Владимир Сухой - Разбор полета - 2016-04-04
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решение, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр, как всегда, в этой студии. Добрый вечер!
И.Воробьева
―
Добрый вечер! У нас сегодня замечательный гость в программе "Разбор полета" журналист-международник Владимир Сухой. Владимир Васильевич, здравствуйте, добрый вечер!
В.Сухой
―
Здравствуйте, добрый вечер!
И.Воробьева
―
У нас есть традиционный вопрос программы, с которого мы начинаем. Вы так киваете, как будто знаете.
В.Сухой
―
Ну, конечно. Я же слушаю вашу программу.
И.Воробьева
―
Вопрос о самом тяжелом решении, самом сложном, которое вам приходилось принимать.
В.Сухой
―
Во первых словах польстили просто, хочу сказать. Дети мне сказали: «Ну ты крутой, папа, ты уже стал очень знаменитым человеком – попал в программу "Разбор полета"»
И.Воробьева – А! О
―
о! Критерий.
В.Сухой
―
Так что всё. Ну решение… Как-то думал над этим вопросом и знаю, что он первый. Было, в общем-то, много, но расскажу, наверное, парочку. Одно решение – это уже на заре. Почему-то после школы я решил поступать в МГИМО, который тогда был закрытый вуз и никто про него не знал. Не буду рассказывать, как я узнал это адрес, как сюда приехал, как таксист меня возил целый день, сказав, что Метростроевская – это очень далеко от Курского вокзала.Короче говоря, на фоне всех этих детей дипломатов и членов Политбюро я получил свою законную двойку по языку, хотя был медалистом, с золотой медалью. И стал вопрос ребром, естественно. Я был к тому времени победителем республиканского украинского конкурса на лучшее сочинение, которое называлось: «Есть у революции начало, нет у революции конца», и мог поступать в любой университет украинский, и мама, естественно, очень плакала и говорила: «Ну как же так? Медаль… зачем же? Давай – Днепропетровск, Киев, Харьков, куда угодно – на журналистику свою».
Нет, я принял решение, что я иду в армию. Вы понимаете, что такое была армия. Это немножко было получше, наверное, чем сейчас, но дедовщина была. И я пошел в армию с тем, чтобы получить очередную рекомендацию от политотдела дивизии и снова приехать в Москву через два года, но уже производственником и поступить все-таки в это МГИМО, или МИМО, как тогда называли МЍМО (Много гонору и мало образования).
Т.Фельгенгауэр
―
Слушайте, у нас тут были выпускники МГИМО, но никто не нам не расшифровал!
И.Воробьева
―
Не признавался.
В.Сухой
―
И второе решение уже ближе. Давайте представим. Вы знаете, что такое прямой эфир. Это 24 октября… 23-26 октября 2002 года, Дубровка. Идет эта страшная драма. Я работаю заведующим бюро «Первого канала» в Вашингтоне. Естественно, меня вызывают на прямой эфир. И, естественно, вопрос один: Как, что пишут, что говорят обо всем этом? Я принимаю решение говорить то, что пишут. Я говорю: «Я цитирую газету «Нью-Йорк Таймс». Вот она пишет сегодня буквально следующее: «Когда случился 9-11, то мэр города Нью-Йорка Рудольф Джулиани обратился к жителям Нью-Йорка через 10 минут. Президент, который не находился тогда в Вашингтоне и был в штате Флорида, и потом переехал в свой бункер в штате Луизиана, обратился к нации через 35 минут. Драма на Дубровке длится уже более 48 часов – президент Российской Федерации Владимир Путин не сказал своему народу еще ни слова». Я цитирую газету «Нью-Йорк Таймс». Она далее пишет: «Или же у Владимира Путина плохие советники или же он не любит свой народ»». После этого раздается крик: «Спасибо-спасибо! У нас на прямом эфире был собственный корреспондент в Вашингтоне Владимир Сухой. Пожалуйста, пожалуйста, всё-всё-всё…».
И.Воробьева
―
А что было дальше?
В.Сухой
―
Через 30 секунд раздается, естественно, звонок от генерального директора: «Ты чего, с ума сошел?» Я говорю: «А чего? Вы мне сказали – я вот процитировал «Нью-Йорк Таймс». Можете проверить, мы живем в открытом мере – пожалуйста - точная цитата». – «Ты понимаешь, что я отвечаю за весь эфир?» Я говорю: «Я понимаю, но ты можешь сказать, что у нас вот в Вашингтоне такой безбашенный корреспондент работает – вот он говорит, что думает».
Т.Фельгенгауэр
―
Оторвался от родины, видимо, совсем.
В.Сухой
―
Ну вот такое решение, это никакой не подвиг и ничего… Ну, естественно, на три месяца меня лишили прямого эфира, и потом это сказалось на моей дальнейшей работе, как вы понимаете, и до сих пор сказывается, потому что некоторые вещи не прощаются. Так что вот так живем…
И.Воробьева
―
Вы же понимали, что не простят.
В.Сухой
―
Да, да, конечно. Но главное – я не преувеличиваю своей роли – но через три часа Владимир Путин обратился к стране и изложил свое видение, что происходит на Дубровке, правда оно, как всегда, было немножко перевернутое, но, тем не менее.
И.Воробьева
―
Почему вам, живущему в Вашингтоне, было так важно, чтобы Владимир Путин обратился к людям?
В.Сухой
―
А вы знаете, это же как бы давняя традиция журналиста-международника. Мы же ехали туда и писали как бы про них, а между строк писали про нас. И как бы все это понимали, что, если оттуда так написали и сказали, то надо, наверное, не уронить престиж и не ударить в грязь лицом и абсолютно поступить так, как у них. И это тоже, может быть, сыграло роль.Был еще один идентичный случай. Это совсем было после 9/11. Это 4 октября 2001 года. Украинская ракета сбивает российский самолет над акваторией Черного моря. И все ничего не знают. Уже есть заявление и нашего президента и украинского Кучмы, что да, учения проходили, но никакие ракеты не сбивали. В Израиле думают, что это теракт, потому что самолет летел из Тель-Авива в Новосибирск.
А у меня есть надежнейший источник в Пентагоне, где там много спутников, и они все там висят и все видят, даже погоны – капитаны там сидят за пультами или майоры – из космоса – и мне надежный источник, который меня никогда не подводил, говорит, что это была украинская ракета. И меня тоже ставят в прямой эфир, поскольку я еще очень знаменит, только слава 9/11, где я работал день и ночь четверо суток, еще живет. Меня ставят в прямой эфир, и я говорю, что сбила украинская ракета во время учений; тепловая ракета пошла на тепло и сбила, погибло 66 человек.
А оказывается, на это было наложено огромное табу, нельзя было об этом говорить. В Америке я стал очень знаменитым, потому что я дал достоверную информацию, и мена таскали на все каналы, а здесь я был понукаем и страшно, так сказать, ругаем начальством, как всегда: «Опять ты вылез, опять ты что-то не то сказал». Ну вот так. В прямом эфире решения, они приходят вот так – исподволь.
Т.Фельгенгауэр
―
Исподволь или это уже на уровне рефлекса? То есть вы понимаете, что значит профессиональная этика, что значит работа журналиста…
В.Сухой
―
И я понимаю, что это не вырезать, я понимаю, что я в прямом эфире.
Т.Фельгенгауэр
―
И это на уровне рефлекса: если у вас есть надежный источник, то ваша задача как журналиста – получать информацию и распространять ее.
В.Сухой
―
Абсолютно и третьего не дано.
В.Сухой:Это давняя традиция журналиста-международника:ехали туда и писали про них, а между строк писали про нас
Т.Фельгенгауэр
―
Мы просто видим, как работают разные коллеги…
В.Сухой
―
Нет, ну тогда еще были вегетарианские времена, естественно, настоящие прямые эфиры.
Т.Фельгенгауэр
―
Просто инстинкт самосохранения, Владимир Васильевич, давайте честно – он по идее все-таки… есть рефлекс условный и безусловный? Вот он – безусловный.
В.Сухой
―
Да.
Т.Фельгенгауэр
―
А по поводу журналисткой работы - он условный. Что над чем возобладает?
В.Сухой
―
Абсолютно условный. Я, вообще, не понимал и не понимаю до сих пор – за это плачу иногда большую цену, не хочу из себя изображать какого-то героя, - но, тем не менее, если ты пришел в эту профессию – а я пришел в нее очень трудно, как вы понимаете: и со второго раза я еще не поступил, только с третьего поступил…
Т.Фельгенгауэр
―
Поговорим об этом.
В.Сухой
―
…И закончил все-таки этот факультет, и, как вы понимаете, очень много было предложений: «А не хотите ли вы совместить это дело? Тогда поедете на второй день в США»
Т.Фельгенгауэр
―
Вербовали!
В.Сухой
―
Да, конечно. А в «Правде», куда я пришел, сказали: «Вы никогда в Штаты не поедете. Кто вы такой, собственно говоря?» Поэтому были, конечно, везения, и случайно я совершенно поехал. Рассказать?
Т.Фельгенгауэр
―
Удивительно, что все началось с сочинения «Есть у революции начало, нет у революции конца».
В.Сухой
―
Вот я бы давал Ленинскую премию тем, кто придумывает такие названия.
И.Воробьева
―
На самом деле, после названия сочинения, вообще, неудивительно, что вот эти все выступления в прямом эфире были. Надо было сразу насторожиться просто.Скажите, а вот по поводу третьего поступления, вот эта вся история с МГИМО – откуда такое упрямство, что хочу именно вот там?
В.Сухой
―
А это украинское, вы знаете, «упэртость» – есть такое слово украинское. Ох, такое грубое слово есть: «у… но не покорюсь!».
Т.Фельгенгауэр
―
Умру!
В.Сухой
―
Да, «умру – но не покорюсь!»
И.Воробьева
―
В оригинале лучше звучит.
В.Сухой
―
Да-да. Поэтому вот наметил… Меня заело, что чего такой закрытый вуз? Ни в одном справочнике нет - а я хочу. И нужно было кучу собрать… из Ленинграда и Москвы кучу получить рекомендаций просто обкома, а из союзных республик нужна была рекомендация ЦК. Ну, представляете, я живу в богом забытом городке в Днепропетровской области –представить, что мне Шербицкий лично выдаст рекомендацию!.. Но я все-таки дошел до Киева, получил эту рекомендацию. Приехал сюда, и все-таки у меня была возможность поступить. Наверное, было указание: этих всяких медалистов нужно было, если не на пять – пусть идут, если не на пять – валить до двойки. Поэтому меня спросили: «Скажите, пожалуйста, как покорялась Сибирь? Как Ермак ее покорял?». Я по-русски до сих пор точно не знаю, как он ее точно покорял.
Т.Фельгенгауэр
―
Как он ее покорял!
В.Сухой
―
Да, но по-английски я словей таких не знал даже. Естественно, мне сказали: «Ну, Владимир Васильевич, ну два. Вы же ничего не знаете». Я говорю: «Ну, конечно, два».
Т.Фельгенгауэр
―
А когда второй раз не поступили? Вот вы отслужили в армии. После армии пошли в силу своей упертости…
В.Сухой
―
Да, и получил свою законную государственную тройку на английском, пошел в общий конкурс – получил три пятерки, но все равно не поступил. Поступил на подготовительный факультет, и тогда уже плавно из подготовительного поступил.
И.Воробьева
―
А что вы все время делали, когда уже НРЗБ?
В.Сухой
―
Вообще-то, я как был таким интересным человеком, я прочел к тому времени все тома «Истории дипломатии» и, вообще, дурака валял, кроме языка: мне нужен был язык, день и ночь я учил язык. И я это сделал. Хотя, когда я приехал в Нью-Йорк и включил все возможные радио, телевизоры и всё - я не понимал ничего.
И.Воробьева
―
Ну да, язык там другой.
В.Сухой
―
Хотя получал все пятерки, красный диплом и так далее. Совсем другая жизнь, устная речь разговорная – это совсем другой вопрос.
Т.Фельгенгауэр
―
Когда попали в армию, там первое решение пойти… Потому что в армии уклад такой, что решений быть там не может.
В.Сухой
―
Ну, что вы! Там решений нет. Был старшина из Минеральных вод, который, если малейшую мысль на вечерней поверке замечал в глазах, говорил: «Ты чего, «Литературку» читал или «Известия»?»
Т.Фельгенгауэр
―
«Что, думаешь, что ли?»
В.Сухой
―
«Думаешь что-нибудь? Три наряда вне очереди!». Даже ты не успел ничего сказать. И щеточкой зубной ты начинал чистить и мечтать про МГИМО. Вот так вот. 8 месяцев учебки танковой. 12 дней куда-то везли в теплушках. Не было вагонов других каких-то в Советском Союзе. В теплушках как скот везли 12 дней. На гайках мы писали записку: «Дорогой друг, передай эту записку по адресу… такой-то маме, что все у меня хорошо: едем, писать не можем, связи нет…». Кто-то отправлял эти записочки: клал в конверт и отправлял маме.И 8 месяцев – танковая учебка. Потом – сержант, потом уже легче. Но все вот эти реалии: дедовщина, малейшая мысль… А когда начали стрелять, это вообще, конечно… Когда этот огромный патрон от снаряда в танке вылетает и ты промазал – старшина, который сидит рядом, берет этот патрон огромный и бьет тебе по голове. Хорошо, что ты в танкошлеме. Ну вот, у меня не все отбили… Но, сколько ты промазал – столько тебе бьют по голове. Замечательно! В следующий раз будешь точнее стрелять.
И.Воробьева
―
Научились стрелять?
В.Сухой
―
Учился, а куда деваться? Просто не выпускают из учебки…
Т.Фельгенгауэр
―
Неужели МГИМО этого стоило?
В.Сухой
―
Но я ни минуты не пожалел. Естественно, что я как бы все-таки хочу пафосно сказать, что да, я закончил этот факультет и стал американистом, и несмотря на все заверения меня, что я никогда в Америку не поеду, в 86-м году я поехал. Мне безумно повезло, потому что два срока в Америке. Я работал сначала 86-91 – это перестройка, гласность и открытость. А 98-2004 – это еще вегетарианские времена, хотя в 2002 уже что-но началось, начались заказухи из Москвы, а до этого можно было делать все, можно было рассказывать о том, что ты видишь, ездить куда-то смотреть.Я нашел последнего бакенщика Америки. Сейчас все электронным образом, а тут живет человек. Каждый вечер или ночь зажигает лампу лазит. Или в Бронксе нашел последнего человека, который точил ножи, ножницы, еще ногой вращая это дело. Это все снимал, рассказывал, показывал, что есть и такие люди. И замечательная профессия, да, потому что дарит прелесть человеческого общения.
И.Воробьева
―
А до того, как уехали в Америку, вы же еще несколько проработали в газете «Правда».
В.Сухой
―
Да. С 79-го – пришел вот после МГИМО – и по 86-й, на разных должностях, как всегда: стажер, корреспондент, старший корреспондент, специальный корреспондент, заместитель ответственного секретаря по международным проблемам. И никогда не думал, что поеду. Просто Толкунов, который был сыном Льва Николаевича Толкунова, третьего человека тогда в государстве, председателя Президиума Верховного Совета СССР просто смертельно заболел. Дебейки, который тогда не был еще таким известным, сделал ему в Хьюстоне операцию на сердце и сказал родителям, что ему осталось очень мало: «Советую вам, чтобы он провел последние месяцы своей жизни в лоне семьи, в стране и так далее. И Андрюша Толкунов, действительно, через 8 месяцев умер. Открылась возможность, и главный редактор решил, что нужно предложить терра инкогнито Владимира Сухого, хотя со знаменитой фамилией, но абсолютно для них неизвестного. Они опешили, наверное, и срочно выдали мне визу. Итак, я случайно оказался собкором газеты «Правда» в Нью-Йорке.
В.Сухой:Когда я приехал в Нью-Йорк и включил все возможные радио, телевизоры и всё - я не понимал ничего
И.Воробьева
―
А вот, когда вы еще работали в Москве, в газете «Правда», были еще такие времена когда не гласность была…
В.Сухой
―
Да, безусловно. А мне все равно не давали писать…
И.Воробьева
―
То есть там не было журналистики…
В.Сухой
―
Да, там был Жуков, там был Корионов, там были другие, которые все писали. Я писал маленькие заметки «Вокруг света». Это петитом черным, и говорил маме и папе: «Завтра в «Правде» читайте мою статью». Они: «Не нашли, сынок, не нашли». Я говорю: «Ищите на 5-я полосе внизу…». И они там под лупой могли прочитать эту заметочку какую-то.
Т.Фельгенгауэр
―
Слушайте, и что же, это ваша упэртость, как вы сказали? Ведь непонятно было, поедите вы в Америку, не поедите…
В.Сухой
―
Нет, говорили что в Зимбабве точно я поеду со знанием языка и с дипломом американиста – точно поеду лет через десять.
Т.Фельгенгауэр
―
Вас грела мысль, что через десять лет малюсеньких заметочек в Международной панораме вас отправят в Зимбабве. Боже, какой терпеливый человек!
В.Сухой
―
Еще надеялся, что, может быть – в Австралию. Я еще писал про то, как этих аборигенов мучают в Австралии, думал, а вдруг фишка так ляжет – в Австралию поеду: там тоже был корпункт.
Т.Фельгенгауэр
―
И что, не было ни разу сомнений, что надо что-то менять, бросать эту газету «Правда».
И.Воробьева
―
7 лет проработать в газете «Правда» и не разу…
В.Сухой
―
Я вам больше расскажу. У меня было - 110 рублей. И к тому времени уже ребенок. И квартира съемная стоила 60 рублей, а на 50 рублей нужно было жить. И хотя гордость одолевала, что я работаю в лучшей газете страны, газете «Правда», но… как жить? Поэтому была такая замечательная газета «За рубежом», где можно было очень много брать переводов, день и ночь переводить – и неплохо платили, - поэтому кое-как существовали. Была стратегия: на Каширской знать место, где сыну нужно становиться, где передняя дверь открывается – врываться и на первое сиденье теплое – там немного поспать, и сын там не кричал. Поэтому все было замечательно вообще. Ну, молодость была.
И.Воробьева
―
А ваша семья, они же знали, что вы хотите очень уехать – они готовы были к переезду?
В.Сухой
―
Да. Жена моя была с моего курса, брак был студенческий такой, поэтому все всё понимали. Все готовились к Зимбабве, но получился Нью-Йорк!
Т.Фельгенгауэр
―
А вы сказали, что к вам подходили, вербовали. Неужели карьера шпиона не манила? Романтика же тогда.
В.Сухой
―
Ой, я же вообще романтик был, я же начитался Семенова и всяких других, в том числе, Ле Карре и всяких других. И даже многие же писатели были шпионами, даже не скрывали этого. Поэтому, естественно, я питал иллюзии, но не хотел в одном флаконе это совмещать. Я понимал, что это будет гибельно для профессии.Такая комнатка была – сначала в МИГМО, - куда приглашали раз в полгода, а потом уже в «Правде», куда приглашали в два раза чаще, и говорили: «Ну это же безумие, вы же умный человек. Вы же хорошо работаете, вы же буквально через неделю поедите в свой Вашингтон или свой Нью-Йорк. Это же просто один росчерк пера – и всё! И ничего. Просто раз в неделю вы встретились с кем-то. Никакого шпионажа, ничего. Просто полстранички: о чем говорили, что говорили, и наш вопросик какой-то один – мы скажем, какой – и как ответил. Всё!»
И.Воробьева
―
Как же вы отказались!? Вы так хотели уехать в Нью-Йорк, а у вас никак не получалось.
В.Сухой
―
Да, какое-то безумие. Молоды были, глупы.
Т.Фельгенгауэр
―
Мне-то интересно, откуда такие идеалы в сфере журналистики? Откуда вы их вообще подчеркнули, потому что нельзя сказать, чтобы советская журналистика была, в общем…
В.Сухой
―
Танечка, все-таки была.
Т.Фельгенгауэр
―
Все-таки была?
В.Сухой
―
Все-таки был Станислав Николаевич Кондрашов, был Борис Хренников.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот бесцензурная такая, два источника – две стороны, всё обязательно…
В.Сухой
―
Ну, естественно, было: «Черные тучи плывут над Манхеттеном и безрадостно жить американцам… Светло солнце сияет Манхеттеном, но нерадостно жить американцам». И такая журналистика была. Но был «Один год неспокойного солнца» Генриха Боровика. Замечательная книга «Путешествие американиста» Станислава Кондрашова. Были Анатолий Манаков, Кобыш, был Борис Георгиевич Стрельников. Хорошие были учителя, хорошие были журналисты-американисты. Если и сегодня эти книги можно читать с огромным интересом… «Юля, Вася и президент» - классическая книга Стрельникова о Джоне Фитцджеральде Кеннеди и об Америке. Это замечательная книги, которую и сегодня читать можно с огромным интересом.
И.Воробьева
―
Незадолго до перерыва начну, наверное, небольшую тему. Когда случилось 9/11, вы же были там. Как вы, вообще, поняли, что происходит? Где находились?
В.Сухой
―
Да, я был тогда уже телевизионщиком. Это тоже решение одно было такое – перейти из «карандашной» журналистики в телевидение. Уже был телевизионщиком, уже был заведующим бюро «Первого канала» в Америке. 11 сентября в 8 часов где-то позвонила Москва, как всегда, и сказали, что «вот у нас тут мы нашли публикацию: Пентагон разрабатывает кошек в шпионских целях, засылает их на секретные объекты, в том числе, советские и российские, поэтому давай-ка сделай». Я говорю: «Ребята, а как вы представляете по видео? Ну кошек-то я сниму много, они есть. А как вот еще, на чем этот делать материал?» - «Да нет… Вот нужно…». И вот сидим, так разговариваем. То прерывается эта связь, то снова возникает. И вдруг в 8-50 я вижу этот самолетик первый уже. И я говорю: «Ребята, по-моему, не до кошек. Тут у нас что-то…».
И.Воробьева
―
В смысле на ленте новостей появляется…
В.Сухой
―
Да. Телевизор передо мной, и вот эти случайные кадры, который снял человек CNN уже и MSNBC, который тогда соперничал с CNN, как за лучший информационный канала – вот они всё показывают. Я говорю: «По-моему, не до кошек. У нас тут сейчас другим будем заниматься.
И.Воробьева
―
Мы еще поговорим о том, как вы решили поменять карандаш на камеру, но это будет после кратких новостей и рекламы, которые вот-вот наступят в эфире радиостанции "Эхо Москвы", где, я напомню, у нас программа "Разбор полета" и сегодня у нас журналист-международник Владимир Сухой. И мы с Татьяной Фельгенгауэр эту программу с удовольствием ведем.НОВОСТИ
Т.Фельгенгауэр
―
Продолжаем программу "Разбор полета". Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр и наш гость журналист-международник Владимир Сухой.
И.Воробьева
―
Да. И мы говорим о том, что произошло 11 сентября 2001 года. Вот вы видите, что самолет… Дальше, какие решения принимает человек, который руководит?..
В.Сухой
―
Естественно, связь прерывается после этого. Вы знаете, что был блэкаут полный, никакой связи, все дороги закрыты. Но мы об этом не знали. Мы прыгаем с оператором в м машину и, естественно, прорываемся в Нью-Йорк. И хотя мы к этому времени уже три года работаем и знаем всякие волчьи тропы, но везде всё… тут добросовестно как бы. Хотя Америка была тогда беспечна абсолютно, головотяпство страшное. Но, тем не менее, дороги они закрыли умело. И мы не можем, естественно, туда поехать никак. Самолеты не летают, дороги закрыты, ничего больше нет.Но радио у нас… что-то все-таки местные станции, которые пытаются в машине что-то вещать, нам говорят: «Вот очередная бабахнула в Пентагон». И мы разворачиваемся и – о чудо! – вы можете представить, насколько были растеряна не только вся страна, но и журналисты американские: мы, российские журналисты первые пребываем к Пентагону, куда бабахнул самолет очередной, и все это снимаем. Нам никто вообще не мешает, никаких лент нет, ничего! Но куда нам это девать? Никому это не нужно.
В.Сухой:Источники нужно иметь везде:среди коллег, во всех ведомствах, в Пентагоне, естественно, в NORAD каком-то
И.Воробьева
―
Связи нет.
В.Сухой
―
Ни связи, ни перегонов, ничего. А через три дня: «Да какие?.. Мы всё уже показали это, какие у вас эксклюзивные? Все мы уже показали. Ты рассказывай дальше, дальше…». Ну, естественно, через два дня мы все-таки добираемся через перекладные. В Нью-Йорке начинаем уже… Дрезден Банк мы освещаем, когда он рушится, все остальное как бы. Мы освещаем. Я снимаю стендап на фоне русской церкви, где еще наклонившийся крест стоит, а к концу стендапа он уже падает – церкви нет. И это всё уникально. Ну, собственно говоря, кому это всё сейчас нужно, если все решили, что это американцы сами все подстроили.
Т.Фельгенгауэр
―
Владимир Васильевич, это же абсолютно момент…
И.Воробьева
―
Исторический.
Т.Фельгенгауэр
―
Это исторический. Вы видите, как творится история. Во-вторых, здесь не поддаться общему паническому настроению… во-первых, страшно же?
И.Воробьева
―
Может и в другом месте взорваться.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы же не военный журналист. Вы же не на войну ехали работать.
В.Сухой
―
Девочки, вы же тоже журналисты. В этот момент как бы об этом не думаешь…
Т.Фельгенгауэр
―
Не думаешь, адреналин всё…
В.Сухой
―
Когда я снимал «Катрину», ураган, и там накатывали эти волны, то я только по ужасу в глазах оператора узнавал, что у меня за спиной может быть. Успевали отскакивать кое-как…
Т.Фельгенгауэр
―
Но потом же все равно это накатывает. Вот в момент съемки этого нет, в момент прямого эфира этого нет - потом это накрывает, иногда в неподходящий момент.
В.Сухой
―
Безусловно. Четверо суток без сна. Сейчас вот, если бы… я не понимаю, как это делается, откуда берутся силы. Информации никакой. Все время или хрипишь или наговариваешь по телефону, если нет связи или на прямой… Сюжетов делать некогда и постоянно в полчаса нужно что-то сообщать. А вопросы самые разные: кто это? почему? как это было всё в этих самолетах. Придумывать нельзя. Кто-то врет, конечно. Я не врал, но все-таки. По этим вещам я считаю, что нельзя это делать. Луче сказать, что «я не знаю» или: «у меня нет этой информации». Поэтому, конечно, источники нужно иметь, везде источники своей информации: среди коллег, во всех ведомствах, в Пентагоне, естественно, в NORAD каком-то – знать, что такое самолеты, что такое «Боинг». И тогда у тебя какая-то картина будет вырисовываться, и тогда то, о чем ты рассказываешь, будет интересно прежде всего тебе и другим.А работать нужно на одного человека. Вот как Алла Пугачева пела: там в 7-м ряду на 13-м месте – вот нужно работать для мамы, для папы, для любимой женщины, для кого-то рассказывать – то, что ты рассказываешь, и точно знать стопроцентно, что этот человек ждет этой информации, он ее слушает, и ему безумно нужна эта информация эта. Ну совсем уже самонадеянно думать, что у тебя есть какой-то зритель замечательный, который каждый раз смотрит твои сюжеты и твое включение – тогда, конечно… Ну это очень самонадеянно. Лучше знать, что есть точно человек, для которого ты это рассказываешь, и тогда как бы цена того, что ты любишь в этой жизни и того, что ты ненавидишь, она безумно возрастает, и ты работаешь ни для редакции, ни для программы «Время», ни на выпуск, на 18-то есть – ты работаешь для конкретных людей и ты им рассказываешь то, что ты узнал.
И.Воробьева
―
Это точно подводит нас к вопросу, как вы поменяли карандаш на камеру. Вы, когда писали эти маленькие заметочки, которые с лупой искали ваши родители, вы же писали для них, для родителей?
В.Сухой
―
Да, для них. И звонил: как бы… читайте. Но в Нью-Йорк я уже все-таки приехал в 86-м году. Я писал уже разные вещи, естественно, и большие. И заявочная моя статья – был такой жанр, когда приезжал новый корреспондент: «Сегодня мы публикуем первую корреспонденцию. В Нью-Йорке приступил к работе наш собственный корреспондент Владимир Сухой. Представляем вашему вниманию его первую корреспонденцию». Она называлась у меня: «Улыбайтесь. Вы американцы». Это я прочел на бампере автомобиля в Нью-Йорке, когда ехал из аэропорта, и написал такую вещь.Естественно, это длилось и замечательная была командировка. Но закончился Советский Союз как-то неожиданно в августе 91-го, и закончилась «Правда», потому что одним из первых указов был – закрытие газеты «Правда», самой лучшей газеты страны, самой лучшей партии, которая была умом, честью и совестью нашей планеты.
Т.Фельгенгауэр
―
Владимир Васильевич, вы, когда приехали в Нью-Йорк и оказались в другом мире, в другой вселенной, в другом измерении, и даже выяснилось, что английский язык ваш, он, наверное, не совсем английский или совсем не английский.
В.Сухой
―
Да, такой… днепропетровско-нижегородский.
Т.Фельгенгауэр
―
Как? По принципу: бросили в воду – плыви, как хочешь?
В.Сухой
―
Абсолютно, да. У нас были водительские курсы на четвертом курсе. Ну вы знаете, как в институте мы сдаем на права. Естественно, чего-то мы отводили, полчаса нам дали. Я не водил. Ну кто в Москве тогда мог иметь тогда машину? Даже работник «Правды». Естественно, я ни минуты не водил. Но, когда приехал, Толкунов дал мне огромный «Кадиллак» и сказал: «Завтра тебе на пресс-конференцию ехать». Можете представить мои чувства. А в Нью-Йорке иногда нет тротуаров…
И.Воробьева
―
А машина была автомат или механика?
В.Сухой
―
Автомат, естественно.
В.Сухой:Лучше знать, что есть точно человек, для которого ты это рассказываешь
И.Воробьева
―
Это хорошо.
Т.Фельгенгауэр
―
Говорю: новая вселенная.
В.Сухой
―
Так вот, в 91-м закончилась страна и закончилось это… Платить нечем. Нужно принимать решение, что делать. Меня посадили в долговую тюрьму. Я вчера еще уважаемый человек, представитель, так сказать, лучшей газеты мира, коммунистической партии оказался с сутенерами, со всякими торговцами крэком.
И.Воробьева
―
Серьезно? В долговую тюрьму?
В.Сухой
―
Да. Я, естественно, это скрывал, но мой коллега, корреспондент «Комсомолки», которая, несмотря ни на что, выходила, хотя тоже была органом ЦК ВЛКСМ…
Т.Фельгенгауэр
―
Это называется: «Они все простудятся на наших похоронах».
В.Сухой
―
И он написал, что корреспондент «Правды» сидит в долговой тюрьме. Господи! Мои родители, моя семья, которая была здесь, поскольку мы детей и жену отправляли в начале лета, поскольку в Нью-Йорке летом абсолютно плавится асфальт и плавятся мозги. И я принял решение. Мне некого было спросить. Я понимал, что я только должен решить. У меня было право каждый сутки делать один звонок. Я позвонил своему адвокату. А без адвокатов мы тогда не работали, потому что налоги в США невозможно заплатить без адвоката – это вот такой гроссбух. …И сказал: «Все, продавай гараж-сейл, продавай всё». Никто не думал, что Советский Союз кончится. Мне разрешили за три месяца купить классную тачку. Уже не тот «Кадиллак», а уже «Олдсмобил» купил замечательный за 10 тысяч. И он сумел продать это за 8 тысяч. Кое что продали в доме: телевизор, диваны какие-то. Всё, и расплатился с долгами.А штука в чем была – все понимали американцы, что у нас Round-trip ticket, что каждый может поехать, зарегистрироваться и улететь. Они, правда, не понимали, что я американист, и я понимаю, что я не могу задолжать американскому государству ни цента, иначе я никогда не попаду в эту страну и никогда мне не дадут визу. Поэтому я никогда бы этого не сделал, но американцы об этом не догадывались. Поэтому посадили в тюрьму, чтобы я не сбежал.
И я все распродал и это было решение. У меня некого было спросить, ни один телефон не отвечал, никого не было. У меня были домашние телефоны главного редактор и всех – никто не отвечал. Я не знал, что делать. Я на свой страх и риск продал все и приехал – и всё, и оказался на другой планете, в другой стране. И что делать? И узнал, что Егор Владимирович Яковлев назначен руководителем… Было две программы в Советском Союзе: 1-я и 2-я. А потом возникло две компании: РГТРК – Российская государственная телерадиовещательная и ВГТРК, которая сейчас «Россия». И вот президентом и руководителем первого стал Егор Владимирович Яковлев. Я его знал, он приезжал ко мне в Нью-Йорк, и мы с ним выпивали не только чай, но и чай с огурцом иногда. Я набрался наглости и сказал ему: «Ну вот, я вернулся Егор Владимирович, а чего делать…».
Т.Фельгенгауэр
―
Меня освободили из тюрьмы и я вернулся!
В.Сухой
―
Я вернулся. «Люба, я вернулся». Он говорит: «Приходи». Пришел, говорит: «Если бы позвонил три дня раньше, то я бы тебя назначил директором студии международным программ, которую я создаю, но позавчера я предложил это Саше Любимову, поэтому звони ему, я хочу, чтобы ты был у него замом».И мы начали с Сашей Любимовым создавать студию международных программ новую, новой России. Возродили «Международную панораму», начали делать о каких-то реалиях американских, европейских: что такое праймериз, вообще какие-то понятия, о которых в Советском Союзе так… примерно знали, да и сейчас страшным слово «кокус» кажется – только детей пугать. И вот всё это делали-делали… Это же совсем другая профессия, поверьте. Одно дело – ты сидишь перед белым листом и, боясь этого первого абзаца, первого слова, но все равно как бы это ты решаешь. А в телевидении ты можешь записать гениальный текст, но, если нет картинки, если оператор ничего не снял – выбросил этот текст в корзину и всё. Поэтому это, как в космосе команда… тимбилдинг какой-то. Вот такая история.
И.Воробьева
―
А как вы обратно в Америку попали?
В.Сухой
―
Ну вот, и начал работать. Сначала была вот эта РГТРК, а потом Борис Абрамович сказал: «Баста этому всему» - купил все это на корню и создал ОРТ. А сейчас оно российское телевидение, которое, как мы понимаем, не было ни общественным, ни российским, может быть, и даже, может быть и не телевидением, но, тем не менее, мы перекочевали туда.Все это трагически началось, потому что в первый день, когда начала действовать эта компания, убили первого генерального директора Влада Листьева. И мы начали. Нам дали очень большие зарплаты, поскольку Борис Абрамович прознал, что телевизионщики на Западе получают очень большие деньги. И мы были очень счастливы. И я начал работать. Там, в этой новой структуре не нашлось места для студии международных программ, а к тому времени я уже стал директором этой студии, потому что Саше уже это было неинтересно – он занялся своим «Взглядом», ВИDом и так далее. И не нашлось для этой студии… И я перешел в программу «Время» и стал обозревателем и всё.
Тогда, еще раз повторяю, были вегетарианские времена: можно про Америку было говорить за кадром какую-то даже правду. И опять же в определенный момент меня вызвали и решили Ильичева, который до этого был назначен каким-то начальником здесь в Москве, а там освобождалось место. Говорят: «Ну ты шлялся там, по Америке? Ты же кричал здесь, что хотелось бы то, о чем писать, воплотить совсем по-другому – в видео. Ну вот, поезжай, давай!» И я в марте в 98-го года… Но опять же через 5 месяцев грянул дефолт.
Т.Фельгенгауэр
―
Удачно каждый раз…
В.Сухой
―
И 6 месяцев мы сидели без денег.
Т.Фельгенгауэр
―
Хотя бы без тюрьмы в этот раз.
В.Сухой
―
Без тюрьмы. Ну вот занимали у всех. Хорошо, что были уже большие связи, можно было у американцев сшибать было какие-то деньги. А потом прилетел на личном самолете и «отслюнявил», так сказать: «Сколько тебе? Ну вот, - говорит, - больше нет». Поскольку было опасно так вот на борту везти. Если вы там слышите, Борис Абрамович, меня, то царство вам небесное. Я это все помню, да. Он дал мне много денег, и мы просуществовали до того момента, пока финансирование возобновилось. И даже как бы сумели съездить на эти деньги в пару командировок и снять те сюжеты, которые очень хотелось снять, и в официальном порядке никто на эти командировки никто денег не дал.
Т.Фельгенгауэр
―
Владимир Васильевич, вы обмолвились в первой части программы, что к концу вашего пребывания в США начали иногда просить заказуху…
В.Сухой
―
Да не иногда, а каждый день. Где-то с рубежа 2002 года ничего не надо. Забудь все новости американские, которые там есть. Это нам не нужно. В штате Луизиана очередной муж замучил российскую жену, которая вышла по интернету замуж. Вот давай, нужно приехать и…». Я говорю: «Это прайвеси, любимые, родные, я не могу это снимать: это семейные дела». – «Ничего не знаем. Правдами неправдами она должна появиться в кадре, сказать, что он сумасшедший, что он сволочь, что он ее бьет, закрывает в подвале». Ну а потом пошли истории про детей усыновленных и всё. А до этого я снимал очень много счастливых людей и детей, которые были здесь приговорены в России, и которые приехали в Америку, и им были сделаны операции.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть и вы снимали эти сюжеты, которые требовала московская редакция?
В.Сухой
―
Да. И я пару-тройку их снял, а потом снял трубку и сказал, что вот как бы…
И.Воробьева
―
Как бы – что?
В.Сухой
―
Не хочу.
И.Воробьева
―
«Не хочу» - и что дальше было?
В.Сухой
―
И это до сих пор как бы никто мне не верит, что это невозможно: «Ты врешь. Как это возможно – уехать из Америки! Ты что, с ума сошел, что ли?» А я сказал, да: «Ищите замену». Ну так сказал обтекаемо: «На кончиках пальцев я не чувствую, что я должен делать для современной российской аудитории, для программы «Время». Поэтому давайте-ка я вернусь, там немножко как бы поработаю, глядишь, пойму, что вам нужно». Но на самом деле я понимал, что я это делать не буду. И я, естественно, вернулся сюда, пришел. Мне объяснили, что такое откат. Я захотел сделать фильм о своем выдающемся далеком родственнике Павле Осиповиче Сухом. Я написал сценарий. Все было на ура. А потом я пришел в определенную комнатку и мне сказали, что «мы дадим 70 тысяч вам на этот проект, но 50 тысяч сразу нужно отдать, а на 20 сделать этот замечательный проект». Я сказал, что я в эти игры не играю. – «Ну, тогда и мы с тобой не играем».
И.Воробьева
―
И всё, и на этом телевидение закончилось?
В.Сухой
―
Вот так. На этом все закончилось. И тогда я услышал, как организуется RT и сказал, что я хочу просто работать у вас выпускающим редакторам по ночам на Америку и там что-то делать. И поначалу это было интересно, потому что не все же так сразу плохо становится.
Т.Фельгенгауэр
―
С Russai Today?
В.Сухой
―
С Russai Today роман длился с 2005-го по 14-й год, который очень трагически тоже закончился
Т.Фельгенгауэр
―
Ой, долго!
И.Воробьева
―
Всех интересует, как закончился ваш роман с Russai Today.
В.Сухой:В телевидении ты можешь записать гениальный текст, но, если нет картинки– выбросил этот текст в корзину и всё
Т.Фельгенгауэр
―
Как закончился? Это решение было сложным тоже?
В.Сухой
―
Да. Я просто позволил себе сказать о некоторых согласиях с некоторыми вещами, с антиамериканизмом, который тогда уже встал в полный рост. И вот нашлась студентка, которая все это записала дословно – и всё это оказалось на соответствующих столах.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть вы не в лицо начальству это сказали.
В.Сухой
―
Ну да. Это как бы да… Я знаю замечательное правило, что сначала напиши заявление, уйди, а потом скажи. А пока ты на контракте и всё- будь добр выполнять контракт.
И.Воробьева
―
Так контракт-то вы выполняли.
В.Сухой
―
Контракт я выполнял, но я уже к тому времени вел мастер-класс, чем и сейчас занимаюсь в своем альма-матер МГИМО, и, соответственно, мне последовал вопрос – я на него честно ответил, как я думал. Я этого не скрывал…
Т.Фельгенгауэр
―
Но продолжали работать.
В.Сухой
―
Да, но продолжал работать, да. Правда, уже не имел отношения к эфиру никакого. На административный должностях.
И.Воробьева
―
Слушайте, а когда телевидение погибло в этом смысле?
В.Сухой
―
Я могу вам точно сказать: где-то в конце 2002 года. Вот оно начало гибнуть, и вот сегодня оно погибло полностью. Я читаю курс: «Актуальные проблемы современности и журналистики», и самая актуальная проблема современной журналистики в том, что журналистики российской нет, международной – тем более.
И.Воробьева
―
А вы студентом же читаете, да?
В.Сухой
―
Да, я студентам читаю.
И.Воробьева
―
Студенты приходят к вам, чтобы вы их учили журналистике.
В.Сухой
―
Да, той профессии, которой… Мы разговариваем о том, что должно быть. Оно же будет, оно же всё поспевает.
Т.Фельгенгауэр
―
Нет, сегодняшний Panama Papers показал…
И.Воробьева
―
Но вы их не отговаривайте, чтобы они стали журналистами в России?
В.Сухой
―
Я им честно говорю, что «вы задумайтесь над тем, в какую профессию вы идете, может быть, все-таки заняться капустой лучше?
Т.Фельгенгауэр
―
А потом очередная студентка вас записывает и кладет на стол кому-нибудь.
В.Сухой
―
Может быть, и так. И в конце концов и это как-то придет. Ну, а чего делать? Никто же не знает, как оно все повернется. Надо делать, что должно, и будь, что будет. А другого никто не придумал все-таки, наверное.
Т.Фельгенгауэр
―
Но обидно как-то. Вы все-таки ради профессии… во-первых, вы к ней стремились отчаянно и сквозь всевозможные преграды.
В.Сухой
―
Безумно отчаянно, да.
Т.Фельгенгауэр
―
А закончилось все – как закончилось.
В.Сухой
―
Но ей все-таки 40 лет занимаюсь – скоро будет. Естественно, пишу на какие- то сайты. Делаю что-то для американцев, что-то здесь удается иногда делать.
И.Воробьева
―
В эфир к нам приходите иногда.
В.Сухой
―
Да, к вам прихожу. Почему нет? Я все-таки исторический оптимист. Конечно, все мерзостно абсолютно, некуда голову приклонить, но я уверен, что все-таки все по спирали, все вернется, и все будет нормально.
Т.Фельгенгауэр
―
в Америку планируете сейчас?
В.Сухой
―
Я там периодически, естественно, бываю время от времени.
Т.Фельгенгауэр
―
По работе.
В.Сухой
―
По работе – ну, если только один из американских каналов захочет что-то делать совместное, или я их заинтересую – немедленно приму это предложение. Но как-то российские темы уже давно американцев не интересуют.
Т.Фельгенгауэр
―
НРЗБ.
И.Воробьева
―
Слушайте, если коротко, из этих сорока лет журналистики, помимо ваших уходов отовсюду, какие были самые тяжелые моменты, сложные просто как журналиста?
В.Сухой
―
Конечно, 9/11 сложно чисто профессионально, потому что просто были моменты, когда не знаешь, что говорить. Ну нет информации. Спрашивают: «А что, это были предатели летчики?» Это же они предали? Или их убили? Ну нет информации! – «А почему NORAD не взлетел – на 16-й секунде самолеты должны были взлететь и сбить эти самолеты? Не должны были из Бостона долететь. Почему?» Звонишь самому высокому чину Пентагона, он говорит: «Я не могу ответить на этот вопрос». Поэтому тяжело, когда ты чувствуешь себя профессионалом и ощущаешь бессилие из-за того, что профессионально ты не можешь дать оценку какому-то событию или какому-то факту.
И.Воробьева
―
Полминутки.
Т.Фельгенгауэр
―
Полминутки. Тогда наш традиционный последний вопрос: Над каким решением вы сомневаетесь сейчас?
В.Сухой
―
Решение практически принято. Я хочу написать книжку наконец-то. Всегда журналисты… я там 15 лет прошлялся по этой Америке, объездил 43 штата. Хочу написать, это все лежит в коробках на даче. Как всегда мы привозим туда эти НРЗБ, они там так и лежат. Каждый понедельник ты говоришь, что начну. Хочу я все-таки написать, потому что, когда я только приехал и пришел, мне сказали: «Напиши про бордели Лас-Вегаса». Я сказал: «Я не для того там работал, чтобы написать про бордели Лас-Вегаса». Сейчас немножко всё поменялось. Хочу все-таки собрать и написать эту книжку. Надеюсь, что все-таки это решения свое я приму окончательно и эту сделаю.
И.Воробьева
―
И после этого придете к нам в эфир рассказывать про книжку.
Т.Фельгенгауэр
―
Но это будет такая книжка, после которой еще какое-то количество молодых людей захотят стать журналистами-международниками именно американистами.
В.Сухой
―
Да и припрутся откуда-то там… из Калмыкии…
Т.Фельгенгауэр
―
Будет поступать в МГИМО…
А.Венедиктов
―
Да, штурмовать…
Т.Фельгенгауэр
―
А вы будете их отговаривать, чтобы они были журналистами.
В.Сухой:Все мерзостно абсолютно, некуда голову приклонить, но я уверен, что все по спирали, все вернется
И.Воробьева
―
Просто в мастер-классе рассказывать, что «ребята, зря вы третий раз поступаете…». Хотя, более-менее, к тому времени уже и не зря будет.
В.Сухой
―
А может быть, да.
И.Воробьева
―
Может быть. В этом смысле, конечно, хочется верить в лучшее.
В.Сухой
―
«Надежды маленький оркестрик…»
И.Воробьева
―
Да, хочется верить так же, как и наш гость. Спасибо большое! Сегодня в программе "Разбор полета" был журналист-международник Владимир Сухой. Спасибо большое!
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо большое!
В.Сухой
―
Спасибо вам огромное.