Гарри Бардин - Разбор полета - 2015-06-08
08.06.2015
Т.Фельгенгауэр
―
Здравствуйте! Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр, как всегда в этой студии. Добрый вечер!
И.Воробьева
―
Добрый вечер, и у нас сегодня в гостях в программе "Разбор полета" режиссер-мультипликатор Гарри Бардин. Гарри Яковлевич, добрый вечер!
Г.Бардин
―
Добрый вечер!
И.Воробьева
―
У нас есть традиционный вопрос, которым мы начинаем нашу программу. Это вопрос о том, какое для вас было самое сложное решение, самое тяжелое, которое вы могли бы вспомнить, которое, может быть, не только вас задевало, но касалось других людей.
Г.Бардин
―
Это решение было – не обращаться за деньгами в Министерство культуры по поводу моего нового фильма.
И.Воробьева
―
Это, когда было?
Г.Бардин
―
Это было полтора года тому назад. И я обратился… «обращусь я к друзьям, не сочтите, что это в бреду». Я действительно обратился на краудфайдинг. Народ, зрители собирали мне деньги на мою новую картину.
И.Воробьева
―
Вы какой-то рекорд даже поставили: собрали какую-то рекордную сумму.
Г.Бардин
―
Да, я рекорд поставил в России - это я без всякой скромности... Но это не моя нескромность - это зрители, это благодаря им, их усилиям я собрал всю сумму. Я теперь уверен, что я завершу картину.
И.Воробьева
―
Но вы, когда принимали решение не обращаться в министерство культуры, конечно, не знали, что вы сможете набрать такую сумму через интернет, поэтому, как это решение было принято, как вы решились?
Г.Бардин
―
Мучительно.
И.Воробьева
―
Какие были доводы за, против?
Г.Бардин
―
Я второй раз обращаюсь. Первый раз – когда это было на завершение предыдущей картины «Три мелодии», и там нужно было для завершения 2 миллиона 200 тысяч. И вот люди собрали. И я понял, что второй раз я уже не обращусь: стыдно, неловко, нужно совесть иметь в конце концов. Но потом, когда я завершил картину и когда с меня выдрал наш министр культуры штраф…
И.Воробьева
―
200 тысяч.
Г.Бардин
―
Я заплатил ему с мыслью «Пусть подавиться», но я понял, что больше к нему не пойду. А вот, к кому пойду – это было тяжелое решение, тяжелое.
Т.Фельгенгауэр
―
Но оно, получается, было вынужденным, потому чтодругого-то варианта не было.
Г.Бардин
―
Нет, другого – нет.
И.Воробьева
―
Нет, ну почему? Был третий вариант – не снимать. Или таких вариантов никогда не было?
Г.Бардин
―
Это такой вариант мне предложил мой внук. Он моложе вас, поэтому ему это простительно. Ему 8 лет, вы чуть старше.
Т.Фельгенгауэр
―
Если что, Гарри Яковлевич, мы не предлагаем вам не снимать фильмы. Мы очень любим ваши фильмы, и чем больше вы будете снимать, тем лучше.
Г.Бардин
―
Спасибо, Таня.
Т.Фельгенгауэр
―
Просто это же каждый раз очень сложно понять, как получится… не получится.
Г.Бардин
―
Фильм?
Т.Фельгенгауэр
―
Во-первых, и организовать – это же сложный процесс.
Г.Бардин
―
Ну, конечно. Но дело в том, что когда меня внук между прочим спросил: «Ну что, деньги собрал на фильм, дедуля? Я говорю: «Пока нет». – «А, может быть, и не надо», - говорит о мне. Я говорю: «Как не надо? Я даже с теми, что собрал, я все равно закончу». – «А зачем?» Я говорю: «Чтобы ты когда-нибудь гордился своим…» - «Да хватит! Я уже и так горжусь», - сказал мне мой внук.
Т.Фельгенгауэр
―
Да вы что!
Г.Бардин
―
Что, мол, остановись. Но я, слава богу, не остановился.
И.Воробьева
―
Мы поняли: варианта не снимать – нет.
Г.Бардин
―
Для меня снимать – это значит жить, это форма жизни.
И.Воробьева
―
То есть это давно превратилось в форму жизни или это с самого начало было так?
Г.Бардин
―
Когда я прикипел к этому – к тому, к чему прикипел, я понял, что я без этого просто не могу. Это как правильно медики говорят наркоманѝя – с ударением… Да, это скорей всего так.
И.Воробьева
―
Есть что-то знакомое в этом отношении?
Г.Бардин
―
Но вы же чувствуете драйв от того, когда вы в эфире, особенно в прямом.
Т.Фельгенгауэр
―
Ну да, у нас есть определенная зависимость от этого горящего фонаря микрофона, безусловно, есть.
Г.Бардин
―
Конечно.
Т.Фельгенгауэр
―
И ничего с этим не сделаешь. Другой вопрос - что мы-то зависим от главного редактора в известной степени, который решит, будем мы в этом эфире работать или нет.
Г.Бардин
―
Но красная лампочка – это же не глаз Алексея Алексеевича.
И.Воробьева
―
Ухо, извините.
Г.Бардин
―
Красный глаз.
Т.Фельгенгауэр
―
Красное от стыда ухо. Но мы менее самостоятельны в этих решения, чем вы, но, соответственно .с нас и спрос меньше, чем с вас. Уровеньответственности мешает принимать решения?
Г.Бардин
―
Конечно, потому что за мной идут люди. И, когда они шла за мной, а я им платил минимум миниморум – и никто не ушел… И мы дошли до того момента, когда я им могу сейчас заплатить деньги, ну не большие деньги…
И.Воробьева
―
Но нормальные деньги.
Г.Бардин
―
Да. Это у меня не железная дорога и шубохранилища у меня нет, но нормальные деньги. И я счастлив.
И.Воробьева
―
Скажите, а у вас только с Мединским такие отношения нехорошие сложились, или до этого тоже с Министерством культуры и с Госкино были напряженки?
Г.Бардин
―
Нет, такого не было. Понимаете, это не совсем Министерство культуры сегодня. Это как бы, если у Торквемады был какой-то департамент во время инквизиции, то это такой вот… Ему не дают покоя лавры Торквемады. Ну, может быть, когда-нибудь он будет сжигать мои пленки в общем костре.
И.Воробьева
―
Это не поможет.
Т.Фельгенгауэр
―
Мне кажется, вы как-то переоцениваете масштабы личности.
Г.Бардин: Сложное решение – не обращаться за деньгами в Министерство культуры по поводу моего нового фильма
Г.Бардин
―
Масштаб личности?
Т.Фельгенгауэр
―
Да.
Г.Бардин
―
Ну к этому как бы подвигается. В своем публичном выступлении он сказал, что он всегда любил мои фильмы и ценит меня и оштрафовал меня на 200 тысяч.
Т.Фельгенгауэр
―
А вот если бы не ценил, на миллион бы оштрафовал.
Г.Бардин – А
―
а, ну да, ну спасибо…
И.Воробьева
―
Все равно в любом случае у творческих людей -у режиссеров, у создателей мультфильмов – у них всегда, по крайней мере, у тех, кто были в нашей студии, у них всегда были конфликты с Министерством культуры, с Госкино и так далее.
Т.Фельгенгауэр
―
Какие-то регулирующие органы.
И.Воробьева
―
Да, цензурирующие, регулирующие органы - наверняка же.
Г.Бардин
―
Наш путь не усыпан розами отнюдь. Нам достаются шипы. Я должен сказать – нужно отдать должное – когда было Госкино, потом в Министерство культуры оно переоформилось, то есть департамент по кино, 66-70% от бюджета фильма давало Госкино. Остальное я, как продюсер, добывал. Никто мне не говорил, где добывать. Вот ходил и просил. Сейчас просить с каждым годом становится все труднее, может быть, в силу возраста, может быть, в силу того, что уже накопилась усталость от этого правительства. Если ходить все время по вагонам – ну ходишь, играешь на гармошке, поешь. А когда ты припадаешь на одну ногу, а когда ты уже немолод, то ходить, и просить, и петь, и делать вид при этом, что все хорошо, довольно трудно.
И.Воробьева
―
А бизнес не участвует? Крупный бизнес, он как-то стороной обходит кино?
Г.Бардин
―
Нет. Я как-то был на встрече с Путиным, когда он был председателем правительства. На самом деле ему это не зачли, а был срок 15 лет. Этот как бы исключили момент. Тогда я ему задал вопрос, почему закон о меценатстве никак не примут уже 20 лет? На что он сказал, что «начнутся такие откаты, что мало не покажется - я эту братию знаю». Я ему на это сказал: «Я знаю другую братию». Я имел в виду тех старых меценатов благодаря которым стоят и Морозовская больница и прочее.
Т.Фельгенгауэр
―
Мы видим, как меценатами поступают, как с фондом «Династия» сейчас поступают и с другими, поэтому чего уж говорить.
Г.Бардин
―
Да. Ну вот Зимин попробовал быть меценатом.
Т.Фельгенгауэр
―
А с другой стороны, смотрите, фильм закончен - вы видите готовую уже вашу работу. Это разве не придает сил, не восполняет все затраченное?
Г.Бардин
―
Да нет, конечно, это замечательно, что я, надеюсь, доведу эту картину до конца. Более того, я вам похвастаюсь: у меня есть сын – им можно хвастаться, да? – он был у меня на студии, и он посмотрел материал, который я ему показал – он снят на две трети. Он сказал: «Ты знаешь, отец, на такой фильм деньги просить не стыдно». Но это высокая похвала.
Т.Фельгенгауэр
―
Да.
И.Воробьева
―
А как рождается фильм? Это тоже какое-то решение: вот я буду это снимать? Как? Просто мы не очень понимаем, как это происходит в вашей голове.
Г.Бардин
―
Ну, как вам сказать. Как у вас, например: кого вы собираетесь приглашать на эфир.
И.Воробьева
―
Но нам-то нужно это делать каждую неделю в любом случае, и очень много зависит от новостей, между прочим.
Т.Фельгенгауэр
―
Если говорить про программу "Разбор полета", то здесь мы исходим из собственного интереса и предполагаемого интереса наших слушателей. Я не знаю, как у вас в голове это рождается: интерес, мысль задумка, или образ?
Г.Бардин
―
Я живу по принципу, который начертал Пастернак: «Не спи, не спи художник, не предавайся сну, ты вечности заложник, у времени в плену». Но я итожу как бы то, что я снимал – я оказался действительно «времени заложник», потому что, когда в прошлом году в Киеве я показывал фильм «Конфликт» о спичках, ко мне подошла девочка и сказала: «Это вы про нас сняли, сегодняшний конфликт России и Украины?» Я говорю: «Нет, моя дорогая, я снял в 83-м году, но, к сожалению, это актуально». Вот и получилось, что я времени заложник, к сожалению, это так. Я снимаю то, что меня сегодня волнует.
И.Воробьева
―
То есть изначально это для вас фильм?
Г.Бардин
―
Конечно. Это то высказывание, на которое я хочу найти отклик у вас, у вас и еще у пары миллионов зрителей – вот, собственно говоря, мое побудительное начало.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть это такое решение - донести какую-то мысль до нас.
Г.Бардин
―
Да, месседж, как сейчас говорят.
Т.Фельгенгауэр
―
Мы за русский язык, поэтому…
Г.Бардин
―
Я понимаю, но меня всегда удивляли французские журналисты. Когда брали интервью, они всегда задавали один и тот же вопрос: «Какой вы хотели донести месседж?». Более оскорбительный вопрос режиссеру задать трудно. Потому что, значит, я неумелый режиссер, дурак попросту, который сделал фильм – о чем? – бог его знает. И какой месседж я хотел… И когда где-то в Париже на четырнадцатом интервью, мне задали этот вопрос «Какой вы хотели оставить месседж?», я ответил: «Какой хотел – такой оставил».
Т.Фельгенгауэр
―
А бывало так, что вы, уже увидев готовую картину, вдруг как-то поняли, что не получилось, или на каком-то этапе вы видите, что не получается?
Г.Бардин
―
Это вы меня хотите сравнить с Андреем Тарковским, который переснимал? Нет, у меня такого не было.
Т.Фельгенгауэр
―
Нет, не хочу сравнить. Хочу знать про сомнения, которые вас терзают в процессе.
Г.Бардин
―
Конечно, сомнения есть. Но уже приняв решение, когда я придумал это кино, мне главное – донести его в том качестве, в котором я его увидел и услышал. И это качество зависит от моей бескомпромиссности.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть вы команду не слушаете, вот ваших ребят, с которыми вы работаете, если они в чем-то сомневаются, что-то предлагают поменять?
Г.Бардин
―
Они не имеют права сомневаться, если у них есть режиссер. Если я есть, то это… А если меня нет, то это художественная самодеятельность, это не студия. Да, они идут под моим руководством, но они идут, они моисоратники, они мои единомышленники, чего я и вам желаю на радиостанции, потому что вы,судя по раскладу, – а я вас слушаю постоянно, – вы часто коллеги, но редко единомышленники, к сожалению.
И.Воробьева
―
Но у нас нет такой задачи.
Г.Бардин
―
Я понимаю, но у меня такая задача, как у слушателя. Это я вас боднул вот так.
И.Воробьева
―
Приняли.
Г.Бардин: Для меня снимать – это значит жить, это форма жизни
Т.Фельгенгауэр
―
Тем более, я уверена, что Алексей Алексеевич целиком и полностью разделяет ваш подход по поводу того, что, «если я режиссер, то рядом со мной должны быть исключительно только мои соратники».Часто приходится из-за этого расставаться с людьми, которые работают вместе с вами, но приходится, бывает?Г.БАРДИН - Как вам сказать… Я диктатор, конечно, но в мягкой упаковке. Я же по убеждению…нетолько один Жириновский либерал-демократ – я тоже.
Т.Фельгенгауэр
―
Вы, как Жириновский, либерал-демократ?
Г.Бардин
―
Нет, как Жириновский – второго такого нет, потому что, он, во-первых, приватизировал два сакральных слова – «демократия» и «либеральность» - не имея ни к тому слову, ни к другому никакого отношения абсолютно. Вот в этом есть такая фишка у нас в России…
Т.Фельгенгауэр
―
То есть и вы к слову «диктатор» имеете слабое отношение в таком случае.
Г.Бардин
―
В общем-то, да. Нет, я ставлю задачу перед моими соратниками, и я стремлюсь к тому, чтобы они выполнили эту задачу. Если они украсят ее – ради бога! – низкий поклон в пояс. Но главное – выполнить и довести бескомпромиссно до того воплощения, как я это вижу. Потому что они каждый видит свой сегмент, а я вижу целиком.
И.Воробьева
―
А давайте вернемся совсем далеко-далеко назад…
Г.Бардин
―
К Торквемаде?
И.Воробьева
―
Когда вы пошли учиться…
Т.Фельгенгауэр
―
Чуть-чуть попозже.
И.Воробьева
―
Когда вы пошли учиться в школу-студи, вы с самого начала знали, чем вы хотите заниматься?
Г.Бардин
―
Бог с вами!
И.Воробьева
―
А как это произошло?
Г.Бардин
―
Это произошло совершенно случайно. Это судьба закинула. Я в мультипликацию пришел, в таких случаях говорю, через микрофон. Я много озвучивал как актер, и мне это так понравилось, это так прикольно, как сейчас говорят молодые - прикольно. Оттого, что отрыв идет по полной. Не зря у нас на «Союзмультфильм» приходили какие актеры - боже мой! - Грибов, Раневская, Плятт – цвет российской культуры. Приходили туда – и что они творили в темноте павильона, когда они записывали, какони хулиганили! Они делали то, что никогда бы не сделали на сцене своих академических театров – их бы не поняли. А здесь их понимали, и они отрывались по полной. Они как бы становились детьми, сбросив регалии, ордена и звания народных артистов. Это было замечательно! И, когда я почувствовал вкус к этому, меня вдругпробило, что я могу написать сценарий- такая наглая мысль.
И.Воробьева
―
Для мультфильма?
Г.Бардин
―
Для мультфильма, да. И я написал, и у меня приняли – один. Я обнаглел – второй. А второй уже никто не ставил, он лежал. А я к этому времени с Василием Ливановым написал пьесу «Дон Жуан» для Образцова. И уже предложил мне Образцов вместе ставить «Дон Жуана». «Дон Жуан-75» - так называлась пьеса. И не ставит, не ставит. Тогда тот директор «Союзмультфильма» Михаил Михайлович Вальков сказал: «Никто не берет ваш сценарий, а вы режиссер, я знаю». А я только-только был прописан режиссером, нигде не учась. Я говорю: «Да я в этом ни ухом ни рылом, Михаил Михайлович». «Но вы же режиссер!» - сказал Михаил Михайлович.
И.Воробьева
―
Священное слово какое-то было сильное.
Г.Бардин
―
Да. И говорит: «Вот вы и ставьте». И я загорелся, потому что я человек азартный, но это не сейчас азарт. И вот я пошел к Образцову, сказал: так и так… и ушел - ушел и поставил свой первый мультфильм.
Т.Фельгенгауэр
―
А Образцов как отреагировал: отговаривал, не отговаривал?
Г.Бардин
―
Отговаривал, он очень отговаривал. У него был потрясающий аргумент. Он говорит: «Но вы подумайте. Ведь вы с нашим театром можете увидеть мир». И это правда, потому что театр был выездной, я-то нет. Я беспартийный, я страдающий по пятому пункту – ну никак не выездной. А тут мне предлагают такие пригорки-ручейки – я отказываюсь. Мне было интересно, и я пошелв эту авантюру – сделал свой первый фильм.
Т.Фельгенгауэр
―
То есть этот отказ вам дался легко - от работы с Образцовым и его театром?
Г.Бардин
―
Как вам сказать, Таня, конечно, нелегко, потому что это Образцов, я его любил и люблю, для меня он, как живой человек остался. Но нелегко было, но решился.
И.Воробьева
―
А как это происходит? Вот вы всё - будете ставить, будете ставить мультфильм. Как это происходит: вы по кадрам разбиваете или придумываете, как это все нарисовано будет, кто все это делает? Как это происходит.
Г.Бардин
―
Я вас слушал по радио, я не знал, что вы такая темная, Ира.
И.Воробьева
―
Я ужасно темная, выне знали? Я же блондинка, я ничего не знаю.
Г.Бардин
―
Ну ладно! Вы крашенная блондинка.
И.Воробьева
―
Неправда, я блондинка-блондинка.
Г.Бардин
―
Придется мне… что же…
И.Воробьева
―
Я Норштейна точно так же мучила – ничего не поняла.
Г.Бардин
―
Да?
И.Воробьева
―
Да.
Т.Фельгенгауэр
―
Норштейн выдержал, и вам придется выдержать.
Г.Бардин
―
Бог терпел и вам велел, да.
Т.Фельгенгауэр
―
Краткий экскурс.
Г.Бардин
―
Краткий экскурс. От замысла приходим к том, что… Так как я совместил в себе и сценариста и режиссера, то я, как режиссер, со мной сценаристом не спорит: что придумаю – то он и ставит.
И.Воробьева
―
Никаких конфликтов.
Г.Бардин
―
То есть для меня это важно – все это придумать, всю эти историю и ее в голове своей выстроить так, чтобы музыкально, речево, кто озвучивает из актеров – я должен все это услышать, увидеть, а потом уже обратиться к художнику-постановщику, которому я рассказываю, что бы я хотел увидеть, в каком качестве персонаж. Он рисует наброски: то, не то. Там должна бытьсвязь на уровне подсознания с художником-постановщиком, ну вот как ты работаешь с композитором живым. Но последнее время я все неживыми работаю…
И.Воробьева
―
То есть берете уже то, что есть.
Г.Бардин
―
Да. В чем меня упрекает Максим Дунаевский…
И.Воробьева
―
Ревнует.
Г.Бардин
―
Ревнует, да. Я два фильма с ним сделал, в общем-то, неплохие, это «Летучий корабль» и "Пиф-паф-ой-ей-ей!». И больше как-то не сложилось. А когда с неживым композитором…
Т.Фельгенгауэр
―
Музыкальный материал уже готов.
Г.Бардин
―
Материал готов и я придумываю пластику, хореографию на эту музыку. Это замечательно. Во-первых, музыку я люблю, а во-вторых, придумать все это на каждую ноту, на каждый акцент, придумать движение,на мой взгляд, то самое – вот,когда ты доходишь до этого… Но для этого нужно… я не знаю… «Гадкого утенка» я после того, что записал национальный филармонический оркестр Спивакова музыку, а потом записал стихи Юлий Ким, а потом сделали вокальное наложение на это – после этого я 4 месяца сидел в наушниках, и я прослушалодну и ту же фразу по 30-40 раз, пока не возникало в голове то самое движение, которое наиболее ярко выдают ту мысль, которую я хочу высказать пластически. Когда это все у меня складывается, я рисую свои «почеркушки» - раскадровку. Теперь рассказал – все понятно, да, Ира?
И.Воробьева
―
Да, да.
Г.Бардин: Министерство культуры сегодня - это как если бы у Торквемады был департамент во время инквизиции
Г.Бардин
―
Это удивительно, что понятно. До этого Норштейн не дошел.
И.Воробьева
―
Да-да-да.
Г.Бардин
―
Вот я рисую раскадровку, и это движение сюжета. Потом делает художник постановщик по моим каракулям. Но я все равно снимаю по моим каракулям и я пишу режиссерский сценарий, я отмеряю музыкальнос монтажером: вот эта сцена будет 3 метра – 40 кадров по музыке, эта – столько-то. И каждая сцена уже определена: кто что в ней делает. Меня можно было ночью разбудить, и я знал, что в какой сцене какой персонаж в какую сторону голову поворачивает. Это держать в голове 6 лет – а столько длилось производство фильма «Гадкий утенок» - довольно трудновато. Но при этом зато, извините, результат, которым я был доволен.
И.Воробьева
―
То есть понятно, что вы создатель, понимаете? Вы сейчас это все мне рассказали объемно…
Г.Бардин
―
Нет, я вам не сказал главного. Потому что потом нужно прийти в коллектив. Чем талантливее коллектив,тем он менее подвержен руководству…
Т.Фельгенгауэр
―
Это мы наблюдаем каждый день!
Г.Бардин
―
И тут я выражаю свое соболезнование Венедиктову, потому что вы все талантливые, руководить вамм сложно. Чем человек талантливее, тем он неповторимей, тем он более отличается от других. Мне нужно это все собрать, команду заразить нужно своим видением, своей мыслью, заразить их настолько, чтобыони не чувствовали себя исполнителями – чтобы они чувствовали себя творцами, сотворцами. И если они будут просто исполнителями, им будет скучно – они уйдут. А когда они привносят свое, когда они идут с тобой не рядом, не сбоку, не вместе.Я вам уже жаловался, что я не могу платитьим денег, но я должен компенсировать финальным успехом всю эту мученическую жизнь, которую я им устраиваю. Они должны радоваться тому, что получилось, что получается. Ведь, когда у нас получается фильм, когда мы склеиваем два эпизода, две сценки, набивается в монтажную, как шпроты, которые сейчас запретили из Риги ввозить – вот набиваются и смотрят, что здесь получилось.
Т.Фельгенгауэр
―
Здесь делаем паузу и продолжим "Разбор полета" с Гарри Бардиным через несколько минут.НОВОСТИ
И.Воробьева
―
Продолжается программа "Разбор полета". Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьева и Гарри Бардин у нас здесь в эфире.
Т.Фельгенгауэр
―
А вы показываете фильм или сначала фрагмент фильма своей команде.
Г.Бардин
―
Да.
Т.Фельгенгауэр
―
Людям, которые вместе с вами и проходят весь этот путь вместе с вами. Дальше. Чье мнение для вас важно помимо команды? Вы рассказали, что сыну показали…
Г.Бардин
―
В первую очередь, конечно, я скажу сейчас нескромно – мое. Я ориентируюсь на себя, потому что я как бы в ответе перед собой, придумавшем это и это соответствует или не соответствует – только и всего. Доверять себе.
Т.Фельгенгауэр
―
Бывали случаи, что не соответствовало?
Г.Бардин
―
Пока нет.
Т.Фельгенгауэр
―
Но вы, наверное, сами с собой договорились уже в самом начале и процесс как-то скорректировали.
Г.Бардин
―
Я хотел, в связи с тем, что вам 25 лет, рассказать вам историю, которую вы наверняка не знаете, потому что вы моложе своей радиостанции…
И.Воробьева
―
Ненамного.
Г.Бардин
―
Ну ладно! Но выглядите моложе. Так вот, в 91-м году я получаю под аренду помещение. Бывшая фабрика фоторабот заброшенная с крысами, тараканами, ржавыми ванными, но на нее глаз положил супрефект района. Он пришел ко мне на студию, позвонил в дверь. Я открыл ему. Он сказал: «Я супрефект. Значит так, вот эта половина, - говорит он, - отойдет мне, а там, внизу – у вас будет». Я говорю: «На каком основании?» Он говорит: «Как на каком основании? Я – супрефект», - сказал он. И я ему сказал: «Вы лицо неприкосновенное?» Он говорит: «Да». Я говорю: «А здесь мы только вдвоем. Я сейчас дам по роже и никто не узнает». Он говорит: «Ну-ну! Хорошо. Следующий раз поговорим».И тогда кому я звоню? Леше Венедиктову. Я позвонил – благо, что у меня был прямой телефон – я говорю: «Леша, так и так, супрефект на меня наехал». Он говорит: «А можете приехать сейчас?» Я говорю: «Конечно». Я приехал на "Эхо Москвы" и 40 минут мы полоскали этого супрефекта как бедолагу. Причем мы не стеснялись в выражениях. Сейчас запрещены… но мы и не пользовались теми выражениями, которые запрещены, нам достаточно было того, что у нас было. И после этого я пришел на подпись к этому супрефекту своих бумаг. Он, не поднимая глаз, сказал: «Слышал по "Эху". Что же вы не сказали, что вы такой крутой?» Вот, ребята, вы крутые, как выяснились. Вы крутые были в 91-м году уже. И я за это очень признателен этой радиостанции, куда я частенько прихожу и где меня помнят.
И.Воробьева
―
И очень любят.
Т.Фельгенгауэр
―
Гарри Яковлевич, кстати, тогда про 91-й год. События 91-го года.
Г.Бардин
―
Да, я приходил к Леше, я высказывал свое мнение по поводу происходящего, конечно.
И.Воробьева
―
А к Белому дому ходили?
Г.Бардин
―
Конечно, да. Многое пришлось испытать, многое. Но то, что происходит сегодня, я об этом говорить не хочу и, наверное, не буду.
Т.Фельгенгауэр
―
Но, если не про сегодня, а про 90-е годы. Многие же в середине 90-х, в конце 90-х как-то посматривали: не поучаствовать ли в политике. У вас никогда не было такой развилки: а вот, может быть, в Госдуму депутатом или еще куда-то?
Г.Бардин
―
Таня…
Т.Фельгенгауэр
―
Я сейчас не пытаюсь вас обидеть, Гарри Яковлевич.
Г.Бардин
―
Я что плохо выгляжу? Я похож на депутата Государственной думы?
Т.Фельгенгауэр
―
Ну послушайте, в 90-х годах Государственная дума была другая.
Г.Бардин
―
Да, там были красивые люди.
Т.Фельгенгауэр
―
Там были разные люди.
Г.Бардин
―
Там был Афанасьев красавец, да?
Т.Фельгенгауэр
―
Там были разные люди, согласитесь. Там было ярко и заметно…
И.Воробьева
―
Смотрите, вы же переживаете за кино в целом, не только же за свои фильмы, но и вообще за российское кино?
Г.Бардин
―
Ну, естественно.
И.Воробьева
―
Мы же с вам понимаем, что если вы пойдете - не обязательно в депутаты, но в чиновники, условно говоря, - вы сможете что-то изменить, исправить. Вот такого желания не было?
Т.Фельгенгауэр
―
Потому что вы понимаете, какие проблемы у ваших коллег.
Г.Бардин
―
Да, конечно, я понимаю, но идти на номенклатурную должность и руководитьмне уже поздно – раз. Мединский моложе.
Т.Фельгенгауэр
―
А тогда не было таких мыслей?
Г.Бардин
―
Нет, никогда.
Т.Фельгенгауэр
―
Вообще вас никогда это не интересовало?
Г.Бардин
―
Никогда не интересовало. Мне интересно делать головой руками, а все это… далеко. Я единственное хочу – чтобы Министерство культуры прочитало хотя бы переписку фон Мекк и Чайковского и сообразило, что Министерство культуры… Графиня фон Мекк дает деньги и не спрашивает, какое будут делать кино – военно-патриотическое, православное ли – ничего в замен. Только деньги – и большое спасибо, Петр Ильич, что взяли – и всё.
И.Воробьева
―
Ну да, а потом жалобы начинают поступать на «Тангейзера», и Министерство культуры – крайнее. Что делать?
Г.Бардин
―
Ну да, оскорбленные чувства верующих.
И.Воробьева
―
Конечно.
Г.Бардин: Наш путь отнюдь не усыпан розами. Нам достаются шипы
Г.Бардин
―
Да, а где оскорбленные чувства неверующих?
И.Воробьева
―
Это большой вопрос, который мучает многих людей с момента, как об этом заговорили.
Г.Бардин
―
Я чувствую себя человеком второго сорта как неверующий, не воцерковленный человек, и я чувствую себя человеком второго сорта: мои чувства можно оскорблять как угодно – лицами верующих и прочих и прочих. Вот как бы такая ситуация возникла, когда нельзя, чтобы в светском государстве это жлобье, которое возомнило себя православными - вот они определяют уровень культуры, они определяют мораль, нравственность общества – да бог с вами, ребята! Так же не бывает. Мы так просто… Ну а чем мы отличаемся от моджахедов, от исламистов, которые взрывают автобусы с детьми в Израиле? Ну что это? Мы далеко ушли от них? Недалеко. На пути.
Т.Фельгенгауэр
―
Гарри Яковлевич, а было ли когда-нибудь в вашей жизни сомнение, решение – уезжать из России или не уезжать?
Г.Бардин
―
У меня… как говорит мой сын, «не дождетесь!». Вот не дождетесь. Мне понравилось… ему какой-то – я сейчас не могу вспомнить фамилию – фамилию его надо бы озвучить, чтобы неповадно было…Печерский его фамилия, он написал: «Ты еще не сдох, жид кинематографист, б…» - ругательство. На что Пашка прокомментировал эту запись: «Нам пишут, нас помнят, нас любят».
И.Воробьева
―
Он в Фейсбуке в это повесил вчера или позавчера – я видела.
Г.Бардин
―
И несмотря на это, что нас с ним записали в национал-предатели, и нам уже просто купили билеты в Израиль – я не знаю, у кого они находятся, - но мой сын и я, мы говорим: «Не дождетесь!». Это моя страна, я в этой страна. Я в этой стране жил, я в этой стране трудился.Я для этой страны работал, я в этой стране езжу по разным городам и весям благодаря моей подруге Екатерине Юрьевне Гениевой – она взяла меня, как визитнуюкарточку, в «Институт толерантности» и возит меня по городам и весям и показывает меня как медведя на ярмарке. И я показываю свои мультфильмы, разговариваю с людьми в разных библиотеках и не только в библиотеках. И я вижу: боже мой!- я же обязан этим людям просто потому, что они в меня верят, они меня любят. Эта мера ответственности, она достаточно высока. И никуда я отсюда не денусь.
И.Воробьева
―
Кстати, про вашего сына. Вы не были против, когда поняли, что ваш сын тоже будет режиссером?
Г.Бардин
―
А он меня спрашивал?
И.Воробьева
―
А он спрашивал?
Т.Фельгенгауэр
―
Мы же не знаем.
Г.Бардин
―
Я узнал последним, что он поступил на высшие режиссерские курсы. Другое дело, что я ему помог, когда нужны ему были большие денежки, чтобы сделать свой дипломный фильм. Я ему помог. Но я рад, что он не по блату. В нашем деле блата быть не может. Если у человека вывернуты наизнанку ноги, то сколько не проси, в хореографическое училище – он не будет крутить фуэте, хоть ты тресни.
И.Воробьева
―
А когда вы увидели фильм, который снял ваш сын, вы не испугались за него?
Г.Бардин
―
Испугался. Я же отец.
И.Воробьева
―
Потому что это такие фильмы… на острие.
Г.Бардин
―
Мне было страшно, но я испугался не того.
Т.Фельгенгауэр
―
А чего?
Г.Бардин
―
Я боялся, что с ним могут расправиться эти отморозки. Но отморозками оказались другие. Отморозками оказалась власть, которая его подвергла остракизму с этим фильмом. Вы имеете в виду «Россия 88».
Т.Фельгенгауэр
―
Конечно.
Г.Бардин
―
Когда не давали показывать в Москве. Устраивали ложные вызовы, автобусы… якобы заминированный кинотеатр, выгоняли зрителя. Вот, кого опасаться надо было на самом деле. Не того опасался. Мне досадно, что ему, моему мальчику в этом году будет 40 лет, и это самый продуктивный возраст для режиссера, когда он много накопил, когда он знает про эту жизнь многое и про этустрану, и про этот народ, и он много может историй рассказать – а не может. Вот это меня больше всего заботит не только в отношении моего сына, а и в отношении других молодых талантливых, которых хотят подверстать под планы Министерства культуры, под Торквемаду.
Т.Фельгенгауэр
―
И, тем не менее, «не дождетесь!»
Г.Бардин
―
Не дождетесь.
Т.Фельгенгауэр
―
Ведь язык кинематографа, анимационных фильмов, он универсален, он может быть в любой стране и на любом…
Г.Бардин
―
Таня,мне в 92-м году президент студии Уолта Диснея, когда я был на мастер-классе, я оттащил туда 9 фильмов, а 5 моих фильмов были в видеотеке, оказалось. И вот он мне потом предложил остаться. А у меня уже была киностудия год, и моя команда верила в меня и шла за мной. А предложили мне одному. И, несмотря на златые горы – это я говорю для квасных патриотов, но их мало среди ваших слушателей…
И.Воробьева
―
Нет-нет, что вы! Пишут жемного.
Г.Бардин
―
И я, тем не менее, отказался, потому что мне было интересно делать то, что я хочу. И я во все времена делал то, что я хотел, и в советские и в российские. Другое дело, что сложности разные. Раньше мы знали, что такое цензура и не знали, сколько стоит метр пленки. Сейчас мы знаем…
Т.Фельгенгауэр
―
Знаем все.
Г.Бардин
―
Сейчас мы знаем и то и другое.
И.Воробьева
―
А как вы в советские годы делали то, что хотели? Вам не приходилось после этого класть фильм на полку?
Г.Бардин
―
Как вам сказать. Фильм «Конфликт» у меня не принимался. Потом его признали одним из лучших антивоенных фильмов мира.
И.Воробьева
―
То есть егосначала пришлось именно положить на полку.
Г.Бардин
―
Да. На фестивали его не пускали. Так произошло. Но это другая история. Но это цензура, правила игры которой были более-менее известны. Нужно было потратить чуть более усилий на пробивание сценария в Госкино. Но дальше пошло непонятное, дальше пошло: вроде как цензуры нет, вольный воздух… То, что «лихие 90-е» – да чушь собачья. Это быливольные хлеба. На вольные хлеба нас пустили без цензуры. А потом оказалось – и без денег. И вот тогда возникла ситуации, когда цензуры не было и не было денег, а когда теперь и нет денег, и есть цензура – ну, ребята, побойтесь бога! – что-то одно: или – или.
Т.Фельгенгауэр
―
Гарри Яковлевич, вы рассказываете, что ездите много по стране, общаетесь. А вы заметили, как-то меняется отношение к вашей работе или нет? Или всегда одинаково понимают, принимают и любят, или каждое поколение видит что-нибудь новое?
Г.Бардин
―
Нет, мне не приходится потом рассказывать перед аудиторией, какой я оставил месседж, нет – никогда.
Т.Фельгенгауэр
―
Не приходится. Все понятно.
Г.Бардин
―
Все понятно. И я должен сказать, что по мере удаления от Москвы снобизм московский мельчает, мельчает и оборачивается таким добродушием, таким приятием, такой любовью в провинции, что просто это компенсирует часы перелетов.
Т.Фельгенгауэр
―
А у ваших анимационных фильмов есть возраст зрителя? Вы снимаете для маленьких или для взрослых?
Г.Бардин
―
Я снимаю для таких, как Ирина Воробьева, особенно после того, как она знает, как снимается мультфильм.
И.Воробьева
―
Персонально практически. У меня теперь все хорошо: для меня снимаются фильмы.
Г.Бардин
―
Я снимаю для всех. Там уж… Каждые снимает свое…
Т.Фельгенгауэр
―
То есть поэтому можно смотреть всю жизнь.
Г.Бардин
―
Получилось так, что в 79-м году я снял «Летучий корабль». Больше всего меня умилило, когда я былв летних лагерях таких, обеспеченных людей, бизнесменов. И вот девочки 12 лет, они заводно подпевали экрану: «А я не хочу, не хочу по расчету!»Это дети бизнесменов, и мне было отрадно, что хотя бы у меня в кино они подпевают так. Как они будут петь дальше…
И.Воробьева
―
Это да. Я хотела еще спросить про политику. Вот мы говорили о том, что вы никогда не хотели идти никуда в политику, но, когда происходят какие-то события, творческие люди часто высказываются. Как принимаете решение, говорить на эту тему или нет: про арест Ходорковского, про Украину – да про все? Куча всего происходит.
Г.Бардин: Я живу по принципу: «Не спи, не спи художник, не предавайся сну, ты вечности заложник, у времени в плену»
Г.Бардин
―
Я честно считаю, что самое большое оружие, которое у нас есть, это правда. И если есть возможность говорить эту правду, то ее надо говорить. Вот я накануне говорил, что некоторых ваших гостей я слышать не могу, а вот на федеральных каналах – я видеть не могу. Вот это разница между радио и телевидением: одних не могу слышать, других не могу видеть. Я когда смотрю, что происходит с Соловьевым, Киселевым – ну я поневоле перехожу на личности…Если у меня есть две минуты, я расскажу историю не мою, а моего друга, покойного Пети Тодоровского, который рассказал мне. В Одессе кажется политехнический институт, общежитие. От общежития до института буквально две остановки на трамвае, но студенты все время стремились на трамвае доехать, не пешком. Поэтому набивался полный трамвай. Последний висел раскорячившись в дверях. Водитель говорил: «Спокойно! Чтоб вы такехали, как я буду стоять». И они стояли, пока какая-нибудь темпераментная еврейка, как правило, не говорила: «А Щобтоби на пупінарвало, чтобы ты детей не дождался!»- и она начинала говорить ему такие проклятия, что он вися на этих поручнях, говорил: «Мамаша, подумайте! Вам же скоро этим ротом придется кушать!» И мне хочется это сказать ведущимфедеральных каналов: «Вы же этим ротом кушать будете!»
Т.Фельгенгауэр
―
Да, будут, причем гораздо лучше, чем многие в нашей стране.
Г.Бардин
―
Вкуснее.
Т.Фельгенгауэр
―
Они будут кушать этим ротом. Так все же, если приходят и просят: «Подпишите открытое письмо».
Г.Бардин
―
Да, я подписываю. По Болотной в комиссии я был, на заседания я ходил. Комитет 12 декабря – я заседаю. Куда собирал Миша Касьянов – я ходил. Я считаю своим долгом перед невинно посаженными ребятами, которые сидят ни за что, долгом перед Зиминым, который вынужден был уехать, долгом перед покойным Борей Немцовым – красивый человек, который ушел рано, мог быжитьи жить и столько пользы принести своей стране, и я считаю своим долгом.
И.Воробьева
―
При том вы не смотрите на лидеров оппозиции? То есть вам необходимо в них веритьили вам все равно, это от них не зависит?
Г.Бардин
―
Вы знаете, я прихожу туда не потому, что я прихожу взалкать какие-то слова,которые мне с эстрады выкрикнет Ксения Собчак, а я прихожу туда, чтобы отметиться, что я есмь, что я с ними, а не с теми.
Т.Фельгенгауэр
―
Что есть гражданин Гарри Бардин.
Г.Бардин
―
Ну да.
Т.Фельгенгауэр
―
Полторы минуты у нас до конца и традиционный последний вопрос: Над каким решением вы сомневаетесь сейчас, над чем вы раздумываете?
Г.Бардин
―
Уходить ли от вас, девочки.
И.Воробьева
―
Нет, конечно.
Т.Фельгенгауэр
―
Вот и следующий час проведем вместе!
И.Воробьева
―
Мне кажется, нам не разрешат это сделать, к сожалению. Но это нам всегда так не разрешают. Ничего не разрешают: ни продлить на час, не два часа сделать.
Г.Бардин
―
Ну я смотрю, здесь никто не завалялся…
И.Воробьева
―
Пока еще нет.
Т.Фельгенгауэр
―
Там в маленькой студии они валяются.
Г.Бардин
―
Понятно. Засушенные гости.
Т.Фельгенгауэр
―
Готовятся к следующем эфиру. Но все же?
Г.Бардин
―
Да вы знаете, сегодня каждый шаг становится взвешенным. Во-первых, я всегда думаю, прежде чем откликаться на предложение. У меня есть мой ребе- это Павел. Я звоню ему, говорю: «Паша, пригласили туда-то…». Он говорит: «Посылай…» - и дальше идет слово нецензурное, куда посылать. Решение я передаю моему сыну, который меня корректирует: куда ходить, куда не ходить. Чтобы, как сказал, кажется Лев Рубинштейн, чтобы не испортить свой… как это называется? – свой некролог.
Т.Фельгенгауэр
―
Боже мой! Спасибо большое! В «Разборе полета» сегодня был Гарри Бардин. Спасибо вам большое, Гарри Яковлевич, что пришли к нам.
Г.Бардин
―
Спасибо вам!
Т.Фельгенгауэр
―
Я надеюсь, что мы не испортим вам ничего.