Алексей Кортнев - Разбор полета - 2016-02-08
08.02.2016
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева – сегодня я таком порядке я нас представлю, да, это нестандартно – Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр…
И.Воробьева
―
Здравствуйте, Татьяна Фельгенгауэр.
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте, Ирина Воробьева.
И.Воробьева
―
Мы, конечно, с большим удовольствием представляем нашего сегодняшнего гостя. Это очень известный человек: российский музыкант, актер, лидер группы «Несчастный Случай». Здравствуйте!
А.Кортнев
―
Добрый вечер!
И.Воробьева
―
У нас есть традиционный вопрос, которым мы начинаем все программы "Разбор полета". Это вопрос о самом тяжелом решении, самом трудном, самом сложном, которое вам приходилось в жизни принимать.
А.Кортнев
―
Таких решений было, наверное, несколько. Но первым из них и самым оказавшим влияние на мою дальнейшую жизнь, было решение об уходе с механико-математического факультета, когда выбор артистической и музыкантской профессии. Причем мне пришлось этот уход совершать через сумасшедший дом, получение всяких справок…
И.Воробьева
―
«Белых билетов».
А.Кортнев
―
«Белых билетов» и так далее. И тогда это было, действительно, мучительно, потому что я понимал, что я очень…не подставляю, нет – я обрекаю на терзание своих родителей – маму и папу, - которые представляли, конечно, совсем другой мою судьбу - такую, научную, может быть и музыкальную. Ну вот, как Сергей Никитин или Александр Суханов, то есть с дипломом в кармане…
Т.Фельгенгауэр
―
Образцы другие были, да, видимо, для подражания.
А.Кортнев
―
Нет, почему? У меня были вполне эти образцы. Я очень люблю этих людей и как раз воспитывался именно на их музыке. Но я просто уже не мог – всё! – на мехмате учиться больше, потому что меня совершенно захватила другая стихия.Потом были, я вам честно скажу, решения уже касающиеся именно личной, интимной жизни, не менее мучительные и не менее… ну всё, мучительные – достаточное определение. Но они не так интересны публике, потому что они, в общем, ничего по большому счету не изменили.
И.Воробьева
―
У нас просто не та программа.
Т.Фельгенгауэр
―
По-моему, Михаил Сергеевич Горбачев первым делом сказал: «Самое важное решение в моей жизни – это то, как я выбрал себе жену. Больше никаких важных решений… Вот это было самым главным, над которым я дольше всего сомневался».
И.Воробьева
―
Нет, самым важным по итогам. А если возвращаться к истории ухода из МГУ, что было самым тяжелым в этом решении? То есть понятно, что родители расстроились и понятно, что там забрали бы в армию. А что за история с сумасшедшим домом? Что, пришлось вставать на учет или что? Как это происходило-то тогда и сейчас, наверное, происходит?
А.Кортнев
―
Я притворился сумасшедшим, ну не сумасшедшим, а как-то намекнул штатному психологу Московского университета – есть такая должность в МГУ – что у меня была якобы попытка суицида. А это, как мне объяснили старшие товарищи, достаточное основание и необходимое для того, чтобы… Но я, поскольку был тогда уже довольно «размятый», как говорят в театральной среде, актер, то я, очевидно, так ему намекнул, что меня сунули в буйную палату на две недели.
И.Воробьева
―
О боже!
А.Кортнев
―
Да, в суицидную палату буйную. Привязывали к кровати, кололи галоперидол – там, вообще, все дела….
И.Воробьева
―
Был риск вообще не выйти оттуда, честно признаться.
А.Кортнев
―
Меня родители вынули через главного психиатра города Москвы.
И.Воробьева
―
Обалдеть!
А.Кортнев
―
Да. Я перестарался просто. Впрочем, понимаете, сейчас я об этом рассказываю без сожаления. Это был чрезвычайно интересно, рискованно, но интересно.
Т.Фельгенгауэр
―
А страшно?
А.Кортнев
―
Страшно, конечно, очень было. То есть первая ночь особенно в «дурке» - это ужасно страшно. Но, во-первых – я просто уж объяснюсь тогда – я все-таки потерял два месяца, а не два года, потому что я в этот момент уже очень напряженно работал. Мы очень много чего делали: писали, ставили спектакли и так далее. И я понимаю, что я мог бы, конечно, отдать долг с автоматом в руках своей родине, но, я думаю, что эффективнее я отдавал его в Москве, гораздо эффективнее. А во-вторых, это был безумно интересный экспириенс. То есть, есть сотни тысяч парней, который расскажут вам о том, как они служили, но вряд ли найдется десяток, который расскажет, как сидел в суицидной палате в Кащенко со всеми делами…
А.Кортнев: Первая ночь особенно в «дурке» - это ужасно страшно
Т.Фельгенгауэр
―
Да уж, это, по крайней мере, первый раз. Хотя мы кое-что про это тоже…
А.Кортнев
―
Подозреваю, что многие могли бы про это рассказать.
Т.Фельгенгауэр
―
Немного все-таки какие-то обрывки рассказов у нас были, потому что у нас был Зураб Кекелидзе, глава института Сербского у нас был, в нашей программе.
А.Кортнев
―
Но, знаете, это человек, стоящий по другую сторон двери с замочком, с треугольным ключиком.
Т.Фельгенгауэр
―
Это правда, да. Кто первый халат надел, как известно, тот и доктор.
А.Кортнев
―
Тот и доктор, это правильно.
И.Воробьева
―
Честно скажем еще, что некоторые гости явно скрывают что-то.
Т.Фельгенгауэр
―
Сейчас тонкий лед. Потому что к нам никто не придет, если вы так относитесь к нашему гостю.
И.Воробьева
―
Я просто подозреваю, что не все так гладко было в их жизни. Мне кажется, что это та самая программа, где надо все рассказывать: что было, что будет…
А.Кортнев
―
Чем сердце успокоится. Итак, что еще вас интересует?
И.Воробьева
―
Ой, нас много чего интересует. Хорошо, к тому времени, как вы поняли, что на мехмате вы уже не можете учиться, к тому времени у вас уже была карьера фактически. Ну такая… уже студенческий театр, группа, КВН - всё. Фундамент. В телевизоре вы уже были или нет?
А.Кортнев
―
КВН начался чуть попозже.
И.Воробьева
―
Но это была команда МГУ, несмотря на то, что вы уже не учились там.
А.Кортнев
―
Да-да. Но я был с университетом связан еще лет 15, наверное. Я работал музыкальным режиссером студенческого театр МГУ, потому что я имел право считать себя не студентом, конечно, но сотрудником, скажем, Московского университета, а именного его ДК части – Дома культуры.Я не могу сказать, что была какая-то карьера. Мы, конечно, уже начали как-то выступать, что-то петь, играть в спектаклях, но за стены студ-театра вышли, наверное, только лет через 8-9, то есть где-то в начале 90-х годов.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть это такое увлечение абсолютно обыкновенное для многих студентов, которое переросло внезапно в целую жизнь.
А.Кортнев
―
Я бы исключил слово «внезапно» из этой цепочки.
Т.Фельгенгауэр
―
А если не внезапно, отчего же просто не идти в театр или еще куда-то, на эстрадное отделение?
А.Кортнев
―
Вы понимаете, я родился и вырос в семье так называемой технической интеллигенции, и образцами моими для подражания, как я уже говорил вначале, были в основном люди, которые получили техническое образование и стали петь, выступать. И мои родители пели исключительно эти песни. Ну не исключительно, но 90%...
А.Кортнев: Я родился и вырос в семье так называемой технической интеллигенции
Т.Фельгенгауэр
―
В основном.
А.Кортнев
―
Да, в основном. И мне это представлялось наиболее логичным путем. Притом, что самое интересное, у меня в ближайшей родне есть профессиональные актеры – в двоюродной. Но вот эта дорога меня совершенно не привлекала, потому что я знал с младых ногтей, что я буду математиком – теоретиком, прикладником – и при этом буду чего-нибудь сочинять. Потом это поменялось, но… еще раз повторю: я об этом совершенно не жалею, потому что в результате я учился и дружил с людьми из МГУ, а не из театрального училища.
И.Воробьева
―
Слушайте, а откуда вы уверены, что вы сможете заработать денег на жизнь, откуда?
А.Кортнев
―
Вот! И это был основной пункт, по которому меня мои родители и не то что стыдили, но говорили: «Окстись! Открой глаза, подумай…». И я понимаю, что они из-за этого страшно переживали, потому что в той системе и экономической и вообще системе ценностей до развала Советского Союза, я бы, конечно, захлебнулся. То есть это – в дворники и сторожа, как писал Гребенщиков, надо было идти – по тому, пути, который выбрал. И именно это моих маму-папу так мучило. Но они не учли одного – что этот строй развалился. И эта система ценообразования рухнула. И я через пару лет после окончания сумасшедшего дома стал зарабатывать денег больше, чем мой отец, ученый секретарь отделения академии наук Российской Федерации.
И.Воробьева
―
Но вы ж тогда не знали этого.
А.Кортнев
―
Я не знал, но я был юн, мне было по фигу, потому что, потому что мне главное было - заниматься своим делом. Я даже не буду вам врать, я не был уверен… сейчас мог бы сказать, что я был уверен, что выбьюсь и заработаю. Ничего подобного. Я был уверен, что меня всегда спасут мои папа и мама, потому что они очень хорошо зарабатывали, я вырос в чрезвычайно обеспеченной семье. Потому что я бы такой абсолютных иждивенец, и решил, что, а-а, как-нибудь! И так и вышло.
Т.Фельгенгауэр
―
А были развилки, когда вы чувствовали, что надо все-таки как-то определиться: музыка или театр, а театр – в каком виде – или нет?
А.Кортнев
―
Нет, таких развилок, на мой взгляд, вообще не бывает, потому что музыка и театр – это одно и то же. Ну я же не виртуоз-исполнитель, то есть я не скрипа, не балалаечник. Я выхожу и своим телом и ртом чего-то транслирую людям, а это то же самое, что и театр.
А.Кортнев: Я не был уверен в заработке. Я был уверен, что меня всегда спасут мои папа и мама
Т.Фельгенгауэр
―
Но в какой-то момент может занести куда-нибудь и актерство может стать основным, или лицедейство какое-то – может быть, такое слово…
А.Кортнев
―
Танечка, вы знаете, я достаточно много чего поиграл, хотя меньше, чем мне хотелось бы, признаюсь честно.
Т.Фельгенгауэр
―
Но не захватило.
А.Кортнев
―
Нет, почему? Очень даже захватило. Я вот в театре играть ужасно люблю. Например, в кино сниматься – меньше. Хотя у меня больше 50 картин за плечами.
Т.Фельгенгауэр
―
А почему? В театре контакт другой?
А.Кортнев
―
Да, совершенно верно. В театре контакт, в театре все очень живо, в театре люди живые.
Т.Фельгенгауэр
―
Я видела вас на сцене.
А.Кортнев
―
Ну и как?
Т.Фельгенгауэр
―
Хорошо, мне понравилось.
А.Кортнев
―
Понравилось? Ну вот, а чего же вы спрашиваете тогда.
И.Воробьева
―
Слушайте, тут вопросы задают моих друзей, а мне, честно говоря, очень интересно. Вы меня ради бога простите за этот вопрос: А вы за какую команду болеете в футболе?
А.Кортнев
―
За сборную Российской Федерации.
И.Воробьева
―
То есть ни «Спартак», ни ЦСКА, ни «Динамо».
А.Кортнев
―
Вообще меня не интересуют они ни в малейшей степени.
И.Воробьева
―
Хорошо. Ну вы извините, для меня та песня – это гимн практически…
Т.Фельгенгауэр
―
Это ужасно там, про Московский Спартак. Это вечно мне что-нибудь припомнить, поставить, чтобы я послушала лишний раз.
А.Кортнев
―
Эта песня, конечно, такая… Но это очень забавно. Во-первых, я не понимаю, почему нас до сих пор еще не побили, потому что мы ее поем в самых разных обстоятельствах и на всякий частных вечеринках. Как-то раз, я помню – ой, совсем недавно, это было смешно, прямо перед Новым годом – был Новый год…
И.Воробьева
―
Корпоратив.
А.Кортнев
―
Да. И мне говорят: «Обязательно «Снежинку» спойте, только ни в коем случае не пойте про «Спартак», потому что буде его хозяин, известный очень человек. И любезнейший организатор этой вечеринки, он же ее спонсор, сказал: «А давайте споем что-нибудь другое». Я говорю: «Ну что?» А я уже на сцене стоял в этот момент. Я говорю: «А как я могу без «Спартака»?» Он говорит: «Ну спойте: «Я кладу на Мадридский Реал». Да, отлично! В размер укладываемся. Я тут же сочинил какую-то к этому рифму.
Т.Фельгенгауэр
―
А я помню, у нас бы новогодний эфир, который мы вели как раз с Ирой и с Машей Гайдар. И мы вставили в новогодний эфир эту песню. И примерно после второго куплета Маша судорожно прошипела: «Кажется надо уводить песню, потому что дальше там про жидов».
А.Кортнев
―
Но там же очень ласково.
Т.Фельгенгауэр
―
Там не только про жидов. Там в принципе все про Москву очень ласково, нежно и по делу. Так что нет, все хорошо, просто реакцию песня вызывает… сколько уже вы ее исполняете… А не надоедает?
А.Кортнев
―
Конечно, надоедает, естественно.
Т.Фельгенгауэр
―
А вот как принять решение, что «всё, с этой песней покончено, ее мы больше не поем»?
А.Кортнев
―
Для этого должны быть совершенно другие причины. Она или должна перестать пользоваться спросом или стать неактуальной или начать противоречить какому-нибудь внутреннему чувству – эстетическому или этическому. А категория «надоела» у артистов, извините, не существует. То есть, существует…
Т.Фельгенгауэр
―
То есть заставлять себя надо?
А.Кортнев
―
Конечно. Ну а как вы думаете? Какой-нибудь великой народной Советского Союза было выходить каждый вечер… ну не каждый – раз в неделю выходить, играть там… Турандот, например, десятилетиями. А каково, извините, нашим коллегам в Америке на Бродвее было играть в течение 30 лет мюзикл «Кошки»? Причем есть люди, которые играли без замен все это время.
И.Воробьева
―
О боже!
А.Кортнев
―
Это не исполнители главных ролей, но есть люди, скажем, из кордебалета и хора, которые сыграли… Насчет 30 – это я сейчас загнул. Там не 30, там было какое-то нечеловеческое… Ох, я сейчас боюсь соврать – 30 тысяч спектаклей, по-моему, то есть там какое-то дикое совершенно… Нет, это еще больше получается, извините.
Т.Фельгенгауэр
―
Я помню, как мы в этой же программы говорили с Марком Анатольевичем Захаровым, и я его спросила, когда перестанут показывать «Юнону и Авось».
А.Кортнев
―
Да, да. Когда перестанут люди ходить никогда.
Т.Фельгенгауэр
―
Видимо, никогда. Да это просто история про спектакль, который теперь живет своей собственной жизнью.
А.Кортнев
―
Совершенно верно. У нас такой собственной жизнью живет спектакль «День радио». Мы его пытались отменить 5 лет назад, 10 лет назад. Сейчас уже идет 16 или 15-й сезон заканчивается.
И.Воробьева
―
С другой стороны, что касается этого спектакля – я ходила, - мне кажется, я бы еще сходила, правда, честное слово. Есть такие вещи, которые… ну как фильмы – ты же некоторые фильмы пересматриваешь. Точно так же и спектакли и песни переслушиваешь.
А.Кортнев
―
На самом деле это касается как раз всего творчества, мне кажется, «Квартета И», и, кстати, того фильма, который сейчас вышел… выходит на экраны.
И.Воробьева
―
«День выборов -2».
Т.Фельгенгауэр
―
18 февраля, по-моему, в кино уже можно посмотреть.
А.Кортнев
―
В чем прелесть, на мой взгляд, работы ребят помимо того, что это остроумно, смешно, неожиданно – они настолько точно и тонко работают с текстом, что эти фильмы обретают свою настоящую жизнь потом на диске. Вот не в кино – в кино – это тоже замечательно; я призываю все пойти в кино и посмотреть на большом экране – но все равно вы обречены на то, что потом купите DVD и будете его прокручивать, чтобы прослушивать диалоги, потому что в них находится цимес этого всего. И пока ты не выучишь наизусть, ты будешь пересматривать, пересматривать и пересматривать.
Т.Фельгенгауэр
―
Про театр можно спросить? Это стандартная история в программе "Разбор полета", особенно когда мы пересели в новую студию маленькую и не видим друг друга. Когда нет реакции ожидаемой от публики, тут как принять решение: просто продолжать, не обращать внимания…
А.Кортнев
―
Это вы о чем? Об исполнении песни, в театре?
Т.Фельгенгауэр
―
Да, в театре, когда…
А.Кортнев
―
Вы знаете, вы сейчас задаете вопрос об основах актерского мастерства. Потому что, человек неуверенный в себе, плохой артист начинает плюсовать, что называется, начинает жать, начинает торопиться, начинает корчить рожи, чтобы как-то привлечь к себе внимание, если нет реакции. Нормальный артист, он продолжает гнуть свою линию, проживая внутреннюю жизнь и внешнюю своего героя и или добивается успеха, или, бывает, с позором выгнал вон.
А.Кортнев: Плохой артист начинает плюсовать, что называется, начинает жать, начинает торопиться, начинает корчить рожи
Т.Фельгенгауэр
―
А на концерте?
А.Кортнев
―
То же самое.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот вы выступаете с группой «Несчастный Случай», и чувствуете, что ничего в обратную сторону не происходит?
А.Кортнев
―
Смотрите, такое бывает только на корпоративах. Такое бывает, действительно. Потому что на концертах, где люди купили билеты, пришли в зал, такого не бывает, потому что они знают, куда они идут, они заплатили деньги, они, в общем, уже заранее довольны. На корпоративах такое бывает.Поэтому, кстати, я неоднократно говорил, что, на мой взгляд, корпоративы, причем, чем они более противные, чем более пьяная и незаинтересованная в тебе публика, тем это полезнее. Это чрезвычайно полезный урок для уже состоявшихся артистов. Потому что ты оказываешься в ситуации новичка, когда ты вынужден привлечь к себе внимание и объяснить, почему ты интересней водки и оливье. Это то, что новобранец объясняет просто – почему он вообще интересен. Он выходит на публику, которая его не знает, и всячески демонстрирует, насколько он хорошо. И вот, когда ты оказываешься где-нибудь в бане, где накрыты столы и уже перед тобой выступала группа «ВИА Гра», то тебе нужно совершить некий трюк, чтобы привлечь внимание той публики, которая тебя пригласила. Некоторые этим пренебрегают, манкируют.
И.Воробьева
―
Ну вот, я хотела спросить: может, ну его на фиг?
А.Кортнев
―
Нет, не ну его на фиг. Это так же на фиг, как перестать заниматься зарядкой. В принципе ну его на фиг, конечно. Но если ты хочешь быть в форме, то не «ну».
И.Воробьева
―
Тоже решение.
А.Кортнев
―
И потом, еще, знаете, есть такое понятие, как тщеславие. Я человек очень тщеславный, я должен победить любую аудиторию. Кто бы передо мной не сидел, я должен обиться расположения. Если в тебе нет этого чувства, ты долго на сцене не простоишь.
И.Воробьева
―
А если вернуться в начало 90-х. С Валдисом Пельшем вы в институте познакомились, насколько я понимаю.
А.Кортнев
―
В университете.
И.Воробьева
―
В университете, да. А дальше у вас по жизни появляются какие-то другие люди, например, Игорь Угольников и так далее. Как вы выбираете людей, с которыми вы… ну, например, будете делать шоу или еще что-нибудь? По какому принципу? То, что они талантливые или талантливее вас, или вам с ними интересно? Взаимопонимание…
А.Кортнев
―
Все правильно. То есть все эти качества как-то подспудно учитываются на подсознательном каком-то уровне. Я могу сказать точно, что я сначала начинаю работать с человеком, потом выясняется, получится или не получится. То есть я никогда априори не готов сказать нет, то есть, наоборот – сейчас очень коряво выразился! – априори всегда готов сказать да, давайте попробуем, а там поживем – увидим. Так же было у нас и с Игорем, с которым у нас блистательные, прекрасные дружеские отношения, я имею в виду Угольникова. Потому что мы же с ним проработали совсем недолго. Мы сделали вместе только три передачи, а потом разошлись, оставшись друзьями просто потому, что мы по-разному видели эту программу.
Т.Фельгенгауэр
―
А быстро вы понимаете, что это не ваш человек и надо принимать решение о расставании?
А.Кортнев
―
Иногда быстро, иногда чудовищно медленно. Иногда бывает, что я вдруг расстаюсь с человеком, с которым проработал десять лет вместе. Но, правда, такое бывает очень редко. И вообще, сейчас мы уже говорим о некоторых абстракциях, потому что, скажем, в «Несчастном случае» со мной работают люди, с которыми я… то есть с двумя из них мы работаем вместе 32 года, с одним – 20 лет, с басистом нашим лет, наверное, 12, с барабанщиком- 4.
И.Воробьева
―
То есть постоянный, в общем, такой…
А.Кортнев
―
Да. Наш гитарист Митя, который 20 лет играет, он считается молодой в команде.
Т.Фельгенгауэр
―
Я перестаю переживать из-за того, что я 15 лет работаю на одном и том же месте. Я буду делать вид, что я работаю в группе «Несчастный Случай».
А.Кортнев
―
Нет, ну а зачем из-за этого переживать? Пожалуйста. Надо стать перкуссионистом и работать… Кто только не работал перкуссионистом!
Т.Фельгенгауэр
―
Ой, если что – я легко к вам приду.
А.Кортнев
―
Да. Например, президент финансовой компании «Открытие» Вадим Беляев, он у нас как-то раз играл на бубне целый концерт. Правда, мы все были подшофе очень сильно, но получилось очень смешно.
А.Кортнев: Президент финансовой компании «Открытие» Вадим Беляев, он у нас как-то раз играл на бубне целый концерт
И.Воробьева
―
Слушайте, а про передачу «Оба-на!», вообще, про телепроекты. Первый раз вы появились на телевидении в КВН, а дальше уже это были ваши программы. Как принимать решение, что будет в программе, что не будет в программе. И главное, вы смотрели их все, вы пересматривали, вы ругали себя за что-нибудь?
А.Кортнев
―
Я пересматриваю, когда, скажем, программа становится на крыло, когда начинается, тогда я смотрю, что получилось. Если это уже становится поток, то нет, не смотрю, не интересно. Я примерно понимаю, что там происходит. Мы сейчас делаем с моими коллегами программу на одном из небольших, но очень уютных телеканалах…
И.Воробьева
―
Ну, про добро. Да, я знаю.
А.Кортнев
―
Да, про добро. Как раз удивительно, что прямо с вашей программы, можно сказать, завтра я в 6 утра поеду снимать следующий сезон. Начинаем. Вы знаете, я на телевидении очень мало принимаю решений. То есть я принимаю решение только да или нет, согласен я или нет в этом принимать участие. Потому что я человек категорически не телевизионный. Я не люблю поточное производство. И поэтому доверяю своим коллегам. Я отказался до того, как согласиться на эту работу – программу про добро – я отказался, наверное, предложений от двадцати за 5, 6, 7 лет.
И.Воробьева
―
Почему?
А.Кортнев
―
Потому что было совершенно неинтересно вести какие-то кулинарные шоу, какие-то шоу про боксеров, еще что-то…
И.Воробьева
―
А тут про добро - зацепило.
А.Кортнев
―
Вы знаете, да. Во-первых, я понял, что это программа, которая меня не страшно обременит, то есть она не отберет время от моей группы, от театра моего и так далее – это первое. Второе: на этом телеканале собрался невероятно обаятельный коллектив – это тоже, кстати, очень больше влияние оказывает, когда с тобой просто встречаются люди, с которыми хочется сесть и выпить, например. И, более того, они это тебе и предлагают.
Т.Фельгенгауэр
―
Немедленно!
И.Воробьева
―
Теперь я многое поняла про этот канал, ребята! Вот сейчас все понятно стало.
А.Кортнев
―
Ну и третье: да, я действительно, полагаю, что такую программу нужно было сделать, и, более того, уверен, что сейчас подобный формат подхватят многие телеканалы.
Т.Фельгенгауэр
―
Если сравнивать телевидение 90-х и нынешнее телевидение, вам какое ближе, понятней? На каком хотелось бы больше работать.
А.Кортнев
―
Поскольку я сейчас опять стал работать на телевидении, я не могу его ругать.
И.Воробьева
―
Ну хорошо, этот канал не можете ругать, но вообще в целом телевидение-то, оно…
А.Кортнев
―
Ну в целом телевидение – как была дрянь, так и есть.
Т.Фельгенгауэр
―
А театр?
А.Кортнев
―
Театр – наоборот.
Т.Фельгенгауэр
―
Театр становится лучше с годами?
А.Кортнев
―
Театр не меняется с годами, он вечен. Я думаю, что он как был во времена Эсхила и Софокла, так примерно и остался.
Т.Фельгенгауэр
―
А публика меняется?
А.Кортнев
―
Тоже нет. Вы понимаете, меняется, мне кажется… Нас становится больше на планете Земля с каждым годом, на много миллионов людей становится больше, больше, поэтому нам кажется, что что-то меняется. Но на концерты и спектакли ходят все время одни и те же люди… Ну не одни и те же, но как-то устроенные одинаково. Приходят люди, которые готовы слушать и слышать, которые готовы смеяться и плакать, которые готовы заплатить большие деньги за то, чтобы войти внутрь. И так далее. То есть, есть какие-то родовые, родимые пятна у всех у них где-то на душе…
Т.Фельгенгауэр
―
Я думала, вы скажете, родовые травмы.
А.Кортнев
―
Или родовые травмы или роговые наросты.
И.Воробьева
―
Почему нет, собственно? Какая разница?
Т.Фельгенгауэр
―
Просто иногда у некоторых и них во время спектакля звонит мобильный телефон.
А.Кортнев
―
Ну это, знаете, я вам объясню: потому что раньше телефоны были шнуровые и было неудобно приходить с телефоном в театр просто, а то бы звонило бы и раньше, я вас уверяю. Нет, это не человек виноват. Просто у него появился телефон, вот он его и носит с собой. Собственно, этот телефон для того и сделали, чтобы лежать в кармане, согласитесь.
И.Воробьева
―
И звонить во время спектакля.
Т.Фельгенгауэр
―
В котором играет Алексей Кортнев.
И.Воробьева
―
Хорошо. Мы продолжим программу буквально через несколько минут. Сейчас новости на «Эхе» и у нас еще много вопросов и от наших слушателей, кстати, тоже. И призываю все больше их писать. Телефон для sms: +7 (985) 970 45 45, аккаунт vyzvon в Твиттере. Напомню, что это программа "Разбор полета", Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева. А у нас в гостях Алексей Кортнев. Вот!НОВОСТИ
И.Воробьева – 21
―
35 в столице. Продолжается программа "Разбор полета". В студии все еще Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева. У нас замечательный гость Алексей Кортнев. Я хотела про КВН спросить. КВН – это же было так давно. Это 87-й год. Но с КВН еще круче. Ладно, когда аудитория не понимает песню. А когда аудитория в зале не понимает шутку?
А.Кортнев
―
Вы знаете, с КВН… зал набит болельщиками и поэтому даже самые тупые шутки встречаются таким громом оваций и неподдельным смехом…
Т.Фельгенгауэр
―
Любой американский ситком позавидует.
А.Кортнев
―
Да, абсолютно, именно так. И сейчас я вам скажу как человек, который был в самых-самых истоках этого движения: сейчас КВН стал смешнее гораздо. То есть люди стали просто и профессиональней играть… гораздо раскрепощеннее, гораздо больше денег на это тратится, поэтому пишут гораздо лучшие авторы. Вообще, это стало индустрией, все стали понимать, как добиться смеха, что смешно, что не смешно. Поэтому сейчас хохочут даже болельщики других команд. А вот, когда играли мы, то, если играло две команды, то ровно ползала смеется, ползала не смеется или еще лучше – свистит. То есть ты понимаешь, что юмор твой, он такой, надувной, ненастоящий, поддельный. А жюри потом выносит какой-то вердикт.
Т.Фельгенгауэр
―
А как же Юлий Гусман?..
А.Кортнев
―
В общем, на самом деле, КВН – это было очень интересно, азартно. Это, вообще, для артиста и для сочинителя восхитительная совершенно школа мгновенного реагирования. Это очень полезно.
И.Воробьева
―
А тексты тогда вы еще сами писали или тоже уже авторы были?
А.Кортнев
―
Что значит «еще сами»? Я до сих пор сам пишу.
И.Воробьева
―
Нет, слушайте, ведь в КВН же пишут многие авторы…
А.Кортнев
―
Нет, тогда такой практики не было вообще, все команды писали на себя сами. Это был всего-навсего второй сезон.
И.Воробьева
―
Самое начало, еще тогда не было индустрии.
А.Кортнев
―
Да, то есть еще не было индустрии, не было ремесленников от этого дела. Сейчас, конечно, все пишут всем. То есть вплоть до того, что одни и те же авторы пишут командам-соперницам.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот здорово! Авторы песен, например, бывает так, разным группам – хиты строгают.
А.Кортнев
―
Да, и что в этом плохого.
Т.Фельгенгауэр
―
И нормально. Ничего личного, только бизнес.
И.Воробьева
―
Но зато будет две песенки или три…
Т.Фельгенгауэр
―
Слушайте, а на сцене хочется иногда уйти в импровизацию в кавээновском стиле?
А.Кортнев
―
Конечно. Вы знаете, на самом деле – вот вы говорите, в кавээновском стиле, - в КВНе импровизация бывает только в одном конкурсе. А так: домашнее задание, музыкальный конкурс, разминка и прочее…
Т.Фельгенгауэр
―
Разминка.
А.Кортнев
―
Вот в разминке, вот я ее и назвал импровизацией. В театре-то и в музыке импровизации гораздо больше, потому что ответственности гораздо меньше. Ты же ни с кем не соревнуешься.
Т.Фельгенгауэр
―
Тут главное – чтобы тебя партнеры по группе или по сцене поймали.
А.Кортнев
―
Верно. Поэтому партеры подбираются долго и очень тщательно, и потом ты с ними и играешь всю оставшуюся жизнь.
Т.Фельгенгауэр
―
А бывало так, что не ловили вашу шутку?
А.Кортнев
―
Бывало, да, конечно, бывало.
Т.Фельгенгауэр
―
Тут, что надо сделать? Вы как обычно из такой ситуации выходите?
А.Кортнев
―
Продолжаешь дальше играть спектакль по написанному, и всё.
И.Воробьева
―
Ничего не было.
Т.Фельгенгауэр
―
У нас тоже вот парное ведение, и у нас тоже бывает иногда небольшой…
А.Кортнев
―
Конечно, да.
Т.Фельгенгауэр
―
Все как по написанному, Ира.
И.Воробьева
―
А молчала – не поймала.
А.Кортнев
―
У нас бывают случаи замечательные совершенно. Хотя мы играем уже «Радио» 15 лет, «Выборы» - 13, соответственно. Когда чего-нибудь ляпнешь такое, неожиданное, и никто не может дальше говорить на сцене, потому что все в раскол уходят секунд так на 30 просто воцаряется тишина. Зал начинает помирать со смеху в этот момент, потому что все прекрасно понимают, что случилось: все отвернулись и трясутся на сцене, знаете, как голова собачки…
А.Кортнев: Ляпнешь что-то, неожиданное, и никто не может дальше говорить на сцене, потому что все в раскол уходят
И.Воробьева
―
На машине.
А.Кортнев
―
В машине, да, на торпеде. И в общем, это бывают самые счастливые спектакли, когда кому-то кого-то удалось расколоть до того, что тот не мог дальше продолжать.
И.Воробьева
―
Обычно в этом жанре у нас выступают новостники, которых колют те, кто находится в студии, потому что новостник читает какую-нибудь несмешную новость, но все ржут в студии, и новостник начинает колоться страшно совершенно. Это страшно.
А.Кортнев
―
Собственно, с этого начинается спектакль «День радио» - ровно с такой сцены.
Т.Фельгенгауэр
―
Да-да. Это правда, про нас немножко.
И.Воробьева
―
Не немножко, нет, не немножко, потому что кто-то у нас даже пытался поджечь бумажки. Я хотела про рекламу спросить. Как вы вообще в рекламный бизнес-то попали?
А.Кортнев
―
В рекламных бизнес я попал в силу знания английского языка. Поскольку в начале 90-х или даже в конце 80-х годов, собственно, на рынок российский пришли рекламные компании и просто появилась коммерческая реклама в стране, то копирайтеров, трейдеров, а также визуалайзеров и мерчендайзеров набирали черт знает из кого, то есть просто из «кто хочет, тот и стал» типа. И я в первых рядах пришел в качестве сочинителя в большое сетевое агентство. И там сразу начал сочинять и учиться, потому что нас заставляли на работе смотреть часами всякие научные пособия, в основном видео в видеовиде – можно же так сказать?
Т.Фельгенгауэр
―
В видеоформате.
А.Кортнев
―
Браво! В Видеоформате. И в общем, как-то мы обучались под руководством всяких западных товарищей.
И.Воробьева
―
А сочинять – в смысле, что сочинять? Как вы это делали?
А.Кортнев
―
Первое объявление я сочинял для газеты. Я помню, какие-то чипсы рекламировал типа «Лейс» или что-то. Ой, извините… ну, какие-то...
Т.Фельгенгауэр
―
Да ничего… чипсы.
А.Кортнев
―
Я помню, я страшно старался и даже приплел цитату из Высоцкого: «Небось картошку все мы обожаем, когда с сольцой ее намять». Мне сказали, что все-таки это too much. Высоцкого давайте отставим, но в целом вы приняты на работу.
Т.Фельгенгауэр
―
Слушайте, а про английский язык. Переводить мюзиклы – это же вообще отдельный мир, по-моему.
А.Кортнев
―
Да.
Т.Фельгенгауэр
―
Как тут?
А.Кортнев
―
Клево, очень нравилось.
Т.Фельгенгауэр
―
Как же так получилось первый раз? Ну неужели только тоже от знания английского?
А.Кортнев
―
И от знания английского и от того, что я довольно много писал песен. На самом деле первую свою адаптацию мюзикла я сделал очень и очень давно для театра под руководство Гриши Гурвича, когда он еще был жив. И назывался этот театр «Летучая мышь», и располагался в учебном театре ГИТИС. И у Гришки были прекраснейшие спектакли, и мы очень с ним дружили. И он меня попросил сделать адаптацию мюзикла «Кордебалет» - A Chorus Line. И этот спектакль вышел уже после его смерти, к сожалению великому. И недолго продержался. Театр развалился – ну, поскольку он был его просто единственный и единоличный лидер, и без него он загнулся. И поэтому, когда какие-то знакомые моих знакомых предложили попробовать мне перевести «Иствикские ведьмы», я был уже готов, сказал: «А давай!» - и с этого всё…
Т.Фельгенгауэр
―
Легкое было решение.
А.Кортнев
―
Про Иствикские – очень легкое. Я мучительно потом соглашался на «Мамма Мия!». То есть я сделал «Иствикские ведьмы», потом – «Cats». И после «Cats», когда я прочитал тексты группы АВВА поле Томаса Элиота, я сказал: «Ну ребята, давайте возьмем какого-нибудь… Хотите, я вам сына своего позову, он переведет?» - «Нет, что ты! Это будет очень хорошо». Меня послали в Лондон смотреть «Мамма Мия!» я посмотрел два раза «Мамма Мия!», совершенно влюбился в эту постановку. И уже со скрежетом зубовным перевел все это на русский язык, пытаясь придать какой-то смысл аббовским текстам.
И.Воробьева
―
Слушайте, а когда ваши какие-то тексты рекламные или песни к телепередачам звучат из каждого утюга…
А.Кортнев
―
Но они уже давно не звучат.
И.Воробьева
―
Но тогда же звучали. Не дергалось ничего?
А.Кортнев
―
Совершенно ничего не дергалось. Я просто понимал, что каждое это звучание приносит мне пару центов.
И.Воробьева
―
Слушайте, а когда вас начали узнавать на улице?
А.Кортнев
―
Про узнавание на улице у нас была очень смешная история. Нас когда-то давным-давно позвали выступить в программе «Взгляд» ночью с песней «Оставьте меня». Это была длинная очень забавная история. Инициатором все этого был Юрий Бершидский, музыкальный редактор программы «Взгляд». И вот мы пришли на нее. Мы с трудом записали фонограмму, не с первого раза у нас это получилось. У нас до этого не было… были, но какие-то совсем дрянные, а тут дали студию. Мы кое как записались, потому что мы вообще не умели этого делать абсолютно. Пришли. Снялись в этой программе.И на следующий день… А мы в те годы репетировали каждый вечер, то есть мы каждый вечер встречались в студенческом театре обязательно часов в шесть вечера, без выходных, без перерывов. И вообще, я когда-то потом подсчитал, что мы с ребятами лет десять виделись каждый день. Потом постепенно прошло. Включая отпуска… вообще, всё. И на следующий день, когда мы встретились – Валдис, Паша Мордюков – наш саксофонист, Сережа Чекрыжов, я – мы сказали: «Ну что, ну чё, ну как, вообще?» И потом все друг другу признались, что сделали одно и то же: оделись так же, как были одеты вчера в кадре и поехали ездить в метро, так… заглядывая искательно в глаза.
А.Кортнев: Мы кое как записались, потому что мы вообще не умели этого делать абсолютно
Т.Фельгенгауэр
―
Вы меня не узнаете?
А.Кортнев
―
Ничего не напоминает вам эта курточка? Но как-то никого не узнали. И когда стали узнавать, я не помню, честно. Это было уже очень давно, поэтому стерлось из памяти совершенно.
Т.Фельгенгауэр
―
Но вы спокойно относитесь, когда к вам люди подходят?
А.Кортнев
―
Абсолютно спокойно. Они это делают не часто.
Т.Фельгенгауэр
―
Не часто?
А.Кортнев
―
Ну я не Кержаков и не Муслим Магомаев, я не так бешено любим нардом. Меня узнают, но смотрят достаточно отстраненно.
И.Воробьева
―
Я сейчас пыталась поймать себя на мысли: помню ли я, как выглядит Кержаков. Вот как выглядит Кортнев я помню, а как Кержаков – нет.
А.Кортнев
―
Ну я просто привел неудачный пример. Надо было из ЦСКА кого-нибудь назвать
И.Воробьева
―
Точно!
Т.Фельгенгауэр
―
Ты отличишь одного Березуцкого от другого?
И.Воробьева
―
Конечно, дорога! Ну, конечно.
Т.Фельгенгауэр
―
Я вот Комбаровых - не очень.
И.Воробьева
―
Слушайте, я хотела спросить про вашу гражданскую позицию, про вашу всю эту деятельность, особенно про партию «Гражданская сила». Как вы там оказались?
А.Кортнев
―
Она еще существует, эта партия?
И.Воробьева
―
В каком-то виде.
А.Кортнев
―
Я, честно говоря, про нее не слышал очень давно. Расскажу как. Мы очень близко дружили и дружим с Наташей Барщевской. Это наша просто прекрасная подружка. А поэтому очень хорошо знакомы с ее родителями. Ее родитель нас позвал с Аминой в общественный совет партии «Гражданская сила», рассказал о том, что это будет очень хорошо и правильно. И мы пошли. И я даже написал гимн для этой партии. Не знаю, существует он.
И.Воробьева
―
Надо послушать.
А.Кортнев
―
Я не знаю, записан он или как. Я помню, что я писал слова, даже помню, что это было во время съемок в кино «Гадкие лебеди». Я сидел в костюме весь мокрый… Но вся моя деятельность в партии «Гражданская сила» закончилась написание этого гимна и присутствием, по-моему, на первом учредительном съезде, где я ел пирожки и пил коньяк.
Т.Фельгенгауэр
―
О, это совсем неплохо, знаете ли. Все бы так недеструктивно участвовать в политической в политической жизни.
А.Кортнев
―
Ну да.
Т.Фельгенгауэр
―
А вообще в политику часто вас завлекали?
А.Кортнев
―
Нет, абсолютно не часто. Это был единственный раз. Я надеюсь, что больше не будет.
И.Воробьева
―
Потом вы выходили на митинг на проспекте Сахарова уже сами? Вы как-то с «Квартетом И», по-моему там были, нет?
А.Кортнев
―
Нет.
И.Воробьева
―
А как вы там оказались?
А.Кортнев
―
Позвали. Я не помню, как.
И.Воробьева
―
Но как-то же вы приняли решения: Я пойду на этот митинг, он оппозиционный…
А.Кортнев
―
Да, я принял, конечно, это решение, потому что я уверен, что тот митинг был правильный и полезный, и отстаивались на нем какие-то вещи, которые я совершенно искренне разделял и разделяю сейчас.
И.Воробьева
―
Я почему про «Квартет И», сказала – потому что я их просто там видела, я вспомнила, что я за сценой стояла. Но вы там исполняли песню?
А.Кортнев
―
Да.
И.Воробьева
―
А после этого, когда вы пришли на митинг, исполнили песню, обозначили свою позицию – не начались проблемы?
А.Кортнев
―
Нет, не начались. Я знаю, прекрасно, что они начались и продолжаются у очень многих людей, но все-таки у тех, кто, действительно, выражает какую-то более определенную, более деструктивную позицию. Я не протестант, я – созерцатель. И, в общем, в тех песнях, которые мы поем – я отдельно и вместе с группой – которые имеют какую-то социально-политическую окраску, в них не содержится призывов, очевидно, поэтому…
А.Кортнев: Я не протестант, я – созерцатель
Т.Фельгенгауэр
―
Но сейчас уже мы видим, что без призывов вполне себе вот так вот выйди, спой: «С нами Путин и Христос…» и черт его знает, как эти депутаты отреагируют…
А.Кортнев
―
Поем. Знаете, ближайший раз это будет в следующее воскресенье. Поем на каждом спектакле. С этой песней сейчас вообще очень тяжело, потому что ее перестали воспринимать как юмористическую абсолютно.
И.Воробьева
―
Как раз хотела спросить, да.
А.Кортнев
―
Да-да-да. То есть жизнь ея была волнообразна. Сначала эта была острая сатира и все ржали как черти, потом в какой-то момент начали бояться – я имею в виду в зале - наступала гробовая тишина, сейчас – слушают с явным одобрением: «С нами Путин и Христос…». Да, это так.
Т.Фельгенгауэр
―
У вас какое отношение? У вас же не меняется отношение к этой песне.
А.Кортнев
―
Нет.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы же не вкладывали в нее тот смысл, который сейчас видят в ней ваши зрители.
А.Кортнев
―
Нет, не вкладывали. И вот мы возвращаемся к вопросу, который, помните, прозвучал в самом начале.
Т.Фельгенгауэр
―
Да, когда надо убирать…
А.Кортнев
―
По-хорошему, она сейчас совершенно вышла из того этического поля, в котором создавалась. В общем, наверное, ее надо прикрыть. Но…
Т.Фельгенгауэр
―
Вот тут…
А.Кортнев
―
Вот тут… Ея очень хотят слушать люди. А вот песня, которая, например, у нас в «Дне радио» звучала, хохлацкая так называемая – мы убрали, просто потому что не фиг ржать. Вот. Хотя та была абсолютно аполитична, просто выходил на сцену в якобы украинском костюме, в вышиванке, в шляпе обвисшей… Я считаю, что как ни относись к российско-украинскому конфликту, хихикать над ним нечего, над этим народом сейчас. Поэтому эту песню мы убрали из программы. Путина с Христом – пока нет, но я думаю об этом.
Т.Фельгенгауэр
―
Вопрос: Над каким решением вы сомневаетесь сейчас?» Я на самом деле, обратила внимание, я была недавно на концерте группы «Ногу свело», когда у нас началось это обострение с Турцией. Я все ждала, когда они споют эту свою песню «Идем на Восток», где «снова идут на войну Петербург и Стамбул». Я думаю: как сейчас вот, наверное, прямо в жилу будет песня – не спели! Сказали, что сознательно. Решили, что зачем? Не тот момент.
А.Кортнев
―
Я абсолютно уверен в том, что это прерогатива автора.
Т.Фельгенгауэр
―
Безусловно.
И.Воробьева
―
Еще про одно ваше решение. В 13-м году видела обращение, направленное против гомофобии. Зачем это, что это было?
А.Кортнев
―
Вы сейчас про гомофобию или про мое обращение?
И.Воробьева
―
Нет, про ваше обращение. Зачем нам гомофобия – этим вопросом мы задаемся часто достаточно у нас на «Эхе», спрашиваем, зачем все это происходит? Зачем вы решили, что нужно это сделать, зачем это сделали?
А.Кортнев
―
Я это сделал просто потому, что ко мне обратились. Я опять же по своей инициативе я не организовал ничего подобного, но просто мне отвратительна гомофобия как любая фобия, направленная на меньшинство любое, будь то национальное или по цвету волос, цвету глаз или по половым пристрастиям. Мне это отвратительно абсолютно. Я об этом и сказал. Мне кажется, что настоящим сильным мужикам, им именно западло, извините за такой оборот, заниматься вот этим – унижать слабых. Западло. И я могу это произнести тысячи раз, если об этом зайдет речь, как она зашла сейчас.
И.Воробьева
―
Но наверняка же обращаются по другим поводам или нет? Ну не знаю… выступить против политзаключенных или в свете конфликта….
А.Кортнев
―
Я играл неоднократно в поддержку политзаключенных.
И.Воробьева
―
Как вы решаете, что «сейчас я буду участвовать, а сейчас не буду участвовать»? Потому что вас эта тема волнует или нет?
А.Кортнев
―
Я вам скажу как. Я смотрю в свой календарь и вижу, что если вечер свободный, то я буду участвовать, если он занят, то не буду участвовать.
Т.Фельгенгауэр
―
А приходилось ли отказывать людям, которые обращались с просьбой поддержать ту или иную тему, тот или иной проект?
А.Кортнев
―
Вы знаете, практически ни разу… Ну я отказываюсь ходить на телевизионные шоу, например, регулярно. Меня зовут каждую неделю в какое-нибудь из… Но я никогда не делают это так: «Ах, отстаньте! Вы мне противны». – «Вы знаете, я занят, я не могу к вам прийти». То есть, скажем так, если я даже очень отрицательно отношусь к шоу, которое снимается на каком-нибудь из федеральных каналов, я не хочу оскорблять редактора, какую-то девочку, которую наняли за 3 тысячи рублей, посадили на телефон и она дрожащим голосом звонит, уговаривает людей приходить. Мне стыдно ее оскорбить.
И.Воробьева
―
Вот это: «Вы сурковская пропаганда! Как вам не стыдно! Никогда в жизни!»
А.Кортнев
―
Да, но она-то не сурковская пропаганда, она нанятый работник молодой. Поэтому я этого ничего не говорю, я говорю: «Спасибо за приглашение, но я не могу – я занят. Извините». И всё.
И.Воробьева
―
А на выборы ходите?
А.Кортнев
―
На выборы? Нет, наверное, не хожу, потому что не помню, когда они были.
И.Воробьева
―
Вы ходили на митинг «За честные выборы!» - вы что, вообще!
А.Кортнев
―
Но это же было уже столько лет назад.
И.Воробьева
―
Это было в 11-м году.
А.Кортнев – В 11
―
м ходил, конечно. Я думал, еще были какие-то выборы с тех пор.
И.Воробьева
―
Да, были выборы мэра еще.
Т.Фельгенгауэр
―
Были выборы мэр, кстати. Алексей Навальный боролся.
А.Кортнев
―
А да! Я же агитировал за Лешу. И мы тоже в концерте там выступали.
И.Воробьева
―
Как агитировали за Лешу? То есть вы приняли решение: Я буду агитировать за Навального.
Т.Фельгенгауэр
―
Сейчас неожиданно признается Алексей Кортнев…
А.Кортнев
―
Почему?
И.Воробьева
―
А ты заметила: Алексей Анатольевич Навальный – Алексей Анатольевич Кортнев?
Т.Фельгенгауэр
―
Ан нет! Совпадение? Не думаю!
А.Кортнев
―
Не думаю! Да-да. Ну да, пели песни, выступали вместе с группой «Танцы минус» еще с кем-то, тоже, по-моему, на проспекте Сахарова.
И.Воробьева
―
После выборов мэра был митинг на Болотной.
А.Кортнев
―
Про митинг не знаю. Был большой агитационный митинг-концерт, он был на Сахарова.
Т.Фельгенгауэр
―
А это тоже получилось так, что к вам пришли, сказали, «не хотите ли вы поддержать кампанию Алексея Навального», и вы сказали: «Отличный парень!..»
А.Кортнев
―
Нет, я не просто сказал «отличный парень». Я делегировал полномочия принятия решения своим более политически озабоченным и подкованным товарищам по группе. У нас есть такое правое крыло в команде. Они читали документы и сказали – можно.
А.Кортнев:Я агитировал за Навального
Т.Фельгенгауэр
―
Да вы что! То есть у вас коллегиальное решение.
А.Кортнев
―
Да, всегда.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть если вдруг придет кто-то и скажет: «Слушайте, у нас такой классный агитконцерт. Там будет кандидат от "Единой России"», – вы понесете документы своему правому крылу.
А.Кортнев
―
Нет, тогда левому понесу.
Т.Фельгенгауэр
―
Хорошо, вы их понесете левому: «Вот документы, парни, играем или нет?»
А.Кортнев
―
Я боюсь, что не получится, потому что все-таки их меньшинство.
Т.Фельгенгауэр
―
Левых меньше.
А.Кортнев
―
Да.
Т.Фельгенгауэр
―
Подождите, это важный вопрос. Вы лидер группы имеете решающие право голоса?
А.Кортнев
―
Нет. У нас право вето имеет каждый из участников группы, включая техников, директора команды и так далее.
Т.Фельгенгауэр
―
Как вы умудряетесь договариваться после этого?
А.Кортнев
―
Вы знаете, вот умудряемся. Причем уже 33 года умудряемся, я вас уверяю. Но просто если не бесноваться и стоять на своем… Эти люди чрезвычайно скрупулезно подобраны, потому что наши мнения редко расходятся так, чтобы это привело к конфликту.
И.Воробьева
―
Если вы столько времени уже работаете, то, конечно. Но есть еще время… последний вопрос.
Т.Фельгенгауэр
―
Полминутки. Над каким решением вы сомневаетесь сейчас, над чем вы раздумываете?
А.Кортнев
―
Сейчас не над чем, честно говоря.
И.Воробьева
―
Над песней про Путина.
А.Кортнев
―
Нет, да ну, это такая мелочь, ну что вы? Нет, сейчас ни над чем не раздумываю.
И.Воробьева
―
Наши слушатели написали вам много приятных слов, в основном про ваше творчество, конечно же. И про тексты песен АВВА в «Мамма Мия!», в том числе. Спасибо большое! Это была программа "Разбор полета". А у нас в гостях был Алексей Кортнев. Спасибо!
А.Кортнев
―
Спасибо!