Леонид Ярмольник - Разбор полета - 2016-08-15
О. Чиж
―
21 час и 4 минуты в Москве, практически уже 5. Добрый вечер, это программа «Разбор полета». Ирина Воробьева и Оксана Чиж в этой студии.
И. Воробьева
―
Да, всем здравствуйте. И это программа действительно про решения и про людей, которые решения принимают, как они это делают. С большой гордостью представляем сегодня нашего гостя – это актер, продюсер, народный артист России Леонид Ярмольник. Здравствуйте, добрый вечер.
Л. Ярмольник
―
Добрый вечер. Одна ошибка: я не народный артист.
И. Воробьева
―
Серьезно?
Л. Ярмольник
―
Да. Это еще одна история для сегодняшней встречи.
О. Чиж
―
Вычеркиваем!
И. Воробьева
―
Мы должны запомнить, что эту историю мы должны как-то осветить в этом эфире.Ну что же, у нас есть традиционный вопрос нашей программы, с которого мы начинаем – это вопрос о самом тяжелом решении, самом сложном, которое вам приходилось принимать, с которым вы больше всего мучились и сомневались.
Л. Ярмольник
―
Самое тяжелое решение у меня было, идти к вам на программу или нет, потому что вы предупреждали, что вы задаете нестандартные вопросы. Это было тяжелым решением.Это вопрос очень сложный, потому что, как правило, моя жизнь складывалась всегда так, что я сначала принимал… сначала что-то делал, поступал, а потом принимал решение.
Л.Ярмольник: У нас никогда не было большого количества денег. И никаких амбиций или зависти я никогда не испытывал
О. Чиж
―
А не жалели потом? Ну, как-то вот, как будто это импульсивный какой-то порыв, и потом так рациональное его осмысление приходит: надо было по-другому!
Л. Ярмольник
―
Ну, рациональное – это вообще не очень про меня. Я думаю, что я просто в этом смысле lucky, меня какой-то ангел ведет по жизни.
И. Воробьева
―
Хорошо, давайте тогда, раз у нас нет такого прямо вот суперсложного решения, кроме как прийти к нам на программу, во что мы, конечно же, не верим: ну, как можно сомневаться по этому поводу, вообще не представляю себе.
Л. Ярмольник
―
Мне сказали, что две симпатичные девушки…
И. Воробьева
―
И вы сомневались!
О. Чиж
―
Это было аргументом.
И. Воробьева
―
Хорошо, а как вообще вы пришли к тому, что вы хотите иметь отношение к театру или к кино? Вот как у вас все это сложилось?
О. Чиж
―
Вы же в детстве и музыкой занимались, и спортом – и вроде как бы много путей.
Л. Ярмольник
―
То есть, вы считаете, что мое место в Рио-де-Жанейро на Олимпийских играх?
И. Воробьева
―
Отчего бы и нет?
О. Чиж
―
Кто знает!
Л. Ярмольник
―
Нет, все очень просто: детское тщеславие, желание обратить на себя внимание. Это у меня где-то там с пятилетнего возраста было. Я становился на табуретку и возле печки пел «Бухенвальдский набат», копируя Магомаева, и это нравилось папе, маме, тете и соседям. Потом я первый раз в жизни, по-моему, в шесть лет увидел, как у папы в части был какой-то концерт – папа у меня офицером был – солдаты… ну, концерт художественной самодеятельности, и один из солдатиков показывал пантомиму. Ну, такую, любительскую, она называлась «Операция на сердце». И когда я это увидел, я абсолютно точно на следующий день показывал. И могу вам честно сказать, что я ее показывал, по-моему, потом еще тридцать лет.
И. Воробьева
―
Ого!
Л. Ярмольник
―
А где-то в пятнадцать лет я увидел Енгибарова, он приезжал во Львов, и у него было два выступления. И я влюбился в этот жанр, я влюбился в этого удивительного человека. И тогда было желание стать пантомимистом. Я даже потом приезжал в Москву, когда вот поступал в театральный, я стремился попасть к Енгибарову.Артистом я, видимо, хотел быть всегда. Мама говорит, что до пяти лет я говорил, что я хочу быть летчиком – но это все, по-моему, так, да?
И. Воробьева
―
Летчик, космонавт...
О. Чиж
―
Особенно если военные рядом, какие-нибудь части.
Л. Ярмольник
―
Вы задали вопрос, я сейчас вспомнил про Сашу Абдулова, он любил рассказывать эту историю, когда в первом классе учительница спрашивала, кто кем хочет быть. И Саша в первом классе сказал, что он хочет быть артистом, на что учительница ему сказала: что же ты, Саша, быть никем не хочешь?
И. Воробьева
―
Интересно, она потом вообще вспоминала?..
Л. Ярмольник
―
Не знаю, не знаю. Сашка всегда эту историю рассказывал, когда встречался со зрителями.
И. Воробьева
―
Слушайте, а родители не были против вот театрального?
Л. Ярмольник
―
Нет.
И. Воробьева
―
Не хотели, чтобы вы продолжали их профессии?
Л. Ярмольник
―
Нет. Ну, какая профессия? Папа был офицером советской армии, наверное, потому, что он ребенок войны. Он не воевал, но когда война закончилась, папе было двенадцать лет, тогда было очень модно быть офицерами, он поступил в военное училище. Это было просто модно, очень почетно, очень уважалось. И папа отслужил 31 год, дослужился до подполковника, командовал ротой, батальоном мотострелковым. А мама была у меня… я всегда, когда был поменьше, я всегда говорил, что мама – врач. На самом деле мама – лаборант клинической лаборатории, она всю жизнь брала анализ крови. Вы знаете, когда еще не было этих пистолетиков…
И. Воробьева
―
Из пальца, да?
О. Чиж
―
Вот это вот, сжать пальчик…
Л. Ярмольник
―
Сжать пальчик и проткнуть, и потом, да, это в трубочку. Поэтому продолжателем этих традиций как-то мне… не то что я не думал про это. Мои родители замечательные, потому что они всегда поддавались на мои увлечения. Увлечений в детстве у меня было очень много. Я такой, если я чем-то увлекался, я увлекался месяца два так, что просто мама не горюй, круглосуточно. Когда я занимался конькобежным спортом, и у меня уже был юношеский разряд, потом я увлекся велосипедным спортом и тоже добился какого-то разряда. Но я охладевал ко всему этому. Долго я занимался плаванием, и у меня был тоже там первый юношеский разряд, плавал в открытом бассейне «СКА» во Львове. Потом и это надоело.Но параллельно я все время занимался, я надоедал всем в школе, я участвовал в всех чтецких, ну, таких, в художественной самодеятельности. А в шестом классе я уже пошел в народный театр-студию имени Ленинского Комсомола во Львове при Дворце культуры работников торговли. И там получил и первое образование, и первые навыки. Я там был самым маленьким. Там в основном были аспиранты, студенты, я был единственным школьником.
О. Чиж
―
Но одно дело там этим заниматься, а другое – собрать вещи и поехать поступать через половину страны, да? Причем понимая, что шансы, ну, обычно в театральные, они не велики: там, конкурс, вот это вот все серьезно…
Л. Ярмольник
―
Но это если ты бездарный. А если талантливый, такой, как я – я понимал, что шансы есть.
И. Воробьева
―
Подождите, а с первого раза же не получилось.
Л. Ярмольник
―
Нет, все, кто хотят быть артистами – это вам любой скажет – особенно когда еще никуда не поступал и ничего не пробовал, считает себя гением абсолютным. И я в этом смысле не был исключением, я уверен был, что я и есть подарок этой стране в качестве артиста.
О. Чиж
―
Новое слово сейчас придет в искусство, я его несу.
Л. Ярмольник
―
Да-да-да, конечно.
О. Чиж
―
Вот неужели родители даже не сомневались в этот момент? Ну, потому что, в конце концов, они могли беспокоиться за финансовое благополучие дальнейшее, потому что, сколько там будет сын получать потом, работая артистом где-то, как будет работать, непонятно.
Л. Ярмольник
―
Я не думаю, что в нашей семье был этот вопрос. У нас никогда не было большого количества денег. У нас всегда все было: папа служил всю жизнь, мама работала. Никаких излишеств не было, даже не было автомобиля, и квартира была 37 квадратных метров, я и сестра, мы в одной комнате выросли. И никаких амбиций или зависти я никогда не испытывал. И велосипед первый я купил за три рубля, которые я выиграл… ну, на Украине эта игра называлась «цок».
О. Чиж
―
А что это такое?
Л. Ярмольник
―
Это когда собирают пацаны деньги в такую стопочку металлическую и кидают…
И. Воробьева
―
Как-то здесь это тоже называлось...
Л. Ярмольник
―
Как-то в Москве по-другому.
О. Чиж
―
То ли «развалочка», то ли вот что-то какое-то такое слово.
И. Воробьева
―
Сейчас слушатели вспомнят, напишут нам.
Л. Ярмольник
―
И мы сами отливали из старых аккумуляторов, делали такие битки из свинца. Это в песке делаешь такую формочку, плавишь свинец, и вот эту свинцовую штучку кидаешь. Кто ближе всего кинул к черточке, где лежат деньги, тот первым разбивает. Надо было ударить по этим деньгам, и чтобы перевернулось с решки на орла. И вот в эту игру мне в какое-то время повезло, я выиграл три рубля, на эти три рубля я купил велосипед. «Орленок» он назывался, но это был не «Орленок», а «Ласточка», потому что там женская рама была, и надо мной все издевались.
О. Чиж
―
Ничего себе у вас ставки были! Вот можно было на ставку в детской игре купить велосипед целый.
Л. Ярмольник
―
Три рубля – это были большие деньги. Так, чтобы не соврать вам, это был, наверное, год 63-й – 64-й.
И. Воробьева
―
Я так понимаю, что три рубля – это все-таки действительно большое везение просто, вот, собственно, и все.
Л. Ярмольник
―
Велосипед старый, старый. Это на барахолке, что называется, купил, это не в магазине.
И. Воробьева
―
Хорошо. Вот вы приезжаете в Москву, принимаете решение, что вы будете поступать – и не поступаете. С первого раза у вас же не получилось, правильно я понимаю?
Л. Ярмольник
―
Я первый раз поступал в Питере. Меня там не приняли, сказали, что я говорю с украинским акцентом. И, наверное, я помню, как звали профессора, завкафедры сценической речи – Гиппиус. И он очень со мной толково поговорил, сказал: вам нужно пожить в Ленинграде, послушать, как говорят в очередях, в магазине. А я говорил по-русски чисто, я просто говорил очень быстро. Потом я придумал отмазку на эту тему. Потому что на Украине, во Львове нужно говорить быстро. Если ты будешь говорить медленно, тебя не дослушают и уйдут.
О. Чиж
―
Не охладило это?
И. Воробьева
―
Да, после этой неудачи какие решения вы приняли? Пожить в Питере?
Л. Ярмольник
―
Нет, я такое решение принять не мог вот именно из-за того, что и жить было негде. Я там у каких-то даже не родственников, а у знакомых наших родственников остановился возле Финляндского вокзала. И уехал обратно во Львов. И меня должны были осенью забрать в армию. Мама как бы не очень радовалась этому обстоятельству, что я никуда не поступил. А школу я закончил достаточно хорошо, и физика и математика у меня были нормальные – я без труда поступил в институт радиоэлектроники, для того чтобы меня не забрали в армию, ну, для отмазки.И уже когда я сдал все документы и аттестат, выяснилось, что в Щукинском училище идет добор, дополнительный набор в сентябре. И это было невероятно, потому что я за две недели – чтобы не расстраивать маму, не забрал документы из этого института радиоэлектроники и сдал 14 экзаменов за 10 дней в школе рабочей молодежи. Сейчас уже не понимают, что это такое.
О. Чиж
―
Не очень.
Л. Ярмольник
―
Легенда была такая, что я спортсмен, я занимался плаваньем, поэтому не закончил десять классов, закончил только восемь. А восьмиклассный у меня был аттестат. И пишешь заявление и сдаешь 14 экзаменов. Все экзамены я сдал на тройки, все абсолютно, но я получил аттестат о среднем образовании. И вот с этим аттестатом я поехал в Щукинское училище.
О. Чиж
―
Со вторым, получается.
Л. Ярмольник
―
Со вторым, с троешным, да. И опять не поступил. Не поступил. Набирали двух мальчиков, одну девочку что ли. И я не поступил, но в комиссии, которая нас слушала, сидел Юрий Васильевич Катин-Ярцев. И он, проходя мимо меня, сказал: приезжай на следующий год, я буду набирать. Я уже потом стал выяснять, кто такой Катин-Ярцев, что такое Катин-Ярцев. Потом я был, конечно, самым счастливым человеком, потому что я поступил к тому мастеру – ну, вот это, опять-таки, я говорю, что какой-то ангел обо мне заботится – к лучшему педагогу, моему любимому Юрию Васильевичу Катину-Ярцеву я поступил на следующий год – и стал самым счастливым человеком на белом свете. Я помню, что когда я поступил в Щукинское, я точно помню, я трое суток спать не мог.
О. Чиж
―
Это такой заряд был?
И. Воробьева
―
От волнения?
Л. Ярмольник
―
Это такое был впрыск адреналина – ну, не мог я спать, и все. Мне казалось, что я летаю.
И. Воробьева
―
А вот когда вы поступали, как вы выбирали, что вы будете делать? Что вы вообще делали при поступлении, расскажите.
О. Чиж
―
Понимали же, наверное, что череда людей, которые читают одни и те же басни, одни и те же…
Л. Ярмольник
―
Так и есть, только все читают по-разному. И вообще, как правило, все абитуриенты, они читают стихотворение, басню, прозу, потом есть еще такое в Щукинском училище (не знаю, есть ли в других вузах), еще есть этюды. Это если ты уже прошел три тура. Я читал Маяковского «Хорошее отношение к лошадям», я почему-то лирику давал на «Маленьком принце», что-то там я… Но поступил я из-за того, что я читал крыловскую басню «Парнас».
Л.Ярмольник:Учеба в институте была абсолютно самое главное. И главное было занятия по мастерству актера
И. Воробьева
―
А вы можете сейчас что-нибудь?..
Л. Ярмольник
―
Не-а, не-а. Но все были в восторге, потому что я… я уж не помню, как я читал, если честно, но я изображал этих ослов на Парнасе, и, видимо, они получились такими натуральными и такими живыми… Вот я поступил с басней «Парнас».
О. Чиж
―
А у вас был в этот момент план, вот что дальше? То есть, условно говоря, понимали ли вы, что, вот я хочу связать свою жизнь только с театром, в первую очередь это театр? Или у вас не было вот какой-то четкой установки на него, и вы понимали сразу, что вы открыты и к сцене, и к кино, и ко всему на свете?
Л. Ярмольник
―
Этого разделения нет, когда поступают в театральное. Может быть, сегодня это чуть-чуть по-другому, потому что все хотят сниматься в сериалах. У меня такое ощущение, что вообще все получают образование, чтобы потом на фоне обоев играть, как все. Это я сейчас такую закинул, да, молодежи. Сериалов много, они все почти малокачественные, и, конечно, на этих сериалах нельзя проверить до конца актерские способности.Мы были немножко другие. Я думаю, что мы немножко серьезнее относились к этой профессии, более уважительно. И, конечно, мы следовали примеру кумиров. У меня кумирами были Гриценко, Евстигнеев, и сегодня это мои кумиры. Если говорить о первоначальном кумире на все времена и, наверное, для всех, это Чарли Чаплин. Но если еще можно как-то стараться сделать что-то, хотя бы похожее на то, что делал Евстигнеев и Гриценко, то стремиться сделать что-то, как Чаплин – это бессмысленно.
Вообще учеба в театральном институте, она не похожа на учебу в других вузах, в других институтах, потому что в хорошем смысле люди, которые поступают – это сумасшедшие люди, такие своеобразные наркоманы от профессии. Учились мы круглосуточно. Это не значит, что мы не выпивали, не гуляли, не ухаживали друг за другом – все было. Но учеба в институте была абсолютно самое главное. И главное было занятия по мастерству актера. Можно было плохо сдать зарубежную литературу, можно было не учить научный коммунизм. Мне, кстати, на госэкзамене по научному коммунизму… замечательный был такой Моисей Соломонович Беленький, прошедший войну, все, такой старый еврей очень умный. Научный коммунизм, госэкзамен. Вы вообще понятия не имеете, что это такое.
О. Чиж
―
Мы наслышаны.
Л. Ярмольник
―
Это такая страшная глупость! Когда я сдавал экзамен, я, естественно, вообще ничего не знал. И он со мной поговорил минуты три, говорит: Ленечка, я тебе ставлю тройку, иди, тебе эта наука все равно не пригодится.
И. Воробьева
―
Гуманно.
Л. Ярмольник
―
Он ходил на все наши показы, он понимал, что я не без способностей и вызывал у него какие-то симпатии уже как начинающий артист. Поэтому он понимал, что за счет научного коммунизма…
И. Воробьева
―
Я прошу прощения, наши слушатели просто очень много сообщений прислали, что игра эта называлась в Москве «Расшибалочка».
О. Чиж
―
В некоторых случаях «Пристеночек».
И. Воробьева
―
Да, и Аркадий пишет, что биты были – ну, у него – не свинцовые, а стальные или латунные, потому что свинец хорошо ложится, но не крутит при ударе монету.
Л. Ярмольник
―
Это смотря как. Надо было просто играть не на песке, а на земле, ее нужно было притаптывать. И «Расшибалочка» - да. А «Пристеночек» - это, по-моему, другое. Это когда монетой бьют об стенку, по-моему.
О. Чиж
―
Там еще вот дисциплины есть внутри одного вида спорта. Хорошо. Кстати, для слушателей напомню: +7-985-970-45-45 – по этому телефону можно задавать вопросы, самые интересные прозвучат. Вот, кстати говоря, именно тогда же, во времена учебы, вы же познакомились с Александром Абдуловым. А как это вообще произошло? Он же ГИТИС, вы «Щука». Как вы встретились-то?
Л. Ярмольник
―
Ну, как вам это, молодежи, объяснить? Дело в том, что было одно большое общежитие на Трифоновке, 45Б.
О. Чиж
―
Для всех?
Л. Ярмольник
―
Нет, не для всех. Это считалось общежитием ГИТИСа. Но у Щукинского училища не было общежития, поэтому Щукинское училище снимало там этаж или даже два. И поэтому Саша учился в ГИТИСе, а я в «Щуке». И Саша на год старше меня. Он уже был на втором курсе, а я на первом. Два таких сумасшедших, нашли мы друг друга буквально на третий день моего проживания в этом общежитии. Саша со мной подружился, потому что я оказался в комнате со своими однокурсниками Сашей Дерюгиным и Игорем Андреевым, и у нас был магнитофон «Яуза», «Яуза-6». И у нас был «Jesus Christ Superstar», у нас были Битлы какие-то. А Саша, у него магнитофона не было. Саша был очень влюбчивый и любил все это делать под музыку. И поэтому через этот магнитофон «Яуза-6», который он у нас арендовал чаще, чем мы его слушали… Ну, я вам сейчас рассказал о личной жизни студентов.Я, конечно, утрирую, шучу, но мы с Сашей как-то нашли друг друга сразу. Из того, что вам может понравиться. Мы любили вместе проводить какие-то вечера, и денег, естественно, у нас не было, мы подрабатывали, где могли: и вагоны на Киевском вокзале разгружали ночами, и еще чего-то делали. И я никогда не забуду, как мы пошли на Бутырский вал с Сашей, мы взяли четыре больших чемодана пустых и по всему общежитию собрали все бутылки, которых там было немало. И мы… самое страшное было – это нужно было оттирать от бутылок из-под шампанского вот эту фольгу.
О. Чиж
―
А она приклеена прочно.
Л. Ярмольник
―
Да. Четыре чемодана мы отнесли. Мы выстояли очередь в этот…
И. Воробьева
―
Стеклотара, да.
Л. Ярмольник
―
Прием стеклотары. И я никогда не забуду. Мы очень много сдали бутылок, мы получили 17 рублей. Это немыслимые деньги были. Мы гуляли три дня, три дня.
О. Чиж
―
И, возможно, набрали на новый заработок, я сильно подозреваю.
Л. Ярмольник
―
Да.
И. Воробьева
―
Я напомню нашим слушателям, что у нас в эфире Леонид Ярмольник. А вот про те времена, которые вы рассказываете, вы представляли себе будущее? То есть, оно для вас было понятно? Вот мы закончим учиться, а потом в театр пойдем? Или вот как вы себе тогда представляли? Или вы не понимали, что будет, и вы можете оказаться без работы?
Л. Ярмольник
―
Нет, была абсолютная уверенность, что мы очень талантливы, что мы не похожи ни на кого. Или, может быть, даже наоборот, что те, на кого мы не похожи, и которых сегодня так любят, и они такие популярные – мы это без труда станем такими же. Эта наглость была в каждом. Я еще коротко – извините, что я так сбивчиво говорю. Дело в том, что когда поступают в театральный институт, на первом курсе все считают себя народными артистами СССР. Это вот то, что вы меня представили. На втором курсе все считают себя заслуженными артистами. На третьем курсе – просто артистами. А на четвертом…
О. Чиж
―
Студентами.
Л. Ярмольник
―
Нет, не студентами. Полным… Это диалектика абсолютная, и это вам подтвердят многие. Потому что когда начинаешь учиться, когда понимаешь, сколько у тебя чего не получается, то, о чем ты думал с такой легкостью и уверенностью… Поэтому мы с Сашей бегали по Мосфильму, мы везде себя предлагали. Мы бегали по Мосфильму, при том, что туда попасть без пропуска нельзя было, мы чуть ли не через забор перелезали, или нас кто-то проводил.Мы на Мосфильме были из семи дней в неделю четыре, между занятиями мы носились. И, знаете, да, есть съемочные группы такие, где режиссер сидит, ассистенты? Мы открывали: во, видишь, там режиссер, такой-то режиссер? Открывается дверь, говорим: хорошие артисты не нужны? И нам всегда почти говорили: мальчики, закройте дверь. Это было… ну, когда-то и везло, говорят: нужны, нужны. И мы в массовке, где еще триста человек!
О. Чиж
―
Хороших артистов, все как один.
Л. Ярмольник
―
Да, да, да, да. Все было именно так. Никаких таких вот подарков, которые с неба падали, не было.
О. Чиж
―
Тогда ведь появились такие какие-то настоящие друзья, да? А как с этим вообще обстоят дела? Вот они у вас сами появляются, это происходит под влиянием каких-то обстоятельств и притяжения что ли? Или вы, случается, выбираете друзей, выбираете, с кем вам продолжать общение, с кем не продолжать общение?
Л. Ярмольник
―
Ну, вот мне совсем недавно задавали этот вопрос, но для печатного издания. Я думаю, что здесь мудрствовать лукаво не надо. Мы друзей не выбираем. Я думаю, что друзья выбирают нас, нас выбирают обстоятельства, нас выбирает работа. И то, что возникает в результате этого: общие интересы, общие страсти, общая вера, общие приколы, если хотите, общее чувство юмора. Когда возникают вот эти вот родственные, когда ты понимаешь, что человек тебя дополняет, вот что-то делает лучше, чем ты: шутит лучше, чем ты, соображает быстрее, чем ты – ты автоматом его начинаешь уважать и хочешь быть похожим на него.И поэтому мои близкие очень старые друзья – к сожалению, многих уже нет – мы в каких-то вещах были всегда очень похожи. При том, что такие разные, но даже дело не в воспитании, а в стремлении. Мы соревновались быть первыми во всем: первыми рассчитаться в ресторане, если мы пошли компанией, первыми дать отпор наглецу или обидчику и так далее и так далее – первым поухаживать за симпатичной девушкой, которая понравилась.
О. Чиж
―
Соревнование гусаров.
И. Воробьева
―
А потом-то как?
Л. Ярмольник
―
Ну, может быть, в каком-то смысле гусары.
О. Чиж
―
Действительно, а потом-то как, если девушки одна…
И. Воробьева
―
Сейчас об этом тоже поговорим, кстати, еще.
Л. Ярмольник
―
На ночь глядя о девушках почему не поговорить?
Л.Ярмольник: Была абсолютная уверенность, что мы очень талантливы, что мы не похожи ни на кого
И. Воробьева
―
Ну, да, мы уже про музыку поговорили в общежитии, почему бы о девушках не поговорить?Я напомню нашим слушателям, что это программа «Разбор полета», и что вы можете присылать свои вопросы на номер +7-985-970-45-45, аккаунт @vyzvon, если вы пишете из Твиттера. И что?
Л. Ярмольник
―
Насчет «Разбора полета» хотел сказать: 62 года – полет идет нормально.(смех)
И. Воробьева
―
Полет нормальный. Леонид Ярмольник у нас в эфире, полет нормальный у него. Сейчас продолжим.РЕКЛАМА
И. Воробьева: 21
―
35 в столице, продолжается программа «Разбор полета», у нас в гостях Леонид Ярмольник. Все вы его знаете, чего я буду тут представлять и опять ошибаться – то ли скажешь «народный артист», то ли не скажешь «народный артист» - что-то будет не то. В общем, все мы знаем Леонида Ярмольника, да. Для нас – народный артист, и ничего мы не знаем по этому поводу.
Л. Ярмольник
―
Спасибо.
О. Чиж
―
Вот вы говорите, что была такая смелость и определенная профессиональная наглость, которая позволяла не задумываться о том, что дальше. Ну, хорошо, а когда «Щука» была закончена, «Таганка» возникла сама по себе, или вы что-то для этого делали? Вы просто хотели туда, стремились туда?
Л. Ярмольник
―
Конечно.
О. Чиж
―
И предпринимали какие-то усилия, чтобы туда попасть?
Л. Ярмольник
―
Конечно. Я пока учился в Щукинском училище, я пересмотрел все спектакли Театра на Таганке раз по 7 – по 8 каждый. И у меня до сих пор где-то у мамы хранятся программки, я еще отмечал числа, когда я был. Это был самый любимый театр, и я мечтал попасть туда. Это даже не называется мечтал, а просто если бы мне кто-то сказал, когда я учился, что я буду актером Театра на Таганке, я бы, наверное, взлетел.И мне очень повезло, потому что первый показ – ну, знаете, когда заканчивают училище, то идут показы в театре, то есть, курс показывается, и худсовет и режиссер выбирают. И первый показ нашего курса бы в Театре на Таганке. И меня первого распределили. И тогда сидел худсовет весь расширенный, естественно, во главе с Юрием Петровичем Любимовым, присутствовала Алла Демидова, Володя Высоцкий, Леня Филатов, Борис Хмельницкий, Зина Славина, Шаповалов…
И. Воробьева
―
Боже мой!
Л. Ярмольник
―
Все сидели, так, как это не так бывает часто.
О. Чиж
―
Вот это состав!
Л. Ярмольник
―
Как-то Любимов всех собрал. Я играл водевиль, я чего-то пантомиму показывал – в общем, я был готов там летать без самолета по кругу. Короче, меня взяли сразу в театр и взяли моих однокурсниц туда – Валю Грушину, Лену Габец, и я был счастливый. Уже для меня вопроса не было, я уже в другие театры показывался для того, чтобы подыгрывать другим своим однокурсникам.И я был счастлив, я проработал в этом театре 7 лет, это замечательно, была вторая школа, высшая школа актерского мастерства, и вообще того понимания, что такое театр.
О. Чиж
―
Как же вам, наверное, тяжело далось решение какое-то, 83-й год, когда начались изменения, уходить?
Л. Ярмольник
―
Конечно, это было несладко, это было трудное время, во всех смыслах. Когда Юрия Петровича Любимова лишили гражданства, и в театр пришел другой режиссер и с другими совершенно планами. И я не то чтобы ушел, нас «уходили» из театра. Кто-то был нужен новому режиссеру, кто-то нет. И со мной провели беседу, после которой я вышел, закрыл дверь, написал заявление и ушел. Ушел в никуда вообще – это 83-й год.
И. Воробьева
―
Так что там было в беседе, что вы ушли? Вам просто сказали, что вы должны написать заявление, или вы сами приняли решение написать заявление?
Л. Ярмольник
―
Нет, бывают более обидные вещи для актера, когда говорят: знаете, я вас не очень вижу, я не очень понимаю, как мы можем работать. Такая изысканная штука. Если у тебя есть мозги, мужество и достоинство, то, естественно, после этого разговора – что ты будешь, плакаться и просить?..
О. Чиж
―
А не было сомнений – побороться, доказать?
Л. Ярмольник
―
Нет, я доказал это достаточно скоро, только в других местах.
И. Воробьева
―
А вот до того, как вы уходили в никуда, вот эти 7 лет – я опять буду возвращаться в начало, мы так скакать будем – вы помните же свою первую роль в этом театре, уже вот в качестве актера театра?
Л. Ярмольник
―
Первая роль – я репетировал в «Мастере и Маргарите» Азазелло.
И. Воробьева
―
А вот роль, когда вы вышли на сцену и сыграли роль? Я к чему это все спрашиваю…
Л. Ярмольник
―
Первая и самая страшная была роль, после которой можно сказать, что у меня было какое-то боевое крещение, это я сыграл вместо Владимира Семеновича Высоцкого, который уехал то ли на съемки, то ли на выступление – я уж сейчас не помню – и он со мной один раз репетировал, я сыграл Керенского. Сыграл – я сегодня могу говорить это искренне и честно – сыграл я ужасно, потому что я хотел сыграть не Керенского, я хотел сыграть Высоцкого.Я надел его костюм, который был чуть меньше – у Володи размер ноги был 40-й, у меня – 41, все как-то тесненько было. И я помню одно, что я рявкнул, когда там такая сцена, сложная достаточно, надо было стоять на плечах у партнера, как на трибуне, это своеобразный баланс, какая-то такая штука, но при этом играть Керенского. Там масочка была, все это… полумаска такая, и я помню, как я сказал: Граждане несчастной России, к вам обращаюсь я… И вот на второй фразе у меня голос кончился, это сейчас он у меня уже такой как бы луженый за 40 лет, а голос кончился, я сказал: к вам обращаюсь я… И дальше я доиграл всю роль…
Это было катастрофически страшно, но надо сказать, что Театр на Таганке, там замечательные артисты и замечательные люди. Они не издавались надо мной. Они так чуть-чуть подшучивали. Леня Филатов замечательно говорил: «Да, ладно, лучше никто бы и не сделал».
(смех)
Л. Ярмольник
―
Он меня долго: «Я как вспомню, как ты Керенского играл, просто я вообще я хочу завязать с профессией».(смех)
Л. Ярмольник
―
Вот какие-то такие вещи он мне говорил. И я понимал, что это страшные подколы. Но самое смешное было другое, то, что я после спектакля вышел на служебный вход, и стояло человек сорок зрителей, которые бросились ко мне и говорят: Владимир Семенович, распишитесь, пожалуйста.
И. Воробьева
―
О, боже!
Л. Ярмольник
―
Тогда еще было такое время, когда не так визуально хорошо знали Высоцкого, и не все зрители – ну вот, какие-то сумасшедшие человек сорок… Я говорю: да я не Высоцкий… А в программке тогда, когда кто-то заменял, билетеры, знаете, так, разговаривая друг с дружкой, ставили штампики: Ярмольник, Ярмольник… Я прыгал по всей программке, включая реквизит. И я говорю: я не Высоцкий! – Ну, перестаньте, не издевайтесь, мы приехали издалека…. Короче, я говорю: давайте. И я, значит, на сорока программках или на пятидесяти расписался: Высоцкий, Высоцкий…Приехал Владимир Семенович Высоцкий, говорит: ну, как, Лёня? Я говорю: сыграл я плохо, но весь текст сказал, но дело не в этом – Владимир Семенович, я после спектакля – там зрители настаивали, я подписал сорок программок. Если вы когда-нибудь увидите эту программку, то, вот я признался – я подписал: Высоцкий, чтобы не расстраивать зрителей.
(смех)
Л. Ярмольник
―
Слушайте, мы все время говорим о том, что было – я понимаю, что «Разбор полета», давайте лучше говорить о том, что есть.
О. Чиж
―
Да.
Л. Ярмольник
―
Я использую сейчас свое положение в корыстных целях – ну, не в корыстных, а в информационных.
И. Воробьева
―
Зовите.
О. Чиж
―
Зовите.
Л. Ярмольник
―
Да, дело в том, что послезавтра будет премьера фильма, на который я возлагаю большие надежды. Я никогда не снимался в таком жанре, и никогда не продюсировал, а здесь я и продюсер, и актер. Это картина «Ночные стражи» выходит, где у меня невероятное счастье – я снялся у замечательного режиссера Эмилиса Веливиса, это такой литовский режиссер с невероятным чувством юмора. Я его называю литовским Тарантино.И мой партнер в этой картине – это Ваня Янковский, это внук Олега Ивановича Янковского, который замечательный артист, работает у Женовача в театре и много снимается. И для меня это такая вообще реинкарнация, у меня вообще ощущение, что перевернулся свет, и я снимаюсь с молодым Олегом Ивановичем Янковским.
Л.Ярмольник:Театр на Таганке, там замечательные артисты. Они не издавались надо мной. Они чуть-чуть подшучивали
И у меня есть ощущение, что кино получилось. Я достаточно искушенный артист и продюсер, и не делаю это в рекламных целях, а просто, может быть, много из того, что мы сейчас проговорим – но все равно же цыплят по осени считают. Вот мне бы было очень интересно, как ваша аудитория, те, кто слушает «Эхо Москвы», хочу чтобы посмотрели. С 25-го, по-моему, прокат.
И. Воробьева
―
В кинотеатрах будут показывать?
Л. Ярмольник
―
В кинотеатрах с 25-го, да, премьера. И потом, есть, мы с вами все время вспоминаем былые годы, этот затяжной полет. Мы с Колей Фоменко играем в спектакле, в котором в основном речь идет о том, из чего наша жизнь состоит.
И. Воробьева
―
Это где?
Л. Ярмольник
―
Это мы играем пьесу Овчинникова «И снова с наступающим», играем мы – на постоянной основе арендуем замечательную площадку театра Нади Бабкиной «Русская песня» в самом центре на Самотеке. Спектакль уже идет больше полугода на аншлагах. И там как раз речь идет о том, что было, что есть и что, как нам с Колей Фоменко кажется, будет. Прикольная штука. Вас я, во всяком случае, приглашаю.
О. Чиж
―
Спасибо.
И. Воробьева
―
Спасибо, с удовольствием.
Л. Ярмольник
―
Сейчас выйдем из эфира – я вас запишу на какое-нибудь число. А зрителям просто хочу сказать, что для того чтобы понять, что мы живы и, как мне кажется, делаем свою работу неплохо, надо посмотреть этот спектакль, надо посмотреть кино. Еще одни съемки начинаются сейчас. Ну, в общем, ничего.
О. Чиж
―
Смотрите, съемки начинаются, премьера вот-вот на носу, а сейчас как выбор роли происходит? Вы как понимаете, что вы в этом хотите участвовать, а в этом вы участвовать не хотите?
Л. Ярмольник
―
Очень просто. Если нравится то, что читаешь, то тебя это заинтересовывает, ты начинаешь выяснять дальше. Начинаешь общаться с режиссером, ты хочешь понять, насколько есть взаимопонимание того, что ты прочел и то, что тебе кажется, с тем, что понимает и хочет режиссер. Если это совершенно не совпадает, но режиссер – умничка и мотивированно тебе объясняет, что вот это вот так, если тебе человек интересен, ты понимаешь, что тебе с ним интересно, что это не опять в ту же реку или то, что ты уже делал тысячу раз, а если это что-то новое.Вообще, вся актерская профессия, если ты правильно воспитан как актер, она всю жизнь состоит из открытия самого себя. То есть, я не хочу обижать тех артистов, которые всю жизнь играют одну роль, но таких достаточно много, и я думаю, что даже артисты, которые это чувствуют, не обидятся на меня. Работа и работа. Но настоящее предназначение этой профессии – это искать в себе разных людей и пытаться перевоплощаться, не значит, что в одной роли заикаться, а в другой картавить, а в третьей – нос приклеить, нет. Искать в себе разных людей, разные качества.
Мы же все ужасно разные, в каждом из нас есть все. Вот как это все, даже если этого чуть-чуть, как это достать и сделать главным человеческим качеством.
И. Воробьева
―
То есть, когда вы играете персонажа – это все-таки вы?
Л. Ярмольник
―
Конечно.
И. Воробьева
―
Вы себя ассоциируете с ними?
Л. Ярмольник
―
Конечно, абсолютно. Да, и я нахожу в себе те качества, которые, если бы во мне в результате жизни они развились, да, и стали доминантой, то я бы мог быть этим человеком. Только при такой вере ты можешь сыграть достоверно, и тебе поверят люди.
О. Чиж
―
А если эта работа длится несколько лет, вот как история с «Трудно быть богом», не вытесняет, не трансформирует этот герой как-то вас внутри?..
Л. Ярмольник
―
Конечно.
О. Чиж
―
С необратимыми последствиями?
Л. Ярмольник
―
Ну, не столько герой, сколько в данном случае режиссер. На тебя влияет режиссер, который с тобой столько лет. Алексей Юрьевич Герман, конечно, сделал меня другим человеком. Или скажем так: он базировался на том, что ему было симпатично, но меня очень изменил, потому что меня всю жизнь как бы все или почти все учили играть, а Герман меня учил не играть, а существовать.
О. Чиж
―
Но это же болезненно, наверное? Не было на протяжении всего этого времени желания отскочить от этого и, да, понятно, что это то, что цепляет, да, это то, без чего уже очень сложно обходиться, но оставить эту роль и не продолжать ее, потому, что, ну, за живое же?..
Л. Ярмольник
―
Нет-нет, это как раз совсем наоборот. Но слово «цепляет» мне не очень нравится, оно какое-то такое сегодняшнее молодежное. Не цепляет, просто когда очень трудно, от этого и получаешь самый большой кайф. То, что дается легко и сразу – почти как в любви, а то, что получается через невероятные усилия, и завоевания, и преодоление себя, это приносит настоящее удовлетворение.И работа с Алексеем Юрьевичем Германом – это был ежедневный невероятный труд, когда нельзя было сделать что-то абсолютно легко заготовленное. Это нужно было абсолютно убедить себя, его и всех остальных в том, что вот другого варианта нет, вот только так. Мы очень много с ним ссорились и ругались, потому что я по-своему воспринимал своего героя, он по-своему. Но в этом есть настоящее кино и настоящая режиссура, когда режиссер подчиняет себе всех, и тогда получается настоящее кино. Вот когда каждый делает то, что он хочет, тогда получается то кино, которое мы недосматриваем до конца, или наши друзья говорят нам: эту фигню смотреть не надо.
И. Воробьева
―
А когда вы соглашались на эту роль, вы представляли себе, что это будет так долго?
Л. Ярмольник
―
Нет, я думал, что я такой динамичный, такой оборотистый, что это раньше Герман снимал по 7 лет, по 8 – со мной максимум 2-3 года. Я ошибался.
И. Воробьева
―
Мягко говоря.
Л. Ярмольник
―
Да.
И. Воробьева
―
Можно ли сказать, что это ваша самая тяжелая роль?
Л. Ярмольник
―
Это моя самая счастливая роль. Опять-таки, повторяю, что… я проще скажу, выпендрюсь немножко – я думаю, что мы… ну, мне кажется, что если ничего в мире не изменится, то, например лет через 50, если и вспомнят обо мне, то это может быть только в связи с работой Германа. Потому что это кино, оно сделано гением и по другим законам, и оно не имеет отношения – вернее, оно имеет буквальное отношение к сегодняшнему дню, к вчерашнему и к завтрашнему. Оно без времени. Это то, что будет происходить с человечеством, пока человечество существует. Вот и все.
И. Воробьева
―
Кто не смотрел – посмотрите «Трудно быть богом», фильм Алексей Германа, где Леонид Ярмольник играет дона Румату. Это, конечно, тяжелый фильм, я смотрела его, когда его показывали первый раз, еще не было озвучки…
Л. Ярмольник
―
На дне рождения газеты?..
И. Воробьева
―
Да. «Новой газеты».
Л. Ярмольник
―
Да, у Муратова.
И. Воробьева
―
Очень тяжело было смотреть, и надо обязательно посмотреть еще раз.А если мы про телевидение говорим – то как вы попали на телевидение, и что вот из телевидения самое впечатляющее для вас было из проектов, из образов? Вы начали смеяться – так-так.
Л. Ярмольник
―
Я вспомнил ужасно смешной анекдот, но его, наверное, нельзя в эфире рассказывать.
И. Воробьева
―
Он неприличный или мат?
Л. Ярмольник
―
Нет, ничего неприличного по сегодняшним там нет…
И. Воробьева
―
Тогда рассказывайте.
Л. Ярмольник
―
Вы сказали: как вы попали на телевидение? Это когда у девушки спрашивают: Наташа, как же ты закончила медицинский институт, юридический институт с отличием все и стала проституткой? – Не знаю, наверное, повезло мне.(смех)
О. Чиж
―
Я знаю другой, близкий к теме…
Л. Ярмольник
―
Да, как я попал на телевидение.
И. Воробьева
―
Так.
Л. Ярмольник
―
Попал на телевидение я очень давно, и все туда – в те времена сняться на телевидении в чем угодно – это было счастье для артиста, и тогда не было вот этих 180-ти каналов, было 2 канала, когда я начинал в 70-е годы. Было 2 канала, если ты появлялся на телевидении, даже вот на 3 секунды – тебя уже все соседи узнавали, всеобще все тебе завидовали артисты. Поэтому и я, и Саша Абдулов, мы все – «Кинопанорамы», «Новогодние огоньки» – это было счастье, если тебя приглашали, ты снимался. Какие-то телевизионные спектакли, что-то еще, какие-то детские программы. У меня до их пор хранится – когда моей дочке было 3 или 4 года, детская программа была «Мойдодыр» - я Мойдодыра играл, а она играла замарашку. Вот, это счастье теперь на это смотреть.А телевидение как таковое, которым я занимался какое-то время в жизни серьезно, это было связано в основном, безусловно, с нашей дружбой с Владом Листьевым, который меня этим заразил. И поскольку телевидение для него было совсем не баловством, а целью в жизни и основной работой, думаю, что Влада Листьева… лучше Влада, я думаю, не было телевизионных журналистов, во всяком случае, в тот период истории, в которую я смотрю телевизор. Он был удивительным суперпрофессионалом, офигенным он был. И он заразил меня вот этим желанием не только появиться на телеэкране, но сделать что-то так, за что тебя потом могут поздравить с тем, что это офигенно, здорово, интересно, заразительно.
Вот поэтому были все эти программы. Первая – это «L-club», ну, взрослые люди помнят. Сейчас же наступило, знаете, какое время? Ко мне подходит молодежь, если я появляюсь в каких-то общественных местах – или на чьей-то премьере, или на каком-то спектакле, и когда подходят ко мне, как правило, молодые люди и говорят: ой, Леонид Исаакович, можно с вами сфотографироваться? Мама вас обожает!
Я сейчас жду буквально года через 3-4: бабушка вас обожает или дедушка.
И. Воробьева
―
А когда он говорит: я вырос на ваших, там, ролях, фильмах или еще чем-нибудь.
Л. Ярмольник
―
Да.
О. Чиж
―
Вот совсем уж если о мирском. Зачем вы решили – вот так вот пойти в политику в 12-м году?
И. Воробьева
―
Что произошло, что за решение, откуда вообще?
Л. Ярмольник
―
Да я и сейчас об этом говорю с гордостью… А, вы имеете в виду выборы? Я пошел чуть раньше. Я пошел в политику, когда этим серьезно занялся Михаил Прохоров.
О. Чиж: 12
―
й год.
Л. Ярмольник
―
Да, и у нас была «Гражданская платформа», это была замечательная партия, где собирались очень умные, очень талантливые люди, которые не нужны были власти, потому что у них была другая точка зрения на многие вопросы организации нашей жизни. И это очень хорошие годы в моей жизни, потому что я очень многое узнал, услышал другой язык и другой способ решения проблем. И мы очень о многом говорили, были невероятные планы. Но пока, вы же видите, что происходит – я не знаю, можно ли говорить… ну, вот мы сейчас на пороге выборов – ну, выборы, мы же понимаем, что они будут носить формальный характер, все равно как бы кого надо, того и выберут. Это я говорю совершенно ответственно, поскольку я баллотировался в Московскую Думу.
И. Воробьева
―
Да.
Л. Ярмольник
―
Я помню эти выборы. Когда я приблизительно триста раз встречался в жителями районов, которые мои родные районы – это Арбат, это Красная Пресня, это Хамовники. Где-то я работаю, где-то я живу и так далее и так далее. И я встречался с людьми, и я понимал, что мы находим общий язык, и он мне верят. У меня все-таки есть какой-то кредит доверия до депутатского. Я как бы всю жизнь существую в этом смысле как депутат. Там, где я могу – я помогаю, там, где я могу решить вопросы – я решаю.
Л.Ярмольник:Вся актерская профессия всю жизнь состоит из открытия самого себя
Но я все равно на выборах проиграл 1% директору поликлиники, поскольку это была «Единая Россия». А я был от партии, которая – не знаешь, чего от нее ждать, вот это – хорошо, как вчера – не надо как завтра. И занимался я этим от одержимости Михаила Дмитриевича Прохорова, он многолетний мой друг, мы дружим больше 20-ти лет. И я его очень хорошо знаю. И все это было на невероятно серьезном уровне. Мы никому ничего не были должны, нам никто ничего не обещал, никто ничего нам не запрещал. Но, как выяснилось, что когда мы стали звучать, и когда нас стали слышать, это, наверное, не пришлось ко времени. Вот и все. Я называю вещи своими именами. Было бы странно, если бы я сказал что-нибудь другое.
И. Воробьева
―
Пойдете еще?
Л. Ярмольник
―
Никогда.
О. Чиж
―
Разочаровались?
Л. Ярмольник
―
Нет, я не разочаровался, я просто – пока в современной истории я не хочу тратить время зря.
О. Чиж
―
А как избиратель ходите на выборы?
Л. Ярмольник
―
Нет.
И. Воробьева
―
Даже так?
Л. Ярмольник
―
Нет.
И. Воробьева
―
Ничего себе!
О. Чиж
―
То есть, это какое-то осознанное решение, или просто времени не хватает, еще что-то?
Л. Ярмольник
―
Я не хожу, потому что я не уверен, что мой голос что-то решает. Я это говорю совершенно ответственно. Может быть, это непедагогично, может быть, это политически и социально безграмотно или вредно, но мне 62 года, и я знаю, что я говорю, потому что я чего-то знаю и чего-то в жизни этой прожил.И я думаю, что от меня больше пользы – я и раньше в этом не сомневался – в том, чтобы заниматься своей профессией. Может быть, то кино, которое выходит, даст намного больше, чем мое увлечение политикой. Я уж не говорю о фильме «Трудно быть богом». И даже о каких-то появлениях на телевидении или сегодня здесь у вас в эфире.
И. Воробьева
―
У нас минута до конца. Есть традиционный последний вопрос.
О. Чиж
―
Да, это то решение, над которым вы размышляете сейчас, в последнее время, в последние часы, а, может быть, дни – что-то, что вы еще для себя не определили, как эту ситуацию разрешить, но думаете над этим?
Л. Ярмольник
―
Я сейчас больше всего думаю – у меня начинаются новые съемки у замечательного режиссера Евгения Пашкевича в Латвии в таком артхаусном кино замечательном, мне это очень нравится. А думаю в основном о большой следующей работе с Валерием Тодоровским, кино, которое я собираюсь продюсировать и сниматься там.
И. Воробьева
―
А мы будем смотреть. Спасибо большое! Это была программа «Разбор полета» с Леонидом Ярмольником.
О. Чиж
―
Спасибо!
И. Воробьева
―
И приходите на премьеру фильма и обязательно на спектакль тоже. Счастливо!
Л. Ярмольник
―
Спасибо!