Ольга Романова - Разбор полета - 2014-04-07

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Здравствуйте, это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр как всегда в этой студии. Здравствуйте!

И.ВОРОБЬЕВА – Да, здравствуйте! И мы приветствуем нашего сегодняшнего гостя, чей полет м будем разбирать. Это журналист Ольга Романова. Ольга, добрый день, добрый вечер, здравствуйте!

О.РОМАНОВА – Здравствуйте!

И.ВОРОБЬЕВА – Я просто на самом деле хотела сказать, что журналист, руководитель «Русь сидящая» и так далее, очень много всяких разных…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ну, просто все знают, кто такая Ольга Романова.

И.ВОРОБЬЕВА – Просто можно было сказать Ольга Романова и все. У нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем наш эфир программы «Разбор полета». Это вопрос о самом сложном, самом тяжелом решении, которое вам пришлось принимать в своей жизни.

О.РОМАНОВА – Я готовилась к эфиру, я, конечно, знаю, эфир, знаю этот вопрос, поэтому не сюрприз, поэтому я думала. Я думала довольно долго, и я поняла, что я могу сказать про самое сложное решение в моей жизни. Оно такое не очень, наверное, .драматическое по сравнению со всем, что могло бы быть. Это перед второй посадкой моего мужа, когда мне муж сказал, что он сядет, и он не собирается уезжать, хотя мы договаривались, что он, конечно, уедет и не будет досиживать, а самое главное – я не пойду по этому второму кругу. Если бы я еще не знала, с чем я столкнусь – так я знала, с чем я столкнусь, и мне этого не хотелось. И он сказала: «Нет, я не уеду. Завтра меня посадят, я иду на суд с вещами – я сажусь». Я сказала: «Ах так! Ну, тогда знай, что это будет твоя посадка, я – все… Даже не думаю, что я пройду еще раз по второму кругу».

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, понятно, естественно…

О.РОМАНОВА – Естественно. Мы твердо договорились, что он идет направо, я иду налево, я больше в это не играю. Ну, вот. Это было сложное решение, но он было такое, взвешенное, выверенное. Вот, пожалуйста. Оно продержалось там, часов 5, наверное.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А за 5 часов сложно было отказаться от этого взвешенного, продуманного решения?

О.РОМАНОВА – Мне всегда было очень легко принимать решения, потому что есть какие-то очень жесткие, устоявшиеся принципы; и любые решения – они укладываются в систему принципов, а за этим решением я твердо поняла, что сейчас принципы должны рушиться, и я нарушаю свои принципы, и я приняла решение, что он уезжает, я уезжаю вместе с ним, и живите вы тут, как хотите. В конце концов, все, хватит! Ну, и вот – принципы не дало мне этого сделать.

И.ВОРОБЬЕВА – А, сколько… ведь это же, когда занимаешься журналистикой, причем с такими трудностями сталкиваешься, и, когда все это происходит, как часто, вообще, приходит в голову решение - уезжать отсюда?

О.РОМАНОВА – По молодости приходило, и по молодости уезжала. Тут же, правда, вернулась. Чем дольше я здесь живу, чем страшнее здесь становится, тем отчетливее я понимаю – нет, нет.

И.ВОРОБЬЕВА – Почему?

О.РОМАНОВА – Ну, во-первых, мне повезло окончить советскую школу – я хорошо знаю историю. Потому что это неправильное решение – уезжать с Родины, какой бы она ни была, особенно, если ты журналист, особенно, если ты гуманитарий, особенно, если ты историк, социолог, а уже тем более литератор, поэт, журналист, то есть, носитель языка. Этого делать нельзя. Можно – при одном условии: есть угроза твоей семье, твоей жизни, твоей свободе. Есть вещи очень важные, как: жизнь, семья, свобода.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Физическая угроза.

О.РОМАНОВА – Физически просто. Тогда уезжать надо, конечно, потому что время, проведенное в тюрьме, оно, конечно, может быть использовано как-то на благо собственное и человечества. Конечно, время, проведенное в тюрьме, должно быть использовано себе во благо и на благо общему дело, и при самых сложных условиях люди умеют это делать – использовать время рационально. Но зачем? Если есть возможность использовать время рационально там, в безопасности. В конце концов, у тебя на свободе больше возможностей. Больше возможностей помочь людям, больше возможностей работать и зарабатывать и отдавать семьям, которые не смогли уехать. Бороться так, чтобы победить. В тюрьме тоже можно, но не надо, ну, не надо! Лапочки, солнышки, ну не надо!

И.ВОРОБЬЕВА – А тогда, какие решения вы принимаете каждый день – я просто знаю, о чем я спрашиваю, - если каждый день ад, если каждый день какие-то плохие новости, каждый день где-то в проигрыше, нет ощущения того, что к чему-то хоть когда-нибудь мы придем?

О.РОМАНОВА – Ой! Как хорошо, что я вас старше и значительно Господи, как хорошо! Я смотрю на свою маму, которая, например, пережила, по крайней мере, три общественно-политические формации, вот коренную смену общественно-политической формации. Не выезжая из своей кухни, поменяла несколько стран, несколько формаций. Космос меняется вокруг моей мамы. У меня это было поменьше, но тоже, простите, я очень хорошо помню, как я училась в 9 классе, когда умер Брежнев Леонид Ильич, и началась бесконечность. Я была взрослой девочкой, которая опять же хорошо знала историю. Я знала, что это навсегда со мной, с моим поколением – это навсегда. Это пятилетки пышных похорон, когда мы то школьниками, то студентами стояли в почетном чертовом карауле – они умирали зимой всегда – и не было жалко, а было уже… Каждые полгода, каждый год мы стоим в этом почетном карауле, и весь советский народ невозможно, как рыдает, и мы понимаем изнутри, как он рыдает на самом деле. И мы смотрим на это Политбюро и думаем: «Господи, да кто же следующий?! Да когда же они там все? Это ни кончится никогда». А вот Горбачев – он молодой - «Черт! Сколько ждать!» А, кто бы мог подумать, что это тот самый Горбачев. А потом, что случилось, и кто бы мог подумать? Думаешь – боже мой, а вот сейчас вот это навсегда. Нет-нет-нет, навсегда Ельцин. Знаете, навсегда будет вот это, навсегда будет эта бесконечная приватизация, бесконечное крепкое рукопожатие, бесконечная работа над документами – это будет всегда. А сейчас кажется, что Путин навсегда. Конечно, кажется, правда-правда. Знаете, даже я переживу, а вы-то точно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тогда вы решение принимаете, из каких обстоятельств? Вот, если это не навсегда, если на это не надо обращать внимание. Есть система принципов…

О.РОМАНОВА – Нет, на это надо обращать внимание. Понимаете, это нам не кажется…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Может быть, живем в условиях, которые нам задают эти люди?

О.РОМАНОВА – Да, поэтому их абсолютно… Это красиво – не замечать их, множить на ноль. Это старая, красивая, овеянная славой и веками позиция русской интеллигенции – не обращать внимания, жить так, как будто их нет. Да, но это не моя позиция.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А, как тогда принимать решение, если они решают за вас?

О.РОМАНОВА – Они могут очень много, что за меня решать, и мое дело попытаться им не позволить за меня решить – вот, собственно, и все. Пытаться самыми разными способами Выборы – плохой способ. Скажите лучше. Баррикады – плохой способ. Скажите лучший способ. В обстоятельствах тех, которые нам даны, мы пытаемся что-то сделать. Я понимаю, я прекрасно осознаю роль нынешних борцов с режимом, я, конечно,их… нас не преувеличиваю, мягко говоря. Однако, во-первых, не боги горшки обжигают. Во-вторых, в любом обществе все-таки число пассионариев одинаково, доля пассионариев одинакова. А, в-третьих, совершенно понятно, к сожалению, к большому сожалению, что эта власть упадет сама. Просто дерево изнутри… очевидные вещи: дерево смотрится крепким, но изнутри оно гнилое, и в один прекрасный момент оно – такое красивое – рухнет. И обычно в этой ситуации к власти приходят проходимцы. Хорошо, если это будет обаятельный проходимец. А, если это будет не обаятельный проходимец? Если это будет… ну, опять же, те, кто знает историю, знают прекрасно, что Ленин оказался у власти случайно, Сталин оказался у власти случайно, Брежнев оказался у власти случайно – это надолго. Путин оказался у власти случайно. Но давайте попробуем остановить хотя бы следующего проходимца. Хотя бы на это повлияем.

И.ВОРОБЬЕВА – Давайте мы поставим запятую, скажем так, и вернемся к началу, к тому моменту, когда вы закончили финансово-экономический факультет Московского финансового института, я все правильно, да, сказала?

О.РОМАНОВА – Да-да, сейчас по-другому называется…

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, тогда это было так. Вот между этими двумя событиями - между тем, как вы себя же называете борцом с режимом и окончанием этого факультета, прошло огромное количество времени…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ира!

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, что?!

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – За огромное количество времени…

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, по принятию решений, по количеству событий…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Много решений.

И.ВОРОБЬЕВА – Что вы меня перебиваете? Не перебивайте меня!

О.РОМАНОВА – Интеллигенция – она такая, она не может молчать.

И.ВОРОБЬЕВА – Да. Вот вы окончили Московский финансовый институт. А, почему журналистика? Как это все произошло? Как вы приняли решение, что не будете заниматься этим, а будете заниматься этим?

О.РОМАНОВА – Эти все решения – они тоже сами собой принимаются. Помимо того, что я успела окончить институт, я еще, помимо всего прочего, успела написать диссертацию, совершенно никому не нужную…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но вам-то она была нужна?

О.РОМАНОВА – Совершенно нет, потому что я окончила в 88 году, была в разгаре перестройка, и, я бы сказал, что это был закат перестройки, начиналась уже безработица, и начиналось то, что я вижу сейчас, когда миллиарды контор занимаются перекладыванием бумажек и выжиданием – что будет дальше. То есть, все понимают – я тогда успела поработать на практике в Минфине, во Внешэкономбанке – внешней экономической деятельности СССР, в том, что тогда называлось «Союзнефтеэкспорт» – вообще крупнейший нефтяной экспортер, единственный монополист - и я видела то, что я вижу сейчас: люди ждут, тихо-тихо сидят и ждут, когда все грохнется. Потому что те, кто занимается нефтью, все видят; те, кто занимается внешними операциями финансовыми, тоже все видят, а Минфин все видит тем более. Так, собственно, все это стало понятно мне, я решила остаться в науке, но в науке мне остаться не очень удалось, потому что все решили остаться в науке. Поэтому место было свободное только на кафедре планирования народного хозяйства.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Актуально.

О.РОМАНОВА – Я понимала, что актуальность равна нулю. Да, но и на кафедре планирования народного хозяйства все было не так просто. А был свободен только агропромышленный комплекс.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Дважды актуально.

О.РОМАНОВА – Да еще народной республики Болгария. И в секунду, когда я защитилась, окончательно перестало существовать планирование, агропромышленный комплекс и народная республика Болгария, где я те пор не была никогда, то есть и тогда не была никогда и сейчас – надо бы съездить на родину моей диссертации. Поэтому, конечно, когда я встречаю коллег из Диссернет, я всегда на всякий случай докладываю, что моя диссертация полное фуфло, хотя писала я ее сама, просто понимая обреченность этого дела. И как-то со всеми этими грустными мыслями: и про свою диссертацию, и про науку, с которой происходило ровно то же самое, что и сейчас. Просто знаете, я живу в этом времени и понимаю, что я в нем уже жила, и я знала, чем оно кончается. И очень важно в ту секунду, когда это время кончается, а это время кончилось 21 августа 91-го года, то есть, неделя- вот в этом время очень важно не увлекаться НЕРАЗБ, а внимательно следить за руками, внимательно следить – кто это лысый дядька рядом с Ельциным? Кажется его фамилия Коржаков. Ну, как-то так, внимательно. А это, что за генерал? Запишите – его фамилия Грачев. Ну, как-то здесь проявлять какую-то смекалку и настойчивость и не останавливаться в своей эйфории.

Так вот, я иду такая грустная, прохожу мимо тогда агентства печати «Новости». И, кстати говоря, говоря оно сейчас, нынче пришло ровно к тому состоянию, когда я мимо него проходила в 90-м году. И встретила знакомого, который сказал: «Я сейчас в молодежной редакции работаю…», а у нас тогда был закон о кооперации, о внешнеэкономической деятельности, разрешили какие-то операции с валютой. Говорит: «А у нас в молодежной редакции нужен экономист, который умеет работать с валютными счетами». Ну, я и пошла, думаю: «По крайней мере, журналисты молодые, по крайней мере весело, по крайней мере не этот фальшак, который я вижу во всех госконторах». Ну, и молодые журналисты стали мне таскать свои нелепые статьи про вторую модель хозрасчета на ЗИЛе. Вы бы видели, вы себе представить не можете, что они писали! Вторая модель хозрасчета на ЗИЛе. А я это пят лет проходила.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Иногда читаем, что молодые журналисты пишут про экономику, и даже не будучи экономистами, все равно мы ужасаемся.

И.ВОРОБЬЕВА – Ладно, про экономику…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Мне кажется, ничего не изменилось.

О.РОМАНОВА – Я плакала-плакала и начала писать сама, и выяснилось, что мои статьи, они как-то…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Лучше, чем у молодых журналистов.

О.РОМАНОВА –Лучше, чем у молодых журналистов. С тех пор как-то неся в массы журналистику… Я говорю: «Дети, вы можете стать журналистами при одном условии: если вы не будете оканчивать журфаки»

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да. А вы же вы «Вышке», да?

О.РОМАНОВА – Да, на журфаке как раз, да.

И.ВОРОБЬЕВА – Здесь в студии сегодня трое не заканчивали журфак. Никто из нас не заканчивал журфак

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Мен родители сказали, что «даже не думай, мы знаем, что ты хочешь быть журналистом с 12 лет, будь ты журналистом – только на журфак не пойдешь.

О.РОМАНОВА – Конечно, надо иметь профессию и только потом… Как это – знать иностранных язык и уметь писать по-русски – как-то это не профессия. Это черты нормального здорового человека.

И.ВОРОБЬЕВА – Таким образом, вы стали журналистом.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Случайно.

И.ВОРОБЬЕВА – Случайно, как и много другое. И, в какой момент пришло понимание, что все – журналистика – это мое, совсем мое.

О.РОМАНОВА – Сразу же. Конечно. Я так, как и Татьяна – я всегда знала, что я хочу быть, но я понимала, что опять же – чуть другие условия. Тогда на журфаке могли учиться только дмитриикиселевы, потому что я-то «дворняжка» из Люберец из докторской семьи не имела никаких шансов поступить - была идеологическая профессия. То есть, я должна быть обязательно из какой-нибудь вполне себе семьи.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Правильной.

О.РОМАНОВА – Из правильной семьи, иметь какие-то публикации в «Пионерской правде», еще где-то. Без публикации в «Пионерской правде» не пускали никого, а откуда же у меня публикации в «Пионерской правде»? В крайнем случае, в городской многотиражке. Откуда у меня заводская многотиражка? Поэтому мечтать - мечтала, но понимал, что мои шансы равны нулю.

И.ВОРОБЬЕВА – Вы сказали, что сейчас такая удивительная ситуация, когда вы проживаете все то же самое, что уже однажды проживали. Решения сейчас и решения тогда – похожи или нет?

О.РОМАНОВА – Нет, противоположные. Тогда мне, конечно, хотелось уехать и всего этого не видеть. Но опять же, потому что я не знала, чем это кончится. Конечно, я хорошо знала историю, читала учебники и понимала, что это сейчас грохнется. Но у меня не было времени ждать - когда же эти большие дядечки что-то сделают. А сейчас я понимаю, что грохнется, и я хотела бы принять в этом участие хотя бы потому, что я чувствую вину перед вами. Вот лично перед вами, потому что, когда это было прошлый раз, мне было 24 года, и я могла соображать и соображала, а дальше прошло еще 10 лет, за которые можно было что-то сделать. Я и мое поколение позволили отдать победу проходимцу проходимцам. Вот сейчас я вам немножко должна, вашему поколению.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – А про наше поколение говорят, что это как раз такое поколение, которое, имя очень много в самом начале, в итоге, вообще, ничего не сделало, просто самое бездарное. Абсолютно нулевое поколение.

О.РОМАНОВА – Слушайте, я не знаю ни одного поколения в России, про которое не говорили бы, что потерянное.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да-да.

В.РОМЕНСКИЙ – Когда я приходила в журналистику в конце 80-х, в начел 90-х говорили про «шестидесятников», про зубров уходящих, что это потерянное поколение. Потом говорили про 80-е – про Алексея Хвостенко и так дальше, что это потерянное поколение. 10 лет назад такое начали говорить про нас, а теперь стало быть, про вас.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - Уже и мы доросли.

И.ВОРОБЬЕВА – 80-е доросли до потерянного поколения, потрясающе! Хочу спросить про решение, которое вы принимали, когда была история с РЕН-ТВ, когда не пустили на работу. И сейчас, когда я готовилась к эфиру, я внезапно поняла, что я очень хорошо помню эту историю. Она как будто была близкая мне…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - Во-первых, мы тогда… ты еще не работала на "Эхе", я тогда уже работала на "Эхе". 2005-й годе же это было?

О.РОМАНОВА – 2005-й, да.

И.ВОРОБЬЕВА – Меня как раз уволили с «Русской службы новостей».

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Вот, ты была как раз к нам на подходе, а я вовсю работала на "Эхе", и поэтому мы на это все смотрели как раз с журналистской точки зрения, что «ах, ох! Что, вообще, происходит?»

И.ВОРОБЬЕВА – Там, какие решения вы принимали? Как это, вообще, все происходило? Как это? Вам сначала на летучке сказали, а потом не пустили в редакцию или как?

О.РОМАНОВА – Нет, нас сразу всех не пустили в студию, просто в студию не пустили. У нас был готов выпуск, и просто охрана встала у двери и не пустила в студию. А так, как я знаю, что такое прямой эфир, ну, вы же знаете – «умри, но зайди в студию».

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Но проведи!

О.РОМАНОВА – Да. Там может быть охрана, там могут быть танки, но просто надо провести эфир. А он был фактически захвачен какими-то людьми. Вообще, конечно, этого я никак не ожидала. Можно всяко себя некрасиво вести – мы все это видели с коллегами с НТВ, это было как раз незадолго до нас, и нас зачищали последними. Вот из тех громких зачисток нас последними тронули, и я все это видело и я не понимала… Во-первых, тогда НТВ еще было живо все-таки. Хотя тогда казалось, что оно умерло.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – В очень странном состоянии оно осталось.

О.РОМАНОВА – В очень странном, но оно было вполне еще…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Пациент скорее жив, чем мертв.

О.РОМАНОВА - Там работала Екатерина Гордеева тогда, там работал Павел Селин, там можно было иметь дело с какими-то людьми, которые делали хороший продукт, зажав нос, морщась, но они делали продукт. Хотя казалось, что хуже быть не может, чем ситуация на НТВ – боже мой! Но все познается в сравнении. Но такого как-то совсем-совсем – не было. И я понимала, что захватывают компанию люди, для которых нет основополагающих принципов: это эфир, это слово, то газетная полоса…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это «Лента.ру»

О.РОМАНОВА - Да. Я в страшном сне не могла представить, например, такую газету «Известия», какая она есть сейчас. Вот, я не верю в это, я не верю, что это может быть. А это может быть. А уже как-то даже… уже привыкли.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Уже не удивляет.

В.РОМЕНСКИЙ – Уже не удивляет, уже смешно. Я уже получаю какое-то особенное удовольствие, когда сажусь в самолет, когда совершенно понятно, что нечего делать кроме, как читать газеты, я стараюсь брать «Российскую газету», «Известия», хотя особой радости нет…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – «Комсомольскую правду» еще хорошо брать.

О.РОМАНОВА – Не могу. Все-таки не могу.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Все-таки есть какие-то вещи, которые вы не можете пересилить.

О.РОМАНОВА – Все-таки совсем не могу, и я в пересказах читаю в соцсетях.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Все-таки, когда вы видите, что охрана не пускает вас в студию, первое решение?

О.РОМАНОВА – Ну, звонить в "Эхо Москвы", какое может быть решение нормального человека? И уже дальше, что называется, я не одна.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ну, да, выходить в паблик.

О.РОМАНОВА - Да. На проводе и дальше уже в прямом эфире все.

И.ВОРОБЬЕВА - Ну, все-таки это решение выходить в паблик, не оставлять это внутри редакции, то есть, вынести.

О.РОМАНОВА – А нельзя оставаться не в паблике. Я вот сколько раз слышу, сейчас особенно с тюрьмой: «И мы приняли решение не выходить в паблик». Вот так начинаются все самые страшные истории, когда они заканчиваются сильными посадками, трупами, в лучшем случае отъездами. Вот весь ужас начинает разворачиваться с фразы: «Мы приняли решение молчать».

И.ВОРОБЬЕВА – По-тихому.

О.РОМАНОВА – По-тихому. Вот на этом месте…, вот с этого места можно было еще как-то что-то отвинтить, сейчас – все! Вот все. Приняли решение молчать – хорошо, что живы.

И.ВОРОБЬЕВА – Вы позвонили на "Эхо Москвы" и попытались пройти в студию – в общем, ничего не получилось, и в тот момент наверняка тоже были какие-то решения: «я ухожу совсем» или «я буду ждать, пока…» - тоже какие-то решения принимались на тот момент?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - Я устраиваю скандал.

И.ВОРОБЬЕВА – Нет, я тогда не могла принять никаких решений самостоятельно, потому что Ирена Стефановна Лесневская - спасибо ей большое – несмотря на многочисленные работы в многочисленных редакциях до этого, только она меня научила быть командным человеком. Она меня за 8 лет, что я работала с ней, она меня научила очень важной вещи: ты не одна, ты должна думать не себе – ты должна думать о людях, которые под твое решение попадают. То есть: о редакторах, корреспондентах, об их семьях, об их маме, об их женах, хомячках и так далее – их надо кормить чем-то. Поэтому я должна была понимать, что думает команда по этому вопросу. Команда была исключительно единодушна. Собственно, мы с командой не расстались до сих пор. Половина «Парнаса» это та самая команда, например. Хоть я и беспартийная, но, как я брошу команду?

И.ВОРОБЬЕВА - Давайте мы сейчас буквально на несколько минут сделаем паузу, а потом продолжим разбирать полет Ольги Романовой, потому что там еще много разных сюжетов, решений, о которых надо поговорить. Оставайтесь с нами.

НОВОСТИ.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - Продолжается программа «Разбор полета». Ирина Воробьева, Татьяна Фельгенгауэр. Напоминаю, что в гостях у нас Ольга Романова.

И.ВОРОБЬЕВА – Да, я хочу спросить про первое решение, которое вам пришлось принимать, когда начались претензии уголовного характера к вашему мужу? Как это все было? Кстати говоря, то, с чего мы начали – про ваше решение, что второй посадки не будет, и он уедет – вот тогда, когда только начались претензии, не думали уехать?

О.РОМАНОВА – Нет. Я ему говорила с самого начала. Понимаете, я же до этого проработала в журналистике довольно долго, и довольно долго я работала с деловой журналистикой и в деловой журналистике: я была то главный редактор «BusinessWeek», я долго работала с газетой «Ведомости» и я видела прекрасно с 2003 года – мы знаем эту дату – с 25 октября 2003 года, с момента ареста Ходорковского… То есть, у меня исчезли ньюсмейкеры, потому что половина из них уже сидела, а половина – уехали, а все остальные стали работать в госкомпаниях, и, в общем, это уже не предпринимательский класс, это уже другое. Чуть позже им надут наименование «распил», то есть, это никак не может объектом интереса делового журналиста - это объект интереса криминальной хроники, например.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР - …Или по борьбе с коррупцией.

О.РОМАНОВА – Да. И я прекрасно видела, как это происходит, как берут человека и, что с ним начинают делать, чтобы он либо уехал, либо сел. И, когда я обнаружила, что у меня муж в такой же ситуации, я ему сказала: «Уезжай немедленно! Просто немедленно уезжай». И надо сказать, что Ходорковский – это был единственный кейс в наших семейных отношениях, который вызывал большое битье посуды, просто гранд-битье.Потому что Алексей считал, что лично его – Алексея Козлова – посадить не за что, потому что я же знаю его бизнес, я же знаю его налоговую декларацию, что все прозрачно, что он все платит, что он честный человек. А вот те, кого сажают – вот «нет дыма без огня» - вот это ненавистное, что «там-то что-то было, ну ты же знаешь, просто ты этого не понимаешь».

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Просто так же не станут предъявлять претензии.

О.РОМАНОВА – Конечно. - «Ну, так же нельзя. Ко мне-то – ты понимаешь – вот, что ко мне можно предъявить?» Я год с ним билась. Потом, когда его, в конце концов, арестовали – а его к тому времени задерживали несколько раз и отпускали – я-то понимал, что так всегда и бывает, потому что я это видела. Он стоял на своем, что он честный человек и его на за что сажать. Но это первое, за что он извинился, когда мы с ним уже, в конце концов, встретились в тюрьме, он сказал: «Боже, какой я был идиот!» Но, надо сказать, что тогда я это услышала первый раз, а потом я стала это слышать регулярно. Вот это «боже, какой я идиот!» - это первое, что я слышу всегда от многих – «боже, какие мы были идиоты».

И.ВОРОБЬЕВА – Которые считают, что не за что сажать.

О.РОМАНОВА – Которые считают, что не за что сажать, совершенно верно. Но постольку, поскольку он мне успел сказать, что он оставил мне конверт с инструкциями на случай посадки, я так поняла, что все-таки в последний момент готовился. А вот дальше было очень сложное решение, когда я этот конверт обнаружила. Он мне успел позвонить во время ареста и сказал, что его арестовали, задержали, потом арестовали – сказал, что в тумбочке лежит конверт на этот случай. Я, когда вскрыла конверт, совершенно обалдела, что он провел без меня такую большую и нелепую работу. «Нелепую» - это я мягко выражаюсь. И, поскольку, постольку дальше связь обрывается, мне надо с этим конвертом что-то делать. А там написаны такие страшные вещи… То есть, если бы я знала, что этот конверт существует, он бы не существовал. Это последнее, что он успевает сказать. Там написан номер его дела, мобильный телефон следователя, мобильный телефон каких-то генералов, с какими он уже достиг каких-то договоренностей на случай ареста. Я сразу понимала, что раз он договоренностей достиг, то, конечно, они его арестовали, чтобы я быстрей тут разворачивалась. И, что мне нужно отдать – вот, если честно, забыла – то ли полтора, то ли два миллиона долларов взятки – честно, забыла, потому что это не были ни мои деньги, не деньги, которые для меня важны и так далее. Не потому, что они у меня есть, а потому, что я к ним так отношусь. То есть, то, что больше моей зарплаты – этого не существует. Ну, то есть, это какие-то уже суммы…

И.ВОРОБЬЕВА – Цифры на бумаге.

О.РОМАНОВА – Ну, да, цифры на бумаге. И «возьми деньги там-то и там-то, и отнеси тому-то и тому» Генералу Шараю – как сейчас помню – генерал-лейтенанту СВР для следователя полковника Виноградовой. Я сижу, чешу репу над этой бумажкой. Ну, во-первых, это не ко мне. То есть, я точно совершенно никаких денег никуда никому не понесу. Во-первых, это, вообще-то, неправильно, а, во-вторых, я знаю, чем это заканчивается, опять же, как журналист – это просто выбросить деньги, просто дать взятку. Я так не делаю, и просто не сделаю никогда. Не выполнить инструкцию – это означает, что я взяла эти деньги себе и живу припеваючи пока мой муж в тюрьме, о чем ему моментально будет сказано.

Я сижу и чувствую себя в сказке братьев Гримм: приходи ко мне без одежды, но одетой, обутой – не обутой и так далее, верхом, но пешком, ну, и так далее. И вот, думаю, как бы это так сделать. Ну, естественно, мне приходит в голову только журналистское решение: дать, но обвешаться абсолютно всеми способами записи и взять с собой максимальное количество свидетелей и сделать так, чтобы люди могли дать показание взятке. Чтобы быть и тут же пойти, сделать заявление о том, что я сейчас сделала. При этом надо делать сразу после, а не до, потому что понятно, что антикоррупционная служба вместе с коррупционными службами – это одно и то же. Я это тоже это очень хорошо понимала. И я это все сделала. Я сделала все очень грамотно. Уже на подходе к следственному комитету у меня так сильно заболел живот, что я не могла выйти из машины, так перенервничала. Потом я поменяла деньги на максимально мелкие купюры – была очень тяжелая сумка, поэтому меня пришлось сопроводить моим друзьям, знакомым, охраннику тогда еще мужа. То есть, я взяла максимальное количество людей.

И.ВОРОБЬЕВА - А как вам объясняли, как они, вообще, пошли на это?

О.РОМАНОВА – А знаете, им было совершенно все равно, что я с диким количеством людей и, что я, в общем, одета в дольно просторный свитер, в который можно спрятать все, что угодно. Да еще с большими дырочками, где есть камеры. Им было все равно, и они оказались правы, потому что сразу после этого я пошла писать заявление, сразу после этого все начали давать показания. Я махнула рукой на эту историю в прошлом году. То есть, прошло 6 лет. Потому что 6 лет я этим занималась, занималась, люди ходили, давали показания. Ни разу они не возбудили уголовного дела…, не то, что открывали – закрывали. Никто не был никуда переведен, никто не был никуда отправлен в отставку, ни уволен, не понижен, не сделано замечание. Потому что потом ровно все те же самые люди ровно через год именно они угробили Сергея Магнитского. Муж мой был арестован в июле 2008 года и та же бригада занималась Магнитским с ноября начиная 2008 года.Через год он умер и этих людей, всех этих людей стали награждать. И охранять так…. А я фактически требую наказать за взятки «список Магнитского», и вот, у меня вот здесь данные… Кто ж мне их отдаст. Но, ничего, дорогие товарищи, ничего – мы подождем.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Будет и на нашей улице праздник. После того, как вы поняли, что эта история не сработала – следующее решение?

О.РОМАНОВА – Ну, по крайней мере, все-таки я, согласитесь, выступила одетая и не одетая.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это было эффектно. Как бы вроде и сделала, но по-своему.

О.РОМАНОВА – Ну, да. Надо сказать, что муж это дело исключительно одобрил, такое мое поведение, потому что к тому времени моментально все понял. Тюрьма очень быстро ставит мозги на место в основном. А, если не ставит, то это навсегда – что тут говорить? И дальше стали спина к спине, начали биться.

И.ВОРОБЬЕВА – Я просто не очень себе это, к счастью представляю: вот вашего родного человека забрали в тюрьму – что происходит дальше? У нас просто здесь в студии были люди, которые вышли из тюрьмы. Эту сторону мы более-менее у них понимали. А, человек, который здесь, на свободе, а у него близкий в тюрьме, мы не понимаем. Как это происходит, какие решения основные принимает в такой ситуации.

О.РОМАНОВА – Для этого с самого начала и была создана «Русь сидящая», когда я поняла в первые три месяца, что это конец, это просто конец. Это еще и конец физический помимо нравственного, социо-конца, потому что у тебя внезапно вдруг нет родственников и друзей – как-то странно очень.

И.ВОРОБЬЕВА – Разбежались.

О.РОМАНОВА – Да. Причем, ни у тебя, ни у него, и это каждый раз очень серьезные удары. Потом понимаешь, как это правильно можно прожить всю жизнь идиотом, считая, что окружен такими прекрасными розанчиками, а это, в общем-то… Нет, тюрьма нормально ставит мозги. И ты первые три месяца делаешь максимальное количество ошибок. Я их не сделала чудом, как-то совсем чудом. Я быстро сообразила, что не одна такая, и именно в первые три месяца делают ошибки, которые потом годами, наверное,не исправить.

И.ВОРОБЬЕВА – Например, какие?

О.РОМАНОВА – Например, самая распространенная ошибка, когда вдруг раздается на мобильный телефон звонок с незнакомого номера, и ты понимаешь, что это твой муж – ему дали мобильный позвонить, и он начинает тебе давать инструкцию, что ты должна сделать. Так делают все. Вы понимаете, что этот телефон вам дает следствие, вы понимаете, что это звонок важен для них, а не для вас: куда нужно пойти, что сделать, кому чего сказать. Спасибо большое! Вы сами все сказали. Вот это главная ошибка всегда. То есть, когда добрые люди дают вам в камере телефон, что в тюрьме запрещено, не надо никуда звонить.

И.ВОРОБЬЕВА – И тем более с инструкциями.

О.РОМАНОВА – Да, и тем более, с инструкциями не надо беспокоить родных людей. Если дорогие товарищи мужчины, у вас, не дай бог, есть любовница, ей тоже звонить не надо, потому что тогда немедленно об этом узнает жена. В общем, этот телефон, который вам первый приносят в тюрьме – не надо этому делать! Никому не звоните, ни кому. Муж это понимал, и он довольно быстро это понял, и слава богу, мне так и не позвонил.

Довольно быстро я сообразила, что надо делать и устроилась работать певчей в церковном хоре в Бутырку. Так у нас первое свидание случилось с ним. Потому что у нас свиданий не давали, я думала: какой ужас, беспредел – без свидания, вообще, без всего. А потом я увидела, что никому не дают, что все ждут этого первого звонка, естественно. Все требуют от тебя первого звонка. Мне же легче - я журналист, понимаете? Журналистам легче всех живется, потому что журналисты умеют проходить сквозь стены. Проходить сквозь стены тяжело, но мы умеем это делать. Главному бухгалтеру завода очень трудно пройти сквозь стену.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это да. Он не понимает, с какой стороны можно подступиться.

О.РОМАНОВА – А это наша профессия – проходить сквозь стену. Поэтому мне было легче. Во-вторых, мне было легче…. Главный бухгалтер завода работает с 9 утра до 6 вечера, ровно так же, как и тюрьма работает. А нам журналистам хорошо – мы можем весь день проводить в тюрьме, а ночью работать: писать, читать. Ну, нам удобно, людям творческих профессий. Спишь в самолете: ничего – в зону слетаешь, там отоспишься. Поэтому мы могли выжить, и поэтому есть «Русь сидящая». Я сообразила, что я могу выжить, а вот эти тетки – нет. У них нет возможности выжить. Они должны выбирать: работа на заводе, работа в своей бухгалтерии, содержание семьи и детей – или муж. Они выбирают детей и себя, да.

И.ВОРОБЬЕВА – Понятно, там выбора-то и нет.

О.РОМАНОВА – Там выбора нет на самом деле. Они говорят: «До свидания дорогой, извинит, пожалуйста». А ничего сделать нельзя. А, когда ими предложила: «Знаете, что, девки, зачем мы все сто человек стоим в ста очередях? Давайте, одна будет стоять в очередях, вторая будет сидеть с нашими детьми, третья будет писать про это статьи, четвертая будет ходить на суды, пятая ходит в судебно-следственный эксперимент, шестая заодно возьмет ваши бумаги по понятым и так далее. Зачем всем заниматься одним и тем же. Давайте-ка разобьемся». Вечером будем встречаться в «Шоколаднице» напротив Бутырки и рассказывать, кто чего достиг сегодня.

И сразу выработалась формула: когда ты встречаешь какое-то препятствие на своем пути, люди понимают, что ты жена зэка, что ты зэчка – в этот момент надо что-то переломить, и опять же тетки же – и алгоритм был найдет моментально – красное платье. И ты такая заходишь в Следственный комитет в красном платье, а красное платье диктует сумочку, диктует голосу, диктует маникюр, красное платье не позволяет тебе выглядеть плохо. В красном платье ты подбираешься и приходишь к следователю такая, в красном платье. А он привык питаться твоим горем, он знает, что сейчас увидит, он знает, что сейчас увидит эту воющую дуру, которая со своим связалась и теперь воет тут – надоело! Хотя, конечно, приятно, что у ног валяется. И вдруг он видит эдакую фря, такую – с напором. Он же следователь, он соображает, и он начинает соображать: так, кто за ней стоит?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Неспроста она такая, с напором.

О.РОМАНОВА – Да-да-да. Думает: «Чего я не знаю в этом деле?» И так поаккуратней уже, поаккуратней. А, когда еще чуть поднапрешь, так он совсем аккуратно. Красное платье – хороший фактор.

И.ВОРОБЬЕВА – Дей, слушайте, красное платье обязывает.

О.РОМАНОВА – Ира, не свитер красный – хорошее красное платье!

И.ВОРОБЬЕВА – В хорошем красно свитере…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У меня есть одно красное платье…

И.ВОРОБЬЕВА – И я, кстати, сегодня в Следственный комитет не собираюсь – мне можно.

О.РОМАНОВА – Все-таки заветы наших прабабушек о том, что в гардеробе красное платье должно быть…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – У нас нет мужей, Оля.

О.РОМАНОВА – Ах вот, почему нет!

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Нету красных платьев. Все ясно. Вот она – причинно-следственная связь. Воробьева, предлагаю тебе в эти выходные заняться шопингом.

И.ВОРОБЬЕВА – С красными платьями.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Ради них, только ради них.

И.ВОРОБЬЕВА – Согласна.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Там, глядишь, мужья подвалят.

И.ВОРОБЬЕВА – Главное, чтобы потом не пришлось в Следственный комитет идти в красном платье в этом.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Это уж, боюсь, как известно – не зарекайся ни от чего. Оля, скажите, все-таки принимать решение в отсутствии информации – а ведь с этим тоже большая проблема, когда человек сидит в тюрьме – очень сложно. Или как-то это можно обойти, этот фактор, что нет информации?

О.РОМАНОВА – Опять же, дорогие журналисты, мы же пишем статьи в отсутствии информации.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да.другой вопрос – качество этих статей?

О.РОМАНОВА – Да.

И.ВОРОБЬЕВА – Качество источников и так далее.

О.РОМАНОВА – Легко писать, когда у тебя есть информация, а пойди, напиши, когда ее нет, поди – ее собери по крупицам. Мы же знаем, что, когда нет информации, а есть пара крупиц из администрации президента, пара крупиц из Генпрокуратуры и полкрупицы – я не знаю - с Украины – это называется аналитика.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да, это правда.

О.РОМАНОВА – Ты смотришь на эти крупицы – что с этим делать? Это не информация, но ты должен принять какое-то решение и что-то написать по вопросу, который всех волнуешь. Потом ты звонишь, условно говоря, эксперту Кыневу и эксперту Павловскому и как-то вместе это складываешь - их аналитику со своей - и вроде, как экспертное мнение. А тоже самое и с тюрьмой: у тебя есть насколько крупиц, у тебя есть несколько экспертов в виде баб, которые здесь дольше тебя и чуть-чуть больше знают. Берешь немножко больше информации от теток, которые сидят в других коридорах, у которых другие статьи и так далее и складываешь это все. И чем больше этим занимаешь, тем оно лучше складывается.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Когда Алексея освободили уже целиком и полностью, окончательно освободили второй раз, тогда первое решение, какое было?

О.РОМАНОВА – Первое решение было очень странное, но оно как бы вполне такое было… мы решили поездить по нашим зонам, где мы сидели. Тут же. Вот нас выпустили – мы тут же решили поездить по зонам.

И.ВОРОБЬЕВА – Зачем?

О.РОМАНОВА – Поехали в первую зону в Тамбов и так далее. А, как-то… ну, во-первых, ему после долгой отсидки хотелось ездить. У него не было ни загранпаспорта, ничего, а хотелось ездить, а куда? Что, в Сочи ехать? Ну, есть какие-то очевидно пошлые вещи. Ехать куда-то далеко – а мне очень хотелось на Алтай, который я очень люблю, хотелось на Саяны, которые я очень люблю, я очень люблю Камчатку и так далее – это все по нынешний временам дико дорого, дико дорого. Просто ужасно жалко денег. Нам уже, конечно, не жалко – в конце концов, это какие-то остатки его денег – но, во-первых, ты знаешь, на что их получше потратить, а во-вторых, к этим эмоциям, к этим впечатлениям, как Камчатка, как Алтай, человек должен быть готов. Это нельзя сразу из тюрьмы… немножечко все-таки надо отстояться где-то. Уж очень так сильно. Поэтому приняли решение - поездить по зонам, повстречаться с людьми, с хорошими людьми, просто чисто с хорошими, с кем сидели.

И нас первая встреча была в городе Мичуринске сСаид Ака – это человек, с которым Алексей сидел под Тамбовом. Он глава таджикской общины в Тамбовской области. Он не хотел, отказывался работать с ФСБ, стучать на своих. Ему сказали, что его посадят, подкинут наркотики - посадят, что и было сделано. Его очень долго не отпускали никак. Но, в конце концов, - он очень грамотный такой дядька, он умный, он с позицией – смог он уйти по УДО, по-моему, года через три. Очень хороший человек, и мы к нему поехали первым делом как-то вот. Хорошо мы с Саидом посидели. Потом поехали к нашему отрядному Аркадьичу, то есть, и так далее… к хорошим людям.

И.ВОРОБЬЕВА – Я хотела еще спросить про гражданскую деятельность, не связанную с «Русью сидящей», с этими интернет-кошельками, с акциями, с митингами и так далее. Как вы принимаете решение, с кем работать, и с кем нет?

О.РОМАНОВА – На основании опыта. Есть плохой опыт – больше не работаю.

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, а нет опыта – можно попробовать.

О.РОМАНОВА – Да. Нет опыта – понятно совершенно, что это надо кому-то опробовать. Я прекрасно понимал, что меня свалят с этим кошельком, и закрыла его, когда уже просто сил моих не было. Ну, потому что финансовое образование, во-первых. Ну, во-вторых, кто-то этим должен заниматься, кому я доверяю. Вот, пожалуй, себе я доверяю. Плюс ко всему на самом деле кошельком занимались несколько человек.То есть, я собирала деньги, и отчетность до 6 мая была в доступе; после 6 мая, особенно 6 мая я убрала от греха подальше, потому что люди, которые поставляли, например, сцену и так далее, несмотря на то, что имя парня не было оглашено, его, в общем, чуть не посадили – несколько раз таскали в Москву. А он не московский, потому что уже в Москве ничего найти не могли. Ну, вот…

И.ВОРОБЬЕВА – Если говорить про политические имена, про политику – с кем можно работать, с кем нельзя. Как вы это решение принимаете? Тоже на основании опыта или… чтобы лишние люди…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тут как раз особо и опыту нельзя, по-моему, уже доверять.

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, да, тут как-то все очень странно. Они же меняются все очень быстро.

О.РОМАНОВА – Вы знаете, я очень рассчитываю на поколение, которое растет. Вот я ничего плохого не знаю о политике Гаскарове Алексее, дело которого передается в тюрьме. Но, простите, он тридцати лет, и из этих тридцати лет он 2 года сидит в тюрьме. Вполне возможно, что он выйдет и совершит очень много ошибок. Но до этого у него ошибок не было. Он, действительно, был восходящей звездой, политической звездой, серьезной политической звездой. Все-таки Антифа – это серьезное движение, серьезные фактор. Мне движение Антифа очень нравится, хотя бы по названию. Мне как-то антифашизм глубоко близок.

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, а те, кто уже не молод, кто уже не первый год на политической сцене.

О.РОМАНОВА – Пожалуйста. Что вы имеете против Владимира Константиновича Буковского из тех, кто не молод? Вы хотите посредине? А все хотят что-нибудь посредине. Нет уж, знаете – вы говорите у нас нет. Вот есть Буковский, а вот есть Гаспаров. Говорите, один старый, а другой молодой и, вообще, в тюрьме сидит? А, простите, кто без тюрьмы в России? Ни одной хорошей биографии российской, русской не бывает без тюрьмы. У Тургенева была, но простите, он жил в Баден-Бадене и в Париже. И то, мне кажется, очень страдал, что у него отсутствует главный фактор, главное украшение великой русской биографии – тюрьма.

И.ВОРОБЬЕВА – Ну, слишком мягок.

О.РОМАНОВА – Да. Знаете, у Чехова не было тюрьмы, но это понимал и поехал на Сахалин, отсюда, собственно, мы имеем, собственно, его каторжный цикл блистательный и прекрасный.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да, отличный, кстати. Для себя политическую деятельность вы как-то определяли, это было решение, не решение?

О.РОМАНОВА – Это, вне всякого сомнения, определил за меня Путин Владимир Владимирович дорогой, спасибо ему за это. Это речь генерала Бурдуна у меня начинается из фильма «День выборов»… Потому что смотрите, я мирно занималась деловой журналистикой – нет, посадили ньюсмейкеров. Потом начала заниматься какой-то общественной журналистикой – нет, взяли посадили мужа. Пришлось идти в тюрьму и не очень уже мирно заниматься там «Русью сидящей». Потом «Русь сидящая» превратилась в какую-то общероссийскую организацию заодно со все большим и большим политическим уклоном, потому что все больше и больше сажают по политике. Соответственно, стали закрываться еще и еще возможности. В конце концов, закрылись журналистские возможности. Потом закрылись возможности выборные. Сейчас закрываются возможности митинговые. И, простите, куда деваться людям активным, имеющих в руках несколько профессий, которые фактически запрещены? Вот нам, куда деваться?

И.ВОРОБЬЕВА – То есть, решение возможно появляется от отсутствия возможностей.

О.РОМАНОВА – Естественно. Единственная возможность, которая остается, это политика.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Тогда наш последний традиционный вопрос в этой программе: Над каким решением вы сомневаетесь сейчас?

О.РОМАНОВА – Мое решение, над которым я сомневаюсь, сейчас называется: Петруха. Петруха – это такой Робин Гуд. Он рецидивист, он зэк, который много раз сидел, разбойник, который… ну, такой Савл, который упал с лошади и прозрел. Только Савл был судья неправедный, что на самом деле хуже, чем разбойник. Ну, хорошо – Варавва. Петруха – это Варавва. Он прозрел, исправился и сделал это совершенно искренне. И в какой-то момент, несколько лет был такой красой и гордостью правозащитного движения, потому что очень много знает про тюрьму изнутри, очень много знает того, что, в общем, снаружи не поймешь. Опытный, умный, порядочный, очень чистый, кристальный человек, совершенно замечательный. И я сейчас хочу с Петрухой хочу расстаться, и, может быть, это неправильное решение, может быть. Петруха, будучи человеком повышенной наивности от чистоты души и от отсутствия образования и опыта только тюремного – знаете, такой однобокий опыт – он, как ребенок из детдома – он знает только один опыт. Какой бы он ни был циничный, он не знает о других сторонах жизни. То же самый Петруха. Мне кажется, его взяли в разработку, как человек очень активного какие-то мелкие спецслужбистские сошки, его вполне себе взяли в разработку, то есть, мне это уже не кажется. И мои увещевания Петрухе ничего не дают, потому что она девушка. Его тоже можно понять. Его тоже очень сильно можно понять. А девушку обижают, а он за справедливость. А мы ее хорошо знаем, как… да как работника…

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Да, тяжелое решение

О.РОМАНОВА - Он не верит. Он, во-первых, нам не верит, а во-вторых, говорит: «Да, я знаю…, даже, если бы была – люди же исправляются. Вот я же исправился». Ты говоришь: «Петруха, не бывает бывших, не бывает. Бывают бывшие разбойники – вот, как ты»

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР – Спасибо большое. Это, действительно, сложное решение. Это, наверное, первый раз в нашей программе такое последнее решение. Спасибо большое! Ольга Романова в программе «Разбор полета».