Лев Шлосберг - Разбор полета - 2015-11-09
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решение, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр, как всегда, в этой студии.
И.Воробьева
―
У нас сегодня в гостях руководитель Псковского регионального отделения партии «Яблоко», до недавнего времени депутат Псковского областного собрания Лев Шлосбрег.
Т.Фельгенгауэр
―
Долго, долго мы ждали, Лев, когда вы все-таки найдете для нас время.
Л.Шлосберг
―
Я нечасто езжу в Москву, простите.
И.Воробьева
―
Не надо! Мы видели вас в студии радиостанции "Эха Москвы"…
Л.Шлосберг
―
Было дело, было.
И.Воробьева
―
Нет, просто мы дождались, когда вы перестали быть депутатом, и у вас стало чуть побольше времени, и мы решили воспользоваться.
Л.Шлосберг
―
Так вот, оказывается, кто хотел…
Л.Шлосберг: Я не хотел сидеть где-то в деревне до 28 лет, мне нужно было уйти, отслужить, вернуться
Т.Фельгенгауэр
―
Если что - мы не прикладывали руку к тому, чтобы с вами так поступили.
И.Воробьева
―
На самом деле у нас есть традиционный вопрос в самом начале нашей программы "Разбор полета", это вопрос о самом тяжелом решении, самом трудном, самом сложном, которое вам приходилось в вашей жизни принимать. Это какое решение?
Л.Шлосберг
―
Я думаю, что это было решение, когда я в 1985 году, тридцать лет назад, весной решил уехать из Пскова работать в Себеж. Уехал из родного города для того, чтобы попытаться жить самостоятельно.
Т.Фельгенгауэр
―
А вам в тот момент, сколько было лет?
Л.Шлосберг
―
Мне было 22 года. Я закончил институт. Себеж – это непростой город. Там работало и до сих пор работает специальное профтехучилище для юношей-правонарушителей. В прошлом это была детская воспитательная колония. Потом его передали в Министерство образования, уже давно - в 64-м году. И у меня был до этого небольшой опыт работы с трудными подростками в русской спецшколе в Эстонии во время каникул. И после того, когда в Себеже в спецучилище случились волнения детей, как они сами это называли «восстание» - ну там дети такие, вполне себе подрощенные до 18-ти лет – то бюро обкома КПСС приняло решение спасать это училище с помощью свежеиспеченных выпускников псковского госпединститута (от факультета – по одному человеку).И выпускники в ужасе разбегались от этого предложения, а мне это предложение понравилось, во-первых, потому что я уже два месяца видел перед собой что-то похожее: у меня трудовая книжка выдана в этой спецшколе в Эстонии – она такая толстая, большая: половина на русском языке, половина на эстонском. И я немного уже понимал, что это за люди – дети. И я, когда получил предложение от факультета закрыть собой весь исторический факультет и поехать в Себеж, я взял лист бумаги, начертил линию посередине, написал: слева – минус, справа – плюс этого решения. Минус оказался один – это вот отъезд из родного дома. А все остальное было плюсами: самостоятельность, новая работа, отсутствие отсрочки от армии. Я не хотел сидеть где-то в деревне до 28 лет, мне нужно было уйти, отслужить, вернуться.
В общем, все так срослось, что за ночь раздумий я принял решение. Но это было для меня, человека домашнего, выросшего в семье учителей, таким очень новым для меня решением. И утром я сообщил родителям, что я решил уехать. Мама сказала: «Это твое решение. Езжай».
Т.Фельгенгауэр
―
Послушайте, конечно, два месяца в эстонской…
Л.Шлосберг
―
В русской эстонской спецшколе.
Т.Фельгенгауэр
―
…Русской эстонской спецшколе – это, конечно, потрясающий опыт, но в 22 года, не имея до этого никакого другого опыта подобного… Там же ответственность очень большая – это не клонило вас в сторону колонки минус?
Л.Шлосберг
―
Нет. К тому времени с ответственностью все было нормально…
Т.Фельгенгауэр
―
Вы были самонадеянный молодой человек.
Л.Шлосберг
―
Нет, я думаю, что отчасти в этом возрасте молодые люди должны быть самонадеянными, иначе ничего в жизни у них ничего не получится. Если не надеяться на себя, то на кого же надеяться? Надо надеяться на себя. Но, я думаю, что я должен быть благодарен своим родителям – они всегда внимательно смотрели, что я хочу делать, и никогда не предупреждали каких-то моих шагов. Они спрашивали: «Что ты хочешь?» Я говорил: «Я думаю, что, наверное, так…». – «Ну, давай пробуй».
И.Воробьева
―
То есть, даже если они видели очевидную ошибку…
Л.Шлосберг
―
Вы знаете, я думаю, что очевидных ошибок в те годы, по счастью, не было. То же самое было, когда я выбирал, где учиться. Мама у меня была химик-биолог, папа – физик-математик – в школе учителя. Пошел я на исторический факультет, при этом пошел заниматься не историей как педагогической наукой – меня заинтересовал тогда уже средневековая история Пскова, оборонное зодчество. А выбирал я, между прочим, между журфаком Ленинградского университета и Псковским пединститутом.
И.Воробьева
―
Так-так!
Т.Фельгенгауэр
―
Боже мой! К журналистике вы потом все-таки вернулись.
Л.Шлосберг
―
И в какой-то момент я понял, что умению писать не научит ни один вуз, что русский язык можно научить самостоятельно, и журналистика – это не профессия, а это ремесло.
Т.Фельгенгауэр
―
Слышу своих родителей.
И.Воробьева
―
И я своих – тоже!
Л.Шлосберг
―
Поэтому это то, что можно освоить самому, а образование должно быть узким, специальным, заставляющим человека работать. Вот, когда я все это сообщил своим родителям, наверное, какими-то более простыми словами в 17 лет, соответственно, в 80-м году, они сказали: «Иди!» - и я пошел, поступил.
Т.Фельгенгауэр
―
А вот решение про армию – это же тоже…
Л.Шлосберг
―
Это тоже было решение, да.
И.Воробьева
―
Подождите секундочку! Я хотела сначала про Себеж спросить. Вот вы приехали и стали учителем…
Л.Шлосберг
―
Воспитателем. Я стал воспитателем на старшей группе.
И.Воробьева
―
Старшая группа – это вот 17-18 лет.
Т.Фельгенгауэр
―
Самые сложные…
Л.Шлосберг
―
Между нами было три с половиной года возраста. В то время еще преступность не была физически подорвана, то есть это были еще не наркоманы и не токсикоманы, потому что это был 85-й год, и вот эта зараза не была настолько распространена. Это были вполне здоровые, интеллектуально сильные дети с разными склонностями, в разной степени склонности к преступному миру.И меня спасли две вещи. Первое: они были все сильней меня, потому что они все были метр девяносто… ну, метр девяносто – я, конечно, преувеличил – от метра семидесяти до метра восьмидесяти, очень рослое тогда было у меня отделение. То есть я ничего не мог с ними сделать руками, и они это понимали. И при этом у половины из них были вполне развиты мозги. И выяснилось, что проблемы этого училища, собственно говоря, и не только этого училища заключались в том, что никто к разуму этих детей и не обращался. Это была зона, это был осколок детского ГУЛАГа. А люди-то были с Сахалина, Камчатки, из Чечни, из Башкирии, из Удмуртии, с Урала. То есть это система – увезти человека как можно дальше от родины, чтобы не сбежал, - она действовала в отношении детей тоже. И общение с этими людьми на уровне их понимания ситуации, то есть обращения к разуму, оно оказалось более эффективным, чем попытки их силового ограничения.
Л.Шлосберг: Молодые люди должны быть самонадеянными, иначе ничего в жизни у них не получится
В общем, это был для меня совершенно неожиданный опыт, который в 85-м году оказался достаточно успешным. Я до сих пор поддерживаю отношения со многими моими воспитанниками 85-го года, и потом, когда я после армии вернулся, и эти дети вернули меня после армии в Себеж. Они стали писать письма… Потому что, в армию я уходил тоже немного необычно.
Себеж в то время был большим районом. В один призыв осенью уходило 250 человек – это очень много. Сейчас со всего Пскова столько не призовут. И, учитывая, что у меня было высшее образование, только приступил к работе в проблемной организации, где сменили все руководство после этого детского восстания (многих посадили – и детей и воспитателей), и меня не хотели отпускать в армию. А у меня было желание уйти осенью, чтобы прийти весной, потому что полтора года с высшим образованием служили. И все знали, что после армии главное – чтобы было лето, чтобы отдохнуть летом. Нужно было просто немного передохнуть. Все-таки армия, она требует после себя отдыха. А меня не хотели отпускать, потому что я только-только пришел еще только в училище. И военкомат не хотел. А я настаивал. Я до сих пор помню день, когда старший лейтенант, начальник отдела учета приехал из Пскова. И он был пьян. Он созвал нашу команду – тех людей, кто шел со мной в одном поколении, не всех 250 человек – тех, кто жил в самом Себеже (мы поэтапно ходили в военкомат оформлять бумаги) – и сказал фразу, я помню ее до сих пор: «Пацаны, я всех вас классно продал. Потом вы узнаете, как». Потом мы узнали, что с этого призыва ребята уходили в Афганистан, многие группы шли в Афганистан. Но он не сказал этого тогда.
Я оказался в Закавказье, в ракетных войсках сухопутных войск. Были такие оперативно-тактические ракеты, они стояли в Грузии. Есть такой известнейший военный городок Вазиани, он и сейчас используется как военная база, но уже грузинских войск. И рядом с этим городком стояли тактические и оперативно-тактические ракеты, которые уравновешивали американские военные базы в Турции. Соответственно, ядерный щит родины был отчасти в наших руках.
И вот решение по армии – я тоже благодарен своим родителям: когда я сказал, что я не буду пользоваться возможностью… В военкомате мне дали понять, что тут «у нас с училищем проблемы, – все знали: маленький городок, – давай мы тебя подержим несколько лет, а потом как-нибудь призовем». Я сказал: «Нет, ребята, я сначала в армию, а потому уже что-то еще…
И.Воробьева
―
А почему? Это же тоже решение. А вдруг бы вообще не призвали?
Т.Фельгенгауэр
―
Не говоря о том, что в 85-м году было, наверное, страшновато в армию-то уходить.
Л.Шлосберг
―
Знаете, в 85-м году было ощущение, что жизнь начинает меняться. Те из нас, кто помнит апрельский 85-го года – это я как историк говорю – Пленум ЦК КПСС, где впервые за все наше время – мы же идеологический факультет – истфак - мы же эти проклятые «иконостасы» смотрели в обязательно порядке – и тут появляется человек с живым голосом. И, когда он выступал на похоронах Черненко – Михаил Сергеевич Горбачев – он волновался, выступая на трибуне Мавзолея. И было видно, что он говорит не только по написанному, а что-то при этом думает. Кроме того был этот пленум. И отрывки выступлений, которые показали, нас удивили. То есть мы понимали, что это не манекен.И вот общее понимание, что сейчас в стране что-то начнет меняться, оно нами владело. Вот пять лет высшего исторического образования – это даже в советское время не проходит бесследно. Все-таки я не только псковскую крепость изучал, еще какие-то вещи мы изучали и проходили. Поэтому у меня было такое впечатление, что ветер в наши паруса.
И.Воробьева
―
Но речь же не об этом идет. Афганистан… вы же сами сказали.
Л.Шлосберг
―
А мы тогда понимали, что все могут попасть в Афганистан, мы знали, что все служили… Где бы ты не оказался, тебя могли отправить в учебку на Урал, а через полгода ты будешь в Афганистане. Неизвестно, как это будет.
Т.Фельгенгауэр
―
И, тем не менее, вы настояли, что вы хотите сейчас в армию, в тот момент, когда вы можете оказаться в Афганистане.
Л.Шлосберг
―
Ну, тогда мы все могли там оказаться, не я один. Военкомат сказал: «Черт с тобой! Пойдешь служить». И я сообщил родителям, что я ухожу этой осенью. Они сказали: «Хорошо, значит, ты уходишь». Они никогда не спорили по такого рода серьезным решениям. Они приучили меня к тому, что я несу ответственность за свои решения. И все получилось очень удачно.На самом деле я благодарен своей службе в армии, могу сказать. Наверное, не все так скажут. У нас были прекрасные офицеры. Мы основывали новую часть. Ее основали 20 сентября – приказ об основании части – а я прибыл в часть 6 ноября. То есть фактически мы основывали еще один кусочек «ядерного щита» в чистом поле. В казарме не было отопления – его забыли включить. Поэтому первую зиму мы зимовали вообще просто под двумя шинелями – официально разрешили. Это было все достаточно новое. Но при этом получился хороший коллектив со всего Советского Союза, включая всё: Украину, Армению, Азербайджан.
Т.Фельгенгауэр
―
Ваш педагогический опыт пригодился?
Л.Шлосберг
―
Да. Я могу сказать, у нас была очень маленькая часть. По военному времени она – полторы тысячи человек. Это ПРТБ – передвижная ракетно-техническая база, которая возит ракеты. Она не стреляет, это не ракетный дивизион, это технический дивизион. По мирному времени – меньше 150 человек, а по военному – полторы тысячи. Вся часть садится на грузовики и везет топливо и ракеты к месту пуска. И в такой части, где было вместе с офицерами полторы сотни человек, нас было 6 человек, призывников с высшим образованием. И, общем-то, на нас так посматривали… вроде они и постарше: кому-то 18, кому-то 22. Это помогло. Через полгода в нашей части не было дедовщины вообще. То есть мы ее за полгода закрыли.
И.Воробьева
―
А что касается педагогического опыта, вот я знаю одного человека, который сейчас по роду деятельности общается с огромным количеством чиновников, и он тоже в свое время был учителем в разных коррекционных школах и так далее. И он говорит, что ему только этот опыт помогает оставаться спокойным…
Л.Шлосберг
―
Золотые слова! Я всегда говорю: опыт работы с трудными подростками меня до сих пор спасает в общении с российской государственной властью. Я объясняю для себя: это девиация, это сложная запущенная девиация. С ними нужно как с трудными людьми, с трудными подростками: посмотреть, попытаться найти взаимопонимание, достучаться до чего-то. Если не достучаться... - ну, господа, значит, не достучались.
Т.Фельгенгауэр
―
Если вернуться к вашим первым дням в этом сложном учебном заведении, вы как для себя решили, какими словами вы вообще начнете общение с этими взрослыми, в общем, мужчинами уже?
Л.Шлосберг
―
Это они начали со мной общение. Я это помню до сих пор. Они же тоже приезжают в домашней одежде и не стриженные. Они решили, что новенького привезли. И первая была реакция: Новенького привезли! Я потом объяснил, что, «господа, вам привезли новенького, И первая была реакция: Новенького привезли! Я потом объяснил, что, «господа, вам привезли новенького, о воспитателя – немножко не так, как вам показалось». И мы стали общаться с ними.
Л.Шлосберг: Опыт работы с трудными подростками меня до сих пор спасает в общении с российской государственной властью
Вот это отсутствие человеческого общения, оно было для них настолько дефицитно на самом деле, что когда оно пришло, поначалу они, многие, конечно, насторожились. Люди же уже достаточно бывалые. Потом стало понятно, что это просто способ выстроить отношения в очень непростой группе – их было 24 человека, это очень много для одного воспитателя. Сейчас по нормативам 6-7 человек считается более чем достаточно, а тогда это было очень много. В училище было почти 280 человек. И персонал взрослый – 250, включая режимную службу, хозяйственную – такая закрытая система. Но, тем не менее, воспитатель – это ключевой человек. Он координирует работу мастера трудового обучения, учителя в школе. Он отвечает за все. Мы получаем личное дело, расписываемся – мы за человека расписываемся.
И.Воробьева
―
Наказывать приходилось?
Л.Шлосберг
―
Ну как наказывать… Самое страшное, что у нас было из всех видов наказаний – это увеличение срока нахождения. Ведь если человек арестован, осужден и попал в места лишения свободы – у него есть срок. А у этих детей не было срока. Спецучилище – это учебное заведение. И была очень жестокая система баллов: за любую провинность и рядовой воспитатель – я – мог добавить 10 дней, 20 дней, 30 дней. Это было невозможно обжаловать. Они же тогда там оказывались по решениям – сейчас мало кто это помнит – комиссии по делам несовершеннолетних. Это был внесудебный процесс лишения людей свободы. Я смотрел личные дела - я ужасался: кто-то на самом деле участвовал в массовых кражах, были люди с более тяжкими преступлениями, избиениями. Убийц не было в то в время у нас, сейчас они уже появились в этих спецучилищах. Преступность очень помолодела.Тогда можно было увидеть, что просто есть ребенок из трудной семьи, из нищей семьи, и он плохо учиться – и школа решила действовать радикально: Ах, ты не хочешь хорошо себя вести! Вот тебе комиссия…». А там же все знакомые: учителя знакомые, психологи знакомые, милиция знакомая, участковый знакомый. И парень без всякой склонности к преступности, к уголовщине оказывается в такой среде. Вот это было самое тяжелое.
Нужно было вытаскивать этих ребят, понимать, что они с другой сферы – у них просто жизнь пошла не по той колее, или, скажем, чуть не пошла не по той колее. Их выделять и стараться как можно скорее их оттуда убрать, как можно скорее. То есть мы же могли и благодарности выносить и на ускоренное освобождение представлять. И такие люди были. Когда ты понимаешь, что человек попал просто из-за нечеловеческого отношения взрослых, которые просто отыгрались на них, беззащитных, то в них нужно было первых вцепляться, что бы им эта чума не перешла – привычка к преступности, а она переходит: эта вещь заразная.
И.Воробьева
―
А почему после армии вернулись?
Л.Шлосберг
―
Дело в том, что я отработал меньше 3-х месяцев. Но это было очень стрессовое для ребят время, это было сразу после проблемных, очень драматических событий в училище, и они обещали мне писать в армию и стали писать. За полтора года службы у меня был полный посылочный ящик, такой настоящий деревянный посылочный ящик этих писем. Когда я уходил в армию, я был уверен, что я вернусь в Псков. А к концу армии я понял, что я что-то недоработал в этом училище, уже не с этими детьми – они все уже выпустились, конечно.И я вернулся, отработал там еще три года. И я за это время увидел, насколько преступность изменилась. Пошли уже органические изменения, появились люди с тягой к токсикомании. Я думаю, что у нас были и тихие наркоманы, их просто не успели идентифицировать, но по некоторым признакам понимали, что ребята уже понюхали и покурили. И, в общем, работать с ними стало намного сложнее. Потому что, когда ты можешь обратиться с мозгам – перед тобой может быть отъявленный человек – но ты можешь взять его на мозги. А если взять не за что, то эта ситуация почти безысходная. Но, тем не менее, это оказался опыт. Я сам для себя считаю это вторым высшим образованием – эти три с половиной года в Себеже.
Т.Фельгенгауэр
―
Почему решили уйти?
Л.Шлосберг
―
Потому что я подложил училищу реформу: сделать из училища реабилитационный центр по предотвращению преступности.
Т.Фельгенгауэр
―
Подложили – это в смысле как свинью?
Л.Шлосберг
―
Нет, это была сделана концепция, это было продумано. Дело в том, что перед этим я стал стараться рассказать о том, что происходит в этих закрытых училищах. Их было в СССР – 25, в России – 18. То есть они были очень нечастным учебным заведением. Я написал огромную статью, используя, в том числе, свой личный опыт как воспитателя, свои дневниковые записи, письма, которая называлась «Кем живем?» Потому что в этой уголовной системе люди были расставлены по иерархии, как и сейчас, от самых высокопоставленных до самых угнетенных; и главный вопрос, который между пацанами «Кем живешь?» - где ты находишься?Я написал огромную статью, ее взяли в «Юность», в «20-ю комнату». И перед публикацией этой статьи журнал рассыпался: «20-я комната» ушла в полном составе. Тогда я пошел в «Комсомольскую правду» к ныне покойной Свете Орлюк, которая меня принимала. Она почитала статью, сказала: «Ужас! Здесь 30 листов. Мы же газета, мы ничего не можем с этим, естественно, сделать». Они взяли одну тридцатую часть этой статьи, к сожалению, переписали окончание. Они не поняли, почему финал был именно таким, какой он был, сделали его немножко идеологическим. Но эта штука вышла тиражом 20 миллионов экземпляров. И, в общем, система стала на уши.
В это училище полетели люди проверять, смотреть – из Пскова, из Москвы. Все знали эту систему. Во всем Советском Союзе она была совершенно одинаковой. Но до этого никто об этом не рассказал так, на всю страну. У нас же учебники для спецучилищ были ДСП. Мы в Псковском пединституте, изучая спецкурс «Система образования в Псковской области» не изучали спецучилища – это было запрещено. То есть просто свободные дети, обучающие в вузе, эту часть системы образования не исследовали. То есть, когда я туда пришел, я ничего не знал кроме двух месяцев работы в Тапа, в русской спецшколе.
И, в общем-то, эта система, она и тогда уже себя изжила, это был такой… колхоз внесудебный, внеюридический…
И.Воробьева
―
А это уже 90-е были, прошу прощения?
Л.Шлосберг
―
Я начал работу в 85-м, ушел в армию в 85-м, вернулся в 88-м и доработал до 90-го года. И, когда после всего этого скандала на волне реформирования советской системы районные власти предложили, чтобы эти предложения по изменению училища коллектив обсудил открыто, я вышел и сказал всем своим коллегам – они меня знают в течение длительного времени – на что мне было сказано: «Парень, мы тут собаку съели и не одну. Чего ты нам предлагаешь?» Я говорю: «Хорошо. Проголосуйте». Они проголосовали. Их было больше чем 250 человек. На общем собрании было, наверное, чуть больше ста, потому что одновременно коллектив не может собираться, кто-то постоянно с детьми. Я не помню, 3 или 5 человек проголосовала за мою концепцию. Я написал заявление об увольнении. Вот так я вернулся в Псков.
Т.Фельгенгауэр
―
Когда вы так ушли и вернулись в Псков, надо было принимать решение - что делать.
Л.Шлосберг
―
Я хотел построить этот реабилитационный центр по предотвращению детской преступности.
Т.Фельгенгауэр
―
От идеи своей вы не отказались.
Л.Шлосберг
―
Да, я познакомился на одной из комсомольских конференций с прекрасным человеком, к сожалению, тоже ныне покойным. Был начальник УВД Псковской области Станислав Вячеславович Осипов. Как раз на тему училища я выступал на этой конференции.
Л.Шлосберг: Все понимали, что страна в тупике, только не понимали, куда идти
И это был необычный человек. Он уважал Сахарова. Так получилось, что мы с ним познакомились в день смерти Андрея Дмитриевича Сахарова 14 декабря 89-го года. Была комсомольская конференция. Вышел один из делегатов, который слушал «Голос Америки» и узнал о смерти Сахарова. Вышел на трибуну – просто попросил слова вне очереди, ему дали слово, тогда это было возможно – и сказал: «Уважаемые делегаты, умер Сахаров вчера вечером. Прошу почтить его память». И после этого выступал генерал, он выступал в форме – вот начальник УВД области – и первые слова были: «Умер великий человек». Это декабрь 89-го года. Он подошел ко мне потом в перерыве. Осипов сказал: «Мне очень интересно все, что вы рассказывали. Давайте встретимся, обсудим».
Мы с ним встретились. Он сказал: «Вам поздно идти к нам на службу. Вы ваши годы вы уже должны быть майором, а вы еще никто. Но давайте подумаем, чем можно помочь». Была удивительная вещь. Вот опять, возвращаясь к «Комсомольской правде», если помните, академик Алференко основал фонд идей СССР на базе «Комсомольской правды». Это было очень интересное время. Все понимали, что страна в тупике, только не понимали, куда идти.
Т.Фельгенгауэр
―
Из тупика, вообще-то, довольно сложно куда-то идти.
Л.Шлосберг
―
Очень сложно, совершенно верно. Но все задавали вопрос: «Что делать?» Страна рушится, жизнь в тупике, непонятно, как развиваться. И появилась мысль: давайте спросим у народа, какие есть идеи. И люди стали формулировать идеи и писать. И это регистрировалось, и «Комсомольская правда» это все собирала. И занимался этим все не кто-нибудь, а академик Алференко, и он создал Фонд социальных изобретений СССР. У меня до сих пор лежит открытка из этого фонда, где подтверждается, что идея Псковского областного подросткового восстановительного центра «Возрождение» зарегистрирована. А у этого Фонда социальных изобретений СССР была дочерняя ассоциация «Богатыри», которая занималась социальными программами, и к ней имел отношение один из бывших подчиненных Осипова, который из УВД ушел в эту гражданскую деятельность. И, в общем, это человек свел меня с группой этого фонда социальных изобретений, и они дали первые деньги для создания этой организации.Мы разрабатывали проект целого комплекса зданий. Это же был излет Советского Союза, еще было ощущение, что если доказать, что будет хорошая идея, государство все построит. Ничего государство не построило. И тогда мы своими силами…
Т.Фельгенгауэр
―
Более того – развалилось.
Л.Шлосберг
―
Развалилось, но мы-то не развалились.
И.Воробьева – В 90
―
м году это все…
Л.Шлосберг
―
И буквально с 90- года, вот в 90-м году мы основали этот центр как службу психологической поддержки трудных семей. А потом мы сильно продвинулись. У нас была детская служба занятости до создания детских служб занятости. У нас была швейная мастерская – для девочек, и деревообрабатывающая - для мальчиков, в том числе, роспись художественная по дереву. У нас была служба телефона доверия. То есть мы попытались сделать все, что хотели, но без здания, без помещения, фактически без штата.И тогда было очень интересное время. Люди откликались на идеи, на просьбы собрать благотворительные деньги. Я обошел, наверное, 150 псковских предприятий, выступая просто перед коллективами, а в то время мнение трудового коллектива дать ли 100, 200, 500 рублей на благотворительность, оно было более важным, чем решение директора. И там, допустим, в автоколонне планерка в 7 утра. Я приезжаю в автоколонну – сидят мужики сто человек. Я рассказываю: так и так, надо помочь, наши дети… таки и такие программы, здания не будет, но будем работать. Принимается решение: выделить 500 рублей, выделить тысячу рублей… И так менее чем за год удалось собрать 75 тысяч рублей…
И.Воробьева
―
Это по тем деньгам еще…
Л.Шлосберг
―
Это 90-е год
И.Воробьева
―
Это невероятные деньги.
Л.Шлосберг
―
75 тысяч советских рублей. И на эти деньги организация жила два с половиной года. Поэтому ничто на земле не проходит бесследно. Но вот как-то так трансформировалось.
Т.Фельгенгауэр
―
Про политику не можем поговорить, потому что очень интересно про подростков, про все эти программы реабилитации, и к тому же нужно, по-прежнему нужно. Но все-таки Лев Шлосберг сейчас – это, наверное, в первую очередь политик. Как появилась политика вообще, что это был за решение?
Л.Шлосберг
―
Политика появились благодаря работе совсем с другими детьми. Потому что в 92-м году в городе Пскове по инициативе трех людей – Владимира Вагина, Эдуарда Моппеля и меня – появился Псковский Вольный университет, негосударственное высшее учебное заведение, у которого было свыше двух десятков учредителей: власти, бизнес, библиотека, научные организации. Мы хотели воспитывать местную новую демократическую элиту, притом не только не только в сфере экономики и права, а в сфере культуры, искусства, иностранных языков, психологии, социологии. То есть такой классический университет, но очень маленький: на одном потоке не больше ста человек. И его получилось создать. И это очень красивая история. В начале 90-х годов было полное ощущение, что вот сейчас мы воспитаем тех, кто сделает новую Россию. Вот для них мы создали этот вуз.И через буквально год после его создания, буквально за два месяца до того, как Верховный Совет СССР прекратил известным образом по указу 1400 свое существование, он принял очень лукавое постановление о том, что право на отсрочку от службы в армии имеют студенты аккредитованных а не лицензированных вузов. Лицензия – это допуску к деятельности, аккредитация – это три выпуска. И у нас больше половины студентов оказались под угрозой призыва в армию. А вуз кроме всего прочего был платным, то есть это еще и вопрос, сможет ли он удержаться экономически, не говоря о том, что люди поступали в лицензированные вуз, отлично зная, что закон освобождает…
Но это было постановление, это был не закон. Тем не менее, новую Конституцию новую о том, что нормы права вводятся только федеральным законом приняли известным способом неизвестными референтами в декабре 93-го года. А Верховный Совет вытащил это постановление в июле, если мне память не изменяет. И мы оказались в так называемой коллизии, и уже осенью 93-го года нам было весело. Мы понимали, что сейчас может просто все дело остановиться – мы останемся без аудитории или без значительной части аудитории. При всем уважении к дамам, в вузе должны быть мужчины, в том числе, студенты.
И.Воробьева
―
Ладно, простим вам, пожалуй!
Л.Шлосберг
―
Да, простите меня, пожалуйста. И, кроме того, что мы стали заниматься судебными процессами, вести переговоры, объясняя властям, военным властям, что это совершенно безумное решение, которое просто ставит крест на негосударственном образовании. Но одновременно с этим мы обратились в ту самую первую Государственную думу, которая действовала в течение двух лет и размещалась первое время в знаменитой «книжке» сэвовской, где, в общем-то, было места меньше, чем в этой студии для депутатов. И мы написали письма всем фракциям тогдашней Государственной думы, всем: «Уважаемые коллеги, новое законодательство, пожалуйста, приведите в порядок. Новые вузы, новая волна высшей школы. Поддержите». Единственная фракция, которая ответила на наше письмо, это было «Яблоко». Больше никто даже не шелохнулся.И в «Яблоке» тогда был такой человек, депутат Госдумы, доктор биологических наук из Владивостока, одномандатник – это не шутки Михаил Константинович Глубоковский. Он был председателем подкомитета по науке и комитета по образованию и науке. Он за эту тему уцепился и сказал: «Вообще-то, это серьезно…». Тогда еще не было Чечни, еще не началась, но было понятно, что сейчас будет очень серьезное противостояние с военными». И он сказал: «Мне нужно познакомить вас с Явлинским, чтобы он принял решение, что наша фракция будет заниматься этим очень непростым вопросом». Численного-то перевеса не было. Надо же, чтобы принимать нормы права, 226 голосов. Он познакомил меня с Явлинским.
То, что меня тогда впечатлило – у нас уже был опыт разговора с властями на эту тему и в Пскове и не в Пскове: многие люди вообще не понимали, о чем мы говорим, хотя это так просто – я Явлинскому все это объяснил за три минуты, и он понял меня за три минуты. И он сказал: «Да, мы будем этим заниматься, это серьезная ситуация. Может быть, у нас не получится, но мы будем этим заниматься. Вот Глубоковский в вашем распоряжении – работайте».
И это еще было не начало политики, потому что тогда еще «Яблоко» не приступило к партстроительству. А уже летом 94-го года, спустя считанные месяцы, по всей стране стали создаваться областные самостоятельные, автономные общественные объединения «Яблока», из которых потом, в январе 95-го года вся эта коллекция «яблок» слились уже в одну большую общероссийскую организацию.
И тогда еще нужно было обязательно – это была такая традиция советских законов – десятка должна была, чтобы учредить общественную организацию – 10 учредителей. И люди, которые были связаны с «Яблоком» в Москве, вышли на меня и сказали: «Парень, мы тебя знаем уже в Пскове – ты к нам приезжал – мы, вообще, в Пскове никого не знаем – ты до нас доехал…».
Т.Фельгенгауэр
―
Найди еще девятерых. Сделайте нам «Яблоко»!
Л.Шлосберг
―
«…Давай ты займешься, потому что это не такая непростая история – вот, давай!» И, в общем, так я пришел в политику.
И.Воробьева
―
Подождите. Ну хорошо, фракция «Яблоко» поддержала…НОВОСТИ
И.Воробьева
―
Продолжается программа "Разбор полета". В студии Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева и наш гость – руководитель псковского регионального отделения партии «Яблоко», до недавнего времени депутат Псковского областного собрания, а также учитель, воспитатель, учредитель и директор Центра социального проектирования «Возрождение» в 90-е годы… Лев Шлосберг, в общем у нас в эфире. И мы продолжаем.
Т.Фельгенгауэр
―
Про политику…
И.Воробьева
―
Хорошо. Фракция «Яблоко» поддержало эту историю с законодателями…
Т.Фельгенгауэр
―
И вот так сразу вы решили…
И.Воробьева
―
Подождите, «Яблоко» - это же партия… с идеологией…
Л.Шлосберг
―
Тогда еще не партия – всего лишь объединение.
И.Воробьева
―
Объединение, но потом… Все равно это политика, это же не просто знакомство с Явлинским…
Т.Фельгенгауэр
―
Борьба за власть.
Л.Шлосберг
―
Ирина, Татьяна, вы совершенно правы. Есть одна важная вещь. Пять лет высшего исторического образования даже в провинциальном вузе, хотя Псковский пединститут при тех уровнях нескольких кафедр отечественной истории, в первую очередь который был – это очень серьезный и качественный вуз. Историческое образование – это политическое образование. Мы не были наивными людьми. Допустим, нам читал лекции по новой истории Иван Васильевич Ковалев, бывший ректор Псковского пединститута. Но дело не в том, что он был бывшим ректором. Он был в партии в 30-е годы, и он лично общался с людьми, которые знали, как убили Кирова. Он приходил на лекции, садился перед нами и говорил: «Ну что, книжевки вы и без меня почитаете. Пока я живой – спрашивайте». И он рассказывал нам в 82-м, 83-м году про убийство Кирова. Это очень серьезно.
Л.Шлосберг: В начале 90-х годов было полное ощущение, что вот сейчас мы воспитаем тех, кто сделает новую Россию
И, когда мы начинали кое-что понимать, приходили на лекции по истории, прости господи, КПСС и начинали спрашивать Надежду Павловну Попову, царствие ей небесное: «Скажите, пожалуйста, почему руководство страны находится в таком странном непродуктивном возрасте? Как в этом возрасте можно принимать решения по управлению такой страной?» Мы, конечно, были жестокие люди, но мы задавали эти вопросы. В общем, политическое образование уже к тому времени было. Это все как-то упало на благодатную почву.
И.Воробьева
―
Вы просто скажите, что вы познакомились с Явлинским и поняли, что Григорий Алексеевич - человек достойный …
Т.Фельгенгауэр
―
«Ксендзы охмурили Козлевича…»
Л.Шлосберг
―
Я могу сказать, что тогда на таком уровне понимания не было. Я понимал, что есть сервис, который называется «государство». Это слуги народа. Они должны помогать народу. Вот мы представляем народ. Несколько сотен семей, у которых есть дети, юноши, которые учатся в негосударственном вузе, которые хотят получить высшее образование и после этого решить свою судьбу, в том числе, о службе в армии. У этих людей возникла проблема. Я иду к власти, которую мы содержим, и наши налоги идут власти: «У тебя что-то не срастается в этом месте, давайте исправим». Из всей власти реагирует только одно «Яблоко». В моем понимании это была нормальная реакция демократической политической организации. Это был еще не вопрос идеологии.
Т.Фельгенгауэр
―
Это понятно. А решение самому стать частью этой власти – вот это-то решение.
Л.Шлосберг
―
Нет, не власти, партия – это не власть…
И.Воробьева
―
Но вы же потом от нее избирались…
Л.Шлосберг
―
Я начал избираться с 96-го года в разные депутатские места. Впервые избрался в 11-м году то ли с 12-го, то ли с 14-го раза, я не помню.
Т.Фельгенгауэр
―
Как вот из народа перейти в слуги народа?
Л.Шлосберг
―
Хороший вопрос на самом деле, очень хороший. Я думаю, что в какой-то момент человек, который приходит в политику по этому пути, по гражданскому пути, он задается вопросом: «Что я хочу?» Ответов на этот вопрос всего два. То есть все ответы распадаются всего на два. Первый: «Я хочу что-то для себя», второй: «Я хочу что-то сделать». Иногда это тоже для себя, но не только для себя. Вот у меня получился второй вариант ответа.Мне было интересно что-то делать. Политика – это инструмент, это способ управления большими ресурсами: людьми, материальными средствами, нормами права, нематериальными вещами, информацией. Политика – это глобальный менеджмент. Он может быть малюсеньким – на уровне села, он может быть очень серьезным – на уровне страны и мира, но это способ управления большими ресурсами. Это очень интересно.
Понимаете, одно дело – читать учебники истории про то, как что происходило в Риме, Греции, в России, в Германии, в Китае, а другое дело – понимать, что сейчас идет точно такое же время. Тогда – 5 тысяч лет назад, 2 тысячи лет назад, 10 тысяч лет назад – те же самые люди принимали точно такие же решение, но у них что-то получилось. Почему не мы? Почему не сейчас? Это же интересно.
И.Воробьева
―
У нас в программе "Разбор полета", я напомню, Лев Шлосберг. Слушайте, когда вы пришли в 94-м году, потом появилась партия «Яблоко», потом, с 96-го вы стали председателем псковского регионального отделения объединения «Яблоко». «Яблоко» тог да испытывало довольно сложные времена…
Л.Шлосберг
―
И сейчас не легче.
И.Воробьева
―
Когда чеченская война была, был страшный провал в Государственную думу, после которого думали, что «Яблоко» уже и не встанет…
Л.Шлосберг
―
Это был 99-й год.
И.Воробьева
―
Правда, потом, в 2003-м еще хуже провал был.
Т.Фельгенгауэр
―
Потом выяснилось, что в принципе падать можно бесконечно.
Л.Шлосберг
―
Все могут взлетать и падать.
И.Воробьева
―
Я просто, к чему спрашиваю – ведь это очень такая, постоянная для вас история. То есть вы в отличие от многих других яблочников, включая меня, «Яблока» не избежали, несмотря на тяжелые времена. Это вы принимали каждый раз решение для себя, что «я останусь в партии до конца, потому что я – «яблочник»»?
Л.Шлосберг
―
Ну, во-первых, не до конца, а до победы – это большая разница.
И.Воробьева
―
Хорошо, до победного конца!
Т.Фельгенгауэр
―
То есть навсегда.
И.Воробьева
―
Компромиссный нашли…
Л.Шлосберг
―
Это интересная тема, но пока мы поставим в этом месте многоточие. На самом деле вопроса «Уходить?» не существовало. Возможно – я допускаю – это просто упрямство. Ну вот есть ситуация, когда человеку не хочется отказываться от своих целей и задач. Я думаю, что на самом деле за эти 20 лет в российское политике, свыше 20 лет я посмотрел практически на все. У меня есть возможность сравнивать.У меня очень широкий круг знакомых, в том числе, и в Москве. Хотя я не москвич, я не чувствую себя в Москве дома, но, когда я приезжаю, я встречаюсь с людьми. Знакомых очень много. Я видел перед собой разные политические истории – и партийные, и командные, и личные – и я могу сказать, что то, что я остаюсь в «Яблоке», то, что я часть «Яблока», маленькая долька этого яблока – это для меня естественное понимание того места, где я должен сейчас находиться. Вот в этом месте нужно быть, стоять, идти, работать, пытаться что-то сделать. Это не означает то, что это абсолютно уверен, что нет никакого другого пути. Вот есть еще 140 миллионов человек – можно попытаться по-другому.
И.Воробьева
―
Хорошо. Партия «Яблоко» за время своего существования принимала разные решение, в партии очень много разных людей, которые делали разные политические заявления. Вам когда-нибудь было стыдно за свою партию «Яблоко»?
Л.Шлосберг
―
Я могу сказать, на мой взгляд, «Яблоко» оказалось в ситуации не один раз, не однажды, когда – это, правда, не постыдно, это про другое – когда из утилитарных соображений можно было бы поступить иначе. Предложение: «Яблоко – в думу, Путина – в президенты» было сделано не СПС, не Кириенко. Оно было сделано «Яблоку». «Яблоко» отказалось. Тогда многие считали, что ошибка: упустили шанс изменить историю России. Ну и где те люди, которые говорили «Кириенко - в думу, Путина – в президенты!»? Что с ними случилось потом.
И.Воробьева
―
Они точно так же в 2003-м году потом не прошли в Думу – вот и всё.
Л.Шлосберг
―
Да, только они сейчас уже не партия.
И.Воробьева
―
Потом распустили партию СПС – ну, что поделать?
Л.Шлосберг
―
Да, так случилось. И на самом деле это печальное событие.
Т.Фельгенгауэр
―
Может, и «Яблоку» лучше было так поступить? Простите за эти кощунственные слова.
Л.Шлосберг
―
Нет, это не кощунственные слова. В политике обсуждается все, как и в жизни. Я думаю, что на самом деле последовательность в политике – это не вопрос конъюнктуры, это не вопрос выгоды, это вопрос соответствия внутреннему убеждению. Это не вопрос количества людей, которые сегодня разделяют ваши взгляды. Это не вопрос числа голосов на выборах и процентов. Это вопрос в каком-то смысле этический. Не всегда политическая партия может победить. Вообще, в абсолютном большинстве случаев большинство ошибается в любой стране. Хотя политик идет на выборы для того, чтобы получить большинство.
И.Воробьева
―
Вы не ответили на мой вопрос.
Л.Шлосберг
―
Я могу сказать: за «Яблоко», за Явлинского мне не было стыдно.
И.Воробьева
―
Внимательно слушая вас… за «Яблоко» и за Явлинского – а за «Яблоко» и за Митрохина?
Л.Шлосберг
―
Сергей Сергеевич Митрохин в течение семи с половиной лет председатель партии «Яблоко». Сергей Сергеевич Митрохин отличается от Григория Алексеевича Явлинского. Это человек другого образа. И я знаю людей, которые по-разному оценивают Явлинского и Митрохина. Я могу сказать, внутри «Яблока» я в течение длительного времени, давно, скажем так, где-то с 2006-2007 года являлся одним из критиков политической линии партии по партийному строительству и по многим программным вещам. Мы спорили и продолжаем спорить и с Явлинским и с Митрохиным. Мы очень часто не сходимся во взглядах.Я даже знаю один момент, когда они на меня очень сильно обиделись в 2008 году за выступление на съезде с критикой партийной позиции. Но у «Яблока» есть одна вещь: эти обиды, они не перешли в изгнание. То есть у нас остались отношения, позволяющие работать вместе. Я думаю, что есть сильный отпечаток у каждого человека, который он накладывает на свою работу. Есть стиль Явлинского, есть стиль Митрохина, есть стиль Иваненко – сейчас менее известный человек, но у него тоже есть свой стиль, я вас уверяю…
И.Воробьева
―
Нет, почему? Тут в Мосгордуму были выборы – по всей Москве висели плакаты. Так-то Сергея Викторовича мы знаем хорошо.
Л.Шлосберг
―
Ну, вы, москвичи знаете его хорошо. В Пскове его знают меньше. Я его знаю, как и Явлинского, достаточно давно. У этих людей разный стиль. Мне не всегда нравится тот стиль, с которым действуют мои коллеги по партии. Когда мне это не нравится, я всегда им это говорю. УЦ нас никогда не было такого, чтобы мне что-то не понравилось, и я сидел молча и ждал, пока это дело как-то переживется – нет, я всегда об этом говорил. Они знают, что я об этом скажу открыто, и я знаю, что они удивятся, если я об этом не скажу.
Т.Фельгенгауэр
―
Похоже, истфак – это не только образование политическое, но и дипломатическое. Ждите звонка от Сергея Лаврова. Ему сейчас очень нужны хорошие дипломаты.
Л.Шлосберг
―
Думаю, что Сергея Лаврова я спасти не смогу.
И.Воробьева
―
Уже безнадежная история?
Л.Шлосберг
―
Боюсь, что да.
Л.Шлосберг: За «Яблоко», за Явлинского мне не было стыдно
Т.Фельгенгауэр
―
Когда вы про изгнание сказали – сразу как-то хочется зацепиться. Вот из «Яблока» любят как-то показательно изгонять. Тут как, с коллегами спорите, не спорите, поддерживаете, не поддерживаете?
И.Воробьева
―
Давайте конкретно: Алексей Навальный, Илья Яшин – вот, пожалуйста.
Т.Фельгенгауэр
―
За Яшина мне почему-то особенно обидно.
Л.Шлосберг
―
Я мог сказать. Что касается Алексея: он хотел уйти из партии – он ушел из партии именно так, как это произошло. Он отчасти этому способствовал. Дело не только и не столько в «русских маршах». Я вас уверяю, если в такой многонациональной стране, как Россия, любая из наций и народностей будет говорить о своем марше, мы очень быстро окажемся в Германии известного периода 30-х годов. Поэтому здесь никаких компромиссов не может быть вообще никаких.Ситуация ухода Алексея была связана с тем, что реально он хотел построить собственную политическую партию. Это был такой стартап. Собственная партия тогда не сложилась. То, что сейчас делает Навальный в части борьбы с коррупцией, придание этой проблеме максимальной гласности – это, безусловно, необходимая, полезная качественная деятельность для общества и для государства, и эту деятельность я глубоко уважаю. Его амбиции быть самостоятельным политиком, не идти на компромиссы с другими политическими партиями, - а он еще более бескомпромиссный человек, чем Явлинский и Митрохин, я вас уверяю - это его право.
Что касается Ильи Яшина. Это была ситуация слома этических отношений внутри партии. Я не голосовал за исключение Яшина из партии. Я считал, что с ним нужно продолжать работать, но у Ильи были сложности… Здесь уже часть внутрипартийных отношений. Я по причинам личной этики… Я лично знаком с Яшиным, естественно, и мы много с ним общались в те годы на эту тему. Я не буду эти разговоры раскрывать, но я могу сказать, что в ситуацию этого острейшего внутрипартийного конфликта я внес, к сожалению, свой вклад, в те отношение, которые стали нетерпимыми. У него не было задачи сохранить эти отношения. Многие из нас боролись за Илью Яшина, как члена партии «Яблоко» - я был тогда уже членом бюро – больше, чем он боролся за себя. В какой-то момент ему уже хотелось уйти, и удержать его было невозможно. У него тоже очень высокие амбиции. Он был один из тех людей, кто прямо говорил, что хочет возглавить партию «Яблоко». Он об этом говорил открыто. Это был один из вариантов развития партии. Далеко не все с этим согласились.
И.Воробьева
―
Мне очень хочется с вами немножко поспорить… и позадавать вопросы…
Л.Шлосберг
―
Спорьте!
И.Воробьева
―
Но мы не будем этого делать, потому что мы говорим не про партию «Яблоко» и не про Илью Яшина…
Т.Фельгенгауэр
―
Да, мы говорим про Льва Шлосберга.
Л.Шлосберг
―
Вы спросили про Яшина и Навального – я ответил.
И.Воробьева
―
Мы потом, за эфиром еще поговорим об этом.
Л.Шлосберг
―
Это очень похоже на фразу: «А за углом… мы еще поговорим».
Т.Фельгенгауэр
―
Кстати, про «за углом». Когда на вас напали и жестоко избили – после этого вы какие для себя принимали решения?
Л.Шлосберг
―
Я понял, что я иду по правильной дороге, но на этой дороге может быть неожиданные события. Я не ожидал того, что случилось 29-го августа прошлого года. Хотя к тому времени в Пскове все было раскалено. За журналистами федеральных и международных СМИ, которые приехали в Псков, почувствовав, что происходит что-то совершенно ужасное, охотились. Эти кадры известны всем, кадры, которые показывал «Дождь», кода на кладбище «Крестовское» два человека, которые потом были идентифицированы как контрактники нашей 76-й дивизии, бегали со штопором и еще неизвестно с чем в этих куртках, то, что происходило на кладбище в Выбутах. Мы понимали, что все очень раскалено.То, что это может таким образом развиться в отношении меня, я об этом не думал, хотя общая атмосфера была крайне драматичной. Когда все это произошло, я понял для себя, что в жизни могут быть такие моменты, когда внезапно все может закончиться. Я поумнел, и это поумнение заключается в том, что я теперь очень хорошо понимаю: жизнь может закончиться в любую минуту. И просто это понимание, оно на самом деле придает спокойствие.
И.Воробьева
―
Заняться историей с псковскими десантниками – это же тоже решение. Или это не было решением, это просто естественным было путем развития, собственно, вашего?
Л.Шлосберг
―
На самом деле все сошлось в одной точке. С одной стороны, это наша дивизия, и это наши избиратели. Там многие люди – офицеры и контрактники – прописаны в Пскове. Я к тому времени уже был три года депутатом областного собрания, и кроме того у меня было прямое обращение. Бывший военнослужащий нашей дивизии, живущий сейчас в другом регионе, написал мне письмо. В связи гибелью Леонида Кичаткина, его, мягко сказать, возмутило – я не могу еще каких-то найти слов, они будут, наверное, за рамками допустимой лексики – взбесило то, каким образом официальные власти, военные власти реагировали на гибель военнослужащих. Вот это молчание, эта ложь, эта попытка сделать вид, что ничего не происходит. Он написал мне: «Да, действительно, Леню будут хоронить в Выбутах. Это будет 25-го, в понедельник. Съедите, посмотрите, что там будет. Я не могу приехать, к сожалению, - они вместе служили в Пскове в свое время в 234-м полку в 76-й дивизии, - и посмотрите, что будет, напишите мне.И вот мы с Алексеем Семеновым, журналистом «Псковской губернии» поехали и увидели то, что увидели: как дивизия хоронит, я думаю, не только Леонида Кичаткина – это был день похорон и других людей, как потом это поняли. Поэтому все как-то шло в эту сторону. Где-то день-два, когда уже пошла информация в Пскове, что дивизия гибнет в Украине, обсуждали между собой, что мы будем делать, и ответ был очень простой: будем искать информацию и будем писать об этом. Потому что это граждане России, посланные убивать в Украину, и на этой войне они гибнут сами. То есть это преступление, это государственное преступление. О нем нужно было сказать. Мы как с могли, так и сказали.
И.Воробьева
―
У нас остается буквально полминуты на самый последний вопрос.
Т.Фельгенгауэр
―
И не успели ничего обсудить про ваших прекрасных бывших коллег, которые так с вами поступили, но все-таки над каким решением вы сомневаетесь сейчас?
И.Воробьева
―
Быстрый ответ на быстрый вопрос.
Т.Фельгенгауэр
―
Или сомнений нет?
Л.Шлосберг
―
На самом деле мои сомнения, которые меня не оставляют до сих пор: у меня был момент – как раз это были 80-е годы – когда были прекрасные возможности пойти в науку. Я от этого отказался. Иногда я об этом вспоминаю, но не часто, к сожалению.
И.Воробьева
―
Потрясающе! Спасибо большое! Много вопросов, действительно, не успели задать, но, я думаю, мы еще встретимся в эфире. Огромное спасибо! Руководитель псковского регионального отделения партии «Яблоко» Лев Шлосберг был у нас в эфире программы "Разбор полета".
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо большое!
Л.Шлосберг
―
Спасибо, Ирина, спасибо, Татьяна!