Зураб Соткилава - Разбор полета - 2015-10-19
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева, как всегда, в этой студии. Добрый вечер!
И.Воробьева
―
Добрый вечер! У нас сегодня в гостях великий голос, российский, грузинский оперный певец, педагог, народный артист СССР Зураб Соткилава. Зураб Лаврентьевич, здравствуйте!
З.Соткилава
―
Добрый вечер всем, кто слушает, добрый вечер, вам!
И.Воробьева
―
Скажите, пожалуйста, вот у нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем нашу программу, это вопрос о самом тяжелом решении, самом сложном, которое вам приходилось в жизни принимать. Может быть, это решение казалось только вас, может быть, это решение затрагивало других людей.
З.Соткилава
―
Самое тяжелое решение было – это решение поехать в Германию оперироваться в связи с моей болезнью.
И.Воробьева
―
Это вот… сейчас?
З.Соткилава
―
Недавно, да. Самое тяжелое в моей жизни.
И.Воробьева
―
Раз уж вы сами заговорили об этом, вообще, это же, когда человек сталкивается с такой историей, обнаруживается страшный диагноз, какие решение вообще можно принимать в этот момент, как это происходит? Как с этим справляться?
З.Соткилава
―
Вы знаете, я верю в силу духа и ум моих дочерей. Они оказались гораздо сильнее. Молодые… вдруг так приняли решение. Так быстро, так спонтанно все случилось, но они немедленно начали связываться с людьми, которые могли помочь, которые могли это сделать. И буквально за неделю я оказался в Германии на операционном столе. Это была их заслуга, это сделали они, конечно, при моем решении, что я готов на это пойти.
З.СОТКИЛАВА: Самое тяжелое решение было – поехать в Германию оперироваться в связи с моей болезнью
И.Воробьева
―
Страшно было именно в Германию ехать или страшно было оперироваться.
З.Соткилава
―
Знаете, страха такого операции не было. Вот само решение сделать это – вот в этом была проблема, и где делать и как делать. Потом, много у меня друзей из медиков, из врачей, хирургов, и они мне посоветовали именно тот центр, куда я поехал - это Хайдельберг, недалеко от Франкфурта, где именно этим и занимаются. И мне повезло, что я попал к этим людям.
Т.Фельгенгауэр
―
Решение рассказать, выйти в публичную сферу и рассказать о своей болезни – это было сложное решение для вас?
З.Соткилава
―
Очень сложное решение было. И мы никому не говорили. Операция прошла и буквально после операции несколько месяцев мы хранили эту тайну. Но потом, знаете, когда я приходил в центр, а химию я проходил уже здесь, потому что, из-за того, чтобы тебе делали капельницу, оставаться там не стоило, а тот рецепт, который дали и препараты, здесь прекрасно делали в онкоцентре замечательные врачи, замечательные медсестры, которые это на высочайшем профессиональном уровне делали. Поэтому этот так тихо-тихо распространялось.А в доме мы, вообще, считали, что не надо об этом говорить, особенно моя супруга и дети мои, и я тоже не хотел, чтобы об этом говорили. Но вдруг случилось так, что постепенно пошли какие-то слухи. Мне пришлось отменить некоторые выступления свои и пошли слухи. И тут пришло известие про Хворостовского… Меня позвали на телепередачу, и я там сказал, что не надо это скрывать, пусть люди знают. Если я победил эту болезнь, допустим, даже на какое-то время, то об этом надо говорить и надо дать надежду людям для того, чтобы поверили, что можно это победить, можно и нужно жить.
Надо жить для
Я после болезни понял, что надо жить… Я всегда жил для того, чтобы другим было хорошо, чтобы другим хотелось быть со мной. А сейчас я понял, что каждый день должен приносить тебе радость, и ты должен радость приносить другим. Одна улыбка – и достаточно. Идет человек и улыбается тебе. Улыбнись ему, если он хоть поздоровался, узнает тебя – улыбнись: ему приятно и тебе тоже.
И.Воробьева
―
Потрясающая история!
Т.Фельгенгауэр
―
Если вспоминать ваши решения уже, когда вы были известным оперным певцом, а до этого вы были, кстати, известным футболистом – вот эта постоянная публичность, это внимание, которое к вам приковано, собственно, всю вашу сознательную жизнь, насколько влияет на принятие решений: мешает, помогает, провоцирует?
З.Соткилава
―
На принятие решений… У меня были такие спонтанные решения, и я так переходил из одной области в другую, что я иногда сам удивляюсь. Я никогда не был мечтателем, я никогда не мечтал ни о чем. И получалось все так, что я влюблялся в то, что я делал, и вот эта моя влюбленность выражалась в том, что я работал – работал как чернорабочий, работал очень сильно, и это мне дал спорт, в котором я был. Я благодарю спорт за это, что он научил меня режиму, научил меня, как надо трудиться, как надо поступать, профессионализму, профессиональному отношению к своему делу. И это мне очень помогло в моей жизни вообще и затем, в той последующей артистической жизни, которую я провел.Поэтому, знаете, решения принимались неожиданно, и такие повороты были. Мне кажется, что я много жизней прожил. Школа – одна жизнь. Потом политехнический институт, в котором я учился, потом команда была одна – «Динамо» - другие люди, команда «Динамо» Тбилиси» - другие люди, в политехническом институте – другие. Потом в консерватории – люди, к которым я как-то относился не как к мужчинам – тем, которые учились в консерватории. Мне казалось, что что-то не то, не настоящие мужчины. И поэтому никогда не думал, что могу там очутиться, быть в этом обществе. Потом я понял, что они настоящие мужчины, настоящие работники, великие мастера и великие люди.
Т.Фельгенгауэр
―
А в эти все жизни – вы говорите, что «я проживал много жизней» - это каждый раз был один и тот же Зураб Соткилава или это были разные Зурабы Соткилава?
З.Соткилава
―
Знаете, у меня крылышки не растут под мышками. Но дело в том, что я всегда – и этому мне учили люди, с которыми я дружил – это делать так, чтобы людям было с тобой хорошо – первое и самое главное; и делать свое дело так, чтобы это было на высоком профессиональном уровне, а иначе не стоит этим заниматься. Вот эти два таких положения, которые я всю жизнь делал. И Зурабом Соткилавой я был везде – трудяга, везде заинтересованный, всегда интересовался тем делом, которым занимался, и никогда не стеснялся никого спрашивать, и никогда не стеснялся задавать вопросы, что это такое.
И.Воробьева
―
Я не знаю, наверное, может быть, у каждого великого человека есть очень интересный…З.СОТКИЛАВА: Я после болезни понял, что надо жить
З.Соткилава
―
Не надо этих слов говорить…
И.Воробьева
―
Это же оценочное суждение.
Т.Фельгенгауэр
―
Это цитата наших слушателей.
И.Воробьева
―
Да, во-вторых, цитата наших слушателей, во-вторых, это же наше оценочное суждение. Смотрите, у вас сначала был футбол, который закончился. А, когда был футбол, когда вы пошли заниматься футболом. Это было же в школе еще?
З.Соткилава
―
Вы знаете, я родился в Сухуми, и прямо напротив моего дома была огромнейшая поляна, где во время войны были вырыты окопы, и там тренировались наши молодые солдаты, которых отправляли на фронт. И на этой поляне было очень много площадок, чтобы играть в футбол. И, по-моему, все молодые сухумские ребята собирались там, делились команда на команду, район на район, играли. И тренеры приходили… Мы не учились в спортивных школах. Великие имена я напомню, начиная с Никиты Симоняна, потом Хасая, Гогоберидзе, Владимира Баркая – фантастические футболисты вышли прямо из этих полян Владимир Маргания – вратарь великий – вышли из этой поляны. И тренера приходили, смотрели на детей – на нас. И однажды ко мне подошел – мне было всего 13 лет – и говорит: «Ты будешь играть за сборную Абхазии».
И.Воробьева
―
Вот так просто пришел и сказал…
З.Соткилава
―
Пришел, посмотрел на меня и сказал: «Ты будешь играть…». Я говорю: «Хорошо». И так я дошел до того, что меня взяли в сухумское «Динамо», мне было 14 лет. Я был совсем маленький, и, когда мы выезжали по Грузии, то, не буду скрывать, что публика была очень агрессивная, и особенно, если местная команда проигрывала, то мы бежали с поля после игра, чтобы что-то с нами не сделала публика. И вот, если не удавалось убежать, то вся команда кричала – мне было 15 лет, а им было по 24-25, мне казалось, что такие они старики, а я мальчик – они кричали: «Зурик, ложись!» Я ложился, а они сверху меня, и так от этих бляшек… Но одна бляшка попала, у меня даже шрам остался до сих пор.
Т.Фельгенгауэр
―
Ужас какой! Ну и нравы тогда царили на стадионе.
З.Соткилава
―
Тогда было… Болели очень страшно.
И.Воробьева
―
Ну а потом вы стали капитаном команды или как это называется… молодежной?..
З.Соткилава
―
Я всегда говорю, выступая перед олимпийскими чемпионами, чемпионами мира: Моя победа в ваших глазах очень незначительная, но я вам должен сказал, что у меня самые высокие награды правительственные и артистические; и я вам скажу, что я горжусь той наградой, которая для вас не такая большая награда, что я чемпион Советского Союза, капитан сборной молодежной Грузии. Это случилось в 1956 году. Я этим очень горжусь.
И.Воробьева
―
Вот капитан сборной – это же тоже решения. Вот какие решения принимает капитан сборной по футболу.
З.Соткилава
―
Я не решал, это решала команда…
Т.Фельгенгауэр
―
Это команда выбирает капитана…
И.Воробьева
―
Я понимаю, но внутри уже капитан…
Т.Фельгенгауэр
―
Это большая ответственность.
З.Соткилава
―
Ответственность большая, потому что ты напрямую связан с тренером. Я никогда не забуду: мы первую игру играли с белорусами – выиграли. И очень сильную игру показали. И тут же начали тренера приходить, разбирать игроков по своим командам. А следующая у нас игра была с Казахстаном. Так вот наш главный тренер – великий был Андрей Жордания, который поехал смотреть в Москву: Москва играла с Ленинградом. А нас оставил второму тренеру, решив, что мы эту команду запросто обыграем. И вдруг мы проиграли 3:1 этой команде.И, когда автобус подъехал, мы подъехали – он уже стоял, ждал. Я первый как капитан вышел. Он сказал: «Ну как сыграли?» Я говорю: «3:1». – «Как вы могли так 3:1! Почему пропустили один гол?» Все молчат. Говорит: «Ну, давай, заходи ко мне в кабинет». Я уже трясусь, думаю, как ему сказать? И я у входа ему сказал: «Знаете что – мы проиграли 3:1». Как он взбесился, боже мой! Такой интеллигентнейший человек и умнейший, интеллектуал среди футболистов. И он так матом нас крыл. Всей команде спать ночью не дал, обругал нас всех, но подготовил для следующей игры. Мы обыграли потом всех.
И случилось так, что мы по очкам и по забитым мячам выровнялись с киевским «Динамо». Но настолько класс был высокий – это все проходило в Ленинграде – и нас привезли в Москву и пустили играть на стадионе «Динамо». Первую игру мы сыграли 3:3, а вторую игру мы выиграли у киевлян 2:0, и это была такая победа.
Т.Фельгенгауэр
―
Когда вы и играли не в молодежке, а уже играли в тбилисском «Динамо» и выходили против самого Льва Яшина – это вообще как ноги-то продолжают идти по полю – я не понимаю. Это же как надо себя собрать в кулак и играть, и не думать о том, что на поле Яшин.
З.Соткилава
―
Вы знаете, это мой один из самых любимых певцов… тьфу! – певцов – спортсменов, наряду со Стрельцовым и всеми грузинскими футболистами величайшими. И я его очень любил и был потрясен его игрой. Он начал раньше, чем я, а вот с 55-го года я следил за этой его игрой. И это, конечно, был феноменальный вратарь. И потом, когда я уже на поле выходил и приближаясь к нему, к воротам динамовцев, где он стоял – эта игра происходила в Тбилиси – я думал: Он расставил так руки широко – а где же мячу пролететь? По-моему перекрыл все ворота.И потом, я очень дружил с фантастической личностью - Николаем Николаевичем Озеровым, который мне сказал НЕРАЗБ. И мы пошли. Я говорю: «Что он любит?» Он говорит: «Он любит ликер». Тогда у меня была возможность - заходил в валютные магазины - не все имели права это делать. И купил, помню, голландский ликер с какими-то лепестками. И мы пришли к нему. Его жена вышла, Николай Николаевич говорит: «Зураб тебе принес ликер». Он говорит: «Все равно умирать – дайте я выпью немножко этого ликера». Он любил очень ликер. И все время говорил: «У меня так болит, Коля, так болит это место…». Я думаю, что у него там болит? Там ноги нету. Я тогда понял: оказывается, болит в мозгу.
И.Воробьева
―
Да.
З.Соткилава
―
Я не представлял, что такое может быть. Вот это фантастическая личность, конечно, не только советского… – это мировой футбол.
И.Воробьева
―
А когда выходишь на поле, на игру, что больше мотивирует к победе, что дает силы, когда уже сил нет?
З.Соткилава
―
Вы знаете, я честно скажу, я всю ночь не спал, когда меня первый раз поставили. Это был «Шахтер» - очень сильная команда была. И мне приходилось играть с обладавшим великолепной скорость правым краем – Бобушко был такой в «Шахтере». Я знал это, и я волновался и почти всю ночь не спал. А нас поднимали в 7 часов. Была зарядка, потом обед. И я почти не выспавшийся и… трясся – меня трясло просто, я не знал, чем успокоиться. Такого страха… не страха – такого волнения я потом, может быть, один раз испытал на сцене и больше – нет. И мы выиграли эту игру. Я был счастлив.А мотивация, что? Мотивация – только победа. Вы знаете, сейчас, когда я смотрю на наших молодых ребят: вот играют в футбол – проиграли и проиграли – целуются, обнимаются – идут сидеть в бар. Мы так не делали. Мы плакали, когда проигрывали. Мы плакали, нам было очень больно. И нас еще ругали тоже – тренера очень хорошо ругаться умеют. Но мы сами на себя злились, что не смогли показать себя хорошо.
Т.Фельгенгауэр
―
Я хочу уже немного перейти к музыке, к искусству, хотя футбол – это тоже искусство, безусловно. Вот тот опыт, который вы получили, играя в разных командах, он вам как-то пригодился, когда вы оказывались в разных труппах?
З.Соткилава
―
Нет, в труппах не такая уж сыгранность нужна. Вы знаете, Гергиев в свое время, когда его спектакли выходили такие как «Аида», «Трубадур» и «Отелло», он всегда вмешивался в составы, и он тренировал их, можно сказать, по футбольному, чтобы три-четыре ведущих солиста были совместимы по голосу, по тембру, по эмоции, по звуковой насыщенности; и, когда эти компоненты совпадали, он собирал этих людей, и делался великий спектакль. Но это такие, знаете, исключения.Вот, когда была труппа Большого театра – не было гастролеров – была сама труппа в 50-е, 70-е, 80-е годы – феноменальная труппа была, я считаю, одна из лучших трупп в мире. Это была местная труппа, и мы были все сыграны, мы были все напеты друг другом, знали тембр каждого, и тоже подбирались певцы друг другу подходящие. И эта сыгранность давал большой эффект, большой успех у публики имела.
И.Воробьева
―
Если переходить уже к другому творчеству – вы с такой страстью, с такой теплотой говорите про футбол, но ведь решение уйти из футбола, пусть и вынужденное, но вам все равно пришлось принимать. Как это тоже произошло? Вот, как это было?
З.СОТКИЛАВА: Я никогда не был мечтателем, я никогда не мечтал ни о чем
З.Соткилава
―
Вы знаете, дело в том, что я получил – я даже помню фамилию, национальность этого человека, был такой Семирджан в ереванском «Арарате». Он меня очень сильно ударил прямой ногой прямо над бедром и сдвинул позвоночник. Я потерял сознание. А потом, когда я с врачами говорил, я говорю: «Ну как?» Они говорят: «Будешь ходить – будет хорошо». Я ходил. Но потом, впоследствии мне пришлось две операции делать – два сустава. Я весь на протезах.
И.Воробьева
―
И просто это вынужденное решение было, что все – больше уже никак. Просто многие люди, когда теряют возможность заниматься любимым делом, они теряют вообще волю к жизни.
З.Соткилава
―
Как хорошо вы сказали. Вы знаете, я не забуду этот день, когда мне сказали, что надо сдать форму: бутсы, майки, все принадлежности, пижамы. Я жил на стадионе «Динамо» вместе с великим вратарем Анзором Голозашвили. Если Анзор нас слушает – Анзор, привет! И я помню, что вышел НЕРАЗБ. – трибуна была над нашим общежитием, «южная левая» называлась, самые лучшие болельщики там собирались – она была над нами. Я вышел, он сидел там. Я думал, чем я буду заниматься. И вот вторые мои слезы были в жизни – это было. Я сидел на трибунах и не знал, что делать, несмотря на то, что я был студентом третьего курса политехнического института. Я был бы инженером, мог работать. Но все-таки я считал, как я буду без футбола, как я буду вообще дальше жить? Вот это было. Это вторые мои слезы.
Т.Фельгенгауэр
―
Как тогда выбираться из такого состояния, и какие решения принимать в таком состоянии?
З.Соткилава
―
Самое интересное, что именно в этот момент я напоролся на педагога в консерватории тбилисской, и он меня отвлек музыкой от этой моей депрессии.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть это просто такой счастливый случай?
З.Соткилава
―
Счастливый случай, точно.
И.Воробьева
―
В вашей семье, как я поняла, музыкальные люди есть.
З.Соткилава
―
Да, были музыкальные.
И.Воробьева
―
И мама, если я правильно помню, была не то чтобы против, но не понимала, как вы можете стать оперным певцом.
З.Соткилава
―
Это точно. Моя мама имела слух, пела блестяще вместе с моими двумя бабушками, с которыми я тренировал свой голос, учился. Назывались: старые городские романсы грузинские, до сих пор помню их. И они играли на гитаре очень хорошо, и мама пела блестяще, что даже голос помню ее. Несмотря на то, что она была музыкальная, она была против того, чтобы я занимался музыкой. И когда я поступил в консерваторию, это для нее было как для всякой матери: ну, сын закончил политехнический институт, будет с мамой, поддержка, всё… Все мамы любят особенно своих мальчиков. Я этого не сделал - я поступил в консерваторию. Она проклинала всех педагогов. Один сказал даже, когда заболел: «Это она меня прокляла».
И.Воробьева
―
Да вы что!
З.Соткилава
―
Нет, она не так уж проклинала, но просто она… почему я этим занялся. А отец, который не имел ни слуха, ни голоса, захотел, чтобы я занимался. И потом, было уже трудное время. Я хорошо зарабатывал, когда играл за тбилисское «Динамо». В политехническом институте я учился на горном факультете, там была очень высокая стипендия. И я имел очень много денег. Даже не знал, куда их тратить. И вдруг все это оборвалось, и ничего нету… Я отцу сказал: «Папа, ты можешь меня содержать еще пять лет?». Он говорит: «Сынок, если бы у меня было два сына, я же должен был дать второму тоже образование». И он продал дом, они взяли квартиру. Потом с моей помощью – абхазские друзья нам помогли – папе дали работу, и можно было сносно жить.
И.Воробьева
―
То есть он ради того, чтобы сын занимался…
З.Соткилава
―
А мама была рентгенологом. Она врач-рентгенолог. Она говорила, что «мне долго не придется жить», потому что когда, я приходил к ним – у них висели эти свинцовые какие-то огромные тяжелейшие штучки, и она, правда, молодая умела.
Т.Фельгенгауэр
―
Но успела сказать, что вы все-таки поете?
З.Соткилава
―
Вы знаете, она слушала самый плохой мой спектакль. Я провалился. Я приехал из Италии и готовил «Риголетто». Вдруг меня вызвали в Минск. Там был правительственный концерт. Я спел, и позвали на парад. 30 градусов. Парад в Минске. 50 лет Коммунистической партии Белоруссии. Поставили меня на трибуну. Там я простыл. А через неделю у меня была «Риголетто». И первый акт еще держался, потом чувствую, что у меня бронхи просто не работают. Я провалился. Но мама есть мама. Все меня ругали. Все ждут, ажиотаж большой – а я провалился. И мама говорит: «Сынок, ты все равно был лучше всех».
И.Воробьева
―
У нас сейчас перерыв на новости в программе "Разбор полета". Зураб Соткилава здесь у нас в студии с Татьяной Фельгенгауэр в гостях. Мы продолжим буквально через несколько минут после новостей.НОВОСТИ
И.Воробьева
―
Продолжается программа "Разбор полета". Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева и наш сегодняшний гость российский, грузинский оперный певец, педагог, народный артист СССР Зураб Соткилава.
Т.Фельгенгауэр
―
Зураб Лаврентьевич, можете тогда нам еще про оперу и про ваши выступления. Вы учились в консерватории. Узнали, кстати, что там нормальные мужчины тоже.
З.Соткилава
―
И очень красивые девочки.
Т.Фельгенгауэр
―
И талантливые еще при этом.
З.Соткилава
―
И талантливые еще.
Т.Фельгенгауэр
―
Когда началось вот это восхождение звезды Зураба Соткилавы и вы начали ездить? И стажировка Ла Скала, и в другие страны вы ездили. Насколько вы себя пытались как-то внутренне ограничивать, чтобы не поймать звезду, что называется, чтобы не забронзоветь? Это же такой, тонкий момент, когда все хвалят.
З.Соткилава
―
Я считаю, что «зазвездить» может только глупый. Я не очень умный, но не «звездил», потому что я считал это глупостью. Надо делать свое дело хорошо, тогда тебя и любить будут и ценить будут. А то, что тебе говорят, это пропускать мимо ушей. Не надо задерживать. АА то, что касается учебы в консерватории, я поступил как баритон. Через два года я пришел к педагогу и сказал: «Я хочу быть тенором». Я насмотрелся этих фильмов… В то время шли такие фильмы великие Ян Кипуро Чили Карузо, Ланца, Бекки, Гобби, любимые арии знаменитые. И я сказал, что если петь, то надо тенором петь. Вдруг мой педагог мне ответил: «А я хочу быть королем Испании». – «Я не знаю, почему вы вдруг хотите. Вы королем Испании не будете, а я буду тенором».
Т.Фельгенгауэр
―
Это дерзко.
З.Соткилава
―
Он меня выгнал. Правильно сделал, что выгнал.
И.Воробьева
―
Почему?
З.СОТКИЛАВА: Я благодарю спор, что он научил меня режиму, научил меня трудиться
З.Соткилава
―
Так нельзя говорить с педагогами, я так считаю. Но вы знаете, это пошло мне на пользу, потому что я пошел к педагогу самому великому. И только там я мог быть тенором, каким стал потом. Это был Давид Ясонович Андгуладзе, великий педагог и сам певец. И вот с тех пор, с 11 декабря 62-го года… почему-то он сказал однажды мне через два года после того, как я начал учиться: «Твой день рождения сегодня». Я говорю: «У меня день рождения в марте, а не в декабре». Он сказал: «Ты первый урок получил два года назад. И вот сейчас я позвал гостей, и ты будешь петь для них». И вот каждый год 11 декабря, если я был в Тбилиси, он звал своих друзей, гостей, и я пел для них концерт у него дома как мой день рождения. Он накрывал стол, был очень богатый хлеб-соль. Такое было.
Первая моя победа… Вы знаете, я приехал в Москву… Да, я выиграл закавказский конкурс – первую премию, и меня взяли в Тбилисский театр. И был конкурс-отбор на поездку в Алжир. Знаете, тогда были эти всемирные молодежные фестивали – вот на этот фестиваль. Но там были очень профессиональные конкурсы вокалистов тоже. Я приехал в Москву, и вдруг после того, как я спел, меня позвали члены жюри. Был Вартанян такой – заведовал музыкой СССР, если помните – замечательный человек; и Иосиф Туманов, главный режиссер Большого театра. Они говорят: «Зураб, ты хочешь поехать в Италию учиться?» И представляете, какой год? 64-й год.
И.Воробьева
―
Сложное время для выезда.
З.Соткилава
―
Я чуть не задохнулся. Он говорит: «Завтра приходи ко мне». Я пришел к нему, мы поговорили. Я был толстенький. Он говорит: «Что, твой педагог кроме голоса и животы тоже ставит? Зураб Анджапаридзе пузатый, НЕРАЗБ. пузатый, и ты еще пузатый. Похудей немножко. И так я попал в Италию, два года был. Вообще, мне везло на людей, на профессионалов по ходу моей жизни по этой дороге. Барра – величайший педагог. До конца и сегодня его не понимают, настолько его техника была, как он называл НЕРАЗБ, высочайшая техника, которой он нас обучал.И оттуда пошло. Меня повезли в Болгарию. Я принимал участие в днях советской культуры в Софии. Мне говорят от министерства: «Ты должен конкурс выиграть обязательно. Это престижный конкурс. Надо выиграть» Я говорю: «Как…выиграть?» И я, действительно, выиграл, стал «Золотым Орфеем». Потом меня заставляли принимать участие в конкурсе Чайковского. Я не хотел очень. И мой педагог мне говорил тоже: «Сейчас ты, «Золотой Орфей» будешь петь там, а они скажут, начали соревнование конкурсов: какой сильней». А болгарский был очень сильный. Чайковского – тоже был хороший конкурс, особенно вначале. Величайшие музыканты вышли из этого конкурса.
И тут же послали меня в Испанию вместе с Образцовой. Еще был Франко. И был интересный случай. У меня есть газета, «подвал» «Правды», огромный подвал. Мы у Мавзолея с Леной Образцовой стоим. «Они едут на конкурс в фашистскую Испанию». И вот Фурцева нас принимает, говорит: «Вы знаете, ребята, вы едите на конкурс в фашистскую страну, и там будут не только из нашей страны члены жюри, а даже из социалистических стран». И Лена вдруг говорит: «Ой, как хорошо! Все будет справедливо!» Фурцева говорит: «Тихо! Дура ты…». И смотрит на потолок. Что там у них на потолке, я не знаю…
И.Воробьева
―
Кошмар! Вот это я представляю себе страх и ненависть.
З.Соткилава
―
Но Леночка была с языком, она смелая девочка была. И, действительно, мы улетели туда, и я взял гран-при, победили мы. И, представляете, 70-й год, в Испании думали, что русские друг друга едят, и медведи там ходят, и вообще это не люди, а какие-то людоеды ходят.Так вот, интересная история была. Мы летели через Париж, и французы нам делали визы в Испанию, потому что у нас не было дипломатических отношений. И нам сказали сфотографироваться, принести фотографии для паспорта. А мы еще не понимали: будки стояли – в тот день умер Де Голль, все было закрыто – только будки были. И мы зашли в будку. Первой зашла Лена. А мы первый раз. И вышла она, показывает фотографию. Я говорю: «Это кто такая?» Вот такой подбородок, а глаза вот такие, навылет! Мы все четверо – были бандитские рожи, просто гангстеры какие-то с рожами ужасными.
Почему я это рассказываю? Когда мы прилетели в Испанию, в аэропорту, когда испанцы нас увидели – вдруг улыбаются, шепчут, между собой что-то говорят – так обрадовались нашей встрече, просто желанные, самые любимые… Я переводчицу спрашиваю, говорю: «А чего они так радуются?» - «Вы знаете что, Зураб, пришли ваши фотографии. Они, когда их увидели, сказали, что русские гангстеров присылают». Для них это был ужас, они были в панике, а вдруг это оказались молодые – я не очень, - но остальные были симпатичные.
И.Воробьева
―
Скажите, а когда распался Советский Союз, 91-й год, как дальше, что было дальше для вас, где ваша родина была?
З.Соткилава
―
Вы знаете, я и сейчас считаю, да, каждый хочет жить по-своему, но дело в том, что не должны были культурные связи теряться. И сколько у нас друзей в этих республиках, и отношения этих людей между собой из-за политических каких-то конъюнктур… я, например, ни к кому не поменял. По отношению ко мне были случаи, не скажу кто, но были, они были осторожные…
И.Воробьева
―
Но после 91-го года у вас был российский паспорт?
З.Соткилава
―
У меня российский все время.
И.Воробьева
―
А в 2008 году, когда был военный конфликт. Ну, это же ваш дом…
З.Соткилава
―
Да.
И.Воробьева
―
Как вы на все это реагировали, какие решения принимали: ехать успокаивать, налаживать мир, выступать – что?
З.Соткилава
―
Вы знаете, я был участником одной встречи, где я подумал, что это может случиться, но я не думал, что может такое произойти, потому что, когда я сказал этому человеку: «Хорошо…», он мне говорит: «Ты сядешь в танк со мной?» Я говорю: «Сяду. Куда едем?» - «В Сухуми». Я говорю: «А там же нам встретят?» Он говорит: «Не посмеют, они испугаются американцев». Я говорю: «Не думаю, чтобы испугались». Такой разговор был, и мне он не понравился. Буквально через два года это случилось.Я не хочу о политике говорить и о том, что в Грузии произошло, потому что я немножко популярный и очень любимый в Грузии человек, это я сейчас заметил. И я на стороне тех, кто беженцы, кто потерял очень многое из-за этой политики. Я обвиняю политиков за то, что 300 тысяч человек из моего угла, как говорят грузины и живут в очень плохих условиях, и очень тяжело им.
И.Воробьева
―
Последний вопрос на эту тему, я прошу прощения. Сухуми для вас город грузинский или российский?
З.Соткилава
―
Вы знаете, Сухуми не был ни грузинский, ни абхазский в свое время. Это был такой интернациональный город. И в нем больше всего было русских, грузин, армян, евреев, и абхазцев было меньше всего в Сухуми в то время. Потом они начали переселять. И Сухуми был интернациональный город. Я не знал до 18 лет, какой я национальности. Я приехал в Тбилиси, только там узнал, что я грузин, когда надо было что-то заполнять в «Динамо» Тбилиси. И вот я не знал. А как ценил людей – я людей ценил так: если он мне давал хороший пас, я забивал – я говорил: «О, какой хороший!» Если я пел за столом, а он мне хорошо подпевал… Вот это были мои друзья.
Т.Фельгенгауэр
―
Наверное, было много друзей, хороших людей.
З.Соткилава
―
Да, много и хороших. Так что я ценил по таким признакам людей.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы не хотите говорить про политику. А вас самого в политику никогда не пытались втянуть? Потому что часто людей известных, людей любимых… пытаются использовать это имя: «Давайте вы нас поддержите, и мы тогда хорошее политическое дело…».
З.Соткилава
―
Знаете, какие только должности мне не предлагали, начиная от министра культуры Грузии до директора театра, зав кафедрой, директора учебных заведений. Я сказал, что я не умею командовать людьми, потому что командовать людьми – это надо быть дипломатом. Я не дипломат, к сожалению. Я прямо скажу, что «ты не годишься» - всё. Знаете, хорошая поговорка есть: «Одного похвалишь – тысячу недругов обретешь, одного поругаешь – тысячу друзей» - восточная…
Т.Фельгенгауэр
―
А как же тогда преподаете в консерватории?
З.Соткилава
―
Я преподаю, нахожусь один на один с моими учениками. У меня замечательные ученики, у меня большой класс. Я сейчас новых взял уже, а два года тому назад я взял десять международных первых премий: Калос, Тебальди, Кабалье, Виньяс, Лос-Анджелес… Десять премий международных. И сейчас у меня очень хорошие девочки, есть и мальчик очень хороший. Я отметил бы Сенникову, отметил бы Онищенко. Это голоса такие… и уже певицы настолько, что я девочку эту уже взял в свои партнерши. Я уже начинаю концертную деятельность после болезни, и вот ее взял в свои партнерши на все те гастроли, куда я поеду.
Т.Фельгенгауэр
―
А решение педагога Зураба Соткилавы дать шанс этому человек или сказать: «Нет, у тебя не получится. Ты уже достиг потолка в консерватории, и дальше ты не будешь развиваться» - вот это сложное решение?
З.Соткилава
―
Вы знаете, очень сложное решение – сказать человеку… Вот я, например, пел, имел большой успех. Мой педагог мне говорил: «Да, было все хорошо, но я себе уши не могу отрезать: вот это было плохо… это было плохо…».
И.Воробьева
―
Жестоко.
З.Соткилава
―
Я стремился, я делал… Я приходил на второй день к нему и говорил: Что было плохо, давайте работать… Сейчас как-то ребята относятся к этому… Меня слушаются. Иногда слишком боятся, я для них какой-то большой авторитет, несмотря на то, что я с ними веду себя, как с равными. Они мне равный, я наравне с ними. Вы представляете, их судьба в моих руках. Я что должен сделать – они должны стать людьми в первую очередь, и певцами должны быть. Поэтому мои отношения самые такие натуральные, прямые, чистые и честные.И сказать это очень трудно. У меня было несколько моментов, когда я говорил, что не ничего не получится, ничего не выйдет. И потом, я преподаю – кому-то не нравится то, что я делаю. Я не говорю, что я такой, что всем это нравится. Какой-то метод не нравится. Я студентам говорю поступающим: «Давай поработаем. Ты попал в мой класс, вот я тебя взял – давай попробуем. Если тот метод, каким я хочу с тобой заниматься, пройдет, и ты будешь развиваться и поймешь - мы останемся…, если нет – мы разойдемся. И расходились – тоже были случаи.
З.СОТКИЛАВА: И Зурабом Соткилавой я был везде – трудяга, везде заинтересованный
И.Воробьева
―
А вы сами выбираете себе учеников?
З.Соткилава
―
Нет, к сожалению, я не выбираю учеников, мне дают их. Не сказал бы, что самых лучших дают. Но потом они очень хорошо развиваются – могу похвастаться.
И.Воробьева
―
Что касается выступлений. Вам важно, кто присутствует в зале: лидер страны, политики, или просто люди пришли?
Т.Фельгенгауэр
―
Или друзья.
И.Воробьева
―
Семья.
З.Соткилава
―
Никогда не говорил вслух, но сейчас скажу: кому я только не пел! - королевам Англии, королевам всех первых стран, всем первым секретарям, президентам в Белом доме - и нашему и Бушу, от которого потом получил письмо, это очень интересная тема. И гангстером пел, самым выдающимся гангстерам пел – всем пел. Я пел, а они слушали. Они принимали меня хорошо. А кто они такие – когда я пел, я об этом не думал.
И.Воробьева
―
А, когда вы принимаете решение, что «вот этим людям я петь буду, а этим не буду»?
З.Соткилава
―
Такого никогда не было. Нет, смотря где петь. Иногда было, знаете, Политбюро сидело на концерте, потом у них были после концертов во Дворце съездов… такие посиделки…
И.Воробьева
―
Торжества.
З.Соткилава
―
Да. И нам платили две зарплаты за это, за то, что мы выступали там.
И.Воробьева
―
Там спеть.
З.Соткилава
―
За то, чтобы там спеть. Во-первых, это было престижно. Самое престижное было – это КГБ, МВД и во Дворце съездов для Политбюро. И кто – имена не буду называть – убивали друг друга, лишь бы туда попасть.
Т.Фельгенгауэр
―
Сейчас, может быть, это не уместная, конечно, ассоциация, но что-то мне вспомнился фильм «Пиры Валтасара или ночь со Сталиным». Прямо вот увидела сейчас перед собой этот фильм.
И.Воробьева
―
То есть вы просто несете искусство, несете свой голос, то есть вы не принимаете принципиальных решений, что вот этим я буду петь, вот этим – не буду.
З.Соткилава
―
Нет, такого не принимаю. Если на концертах…, они купили билеты, пришли, и что, я скажу, я для вас петь не буду?
И.Воробьева
―
Нет, когда зовут на какие-то такое торжества закрытые.
З.Соткилава
―
Некоторые мероприятия? Ну, я в банях и саунах не пою – это точно.
И.Воробьева
―
Понятно.
З.Соткилава
―
Знаете, мне очень понравилось: Певцову задали этот вопрос. Если он меня слышит, пусть простит, я должен рассказать. Гениальна вещь, просто гениальная, я аплодировал, когда это услышал, прочел. Он, действительно, выступает в таких местах, он говорит: «Очень стыдно, очень стыдно, но зато полгода хорошей жизни!» Я ему аплодировал.
И.Воробьева
―
Это правда, к сожалению. А по поводу российских певцов, эстрадных исполнителей – вы в машине какое радио слушаете?
З.Соткилава
―
"Эхо Москвы" слушаю, вы не поверите. Мне нечего подхалимничать, я просто честно скажу. У меня включено почему-то «Эхо. Спорт» называется, но я слушаю вас каждый вечер. Но мне что-то вечерние передачи больше нравятся, чем внутренние.
Т.Фельгенгауэр
―
Это камень в мой огород…
И.Воробьева
―
Мой тоже, я утренний тоже веду.
Т.Фельгенгауэр
―
Мы ведем утренние «Развороты», утренние ведем и вечерние. У нас с 9 до 11 утра…
З.Соткилава
―
С 9 до 11 я не слушаю.
Т.Фельгенгауэр
―
Мы вам все перескажем, что у нас с 9 до 11 утра.
З.Соткилава
―
Нет, когда я иду в консерваторию, это где-то час, два – вот такое.
Т.Фельгенгауэр
―
Нет, не обижаемся тогда…
И.Воробьева
―
Не могу не прочитать, Эдуард пишет: «Огромный привет Зурабу Лаврентьевичу от моей мамы, сухумчанки Аллы Алпетян. Мама уверена, что Зураб Лаврентьевич ведь вспомнит: перекресток улицы Гулия и проспект Мира напротив военкомата. Самые теплые слова и пожелания вашему гостю». Правда, слушают, да? Я вас обнимаю, целую, сухумчане, я вас всех – ну, это трафарет такой, попсовый – я вас очень уважаю и очень душевно приветствую, и всего самого доброго желаю.
Т.Фельгенгауэр
―
Хотела еще про эстраду спросить. Для вас выбор репертуара – что петь. Ну, понятно, что, когда вы работаете в театре, там есть репертуар театра, есть режиссер, есть постановщик, дирижер, художественный руководитель. Вы, когда уже выступаете самостоятельно, выбор репертуара для вас, насколько это сложное и важное решение, потому что вы же себя представляете: вот вы один, сами по себе.
З.Соткилава
―
Дело в том, что, я уже говорил, мне повезло очень. Мне повезло: концертмейстер у меня был Важан Чачава. Это был великий концертмейстер, великий знаток музыкальной литературы. И мы с ним встретились перед тем, как нам надо было ехать, во-первых, в Испанию и на конкурс Чайковского. И там был большой фрагмент камерной музыки во втором туре особенно. И мы начали изучать это с ним, и, когда мы уже спели эти конкурсы, когда приехали, он мне дал программу. Он выбирал программу. Это была великолепная программа. И с тех пор я полюбил камерную музыку. Вот человек, который ввел меня в эту музыку и я полюбил.
З.СОТКИЛАВА: Считаю, что «зазвездить» может только глупый
И я должен сказать, что я пел очень много камерной музыки. И все время мне хотелось петь Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова, и вдруг вот сейчас, на старости лет я почувствовал, что есть музыка в русской литературе камерной, величайшее творение Мусоргского, это «Песни и пляски…» Мусоргского. И мне повезло: я нашел пианиста, замечательную девочку, которая победительница многих конкурсов. Она еще студентка, но очень умная, очень образованная и пианистка великолепная. И она меня заставила, можно сказать… Я предложил, давай выучим очень трудный цикл и музыкальный и текст его тоже. Гениальнейшее произведение. Она все сделала – эта молоденькая девочка – чтобы я это выучил, и мы скоро это представим перед судом большой публики.
И.Воробьева
―
Вы знаете, у меня в одном из вечерних эфира есть два моих прекрасных соведущих - Юлий Гусман и Юрий Кобаладзе, - которые регулярно поют в эфире. Если я хотя бы не попробую и не попытаюсь, они мне никогда этого не простят. У вас же скоро концерт. Вы уже знаете, с чего будете начинать, как вы будете открывать.
Т.Фельгенгауэр – 25
―
го.
З.Соткилава
―
Нет, у меня с этим концертмейстером, с которым сольный концерт состоится в музее Чайковского, я хочу впервые предстать перед московской публикой в репертуаре, который с ней сделан. Это будет такая проба перед 30-м. 30-го у меня первый большой концерт с симфоническим оркестром в МДМ, в зале Светланова, и я приглашаю всех любителей музыки. Я буду много петь. И поэтому для меня это самые такие… Вот вы говорили по поводу решимости, все… Я сейчас решился на страшную вещь, просто на страшную. Есть у меня кое-какие проблемы со здоровьем. Какие-то врачи говорят, не надо это делать, какие-то говорят нет… Я борюсь с собой, я говорю: Я это сделаю. Я тренирую свой голос, свою физику. И вот сейчас будет 22-го в музее Чайковского - я попробую, а потом уже большой концерт будет в МДМ. Потом у меня будут некоторые выступления, концерты, посвященные другим… А уже турне большое я начинаю с 22-го. Я уже уезжаю, и у меня будет 10 концертов друг за другом. Если вернусь живой, то расскажу потом, как это все было.
Т.Фельгенгауэр
―
Ну, мы очень надеемся, что вы, конечно же, вернетесь живым, но смеем ли мы надеяться, что вы и нам, может, полкуплета исполните.
И.Воробьева
―
Просто еще из Сухуми пишут, что… Хоть что-нибудь. Просто НЕРАЗБ об этом пишет весь эфир, и я даже не знаю, что делать.
З.Соткилава
―
Включите им что-нибудь. Что я вам буду петь здесь уставший…
И.Воробьева
―
Включите – это…
Т.Фельгенгауэр
―
Мы в анонсе гоняли там…
З.Соткилава
―
Дело в том, что я знаю, как это будет все, но в заключение концерта, когда я все заканчиваю, у меня есть мой гимн, который я очень люблю и он такой… (поет)
И.Воробьева
―
Ой, спасибо вам большое! Спасибо большое! Вот на этой высокой ноте – в этот раз уверенно можно это сказать без преувеличения - спасибо огромное! – программа наша, к сожалению, заканчивается…
Т.Фельгенгауэр
―
Но на концертно-то мы, видимо, сходим.
И.Воробьева
―
Зураб Соткилава был у нас в эфире радиостанции "Эха Москвы", в программе "Разбор полета".
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо огромное, Зураб Лаврентьевич!
З.Соткилава
―
Спасибо вам и спасибо всех, кто нас слушал, я приветствую всех!