Купить мерч «Эха»:

Маша Слоним - Разбор полета - 2013-12-16

16.12.2013
Маша Слоним - Разбор полета - 2013-12-16 Скачать

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Эфир для вас ведут Воробьева… Ирина и Фельгенгауэр Татьяна. Я так привыкла называть тебя Воробьева, что забыла, что зовут-то тебя Ириной.

И. ВОРОБЬЕВА: В принципе, можно было сказать просто Воробьева и Фельгенгауэр. Теперь ты спалила, что меня все зовут Воробьева. Добрый вечер. Я с большим удовольствием представляю нашего сегодняшнего гостя, чей полет мы будем разбирать. Это журналист Маша Слоним. Добрый вечер, Маша.

М. СЛОНИМ: Добрый вечер.

И. ВОРОБЬЕВА: У нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем нашу программу, вопрос о самом сложном, самом тяжелом решении, которое вам приходилось принимать в своей жизни, над которым вы больше всего сомневались и думали.

М. СЛОНИМ: Я должна начать с того, что я не могу вспомнить, чтобы я долго сомневалась и думала над своими решениями. Я человек легкомысленный, наверное. Решения принимались как-то за меня. Правда. Жизнь подсказывала. Оглядываясь на свою бурную жизнь, могу сказать, что все-таки это эмиграция.

И. ВОРОБЬЕВА: В 28 лет.

М. СЛОНИМ: Да. Тогда это было не то, что сейчас. Тогда ты отдавал свою квартиру государству, потому что не было частной квартиры, ты обрезал все концы, ты уезжал навсегда. Я уезжала с советским паспортом, но на постоянное место жительства, на ПМЖ. Понятно было, что этот советский паспорт недолго будет у меня в руках, мне дали его на год. Естественно, когда он истек, я уже никуда не пошла. Понятно было, что бессмысленно. Ты рвал все связи. И тогда казалось, что ты уже никого не увидишь.

И. ВОРОБЬЕВА: А кто здесь оставался?

М. СЛОНИМ: Здесь оставалась мама и друзья. Мама принимала за меня решение, а я принимала решение за сына, когда я уезжала. Потому что мама не хотела, чтобы я оставалась. Друзей стали арестовывать, мама не хотела возить мне посылки. Она бы возила, просто она не хотела, чтобы я оказалась в лагере. Я тоже, конечно, не хотела этого. Но, в принципе, поскольку я человек легкомысленный, мне казалось, что жизнь так прекрасна… Я во всё это играла. И с КГБ играли мы, думая, что, может быть, обойдется. В общем, легкомысленная была. Как сказал Джон Донн, «no man is an island». Действительно, ты не остров, от тебя многие люди зависят. Принимая решение, ты принимаешь решение не только за себя. Мне было маму жалко, она нервничала. Мне было сына жалко, ему было 7 лет. Тогда мне казалось, что я не хочу, чтобы он рос в Советском Союзе, что у него вариантов довольно мало, т.е. два – либо стать диссидентом, либо стать конформистом. Но зная его и зная семью, в которой он рос, он конформистом скорее всего не стал бы, а сел. Так мне казалось тогда. Может быть, так и было бы. Или был бы убит в результате вторжения в Афганистан, как раз его поколение там воевало.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы уехали в Штаты.

М. СЛОНИМ: Да. По дороге я останавливалась в разных местах. В Риме, где был такой пересыльный пункт. Там была странная система: американцы давали миграционную визу здесь, в Москве, шлепали в советский паспорт. Но не могла понять, почему не сразу в Америку, а в начале в Рим. Оказывается, был у них какой-то закон, который не позволял давать миграционные визы в странах коммунистического блока, и эти визы были какие-то типа фиктивные, для советских, для властей.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Чтобы выпустили.

М. СЛОНИМ: Да. А там уже, в Риме - медосмотры, анализ на сифилис. Всё, что мы проходили здесь, чтобы получить эту визу фиктивную, повторилось опять там. Я чудесно прожила там. Моя первая в жизни заграница оказалась Римом.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я понимаю, вы с самого начала сказали, что вы человек легкомысленный. Но вы саму эту поездку до конечного пункта – США, вы это воспринимали как такое путешествие? Вот заграница, здорово, интересно. Или для вас это была тяжелая дорога не понятно куда?

М. СЛОНИМ: Это была легкая дорога не понятно куда. Мне было интересно всё. Мне было страшно грустно, потому что я расставалась с друзьями. Как-то насчет мамы я даже не так волновалась, потому что мне казалось, что она приедет, что и случилось. Она с нами воссоединилась в 1978 году, а я в 1974-м уехала. Друзья же, я помню их лица в «Шереметьево». Нас буквально хоронили, когда провожали. Я не помню, плакала я или нет. Многие плакали на проводах. По-моему, я не плакала, держалась. «Да ладно, увидимся», - говорила я, абсолютно в это не веря. Не верила, но бодрилась. Не известно куда, не понятно на что мы будем жить.

И. ВОРОБЬЕВА: Это как раз и есть вопрос. Вы приехали в Штаты. Какие решения вам приходилось принимать там? Где работать? Где жить? На что жить?

М. СЛОНИМ: Мне повезло, там были друзья. Во-первых, у меня там была сестра с мужем, я к ним и поехала, это было по статье «воссоединение семей». Во время детанта вдруг какие-то мир, дружба. Я была в списке людей, которых надо воссоединить. Так что была сестра. Правда, у нее негде было жить. Но там были друзья-знакомые.

И. ВОРОБЬЕВА: Тоже уехавшие?

М. СЛОНИМ: Нет. Американцы, которые сочувствовали. Ее друзья фактически. Они в начале меня поселили у себя. Потом даже нашли нам какую-то квартирку на Манхэттене.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Неплохо.

М. СЛОНИМ: Совсем неплохо. Но тоже не понятно, потому что я не могла за нее платить долго, денег-то не было. Правда, отец моего сына, который жил к тому времени в Калифорнии, нам немножко помогал, но недостаточно, чтобы жить в Нью-Йорке. И встал вопрос о том, что делать, вообще зачем я там и что я собираюсь делать. Там были какие-то милые друзья, родители одного американского корреспондента, который работал здесь, в Москве. У меня было много друзей среди журналистов. Очень славная семья, даже две семьи, и они пытались меня всячески устроить. Одна идея была устроить меня почему-то в ювелирный магазин.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Во-первых, это красиво.

М. СЛОНИМ: Да. Но я и ювелирный магазин совершенно никак не сочетались. Я показала свои пальцы – вы видите меня? Потом какое-то издательство. Но чем я могла заниматься в издательстве? Receptionist. По-моему, всё шло к тому, чтобы меня выдать замуж, они хотели быстренько выдать меня замуж. Даже в какой-то момент в Вашингтон пригласили.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: На смотрины?

М. СЛОНИМ: На ужин. Другие знакомые, тоже корреспондент, который работал в Москве. Очень милые, очень теплые люди тоже пригласили в Вашингтон. А он был довольно влиятельный человек там. И был очень интересный ужин, где явно тоже меня хотели выдать замуж, я чувствовала. И был там юноша, который, очевидно, и предполагался в качестве жениха. Он был не простой юноша, а он был помощник Киссинджера.

И. ВОРОБЬЕВА: Ничего себе.

М. СЛОНИМ: Но он мне активно не понравился. Во-первых, мне не понравилась идея, что меня привезли на смотрины, выдавать замуж. Может быть, я придумала, но на самом деле нет, я чувствовала. Мне он не понравился, и я не скрывала этого. А он был умненький мальчик при Киссинджере. Думаю, он сделал блестящую карьеру, я не следила потом за этим. И потом этот мой друг, влиятельный журналист сказал: «Ну, ты круто с ним». В общем, они немножко огорчились - не смогли меня выдать замуж.

Но я не волновалась. У меня бабушка тоже была довольно легкомысленная, и она всегда говорила: «God shall provide» (Бог поможет). У меня было похожее отношение к жизни – что-то подвернется, что-то случится. И случилось. Мы встретились с Иосифом Бродским в Нью-Йорке . Я рассказывала эту историю. Он сказал: «Ну, какие планы?» - «Никаких. Не имею понятия, что делать». Он говорит: «Так, старуха, ты в маразме». И купил нам в тот же день билет в Детройт, отправил нас в Энн-Арбор, где было издательство «Ардис», которое принадлежало его друзьям. Я их тоже знала по Москве немножко. И он отправил меня туда с Антоном. И было прекрасно. Это было абсолютно правильно.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Получается, что это не столько ваше решение, сколько ваше согласие с теми вариантами, которые вам предлагают люди, обстоятельства.

М. СЛОНИМ: Да. Всегда подворачивается что-то правильное. Главное – это понять. Моя подруга говорила, что важно слушать внутренний голос. Но как его услышать? Очень трудно иногда. Было ощущение правильности и неправильности. Было понятно, что я даже не могла подумать о работе в ювелирном магазине или даже в издательстве receptionist. А в издательстве милых, интересных людей, где издавались русские книги, – это было прекрасно. И опыт работы замечательный. У меня в Союзе опыта систематической работы не было. Я что-то переводила, давала уроки английского, но никогда не служила.

И. ВОРОБЬЕВА: При этом, еще будучи в Штатах, вы подали заявление в «Би-Би-Си», сдали экзамен.

М. СЛОНИМ: Нет, не будучи в Штатах, по дороге в США. Я остановилась в Цюрихе вначале, мы навещали Солженицыных. Я была дружна с Натальей. Я одна из первых из этой компании уехала. Она очень приглашала и звала. Мы побыли в Цюрихе у них, а потом остановились в Лондоне, потому что уже моя бабушка жила в Англии, опять жила в Англии. Мне в голову не приходило подавать на «Би-Би-Си», честно. Тем более моя мама, когда мы уезжали, говорила: «Прошу тебя, не иди работать на «Би-Би-Си», не иди работать в «Ардис».

И. ВОРОБЬЕВА: Почему?

М. СЛОНИМ: Она хотела, чтобы я училась, начала новую жизнь. А тут ты используешь тот потенциал, который у тебя уже есть: русский язык, английский язык. А бабушка очень хотела, чтобы я осталась в Англии. А в Англии невозможно было остаться просто так, нужно было работать. Поэтому она сказала – давай заполни анкету. Мне кажется, я даже и не ходила за анкетой, по-моему, она ее взяла. И я заполнила анкету, сдала тест какой-то и уехала. А к тому времени я уже начала привыкать к Америке, мне там очень понравилось. Сначала было странно, а потом я поняла, как легко стать американцем.

И. ВОРОБЬЕВА: Американцем внутренне или вообще?

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Частью социума.

М. СЛОНИМ: Да. Особенно когда ты молодой, как-то всё располагает к этому. Мне было очень хорошо. Я завела каких-то друзей, более молодых, чем я, потому что Энн-Арбор - это был студенческий город, кампус. Я наверстывала молодость, которой у меня в Союзе не было. Очень здорово было. А потом вдруг пришло приглашение на «Би-Би-Си», и я отправилась на «Би-Би-Си». Хотела на корабле. Был вопрос смешной – каким видом транспорта вы хотели бы быть доставлены. Я подумала – выпендрюсь. «Елизавета Вторая» как раз там ходила, океанский лайнер. Но нет, это не оплачивалось.

И. ВОРОБЬЕВА: Это ведь тоже было решение – уехать из Штатов и поехать в Англию.

М. СЛОНИМ: Да, это было решение. Но опять же «no man is an island» - там была бабушка. И потом тоже интересно, с одной стороны. С другой стороны, в Америке мне не хотелось растворяться. Я чувствовала, что это происходит со мной, мои кусочки где-то уже расползаются. Не хотелось терять свою идентичность. А в Англии это возможно. Но я тогда еще не знала этого. В Англии ты никак не можешь слиться, влиться и стать частью социума. Можно, но нелегко совсем. И не нужно. А в Америке это какая-то необходимость и неизбежность.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Америка – это такой плавильный котел.

М. СЛОНИМ: Это действительно чувствуешь. Тебя обволакивает.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И ты становишься частью американской мечты. Хорошо, но и немножечко странно, потому что все одинаковые.

М. СЛОНИМ: Если бы я там осталась, может быть, пошла бы в университет доучиться, поучиться. Вполне возможно.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Если вернуться назад… Вы упомянули, что тут не было понятно, что вы делали. Но ведь от чего-то же вы уезжали? Ведь какие-то были решения, правильные, неправильные, легкомысленные, опрометчивые.

М. СЛОНИМ: Я уезжала от своей жизни. Она была насыщенной, интересной, может быть, немножко опасной, но это была моя жизнь.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И эта жизнь – результат осознанных решений. Вы же понимали, что вы делаете, когда вы перепечатываете диссидентскую литературу.

М. СЛОНИМ: Это не были осознанные решения.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Или это было так: это мои друзья, мне это интересно, мне это кажется важным, я это делаю.

М. СЛОНИМ: Конечно. Это не было решением – быть или не быть. Так случилось, это было так естественно.

И. ВОРОБЬЕВА: Просто интересно, как в то время люди становились теми, кем становились. Вот как они принимали решение выходить на Красную площадь во время событий в Чехословакии? Как они принимали решение связываться с этой запрещенной литературой? Это от окружения зависело?

М. СЛОНИМ: Да, думаю, что от окружения. У меня точно от окружения. Я помню, даже мой сын, который был маленький, он тоже включился в это немножечко. Мне давали книжки. Мама ходила иногда на приемы в посольство, к культурному атташе американского посольства, он устраивал приемы для интеллигенции. И там подпольно давали книжечки «Инкопресс», на тонкой, папиросной бумаге. Я помню, у нас первый «Доктор Живаго» оттуда был, потом «Архипелаг Гулаг» оттуда был. А я фотографировала, у меня был фотоаппарат. Я вообще училась в школе, где шефы были фотохроника ТАСС, и профиль был фотография. Так что у меня всё было, даже лаборатория, я могла печатать и проявлять.

Я снимала это всё, иногда отдавала, чтобы кто-то размножил. Это было естественно. Я давала на ночь людям прочитать «Архипелаг», под страшную клятву. А как-то раз я оставила «Архипелаг» раскрытым дома, он где-то валялся. И пришел к Антону, к сыну, друг его из школы. И он мне говорит: «Тетя Маша, а дайте мне эту книжку, потому что наша учительница про нее говорит, но она ее не читала». И я говорю – нет-нет. Вот тут мне поплохело немножко. Я Антону говорю: «Ты что дурак – показывать такое?» - «А ты что разбрасываешь такие книжки по квартире?» Но ничего, обошлось. А решения? Да никаких решений я не принимала. Если бы мне сказали, что будет такая демонстрация на Красной площади, вот это был бы выбор для меня, трудный. Наверное, я бы выбрала не пойти.

И. ВОРОБЬЕВА: Почему?

М. СЛОНИМ: Потому что у меня был маленький Антон. Отец его уже был в Америке. И угроза того, что его заберут в детский дом.

И. ВОРОБЬЕВА: Неблагонадежные родители – и всё.

М. СЛОНИМ: Слава богу, меня перед этим выбором не поставили. Но я потом долго прикидывала. Это был бы очень трудный выбор. Наверное, не в пользу этого решения.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда вы стали работать журналистом… Все-таки журналист, он не активист. В Советском Союзе вы были именно активистом.

М. СЛОНИМ: Но не была журналистом.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да. При переходе из одного состояния в другое насколько было сложно эти границы для себя поставить?

М. СЛОНИМ: Было очень легко, потому что это было «Би-Би-Си». Там заложено, что ты журналист, и ты не имеешь права на выражение отношения, мнения. Это заложено во всех кодексах журналистских, продюсерских. Ты уже влился в эту древнейшую, старую организацию, которая работает только по этому принципу. Там выгоняли. Я помню, на моей памяти выгнали из португальской службы. Что-то происходило в Португалии, и журналисты «Би-Би-Си», португальцы что-то себе позволили. Их просто вышибли. Уже попозже, когда перестройка, гласность и прочее, и уже я набрала каких-то корреспондентов здесь, один в начале посылал нам свои репортажи с эпитетами. Я их вычеркивала. И он тоже очень быстро понял. Ты чувствуешь традицию.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Бывают же ситуации, когда хочется занять какую-то сторону.

М. СЛОНИМ: Нет. Т.е. ты занимаешь сторону, но ты не можешь это демонстрировать. Стараешься во всяком случае. Потом, когда я уже была московским корреспондентом русской службы – был такой недолгий период, - я уже делала какие-то комментарии.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Другой формат.

М. СЛОНИМ: Вот когда ты делаешь комментарии, там уже возможно. А так нет. Такая традиция.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы сейчас сделаем небольшой перерыв. Но про журналистику еще обязательно поговорим. Оставайтесь с нами в программе «Разбор полета». Сегодня Маша Слоним. Мы скоро вернемся.

НОВОСТИ

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Продолжается программа «Разбор полета», в которой выступает Маша Слоним. Мы тут вовсю обсуждаем журналистику, потому что для нас эта тема очень важная и в некоторой степени болезненная.

И. ВОРОБЬЕВА: Я хотела спросить. Вы пришли работать на «Би-Би-Си». Что вы там делали? Кем вас позвали работать?

М. СЛОНИМ: В первое время русские сотрудники в основном переводили. Там всё было централизовано, были корреспонденты у «Би-Би-Си» по всему миру, и они присылали репортажи. В английском это звучало и голосом. Это всё транскрибировалось и рассылалось по службам в виде текста. Мы переводили это. Это работало на суперобъективность. Потому что это собственный корреспондент «Би-Би-Си» вещает из Рима, из Африки – откуда угодно. Отбор был – кто хотел это, кто хотел это. Но важные темы абсолютно одинаково освещались, мы только переводили на русский язык и озвучивали. Какие-то спецрепортажи тоже делались английскими корреспондентами. Потому что считалось, что достоверная информация только тогда, когда: а) она приходит от нашего собственного корреспондента, б) если эта информация подтверждена из двух источников.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Правило двух источников.

М. СЛОНИМ: Мы переводили выпуски новостей, которые тоже делались централизованно, одна ньюсрум была на весь Буш-хаус. И нам рассылалась вся эта фигня по секциям. Мы быстренько переводили. Было что-то более-менее самостоятельно – обзор прессы нам доверяли делать. Но не всем.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы тоже не всем доверяем.

И. ВОРОБЬЕВА: У нас тоже не все это делают.

М. СЛОНИМ: Обзор прессы не был централизованный. И был у нас Анатолий Максимович Гольдберг легендарный, который был наш… Я его назвала обозреватель. Он меня поправил, сказал – нет, наш наблюдатель. Он был наш наблюдатель. Ему было, естественно, позволено. Он в какой-то момент был главой русской службы, до меня еще, а потом он был нашим наблюдателем. И он мог с одной стороны, с другой стороны. Он анализировал ситуацию, делал свои комментарии. А мы переводили. А потом пошло уже. С одной стороны, уже увидели, что кое-кто может что-то делать. Уже стали доверять.

И. ВОРОБЬЕВА: Когда приходили какие-то репортажи из Советского Союза, может быть, у вас возникали какие-то моменты, где вы не согласны были с этим репортажем, вам не нравилось, что там было написано, но вам приходилось это переводить и озвучивать. Как с этим?

М. СЛОНИМ: Я не помню таких дилемм. Все репортажи были вполне приличные и объективные. Мне казалось, и я говорила об этом, что мало обсуждают, освещают диссидентскую деятельность. Но поскольку это было для всех, то не считало главное начальство ньюсрум, что обязательно во всем мире все должны знать, что происходит в Москве, кого арестовали, кто написал воззвание и прочее.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но это же каждый раз решение для новостника – выбрать, что важно, что люди должны узнать, а чего они не успеют узнать.

М. СЛОНИМ: Потом у нас все-таки пошли уже самостоятельные новости, самостоятельные репортажи, но это уже гораздо позже, когда, во-первых, нас перестали глушить. И потом уже, когда открылись границы. Одно время даже не работали телефоны, невозможно было из России позвонить за границу.

И. ВОРОБЬЕВА: Восьмерка не проходила.

М. СЛОНИМ: Да. И потом вдруг восьмерку восстановили – и уже можно было звонить и им к нам, и к ним. Тут уже перестройка. Нас перестали глушить после визита Горбачева в Великобританию. Уже посвободнее стало.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А вы почувствовали тогда – ну, вот сейчас-то мы развернемся.

М. СЛОНИМ: Я почувствовала, что что-то будет. Когда он приехал в Лондон и Тэтчер сказала, что с ним можно иметь дело, я поняла, что глушилки точно снимут и что что-то меняется. И тогда я как раз подала на английское гражданство, потому что до этого мне это абсолютно не нужно было, я и так могла ездить по всему миру со своим беженским, нансеновским паспортом. А тут думаю: да, уже возможно поехать.

И. ВОРОБЬЕВА: Т.е. для того, чтобы вернуться домой, сюда, вам нужно было получить английское гражданство.

М. СЛОНИМ: Да.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы были замужем уже.

М. СЛОНИМ: Я была замужем.

И. ВОРОБЬЕВА: И при этом вы не имели английского гражданства.

М. СЛОНИМ: Нет. Это не автоматически. Ты должен подать. И я довольно долго ждала. Если ты замужем, то, по-моему, нет такого длинного срока. Тогда было так, что 5 лет надо было прожить в Англии. А если ты замужем, то, по-моему, через три года можно было. К тому времени я довольно давно была замужем, но не было необходимости, лень было заполнять эти бумажки.

И. ВОРОБЬЕВА: Легкомысленная Маша Слоним.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда появились первые признаки того, что ситуация меняется, что с Горбачевым можно иметь дело, и глушилки снимают, и скорее всего вы сможете вернуться, значит, ваше ощущение того, что вы уезжали навсегда, должно было резко измениться.

М. СЛОНИМ: Конечно.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы в ту же секунду решили, что вы хотите прямо сейчас, срочно вернуться?

М. СЛОНИМ: Абсолютно. При первой возможности. Мне еще говорили более старые зубры эмигрантские… А я купила туристическую путевку на 3 дня и 4 ночи. И мне мой коллега говорил: «Ни за что. Там провокации. Тебя там убьют. КГБ, то-сё». Но поскольку я легкомысленная, я поехала. И мне дали визу. Я просто обалдела.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы одна поехали, без ребенка?

М. СЛОНИМ: Да, одна.

И. ВОРОБЬЕВА: И вернулись потом.

М. СЛОНИМ: Через 3 дня и 4 ночи. Но был один момент. Нас поселили в гостинице «Россия». Я отдала свой паспорт в гостинице для регистрации и смоталась к друзьям, оставив чемодан с подарками в номере. И я забыла совершенно, что я отдала свой паспорт. И вот наступает момент, когда уже надо собраться в автобус у гостиницы. Я не ночевала там ни одной ночи, естественно. Я приезжаю и вдруг вспоминаю, что паспорт-то мой английский где-то там, где-то в гостинице, не понятно где. И вдруг меня охватила паника, что могу не уехать.

И. ВОРОБЬЕВА: Не отдадут паспорт.

М. СЛОНИМ: Да. И потом у меня каждый раз была эта паника, что не дадут визу советскую, и паника, что не уеду назад.

И. ВОРОБЬЕВА: Когда уже окончательно сюда?

М. СЛОНИМ: Что значит окончательно?

И. ВОРОБЬЕВА: На долгий срок уже.

М. СЛОНИМ: Это уже было другое важное решение. Не приехать сюда, нет, другое важное решение. Не могу сказать, что трудное, оно тоже далось легко и весело. Но важное решение, которое изменило мою жизнь. Я уже к тому времени работала 13 лет в Буш-хаусе на «Би-Би-Си». И мне предложили уйти в телевидение, примкнуть к телевизионному проекту о России «Вторая русская революция», это был 1988-89 гг. А для этого надо было уволиться. У меня к тому времени на «Би-Би-Си» уже был pensionable contract, это такой пожизненный контракт, до пенсии. Это ценилось страшно. Не все получали такой контракт. Там был 3-летний, 5-летний контракт. Потом они опять перестали давать такой. В общем, это была большая ценность для всех. Т.е. ты обеспечен на всю жизнь работой и пенсией. А надо было всё это дело прекратить и написать заявление.

Мне очень хотелось снимать фильм о России и поехать в Россию. Я вообще не сомневалась. Но тут мне стали говорить: да ты что?.. И тут я открываю газету Evening Standard, где каждый день печатался гороскоп, который мы со смехом читали. Я ни в какие гороскопы не верю, но это было забавно, он обычно был хорошо написан. Смотрю скорпион, и мне просто говорят: бросай всё, новая жизнь, новая работа, новая карьера. Просто слово в слово про меня. Я вырезаю этот кусочек из Evening Standard, пишу заявление об уходе. У меня был очень симпатичный начальник в тот момент, который ко мне хорошо относился. Я говорю: «Барри, посмотри, вот что я написала и приколола».

И. ВОРОБЬЕВА: Вот почему.

М. СЛОНИМ: Он посмотрел, побледнел и говорит: «Не советую тебе этот клочок из Evening Standard оставлять, потому что это остается в деле на всю жизнь, и они решат, что ты совсем дурочка». Но я даже какие-то формулировки из этого гороскопа переписала в свое заявление об уходе. Так это всё хорошо получалось.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Начну читать гороскопы.

И. ВОРОБЬЕВА: Надо только выбрать поприличнее.

М. СЛОНИМ: И еще три месяца отработала, по контракту надо было. И рванула в Москву уже работать. И это было прекрасно. Мы снимали, потом я опять уезжала назад в Англию. Я металась немножко – по работе надо было то побыть здесь, то потом в Англии. Но всё больше и больше я застревала здесь, всё меньше и меньше в Англии. А к тому времени умер мой английский муж. И тоже как будто судьба подсказала мне, что эта английская страница перевернута и какая-то новая жизнь началась.

И. ВОРОБЬЕВА: Поэтому вы говорите, что вы прожили две с половиной жизни.

М. СЛОНИМ: Пока что да. В общем, жизнь опять так сложилась, что я почти ничего не решала. Я подала это немножко легкомысленное заявление, но тоже всё решилось за меня. А здесь было страшно интересно. Там уже стало скучновато. И вообще что-то такое закончилось там для меня. Так что это было важное решение. Может, не трудное, но важное.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда вы работали уже здесь, для вас все-таки первичными уже были эти принципы «Би-Би-Си» по журналистике?

М. СЛОНИМ: Конечно. Мне было очень трудно отказаться. Я помню, когда я вела программу «Четвертая власть» на «Рен-ТВ», мне все говорили: ты как-то поэмоциональнее. Понятно, чего хотелось.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Шоу.

М. СЛОНИМ: Да. И шоу, и чтобы больше в духе российских ведущих, аналитиков. А я не могла. Я как будто в каком-то костюме сидела всё время. Да, это есть.

И. ВОРОБЬЕВА: Было время этой журналистской хартии, этой квартиры, куда вы звали политиков, журналистов. Сейчас нынешние политики, вы их понимаете, как понимали тогда тех политиков?

М. СЛОНИМ: Нет, конечно. Сейчас опять стало примерно как в прошлом веке, в Советском Союзе – они и мы. Я их совершенно не понимаю, я не знаю, кто они такие.

И. ВОРОБЬЕВА: Многие же оттуда, из тех годов.

М. СЛОНИМ: Очень мало. А тогда, в 90-е годы, казалось, что стала стираться граница между ними и нами, что тоже было не очень здорОво. Нам показалось, что мы все заодно, все вместе, прямо такая любовь и взаимопонимание. Поэтому многим трудно было в 1993-96-м сохранить некоторую отстраненность, профессионализм. Поэтому мы и написали эту хартию. Появилась какая-то размытость отношения к профессии. Это какие-то этические, профессиональные принципы работы журналисты. А сейчас опять, мне кажется, легко в каком-то смысле. Тут уже другая трудность появляется. Тебе кажется, что ты всё понимаешь про них, какие они ужасные, и надо всем об этом сказать, конечно. А там была трудность, что мы понимаем, какие они прекрасные, и об этом тоже надо всем сказать.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это одно и то же.

М. СЛОНИМ: Конечно.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Просто разные знаки.

М. СЛОНИМ: Ходишь по грани. И я понимаю российских журналистов. Это очень трудно. Это твоя страна, тебе важно донести правду.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы же преподавали «Интерньюсе». И вы видели молодых будущих журналистов. И видите, как сейчас выглядит российская журналистика. Вам не обидно за то, что вы тратили свое время на это, а получилось то, что получилось?

М. СЛОНИМ: Я могу гордиться некоторыми, которых я вытащила из регионов. Я их не вытаскивала, они были у меня в нескольких школах, и они сейчас здесь. Несколько просто замечательные. А многие бросили профессию, к сожалению. Я помню, как, преподавая им, уже к концу я понимала, как это всё страшно и тяжело. И они спрашивали меня, что делать. Вы нам говорите одно, а у нас губер давит, мэрское телевидение, губерское телевидение нас заставляет, «Единая Россия» и прочее. Я говорю: «Я знаю». И я не знаю, что говорить. Либо уходите из профессии, потому что жизнь длинная, важно сохранить свое имя и профессионализм. Просто уходите. Потом вернетесь. И многие так и сделали – ушли. Не от того, что я им советовала, а просто они не смогли. Я их встречаю, я знаю про них.

И. ВОРОБЬЕВА: Это вы их так научили.

М. СЛОНИМ: Наверное. Но они были хорошо обучаемые, они были готовы к этому. А кто-то нет. Но я с ними не связана тесно. А к концу, последняя школа была чудовищная. Во-первых, я их не отбирала, а уже присылали. У нас другой принцип пошел, кончились деньги, и уже за деньги присылали редакции своих, там был отбор через Интернет, дистанционный. Я отбирала по глазам, по лицу, по всему. Видишь отношение человека. Сюжет, который они присылали, может быть слабый, но что-то такое в человеке за эти две минуты ты читаешь. А тут приехали чудесные ребятки. Ничего.

В эту школу убили Политковскую. Я сижу, читаю ленту. Они уже «бантики» свои делают, такие сюжеты ни о чем. Потому что им ничего не хотелось. Они хотели в пиар работать, еще что-то такое. И они сидят и эти «бантики» монтируют, уже предпоследний день, у нас итоговый выпуск вот-вот. И я поднимаю голову от компьютера и говорю: «Убили Политковскую. Кто поедет?» Никто не поднял головы. Они монтируют свои чудные сюжетики. Я не шеф-редактор, я не могу их погнать. Я просто вижу, что бессмысленно. Потом «Премия Боровика». Я говорю – два билета есть. «Да ну, я уже делаю про детскую школу». У нас был «чудесный» итоговый выпуск в неделю, когда убили Аню Политковскую, когда была «Премия Боровика». И я увидела – вот оно. И было ужасно грустно. Это была последняя наша школа. Потом «Интерньюс» разгромили, денег совсем уже не было.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нам-то повезло, потому что мы работаем на «Эхо Москвы». У нас тут, к счастью, островок стабильности, как говорит Владимир Путин.

М. СЛОНИМ: Но на последние деньги – надо отдавать должное Манане Асламазян – сделали фильм «Тяжкое бремя свободы», который проходил в Интернете и по региональным каналам. Заканчивалось это всё разгромом НТВ. Но вообще, эта история журналистики, когда в 90-е годы романтика…

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А новая история уже началась или нет?

М. СЛОНИМ: Нет, мне кажется. Т.е. она началась тогда, перевернулась страница.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Разгромили НТВ, перевернули страницу. Дальше началось что-то, что можно, наверное, каким-то словом назвать. Но это же не новая российская журналистика.

М. СЛОНИМ: Это старая немножко.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Заплесневевшая такая.

М. СЛОНИМ: Хорошо забытое старое. Грустная история, конечно.

И. ВОРОБЬЕВА: Мы не в новой, мы не в старой. Мы по возрасту под старую не подходим…

М. СЛОНИМ: В 20-м веке не было частных радиостанций, компаний и газет, не говоря об Интернете. Так что всё равно нельзя говорить, что это полный круг. Всё равно это какой-то виток, где-то чуть-чуть повыше поднялись. Но ужасно много растеряли. Очень обидно.

И. ВОРОБЬЕВА: Нам тут пишут наши слушатели, очень вас благодарят за «Письма с фермы».

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы-то всё про свое, про журналистику нам интересно. Но мы забываем, что наши слушатели еще очень активно читают ваш FaceBook, где есть совершенно восхитительные собаки, кошки, письма, истории – ощущение другого мира.

М. СЛОНИМ: Мне повезло, как всегда. Не побоюсь сказать, что мне везет в жизни. Мне удалось создать для себя какую-то внутреннюю иммиграцию. Мне комфортно там, где я живу, и с теми, с кем я живу. Есть возможность выбрать. И вот я выбрала. Это здорово. Наверное, в той моей жизни, в советской у меня такого выбора не было, такой возможности не было. Может, поэтому я и эмигрировала. Сейчас хотя бы я знаю, что у меня есть мой уголок, моя жизнь, мои собаки, мои животные, где мне комфортно, хорошо. Я это выбрала.

И. ВОРОБЬЕВА: А ваш сын живет в Англии.

М. СЛОНИМ: Да, старший сын в Англии живет.

И. ВОРОБЬЕВА: Он сам принимал решение там остаться?

М. СЛОНИМ: Ему было 7, когда мы уехали. Американцем он не очень стал. Он стал англичанином с очень хорошим русским языком и с русским менталитетом. Он совершенно свой человек, он сохранил русский, он сейчас сына своего тоже учит, «Ежик в тумане» - любимый мультик. Но детство и юность прошли там. Хотя я знаю такие семьи, в которых дети сюда возвращались. Но потом уезжали опять.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А что здесь делать, если у тебя там всё устроено, а здесь ничего нет?

М. СЛОНИМ: Ты можешь здесь устроить что-то.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но может и не получиться.

М. СЛОНИМ: Да. Сейчас в каком-то смысле проще.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет ощущения, что ты уезжаешь навсегда.

М. СЛОНИМ: Да, ты не обрубаешь концы. Ты сдаешь квартиру, на эти деньги имеешь возможность пожить и посмотреть, можешь ты там жить или нет.

И. ВОРОБЬЕВА: А когда вы вернулись и встретились со своими друзьями, которых вы оставляли здесь, они сильно изменились, и вы сильно изменились? Когда вы встретились, это были разные люди?

М. СЛОНИМ: Да. Но потом я их узнала опять, мы друг друга узнали. Мне было неловко, стыдно, что я прожила эти годы нормальной жизнью. У меня было ощущение, что их раздавило. 70-е, 80-е были жуткие для людей. Было ощущение, что по ним каток прошелся. Грустно было. У них родились дети. Я из «Березки» привозила им еду, потому что особо нечего было есть, нечем было угостить детей. Я привезла зефир в шоколаде. Я привожу зефир, и Коля и Митя говорят: «А что это такое?» Я привозила ряженку им из «Березки», потому что не было в магазинах ряженки. Это как бы мелочь…

И. ВОРОБЬЕВА: Но из этого строится жизнь.

М. СЛОНИМ: Да. И мне было действительно неловко, что я вытянула такой билет. А с другой стороны, мы встретились, и Зоя Крахмальникова и Феликс Светов, которые только что вернулись из ссылки, и Крахмальникова меня жалела: вам, наверное, тяжело было в эмиграции…

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Но вам везде легко, мы уже поняли.

М. СЛОНИМ: Наверное, в ссылке было бы тяжелее, давайте прямо скажем, не будем себя обманывать.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: К счастью, мы этого не знаем.

М. СЛОНИМ: Мне иногда жалко, что нет моего контрольного экземпляра другой Маши, которая прошла бы по другим развилкам. Посмотреть клона.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это пока две с половиной жизни. Потом можно третью, четвертую…

И. ВОРОБЬЕВА: Представляешь, у нас закончилось время.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет!

И. ВОРОБЬЕВА: Спасибо большое. Журналист Маша Слоним была у нас в эфире программы «Разбор полета». Мы совершенно забыли задать последний вопрос. Но мы еще увидимся в этой студии.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Спасибо большое. Всем счастливо.


Напишите нам
echo@echofm.online
Купить мерч «Эха»:

Боитесь пропустить интересное? Подпишитесь на рассылку «Эха»

Это еженедельный дайджест ключевых материалов сайта

© Radio Echo GmbH, 2025