Олег Кашин - Разбор полета - 2015-07-13
И.Воробьева
―
Здравствуйте! Это программа "Разбор полета", программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр, как всегда, в этой студии в понедельник вечером. Здравствуйте!
И.Воробьева
―
Да, добрый вечер! И у нас сегодня в студии гость, чей полет мы будем разбирать. Это журналист Олег Кашин. Олег, добрый вечер!
О.Кашин
―
Добрый вечер!
И.Воробьева
―
У нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем программу - это вопрос о самом тяжелом решении, которое вам приходилось принимать в вашей жизни, может быть, решение, которое не только на вашу жизнь повлияло – на каких-то других людей.
О.Кашин
―
На жизнь моих родителей, очевидно. У меня простой ответ, потому что я часто об этом думаю и думал сегодня. В 2002 году я решил, что в 2003-м году я не буду становиться моряком, не буду получать соответствующие сертификаты, которые должен был получить, поскольку учился на это 7 лет, а остался журналистом вначале в местной газете у себя в городе, потом переехал в Москву. Это было, действительно, тяжело, и до сих пор мой родной папа мне не простил того, что я его профессию не продолжил, не поддержал. Это постоянная тема наших вечных конфликтов, которые время от времени доходят до радикальных вещей – это правда.КАШИН: Каждый русский человек должен быть не уверен в себе и постоянно рефлексировать и искать какие-то ответы
И.Воробьева
―
До каких радикальных вещей, например?
О.Кашин
―
Мы можем не разговаривать по году. То есть как раз мы виделись, собственно, с папой неделю назад, и даже в такой беседе, которая была спустя год, наверное, все равно тема непревращения меня в моряки, она прозвучала. Потому что «слушай, вот там сокурсники уже – не капитаны еще, - но старпомы, а ты кто?» - а я никто, у меня на визитке ничего не написано, визитки у меня нет, и трудовая книжка дома лежит. Поэтому в разговоре с людьми консервативногопоколения мне очень трудно доказывать, кто я есть, потому что никакой надписи на мне нет.
И.Воробьева
―
А почему ты принял такое решение? Если я правильно понимаю, был «Крузенштерн»…
О.Кашин
―
Иван Федорович, да.
И.Воробьева
―
Да, парусное судно.
Т.Фельгенгауэр
―
Человек-пароход.
О.Кашин
―
Да-да, как говорил Олег Табаков.
И.Воробьева
―
…Палубный и штурманский практикант, участник международных парусных регат Олег Кашин. Почему?
О.КАШИН: Как человек, любящий свой народ и свою страну, я надеюсь, что причина наших бед в неправильной власти
О.Кашин
―
На самом деле это, действительно, болезненная тема, которая заставляет меня сбиваться и спотыкаться, потому что я действительно лет в 19-20, глядя на тех нынешних капитана «Крузенштерна», которые снимаются в рекламе ВТБ, думал: какие они клевые, какие у них белые рубашки! – я, наверное, буду таким. А потом мне показалось, что у меня лучше получается то, что я делаю до сих пор, то есть именно писать. Причем в разных жанрах себя пробовал и тогда и теперь, в любом случае любое писание, как мне кажется, мне удается лучше, чем мне бы удавалась прокладка курса; тем более, что как раз, если говорить конкретно о «Крузенштерне», в последний месяц по него было две замечательные новости: вначале он и Исландии протаранил два буксира, потом в Северной Двине сел на мель. Я слежу за этими новостями…
Т.Фельгенгауэр
―
А его сейчас же пригнали на ремонт.
О.Кашин
―
Ну, очевидно. Он весь, блин, потрепанный, потасканный.
Т.Фельгенгауэр
―
А он единственный остался, на котором можно учиться.
О.Кашин
―
Нет-нет-нет, я возражу. Их, таких старых, трофейных немецких два у нас. Второй в Мурманске – «Седов». Еще есть уже три поздних советских, которых в Польше строили, но они, конечно, не крутые. У нас два таких крутых, уникальных, легендарных. И просто я как раз не то что злорадствую, когда какие-то мои сокурсники его разбивают в очередной раз, просто думаю: ну, О’кей, был бы я на их месте, разбил бы «Крузенштерн» и, наверное, разбив его, пошел быи выпил водки, поскольку не напишешь об этом статью, поскольку как бы навык утрачен.О.КАШИН: Без Лимонова и Болотной не было бы, привычку ходить на улицы дал молодому поколению именно он
Т.Фельгенгауэр
―
А вот в 2007 году, когда были споры в семье, какие были аргументы за и какие были аргументы против?
О.Кашин
―
Аргументы «за» очень простые. У меня папа, я уже говорил, он моряк, он говорил: «Ты не понимаешь. Ты пацан, ты приходишь на пароход, и тебя филиппинские матросы называют «сэр»». А я думаю: ну называют «сэр» и называют «сэр» - чего такого? Как бы я сам себе сэр. Вот, правда, какие-то такие аргументы, которые, наверное, опять же для людей, которые в той системе ценностей выросли, они имеют значение. А мы уже какие-то постиндустриальные люди, и мне важнее – сейчас скажу типа какую-нибудь гадость – 200 лайков собрать в Фейсбуке, нежели услышать от незнакомого филлипинского матроса: «сэр». Тем более, что это тоже не проблема: в магазинах с тобой тоже вежливо…
Т.Фельгенгауэр
―
То есть пусть лучше незнакомый филлипинский френд напишет: «Сэр».
О.Кашин
―
Ну буквально да, типа того. Или украинский…
И.Воробьева
―
Переезд в Москву – это тоже результат конфликта или в Москву хотелось?
О.Кашин
―
Нет. Как раз не то что даже хотелось – это было неизбежно и естественно. У меня в последней книге «Кубик Рубика» сказано, что Москва, Россия – куда мы все скатываемся как горошины, не в смысле, что какие-то усилия для этого приходится предпринимать, а ты понимаешь, живя у себя в Калининграде, что да, ты журналист, ты пишешь про день города или про рабочую поездку губернатора. И если не прокатиться в Москву, то будет тебе 40 лет – ты по-прежнему будешь писать про рабочую поездку губернатора.Я наблюдаю тоже, вот я говорю, про сокурсников, и я за судьбами оставшихся в Калининграде коллег, наблюдаю тоже с таким, наверное, болезненным интересом. О’кей, один из двадцати моих знакомых, друзей этих лет стал главным редактором той газеты, где я работал. Другой закончил карьеру раздатчиком бесплатных газет в трамвае, поскольку в газете он уже был не нужен. Он вел рубрику «Чудилка», которую закрыли. Кто-то сгорел пьяным в вагончике на стройке, где он был сторожем. Кто-то утонул, работая водолазом. Такие на самом деле судьбы – это очень трагично и печально. Потому что – ну О’кей, если ты журналист в России – ты должен, наверное, жить и работать в Москве, даже не Питере. А, если ты остаешься в городе, в котором все ньюсмейкеры могут собраться за таким столом – это, действительно,такая социальная клаустрофобия: рано или поздно ты сойдешь с ума.
О.КАШИН: Если псих смотрит телек и видит, что кто-то враг, он берет топор и идет – врага рубит.
Т.Фельгенгауэр
―
Я сейчас вас слушаю, и у меня складывается впечатление, что вы постоянно ищите себе внешние подтверждения того, что решение было принято правильно. Потому что сохраняются сомнения до сих пор?
О.Кашин
―
Наверное, это связано с тем, что каждый русский человек должен быть не уверен в себе и постоянно рефлексировать и искать какие-то ответы. Я на самом деле наблюдаю это именно по массе своих знакомых. У всех какое-то несогласие либо с реальностью окружающей, либо с собой – это правда. И подтверждения любого рода нам каждому нужны. Другое дело, что обычно мы как-то это в себе загоняем и делаем вид, что мы такие клевые и замечательные; ведем блог краем уха на сайте "Эхо Москвы", допустим, и нам плевать на всех. На самом деле не плевать.То же вот, почему-то вспомнил: лет десять назад – опять же в каждый период развития социальных сетей есть какая-то модная дебютантка, а именно молодая девушка, которая пишет что-нибудь и всех это возмущает или восхищает – была такая Вера Холмогорова. Она сейчас на Украине живет, журналистка. И тоже ей было лет 19, она писала какие-то большие телеги про политику, про философию. Ее травили. И однажды она написала большой пост, что «да, у меня в детстве была кошка, я крутила ее за хвост, сломала ей хост». Вот, типа «смотрите, какая я омерзительная». Человек, видно, что сломлен.
И как раз каждый в себе, мне кажется, - и я, в том числе, может быть, я в первую очередь – ежедневно не то что преодолеваем возможность быть сломленными, а нас часто ломают ситуации. Я тоже могу вспомнить какие-то важные эпизоды в журналистской уже карьере, когда я понимал, что внешнее воздействие, внешнее не согласие со мной, оно меня просто уже вбивает в асфальт и после этого приходится заново как-то вырастать.
Ну это дело Сычева, например, буквально.
И.Воробьева
―
А каким образом получилось это дело Сычева? Давайте вспомним просто, что вы писали тогда.
О.Кашин
―
Очень просто. Сейчас у меня, видимо, тоже будет срываться голос, как когда я говорил о моряках. Действительно, такая болезненная тема, хотя прошло уже 10 лет. По новостям прошла история об адской оргии в челябинской казарме, и таком коллективном насилии над солдатом. Между прочим, сразу после этого статься в газете «Московский комсомолец» Вадима Речкалова, полная оборотов типа «по некоторым сведениям» или «как нам кажется» или что-то такое; когда пишут, что чтобы избежать суда, что Сычев сам что-то себе вколол в ногу – а он потерял ноги и половые органы – чтобы, соответственно, откосить от дальнейшей службы.Я туда поехал. Очень драматично, с какими-то элементами кино на такси прорывался через шлагбаум к даче губернатора, где жила московская комиссия с Главной военной прокуратурой в ее составе. И вот, собственно, с этими прокурорами и с адвокатом Кучереной от имени общественности мы ездили и по этой части и по больницам и по всему на свете. И, собственно, все это наблюдал.
Собственно, мои тексты того времени можно поднять. Я отрицал часть, что писалось о Сычеве, соответственно, не все. Там главная история была: били его и насиловали, что тоже, конечно, садизм, и это я тоже подчеркивал, что его заставили сидетьвсю ночь на корточках, а любой человек –О’кей, каждый второй человек сидел на корточках – и сидя на корточках 8 часов, у него что-нибудьзаболит или, - если он послабее или, как я тогда писал, у Сычева, возможно, была болезнь вен – у него что-нибудь отвалится.
О.КАШИН: Мне важно говорить, что Крым наш, сейчас, когда все мое окружение говорит, что он не наш
И, соответственно, я написал, что, во-первых, а) часть преувеличена, б) понятно, почему она преувеличена. Потому что именно тогда шла достаточно яростная борьба между Генпрокуратурой и Министерством обороны. И как раз у меня в тексте были слова зама Главного прокурора, который прямо сокрушался, что ездили на Сахалин, на место прежней службы начальника этого училища, искали на него компромат, чтобы замочить. Не нашли, к сожалению, поэтому придется работать здесь. То есть на самом деле такая мерзкая политика, которая вмешалась в эту реальную трагедию, которую – я не настолько упырь, - чтобы отрицать – это была трагедия.
Ну, О’кей, я это написал. Потом, соответственно, мне весь Живой тогда еще Журнал хором сказал: «Какой ты негодяй! Ты отмазываешь армию». Я задумался, негодяй ли я? Наверное, О’кей, я негодяй – я написал вторую статью на тему того, что да, все ложь, я всех ненавижу. Это уже приобрело какую-то… Кто такой Кашин? Кашин – это который отмазывает армию по делу Сычева. Для меня действительно это была адски больная тема.
Когда Сычев, собственно, вернулся домой, я поехал к нему: мне было важно, чтобы он прочитал мою статью, и чтобы я с ним поговорил. И последнее мое с ним соприкосновение, которое, мне кажется, тоже кармически правильное и хорошее: когда в 7-м году были выборы в думу, и партия СПС взяла к себе главным политтехнологом такого уральского мужчину Антона Бакова. И люди Бакова завели от имени Сычева ЖЖ, гдеон писал, как он ненавидит Иванова. Я при участии каких-то тайных знакомых из СПС добился разоблачения, что это не ЖЖ Сычева. И, собственно, попытка разыграть сычевскую карту на выборах была подавлена с моим участием, в том числе, чемя на самом деле горжусь. Такая история.
И.Воробьева
―
Здесь есть ряд решений. До какого-то времени, пока вы работали в газете «Коммерсант» в отделе «Общество», очень много писали про политику, в том числе, про молодежную политику.
О.Кашин
―
Так точно. Да, разумеется. И сейчас про нее пишу.
И.Воробьева
―
И отклики на тот момент, если мы говорим про аудитории того ЖЖ, были вполне себе, скажем так, благостные.
О.Кашин
―
Да-да, конечно.
И.Воробьева
―
Потому что все были в том или ином направлении – черное и белое – было понятно. Потом – раз! – и все изменилось, в том числе, Олег Кашин изменился тогда.
О.Кашин
―
А вот я не соглашусь как раз. Именно, что все изменилось, а Олег Кашин в принципе остался такой же человек, которому всегда важно быть не в какой-то группе молодежных политиков, кого угодно, а около нее, имея возможность сказать всегда, что в этом вы молодцы, а в этом – вы говно. Вот на самом деле я на протяжении уже не одного десятилетия эту свою роль я, как ценность, с собой ношу и таскаю.И мне, действительно, важно сейчас говорить, что Крым наш, когда все мое окружение говорит, что он не наш и еще что-то не из чувства противоречия и желания выделиться или быть оригинальным, а из желания не подчиняться тем,никем не подписанным нормам даже не приличия, а просто так положено говорить в этой тусовке. Когда сидит компания 20 человек и у всех четкая позиция, что «Крым на наш». Выходит какой-нибудь юноша на сцену и говорит: «Крым не наш!», и ему все аплодируют: «Молодец!» Хотя на самом деле в его словах, как правило, нет ничего, на чем была бы обоснована точка зрения кроме одобрения тусовки. Как раз это, действительно, плохо. Это вредно. Всю жизнь с этим борюсь, просто как с плохим явлением внешней среды.
И.Воробьева
―
Но как-то же принимаются решения быть сейчас около«нацболов», а дальше быть около «нашистов», или быть около движения «Наши», а дальше быть в других каких-то.
О.Кашин
―
Это очень просто объясняется. Смотрите, сижу я здесь, с Ирой Воробьевой и Тане Фельгенгауэр. Мне они не нравятся. Я двадцатипятилетний, молодой думаю: Если они плохие, наверное, на радиостанции «Шансон», как у нас принято говорить, есть какие-то люди – пойду-ка я на радиостанцию «Шансон». Когда мне уже 35 лет, я понимаю, что и на радио «Шансон», я никого лучше вас не найду.
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо, Олег!
О.Кашин
―
Поэтому, поссорившись сейчас с вами в этой студии, я просто уйду, наверное,домой и буду пить чай. Вот, собственно, это, действительно, такая мировоззренческая позиция.
Т.Фельгенгауэр
―
Но тогда…
О.Кашин
―
Тогда это было - пойти на «Шансон».
Т.Фельгенгауэр
―
То есть все-таки Олег Кашин меняется. Я возвращаюсь к вопросу Иры.
О.Кашин
―
Я соглашусь, наверное. Опять же в базовых вещах из серии, что всегда желать добра и всех любить – Кашин не меняется, мне кажется.
Т.Фельгенгауэр
―
Если сейчас вернуться назад – про журналистику еще поговорим – Калининград, анклав. Почему не было - или, может быть, была развилка, но мы не знаем об этом – желания решения уехать в другую сторону – в Европу?
О.Кашин
―
Как раз тоже очень просто: именно, что развилка, она совпала с развилкой «быть моряком, не быть моряком». Потому что быть моряком – конечно, уехать в ту сторону, потому что нормальный моряк найдет себя где угодно. Соответственно, если бы я не выбрал стезю человека, зарабатывающего деньги написание текстов на русском языке, я бысейчас, наверное, действительно, жил в городе Роттердаме и был бы женат на какой-нибудь роттердамской девушке, и она бы меня ждала из долгих морских рейсов. Но это не тот путь, который я сам себе выбрал, что называется.А тоже такой момент: москвичи на самом деле преувеличивают европейскость Калининграда. Это тоже удивительная вещь…
Т.Фельгенгауэр
―
Я когда-то была в Калининграде несколько раз. Я прекрасно понимаю, что это не европейский город.
О.Кашин
―
Все были в Калининграде. Так вот, живя бок о бок со странами Евросоюза – О’кей, не самыми передовыми, но, по крайней мере, не дикими, не Косово – живя с этими странами, почему-то люди не подтягивают ни свою жизнь, ни свой регион, - причем это касается и властей и людей, - до того, что они видят своими глазами каждые выходные, когда ездят за продуктами в Польшу. Почему так, я не знаю. Я опять же как человек, любящий свой народ и свою страну, надеюсь, что главная причина в неправильной власти, а так-то люди нормальные, обычные. Но при этом какие-то просто визуальные образы современного Калининграда меня просто уничтожают, вымораживают: такого не было даже в моем советском детстве – именно превращение города в какой-то среднеазиатский цыганский табор.
И.Воробьева
―
Про журналистику, если возможно. В любом случае, какая бы группа, около которой Олег Кашин существует, не была, все время Олег Кашин в тех или иных событиях практически участник. Так получалось. Как образом так получалось?
О.Кашин
―
Скажем так: практически участник, который ходит по грани, конечно, сваливается часто за грань, но при этом понимает, что О’кей, свалился – надо выбираться. Так получается. Причем недавно я об этом узнал и удивился, что у нынешних 20-летних студентов журфака этого культа гонзожурналистики нет. В моей нежурфаковской юности культ гонзожурналистики был. И я понимал, что если бы просто пишешь какую-то отстраненную историю - это круто. А, если ты пишешь историю, как ее действующий участник – это очень круто.И как раз я пытался неоднократно, причем в разных ипостасях и моментах, быть участником разных историй. Иногда это было даже интересно, как, собственно, мое участие в оргкомитете Болотной площади и Координационном совете, но тоже, видимо, отдельная история, про которую я тоже готов подробно говорить.
Т.Фельгенгауэр
―
А вот, когда вы сваливаетесь в ту или иную историю, тут два момента: сваливаетесь вы туда сознательно и все равно ли, куда вам свалиться – в фашисты, антифашисты, в нацболы или в «Русский марш»?
О.Кашин
―
На самом деле история какая. Кстати говоря, слово «Русский марш» включила что-то у меня в голове. Тоже расскажу прямо притчу. В 2005 году, уйдя из отдела «Общество» «Коммерсанта» и уйдя и какого-то окружения молодежных либеральных политиков, я переметнулся в какие-то круги, близкие к тогдашнему Кремлю. И в какой-то момент – не сразу, через пару итераций – стал буквально сотрудникомна зарплате одной аналитической структуры, близкой к администрации президента, собственно то, о чем я сегодня пишу в статье «Очкарик» на сайте«Свободная пресса». Буквально я был один из таких людей типа Ильи Горячева, которого сейчас судят по делуБОРНа. И работал на проект буквально пропагандистском, то есть он размещал статью в газете «Известия», этот проект, по борьбе с нацизмом, национализмом, что в принципе совпадало с моими гражданскими убеждениями.Ничего стыдного, что я пишу статью и ее размещают за бабло в газете «Известия», я не видел. Я боролся, собственно, с поднимающим голову ДПНИ. Я борюсь, я получаю зарплату за борьбу с ДПНИ. Прихожу на «Русский марш» 4 ноября 2006, наверное, года – вижу массу приятные мне лиц, как на парадоксально, которые, собственно, не настолько адовы фашисты, как принято рисовать в какой-то прессе, как я сам их рисую; вижу адски понравившегося мне Александра Поткина, тогда молодого и харизматичного, который, поскольку марш загоняли в метро, и когда участники марша вышли из метро, Поткин так вскинул руки и сказал: «Вот оно, русское небо!» Мне это безумно понравилось.
И, хотя я постоянно отдавал себе отчет, что у меня работа такая – бороться с этими людьми, я написал о нем две или три восторженные заметки: посмотрите, какой клевыйПоткин, почему мы раньше его не видели. Опять же сейчас, когда Поткин – политзаключенный, об этом проще говорить, наверное, и в общем, на самом деле рад, что меня жизнь с этим человеком сводила именно в истории уличной политики российской, скажем так.
И.Воробьева
―
То есть в жизни журналиста Олега Кашина не существует объективной журналистики. В жизни журналиста Олега Кашина существует – нравится вам Поткин или не нравится.
О.Кашин
―
Да, смотрите, я считаю, опыт подсказываем мне – могу ошибаться – всегда все люди, нет ни одного робота на журналистской позиции ни в одной редакции. И все люди живые: кому-то кто-то нравится, кому-то – нет. Работая объективным журналистом, журналист имитирует объективность, поскольку ему приходиться подавлять свои пристрастия и делать вид, что писать о Мизулиной и о Навальном – ему не имеет значения, о ком, он к ним одинаково относится, что в принципе, мне кажется, невозможно.Мне кажется, более честной, более разумной формулой подхода к жизни – не скрывать свои симпатии, отдавая читателю возможность… О’кей, вот я пишу о Навальном, он мне нравиться, и я даю читателю вычесть мою симпатию публичную и читать уже как бы без нее, не обращая на нее внимания, как вот мы листаем журнал глянцевый и там есть рекламные страницы – мы их пролистываем. Так же и здесь, то есть ты видишь, человек необъективен к Егору Просвирнину, которого я тоже много лет любил и рекламировал. О’кей, значит, когда Кашин пишет по Просвирнине, ты сегодня его статью не читаешь. А, когда Кашин будет писать об Амане Тулееве, с которым у него ничего нет – никаких ни дружеских, ни вражеских отношений – наверное, тогда Кашину можно будет поверить сто процентов, хотя, верить никому нельзя вообще, я думаю.
Т.Фельгенгауэр
―
Часто вам бывало стыдно за вот эти восторженные статьи, за какие-то симпатии? Все же меняется, наверное, в голове Олега Кашина.
О.Кашин
―
Я в этом смысле маньяк, что часто читаю свои старые статьи, и мне часто бывает за них стыдно в том смысле, что они, особенно 10 лет назад, не очень талантливо написаны, скажем так. А стыдно в таком духе, что ой, видно, там автор врет или автор как-то пытается манипулировать читателем – вот я не могу найти ни одного своего текста, где бы я манипулировал, желая обмануть или желая навязать какую-то точку зрения. Как раз тоже события последнего года – куда от них деться – я с самого начала, с Крыма – ладно Крым, что он наш – я миллион раз писал – с самого начала войны на Украине осуждал, в том числе, и АТО украинскую, и писал, что, собственно, виноваты обе стороны – как такая уже анекдотическая формула.Так вот, О’кей, я писал антиукраинские статьи, «антиатошные» статьи, их много, они все на виду, и я понимаю и горжусь, что нет ни одно статьи по прочтении которой какой-нибудь мальчик из Тамбова мог сесть бы в поезд и поехать воевать в Донбассначитавшись Кашина. Вот этого нет, и для меняэто важно.
Т.Фельгенгауэр
―
А как в одной голове спокойно уживаются – раз ни за что особо не стыдно, кроме не очень талантливых текстов молодых.
О.Кашин
―
Молодых… Да и старых на самом деле.
Т.Фельгенгауэр
―
Как в одной голове уживается: Болотная площадь, Координационный совет оппозиции, песни Егора Летова, нашисты, Просвирнин, Поткин, Крым – все это.
О.Кашин
―
Вот уже трижды слово звучит, - все-таки не выдержу - очень важный для меня момент: я никогда и ни в каких обстоятельствах не имел ничего общего с движением «Наши», не работал с ними, не состоял в них, не дружил с ними, поэтому, собственно, уже в дальнейшие годы…
Т.Фельгенгауэр
―
Мы как ругательство…
О.Кашин
―
Я понимаю, сторонники Кремля в широком смысле – да, О’кей. Тот же Сурков мне, действительно, нравился… Опять же, понимаете, наверное, каждый человек должен через это пройти, когда ты молодой, и ты видишь какого-то деятеля и думаешь: Какой он клевый, как он правильно все делает! Вот буду я как-то стремиться быть на него похожим. Я наблюдал десятки, сотни разных молодых людей, которые говорили, что Сурков умный, харизматик, талантливый и так далее. Наверное, этим тоже нужно переболеть буквально. И как раз в тот период моей жизни, который я готов назвать «сурковщиной», он был омерзительный, как я сейчас понимаю,но он был неизбежный. Иначе без него я, наверное, не был бы таким, какой я сейчас есть, а был бы такой стандартный и плоский, как из картона, как фигурка Венедиктова у вас в приемной стоит – такой вот стандартный либеральный журналист, каким я быть никогда не хотел.
И.Воробьева
―
По поводу отношения к движению «Наши». Правильно ли я понимаю, что период под названием «сурковщина» - это как раз после посещенияСелигера?
О.Кашин
―
Нет, как раз я помню нашу с вами полемику на эту тему, это тоже смешной момент. Нет-нет, как раз посещение Селигера в 5-м году – единственное, между прочим, мое посещение в качестве корреспондента журнала. Больше никогда не был на Селигере ни до, ни после, впрочем, даже как турист. На это посещение я уже приехал человеком, который готов найти в сторонника Кремля что-то хорошее, и, соответственно, порадоваться этому. Скорее, как раз это весна 5-го года, и, собственно, тогда было движение «Оборона», был раскол в движение «Оборона»… или он был позже, в 6-м году? Позже. И опять же просто я себя очень люблю, поэтому свою ссорус движением «Оборона» я готов считать расколом движения «Оборона». В общем, как раз мое разочарование в движении «Оборона», во всех людях, которые тогда были, оно меня привело естественным совершенно путем в какой-то кружок этих молодых – я не знаю – камрадов, как многие из них себя называли, которые сидят и говорят: Мы против революции, против какого-то свержения существующего режима. Тем более, опять же мы говорим «Оборона»- были же еще нацболы,и у меня с ними была тоже долгая, интересная дружба.
Т.Фельгенгауэр
―
Давайте мы сейчас прервемся буквально на пять минут. Я напомню, что в программе "Разбор полета" сегодня выступает журналист Олег Кашин, в чьей голове умещается, по-моему, очень многовзаимоисключающих симпатий. Будем разбираться и следующую часть нашей программы. Оставайтесь с нами, мы скоро вернемся.НОВОСТИ
Т.Фельгенгауэр
―
Продолжается программа "Разбор полета". Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр, Олег Кашин – наш сегодняшний гость.В такие мы воспоминания тут погрузились.
И.Воробьева
―
Да, и мы еще немножко останемся в них. Мы предыдущую часть закончили на слове «нацболы». Как раз про нацболов я и хочу спросить. Это же такие были на той момент яркие, очень серьезные ребята, которые абы кого в свою среду не пускали, но, тем не менее, Олег Кашин был вэтой среде.
О.Кашин
―
Около, около. Это тоже важно: около. Никогда не былвнутри.
И.Воробьева
―
Внутри здания, которое они захватывали, может быть, и не был.
О.Кашин
―
Внутри здания, которое захватывали, был. Причем там тоже было смешно – об этом уже спустя годы можно говорить, - когда во время захвата офиса "Единой России" в Банном переулке, журналист случайно там оказавшийся, в смысле я, тоже задержан с участниками акции, и служба безопасности «Коммерсанта» бежит меня выручать, на что милиция показывает службе безопасности «Коммерсанта» видео, где нацболы валят охранника на землю и бегут по нему, и я тоже бегу по нему. На самом деле, конечно, если было мне тогда 35 лет, я бы, наверное, был осторожнее.
И.Воробьева
―
Но потом нацболы закончились, и они закончились очень плохо, потому что Олег Кашин начал писать, какие нацболы… ну, другие, скажем.
О.Кашин
―
Тоже тут интересный момент,где все держится на оттенках. Нацболы закончились, в каком виде. Нацболы того времени, которых я помню и знаю с тех пор, допустим, нынешнийглавный редактор прекрасного великого издания «Медиазона» Сергей Смирнов или журналист «Открытой России» Роман Попков, которые уже совершенно ни тот, ни другой к Лимонову отношения не имеют. И с этими людьми мы все эти годы пронесли добрейшие отношения, даже когда я ругалнацболов за их дружбу с либералами на тот момент.На самом деле для уже нынешнего меняя, 35-летнего на самом деле пик лимоновской партии – это не те времени, а уже, когда партию разгромили, 10-й год, когда Лимонову удалось своим «31-м числом» втянуть буквально в уличную политику массу тех людей, которые никогда бы в нее не втянулись. Как раз те люди, которым наше воспоминание о 4-м годе ничего не скажут. Я случайно это заметил уже во второй заход в «Коммерсанте», когда мои коллеги из отдела культуры, которые всю жизнь писали о выставках, вдруг стали ходить 31-го числа на Триумфальную.
И вот это, наверное, большая заслуга Лимонова. И, наверное, даже Болотной без нее не было, потому что привычку ходить на улицы дал этому поколению он, тому поколению, которое никогда не ходило и всегда призирало митингующих. Поэтому здесь как раз - Лимонов сам с этим не согласится, конечно, - но здесь его главная историческая заслуга. А сейчас да, все мои оставшиеся в партии знакомые, воюют в Донецкой и особенно почему-то в Луганской народных республиках. Постоянно жалуются, что их сажают в подвал. Закрыли их офис опять, как в Москве закрывали офис.
И.Воробьева
―
То есть теперь «Крым наш» для вас это, в общем... теперь опять.
О.Кашин
―
Да нет, на самом деле «Крым наш». На любом этапе моей биографии спроси, чей Крым - я, наверное, ответил бы набором каких-то понятных образов из поп-культуры 90-х и «нулевых», от песни Городницкого «Севастополь останется русским» до фильма«Брат-2»: разумеется, что «вы мне за Севастополь еще ответите». То есть это всегда было на периферии, но говорить о том, что Крым украинский или украинский полуостров, и мы его никогда не заберем назад – тут я бы даже в самом адском либеральной угаре не позволил все-таки. Давайте говорить о Крыме, если интересно.
И.Воробьева
―
Вообще, нет. Мы же собрались про Олега Кашина поговорить.
Т.Фельгенгауэр
―
Хочется про ваши решения и решение продолжать работать журналистом после всего, что произошло, после нападения, после того, как негде стало работать особенно. То есть вопреки всему это решение, очевидно, принимаемое каждый день.
О.Кашин
―
Я все-таки немножко тему в сторону Крыма утащу. Четкий момент, когда ты принимаешь решение. Я действительно с Егором Просвирниным, главным редактором сайта «Спутник и погром», достаточно радикального, был знаком с его детства и моей юности, когда он еще работал в журнале «Аэрофлот», еще где-то. То есть мы давно знакомы, и, когда он запустил «Спутник и погром», я, собственно, с самого начала всегда говорил, какой это прекрасный сайт. А он меня звал в него писать в 2012, 13-м, 14-м году, а я говорил: «Все-таки, Егор, нет, и писать мне нечего, и я как бы не ваш автор. И зачем и мне и вам это надо?»Когда какие-то вооруженные люди еще даже без эпитета «вежливые» захватилиздание парламента Крыма 20-какого-то февраля 14-го года, я сам постучался к Егору и сказал: «Егор, можно я для вашего издания поеду в Крым. Это решение, потому что опять же, когда ты лишен людьми, которые при слове «Спутник и погром» хватаются за пистолеты и готовы закидать тебя вареньем и печеньем, конечно, это челлендж. Но я прямо, действительно, очень доволен. Наверное, это моя предпоследняя полноценная журналистская командировка. Уже больше года назад съездил, и очень здорово, что я съездил именно для этогоиздания,поскольку тоже контекст очень важен. И как показать свою позицию по Крыму, не прибегая к лобовому пропагандированию? Напиши для «Спутника и погрома».
Т.Фельгенгауэр
―
Ну как? Это провокация все равно, Олег.
О.Кашин
―
В какой-то мере провокация, но все – провокация. Опять же фильм «Брат-2» тоже был провокацией для кинематографистов 90-х. Это нормально как раз.
И.Воробьева
―
Поехать от издания «Спутник и погром» - это означает, что дляОлегу Кашину давным-давно наплевать нарепутацию журналиста.
О.Кашин
―
Абсолютно нет. Есть тоже злые языки, которые говорят: «Вот Кашин пишет заказную статью». Не пишет Кашин заказную статью.
И.Воробьева
―
И никогда не писал Кашин заказной статьи?
О.Кашин
―
И никогда не писал. Я еще раз подчеркну, что те статьи мои, которые размещались в газете «Известия», когда я работал на администрацию… А что такое заказная статья, как мне представляется? Ты работаешь в газете. Тебе какой-то плохой человек дает деньги и ты,обманывая редакцию,обманывая главного редактора, протаскиваешь какую-то информацию в эту газету. Когда ты пишешь статью, отдаешь ее, извините, в Кремль, и Кремль сам как-то нагибает или закупает тогдашнюю, еще догабреляновскую газету «Известия» - это опять же я написал в статье, что я думаю. Как они разметили- ну, О’кей, тогда у менябыл такой предел морального релятивизма. Наверное, это нехорошо..
Т.Фельгенгауэр
―
Сейчас нет?
О.Кашин
―
Сейчас бы я на такие вещи все-таки не решился, хотя…пытаюсь вспомнить какие-нибудь издания неочевидные. Я не знаю…сейчас пишу в журнал казахскийEsquire. Мне там платят какие-то символические по московским меркам гонорары. Ну, просто поприколу, что вот в Казахстане в журналеказахском Esquire – меня там печатают. Вот, собственно,какие-то такие вещи – это да. Но опять же это совершенно другой уровень, чем заказные статьи, джинса, так называемая. Вот чего не было, того не было.
И.Воробьева
―
Нападение на вас, которое было на улице Пятницкая – когда пришли в себя в больнице, вы вспомнили сразу, что произошло, как?
О.Кашин
―
Я просто долго, когда был не в себе, у меня были какие-то проблески сознания, то есть вперемешку галлюцинации и реальность – я почему-то даже думал, что на меня было два нападения – поэтому, как раз придя в себя, я уже был в курсе всего. Плюс там ко мне стали пускать в реанимацию родственников. Они в общих чертах рассказали, что есть какой-то общественной шум по этому поводу, чего я не ожидал. Ну «шум» - может быть, неуважительно сказано, поскольку вы опять-таки в этой активности участвовали.
Т.Фельгенгауэр
―
Шумели, да.
О.Кашин
―
Да, и я могу сказать, что это лучшая посттравматическая терапия – когда ты приходишь в себя и понимаешь, что сотни или тысячизнакомых и незнакомых людей за тебя молились, митинговали, желали и все такое. И это совершенно не то чувство, когда ты приходишь в себя одинокий в райбольнице и никому не нужный. Я просто знаю людей, которых били, травмировали, они после этого не смогли оправиться ровно потому, что они были лишены того уникального ресурса, который мне достался в 10-м году – это правда.Другое дело, что я боялся, имея этот ресурс, что на мне будет стоять такой лейбл чувака, которого побили и которого все жалеют. Но опять же прошло уже5 лет, можно констатировать, что от лейбла я избавился, и скорее я чувак, который пел песни на Болотной – надеюсь, по крайней мере – или, который говорит, что «Крым наш», или что-нибудь еще. Может быть, я не прав.
И.Воробьева
―
А вот уголовное дело, которое было связано снападением, оно есть?
О.Кашин
―
Оно есть.
И.Воробьева
―
И вам приходится принимать какие-то решения? То есть, например, долго время тишина-тишина, Медведев обещает, что все будет, какие-то вещи нельзя раскрывать, при этом общественность шумит, обвиняет то одного, то другого, что будут наказаны, и так далее. Но при этом в какой-то момент принимается решение, что надо рассказать.
О.Кашин
―
Например, тоже впервые, что называется, в истории рассказываю это публично, хотя, может быть, никому не интересно. Я тоже, ни для кого не секрет, с самого начала придерживался версии о причастности к нападению на меня нашистов. Сейчас эта вера моя пошатнулась очень сильно после ареста приближенного к псковскому губернатору Турчаку директора петербуржского предприятия «Ленинец», который под странными пытками сознался, что он организовывал нападение на меня.Так или иначе, но я между двумя этими основными версиями пят лет жил и все показания давал в контексте этих версий. В какой-то момент меня накрыло, я подумал: может быть, я зря думаю на эти темы, может быть, было что-то другое, что могло стать причиной нападения, это вообще никак не связано ни с политикой, ни с чем-то. И я начал изучать свою электронную почту за 2010 года, и нашел в ней некий намек, что какая-то третья сила могла иметь к этому отношение, а именно очень большая, очень уважаемая сырьеваякомпания.Я брал интервью у одного из ее руководителей, очень скандальное интервью,очень болезненное интервью при тоже мерзком таком явлении – согласовании интервью. Какие-то моменты он из текста убрал, а я оставил, сделав вид, что не успел: номер ушел в типографию. На что пресс-служба этой компании мне сказала, что «у нас есть агенты в «Коммерсанте», мы знаем, когда номер уходит в типографию. Вы плохо себя повели по отношению к нам -мы сделаем выводы».
Я подумал: Черт, а может, это они, может это никакой не Турчак, никакие не нашисты? И вот вопрос: Заявлять об этом Следственному комитету, то есть сбрасывать весь этот политический флер и оказываться человеком, который не заметил самого главного? И это, действительно, был предмет моих колебаний на протяжении, по крайней мере, дней. И в итоге я решил прийти в Следственный комитет. Это был мой последний визит. Дал гигантское показание на тему моей истории взятия этого скандального интервью. Не знаю, допрашивали они кого-то или нет, но я уже я сам подостыл и понял, что выражение «мы сделаем выводы», тем более, публичное спецслужбы, оно вряд ли может обернуться арматурой по голове. По крайней мере, такое у меня было.
Т.Фельгенгауэр
―
Ну знаете, когда на вашей фотографии стоит штамп: «Будет наказан»…
О.Кашин
―
То это,мне кажется, провоцирует психов. Если псих смотрит телек и видит, что кто-то враг. Он берет топор и идет – врага рубит. Это, собственно, тема атмосферы ненавистипресловутой.
Т.Фельгенгауэр
―
Да.
О.Кашин
―
Но тоже опять же так легко: псих увидел по телеку. А кого псих увидел по телеку? Был, по-моему, один случай, когда в Казани после дела Пусси-Райот, когда человек безумный зарубил семью и написал «Пусси-Райот» кровью на стене. А так, обычно в итоге оказывается не псих, а реальный наемный киллер, который, собственно,выполняет чье-то поручение.
Т.Фельгенгауэр
―
Если возвращаться к решению оставаться в журналистике после нападения – были какие-то сомнения?
О.Кашин
―
Тоже, возвращаясь к тому, с чего мы начали, в отличие, по-моему, от большинства специальностей, у моряков есть очень полезное, для пользы дела профессиональное требование: если полтора года не работаешь по специальности, все твое образование сгорает к чертовой матери, нужно получать его заново – долго, болезненно, но уже не так, чтобы ходить, лекции посещать, а с нулевых позиций снова зарабатывать те квалификации, которые ты потерял.Поэтому, даже если я бы сегодня захотел стать моряком, то я бы не смог это сделать. То есть смог бы, наверное, но для этого мне пришлось бы лет десять голодать и жить в московских условиях жизнью матроса. Поэтому здесь как раз выбора нет. Менять профессию совсем радикально – идти барменом или еще кем-то…Поэтому особенно выбиратьне приходится: делаешь, что умеешь. Поэтому делаешь.
И.Воробьева
―
Решение переехать в Женеву -как далось: просто, легко, сложно, с чем былосвязано?
О.Кашин
―
Женясь на сотруднике международной компании, собственно, с чем был связан мой переезд, я был в курсе, что работа жены предусматривает какие-то путешествия на долгое время. И, конечно, тогда на тот момент меня, преуспевающего сотрудника влиятельной газеты это слегка тревожиловнутри меня. Что, если придется переезжать - смогу ли я, что буду делать. Но опять же, слава богу, вмешались внешние обстоятельства, когда издательский дом «Коммерсант», в котором я работал с конца 11 года, начали просто фигачить кувалдой. Началось-то вообще все с того бюллетеня в журнале Власть. Путин пошел, известно куда, и уволили в начале Ковальского, потом разгромили радиостанцию, потом ушел Демьян Кудрявцев, потом ушла куча людей. И вот в таком контексте, когда началименя увольнять, потому что меня увольняли долго и болезненно, о чем я на самом деле обещал никому не рассказывать…
Т.Фельгенгауэр
―
Да мы никому не расскажем, Олег.
О.Кашин
―
О’кей, да, поэтому буду очень обтекаем. Так вот, уже встретив новость о переезде в Женеву уже неработающим нигде человеком, более того, после «Коммерсанта» я поработал два месяца на сайте OpenSpace, который вдруг – бабах! – закрыли ни с того ни с сего. А потом я проработал тоже два месяца в возрожденном журнале «Русская жизнь», который тоже – бабах! – закрыли ни с того ни с сего. И вот как раз, когда теле говорят: «А вот поехали жить в Женеву» - думаешь: а что, какая разница? – у меня здесь работы нет, ничего нет, поэтому - поехали, господи… Поэтому как раз это было проще всего.
И.Воробьева
―
Действительно. А вернуться?
О.Кашин
―
И вернуться проще всего. Опять же дело такое, как есть такая шутка, что Чечня в состав России добровольно не входила и не выйдет. То же самое и уехать из России просто и вернуться в Россию тоже просто. Люди, которые говорят о этом: либо пора валить, либо не пора валить – это как раз просто люди, которым не о чем больше разговаривать. Это более простая тема, чем принято считать.
Т.Фельгенгауэр
―
Сделать свое собственное СМИ имени себя…
О.Кашин
―
Оно есть.
Т.Фельгенгауэр
―
Да, я понимаю, что оно есть. Я даже его иногда читала.
О.Кашин
―
Вот-вот, готов его рекламировать, если это позволительно.
Т.Фельгенгауэр
―
Это решение тоже вынужденное, потому что некуда писать или оттого, что очень хочется вот имени себя: так круто, вау!
О.Кашин
―
Нет. Что имени себя, тщеславие и так далее – это уже вторично на самом деле. Первый импульс был – разгром «Ленты.ру». Причем тоже ситуативное решение. Один мой товарищ, - когда «Лента.ру»,собственно, погибла, ее команда еще не создавала «Медузу», часть команды, - один мой товарищ предложил свои услуги по хостингу и всему на свете этой команде. Команда не откликнулась – откликнулся я. Я сказал, что давай, ты мне сделаешь сайт.Он мне помог сделать сайт – собственно, то, чего я не умею: там привинтить WordPress к доменному имени и все такое прочее.А так, да, действительно, я руководствовался простым соображением, что, если я завтра проснусь, и окажется, что те издания, для которых я пишу, их больше нет, как уже не раз бывало, где меня искать? А вот есть такой сайтик. В итоге он существует уже больше года, денег не приносит, зато, чем больше цензура в других местах, тем больше статей у меня. Очень часто бывают ситуации, когда, причем с оплаченной командировкой, с гонораром, автор пишет для какого-то издания – издание боится его публиковать, он это отдает мне.
Более того, у меня сейчас публикуется книга Люка Хардинга «Мафиозное государство», с разрешения автора публикуется. В России издать невозможно. Я первый публикую. У меня публиковались какие-то новые песни Макаревича. То есть именно я не очень много делаю. Просто атмосфера такая, что те материалы, которые очень часто не могут выйти больше нигде, стекаются сюда – это как раз здорово. Такой интересный эксперимент, которые тоже не требует решения.
И.Воробьева
―
Отсюда вопрос: Где грань? То есть про дочку Путина можно писать или нельзя? Страшно или нет?
О.Кашин
―
Про дочку Путина – страшнее всего. Действительно, удивительный момент: написать – просто в эфире не говорим – известная украинская частушка про Путина – это без проблем. Написать в соцсети – Путин сам лайкает, если у него в руках будет гаджет. Но написать, где работает дочка – а вот это уже то табу, которое нам навязали в последние десятилетия. И, когда закрыли газету «Московский корреспондент» из-за статьи о свадьбе Путина, еще что-то. О’кей, запрещено писать о семье Путина – все как-то смирились с этим и поняли.И, когда газета РБК написала об этой истории о расширении МГУ,не написав, собственно, имени ключевой участницы этого проекта, я потом написал об этом. И все думали, что это РБК мне слило, потому что они побоялись, а я нет. Но как раз нет, просто действительно эта новость - большой МГУ – слишком масштабная пол-Москвыоб этом знало и знает – просто, действительно, никто не решался, потому что себе дороже. Ну а безработному и не живущему в России, нечего терять, наверное.
Т.Фельгенгауэр
―
Но сейчас-то вы живете в России?
О.Кашин
―
Ну, что поделаешь?
Т.Фельгенгауэр
―
Но так же легко принимаются решения – что публиковать?
О.Кашин
―
Ты знаешь, если бы сейчас была эта ситуация с дочкой Путина, наверное, я бы как-то в чаше весов – публиковать или нет? – конечно, фактор проживания в России внес бы, и, может быть, принял другое решение. Потому что,безусловно, опять же денег это не приносит, лишней славы не приносит. Ничего такого, ну типа набрал миллион просмотров. Никому они не нужны: рекламы на сайте нет. Поэтому, в чем смысл? Ну вот такой смысл - неуловимый и метафизический.
Т.Фельгенгауэр
―
А вы с женой советуетесь, когда нужно принимать такие решения?
О.Кашин
―
Слава богу, что как раз у нас так выстроены отношения, что никогда. И тексты я свои ей не даю читать до публикации, ничего. То есть, если мне жена говорила: не пиши это – то, наверное, я бы искал себе другую жену.
И.Воробьева
―
Вопрос доверия Олегу Кашину как-то существует у людей из пресловутой тусовочки, о которой много говорят, или не существует?
О.Кашин
―
Существует, конечно же, и проблема недоверия существует. Но для меня высшая похвала не традиционно какой-нибудь мой друг или незнакомый, но яркий доброжелатель, которого я знаю по соцсетям, что он постоянно лайкает – не такая история, а когда кто-то пишет: «Не люблю, конечно, Кашина, он плохой, мерзавец, работал на Кремль, но как здорово написал - какой молодец». Вот это, конечно… Может, опять же я через искаженную лизну, на все это смотрю, но такая правда для меня весит больше.
И.Воробьева
―
В обратную сторону: вопрос доверия источникам. Вот как принимается решение, что этот источник достоверный – я напишу, я рискну поверить этому источнику, или их два, и проверка через второй или через третий – вот каким образом такая журналистика работает?
О.Кашин
―
Проверка через два источника – это тепличная история. Если есть два источника, то, наверное, это опять же известный финский журналист, ты пишешь про финские дела или австрийские, или швейцарские, или австрийские или какие угодно, потому что в России, дай бог, если один человек согласится что-то сказать, не боясь быть уволенным и так далее. Просто у нас, действительно, гораздо все болеезакрыто, чем где-нибудь за границей.Проблема доверия к источнику… У меня интуиция очень плохая, я, бывает, ошибаюсь. Как раз про дочку Путина, допустим, ты написал, и есть двадцать московских журналистов, которые это знали, но не написали, и как раз это создает ту атмосферу, когда ты понимаешь: ты написал правду. Когда ты пишешь, а коллеги говорят: «Ой, откуда ты это взял? Ты уверен» - ты начинаешь думать: «Черт, а может быть, это действительно неправда?»
У меня так было год назад, когда мне сказали в очень странном разговоре люди, близкие к «Правому сектору», что олигарх Малофеев, который помогал и держал на работе Бородая и Стрелкова, заодно давал денег «Правому сектору», запрещенной в России организации. Я об этом написал вначале в соцсетис кучей реверансов: наверное, это неправда, но вот говорят. Не подтвердилось, я ошибся, наверное. Прошел год, и когда Дмитрий Киселев, захлебываясь от радости, говорит: «Вот, «Правый сектор» восстал в Мукачево, я думаю, а, может быть, они действительно российские агенты? И вот такая отложенная правота, она мне тоже нравится.
Т.Фельгенгауэр
―
Про соцсети скажите честно, Олег, в какой момент вы приняли решение цитировать без кавычек и взрывать вообще Твиттер абсолютно беспардонно в таком количестве? Вот это зачем вы делаете?
О.Кашин
―
Внутри себя в нашем разговоре я обнаруживаю такую линию фатализма: былинку несет поток. Когда первый раз – я причем не помню, когда был первый раз, естественно – вот ты пишешь, допустим- не знаю – я гей, и это вызывает какую-то реакцию людей. Гомофобы говорят: «Ненавижу, мы тебя убьем!» А борцы за права геев говорят: «Молодец! Каминг-аут, все нормально». Оказывается,это прикольно. И в итоге философия уже всей этой истории, которая, действительно, имеет для меня какое-то значение, наросла на эту игру потом. То есть, действительно, ты тестируешь адекватность аудитории, когда ты пишешь – уж не знаю, что – доктор Лиза Менгеле, допустим – как был тоже скандальный твит, на который доктор Лиза справедливо обиделась, о чем она заявила сегодня в газете «Собеседншик» - ты это пишешь, укуча озверевших людей тебя поддерживает: «Да-да, доктор Лиза – это доктор Менгеле – там все кошмар. А куча людей, стоящих опять же на страже добра, тебе говорят: «Ты сказал ужасную вещь, тебя за это надо убить». И, когда, собственно, ты вскрываешь в людях их дремлющие качества, наверное, это тоже такая полезная социально-профилактическая…
Т.Фельгенгауэр
―
То есть при этом про доктора Лизу вы вообще не думаете? Прекрасно!
О.Кашин
―
Нет, я к ней очень хорошо отношусь. Мы даже шапочно знакомы.
Т.Фельгенгауэр
―
Ну, то есть вы над всеми просто постоянно создаете какой-то эксперимент.
О.Кашин
―
И над собой, прежде всего, конечно же, потому что тоже, где тот предел, когда…Вот была история с «Шарли Эбдо». Я, естественно, когда их всех убили, побежал, купил номер последний. На номере была карикатура на Богородицу. Просто последний – никакого не было в продаже. Я фотографируюсь – естественно, куча народу говорит: «Вот побоялся фотографироваться с исламской карикатурой». Так ее не было под рукой просто. И тоже прими решение: следующий номер купишь, сфотографируешься. Я купил под давлением, наверное, тех людей, которые говорили: слабо, слабо…
Т.Фельгенгауэр
―
Спасибо большое! Как-то у нас внезапно закончилось время. Это была программа "Разбор полета". Олег Кашин – главный герой этой программы. Эфир для вас вели Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр. Большое спасибо!
И.Воробьева
―
И до встречи!
О.Кашин
―
Спасибо!