Мария Гайдар - Разбор полета - 2014-08-04

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Здравствуйте! Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решение, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр и сейчас, как мы представим вам сегодняшнюю гостью, возможно, вы поймете, что сегодня получится не «Разбор полета», а какой-нибудь из новогодних эфиров "Эхо Москвы".

И.ВОРОБЬЕВА – Да, что-то про ангелов. У нас в гостях в «Разборе полета» директор фонда «Социальный запрос» Мария Гайдар. Маша, привет!

М.ГАЙДАР – Да, добрый вечер!

И.ВОРОБЬЕВА - Собственно, да, тут мы были в этой студии и вели даже как-то вместе эфир, но у нас да, у нас совершенно о другом идет речь. И в целом у нас есть традиционный вопрос у нашей программы, с которого мы начинаем со всеми нашими гостями – это вопрос про самое сложное, самое тяжелое решение, которое приходилось принимать в жизни, в котором больше всего сомневалась, больше всего мучилось, может быть, которое до сих пор вспоминаешь – правильно, неправильно сделала.

М.ГАЙДАР – У меня самое трудный блок решений был связано с реформой здравоохранения Кировской области, когда я там работала, потому что это была самая проблемная, самая запущенная отрасль. Там, с одной стороны, надо было уже сразу начинать делать, а с другой стороны, хотелось все спланировать и делать все осознанно, подготовлено. Но с другой стороны очень надо было принимать много кадровых решений.

И.ВОРОБЬЕВА – Не самых приятных.

М.ГАЙДАР – Совершенно неприятных, естественно. И тоже все время такая ситуация: ну, допустим, одного главного врача уволишь, а будет ли другой лучше? И так далее. Кроме того и специфика такая тоже нашей политической действительности, что ты что-то прогнозируешь, обсуждаешь, вначале обсуждает это на уровне правительства. Все проходит спокойно, ни у кого никаких вопросов, замечаний нет. Потом обсуждаешь с экспертным сообществом – тоже нет никаких вопросов. И потом с депутатами – тоже никаких вопросов. Потом эти решения начинают воплощаться – тоже первое время никаких вопросов, все довольны, как будто ничего не происходит. И вдруг в какой-то момент все осознают, что что-то происходит…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – И кто-то что-то делает.

М.ГАЙДАР – Да, и через какое-то время начинается отдача, совершенно как бы несоразмерная. Складывается ощущение, что никогда ни о чем ни говорили, никому ничего не объясняли, никого не предупреждали, и вот сразу же…, не постепенно, как по ходу убеждения, вырабатывая какую-то позицию, а все полностью со всем согласны, а когда оно начинается, выясняется, что, естественно, много разных проблем – все это сразу… И все те люди, с которыми все обсуждалось и коллегиально принималось решение: правительство или депутаты, которые за все голосовали – выясняется, что они совершенно не имели этого в виду. Вот то, что они голосовали – совершенно не значит, что они согласны, что они это разделяют, что они задали все необходимые вопросы. И он так, по ходу начинают разбираться.

И.ВОРОБЬЕВА – Потрясающе! Об этом мы, кстати, тоже поговорим, но чуть шаг назад. Вот решение ехать в Кировскую область и работать там – оно каким было?

М.ГАЙДАР – Оно было тяжелым для меня, не потому, что Кировская область. Я хотела работать, я готова была поехать, собственно, мне команда нравилось. Просто у меня были альтернативы в личной жизни. Я хотела учиться, я хотела жить с конкретным совершенно человеком, и вот в результате всех этих переездов в Кировскую область, все эти планы полностью нарушились не только в плане учебы, но и жизни с молодым человеком – они тоже нарушились полностью.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Не жалеешь сейчас, что…

М.ГАЙДАР – Нет, абсолютно на жалею, очень рада, и считаю, что это было хорошо и для работы и для личной жизни тоже в результате, как оказалось.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, когда ты уже началась работать в Кировской области, каково это принимать решение, когда на тебя смотрят типа: что это за девочка из Москвы тут? Вот что она, вообще, может знать про нашу родную Вятку, где, как известно, свои порядки?

М.ГАЙДАР –Да-да, был такой момент. Я, действительно, тоже задавала себе такие вопросы, но это первое время, о того, как я начала работать, когда еще работала в статусе советника. Тогда я тоже задавалась вопросом: «Что же я, маленькая девочка, что же я тут в Вятке свои порядки, а тут я, вообще, я тут буду принимать свои решения, а у них тут свои порядки». Потом, когда я работала, у меня сформировалась команда. Когда ты все анализируешь и, когда ты понимаешь…Ну, я очень хорошо понимала, что надо делать. По крайней мере четко понятны были первые шаги, поскольку все было запущено, все было совсем неправильно, то они были более-менее понятны: как кадровые шаги, как командные шаги, как с точки зрения изменений какие-то шаги. Вот, например, представьте себе, в Кирове была плата за койко-день. Ну, это, кстати, как до сих пор в России, кстати, такое где-то иногда сохраняется. Это, как представьте была бы у вас оплата за эфиро-часы. Вот радиостанция "Эхо Москвы" получала за эфиро-часы. Представляете, сколько было бы эфиров по ночам тогда. Причем, какого качества были бы эфиры.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Все деньги забирал бы Плющев.

И.ВОРОБЬЕВА – Это на пользу.

М.ГАЙДАР – Ну, может быть, да. В общем, чем больше эфира, тем лучше, ну и так далее. И потом выясняется, что эфиро-часы, как и человеко-дни – это не то, что дает результаты. Вот, когда надо поменять, то в моем случае это было очевидно, потому что Кировская область была отсталой и было понятно, на кого равняться и как это делать. Но все равно, людям надо было доказывать, объяснять, доказывать, показывать. Мое преимущество было в том, что они вначале не думали, что мы что-то сделаем, и поэтому никто не мобилизовался…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть, они просто не сопротивлялись, потому что не верили.

М.ГАЙДАР – Они много раз начинали делать, потом что-то раз – и все сворачивали. Они были уверены, что все это разговоры. Я говорю: «Мы будем то делать, это менять, это преобразовывать, так будем теперь…». Все: «Да-да, понятно. Слыхали, бывали. На Вятке все в порядке. Уже не первый человек приходил и тоже говорил, что будет что-то делать». Еще такие были… мужики помощнее, поопытнее, которые тоже говорили. Поэтому, когда в итоге началось, по факту стало меняться: то, за что ты получаешь деньги; то, каким образом устроена и организована система – тогда стали по факту принимать это.

И.ВОРОБЬЕВА – И я так понимаю, что там была одна из больших проблем, когда закрывались маленькие эти фельдшерские пункты. Я помню, я тоже приезжала в Киров – мы с тобой от этом разговаривали – что люди начинали бунтовать на тему того, что «нам теперь никто никогда, вообще, не окажет помощь». Вот эти решения – закрывать то, что все равно не работает, но дает людям какое-то…

М.ГАЙДАР – Нет, таких решений по фельдшерско-акушерским пунктам – это все во многом это такой миф, которого не было. И фельдшерские пункты мы не закрывали, мы наоборот, их открывали. Другое дело, что маленькие участковые больницы, действительно, закрывались или маленькие роддомы, но на это были совершенно объективные причины. То есть там были участковые больницы, в которых не было ни одного врача, или был главный врач стоматолог, и он же единственный главный врач, но куча медицинского персонала. Понятно, что эта больница не работает как больница. Она работает как учреждение со стенами, с едой с медицинским персоналом. Там, может быть, кому-то могут влить капельницу, но не работала по сути.

Были, например, больницы, где делали операции без анестезиолога. Там анестезию делала сестра-анестезист. Но ведь в операции анестезия – это чуть ли не главное, что есть. Ну, и так далее. Таких вещей было много. Или роддомы. Роддом, который принимает меньше 100 родов в год. Вот представьте себе: 40 в день, это значит в 2-3 дня одни роды. То есть, одна женщина раз в три дня в среднем. То есть представьте, что любой осложнение…. Мало того, что там нет всего необходимого оборудования и специалистов на случай осложнений – они просто не видят. То есть они видят мало случаев, поэтому иногда какая-то простая вещь происходит, и врачи не знают, что с не делать, потому что этого в практике не было. И это, конечно, очень болезненно было, потому что люди, естественно, против. Все, что закрывается у человека, особенно в сельской местности, оно воспринимается очень плачевно, во-первых, потому что это постоянный процесс, что у тебя уходит власть. Ну, то есть от тебя все время что-нибудь уходит, все время что-нибудь закрывается. То есть нет такого, что в сельской местности что-то открывают. Все время что-то укрупняют, в связи с этим закрывают, переезжают. Поэтому в связи с этим воспринимается как и закрытие больницы, так и закрытие отделения почты, так и отделения «Сбербанков». Все, что воспринимается как какая-то власть и как связь с какой-то жизнью… Кроме того это рабочие места, люди работают в медицинских и социальных учреждениях.

И.ВОРОБЬЕВА – Было тяжело.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Слушай, а тогда расскажи про решение уехать, уйти из Кировской области, потому что там, понятно, были какие-то проблемы, сложности, что-то получалось, что-то не получалось. Но мы видели вещи, которые совершенно точно получились – там типа несколько инициатив. А, почему все-таки это было за решение уехать?

М.ГАЙДАР – У меня во много это было продиктовано тем, что до того, как возникла возможность поехать в Кировскую область, я хотела уехать учиться. Я как-то сразу понимала, что я потом опять хочу поехать учиться куда-то в хороший университет и делать это в том возрасте, когда это еще возможно – это первое. Второе: я всегда отмеряла эти два с половиной года для себя, и я у меня был очень сложный момент, когда я точно это отмерила. У меня были, честно могу сказать, мысли уехать, когда умер мой папа, а это был первый самый год, когда я была в Кировской области. Мне было очень сложно остаться, у меня было очень сильное желание уехать, оказаться в Москве среди близких людей – как-то так. Там я была совсем одна, у меня был такой момент, и тогда я отмеряла себе срок, тогда все это дело с Никитой Белых, и вот как-то так… Я понимала, что до этого я должна реализовать какие-то вещи, то есть я должна оставить команду, которая после меня должна будет работать. Я должна по здравоохранению это реализовать, местные инициативы, в социальной сфере тоже много чего было. И вот я все это наметила, и как-то получилось, что я с одной стороны в основном доделала, и осталась команда, которая сейчас работает, наверное, даже лучше, чем со мной без меня работает. Тем не менее, я ее создала, зарядила, запустила, и она работают по тем направлениям, которые мы вместе начали. А, с другой стороны, я поехала учиться.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ну, это решение, которое было принято сильно…

М.ГАЙДАР – Сильно до. Я с самого начала, когда ехал в Кировскую область работать, я как бы знала, и никому не говорила, что я еду остаться на всю жизнь. Я ехала работать, и считаю, что, в принципе, правильной подход – не зависеть от места проживания. Ты приходишь, работаешь, что-то делаешь и потом уходишь на какое-то другое место. Мне кажется, это гораздо более естественно, чем ситуация, при которой чиновники сидят годами на одном и том же месте, потом предают это все по наследству, и при этом непонятно, с чего они начали работать, чем они закончили работать. Они просто все время очень много работали.

И.ВОРОБЬЕВА – Все время были очень заняты.

М.ГАЙДАР – Все время были очень заняты, все время работали, да-да.

И.ВОРОБЬЕВА – И еще про один, мне кажется, тяжелый момент. Это, когда распустили партию «Союз правых сил». Это сделал Никита Белых, я это хорошо помню. Как ты воспринимала эту историю, и насколько для тебя это было не очень…

М.ГАЙДАР – Ой, я очень была недовольна. Я активно боролась в самом СПС. И на съезде был такой момент, когда еще можно было партию отстоять. Я считаю, что это решение не правильное, и вся практика показывает, что это решение не правильно. Вот сейчас бы был бы СПС… На тот период, когда не было партии, на какое-то время могло бы дать оппозиции некие возможности, ну, некое время. Мы не знаем, что бы это дало, насколько, кто бы мог куда-то избраться, но наверняка кто-то бы мог бы. А сейчас ее можно было бы восстановить, если бы ее не ликвидировали.

Даже если бы ее закрыли и ликвидировали, то это государство должно было вначале ликвидировать региональные отделения одно за другим, потом всю партию, то есть это очень много работы надо было делать. Если бы они тогда довели это до конца, сейчас можно было бы восстановить, и вот была бы партия, которой можно было бы тоже участвовать. И кроме того, это было еще таким просто… что тоже мне не понравилось, были одни планы СПС, которые обсуждались, и меня позвали в президиум – там были выборы тогда – и я вошла, потому что вроде как у партии были планы. Тем не менее все должны были объединяться, она должна была стать точкой объединения оппозиции. Я вошла под эти планы, а потом вдруг раз – и буквально из газет я прочитала, что планы совершенно изменились и теперь нужно партию отдать, сделать партию «Правое дело»…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это не помешало тебе потом с Никитой Белых работать.

М.ГАЙДАР – Не помешало. Я, действительно, была не согласна. Я считаю, что по ступила правильно. Я помню, мы сидели вместе, когда мне позвонили и спросили, причем мы сидели в какой-то хорошей компании все вместе TGI Fridays, и, собственно, я так и сказала: я с этим согласна. Потому что он как бы стал губернатором, потому что он ликвидировал партию. Если бы он стал губернатором просто, не ликвидировав за это партию, то никогда бы такой цитаты не было бы. Я всегда выступала против ликвидации партии, я считала, что это было неправильно, и до сих пор так считаю. А то, что он стал губернатором именно в обмен на партию. То есть, если бы просто пригласили работать, и он бы пошел работать – никаких вопросов нет. Было понятно, что Никита Белых и должен работать губернатором, что более естественно для него даже, чем возглавлять оппозиционную партию.

И.ВОРОБЬЕВА – И повторяю Танин вопрос. Есть событие: начало ликвидации партии, с чем ты была дико не согласна. Потом он стал губернатором, с чем…

М.ГАЙДАР – Я же была не не согласна с тем, что стал губернатором…

И.ВОРОБЬЕВА – Нет, но прокомментировала ты таким образом, как сейчас ты процитировала, и потом ты все равно едешь туда работать…

М.ГАЙДАР – Да, и потом поговорили, это происходило в таком… мы встретились с Никитой Белых. Он говорит: «Да, ты сказала…, вот такая ситуация, все расстроились». Он не расстроился, но все вокруг расстроились, что я так плохо сказала. И он говорит: «Ну, давай, Маша…, вот ты так сказала, а давайте ты все-таки поедешь, поработаешь». Ну, и такой момент, когда тебе предлагают поехать поработать – сложно от этого отказаться, потому что я всегда хотела работать. Я поэтому я шла в какую-то политику, потому что я хотела работать, хотела что-то сделать, хотела что-то до биться. Возможностей для этого очень мало.

Вот сейчас видите сами на примере выборов в Московскую городскую думу. Стать кандидатом в кандидаты – и уже рубят тебя сразу же на подступах. А там была возможность прийти работать, показалось интересным, поэтому я пошла. А я так, действительно, сказала. Я объясняю, что я думаю, что это, прежде всего, было связано с СПС, которое я считаю неправильным решением. Но потом вот Никита Белых такой, какой он есть, «продавший душу дьяволу» позвал меня работать. Я приехала, причем, не сразу. Он позвал, чтобы я посмотрела – вначале я была в качестве советника – посмотрела, оценила, предложила, как я вижу проблемы, как вижу их решение. Более-менее понятна сфера, куда я пойду работать. И вот после этого я все это рассказала, и он уже мне предложил работать заместителем.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ты говоришь, что ты всегда хотела работать, что-то пытаться чего-то достичь, добиться, что-то менять. Ты помнишь момент, когда к тебе это решение пришло, что ты хочешь идти по политической так сказать, дорожке?

М.ГАЙДАР – Помню прямо этот момент. Это было несколько таких моментов, прямо такими ступенями. Первая – это, когда посадили Ходорковского. Такой у меня был какой-то отскок внутренний, что надо что-то делать. Не то, что я любила Ходорковского или как-то… А вот, когда его посадили, как его посадили – вот тогда первые акции протеста начались. Потом была «оранжевая революция» на Украине. И опять-таки вопрос не в «оранжевой революции» на Украине и даже не в том, как все увлеклись этой революцией, не только это, но и в том, как вела себя наша власть, как она реагировала, как началась пропаганда. Вот тогда все началось. Было несколько таких моментов, когда все развернулось. Это как раз случился арест Ходорковского, где не просто случился арест Ходорковского, а родилась эта пропаганда, родилось это во многом полицейское государство со всей риторикой, эстетикой, группами поддержки и сопровождения – вот это все тогда возникло. Ведь это где-то было, в посадке лежало.

И потом с «оранжевой революцией» это возникло. Это пошло, с одной стороны, «оранжевая революция» - и так вот реакция Кремля, и все вокруг этого: кремлевские движения молодежные, пропаганда. И все у меня возникло: все, не могу, не могу, надо что-то делать, надо что-то делать. Не было осознанного решения пойти в политику никогда. И я как раз я сидела и думала в классе 10-11, все куда-то хотели, не знали, куда идти, а я думала: а я вот знаю, я экономистом буду.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А экономистом, потому что папа?

М.ГАЙДАР – Наверное, потому что папа. Потому что папа и потому что я не до конца понимал, что такое экономист. Мне кажется, что в этом сложно вообще что-то понять в 10-11 классе. Хорошо, когда у людей есть очень четкие, понятные профессии, вот они знают, что они хотят: или врач или учитель… А все остальные профессии – их, в принципе, очень сложно оценить, пока ты не стал этой профессией заниматься – тот же экономист. Вот я рада тому, что я обучалась. Просто ты опять-таки не до конца понимаешь, кто такой экономист, и, что надо знать экономисту. Ну, например, все мировые экономисты, если более серьезная экономика – это математика на достаточно таком продвинутом уровне. Они говорят на языке математики. Что экономика, что физика написаны примерно одними и теми же формулами. К этому надо быть готовым, это надо любить.

Но я хотела быть экономистом, потому что мне, действительно, интересны общественные процессы. Понятно, что общественные процессы по поводу денег, они очень интересны. Это, как, например, история – такие общественные процессы – социология. Это очень интересно на это смотреть и изучать. Но, в общем, потом я же очень рано начала работать. Я в школе все время подрабатывала, потом уже где-то с 19 лет я работала в «Видео Интернэшнл», рекламном холдинге, работал два года, у меня даже профессия есть: специалист по медиа-планированию. Действительно, очень хорошая профессия. Я могу взять, например, допустим, «Пепси-колу» и Set планировать. Я понимаю, что такое рейтинги, как их покупают, как их надо планировать. Такая профессия, но непонятно, куда ее. Она у меня есть, я думаю, в крайнем случае прокормит меня. Пойду и начну планировать рекламные компании. Вот я работала, неплохо зарабатывала. Как –то у меня все шло вверх. Потом я ушла, начала заниматься этим активизмом. Потом этот активизм меня настолько поглотил, что стал моей профессией.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Повисла под мостом.

М.ГАЙДАР – Да, поглотил меня.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это, кстати, для тебя это апофеоз твоего активизма, когда ты висишь, прости господи, с Ильей Яшиным, под мостом с табличкой или транспарантом: «Верните выборы, гады!»

М.ГАЙДАР – Я надеюсь, что еще апофеоз моего активизма будет впереди. Мне кажется, моя главная акция еще не состоялась.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ты не хочешь считать это главной акцией своей жизни.

М.ГАЙДАР – Я надеюсь, что главная акция моей жизни еще впереди, но, тем не менее, я с читаю, что это главная акция этого этапа. Конечно, я очень горжусь этой акцией.

И.ВОРОБЬЕВА – Страшно было?

М.ГАЙДАР – Да, страшно, конечно, было. Во-первых, было непонятно – успеем ли? Потому что надо было выполнить всю процедуру, правильно обвязаться, привязаться и потом начать слезать. И при этом было непонятно при всей этой процедуре развернется ли у нас плакат? Ну, это знаете, страхи человека, который устраивает акции. Представляете, мы бы сели с Яшиным и плакат у нас не развернулся – какой бы это был позор! То есть мы бы точно так же повисли под мостом – просто две маленькие фигурки, два часа бы там болтались. Поэтому у нас были какие-то наши страхи с точки зрения акции, чтобы мы успели нормально привязаться, пока нас милиционеры куда-то не увели, не помешали нам, а с другой стороны, чтобы у нас правильно развернулся плакат. А с третьей стороны, я понимала, что очень важно правильно вызвать службу спасения, чтобы они нас не обронили, потому что такие случаи бывали при спасении активистов, что их спасали неправильно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Их роняли?

М.ГАЙДАР – Ну, их куда-то чуть не роняли, потому что там надо правильно… Там нельзя просто за веревку вытащить тело. Ты вытаскиваешь, а потом что-то не пошло – человек же летит вниз на этой веревке прямо бьется. Поэтому надо специальные механизмы. Ну, и второе: надо было не замерзнуть. Там самое страшно было – это замерзнуть совсем. Ты висишь, ты абсолютно обездвижен. Холодно очень. Ноябрь, дует ветер, совершенно невозможно оценить этот холод. Я думаю, что Ира знает, поскольку она ходит в какие-то долгие походы, поиски – понимает, что такое долго где-то находиться, например, стоять…

И.ВОРОБЬЕВА – Когда я на вас смотрела, мне было холодно в достаточной степени.

М.ГАЙДАР – Да, была эта акция. Потом, конечно, я считаю, что Марш несогласных, на котором я выступала – там был такой момент, когда Лимонова заставили…, а он все время был против, чтобы Гайдар давали слова на «Марше несогласных», а тут был такой момент на «Марш несогласных» пришел, и он все время меня рубил. Меня все время кто-то рубит. Вот Лимонов меня тогда в оппозиции все время рубил, говорил, что «нет, вот если Гайдар, то все – то меня не будет». Ну, я как-то не выступала. А тут, когда СПС поучаствовала в «Марше несогласных», то у СПС по этому поводу была квота на выступающего, и я все-таки выступала, а Лимонов стоял и слушал.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Про «Марш несогласных» у Валерия Панюшкина в книжке «Двенадцать несогласных» такая романтичная практически история…

М.ГАЙДАР – Слушайте, ну, Валерий Панюшкин – смотрите, как интересно все поменялось – у него те, кто были главными оппозиционерами, у Панюшкина – уже давно вроде и не оппозиционеры.

И.ВОРОБЬЕВА – Не все, почему?

М.ГАЙДАР – Ну, не все.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но, вообще, мало, кто остался.

М.ГАЙДАР – Из вот этой книжки «Двенадцать несогласных»…

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, это была книжка про то время, то время было какое-то другое совсем, и даже близко не подходило к 11-12 году…

М.ГАЙДАР – Да, я помню, что основной мотив этой книжки, мне запомнилось, что все недостаточные оппозиционеры кроме Марины Литвинович – вот это мне запомнилось. Но почему, уже не помню, но там какая-то нить проходит в этой книге…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Слушайте, девочки, мне вдруг подумалось, что вот тогда была книжка Панюшкина «Двенадцать несогласных», а теперь фильм «Срок».

М.ГАЙДАР – Как-то все не очень, действительно.

И.ВОРОБЬЕВА – Давайте мы сейчас на этой прекрасной ноте прервемся на несколько минут на новости и небольшую рекламу в программе «Разбор полета». У нас сегодня Маша Гайдар, мы говорим про решения, которые Маша принимает в своей жизни. Вернемся через несколько минут.

НОВОСТИ

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Продолжается программа «Разбор полета», и напомню, что в гостях у нас сегодня Мария Гайдар.

И.ВОРОБЬЕВА – Да, и мы продолжаем мучить Машу вопросами о решениях, которые она принимала в своей жизни. Скажи, пожалуйста, ты же в детстве еще училась не только в Москве, но и в другой стране.

М.ГАЙДАР – Да, я в Боливии училась, во многих разных боливийских школах.

И.ВОРОБЬЕВА – Но это как бы не твое решение. Это решение мамы, я так понимаю. А потом вы вернулись в Москву, и ты пошла… В каком возрасте ты пошла в российскую школу?

М.ГАЙДАР – В 8 классе. Мне только исполнилось 14 лет и я сразу пошла в 8-й класс.

И.ВОРОБЬЕВА – И как это девочке, которая училась в боливийских школах – она приходит в российскую школу?

М.ГАЙДАР – Все меня пугали, это был такой момент, что «вот ты придешь в российскую школу, а там… дети российские, понимаешь? Российские дети, российские учителя». Нет, все прошло чудесно, замечательно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Никаких проблем не было.

М.ГАЙДАР – Никаких проблем не было. Меня как-то сразу окружили, спросили: «Ну, а что Боливия?» Я говорю: «Ну, такая Боливия». Они говорят: «А, что там есть?» Я говорю: «Ничего там нет». Они говорят: «А чем они живут?» Я говорю: «В основном все там коку выращивают..., кокаин делают». Все: «Да? Интересно, коку, кокаин…». Поговорили как-то. Я прямо запомнила этот момент. «А, что, - говорят, - они все там наркоманы?» Я говорю: «Да нет, они, вообще все тем не менее не наркоманы, но там просто бедные люди…» И мы стали говорить про эту коку, коку-колу, что раньше кока-кола с кокой… И вот как оно пошло нормально, так оно и было более-менее нормально.

Вначале так же, как меня запугали, что со мной никто не будет дружить, вот они, как все русские дети, вообще, неизвестно что… жестокие, так же меня запугали школьными, российскими учителями, что они еще более жестоки, чем русские дети, еще более страшные. Поэтому я вначале сильно законспирировалась на учебе, потому что разница в программах и так далее. И поэтому я ходила в таких «ботанах», такая девочка хорошая, но «ботан» и зануда. Ну, потом, когда я потихоньку освоилась, это все тоже ушло, и мы очень весело всегда общались, дружили и все было хорошо.

И.ВОРОБЬЕВА – Затем после Кировской области ты опять идешь учиться, уже, правда, не в Боливию. Но, когда начались события на Болотной площади, ты возвращаешься в Москву.

М.ГАЙДАР – Нет, у меня были каникулы, но так совпало, действительно, что была Болотная площадь, и для меня было очень важно, что я могу на эту Болотную площадь прийти, все это посмотреть, увидеть, потому что, я помню, как все это начиналось. Я помню, как огромному количеству людей невозможно было объяснить, что нормальный человек может ходить на митинги. И потом все эти люди, друзья, знакомые, с которыми я много-много лет находилась в какой-то дискуссии, вдруг они там все находятся, на этой площади, а вокруг них еще 100 тысяч человек и такой какой-то совершенно фантастический подъем. Даже не знаю, тогда завышенные были, наверное, ожидания от этого всего, но самое главное, что оно, в принципе, состоялось, потому что это было значимое количество людей, которые оказались способны выйти и оказаться вместе. И для меня, как для человека, который начинал во всем этом участвовать, когда был один человек, 5 человек на пикете – хорошо, 20. Митинг вот «Я свободен» мы проводили – 2 тысячи человек – это был рекорд. На «Марш несогласных» со всеми со всеми – 3 тысячи.

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, да, мы тоже вспоминали, что численность того, чтобы было в начале, середине 2000-х акции и молодежных движений, и то, что было в 11-12-м годах – это просто…

М.ГАЙДАР – Или вот говорят «Русский марш». Это было настолько… вообще, «Русский марш» всегда был сопоставим с «Маршами несогласных» по численности, ну, может быть, чуть больше, но совершенно несопоставим с тем количеством людей, которые вышли тогда. И это было приятно, потому что это было с хорошим настроением, потому что это не был какой-то митинг коричневый, как всегда говорили в России. Не было беспорядков, тогда их не было. И это было хорошо, это было приятно увидеть, когда ты видишь нацию горожан, друзей, всех вместе стотысячной толпой…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – И, когда ты это все увидела, у тебя было какое-то внутреннее решение, что вот сейчас тот самый момент, когда надо срочно что-то сделать?

М.ГАЙДАР – Нет, у меня такого не было. С одной стороны, у меня было острое впечатление, что я тем не менее, а оно все здесь происходит и все происходит без меня, но с другой стороны, мне было абсолютно понятно, что очень хорошо, что оно происходит. То есть мое участие никак не требуется. Мне не приходило в голову, что я сейчас оставлю учебу на полпути, вернусь и начну с Ольгой Романовой собирать деньги на Яндекс-кошелек. Ну, это было бы даже абсурдно представить это с точки зрения объяснения. Все справляются, у всех все хорошо, люди выходят, и тут я все бросила учебу, чтобы что? Чтобы что сделать? Чтобы прийти на оргкомитет?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Выборы в КС оппозиции, Маша?

М.ГАЙДАР – Я не хотела участвовать, я уже была в Москве, я не участвовала.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Почему?

М.ГАЙДАР – Я не хотела, не хотела.

И.ВОРОБЬЕВА – Объясни, что значит «не хотела»?

М.ГАЙДАР – Потому что я не считала, что из этого получится рабочий орган. Не хотела тратить на это свое время. Так и получилось, собственно. Для тех людей, которые это делали – мне все понятно, зачем они делали, почему они это делали. С их позиций они действовали правильно. Эти люди, которые принимали в этом участие, они тоже молодцы, потому что они отработали механизм. Потом в последствии такой можно будет снова реализовать. Вот нужен какой-то орган, координирующий оппозицию – можно будет провести выборы по определенному и людей избрать.

Там были ошибки, но эти ошибки можно учесть. Но это, конечно, не рабочий орган, потому что не было такой задачи под этот рабочий орган, потому что с организацией митингов все и так справлялись и гораздо лучше без всякого Координационного света оппозиции, когда просто делились: кто соберет деньги, кто подаст заявку, кто еще что-то. Как только началась структура, выяснилось, что структура еще не готова.

То есть к неформальному взаимодействию все готовы, к структурам – еще нет. И смысл в этой структуре нет, потому что, ну что – повести партию на выборы, коалиция, где согласуются программы или что? Что она, в принципе, могла согласовывать, а, когда нечего делать, понятно, что все это приходит в упадок и вырождение. А то, что не будет задач, которые может реализовывать Координационный совет оппозиции, мне было понятно, потому что единственная задача, которая была – это организация митингов.

И.ВОРОБЬЕВА – Маша, ты упомянула момент, когда ты вошла в СПС, в руководство, когда речь шла о том, что СПС станет некоей такой точкой объединения оппозиции. До этого много раз оппозиция пыталась объединиться. Названий – я даже уже не помню – сколько их было. И уже и Лимонов и Алексеева, и все на свете во всех остальных залах уже сидели вместе возражали друг другу что-нибудь с улыбкой или нет. Но, тем не менее, ты когда-нибудь верила, что оппозиция может реально объединиться?

М.ГАЙДАР – Я не верила, потому что я всегда знала, что «Яблоко» никогда ни с кем не объединиться. Вот это знание у меня было.

И.ВОРОБЬЕВА – Как же так? Выборы 2005 года: «Яблоко» и СПС на выборы вместе.

М.ГАЙДАР – Когда можно использовать, можно все получить и за это мало, чего дать – такое возможно, а так, в какое-то более-менее равноправное партнерство, честное партнерство – у меня по этому поводу…, мне всегда казалось, что это невозможно, просто, может быть, в силу моего опыта. Я просто помню, как Явлинский с моим отцом договорились, что они будут объединяться, и договорились, что Явлинскому дадут первое место, и все – договорились. А потом на следующий день Явлинский вышел к журналистам, и, когда его спросили, он сказал: «С Гайдаром? Нет, вообще, возможно! Как?» Ну, то есть это произошло через прессу.

Вы видели, что произошло на выборах в Мосгордуму, как «Яблоко» собирало список, «Яблоко» имела право выдвигать людей от себя без сбора подписей. Все это закончилось тем, что всех позвали, всех унизили, всех немножко обидели – и никого не взяли. Вот так примерно. Потом, вы понимаете, тоже какое-то объединение – это было, например, Каспаров все время объединялся. Но Каспаров объединял, вообще, всех. Он пытался объединить, вообще, всех. С Лимоновым пытался объединить всех. Это тоже было достаточно сложно, я не верила. И, вообще, я не вижу смысла объединяться особенно. Я вижу смысл объединяться под какие-то функции, задачи. Вот мы что-то делаем, и тогда мы это делаем вместе, если хотим.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но в этом плане получается, что ты можешь решить для себя положительно вопрос об объединении с кем-то, и вот, если у тебя есть конкретная задача и не важно, это оппозиция или московское правительство, или какой-нибудь проект какого-нибудь олигарха. Есть какая-то задача, которая требует выполнения и работы, краткосрочная.

М.ГАЙДАР –Определенная разборчивость у меня все равно есть, и мои предпочтения, принципы.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – То есть как бы, если это не противоречит твоим основным понятиям о добре и зле…

М.ГАЙДАР – Конечно, естественно. Ну какие-то тактические союзы и объединения. А другое, что ты объединяешься с людьми, которые тебе нравятся. Ты долго договариваешься, как ты будешь с ними взаимодействовать и сотрудничать, вы долго договариваетесь о том, где вы будете встречаться, что, как, каким образом будете решать вопросы. А потом выясняется, что делать возможно нечего вместе, что все это не имеет никакого смысла. Это так и вырождаются все организации, когда люди уже объединились, а делать им уже нечего. Тогда они начинают жрать друг друга и жрать друг друга бюрократически, и обсуждать то, что в конечном итоге приводит к разрушению всей системы их отношений в конечном счете.

Поэтому, чтобы не разъединяться, нужно не слишком часто пытаться объединяться. Вот делать это периодически. А так можно объединяться, конечно под какие-то цели – да. В зависимости от того, насколько глубокое партнерство. А, вообще, если работать, заниматься проблемами населения, то ты, так или иначе, должен взаимодействовать с государственными…. Ну, невозможно, объявить бойкот государственным службам, если ты должен в эти службы обращаться и пытаться что-то получить, продвинуть.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ты занимаешься как раз социальными проблемами, и это, с одной стороны, совершенно вопиющие, ужасные, кошмарные истории, с которыми сталкиваются и москвичи, и – когда ты работала в Кировской области, - и местные жители. А с другой стороны государство, с которым приходится взаимодействовать, но ты же видишь этот беспредел, какой-то беспросветный ужас. Как для себя каждый раз принимать решение, что «я пойду и немножко побьюсь головой об эту стену, хотя я понимаю, что эту стену не прошибить.

М.ГАЙДАР – Ну, это перед кем ты берешь обязательства. Если ты берешь перед людьми обязательства: Я буду за вас биться головой о стену, то значит, надо быть готовым идти к этой стене и биться головой – вот это то, что я сейчас делаю. Я занимаюсь фондом своим, собираюсь продолжать им заниматься – это ровно то, что я будут делать. Я не могу быть в Мосгордуме, но я могу ходить и биться об стены разные. Исходить из того, что я знаю, куда надо биться, и понимаю куда надо биться, или там пробиты уже отдельные дырки. То есть мы будем биться, потом что-нибудь побьем и можно будет туда ходить. То есть, мне кажется, что все в какой-то ситуации представляют разное.

Вот, когда я была в Кировской области, я понимала, что я должна представлять Кировскую область, и что это моя основная задача: получать деньг все, которые возможно получить для Кировской области, и поэтому я ходила в любые кабинеты. Я работала и у меня была главная цель: получить деньги для Кировской области. Бедная, можно даже сказать, нищая Кировская область, где любое средство, которое можно получить – там можно получить уникальное НЕРАЗБ, которые Кировская область не решит никогда. И в этой роли – это одно. А если можно прийти в министерство к замминистра и о чем-то долго его просить и разговаривать, и ходить, обхаживать кругами. А если бы мне нужно самой в больницу лечь, я бы не пошла. То есть это вопрос, где, в какой роли ты выполняешь. Мне кажется с какими-то… Ну, как у Людмилы Михайловны Алексеевой. Если она правозащитник, одно дело, когда она ходит со всеми договаривается. Хоть к кому она ходит – хоть к Путину, хоть к Медведеву – только лучше. Когда политику – это немножко другая ситуация, с чем он ходит.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А ты себя считаешь политиком или нет?

М.ГАЙДАР – Да, я считаю себя политиком. Это как раз одна из тех вещей, которые я осознала, это то, что я политик.

И.ВОРОБЬЕВА – Это когда произошло?

М.ГАЙДАР – Я это осознала после Америки, после того, как я училась, я поняла, что я, прежде всего, хочу заниматься политикой.

И.ВОРОБЬЕВА – То есть мой вопрос о том, было ли у тебя желание уехать, он бессмысленный? Ты, наверное, уже не хочешь никуда уехать.

М.ГАЙДАР – Я не хочу никуда уехать. Я хочу работать. Ну, я хочу иногда уезжать, иметь возможность. А так я хочу жить, работать здесь. И я в Америке особенно остро ощутила свою связь. Я вот как в Боливия жила – я все время скучала, все время хотела назад, я ощущала, что здесь дом. Я приехала сюда, такой запах бензина из Шереметьево. Я поняла, что я дома. Конец октября, такая уже влажность…

И.ВОРОБЬЕВА – Противная осень.

М.ГАЙДАР – Да. Прямо такой… дом. И после Америки я приезжала – все равно очень сильное ощущение дома, что это все мое: моя семья, мои люди, моя страна. Поэтому я не хочу уезжать и хочу здесь работать. Действительно, я ощущаю себя политиком.

И.ВОРОБЬЕВА – А, скажи, пожалуйста, кто имеет самое большое влияние на себя, когда ты принимаешь решение. Потому что это явно не руководство никакое, потому что ты сколько раз выступала против руководства собственной партии и в истории с Андреем Сычевым, и, когда ликвидировали СПС и так далее. Вот, кто на самом деле имеет влияние на то, какие решения ты принимаешь?

М.ГАЙДАР – К сожалению, мало, кто имеет влияние достаточное. Я был хотела большее влияние. У меня папа всегда имел влияние. Евгений Григорьевич Ясин имеет влияние. Мой, естественно, супруг имеет влияние. Друзья мои влияние. Ну вот Евгений Григорьевич Ясин для меня очень большой авторитет. Я с ним советуюсь. А так, к сожалению, я как раз чувствую, что мне не на кого из людей старшего поколения… Мне иногда бы хотелось с кем-нибудь посоветоваться, на кого-нибудь опереться, чтобы кто-то сказал, как он думает, с каким-то опытом – а нет таких людей у меня.

И.ВОРОБЬЕВА – А когда ты принимала решение попробовать стать кандидатом в кандидаты – это же тоже было решение, и ты тоже понимала, что выборы – они, собственно, остались такими же выборами. Вот здесь ты как это решение принимала?

М.ГАЙДАР – Я советовалась с Навальным, и, кстати, Навальный тогда очень поддержал. И, кстати, у всех были хорошие такие планы большие: вообще, взять большинство в Мосгордуме. Это было сразу после выборов, когда получили 30%, что, в принципе, если бы остались бы партийный списки, представляете, получить 30% списка – это сразу все были так… Потом, когда было понятно, что в другой мажоритарной…, все равно работать, и как-то было очень здорово с этих выборов, как мне казалось в тот момент, что если работать, то можно победить. Я и сейчас убеждена, что можно было победить. Другое дело, что оказалось невозможно пройти регистрацию.

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, кто-то прошел, кто-то не прошел.

М.ГАЙДАР – Да, но для меня это оказалось невозможным, то есть подписи собрать оказалось возможным, регистрация пройти оказалось невозможно. Я, вообще, считаю, что нам всем в каком-то смысле… Представьте себе, что было бы, если бы выборы в Мосгордуму были вначале, а потом были бы выборы мэра? Насколько была бы другая ситуация. К сожалению, все, что сейчас делают, это такая работа над ошибками после выборов мэр, то есть все, что случилось на выборах мэра – это все пытаются не допустить сейчас. А тогда могла быть совершенно другая история: была бы очень либеральная Мосгордума, а потом были очень жесткие, закрученные выборы мэра. Поскольку, мэр либо выигрывает, либо проигрывает – там все равно другого вариант нет, а Мосгордума могла быть такой оппозиционной…

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, один человек, ну два человек – чего там?

М.ГАЙДАР – Почему? Могло быть больше.

И.ВОРОБЬЕВА – Я имею в виду, что это не сильно бы изменило…Был бы Митрохин в Мосгордуме и два коммуниста или сколько там…

М.ГАЙДАР – Кстати, опять-таки это все звучит очень как-то так, как ерунда, когда ты об этом говоришь, а, когда встречаешься с жителями, у которых были какие-то проблемы, огромное количество жителей говорят, что вот был Митрохин – хоть что-то было. Хоть к кому-то можно было обратиться, хоть кто-то как-то занимался какими-то вопросами, вот хоть кто-то приезжал. Я это на встречах встречала достаточно много – именно благодарность в адрес Митрохина.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Мы передадим Сергею Сергеевичу обязательно.

М.ГАЙДАР – Я думаю, что он услышит. Ему передадут, ему уже звонят и говорят: «Сергей Сергеевич…»

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Слушай, Маша, ты ходила, у тебя было много встреч с жителями, я даже на своем подъезде, к сожалению, слишком поздно обнаружила объявление, что встреча с Марией Гайдар во дворе дома.

М.ГАЙДАР – Жалко. Я бы была рада тебя увидеть.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да, я бы пришла. Сказала: «Эй-хо! Маша!» Эти встречи – это каждый раз выйти к людям, которые априори тебе скажут: «Гайдар? Мы сейчас вам все расскажем про Гайдара!»

М.ГАЙДАР – Так не было, Таня. Мне было тоже очень интересно, я естественно, очень волновалась перед первой встречей…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вот, когда ты приняла это решение, что ты выходишь к людям, ты этого боялась, что такое может быть?

М.ГАЙДАР – Я хотела этого. Я очень хотела. Я понимала, что это и есть политика – общаться с людьми, разговаривать с ними. У меня нет страха перед людьми, но мне надоело, что мне все время говорят, что люди меня никогда не воспримут, что с такой фамилией…, все время, что у меня нет политического будущего из-за этого, что из-за этой фамилии к тебе люди относятся так… Я не так сталкиваюсь таким отношениям людей, зато очень часто об этом слышу в виде рассуждений. И такое отношение было редкостью. То есть люди выходили на встречу, они оставляли это. Если кто-то начинал что-то говорить – его обычно останавливали другие слушатели. И они в основном воспринимали меня не как, допустим, звезду, которая к ним пришла… Допустим, пришел бы к ним Ярмольник – он не ходит по встречам – пришел бы – О! Ярмольник живой, из телевизора пришел! У меня ничего такого не было.

Второй вариант, что люди приходят сразу осадить или что-то высказать – такого тоже не было. То есть люди приходили, надеясь, что я могу для них стать какой-то возможностью. То есть то, что я сейчас приду – у них есть такие-то проблемы, которые не решаются, и вот я, возможно, являюсь той возможностью, которая позволит им эти проблемы решить. Поэтому людей очень рациональны. Да, были люди, которые закрикивали меня, но в основном это люди из управы, когда приходили организованные тетушки, они приходили, сразу начинали накидываться, потом уходили. Потом чувствовали, что собрание без них продолжается и возвращались, начинали еще что-то говорить – было обидно, что без них. Иногда были подвыпившие люди, которые приходили: «А, чего Гайдар там? А-а, сейчас мы тут это…» Но большинство людей – не знаю, как они относились – иногда это звучало, иногда нет, но в основном оставляли это, вообще, в стороне.

И.ВОРОБЬЕВА – Скажи, пожалуйста, а тебе не страшно? Просто смотри, Леша Навальный, с которым ты вместе работала в Кировской области, сейчас под домашним арестом. Все то, что творят с Навальным – одно уголовное дело за другим – это страшно. Как это все происходит у тебя? Ты не боишься, идти в эту политику, учитывая, что то, что происходит с теми людьми, с которым ты, собственно, была на одной площади, вы вместе работали?

М.ГАЙДАР – Я не то, чтобы не боюсь. То есть я очень не хотел бы оказаться в тюрьме, правда. Но с другой стороны я понимаю, что у нас никакой защиты нет. Нет такого, что бы занимаешься чем-то вроде как позитивным, и поэтому тебя это минует. То есть такого, что есть какая-то формула успеха, что тебя… Ну, вот ее нет. Во многом эти выстрелы – они системные, если человек на передовой, либо они случайны, поэтому, если чем-то заниматься активно, то под одно либо под другое можно попасть всегда. Но я считаю, что, если Навальный сидит, то это больше обоснование чего-то делать.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Часть работы Навального теперь на тебе.

М.ГАЙДАР – Ну, примерно. Всемнам надо что-нибудь продолжать делать. Вот был Навальный – он что-то делал, он сопротивлялся. То есть Навальный сидит. Мы должны продолжать сопротивляться. Понятно, что невозможно заменить Навального, но можно всем сдаться и уехать или продолжать дело, что каждый считает важным, продолжать и делать. И на самом деле я могу сказать, что с точки зрения активности людей, которые что-то могут сделать, настолько несопоставима разница сейчас и 6 лет назад, 10 лет назад, 5 лет назад. То есть люди более активны, настолько больше активистов.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Я тут могу возразить, что сегодня обратили внимание и мои коллеги на то, что 18 августа будет приговор по Болотному делу. Это уже третья волна. И всем абсолютно все равно. Люди не приходят на суд, люди этим не интересуются. То есть тот подъем, который был несколько лет назад – все, произошел спад. И как бы… для кого ты работаешь?

М.ГАЙДАР – Я работаю для будущего нашего всеобщего, моего личного, моих детей – ну, как я это понимаю. Я делаю то, что я считаю правильным, и работаю, конечно, на такую, отдаленную перспективу. То есть ничего из того, что я делаю сейчас, оно не должно дать каких-то ощутимых результатов завтра, поэтому на это я и работаю.

А, что касается спадов, подъемов – они бывают всегда. Вопрос все равно поддержания этого всего движения, поддержание этих процессов. То есть те люди… помните даже митинги – как они случились? Ведь бы митинг, который заявила «Солидарность» после выборов, и они выборы бойкотировали. Пришли на этот митинг на Чистых прудах, всех забрали, и это породило митинг на Болотной. Помните, какой было расстройство, когда Путин передал Медведеву власть, какая была апатия? Первое, что было – это была апатия: все, ничего…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Чаще всего повторялась фраза: «Пора валить».

М.ГАЙДАР – Да, «пора валить». Потом раз – и возникли эти митинги. То есть мы никогда не знаем. Единственно, что мы можем делать, это поддерживать, передавать друг другу эстафету и поддерживать, сохранять активистов и увеличивать активистов. Активисты – это люди, которые занимаются чем-то сейчас, причем, неважно, чем: они могут заниматься своими дворами, подъездами, заниматься какой-то политикой. Но важно, чтобы были эти механизмы реализации. И в какой-то момент, когда у людей пройдет эта апатия, они может быть что-то скажут.

Но сейчас апатия, он, действительно, объективно, но он все равно не у всех. Мы даже на выборах в Мосгордуму с этим столкнулись, что основная проблема – это апатия. Ты говоришь, выборы, помогите, скажите…. – Нет, по сравнению с Третьей мировой войной, которая сейчас начнется, это вообще… Конечно, по сравнению с Третьей мировой войной, которая сейчас начнется, все это, конечно, очень ничтожно, мимо. Но с другой стороны, будет Третья мировая война или не будет – я надеюсь, что ее не будет – мы все равно будем жить в тех же домах, тех же подъездах, ходить на ту же улицу, иметь тот же самый режим и ту же самую политическую систему…

И.ВОРОБЬЕВА – Прежде, чем Таня задаст самый последний вопрос нашей программы. Быстро и коротко… Владимир спрашивает, когда Мария Егоровна примет тяжелое решение вернуться вести передачи на "Эхе"?

М.ГАЙДАР – Я с удовольствием, я в любом момент.

И.ВОРОБЬЕВА – Все, на этом пауза.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тогда последний вопрос: Над каким решением ты сомневаешься сейчас? Над чем раздумываешь?

И.ВОРОБЬЕВА – Поделись!

М.ГАЙДАР – Я думаю писать ли мне диссертацию, и писать ли мне ее по экономике или по юриспруденции.

И.ВОРОБЬЕВА – Ого! Ничего себе решение.

М.ГАЙДАР – То есть с одной стороны, есть одна и другая - понятно, что. По экономике я был написала про экономику здравоохранения – как раз кировский опыт свеж, а по юриспруденции, мне кажется, очень интересно написать про выборы, про референдуме, про все эти запретительные барьеры.

И.ВОРОБЬЕВА – Мы потом посмотрим, какое решение ты приняла. Спасибо! Мария Гайдар, директор фонда «Социальный запрос» была в программе «Разбор полета» Спасибо большое, Маша, было очень интересно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Счастливо!