ценить.
Т.Фельгенгауэр
―
Цените не себя в «Спартаке», а «Спартак» в себе.
М.Стуруа
―
Да-да. А здесь что он сказал: «Ну в три раза больше я тебе дам зарплату». И, действительно, дал. Но опять-таки я бы не пошел на такую смену, если бы не мое материальное положение. На моей шее висело человек, наверное, 12. 6 или 7 в Тбилиси и столько же в Москве. И я согласился и пошел.Но вот здесь как раз я понял, что Миннеаполис мне дал то, что не мог дать Гарвард. Не только деньги, но и свободу. Я стал хозяином самого себя, может быть, впервые. Вот в Гарварде все-таки на меня давили и в Карнеги, конечно, давили, безусловно. А вот здесь я стал хозяином. Я читал лекции и все. Что хотел, делал. Это мне так понравилось. Когда я вспомнил Москву, думаю: ну куда я пойду, в «Известия»?
О.Чиж
―
А вот про профессиональную свободу вы бы сейчас, в 2017 году посоветовали бы людям, которые заканчивают школу, пойти в журналистику, учитывая, какие медиа сейчас здесь?
М.Стуруа
―
Вы знаете, что здесь есть, во-первых, отдушины. Я сейчас на отдушине говорю. Вот это раз. Во-вторых, здесь есть перспектива. Понимаете, у меня нет перспективы здесь. Мне 89 лет исполняется 10 апреля, понимаете? Вот если вы посмотрите, я, наверное, отдам Богу душу, но президентом, наверное, все равно будет тот, кто сейчас является, то есть он меня переживет чисто естественно. А вот школьники, которые сейчас кончают – у них есть перспектива сыграть роль в России.Понимаете, в чем все дело. Сейчас молодежь, к сожалению, больше интересуется, как у вас здесь говорят, баблом, чем политикой.
Т.Фельгенгауэр
―
Вчера была на улице молодежь очень активна.
М.Стуруа
―
А это очень интересно. Молодежь, которая была вчера на улице, она, к сожалению, выжимка. Эта молодежь, понимаете, вышла не для того, чтобы протестовать против дворцов Медведева – нет. Она вышла протестовать против существующих здесь порядков. Ведь, что такое дворцы Медведева? Это повод.
Т.Фельгенгауэр
―
Безусловно.
М.Стуруа
―
И было бы, конечно, неправильно говорить: «Вот видите, они протестуют против того, что у премьер-министра есть дом». Нет. Почему у него есть дворцы – вот, в чем вопрос. И они вышли поэтому, а не потому, что сами дворцы сыграли роль.
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо большое! К сожалению, закончилось у нас время неожиданно совершенно. Мэлор Стуруа, журналист-международник. Дай бог еще успеем свидится в программе "Разбор полета". У нас еще бывают по два раза в гости. И я настаиваю на том, что эта программа называется все-таки "Разбор полета", пока без приземлений давайте. Спасибо большое!
М.Стуруа
―
Хорошо. Пожалуйста. Спасибо вам!