Олег Басилашвили - Разбор полета - 2016-07-18
О. Чиж
―
Добрый вечер. В эфире радиостанция «Эхо Москвы», «Разбор полета». Это вторая часть программы, главным героем которой стал актер Олег Басилашвили.
О. Чиж
―
Это программа «Разбор полета», Ирина Воробьева, Оксана Чиж и Олег Басилашвили, у которого мы в гостях сегодня.
О. Басилашвили
―
Да, вы сейчас сказали, что вы в гостях у меня, а я должен доложить, что вы в качестве гонорара привезли мне два батона докторской колбасы.(смех)
О. Басилашвили
―
Но я вам все равно заплачу.
И. Воробьева
―
Нет, мы этого не допустим.
О. Басилашвили
―
Нет. Ладно, спасибо. Колбаса очень хорошая, я уже попробовал.
О. Чиж
―
Как вы принимаете решение, на какую роль идти, а на какую роль не идти? Это какое-то внутреннее чутье и внутреннее согласие или понимание?
О. Басилашвили
―
Трудно мне объяснить. Мне трудно объяснить. Вот совсем недавно – ну, как недавно? – года два тому назад, мне предложили очень хороший сценарий, назывался он «Ворята», и снимать должен был его Худяков – очень хороший режиссер, у которого я снимался. Я прочел сценарий. Внутренне – это моя роль. Это бывший, ну, не диссидент, такой вот демократически настроенный человек, ходивший на митинги, стоявший вокруг Белого дома в кольце против «Альфы», кричавший: «Ельцин!» и так далее.О.Басилашвили: Что такое Навальный – я не знаю. Просто не знаю
Сейчас он преподает в университете, у него зарплата 40 тысяч, а его студенты приезжают на «Мерседесах» на лекции. И он их называет «ворятами», потому что, оказывается, Лжедмитрий, вор, у него был сын, и этого сына звали «воренок» - ну, сын вора. А Лжедмитрий был московский Тушинский вор. Вот он их называет «ворята». Его там бьют, издеваются.
Очень мое дело. Но я полагаю, что внешне этот человек должен быть похож, ну, на Ясуловича, знаете? Вот такой вот какой-то. У меня чересчур благополучная внешность. Я поэтому отказался.
И думаю, что Худяков подумал, что я не хочу с ним работать. Это не так, это не так! Я очень хотел, но мне казалось, что вот по сравнению с этими «мерседесными» ребятами, которые – вот недавно мы видели по телевидению, как они гоняют по Москве – этот человек должен быть абсолютно беззащитный, какой-то вот такой, а не – все-таки я плотный, понимаете? Я поэтому сказал: я не буду это играть. – А кто? – Я говорю: Ясулович, кто там еще из такого рода артистов. Я думаю, он обиделся и больше мне не звонил – решил, что я не хочу с ним работать как с режиссером. А я очень высоко его ценю и хотел бы, но вот одна из причин: а почему я отказался от одного такого сценария.
И. Воробьева
―
Ну, если в театре вы выходите и играете сегодня так, а, может быть, через, там, какое-то время чуть-чуть иначе, то в кино вы же не можете переиграть?
О. Басилашвили
―
Нет. Кино – это (неразб.) искусство для актера. В театре, понимаете, я выхожу на сцену – у меня безумно болит палец на ноге, я, преодолевая это, все играю. А завтра у меня не болит, а наоборот, мне девушка сказала: «Я тебя люблю», юная прекрасная молодая девушка. Я играю уже иначе. Я не стараюсь что-то делать иное, но у меня иная психофизика, да, внутри?Я привел вам два крайних таких ярких примера, а может сыграть все что угодно. Я помню, у нас был замечательный спектакль, поставленный польским режиссером Эрвином Аксером «Карьера Артуро Уи, которой могло не быть». Эту вот пьесу надо сейчас ставить обязательно, но как-то никто не решается – приход Гитлера к власти в брехтовской манере отчуждения. Это был замечательный спектакль. Спектакль поставлен был совершенно в чужой манере для Товстоногова. Но основа была все-таки – это общение артистов между собой, сюжет, действие. Все это было, в отличие от современного режиссера. Блистательно играл Юрский, Лебедев, Копелян, блистательно играли. Это карикатуры на этих всех вождей и так далее.
И вот мы играем спектакль, и вдруг вбегает человек и говорит: только что убили Кеннеди. – Как? – Да, вот Кеннеди убит…
И как спектакль повернулся другой стороной совсем! Знаете, удивительно.
И. Воробьева
―
(неразб.)
О. Басилашвили
―
А люди почувствовали это, из них поперло вот это – политика… я не знаю, как это назвать. Но он стал другим тут же. Это живое искусство, театр. А когда мне некоторые режиссеры показывают, что наша жизнь с вами, и вообще театр – это дерьмо собачье, и что в конце «Братьев Карамазовых» звучит песня, которую поет вынутый из гроба Федор Карамазов «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно», то у меня кроме отвращения это ничего не вызывает. А тут вот такая вещь – живой театр. Живой театр.
О. Чиж
―
Вот тут слово прозвучало «политика», в другом, правда, контексте, но хотела вас спросить про 90-93-й года, когда вы стали народным депутатом. Это такой серьезный поворот в интересах и в собственной биографии. Почему вы приняли для себя решение этим заниматься?
О. Басилашвили
―
Во-первых, тогда не было никакого еще движения, ничего. Ко мне, как к народному артисту Советского Союза считали возможным обращаться все люди по самым разным поводам – квартиры, пенсии, доктора, лекарства, устройство на работу, больницы ну, и так далее. И я бегал по всем этим делам. Когда у меня возможность появилась стать народным депутатом, иметь мандат, я понял, что я могу, пользуясь этим правом, открывать двери ногой и уже более оперировать другими категориями.И, собственно говоря, это меня вдохновило на какое-то приглядывание к тому, что происходит. А когда я увидел съезд народных депутатов Советского Союза – там, где был Андрей Сахаров, Лихачев, Собчак и так далее, и председателями которого были Лукьянов и Горбачев, я понял, увидев, например, речь Сахарова о новой Конституции, которую он писал и поведение Михаила Сергеевича Горбачева, который сидел у него за спиной и говорил: ну все, ну все, ну хватит, ну все... А человек вынашивал идею Конституции всю жизнь, новой Конституции для свободной демократической России, а ему говорят: ну, все, уже 2 минуты – все. Я понял, что это надо убрать все, понимаете?
И как Сахаров кричал – так в плохих фильмах играют нехороших людей – у меня мандат повыше вашего! И зал смеялся – ха-ха-ха. Ну, дадим еще минуту на Конституцию? Дадим. Что и требовалось доказать. Все. И его выгнали с трибуны. И он умер – будем так говорить – своей смертью.
И у меня возникла ненависть к этому. Может быть, Сахаров был неправ, может быть, он ерунду какую-то написал – вполне может быть. Но уважай человека, дай ему высказаться. Или скажи: на это сейчас нет времени, я предлагаю комиссию отдельно образовать сегодня вечером с 2-х до 8-ми будем вас слушать, а сейчас давайте… Хотя бы! Ну все, все! – Ну, это что такое? Омерзительно.
Или все это вранье по поводу Фороса этого. Но я не хочу этого касаться. Я просто понял, что мне надо помогать тем людям, которые вроде типа Андрея Дмитриевича Сахарова. Понимаете? Таких я много увидел. И когда мне предложили баллотироваться, я долго думал, и Ксюшка моя, которая работает на «Эхе» сейчас, говорит: давай, давай… А ей было просто интересно. Она как футболиста, знаете, меня выставляла туда: давай, давай…
О.Басилашвили: Мы играем спектакль, и вдруг вбегает человек и говорит: только что убили Кеннеди
В общем, я стал баллотироваться и подумал: мне надо победить всех своих соперников. А среди них было очень много хороших людей. Блоков Ваня такой был, он по защите природы работал. И я думал: вот я их победю и откажусь, отдам в пользу Вани все эти голоса. И я победил.
Там был – фамилия уже его забыта – такой черносотенец, по-моему, Любомудров, они приходили с хоругвями, кричали: боже, царя храни!
И. Воробьева
―
Уже тогда.
О. Басилашвили
―
Ужас. Но это были абсолютно свободные выборы. Свободные выборы – мы дрались друг с другом до хрипоты, и мне приходилось преодолевать крики «жид пархатый, раздавим, зараза, тебя» - вот этот весь зал, который состоял из «Черной сотни», их передавливать. И меня выбрали.Я говорю Собчаку: Анатолий Александрович, все, я голоса свои отдаю Блокову. – Вы с ума сошли! Вас выбрал народ, вы не имеете права! Какое вы имели право баллотироваться, если вы в такие игры играете! Ну, ладно – я пошел туда. А там я встретился с замечательными людьми, разными совершенно.
Кучеренко такой, например, Игорь. Он незаметный был человек, но абсолютно порядочный, честный. Бывший милиционер, или следователь, что-то вроде этого, высокого ранга. Вот с ним можно было советоваться по любому вопросу. Или Сергей Адамович Ковалев, допустим. Или Боря Немцов, допустим. И ряд других людей. Все они разные, с каждым был нужен свой подход, и они понимали значительно больше, чем я, общую картину видели, я у них учился многому.
А Егор Тимурович Гайдар. Он говорит: а что такое стоимость? Я говорю: как? Нас учили, стоимость - это стоимость товара, стоимость работы плюс к этому цена всех ингредиентов, его составляющих. Он говорит: нет, ерунда это. – А что такое стоимость? И он говорит: вот лежит мобильный телефон, да? – Да. – Вы хотите у меня его купить? – Да. – Я говорю: 2 миллиона долларов. Вы же не купите у меня за 2 миллиона долларов? – Нет. – А вы говорите сколько? – Вы говорите: 40 копеек. Нет, я вам за 40 копеек не продам. И мы начинаем с вами договариваться. Вот то место, где мы сошлись на цене, это и есть подлинная цена этого продукта. Я никогда этого не забуду. Абсолютно правильно. Нам же дурили голову и сейчас продолжают дурить. А вот что такое цена.
Я многому у них научился, многое понял. Что такое демократия, и что депутат совсем не обязан бегать по делам пенсионеров, больных и так далее, а надо создать ту систему, когда, если этот человек больной, пенсионер, нарушаются его права, он мог подать в суд, и что посадят в тюрьму тех, кто их нарушает. Вот такую систему надо создавать.
И, в общем-то, Гайдар и Ельцин начали при нашей поддержке, какая бы она ни была – сильная, слабая – но мы помогали создавать эту систему. И это мои личные наблюдения. Долго этот самый баррель нефти стоил, по-моему, 4 доллара или 7, и благодаря реформам, которые начал проводить Гайдар, экономика стала подниматься, несмотря на цену на нефть, стала расти. Вот в отличие от сегодняшнего дня, где 67, 66, а то и больше.
Сейчас падает экономика, а она росла, потому что люди, поверив в то, что это может произойти, стали работать. Вот в подобном настроении я жил тогда и я понял, что надо менять и политическую систему тоже. Вот таким образом я, собственно говоря, занимался своей политической деятельностью. Можно много на эту тему говорить, но просто…
И. Воробьева
―
Так почему вы перестали?
О. Басилашвили
―
Я не перестал.
И. Воробьева
―
В депутаты больше не пошли.
О. Басилашвили
―
Я отказался. Вот те выборы, о которых я говорил, это были абсолютно свободные демократические выборы. Могли выбрать кого угодно – народ диктовал. Вот выбрали нас.
И. Воробьева: 90
―
й год.
О. Басилашвили
―
Да, 90-й год. Мы там на митингах у метро, где-то еще. Ребята мне из театра помогали, Валера Матвеев с матюгальником стоял там кричал. Мне кричали: а сколько вы получаете? – А я только с концерта. – Сколько вы за концерт получили? Я говорил: 25 рублей. А, я 25 рублей в месяц!.. И начинали – ужас, знаете, как это страшно. Кошмар.
И. Воробьева
―
Главное, что честно отвечали. Вы понимали же, что будет.
О. Басилашвили
―
Да, да. Рвал на себе рубаху этот человек, его держали, эти с хоругвями… Кошмар какой-то. Ну, вот, победил, и все. Да. Ну, еще потому, что артист известный. Конечно, это работает. Ну, вот так.О.Басилашвили: Гайдар и Ельцин начали при нашей поддержке, мы помогали создавать эту систему
А потом мне Анатолий Александрович Собчак говорит: давайте с вами баллотироваться. Сначала «Выбор России», опять-таки на честных выборах, Гайдар получил 5%. Это были честные выборы. Потому что если бы они были нечестные, Гайдар бы получил 90, а не 5.
Когда Жириновский ходил, говорил: так, вас повешу, вас тоже повешу. Знаете эту историю? И когда Карякин сказал: Россия, ты охренела! Действительно, она охренела. В этом состоянии находится и сейчас, даже большего охреневания, чем тогда.
Тогда мне Собчак предложил участвовать в движении партии, которая была им основана «Российское движение демократических реформ» - РДДР, которое возглавлял Собчак, Федоров (глазник) и я. И мы гордо пошли на выборы, провалились со страшной силой. С тех пор я этим не занимаюсь.
И. Воробьева: А 91
―
й год, когда все случилось у Белого дома, вы были там?
О. Басилашвили: В 91
―
м году я был в Питере в это время, в ночь перед путчем была абсолютная тишина, и мы читали Бродского с моей дочкой, его нобелевскую речь в тишине в избушке там на берегу моря, здесь под Питером. Потом раздался страшный выстрел, это из бутылки с сидром – знаете, я купил в магазине сидр и открыть я не мог, потому что так была по-советски вбита пробка, что открыть невозможно. Но все-таки она постепенно двигалась, и когда мы читали про Нобелевскую премию – ба-бах – мы думали, что бомбежка, американцы напали. Это, значит, сидр вылетел.А утром я узнал об этой истории и рванулся в Москву. Но мне очень помешали два обстоятельства. Шел безумный дождь, и у моей террасы стоял человек в носках (не в ботинках, а в носках) и в мокром тренировочном костюме. Знаете, этот синий, с пузырями на ногах. И спрашивает меня: а вы едете в Москву или нет? – Что это такое? А потом я понял: напротив моего дачного домика в Репино дом финского консульства, ну, тоже не дом, а одноэтажный домик с баней. А он рядом жил, наблюдал за тем, как они там работали.
И вот он ко мне прибежал: еду я в Москву или нет. Я говорю: я не знаю вообще, что делать – ехать мне в Москву, не ехать – что мне делать? Тут приезжают двое моих демократов, говорят: поехали, неизвестно, чем все это кончится. Если бы кончилось не нашей победой, то вряд ли многие из нас остались бы живы. Я говорю: поехали. Ну, дома, конечно, волнение, и прочее. Поехали.
Садимся в машину – два колеса проколоты, прорезаны ножом. Это вот мой товарищ. Он не знал просто, как поступать, поэтому решил вот так.
Что делать? Где колеса взять? Побежали в Дом кино, там взяли вторую какую-то машину, что-то такое, в общем, помчались к Собчаку. И дал я слово жене, что я в эту ночь вернусь обратно, чтобы как-то их устроить. Я помчался к Собчаку, говорю: Анатолий Александрович, где мне быть лучше, в Москве или здесь, как посоветуете? Он говорит: поезжайте в Москву, а здесь мы справимся. Хорошо. Я поехал обратно домой, на дачу, своих устроил, успокоил. На следующее утро за мной приехала машина, мы сели в нее и с места съехать не могли. Двигатель не заводился и все. Часа 2-3 мы мучились, потом увидели, что в выхлопную трубу забит картофель.
О.Басилашвили: Россия сейчас находится в состоянии большего охреневания, чем тогда
И. Воробьева
―
Я смотрю, ваш сосед…
О. Басилашвили
―
Сосед работает. Но все-таки мы поехали, я приехал в Москву.Вот штурмовая ночь, вот я был в Питере, но я приехал на следующее утро, и мы были настолько не в курсе всего – я помню, Молоствов у нас такой был замечательный человек, ссыльный, потом он работал почтальоном в деревне, высокообразованный человек, был демократом, диссидентом, и вот он с нами был. Я помню, мы едем, мы приехали утром, в 8 утра «Стрелой», и он звонит в дом правительства, в Белый дом, и говорит: вот приехали депутаты такие-то, нам, пожалуйста, автомашину… Не соображали ничего. А нам говорят: какая автомашина – вы понимаете, что мы в кольце? – Да, какое кольцо? А народ в метро едет на работу, все нормально, как будто ничего не было. Тогда мы поняли, в метро поехали. Когда мы застали внизу уже пятна крови около дома, и мы поняли, что происходило.
Попали туда – это вообще незабываемая была совершенно вещь. Как я помню – громадный зал, забитый едой. Это все москвичи приносили туда кто колбасу, кто хлеба, кто чем богат, ящики с консервами и так далее. Вот это я был просто…
И когда победили мы, из Фороса прибыл Михаил Сергеевич, все, конечно, его ждали, что он к нам приедет, потому что мы освободили его фактически, Ельцин оказал сопротивление ГКЧП и так далее.
Я никогда не забуду этих людей, которые стояли по щиколотку в воде, взявшись за руки… Да, мы ждали Горбачева, но он не приехал. Поехал к себе домой, а нас даже не поблагодарил.
Но вот в эту ночь ожидался еще второй штурм. Я помню, как раздался клич: идут танки! И как эти люди вокруг стали опять баррикады складывать из каких-то железных балок, из ящиков, из стульев каких-то и так далее. Но оказалась тревога ложной, танки куда-то в другое место пошли.
И помню, когда Борис Николаевич выступал перед громадным количеством народа – несколько сот тысяч там, по-моему, было, площадь Свободы с задней стороны Белого дома на балконе, а мы стояли в зале, из которого двери на балкон были. Ждали, когда Борис выйдет, чтобы, значит, поздравляем... Вышел первый Никита Сергеевич Михалков в белом костюме, а за ним уже Борис Николаевич Ельцин.
И. Воробьева
―
Ничего не меняется. Я просто представила себе картину…
О. Чиж
―
А с тех времен, ну, вот в этом политическом поле новые люди, новые знакомые, новые коллеги так или иначе – во многих пришлось разочароваться с годами? Или кто был тогда не очень, тот и остался не очень?..
О. Басилашвили
―
Вы знаете, все остались такими, какими они были. Мало того, и среди коммунистов я видел порядочных и честных людей. Я их глубоко уважаю. Они глубоко веруют в коммунистическую идею и ее отстаивают. Но если поглядеть – 99% (неразб.).Вот мой отец был коммунистом. Он безумно смеялся над всякими глупостями, которые происходят в стране. Он был такой артистический человек. Но он был верующим коммунистом. Он на фронт пошел в 41-м году добровольцем, вступил там в партию, для того чтобы доказать, что он, так сказать…
А был
О.Басилашвили: По поводу культуры вообще не надо ничего делать
и и другие люди. Вот они когда освободились от партийных обязательств, они стали покупать дома в Лондоне, футбольные команды, банки, предприятия, открывать подпольные бордели, ну, и так далее. Вот те самые коммунисты.
Искусство, которое жило в основном до переворота, революции 91-го года, до 90-х годов, оно жило борьбой вот с этой неправдой. Все, каждый по-своему – Любимов так, Товстоногов иначе, а еще кто-то иначе – Эфрос, там, и другие. Когда случилась эта наша демократическая революция – а с кем бороться, и театр как бы все – нечего делать, ребята, все сделано.
А потом, сейчас мы понимаем, что люди те же самые, они даже еще сильнее стали. Потому что если раньше они боялись, что у них отнимут партийный билет, лишат их номенклатурных благ, то теперь они ничего не боятся – у них чековая книжка в кармане и офшорные счета на Бермудах. Ну, правда, они покупают музыкальные инструменты – это идет им в зачет. Но все-таки это не совсем то.
И. Воробьева
―
Оксана и я, на самом деле я тоже хотела спросить именно про ваших коллег – про режиссеров, про актеров, про людей творческих.
О. Басилашвили
―
Я бы не хотел называть фамилии.
И. Воробьева
―
А можно без фамилий, нас совершенно не интересует…
О. Басилашвили
―
Есть такие люди, да. Но должен вам сказать, что среди них… я не могу назвать их подлецами. Я говорю: это их убеждения. Может быть, во многом они правы. Может быть. Я с ними не согласен, иногда сомневаюсь, прислушиваюсь к их словам. Может быть, кое в чем они и правы, обвиняя нас во многих грехах. Может быть. Не согласен с ними. Иногда бывает – да, это правда, но как бы вы поступили на нашем месте?Но эти люди, они остаются моими приятелями, и не глядя ни на что, я с ними общаюсь, и даже кино снимаем, понимаете? Поэтому я не могу сказать: он подлец, я не хочу с ним работать.
Но есть люди, которых я даже подлецом не могу назвать. Таких вы видите часто. Бывшие демократы, ваши коллеги, кстати, многие из них.
И. Воробьева
―
Да. Вот как вы считаете, то поколение, которые сейчас молодые – ну, вот чуть помладше нас, скажем, с Оксаной, на них театр влияет? Вы видите в зале эти лица?
О. Басилашвили
―
Сейчас я отвечу на этот вопрос. Я вспомнил, как в фильме «Курьер» замечательная актриса Уварова, которая играла тещу, говорила по поводу молодого человека, который вел себя нехорошо. Она говорила: у нас замечательная молодежь, я каждый день смотрю телевизор, и вижу, что молодежь замечательная.Так вот: у нас замечательная молодежь.
О. Чиж
―
Это программа «Разбор полета», продолжение через несколько минут.НОВОСТИ
О. Чиж
―
Добрый вечер. В эфире радиостанции «Эхо Москвы» «Разбор полета». Это вторая часть программы, главным героем которой стал актер Олег Басилашвили.
И. Воробьева
―
То поколение, которое сейчас молодые, на них театр влияет?
О. Басилашвили
―
Вы знаете, по поводу театра. Вот мы играем «Лето одного года». У меня сейчас в театре осталось три спектакля – «Квартет», «Дядюшкин сон» и «Лето одного года». Мне достаточно, и играю 4-5 раз в месяц.Вот стоят люди в зале – ну, никто же не заставляет их вставать и плакать. Вот они стоят и плачут, кричат: «спасибо!» А мне больше ничего не надо. Мне не надо цветов, ничего не надо. Если они кричат «спасибо!»… Ну, встать вроде – ну, тот встал, и я встану. А вот «спасибо!» – это значит, что-то очень тронуло. Очень. И спасибо за это, что вы как-то нам помогли понять самих себя и так далее и так далее.
И среди этих кричащих «спасибо!» есть и молодые люди, очень много. Но есть такие люди, которые устраивают побоище в Марселе и пытаются прорваться с красными флагами на чужие деньги – гигантской стоимости, мотоцикл стоит дороже, чем «Плимут». Он едет воевать.
О.Басилашвили: Мне больше ничего не надо, если люди в театре кричат «спасибо!»
Вот это не те люди. А вот те, которые кричат «спасибо!» в зрительном зале, или те, которые не могут попасть в театр, потому что нет денег у них и так далее, вот это настоящая молодежь, на которую мы должны ориентироваться. Но театр есть театр. А я вот еще играю в концертах. Я не люблю играть концерты, знаете, в больших залах, где скажут: вот видите, как он… Нет, а вот лучше Филиппенко… нет… а Юрский… Вот я не хочу этих сравнений, мне они не нужны.
Я хочу, например, читать «Медный всадник» Пушкина, чтобы люди поняли, о чем он говорит. Чтобы не показывать, какой я талантливый, а вот о той проблеме взаимоотношений человека маленького и государства. Не решаемой проблеме, о которой «печален будет мой рассказ», как говорит Пушкин. Ничего с этим не сделать. Есть «Медный всадник» на коне, который Россию поднял на дыбы, и есть маленький человек, у которого утонула невеста. Ну, и что тут делать? Понимаете?
Вот это меня волнует, и мне хочется ехать в Уфу, в Вологду, в Самару, вот куда-то туда, чтобы с ними на эту тему поговорить. И одновременно читать и Маяковского, которого я очень люблю по-своему – вот, кстати, Быкова книга очень хорошая. И, там, Пушкина, Евтушенко, кстати говоря, для чтения там есть ряд рассказов, стихов просто замечательных.
Я, наверное, уже вышел за рамки?..
И. Воробьева
―
Нет-нет!
О. Басилашвили
―
Был недавно вечер, организованный Евгением Александровичем Евтушенко в Москве в Лужниках в большом крытом спортивном дворце. До этого он проехал от Владивостока до Москвы, и в каждом городе были творческие концерты. И он меня в этот концерт пригласил, который был в Лужниках. Я забыл, когда это было, но год назад или что-то, в качестве чтеца. Там выступало очень много артистов, и я в том числе. И я читал маленький стишок Маяковского «Скрипка и немножко нервно».(звучит запись)
Скрипка издергалась, упрашивая, и вдруг разревелась так по-детски, что барабан не выдержал: «Хорошо, хорошо, хорошо!» А сам устал, не дослушал скрипкиной речи, шмыгнул на горящий Кузнецкий и ушел. Оркестр чужо смотрел, как выплакивалась скрипка без слов, без такта, и только где-то глупая тарелка вылязгивала: «Что это?» «Как это?» А когда геликон - меднорожий, потный, крикнул: «Дура, плакса, вытри!» - я встал, шатаясь, полез через ноты, сгибающиеся под ужасом пюпитры, зачем-то крикнул: «Боже!», бросился на деревянную шею: «Знаете что, скрипка? Мы ужасно похожи: я вот тоже ору - а доказать ничего не умею!» Музыканты смеются: «Влип как! Пришел к деревянной невесте! Голова!» А мне - наплевать! Я - хороший. «Знаете что, скрипка? Давайте - будем жить вместе! А?»
Вот. Многие там читали, очень много артистов. Начали в 6 часов вечера. Полный набитый дворец спорта. Сколько там? Тысяч 5?..
И. Воробьева
―
Больше, наверное.
О. Басилашвили: … 6
―
не знаю. Кончили – я уезжал в половине 11-го, еще не было концерта, акта не было – никто не ушел. А это называлось «Поэт в России больше, чем поэт». «Евтух» это придумал, понимаете? Так что, надежды у меня живы, и не надежда, а твердое убеждение в том, что за этими людьми будущее, а не за теми, кто как на этих экранах телевизоров подпрыгивает, крича с армянским акцентом, что «Крым наш»
И. Воробьева
―
Но все-таки, про политику понятно, про депутатство понятно. Про то, как происходит – понятно. Но дальше же были митинги, на которые вы приходили, открытые письма, которые вы подписывали в защиту тех или иных людей…
О. Басилашвили
―
Но, понимаете, когда вас просят подписать письмо в защиту дела, которое вы считаете необходимым – ну, как же можно не подписать?
И. Воробьева
―
Но таких дел миллион.
О. Басилашвили
―
Нет, я не все подписываю.
И. Воробьева
―
Вот как вы решаете: вот это, здесь я…
О. Басилашвили
―
Вот, например, в пользу этих самых сборов в фонд в пользу адвокатов – ну, эти деньги нужны, это нужно и «Единой России», если их посадят в результате, им тоже адвокат нужен. Ну, почему, чем это плохое дело, чтобы адвокат мог знать, что он не за свои деньги поедет в тюрьму защищать, а за наши, чтобы был фонд. И мы сказали: пожалуйста, если вам не нравится, то мы обратно вам вышлем. Это в фонде. И сейчас все-таки он начинает действовать. Уже работают адвокаты, как-то очень плохо, но оплачивается и дорога от дома до тюрьмы и так далее, ему платят за такси, за это, за то, чтобы он мог приехать. Вот в присутствии адвоката – бутылкой от шампанского не будут пользоваться в его присутствии. Разве это плохо?
И. Воробьева
―
Нет, это скорее какая-то такая условная, но благотворительность. А вот когда речь идет о политических фигурах, таких, как Михаил Ходорковский, Светлана Бахмина, Pussy Riot и так далее, Олег Навальный – это же совсем другая история, это политика.
О. Басилашвили
―
Это совсем другая история. Вот вы знаете – буду абсолютно искренен с вами. Вот Навальный – для того чтобы защищать или не защищать, надо знать, что я защищаю. Вот это мобильный телефон довольно плохой. Он часто выключается сам. Но там у меня пятьсот тысяч всяких номеров, я не могу его заменить другим. Я знаю ему цену.Что такое Навальный – я не знаю. Просто не знаю. Я знаю, что вот он призывает, что вот он открыл какие-то злоупотребления. Дай бог ему здоровья и так далее, но пока я не узнаю конкретно его цели, его желания, его видения будущего, я не могу ни защищать, ни протестовать – ничего. Вот о чем я, абсолютно искренне, потому что я говорю в ваш микрофон.
Я ему желаю всего самого доброго и очень тепло к нему отношусь. Но для того, чтобы я был его последователем, я должен знать, чего он хочет в результате. Вот людей, выступавших на Болотной площади, я прекрасно знаю, они хотели только одного – честных выборов, добивались честных выборов и больше ничего. Ни долой, там… Бывали те, которые кричали «долой», но это не было лозунгом всего митинга. Дайте нам честные выборы. Я целиком за это.
А в данном случае мне трудно разобраться, так же как трудно разобраться с историей Михаила Сергеевича Горбачева, который был арестован в Крыму, потому что передо мной нет документов. Хотелось бы верить и этому, и тому, очень бы хотелось верить Ельцину. А я бы хотел… но хотел – это еще не основание, для того чтобы встать на ту или иную сторону. Понимаете, о чем я говорю? Хотя я к Навальному испытываю глубочайшее уважение и снимаю шляпу перед его мужественностью и действиями, которые он производит.
О. Чиж
―
Скажите, пожалуйста, а у вас не бывает соблазна не выражать, скажем, политическую оценку по сегодняшним событиям последние пару лет? Потому что все-таки как бы отношения сейчас такие, что вот это «с кем вы, мастера культуры», вот вы национальные предатели, вы – наоборот, и все друг с другом по этому поводу воюют. Как-то хочется от этого отстраниться?..
О. Басилашвили
―
По поводу культуры вообще не надо ничего делать. Культура – она сама зовет и все. Мы, понимаете ли, 75 лет руководили культурой. В результате дошло до того, до нынешнего положения в театре.Я помню, как Георгия Александровича Товстоногова объявляли жидомасоном, антисоветчиком и прочее. Уже не говоря о том, что творили с Эфросом, с Любимовым, ну, и так далее. Не надо руководить культурой. Руководить ею можно определенным образом только. Вот есть театры – такие, сякие, пятые, десятые. Дай им свободу. Ребята, денег – фиг, что вы, с ума сошли?..
О.Басилашвили: Мы ждали Горбачева, но он не приехал. Поехал к себе домой, а нас даже не поблагодарил
И. Воробьева
―
Сами зарабатывайте.
О. Басилашвили
―
Сами зарабатывайте деньги. Но я – допустим, я президент, да? Я люблю Московский художественный театр того времени, я хочу его создать. Вот вам, ребята, деньги, найдите лучших режиссеров, лучших актеров, декорации, только вот это нельзя ставить. И тут я могу диктовать. Я этим воспитывать пытаюсь вот эту массу. А иначе как? Воспитывали. Мейерхольда убили, Таирова выгнали, этих замучили, Михаила Чехова выгнали. Ну и что? Это не руководство культурой. А иначе бороться с нежелательными явлениями, на мой взгляд, и с меня шокирующими, нельзя. Можно только либо в диспуте – что мало чего дает, либо в постановке такого рода зрелища, которое бы было противопоставлено этому, и зритель сказал: нет, вот это хочу. Вот и все.
О. Чиж
―
Это правильный путь.
О. Басилашвили
―
Это правильный путь. Другого пути в демократическом государстве не должно быть. Не должно. Вот, пожалуйста, книги. Ведь миллионы книг продают. Это наша заслуга. Все можно купить что угодно. Я могу выбрать. Я вот покупаю этого, а этого я не покупаю, и никто не покупает. У этого – второе издание, третье издание, четвертое издание… а этого не делают. Вот и вся борьба. И тогда приходится на свои деньги издавать. Ну, и прочее. Вот моя книжка четыре издания выдержала, сейчас будет пятое.
И. Воробьева
―
Но это честные выборы во всем.
О. Чиж
―
Честная конкуренция.
О. Басилашвили
―
Да. Но во главе страны должны стоять люди, понимающие эту проблему, понимающие, что эту нацию – русскую, советскую – необходимо приобщать к общемировым ценностям, что такое хорошо и что такое плохо. И что расстреливать собственную мать, с удовольствием крича в подвале КГБ: «Да здравствует товарищ Сталин!» не совсем красиво. Хотя бы это. Понимаете? Надо воспитывать в людях те качества, которые 75 лет в них уничтожались. Уничтожались павликами морозовыми, корчагиными и прочими товарищами. Ленин же говорил: все нравственно, что служит делу победы пролетариата. Все. Я могу сейчас убить – и все, и меня будут на мавзолей ставить, и я буду рукой махать. Потому что вы были противниками построения диктатуры пролетариата в нашей стране.Но это же безнравственно. Ведь существует же закон, Библия, Евангелие, и любая религия не является религией убийц, это уже ответвления. Надо это воспитывать. Вот это должны понимать наши руководители. Но для этого надо обладать определенной культурой, знанием истории и так далее.
О. Чиж
―
У нас есть как традиционный начальный вопрос, так есть и традиционный завершающий всегда эту программу.
И. Воробьева
―
Да, есть такой вопрос о решении, над которым вы сейчас раздумываете, может быть, сомневаетесь и как-то вот именно об этом думаете.
О. Басилашвили
―
Понимаете ли, в чем дело, я как-то в последнее время пришел к выводу, что все то, что мы хотим быстро, это убыстрять не надо. Вот у Трифонова замечательный есть роман, называется «Нетерпение». Это история Халтурина, его любимой, взрывы, эти террористические акты против царя – нетерпение скорей все изменить.Ну, и что они изменили? Взорвали Зимний дворец, убили царя – дальше что?
Егор Тимурович Гайдар мне говорил: я мечтаю о демократических преобразованиях подлинных в нашей стране, но я делаю все для того, чтобы революция в ней не совершилась. Потому что еще одной революции страна не выдержит – она рухнет. Я с ним согласен.
Поэтому я полагаю, что тот эволюционный процесс, который сейчас происходит – да, с борьбой мнений, со всем, что сейчас есть – он должен происходить и дальше. Да, конечно, демократически настроенная часть общества должна влиять более сильно на принимаемые центром решения. Да, несомненно. Но это в рамках вот этого процесса спора.
Мне очень жаль, что Болотная площадь вот таким образом захлебнулась, напуганная репрессиями, спровоцированными нашей властью. До сих пор люди находятся в заключении. Это очень жаль. Вот я пришел к этому выводу, что надо прежде всего заниматься своим делом – мне лично, мне – своим делом. Потому что я в этом отношении профессионал. Может быть, я плохой артист, средний – неважно. Но я – профессионал. Я могу как-то повлиять, чем-то, на зрительный зал. Не криками со сцены: «долой Путина!» – нет, совсем другими эмоциями, которые возникают, зрители которые тут же почти теряют, выходя из театра, но в них что-то остается все-таки, что-то остается.
И. Воробьева
―
Спасибо вам большое. Спасибо! Это была программа «Разбор полета» из Санкт-Петербурга, и наш гость – Олег Басилашвили. Мы с Оксаной Чиж вам еще раз говорим спасибо за то, что вы уделили нам время и нашим слушателям тоже, получается. Спасибо.
О. Басилашвили
―
До свидания.
О. Чиж
―
Спасибо.(звучит песня)