Михаил Козырев - Разбор полета - 2016-11-21
О. Чиж
―
21 час и 4 минуты в Москве, добрый всем вечер. Мы днем-то попрощались, а зря.
И. Воробьева
―
Да.
О. Чиж
―
Конечно, уже 21 час и 4 минуты, это время программы «Разбор полета», программы о людях, о решениях, которые эти люди принимают. Ирина Воробьева и Оксана Чиж.
И. Воробьева
―
И наш сегодняшний гость – ведущий телеканала «Дождь» и ведущий радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев. Здравствуйте!
М. Козырев
―
Добрый вечер.
И. Воробьева
―
У нас есть традиционный вопрос программы, с которого мы всегда начинаем, это вопрос о самом тяжелом и трудном решении, которое вам приходилось в жизни принимать, и которое сразу приходит в голову.
М. Козырев
―
Давайте начнем о главном, самое тяжелое решение было отказаться от наркотиков и алкоголя. Шучу.
И. Воробьева
―
Так.
М. Козырев
―
Наверное, очень непростым для меня решением было пойти на работу к Борису Абрамовичу Березовскому. Поскольку это был момент, когда я расстался с радио «MAXIMUM», это был 98-й год, и у меня на столе было одно предложение – это возглавить MTV как программный директор, это мне предложение сделал Борис Гурьевич Зосимов, MTV еще тогда не открылось, он набирал как раз для этого людей. У нас с ним были очень хорошие отношения, с сейчас – он вот недавно приезжал в гости ко мне в программу на телеканал.И, в общем, он говорит: давай ко мне, наберешь людей, будем делать… Как бы MTV – это вообще мечта моя, ну, я так люблю музыку, и этот канал просто боготворил. И я ходил к нему на встречи, мы пытались понять, что за канал это получится.
А потом вдруг неожиданно мне позвонил один знакомый и сказал, что вот тут Березовский объединил свои медиа активы с Рупертом Мердоком, и собираются строить медиа-холдинг. С телевидением у Бориса Абрамовича в то время было вообще зашибись – у него был Первый канал.
И. Воробьева
―
Да.
М.Козырев: Мы такую чудесную хрень несли в эфире - это было время абсолютно беспредельной свободы
М. Козырев
―
Тут все было нормально. А радио не было. И они хотели построить радиохолдинг с несколькими станциями. Я так очень аккуратно к этому отнесся, тогда еще не было сети, чтобы полистать. Но, в общем, того, что писали в газетах о Березовском, было достаточно, чтобы аккуратно, осторожно отнестись к этому предложению. И, короче, первоначально это смотрелось через его помощников вообще очень романтично, то есть выбираешь формат сам, обосновываешь его какими-то аргументами, Березовский подгоняет частоту – и вперед, гони вообще себе, какую хочешь музыку. Вот.Но я, будучи, опять-таки, понимая, с кем имею дело, я, во-первых, попросил личной встречи – нужно было сильную наглость иметь, чтобы сказать: только с Березовским. Я вообще попросил встречи и с Березовским, и с Мердоком, и надо сказать, что и то, и то другое сошлось, только в определенном промежутке времени, не сразу. А с Березовским – он, значит, промолчал.
И вот, я помню, что я, такой одинокий, достаточно грустный хожу по городу и ищу диван – мне домой нужен был диван. И я выбираю какие-то диваны, и смотрю, что есть какой-то, вроде бы подходит по форме, но не подходит по цвету, и я подхожу к женщине, говорю: извините, а вот этот диванчик у вас не найдется вот какой-то другой расцветки? И она на меня вообще внимания не обращает. Я говорю: извините, вы, пожалуйста, услышьте меня, мне нужен диван другой расцветки. – Просто, вообще как будто муха жужжит.
И вдруг у меня телефон звонит, я беру его и говорю: да, здравствуйте, да, могу говорить. С Березовским? О’кей. Здравствуйте, Борис Абрамович. Когда? Через час? Хорошо, я буду, договорились.
Вешаю трубку, и женщина вот так приподнялась на стуле, смотрит на меня и говорит: у нас столько расцветок этих диванов!
И через час я оказываюсь у него в приемной, где сидят так вот рядком люди, которые все до единого мне известны – это все очень-очень известные люди, в основном медиа-магнаты, какие-то телеведущие, политики – они все сидят и ждут своей очереди. И выходит его помощник и говорит: Михаил, пожалуйста – и я перед этими всеми прохожу к нему в кабинет.
Кабинет у него тогда напоминал такой длинный коридор, в середине стоял длинный стол, и он периодически выбегал из какой-то двери неожиданно, садился на стул, быстро решал вопрос и убегал в другую дверь. И вот так проходили все переговоры.
И он: здравствуйте, Мишенька, значит, вот такая задача, надо радио… Я говорю: Борис Абрамович, давайте начнем вот с чего: я политикой заниматься не буду. Если вы меня хотите взять, я готов делать разные музыкальные станции, идею я вам предложу, протестирую ее, финансово обосную, но вот политикой – никогда. Он так помолчал, потом говорит: Мишенька, неужели вы думаете, что какая бы то ни было радиостанция может быть свободна от политики? Любой формат – это и есть политика.
И дальше мы с ним 40 минут рубимся на тему того, что означает, например, делать музыкальную станцию из западной музыки, или из отечественной музыки, и при этом быть свободным от политики. И я как-то его убеждаю в конце, и он говорит: ну, хорошо, давай начнем, я обещаю тебе, что я в это лезть не буду.
И когда я вышел, а потом еще получил результаты от Бориса Гурьевича, что мое представление MTV, там с группами, я не знаю, там, «Tequilajazzz», например, или, там, «Маша и медведи», или «Танцы Минус», и его понимание MTV с группами в основном, там, «Иванушки International» или певцом Юрием Шатуновым, резко отличаются друг от друга, то я принял решение пойти к Березовскому.
И надо отдать ему должное, что он это обещание сдержал, то есть, ни разу за многие годы работы он не звонил мне – точнее, звонил, но никогда не звонил с целью: запихни-ка, пожалуйста, вот эту новость в новости; или, например: вот эту песню сейчас надо поставить, покрути ее 8 раз в день. Он звонил только в восторге, он мне говорил: послушай, вот этот Сплин - «Гни свою линию», кто это такие? Это такая офигенная песня! Или, там: вот этот саундтрек «Брата 2» послушай – это такой восторг!
То есть, он реально перся от того, что мы делали на «Нашем радио».
И. Воробьева
―
То есть, Эммануил Гедеонович в «Дне радио»…
М. Козырев
―
Конечно, это все родилось в моем кабинете, поскольку…
И. Воробьева
―
Миша, кто вы по отчеству? – Ну зачем вам?
М. Козырев
―
Да, да. Натанович. Так вот, послушайте, Михаил.
О. Чиж
―
Жаль, что мы не знаем, кто был помощницей.
М. Козырев
―
Кого? Моей?
О. Чиж
―
Нет. Тогда в той самой приемной, потому что, может быть, это тоже прообраз, нет?
М. Козырев
―
Если вы намекаете на то, что у нас в спектакле на радиостанции все спят друг с другом – ну, конечно, это выдумка!
О. Чиж
―
Нет-нет, ни в коем случае!
И. Воробьева
―
Вы все молодцы!
О. Чиж
―
Очаровательный голос у женщины.
И. Воробьева
―
В общем, понятно, да.
М. Козырев
―
Кстати, помощницу озвучивает в спектакле Лолита Милявская.
И. Воробьева
―
Да вы что!
М. Козырев
―
Да. Там вообще все голоса – там Коля Фоменко озвучивает этого алкоголика, которому мы дозваниваемся на Дальнем Востоке.
О. Чиж
―
Вот Фоменко узнаваем, да. Вот Лолита Милявская – это сюрприз сейчас.
М. Козырев
―
Да, это так. Я вынужден в этом признаться – и сотрите, пожалуйста, это кусочек эфира. Не расшифровывайте его.
О. Чиж
―
Неужели тогда в 98-м году действительно было одно предложение после «MAXIMUM»? Это же просто сложно представить.
М. Козырев
―
Два.
О. Чиж
―
А второе появилось… до Березовского.
М. Козырев
―
Были какие-то, которые я всерьез не рассматривал. Конечно, там несколько – там, «Русское радио», например, сразу меня позвало к себе. То есть, Сережа Архипов позвонил и говорит: чувак, приходи, у нас тут такие есть возможности, мы еще как раз новую частоту подкупили. Вот, я пришел с ним, с Кожевниковым, поговорил, в общем, сказал тактично, что это прямо вообще не моя дорога.А из серьезных было вот эти два. И, главное, что самым привлекательным в предложении Березовского была идея того, что я сам придумываю форматы, мне дают частоту, и я имею, в общем, полный карт-бланш их осуществлять так, как хочу.
Золотое было время! Кто бы мне сейчас дал частоту?
И. Воробьева
―
Дайте кто-нибудь частоту Михаилу Козыреву.Слушайте, а почему вы с «MAXIMUM» ушли?
М. Козырев
―
Там возник в какой-то момент по следам телевизионной программы «Сумерки», которую я вел на НТВ, и которая была такой частью большой антинаркотической кампании, я ее сам, в общем, вел. Возник конфликт с генеральным директором, с Русланом Терекбаевым, который посчитал, что я слишком мало времени трачу на программирование станции, но слишком много времени трачу на собственный промоушн. И этот конфликт оказался неразрешим, и пришлось покинуть станцию. Но это не единственный подобного рода конфликт в медиасреде, такое бывало.
О. Чиж
―
А давайте отмотаем еще раньше, почему вообще радио? Вот вы же медик.
И. Воробьева
―
В армии служили, потом на врача пошли учиться – ну, как так?
М. Козырев
―
Не потом, меня забрали в армию уже со второго курса, это, в общем, мединститут – это был такой наиболее вменяемый и приличный способ откосить от армии. То есть, я бы с удовольствием поступил в какие-то гуманитарные вузы. Но, во-первых, в Екатеринбурге перспектива еврейского мальчика приехать в Москву и куда-то поступить всегда рассматривалась как несбыточная вообще, нереальная. Как только я заикался о том, что, вот круто бы было, я вообще хочу, там, я не знаю, МГУ ли, там, журфак, то мне люди крутили у виска и тут же рассказывалось, наверное, пять или шесть историй о каких-нибудь Грише Винере, Иване Лейбнице и прочих, которые уже до меня ездили и пытались, их выводили в коридор и говорили: послушай, не надо даже пытаться вообще, просто вали отсюда туда, откуда приехал.А в мединститут мы поступили веселой компанией, нас из одного класса поступило семеро. Я был золотым медалистом, поэтому мне нужно было только один экзамен сдавать, который я сдал так – на раз. Из меда не брали в армию.
А потом через 2 года после того, как я там уже вошел во вкус, и мне очень нравилось, и вообще это замечательное было образование, нас бомбанули всех в вооруженные силы, поскольку сняли эту бронь, и военной кафедры там не было, и мне пришлось пойти в армию. И пошел я, в конечном счете приняв решение, просто чтобы поддержать товарища. Я вообще мог бы лечь в больницу и откосить, но у меня случилось, забрали первым моего одногруппника Петю Вахомского, который в это время уже был женат на девочке тоже из нашей группы, и у него должен был вот-вот родиться ребенок. И эта девочка, будучи тоже моей хорошей подругой, она пришла в военкомат беременная на 8-м месяце и сказала: извините, пожалуйста, можно ему хотя бы до осени дать отсрочку, потому что вот через месяц ребенок, пусть он хоть его увидит. На что ей прапорщик сказал: да он свое дело сделал, через 2 года увидит. И Петю долбанули в армию. И она рыдала дни и ночи, и я ее успокаивал, и мне в этой ситуации было неприлично, если я не пойду в армию. И я пошел. Примерно через 3 часа я проклял свое решение…
О. Чиж
―
Вы пошли в армию из чувства коллективной ответственности?
И. Воробьева
―
Из солидарности.
М. Козырев
―
Попал я в ныне знаменитый город, который все знают как родину метеоритов, в Чебаркуль. Это самое страшное место на земле. Чебаркуль – это бесконечные сугробы, адские казармы, на площади перед этими казармами жгут мебель, чтобы согреться. И кругом идет какая-то межнациональная рознь, потому что кланы узбеков мочат кланы армян, кланы грузин пасут кланы казахов…
М.Козырев: Он столько курил в студии, что когда я заходил, у меня было ощущение, что трава прорастает сквозь стены
О. Чиж
―
В Чебаркуле?
М. Козырев
―
Ну, это распределительный пункт, куда свозят всех, и поэтому там за каждым углом идет межнациональный конфликт, и люди режут друг друга ножами просто. И тут я такой – маленький еврейский студент из меда.
О. Чиж
―
Подождите – я вас перебинтую!
М. Козырев
―
Да. Если ад на земле есть, то это Чебаркуль, это точно. Ну, и, в общем, потом мне пришлось мотать свой срок в Курганской области на границе с Казахстаном в славном городе Шадринске за 70 километров от населенного места, и, в общем, это были 2 самых проклятых года моей жизни, ничего хорошего из них я не могу вспомнить.
О. Чиж
―
А вы на гауптвахте как оказались?
И. Воробьева
―
Да, да, все пишут про гауптвахту вашу.
М. Козырев
―
Да, это в центре ада есть еще гауптвахта. Просто там был очень печальный эпизод, когда, у меня был такой друг – такой здоровенный русский богатырь.
О. Чиж
―
Не тот же, которому повезло на призыве еще?
М. Козырев
―
Нет, нет.
И. Воробьева
―
А вы, кстати, с другом попали в одну часть, или вас раскидало?
М. Козырев
―
Нет, Петьку взяли, а потом еще шли недели, и когда уже, в общем, она уже чуть-чуть начала успокаиваться, я тут проявил благородство и сдался.
О. Чиж
―
Вы еще и служили в разных частях страны?
М. Козырев
―
Да, вообще. Но нам очень повезло по сравнению с другим нашим одногруппником, с Колей Геллером, который попал в Чернобыль разгребать радиоактивные отходы в первые дни после аварии.
О. Чиж
―
Ох!
И. Воробьева
―
Это армия там?.. Ничего себе!
М. Козырев
―
А там слева был Чернобыль, а справа – Афганистан, и поэтому любое другое распределение считалось благом вообще, то есть ты мог загреметь и туда, и туда.И, короче говоря, про гауптвахту, смысл в том, что там вот этот мой друг, он был очень прекрасным, начитанным вообще замечательным таким парнем, только одна беда – он реально был таким жестким националистом. То есть, он очень плохо, мягко говоря, отзывался о представителях, в первую очередь, среднеазиатских народов, которые, конечно, там тоже присутствовали в большом количестве. И они не могли на него наехать, поскольку он был реальный здоровяк.
И он как-то раз ушел в самоволку в лес до ближайших населенных пунктов, а когда возвращался ночью на рассвете, то пошел прямо через пост. Там были огромные парки техники, которую мы охраняли, он пошел на узбека, который все сделал по команде: «Стой, кто идет? Стой, стрелять буду!» А он: да я сейчас тебе стрельну! И тот начал из обоймы разряжать патроны, и одна-единственная пуля ему попала в голову.
И. Воробьева
―
О, господи!
М. Козырев
―
Я, поскольку к этому времени уже был фельдшером в части, то там тревога, и меня туда кинули в первую очередь, мы приехали туда – он лежит бездыханным на снегу, причем, крови нет вообще просто, и не видно раны, и я руку запустил ему, чтобы поднять голову, а там черепа нет вообще – все снесено.И наутро… ну, то есть, мы его доставили в морг, и меня, конечно, колотило до утра, я спать не мог. Приехал этот самый, он у нас был, ну, в общем, полковник, я запомнил его фамилию на всю жизнь, но произносить не буду, вот который сказал перед строем, выгнали всех из казармы, он сказал: у кого мозгов в голове еще не хватает – сходите к боксу номер 5, соскоблите там на льду остались еще ивановские мозги.
Ну, и я, в общем, не выдержал и сказал: да как вы можете, вы упырь что ли какой-то? Ну, вот это стоило мне 7 суток гауптвахты в одиночной камере. Я очень хорошо представляю, когда я читаю сейчас в новостях, через что проходит тот же Ильдар Дадин, я вот в такой камере сидел, в которой негде сидеть, поскольку просто посредине вогнан в чугунный пол такой столб с маленьким квадратиком, так, что на нем вообще невозможно практически сидеть, потому что это очень больно. И вот вечером откидывают тебе нары, со стены отстегивают, а утром в 5 утра их обратно пристегивают. В общем, это совершенное абсолютное издевательство над человеческой личностью.
И после этой гауптвахты меня отправили в дальнюю еще часть топить печи, я был кочегаром. Эти печи, они длиной примерно вот как две этих студии, и у тебя соответствующая лопата и кочерга тоже с таким пятиметровым стержнем, и ты в 6 вечера после того, как ты поел, уходишь на смену, топишь, забрасываешь туда уголь всю ночь и выгребаешь оттуда золу, а, причем, на улице типа -25, а у печи типа +35. И ты на тележке это возишь туда-сюда. И потом ты дорабатываешь до 6 утра, идешь ешь каким-то образом и падаешь. И в 6 вечера ты снова заступаешь. Вот так я провел всю зиму.
Это была, надо сказать, самая низкая точка в моей жизни. И ты всегда возвращаешься к ней мыслями и думаешь: господи, слава богу – жив-здоров и не сидишь. И через это ты каким-то образом уже прошел.
И. Воробьева
―
Однако, история. Вот чего стоила солидарность такая с другом.
М. Козырев
―
А, еще в Новый год мне пришла открытка от того моего друга, тоже одноклассника и одногруппника, который откосил – ну, он не откосил, у него реально было очень плохое зрение, и он нашел у себя еще пару желудочно-кишечных заболеваний. Мы дружим и по сей день с ним.И пришла такая открытка… а я был очень влюблен в девушку Катю, которая оставляла меня, и мы клялись друг другу: господи, какие 2 года, у нас же вся жизнь впереди, мы переживем! И он написал: Мишаня, как ты? Скучаю по тебе. С Новым годом тебя! Скоро вернешься. P. S. Да, Катя вышла замуж.
И вот это была самая веселая ночь в году.
М.Козырев: Я приехал и матерился лучше всех в уральской области
И. Воробьева
―
Отлично! Нашел время рассказать про Катю, в общем, да, друг, конечно, с хорошим чувством юмора.Ну, что, у нас в гостях сейчас ведущий телеканала «Дождь» и ведущий радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев.
Вот он, ад на земле, завершился, 2 года. А дальше? Вот вы приходите из армии.
М. Козырев
―
А дальше я вернулся, закончил медицинский институт и попробовал сдать экзамены на подтверждение диплома в Америке.Но до этого времени, так как страна уже начала раскрываться, и у нас в закрытый город Свердловск тогда, а сейчас Екатеринбург, уже начали пускать каких-то иностранцев, студентов начали отправлять на стажировку, то я быстро выиграл две стажировки, поехал сначала в Нью-Йорк, и потом в Англию. И, конечно, сразу понял, ощутил, какая колоссальная разница между тем, как учат там и учат у нас. Когда я попал в Нью-Йорк, я попал на стажировку в Бруклинский госпиталь ветеранов армии США. Это тоже был, надо сказать, опыт, потому что я ходил и опрашивал пациентов, назначал им какие-то процедуры под присмотром врача.
Что такое пациенты? Это была огромная палата только с неграми, с чернокожими людьми, которые вернулись из войны в Ираке, первой войны. И, конечно, этот робкий мальчик, который подходил и говорил: а как вы себя сегодня чувствуете, господин Браун? Такого изобилия по-настоящему отборного бруклинского мата я не слышал никогда в жизни. Я приехал и матерился лучше всех в уральской области.
О. Чиж
―
С другой стороны, после Чебаркуля, наверное, это уже как-то так, цветочки.
М. Козырев
―
Конечно, это не пугало меня абсолютно, но это прямо было таким серьезным опытом тоже.В общем, короче говоря, я после этих стажировок решил, что я попытаюсь поехать и сдать так называемые National Boards – государственные экзамены в Америке, чтобы поступить там в интернатуру и чтобы продолжить образование. Не получилось, поскольку первый экзамен National Boards был по, то что у них называется основным базовым наукам, Basic Science, а это биохимия, физиология, патофизиология, это то, что я учил 8 лет назад еще до армии. Конечно, Чебаркуль выбил из меня остатки патофизиологии и биохимии, поэтому, в общем, пролетел я с этим экзаменом.
Но так получилось, что я увидел объявление в колледже – я жил рядом с колледжем – что там на кафедру – а там была кафедра иностранных языков, на ней преподавали русский, и была достаточно большая секция русского языка – что им требуется на работу на год так называемый language resident, ассистент на кафедре русского языка, в чьи задачи входило приобщать студентов к национальной культуре. То есть, ты мог сам составить себе какую угодно программу, посоветоваться с профессором, и по этой программе вести студентов.
Замечательная получилась работа вообще! Я, например: фильмы моего детства, и, значит, рассказывал, что вот я вырос на этом фильме, а вот это замечательный режиссер. Или, там, например, как вести себя в русском магазине. Мы ехали на автобусе, специально выделенном колледжем, в Лос-Анджелес, находили там русский магазин, и я им объяснял: можно мне посмотреть этот кусок колбасы? Или: сколько у вас стоит икра? Они как очень порядочные ученики, за мной учились, все это.
И тут, где мы переходим к радио. Дело в том, что там была собственная принадлежащая колледжу радиостанция, которая называлась KSPC, вот ровно месяц назад я на ней побывал спустя 25 лет и был поражен тем, что там все осталось как прежде, и даже руководитель этой станции до сих пор там работает.
И я пришел туда, у меня было с собой много всяких пластинок и дисков, которые я взял с собой просто, чтобы было что слушать, и чтобы душа тосковала по родине, и говорю: у меня тут чемодан пластинок, а можно я сделаю на этой станции передачу свою? И они говорят: да пожалуйста! Какой сегмент выбираешь? Смотри. Я посмотрел по сетке и говорю: вот мне нравится вот это пятница вечер, пусть никто не слушает, все на party, но тем не менее, два часа в пятницу вечером. Я только не очень умею – мне говорят: нормально, что хочешь, то делай.
И эта станция была удивительная, потому что это вообще уникальная система в Америке этих так называемых колледж-радио. Это станции, которые принадлежат учебным заведениям, очень хорошие передатчики с большим охватом. То есть, наша станция охватывала практически весь континентальный Лос-Анджелес, больше его половины. Правда, они все на нижних частотах. То есть, у нас частота была 88,7, например.
И я придумал название: «Музыка большевистских детей и бабушек», и начал их приобщать к тому, что такое Борис Борисович Гребенщиков и группа Аквариум, вот это Браво и Жанна Агузарова, объяснять им, переводить тексты. И, в общем, как-то мне это очень понравилось, особенно набор людей, которые там работали. То есть, передо мной там работал человек по имени Форрест, почти как Гамп. Это был настоящий ямаец. И он столько курил в студии, что когда я заходил в студию, у меня было ощущение, что трава прорастает сквозь стены, и там просто стекают какие-то эти самые ароматы, прямо флюиды из этих стен, ковры какие-то...
А после меня заходила в студию…
О. Чиж
―
… Борис Гребенщиков после этого?..
М. Козырев
―
Да, как раз многие треки Бориса Гребенщикова органично вписывались в это во все. Ну, а «недавно гостила в чудесной стране» - это вообще регги.А после меня еще более экзотический персонаж, заходил. Это была японка, девочка очень маленького роста, естественно, ее звали Йосики, она затаскивала железный чемодан и говорила всем: Hello, my name is Yoshiki. Она плотно закрывала дверь, ставила какой-то диск на винил, выходила в эфир, говорила: This is KSPC, 88,7 FM. Hello, my name is Yoshiki, hello, hello (неразб.) play some of japanese music for you. А дальше начиналось такое…
С тех пор у меня особенная любовь к японскому металлу, потому что быстрее, чем они, никто полоскать струны не может вообще.
О. Чиж
―
Эклектика-то какая!
И. Воробьева
―
… решение, что вы не будете врачом…
М. Козырев
―
Поворот был сделан.
И. Воробьева
―
Да, связанный с радио, свершился. Хорошо.
О. Чиж
―
Живет себе японка Йосики и так и не знает, что она сыграла роковую роль вообще в судьбе человека.
И. Воробьева
―
Продолжим через несколько минут программу «Разбор полета». Ведущий телеканала «Дождь» и ведущий радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев у нас в гостях.НОВОСТИ
О. Чиж
―
21 час 35 минут в Москве, это программа «Разбор полета». Сегодня гость программы – Михаил Козырев, ведущий телеканала «Дождь» и радио «Серебряный дождь».Вот тогда в начале 90-х вам не захотелось там остаться и просто не возвращаться сюда?
М.Козырев: Я сказал: да как вы можете, вы упырь что ли какой-то? Вот это стоило мне 7 суток гауптвахты
М. Козырев
―
Конечно, захотелось, и это было, надо сказать, расставание с Америкой было еще одним очень тяжелым выбором. И причина этого была в том, что у меня заболел папа раком крови. То есть, несколько лет я помогал, искал ему лечение и возил его на всякие консультации зарубежные, в общем, он у меня был скрипачом и работал в Свердловском симфоническом оркестре, и, в общем, был очень мужественным человеком. И я долгое время даже маме не говорил про его диагноз и ему не говорил, потому что я же закончил медицинский институт, и у меня еще и желание в последние годы было – стажировка как раз по болезням крови.Я очень хорошо помню тот момент, когда мы с ним сели на диван перед телевизором и там какой-то хоккейный, по-моему, матч шел. И он всегда сидел в углу дивана, а я присаживался рядом с ним. И я в какой-то момент, когда наши забили или что-то такое, я ему положил руку на плечо и нащупал узелок под ключицей.
И я помню, что мне вот в тот момент, когда я его нащупал, сразу вдруг стало понятно, что это точно будет рак лимфосистемы. И, конечно, вот эти несколько дней, которые проходят до того, как ты его убеждаешь, что надо пойти и посмотреть, все-таки показаться врачу, и внутри тебя живет надежда – ну, нет, это, конечно, не это. Ну, может быть, какой-то хрящик, может быть, какая-то, там, фиброма какая-то доброкачественная.
А потом врач просит папу выйти и тебе рассказывает, что это такое на самом деле и какие курсы лечения. Эти жуткие дни ожидания, они совершенно выматывающие. И потом мы начали лечение, это я помню, что каждый раз когда его водил на курсы химиотерапии или на консультации к онкологам, то я его убеждал, что это ничего страшного, что мы идем в онкодиспансер, потому что там просто снабжение лекарствами лучше.
И он, надо сказать, что у него была такая установка, что я говорю ему правду, и что на самом деле все нормально, и он этим себя убеждал. Хотя, конечно, самое чудовищное – это стоять в таких заведениях в очереди перед приемом к врачу, потому что все люди в очереди, ну, во-первых, среди них есть люди, которые очень… на них смотреть страшно, как они выглядят, и какие у них опухоли. А, во-вторых, они, конечно, стремятся поделиться своим несчастьем и они начинают заводить разговор о том, что, вот, а вот это помогает, а вот мне рассказывали, что там, не знаю, серебряную водичку какая-то целительница Прасковья тебе назначает, и вот вся эта хрень. И поэтому мы просто с ним гуляли, не сидели у кабинета, а просто прогуливались по коридору и разговаривали о чем-то отвлеченном.
Ну, и когда настала ремиссия, я уехал снова, на второй год уже, работать в колледже, и у меня там была еще возможность прослушивать курсы, какие я хочу, за то, что мне платил колледж, а это была оплачиваемая работа, причем, хорошо оплачиваемая, я брал там кучу всего. И мне продлили контракт снова на еще один год, и тут у папы вернулась опухоль, и я понял, что если бы это только была какая-нибудь континентальная Европа или Англия, то летать туда-обратно – это еще можно, но это Лос-Анджелес, это ровно тот другой конец земного шара.
И, в общем, вот, я помню лето, которым я подписал уже контракт – у меня готовая работа на год вперед в Америке и образование еще, но я все объяснил своему профессору, превосходной женщине, которая, слава богу, еще жива, несмотря на 82 года и пережитый и вылеченный рак еще. И она мне сказала: ты должен, конечно, ехать к папе. И я, в общем, вернулся. Папа, к сожалению, не долго прожил с этого момента.
А потом, ну, как бы я не знал, что делать, и понятно уже, что в медицину не имело смысла возвращаться, я пошел на местную радиостанцию, на которой работал мой приятель, и мы с ним придумали программу радио «Голос совести» с лозунгом «Победа ума над разумом».
И мы такую чудесную хрень несли в эфире, что я сейчас слушаю оставшиеся записи, и думаю, что это, конечно, время было абсолютно беспредельной свободы. Мы делали такие розыгрыши, то есть, там рассказывали, что ровно в данный момент в пригороде Екатеринбурга на секретном стадионе выступает группа «U2», все шоссе забиты автомобилями, ставили звук вертолета и говорили: сейчас наш специальный корреспондент передает из неба над Свердловском: «Да, Михаил! Действительно очень большие пробки, вот Боно должен уже выйти на сцену…»
Люди прямо реально обрывали телефон с просьбой рассказать, где и как туда добраться. В общем, занимались просто болтовней и прекрасно проводили время.
И вот тут меня настиг звонок уже из Москвы от моего двоюродного брата, который работал в газете «Московские новости», который сказал, что, у нас тут собираются американцы радиостанцию сделать. Я говорю: и что? Он говорит: ну, вот приезжай, пойди на интервью, покажись им.
Я прилетел на свой страх и риск, попал к одному американцу, с которым потом работал 5 лет, и он сказал: Миша, надо программного директора. Я говорю: спасибо, Берт, но я ничего не умею. Он сказал: ну, ты же работал на радио в Америке? Я сказал: да, я работал на студенческом радио и просто вел двухчасовую программу. Он говорит: послушай, а здесь вообще никто ничего не знает, ты – это наш лучший спасительный вариант.
И, в общем, так началась моя карьера на радиостанции «MAXIMUM».
И. Воробьева
―
А когда уже вот «MAXIMUM» закончилось, началось «Наше радио», какие решения вообще принимает человек в первую очередь, которому дали этот карт-бланш, вот все что хочешь? Где команду набирать, как вот понять, что вот это будет, а этого не будет, и так далее? Это же 24 часа надо забить?
М. Козырев
―
Да, да. Но ты сначала много слушаешь, как это звучит в эфире. Если ты начинаешь с нуля, то тогда ты прорабатываешь сам. А с «MAXIMUM», оно уже вещало к тому времени, и я после того, как много послушал, я сформулировал концепцию. То есть, есть как бы главное – самая популярная музыкальная станция в столице – это «Европа Плюс», а мы будем самой модной музыкальной станцией. И спрограммировал эфир так, что там ворвались весь гранж, Smashing Pumpkins, Tori Amos, Red Hot Chili Peppers, Nirvana, Pearl Jam и плюс еще все модные появляющиеся в то время электронные. И понятно, что это не могло побить формат такой обще-универсальной поп-станции. Но это же точно ниша, никто этого не играл в этот момент.С людьми всегда сложно. Во-первых, для меня еще это было сложно, потому что меня-то им представили как чувака из модной лос-анджелесской радиостанции, а на самом деле я был парень с Урала. Причем, нельзя сказать, что это можно было определить по моему акценту, но, например, одевался я в то время очень странно. В Калифорнии я влюбился в цветастые шерстяные жилетки, и на нескольких фотографиях я запечатлен в пиджаке с завернутыми рукавами. Это тоже не каждый мог себе позволить.
О. Чиж
―
Надеюсь, сочных цветов таких?
М. Козырев
―
Да-да. Но не Евгений Евтушенко все-таки. И я брал на интервью и смотрел. Во-первых, много людей я оставил. А, во-вторых, я брал откуда ни возьмись. То есть, я смотрел на двух людей, которые разговаривают в лифте, пока я поднимаюсь на 4 этаж здания «Московских новостей», и одного из них звал с собой и говорил: что-то ты интересно рассказываешь, пойдем попробуем. И вот таким образом люди попадали.
О. Чиж
―
Это реальная история?
М. Козырев
―
Да, сначала диктором, потом новостником, а потом вел какие-то передачи. Такие вот вещи были.Ну, конечно…
О. Чиж
―
А человек, наверное, в бухгалтерию ехал?..
М.Козырев: Люди режут друг друга ножами просто. И тут я такой – маленький еврейский студент из меда
М. Козырев
―
Потом, опять-таки, я не был в московских клубах, я не знал, кто тут крутой, кто не крутой. Меня мои друзья, которые появились у меня на станции, они меня начали приобщать, и ты в любой компании всегда держишь ухо востро и пытаешься отметить человека, который интересно рассказывает, и вообще персонаж какой-то. Вот у этих людей, неважно, какой они специальностью занимаются, конечно, они обращают на себя внимание, и ты можешь им что-то придумать и их попробовать. Всегда же важна в первую очередь личность, надо, чтобы с человеком было интересно. Но за редким исключением тех, у которых нет радийного голоса. Вот это сложновато. А так, в общем, как-то я набирал, и ко мне, конечно, судьба была благосклонна, что у нас уже работала Рита Митрофанова, одна из, если не самая талантливая вообще ведущая, которую я когда-либо вот встречал.Там был прекрасный Александр Абрахимов, который потом впоследствии стал прототипом Лёши Бараца в спектакле «День радио». Митрофанова, кстати, это та самая прима, которую играет Нонна Гришаева, которая вообще великолепная, она только просто никогда не может прийти вовремя. И там вообще очень много из реальности перетекло в спектакль.
О. Чиж
―
Хорошо, а как с музыкой понять? С людьми еще более-менее ясно, но вот как кому-то отказывать, а кому-то давать эфир? Почему вот это выстрелит, а вот это не выстрелит?
М. Козырев
―
Тут нет никаких правил вообще. Есть только свое собственное чутье, которое, ну, вот я думаю, что все-таки оно у меня есть, как показывает статистика песен, которые стали хитами.С западной музыкой очень просто, просто потому что есть чарты западные, ты их смотришь много и ты понимаешь, что вот эта песня поднимается – я имею в виду, конечно, в своем жанре, в этом жанре, в котором работает твоя станция. Эта песня поднимается, эта песня недотягивает, но ты все равно, у тебя всегда четко есть список новых вещей, которые вышли на этой неделе, и поэтому ты уже выбираешь из них. Я не прослушивал никогда вышедшие, например, альбомы целиком, я смотрел, какая песня выбрана официальным синглом для радио и выбирал из них.
А вот с отечественными – это, конечно, была гораздо большая головная боль. И я, надо сказать, что помню очень хорошо свои промахи, вот они самое обидное. Причем, их два типа. Один промах – это если ты влюбляешься в песню, ставишь ее и надеешься, что в этот момент мир прозреет, раскроет уши и влюбится в нее, и она, конечно, выстрелит – а она нифига не выстреливает, вообще. И ты ее через какое-то количество недель или месяцев тестируешь, и ты понимаешь, что, например, как у меня всегда было: все мои самые любимые песни оказывались в конце этих рейтингов. То есть, публика не могла влюбиться в то, что мне дико нравилось.
А второй тип промахов, он тоже очень обидный. Это когда ты вдруг слышишь на другой волне какую-то песню, которую ты обязательно должен был поставить в эфир, а ты ее пропустил. И это происходило уже в ту пору, когда было «Наше радио» и в ту пору, когда просто на нас обрушилось такое количество музыки, что я ее физически сам просто не мог прослушивать.
И я тогда придумал такую систему как бы худсовета, то есть я в начале недели раздавал или на выходные, раздавал по 10 пластинок нескольким людям, чьему вкусу я более-менее доверял, в них входили и ди-джеи, и продюсеры, и кто-то из новостников, и эфирные люди, и не эфирные. Они должны были это прослушать, и в четверг у нас был такой творческий брифинг всегда, на который они из этих 10 пластинок приносили 3, которые достойно было показать всем.
И мы ставили просто звездочки, у меня всегда была система звездочек. То есть, 3 звездочки – это хит, 2 звездочки – это so-so, а 1 звездочка – это вообще ни о чем. И иногда бывали жесткие прочерки. И песни, которые набирали по 3 звездочки со стороны всех участников худсовета, мы их пробовали в эфире.
Но надо сказать, что вообще же, когда мы начинали «Наше радио», первый вопрос всех моих знакомых был такой: ну, отлично, ну, отыграл ты свои Кино, Аквариум и ДДТ – а дальше-то что?
А как показывает жизнь, когда вдруг открывается канал, куда можно принести свое творчество, оно как цунами обрушивается на тебя, и ты уже больше, у тебя ни на что не остается времени кроме как слушать все эти молодые дарования. То есть, это взорвалось буквально за пару-тройку месяцев. Как только люди узнали, что есть станция, на которой играют не попсу, но на русском языке музыку, они все к нам понесли тоннами все свои великие шедевры.
О. Чиж
―
Раз уж про промахи заговорили, а вы легко признаете свои ошибки, или нужно вот охрипнуть и разбить кулак об стол, чтобы доказать вам, что вы неправы, если кто-то так считает?
М. Козырев
―
Ну, я утешаю себя тем, что с годами я научился признавать свои ошибки, но порой это бывает не очень просто. Ну, я, когда принимаю решение, я достаточно перед принятием этого решения много кручу, мыслительный процесс у меня идет, прав я или не прав, стоит рискнуть – не стоит рискнуть.Я долго люблю работать с людьми, я не люблю с ними расставаться. Я многое очень могу простить. Ну, кроме таких аморальных каких-то вещей. Конечно, с такими людьми ты расстаешься. Но у меня так было очень не много. А так у меня просто есть, во всяком случае, две команды, которые были сформированы были, и «MAXIMUM», и «Наше радио», и две идеи, которые были, они, в общем, доказали жизнестойкость.
И. Воробьева
―
До сих пор доказывают...
М. Козырев
―
И люди эти, в общем, остаются таким первым поколением ведущих, у которых, в общем, у большинства все хорошо сложилось.Но и сейчас, я должен сказать, что на телеканале у нас, как понятно было со старта, очень яркое созвездие было ведущих, и я думаю, что многих из этих людей мы в ближайшие годы встретим в эфирах других телеканалов, и у них тоже все отлично сложится.
И. Воробьева
―
Насколько в спектакле «День радио» Михаил Натанович похож на Михаила Натановича?
М. Козырев
―
Я значительно хуже.(смех)
М. Козырев
―
Я конченый мерзавец, лизоблюд, подхалим – ну, это, в общем, мне кажется, была для меня удивительная возможность над собой посмеяться в первую очередь. Ну, и над другими немножко, но над собой. То есть, я показываю, конечно, омерзительного персонажа, с которым я, слава богу, думаю, у меня ничего общего нет. Но, опять-таки, персонаж запомнился, поэтому мы 16-й сезон играем с аншлагом этот спектакль. Видимо, хороший мерзавец получился.
И. Воробьева
―
Хотела спросить: он идет еще? Недавно совсем обсуждали, пытались вспомнить, идет еще или не идет.
М. Козырев
―
Да, идет. Но правда сейчас раз в месяц, но все равно – приходите.
И. Воробьева
―
Это, конечно, надо смотреть в театре, «День радио» надо смотреть в театре. Фильм, конечно, прекрасен, но вообще надо смотреть спектакль.Хорошо. А телеканал «Дождь» как появился? Нет, даже не так, стоп – у нас 6 минут остается.
Почему «Наше радио»-то закончилось?
М. Козырев
―
Ну, оно, во-первых, не закончилось.
И. Воробьева
―
Для вас.
М. Козырев
―
Сейчас я вспомню.
О. Чиж
―
Вот это хорошо сейчас было. Так.
М. Козырев
―
Сейчас я вспомню точно обстоятельства этого расставания.
И. Воробьева
―
Диалоги, в принципе, можно не пересказывать…
М.Козырев: Березовский реально перся от того, что мы делали на «Нашем радио»
М. Козырев
―
Нет, хорошо, спасибо. Хорошо. Как говорит мой друг Слава Хаит, ответ на вопрос: а почему?.. Потому что.Там были принципиальные мои разногласия с учредителями, вот после «Нашествия» 2004 года, заключались в следующем. Мы остановились расти в рейтингах, потому что, в общем, все, кто мог, в принципе, слушать эту волну в Москве, они все уже были на этой волне. Цифры улучшить было абсолютно невозможно. Ну, там, может быть, немножко за счет подрастающего поколения, но вообще принципиально не сдвинешь.
И мы начали постепенно проседать по отношению к тем планам – у меня договоренность была такая: мы одобряем план на рейтинг и на доходы и возвращаемся к этому через год. Если я этот план выполняю – все, о’кей – работаем дальше. Если не выполняю – вы вставляете мне претензии, я ухожу.
И моя идея дальнейшего развития заключалась в том, что у нас была офигенная креативная команда, мы делали фестивали самые разные, мы начали делать телевизионные программы, эти «Неголубые огоньки», программу новогоднюю с Меньшиковым и так далее. И я предлагал развивать бизнес станции с учетом того, что у нас есть такие замечательные креативные кадры, и мы сможем на этих программах зарабатывать деньги, на других фестивальных мероприятиях. То есть, диверсифицировать, простите меня за это слово, бизнес. Я не смог в этом убедить владельцев, они посчитали, что есть какие-то фундаментальные программные просчеты, что формат можно сделать лучше, более доступным, более популярным, и, в общем, как показывала жизнь, это сделать нельзя.
И. Воробьева
―
Насколько тяжело расставаться, да, с детищем?
М. Козырев
―
Ой, всегда очень тяжело! У меня такой после-эффект – я когда откуда-то ухожу, я потом годами слушать даже эту волну не могу, вот вообще, не нажимаю даже на эту кнопку. С годами, правда, это проходит. Но на «Нашествии» я с тех пор так ни разу и не был.
О. Чиж
―
Вот про «Нашествие» - не страшно было вообще связываться с этой историей? Ну, вот так первый раз, представить себе толпу людей, которая…
И. Воробьева
―
Нетрезвых.
М. Козырев
―
Очень страшно.
О. Чиж
―
Это полбеды – толпа людей внизу, а толпа людей на сцене, с которой тоже нужно как-то совладать, а это еще неизвестно, кто страшнее.
М. Козырев
―
Или группа «Ленинград» в количестве 30-ти человек, которая…
О. Чиж
―
… не помещается на сцене, выпадает с нее, например.
М. Козырев
―
Да. Формально первое «Нашествие» было в «Горбушке», это было два вечера, и в первый вечер хедлайнером была Линда, в первый раз в Москве выступая, во второй – Земфира. И это, конечно, было особенное событие, но оно было под крышей.А вот первое открытое «Нашествие» - это было, конечно, абсолютным адом. То есть, сейчас уже я думаю, что я на такую авантюру бы никогда не пустился, а там, мы же не знали, не было никакой единой продажи билетов, мы до последнего момента не представляли себе, какое количество людей может приехать на фестиваль. И только с утра первого дня, когда мы увидели эти бесконечные очереди людей, которые бредут с электрички и сразу становятся в эту очередь, как они едут со своими спальниками, со своими палатками.
А мы-то думали, мы установили там на одной части ипподрома в Раменском, мы установили армейские палатки, думая, что человек может купить билет просто со спальным местом в армейской палатке. Но очень быстро мы поняли, насколько мы ошибались, потому что палатки эти были в первую же ночь превращены в туалеты, и никто там вообще не рисковал, даже туда зайти.
А когда мы увидели размеры палаточного лагеря – там еще не было освещения на поле, мы, я помню, с Гройсманом, переступая через людей, лежащих вповалку, это было просто – «о, поле, поле, кто тебя усеял», реально. Просто было такое ощущение, что это спящие трупы какие-то просто без движения, и только изредка раздается из какого-нибудь угла: «а не спеть ли мне песню… Васек, сюда иди… о любви-и-и».
Мне больше всего, самое страшное, конечно, было, я все время со сцены повторял, потому что я вел это все дело: главное, чтобы все вернулись домой живыми. И про себя молился: главное, чтобы никто не умер. Нас как-то господь пронес мимо этого, но, конечно, это была дикая авантюра.
И. Воробьева
―
Остается пара минут до конца программы. Поскольку все время длинно отвечаем, надо заранее спросить.
О. Чиж
―
Есть традиционный вопрос, это то решение, над которым вы прямо сейчас размышляете и, может быть, еще как-то не сформулировали для себя ответ?
М. Козырев
―
Это я могу легко вам сказать. Мое главное решение – это не предотвратит ли внезапное отцовство моего друга Максима Виторгана того, чтобы сыграть в нашем спектакле. Мы с Алексом Дубасом играем спектакль, который называется «МКАД». «МКАД» он называется, потому что Миша Козырев, Алекс Дубас. И в этом сезоне мы делаем так, что на каждом спектакле присутствует один специальный гость. И от этого спектакль становится немного другим. Мы сейчас уже отыграли спектакли с Олегом Нестеровым, с Верой Полозковой, с Лешей Барацем, с Лешей Аграновичем.А сейчас следующие 9 и 11 у нас будет два спектакля в декабре, 11 точно будет Валера Сюткин гостем нашим, а на 9 обещал Макс. Но Макс сейчас нянчит, он сейчас кормящий отец. А так как нам нужно репетиции – прогонять тексты, выбирать какие-то истории, то сейчас больше всего меня волнует именно это. Приходите на спектакль, кстати.
О. Чиж
―
9, 11 декабря.
И. Воробьева
―
Минута до конца. В спектакле первый раз на сцену не страшно выходить было? Это же совсем другое.
М. Козырев
―
Я договорился со своими друзьями-квартетовцами, когда мы написали «День радио», и они мне предложили самого себя как бы играть, я договорился так, что репетировать я начну, но ровно до того момента, когда вы поймете, что я бездарен. И вы обещаете мне в репетиционном процессе просто подойти и сказать: старичок, это не твое. Вот, время шло…
И. Воробьева
―
Не подошли.
М. Козырев
―
Не подошли.
И. Воробьева
―
И слава богу! Спасибо большое, ведущий телеканала «Дождь» и радио «Серебряный дождь», продюсер Михаил Козырев в программе «Разбор полета».
М. Козырев
―
Спасибо вам за приглашение.
И. Воробьева
―
Счастливо!