Геннадий Гудков - Разбор полета - 2013-12-09

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения, о том, как они эти решения принимают. Эфир для вас ведут Ирина Воробьева и Татьяна Фельгенгауэр. Добрый вечер.

И. ВОРОБЬЕВА: Добрый вечер. И мы приветствуем нашего сегодняшнего гостя, это политик Геннадий Гудков. Геннадий Владимирович, добрый вечер.

Г. ГУДКОВ: Добрый вечер. Вы меня напугали разбором полета. Сейчас начнется, я чувствую.

И. ВОРОБЬЕВА: Действительно, будем разбирать ваш полет, такой разбор полета будет.

Г. ГУДКОВ: Разбор залета. Ой, полета.

И. ВОРОБЬЕВА: Уже как получится. Первый вопрос у нас традиционный – о самом сложном решении, которое вам приходилось принимать в своей жизни, решение, которое было самым мучительным.

Г. ГУДКОВ: Мне легко ответить на ваш вопрос. Это было в прошлом году, когда мне жестко поставили вопрос – либо ты с нами, либо против нас. Я сказал, что хотел бы остаться самим собой.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы имеете в виду «Справедливую Россию»?

Г. ГУДКОВ: Нет, я имею в виду власть. Меня пригласили и сказали: либо мы у тебя всё отберем, будут разбиты все твои активы, компании, будем тебя преследовать, либо вот тебе на другой стороне пряник для тебя, для твоего сына. Это был очень тяжелый выбор. Честно говоря, я не ожидал, что они будут так подло и мерзко действовать. Но, тем не менее, выбор мне пришлось сделать. И это был непростой выбор. За любым человеком всегда есть люди, в судьбе которых он участвует. Я участвовал в судьбе многих тысяч людей. Мне до сих пор перед ними стыдно. Наверное, я испытываю комплекс вины, что я не сумел, не защитил, не смог поддержать их в этой ситуации, когда шел погром нашего семейного бизнеса, в котором работали 4,5 тысячи сотрудников, это в основном бывшие ветераны, сотрудники правоохранительных органов, спецслужб и так далее. Я не сумел их защитить от нападок власти, от разрушения компании. Несколько тысяч человек потеряли работу сразу, тысячи чуть позже. Была неприятная картина. То, что мы создавали 20 лет трудом многих тысяч людей.

И. ВОРОБЬЕВА: Этого решения от вас требовали сразу же?

Г. ГУДКОВ: Нагнетание шло постепенно. Началось летом 2011 года. Первая ласточка пролетела летом 2011 года. И всё это развивалось. В декабре мне сказали: смотри, к марту у тебя будут большие проблемы. В феврале дали команду действующему резерву ФСБ, который был прикомандирован к объединению «Оскордъ», срочно уволиться, потому что они не могли позволить, чтобы в компании, которую они громят, работал еще действующий офицер ФСБ. Это всё шло постепенно. Я даже не столько думал о возможности уголовного преследования и клеветы, которая на меня лилась в течение 2012 года, вот эта травля всей моей семьи, сколько мне было крайне обидно за тех людей, которые виноваты лишь тем, что они работали в компании, принадлежащей семье Гудковых.

И. ВОРОБЬЕВА: А потом это как выглядело? Вы должны были сказать – нет, я не с вами?.. Или они сделали вывод?

Г. ГУДКОВ: Я должен был согласиться на те предложения, которые мне делались.

И. ВОРОБЬЕВА: А что за предложения?

Г. ГУДКОВ: Хорошие предложения. Не буду озвучивать, они носили конфиденциальный характер.

И. ВОРОБЬЕВА: Это была должность какая-то?

Г. ГУДКОВ: Это была должность. Это была должность для моего сына, причем значительно более интересная, чем предложенная мне. Это было спокойствие. Нужно только было выйти из протестного движения, отречься, перестать критиковать власть, даже не обязательно публично отрекаясь и публично сжигая мосты.

И. ВОРОБЬЕВА: Просто перестать.

Г. ГУДКОВ: Просто перестать, просто отойти в сторону.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вторая сторона, кто с вами вел эти разговоры, это администрация президента?

Г. ГУДКОВ: Да.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда поступил первый сигнал, вы поняли, что вам придется делать выбор, вам придется принимать это решение, или вы старались не раздумывать об этом?

Г. ГУДКОВ: Я старался сдемпфировать и объяснить, что жесткая позиция в отношении оппозиции (извините за тавтологию), она приводит только к озлоблению, к разделению страны на лагеря, что является предтечей конфронтации. Я пытался объяснить, что наличие оппозиции полезно для власти, у которой есть инстинкт самосохранения и какая-то ответственность за страну. Мои аргументы оказались тщетными.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы жалеете о таком решении?

Г. ГУДКОВ: Не жалею. Мы можем все всё потерять. Если я потеряю это на 2, на 3, на 4 года раньше, это никакого значения не имеет. А сейчас еще, наверное, можно остановить надвигающийся системный кризис, который может закончиться чем угодно.

И. ВОРОБЬЕВА: Это вы сейчас говорите. А когда громили бизнес, когда всё это было, неужели ни разу не пожалели?

Г. ГУДКОВ: Я с 2001 года достаточно жестко и резко критикую власть. Как я стал депутатом, мои первые шаги, мои первые действия были связаны с критикой власти. Самая первая война, которую я вел с властью, это за сохранение российского военного присутствия на Кавказе. Потому что то, что делалось с нашими военными, с нашими военными базами, вот эти секретные предательские директивы Генерального штаба, который подписывал бывший начальник Генштаба Квашнин, привели к моей первой серьезной конфронтации с властью, после чего я был поставлен на прослушку, телефоны моих помощников были поставлены на прослушку, мне посыпались завуалированные и не очень угрозы. Это был мой первый конфликт с властью, как только я стал депутатом ГД в 2001 году.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: У вас же такая закалка, вы же работали в спецслужбах, в КГБ.

Г. ГУДКОВ: Всё равно тяжело, когда тебя объявляют дичью и на тебя объявляют охоту. Я был вынужден отправить жену за рубеж. Единственный раз, когда она приехала за 5 месяцев ее отсутствия на два дня на свадьбу к Дмитрию Гудкову, нашему общему старшему сыну, то ее пытались задержать в аэропорту вместе с 6-летним внуком Иваном. Это была мерзкая картина. Они не хотели на самом деле задержать, просто они показывали всемогущество – мы можем всё. Мы можем с тобой что угодно сделать, мы можем тебя посадить в тюрьму, можем не посадить, мы можем тебя оклеветать на каналах СМИ, можем не делать этого, мы можем задержать твою жену, мы можем этого не делать. Мы можем всё. Вот эта вседозволенность, эта демонстрация абсолютно наглой безнаказанности – я это прекрасно понимаю, я не пальцем делан, не с улицы пришел в политику. Я очень хорошо понимаю, как работают механизмы. Такая была демонстрация всесилия. Это очень неприятно.

И. ВОРОБЬЕВА: Я хочу вернуться назад, в 80-е годы, когда вы закончили Краснознаменный институт КГБ, который позднее превратился в Академию внешней разведки. И с 1982 года вы работали в Коломенском городском отделе КГБ.

Г. ГУДКОВ: Сначала не так. Я был в комсомоле, работал там, потом пришел в территориальные органы, потом меня взяли после загранкомандировки в Академию внешней разведки (сказали тогда, что удачно съездил). И потом я уже дорабатывал. Когда я закончил Краснознаменный институт, уже не нужно было такое количество разведчиков. Большинство рассовали по территориальным подразделениям. Я уже заканчивал службу, работая последний период в чистой контрразведке. Такова моя биография в спецслужбах. Я отработал там 1981 по 1993-й де-юре, почти 12 лет.

И. ВОРОБЬЕВА: За эти почти 12 лет службы, давайте за этот период возьмем какие-нибудь тяжелые решения, которые вам приходилось принимать и которые вы сейчас можете вспомнить как решения?

Г. ГУДКОВ: Только во время учебы в Краснознаменном институте, в Академии внешней разведки. Там от нас требовалось очень много формализма, очень много показухи. Мне всегда коробила бюрократия и формализм. Я работал в комсомоле. Мой товарищ и бывший начальник рассказывал. Вот охарактеризуй одним словом Гудкова, и он на голубом глазу сказал – бунтарь. Поэтому мне тяжело было работать с формализмом тогда еще, в комсомоле. Я не хотел этих должностей, которые были связаны с тупым исполнением чьих-то распоряжений. Я так жил и работал – прожектор, оперотряд, какие-то патриотические формы работы с молодежью, патриотические лагеря, это я делал.

Потом в КГБ мне тоже было непросто. Хотя у меня были очень хорошие начальники. Меня и в комсомоле любили, и в комитете. Я могу сказать только добрые слова о своих начальниках, ни о ком не хочу, не могу и не имею права сказать плохо. Мне всё прощалось. Хотя я был весьма неординарным человеком, который мог послать какие-то азы и каноны. И это сыграло со мной дурную шутку в Краснознаменном институте, где были преподаватели ортодоксы. Несмотря на мои явные успехи – бог не обделил меня способностями, - они видели какую-то червоточину, как они считали, хотя я был истинным марксистом-ленинцем, т.е. я всегда читал основы теории и идеологии, никогда не читал учебники, чьи-то конспекты. Поэтому я мог спорить с преподавателями по содержательной части работ Маркса, Энгельса, Ленина, других основоположников социализма или коммунизма, но не по конспектам и каким-то изложениям учебниковым. Поэтому я там сцепился с одним преподавателем, который на меня написал донос.

И. ВОРОБЬЕВА: За что донос?

Г. ГУДКОВ: Долгая история. Ему показалось, что я отклонился от канонов разведки во время учебы. На самом деле это были согласованные с другим начальником действия, о которых тот просто не доложил. Испугался. Он не доложил, а я вроде в их глазах нарушил некие каноны. И этот преподаватель на меня написал кляузу. Был разбор полета. Меня достаточно жестко выставили нарушителем. Правда, поставили все хорошие оценки, пятерки. И я плюнул жестко на всё, сказал: «Я шел сюда за идею работать, я отсюда и уйду за идею. Вот мой рапорт». Это вызвало переполох.

И. ВОРОБЬЕВА: Страшно было?

Г. ГУДКОВ: Я терпелив и готов к компромиссам. Но когда я что-то решаю, я теряю чувство страха. У меня такое бывает. Я встал, резко, жестко выступил, повернулся, вышел из этого зала, где шел разбор полета, просто хлопнул дверью и ушел. И потом там был уже другой разбор полета. Никому не хотелось скандала. Я написал рапорт, что я хочу уйти в связи с несогласием, в связи с тем, что это подлость, а я не хочу терпеть чужие подлости и отвечать за них. И меня потом обманным путем, уговорами все-таки вернули в «лоно церкви», т.е. КГБ СССР и отправили в разведку.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Т.е. вас можно обмануть?

Г. ГУДКОВ: Уговорили. Я тогда был молодой парень, мне было 32 года, был резкий. Поэтому у меня была конфликтная ситуация с тогдашней ортодоксальной частью преподавателей. Он пришел, это было наше первое знакомство: «Ой, у вас не все члены политбюро». Я, как истинный марксист-ленинец, говорю: «А разве это имеет принципиальное значение – 12, 13, 14?» Для него это был шок. Отношения не заладились с самого начала.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда вы рассказывали эту занимательную историю, вы сказали, что вы пошли за идею. Почему вы вообще решили идти работать в КГБ?

Г. ГУДКОВ: Я считал, что в КГБ есть некий ореол таинственности и полномочий, которые позволяют бороться с тем, что меня не устраивало в стране. С 16 лет я вел всякие дебаты, говорил о безобразиях организации власти в России, спорил со всеми своими друзьями. Мы с моими коллегами, когда учились на контрразведку, пешком ходили от площади Дзержинского до (неразборчиво), всё спорили о том, прав Брежнев, не прав, что происходит с политбюро, что происходит с партией, что происходит с КГБ и так далее.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы решили поменять систему изнутри?

Г. ГУДКОВ: Да.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А не было никакой брезгливости – идти вот к этим людям, заниматься такими вещами?

Г. ГУДКОВ: Не было брезгливости. Было осознание, что это может быть каким-то выходом. Моя семья пострадала от репрессий 1937 года. У меня забрали деда, никто его больше потом не видел. Он был расстрелян или погиб в лагерях буквально через несколько месяцев. Память об этом в нашей семье жива до сих пор. И моя бабушка, когда услышала, как я в 5 классе сказал, что пойду в КГБ работать, она пришла в ужас. И мама, которая является членом семьи репрессированного, тоже насторожилась. Но я считал, что я иду служить не режиму, а родине. Был у меня такой романтичный период. Да и сейчас он продолжается. Я старался делать больше, чем требовали от офицера контрразведки. Я очень много убрал с должностей людей, которые были подлецами, которые мимикрировали под коммунистическую, социалистическую идеологию, а на самом деле были хапугами, взяточниками, насильниками.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы чисткой рядов занимались там?

Г. ГУДКОВ: В том числе. Я занимался контрразведкой, у меня неплохие показатели, я всё время был на хорошем счету, меня двигали, досрочно звания давали, премии, грамоты. У меня это всё получилось. Но я попутно еще комбинировал так, чтобы негодяи и мерзавцы вылетали с работы.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Надо было в Госдуме то же самое делать.

Г. ГУДКОВ: (СМЕЕТСЯ).

И. ВОРОБЬЕВА: Реплика провисла, я бы так сказала.

Г. ГУДКОВ: Дело не в Госдуме. Госдума – отражение политического строя, расклада политических сил в стране. Тут надо менять расклад политических сил в стране.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В КГБ вы пошли, чтобы поменять систему изнутри.

Г. ГУДКОВ: Да.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А в Госдуму вы пошли не за тем же?

Г. ГУДКОВ: Когда в 90-х годах, по сути дела, страна помирала, я вообще пришел к Лебедю. Генерал Лебедь бы на подъеме после первых выборов. Я пришел к его людям, они тоже там все офицеры. Ребята, надо что-то делать, потому что страна валится. У них тогда были серьезные мысли о госперевороте, в хорошем смысле этого слова.

И. ВОРОБЬЕВА: Госпереворот в хорошем смысле слова.

Г. ГУДКОВ: Им требовалась поддержка изнутри ФСБ. Я тоже знал многих людей, которые были готовы к решительным действиям. Молодые были тогда. Мы обсуждали возможность госпереворота в стране и отстранение от власти Ельцина. Это было, не буду скрывать. С этого момента начался мой конкретный интерес к политике. Когда я уходил из КГБ, думал так: всё, свое дело, чистый стол, никакой бюрократии, никакого формализма, никакой политики, управдомом пойду, как Остап Бендер. Ничего не получилось. Я понял, что проблемы общие, что, не устранив их, невозможно в стране спокойно жить, работать, зарабатывать.

Можно было встроиться в систему. Мне тысячу раз предлагали вместе со всеми воровать, вместе со всеми откатывать, вместе со всеми пилить бюджетные бабки, вместе со всеми отправлять без оплаты товар на экспорт, в смысле без отдачи денег – чего только не предлагали. Но я этого не делал. Наверное, юношеские романтические идеалы, которые были, они не позволяли мне это делать. Я считал, что можно заработать честно. Я не стал олигархом, но я стал хорошо обеспеченным человеком. Я обеспечил свою семью жильем, обеспечил нормальными условиями жизни. Я всегда считал, что можно честно заработать, не надо для этого воровать и заниматься подлости.

Когда я понял, что страна валится, я понял, что надо идти в политику. И вот одной из рекомендаций моих товарищей, когда я поближе сошелся с «лебедевцами» и потом дальше была рекомендация пойти в ГД, попробовать себя на одномандатном округе. Я пошел в том городе, где я родился и вырос, уроженцем которого являюсь, это город Коломна, обратился к тем людям, которых считаю своими земляками. Первый раз я проиграл. Но со мной почему-то всё время губернаторы воевали. Сначала губернатор Тяжлов, у них там был свой кандидат, совершенно непроходной. Может, неплохой парень, но дундук. Потом Громов воевал. Как-то так получалось, что губернаторам не нравилась моя самостоятельность.

И. ВОРОБЬЕВА: Поему вы пошли в Госдуму понятно. Зачем вы пошли во фракцию «Единая Россия» потом?

Г. ГУДКОВ: А когда шла «Народная партия» на выборы, она не прошла. И мы все пришли к одномандатникам. Что делать? А так как мы были близкородственной группой с Морозовым - у нас же были подписаны соглашения, - Олег говорит: «Давай у нас будет автономная группа депутатов-одномандатников, будем все свои вопросы решать, у нас будет демократия, у нас будет самостоятельность, давай приходи, будешь у меня замом по подгруппе. Я к Олегу хорошо относился, до сих пор так отношусь. Я принял это приглашение. Пытался что-то поменять изнутри. Но когда убедился, что это невозможно, я написал заявление, поблагодарил всех за сотрудничество, ушел в «Родину» тогда. Вот так объясняется мое нахождение в «Единой России». Я никогда не был членом этой партии.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Почему «Родина»?

Г. ГУДКОВ: Тогда больше ничего оппозиционного не было. Коммунисты – да, они оппозиционны, тогда были еще более оппозиционны, чем сегодня, но все-таки это идеология вчерашнего дня, при всем уважении ко многим товарищам из КПРФ. Не хотел я носить портреты Сталина и отмечать все эти дни рождения вождей. ЛДПР – понятно, это театр одного актера, который сейчас, к сожалению, постарел и как-то сдулся. Поэтому оставалась единственная более-менее оппозиционная фракция – это «Родина», из которой к тому времени, правда, удалили Рогозина и кого-то еще. Она была уже более блеклая, чем в первое время. Всё равно это была единственная форма оппозиционной деятельности, допустимая в том политическом варианте, в той политической конфигурации.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И только потом появилась «Справедливая Россия».

Г. ГУДКОВ: «Справедливая Россия» появилась не без моего участия. Я с Мироновым много раз говорил на тему создания социал-демократической партии в стране. Сначала я вообще разговаривал с Морозовым. Я считал, что Олег может возглавить социал-демократическую партию, мы бы стояли рядом, помогли. Он по своим тогдашним взглядам соответствовал. Но насторожились в Кремле, не захотели отдать Морозова. И тогда я пошел к Миронову, он тоже проявлял некоторые признаки создания партии. Мы с ним несколько раз встречались, разговаривали о том, что необходимо создать социал-демократическую партию Но когда создали «Справедливую Россию», про меня, естественно, забыли.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Какая-то обида прозвучала сейчас в вашем голосе.

Г. ГУДКОВ: Потом, правда, вспомнили, опомнились и сказали «извини».

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Минуточку, вернитесь, пожалуйста. Давайте мы сейчас прервемся на новости. После чего программа «Разбор полета» с политиком Геннадием Гудковым продолжится.

НОВОСТИ

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Продолжается программа «Разбор полета», в которой сегодня выступает политик Геннадий Гудков.

И. ВОРОБЬЕВА: Мы с вами прошли по некоторым этапам вашей жизни: КГБ, политика в виде одной партии, потом «Единая Россия», потом «Родина», потом «Справедливая Россия».

Г. ГУДКОВ: «Единая Россия» - фракция. Никогда не был в партии. Хотя очень много раз предлагали, в том числе большие должности.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы ушли оттуда, вы ушли оттуда, вы ушли оттуда… Этап «Справедливой Россия» мы тоже знаем, чем закончился.

Г. ГУДКОВ: Я как колобок – от бабушки ушел, от дедушки ушел.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Плохо кончил этот колобок, хочу напомнить.

Г. ГУДКОВ: Он не идейный был. Я идейный колобок. Хотя я партию поменял всего одну. Из другой меня исключили.

И. ВОРОБЬЕВА: КГБ тоже не партия.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Образ жизни.

И. ВОРОБЬЕВА: Имеются в виду этапы вашей жизни, где вы всё время уходили. Уходили оттуда, уходили оттуда, но при этом вы переходили по идеологическим соображениям и туда, и туда. И уходили из таких же соображений.

Г. ГУДКОВ: Исключительно по идейным.

И. ВОРОБЬЕВА: Сейчас у вас другой этап вашей жизни. Как вы принимаете решения на этом этапе? С кем вы можете работать, с кем вы не можете работать? Я имею в виду, далеко ли этап, когда вы скажете, что и здесь вам не по пути, потому что идеология вам не подходит?

Г. ГУДКОВ: Я всегда мечтал, чтобы в России возникла нормальная, современная социал-демократическая партия, может быть, в широкой коалиции, но тем не менее. Левоцентристская. И пока никому не удалось этого сделать. Допустим, «Народная партия» Геннадия Ивановича Райкова. Он очень хороший человек, я его уважаю на человеческом уровне, но он совершенно не политик в этом отношении, не партийный лидер. Он не понимал, как это делать, и другим не давал.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы не сошлись.

Г. ГУДКОВ: Не то что не сошлись. Он просто не понимал этого. К сожалению, не понял этого, или не захотел понять, предпочел другую линию поведения и Сергей Миронов. Наверное, он просто счел, что быть в обойме, быть при деньгах, быть при почете, славе и других регалиях лучше, чем пытаться что-то изменять, опровергать, ниспровергать и так далее. До сих пор в России не существует социал-демократической партии, нет левоцентристской партии, нет партии, которая бы проводила политику, исповедуя эти взгляды. Поэтому я сейчас вынужден делать это сам с моими товарищами. И мы в ближайшее время проведем съезд российских социал-демократов и дальше пойдем путем объединения других политических партий, общественных движений, гражданских платформ, я имею в виду не партий, а каких-то гражданских организаций, для того чтобы в России появилась нормальная, современная, честная партия, которая бы отстаивала идеалы социал-демократии и, может быть, каких-то близких нам гражданских движений.

И. ВОРОБЬЕВА: Т.е. всё это время вы искали себя в политике и в жизни.

Г. ГУДКОВ: Я давно себя нашел. У меня есть записи еще той кампании 1999 года, там я очень четко говорю, что в России нужна социал-демократическая партия. Есть две массовые идеологии: это правоконсервативная и левоцентристская, социал-демократическая. Это две крупнейшие идеологии в мире. Они являются крупнейшими политическими партиями, практически по очереди или через какое-то количество лет возглавляют правительства очень многих стран. А у нас этого нет. У нас просто номенклатура, которая пришла к власти и всеми способами делает так, чтобы никому не отдавать.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: У меня вопрос про решение, которое не было принято. Вы помните, как вам скандировали «сдай мандат»? И вы тогда объясняли, почему вы не сдаете депутатский мандат.

Г. ГУДКОВ: Когда мне скандировали «сдай мандат»?

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Когда были «болотные дела».

Г. ГУДКОВ: Это стояли человек 200. И когда я сказал, что мы мандаты сдадим, они захлопали. И я добавил: «Когда отнимем ворованные мандаты у «Единой России». Они всё захлопали, потому что это их устроило.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Суть не в этом. Тогда вы решили не сдавать депутатский мандат, продолжили работать в ГД.

Г. ГУДКОВ: Я никогда не обещал сдать мандат.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я не к тому, что вы обещали или не обещали. Я к тому, что вы решили не сдавать его.

Г. ГУДКОВ: Я поставил вопрос на фракции, я поставил вопрос перед партиями…

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Можно я задам вопрос.

Г. ГУДКОВ: Чтобы вы знали, что задавать.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я помню, как это всё происходило. Потом партия поступила с вами так, как поступила. Вы не жалеете, что вы не устроили громкий уход?

Г. ГУДКОВ: Громче не бывает. Они сами это сделали, сами срежиссировали театр абсурд. И все увидели, что это театр абсурда. Потому что такое количество журналистов, камер, микрофонов я видел в своей жизни только три раза. Последний раз это было исключение из «Справедливой России». Такого политического внимания мне не так много уделяли в жизни. За такой пиар еще платить надо. От того, что меня исключили, потеряла только «Справедливая Россия». Я выиграл. Потому что все понимают, что это партия соглашательского курса, партия, которая обслуживает сегодня интересы кремлевской бюрократии.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это же было понятно еще и до того, как вас исключили.

Г. ГУДКОВ: Ну кто вам сказал?

И. ВОРОБЬЕВА: Когда только создавалась «Справедливая Россия», многие говорили об этих двух ногах власти, которые очень неравномерные, это «Справедливая Россия» и «Единая Россия». И никто до этих громких заявлений и этого противостояния даже не воспринимал «Справедливую Россию» как оппозицию.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Была классная партия, потом вас исключили – и она стала плохой партией?

Г. ГУДКОВ: «Справедливая Россия» могла стать нормальной социал-демократической оппозиционной партией. Но не захотела. Потому что партийная верхушка, партийная бюрократия Миронов и Левичев, они сделали это по своим индивидуальным, личным проектам. Мне искренне жалко людей, которые остались в «Справедливой России», искренне веря, что в России можно что-то изменить с помощью партийного строительства. Я думаю, эти люди рано или поздно придут к нам, те люди, которые действительно честные и искренние перед самими собой. Что касается «Справедливой России», у нее был шанс, и этот шанс, чуть-чуть додавив, можно было реализовать несколько раз. Первый раз – это была кампания до 2011 года. Вспомните, и Миронова изгоняли, и он взбрыкивал очень серьезно, и риторика была резкая, потом было участие в протестных движениях - белые ленточки, «итальянская забастовка». Это всё было в «Справедливой России».

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А потом вам каждый раз говорили – что вы участвуете в каких-то акциях? Да как вы можете?

Г. ГУДКОВ: Объясняю. Это было до сентября, до момента расправы со мной в Думе. «Справедливая Россия» сохраняла эту инерцию оппозиционности. Они не сдали меня в Думе, когда меня исключали, незаконно лишая мандата. Что произошло потом? Произошла банальная вещь – их просто купили. И не только их. В Кремле сообразили, что кнут хорошо, но пряник бывает и лучше, и сказали: ребята, мы вам увеличиваем финансирование политических партий из бюджета в два с половиной раза, причем мы даем вам деньги задним числом за целый год. «Справедливая» получает 13 млн. долларов в год. Пришли и сказали. И что?

Конечно, наши руководители поняли, что это их шанс безбедного, сытного, спокойного, теплого существования еще на несколько лет, нужно только избавиться от этих бузотеров, типа Гудковых, Пономаревых – и тебе место под солнцем на ближайшие годы гарантировано. И произошел резкий поворот, как поворот над Атлантикой. К сожалению, произошел поворот не только «Справедливой России», но частично и КПРФ.

В один день – 27 октября, точная дата этого поворота известна. Обе партии принимают решение порвать с уличным движением и как таковым оппозиционным движением вообще. Коммунисты поумнее это сделали, наши потопорнее. С тех пор можно сказать, что «Справедливая Россия» развернулась на 180 градусов и идет в противоположную сторону тому курсу, которым она шла полтора года под нашим влиянием и нашим давлением. Партийную верхушку просто банально купили.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: «Справедливую Россию» пока немножечко в сторону. Про вас давайте, опять про ваши решения. Например, вы решили пойти на выборы.

И. ВОРОБЬЕВА: Например, Московской области.

Г. ГУДКОВ: Мы долго думали. Мы не ожидали, что после всего того, что произошло за последние полтора года, пойдут на чудовищные фальсификации выборов, сбросы, подлоги и так далее. Я не ожидал этого.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы не ожидали, что вас и до выборов допустят.

Г. ГУДКОВ: Нет, это я как раз ожидал. Я провоцировал их, что допускаете – смотрите. Они поступили очень просто: я находился под колпаком, меня слушали, за мной ходили, все мои бизнес-контакты отрабатывали различные административные органы и спецслужбы. Дошло до того, что по распечаткам моим ходили по людям: если будете финансировать Гудкова, мы вам голову отвернем. Т.е. после того, как они меня зарегистрировали, была задача организовать финансовую блокаду. У меня же вообще денег не было – кампания прошла бесплатно.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Геннадий Владимирович, вы же в политике не новичок. Вы предполагали, что так будет, когда решали, что вы идете на эти выборы?

Г. ГУДКОВ: Вы тоже в политике не новичок, уж точно в освещении политики. Вот пойдут на разгон на Майдане или не пойдут. Кто знает? Никто не знает. Я тоже не был уверен, вернее был уверен, что она такой подлог, когда вброс больше, чем явка, в Московской области не пойдут. Это столичная область, извините. Но там же вбросили больше, чем пришло народу, и всем это известно. Я арифметически могу это доказать, на пальцах, что вброс был больше явки. Я не ожидал такой запредельной наглости. Когда тут Москва бурлит «За честные выборы», когда сотни тысяч людей выходят на улицы Москвы, когда идет кипение и бурление, в Московской области фальсифицируют выборы.

И. ВОРОБЬЕВА: А вам не обидно было, когда вы потом принимали решение, уже после выборов в Московской области? В Москве движение «За честные выборы», Навальный, а за вас эти самые люди…

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Никто особо не впрягся.

И. ВОРОБЬЕВА: Вот это огромное движение, которое было в Москве, вас обошло стороной.

Г. ГУДКОВ: Это неизбежно. Мы предполагали, что, конечно, Москва затмит Московскую области и она окажется в тени. Если бы не было выборов в Москве, в Московской области не пошли бы на такие фальсификации. Представляете, за всю избирательную кампанию ни одно предприятие не разрешило мне выступить перед их коллективом. Ни одно. Такой был испуг. Конечно, Московская область оказалась в тени, к счастью для «Единой России», которая решила применить по полной программе все грязные технологии, которые у них есть. Да, непростое решение, да, я знаю, как вся эта кухня варилась. Но что делать? Нельзя было отступать, нельзя было сказать, что я снимаюсь, я испугался борьбы. Лучше идти и бороться до конца. Отступать нельзя. Если ты пошел, значит, ты должен идти. Сказал, что идешь до конца, - иди до конца. Даже если ты знаешь, что в конце тебя ждет большая проблема.

И. ВОРОБЬЕВА: Я как раз хотела спросить мотивацию по поводу «иди до конца». Только дослушайте мой вопрос, пожалуйста. Как вы принимаете решение потом общаться с людьми, работать с ними? Я возьму два примера. Например, «Справедливая Россия», когда всё это происходило с вами, когда шло это давление. Мне было бы дико обидно потом, что за меня не вступилась фракция «Справедливая Россия», все эти люди не побросали мандаты в лицо всем остальным, не ушли, т.е. не устроили акцию солидарности.

Г. ГУДКОВ: Я подозреваю, что вы жили долгое время на Западе.

И. ВОРОБЬЕВА: Я на полном серьезе не понимаю. Потом выборы в Московской области. Должны были поддержать всем миром. Не поддержали. После этого как дальше со всеми этими людьми, со всеми теми, кто рядом, как с ними работать, общаться?

Г. ГУДКОВ: Я понимаю, что вековое рабство, столетние репрессии, крепостное право, которое было равно рабовладению не могли не отразиться на менталитете и психотипе нашего гражданина. Мы самый забитый, самый затюканный, самый покорный и молчаливый, со всем согласный народ. Конечно, нельзя не учитывать этого генотипа. Но мы не сможем его никогда изменить, если мы не будем с этим бороться. Я понимаю, что многие люди по западным меркам – там, где у политиков есть совесть, а у людей есть гражданское достоинство, - они поступают либо подло, либо мелко, либо просто мерзко. Но я понимаю, что сейчас ждать от людей, у которых десятки поколений были вынуждены раболепствовать, зализывать все присутственные места действующей власти, поротые палками, плетками за любой гордо брошенный взгляд, они не могут действовать по-другому. И мы обязаны разорвать этот порочный круг.

И. ВОРОБЬЕВА: Сейчас из ваших слов я делаю вывод, что из-за того, что у нас такая история и так складывается, надо всё всем прощать, говорить – ну, ребят, раз вы не смогли, значит, ладно, фиг с вами, в следующий раз, может, сможете.

Г. ГУДКОВ: Когда-то сказал Сталин, что у нас нет других писателей. Я хочу сказать, что у нас нет другого народа.

И. ВОРОБЬЕВА: И политиков других нет?

Г. ГУДКОВ: И политиков других нет. Мы живем в данной стране, в данных условиях, с данным народом. Это наша эпоха, в которой мы обязаны либо что-то делать, либо сложить руки и ничего не делать, либо уезжать. 150 тысяч уезжает из страны ежегодно.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А перед вами никогда не стоял выбор – уезжать или не уезжать?

Г. ГУДКОВ: В 12 году меня подталкивали к этому решению, пугали. Приходили депутаты, которые якобы получали информацию из различных источников, в том числе в Кремле, о том, что готовятся меня реально посадить, бросить в тюрьму, предлагали в течение недели, 10 дней уехать из страны, предлагали купить билет, one way ticket, в одну сторону. Я не столько за себя переживал, сколько за семью. Конечно, я проговорил возможности политического убежища. Была такая возможность. Но я сказал, что я никуда не поеду. Единственное, что я просил… Жена у меня по возрасту уже пенсионерка, болезни всякие и прочее, я за нее больше всего переживал. Конечно, если что, я был бы больше заинтересован, чтобы ей дали политическое убежище, чтобы я здесь себя спокойно чувствовал. Знаете, когда у тебя тыл защищен, ты уже по-другому воюешь. Да, всё делали, чтобы я уехал из страны. Я сказал, что нет, не поеду, я лучше сяду, но не поеду. Хотя понятно, что у нас определение вины – это процесс просто политической команды.

И. ВОРОБЬЕВА: А что касается вашего сына…

Г. ГУДКОВ: Да и сына не могу бросить.

И. ВОРОБЬЕВА: Он сам по себе боец, вне зависимости от того, вы с ним или нет. Но, тем не менее, это же ваш сын. Вы вместе принимаете решения?

Г. ГУДКОВ: У нас очень часто идут различные разговоры. Конечно, мы ведем дискуссии по всем вопросам, мы советуемся. Многие решения, которые я принимаю, я не могу принять без совета с ним. Наверное, он так же. Поэтому в этом отношении у нас с ним есть взаимодействие. Я им очень горжусь. Когда есть отношения отцов и детей – это одни отношения: мы любим наших детей, дети любят нас. Но когда еще есть отношения соратников по борьбе, непростой борьбе, опасной, рисковой, иногда очень тяжелой борьбе, это вдвойне наполняет меня гордостью. Конечно, мы советуемся. И он, и супруга, и младший сын, и мое окружение – все принимают участие в обсуждении того или иного решения.

И. ВОРОБЬЕВА: Политика – это же такая штука, там одно заявление, неосторожно сказанные слова – и вот тебе уже ссора по политическим мотивам даже между самыми близкими соратниками.

Г. ГУДКОВ: У нас главное, что есть с Дмитрием, это совпадение идейное. Можно что угодно про него говорить, но совершенно точно, что у него есть идеи в голове.

И. ВОРОБЬЕВА: Он самостоятельный политик?

Г. ГУДКОВ: Самостоятельный политик.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы никаким образом не пытаетесь его направить?

Г. ГУДКОВ: Я, конечно, даю советы ему, что-то объясняю. Но решения он принимает сам.

И. ВОРОБЬЕВА: А вы чувствуете политическую ответственность за то, что делает ваш сын как политик?

Г. ГУДКОВ: Конечно.

И. ВОРОБЬЕВА: Именно политическую ответственность.

Г. ГУДКОВ: Именно политическую ответственность, да. И я надеюсь, что мне не придется за него краснеть никогда.

И. ВОРОБЬЕВА: Пока не приходилось.

Г. ГУДКОВ: Я им горжусь.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Решения по нынешней оппозиционной деятельности, насколько они… как бы такое слово выбрать?..

Г. ГУДКОВ: Выбирайте любое.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Наивны, что ли.

Г. ГУДКОВ: Они не наивны.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Как вы оцениваете нынешние свои политические решения?

Г. ГУДКОВ: В 80-е годы – многие мои близкие друзья это знают, - будучи сотрудником КГБ, я чуть было не ушел в другой лагерь. Я лучше, чем наши так называемые диссиденты, видел, что происходит внутри системы. Она гнила по полной программе. Я, как сотрудник КГБ, писал всякие реляции, всякие доклады, всякие тревожные письма. На меня смотрели как на сумасшедшего, говорили – зачем ты это делаешь, это не наше дело, наше дело – шпионов ловить, а ты какой-то фигней занимаешься. Но я понимал, что страна катится под откос. Удержала смерть Брежнева. Проживи Брежнев еще пару лет, я бы точно ушел из КГБ, ушел бы в оппозицию, потому что прекрасно видел, что страну так не удержать.

В 1987 году, вернувшись из загранкомандировки, после которой мне предложили работать в разведке, я на закрытом выступлении заявил, что Советский Союз, если не будет внесена корректива в его внутреннюю политику, политику партии, может исчезнуть как общественно-политическое формирование, как страна. Это был 1987 год. Открыто, публично, на глазах всего городского руководства – КГБ, МВД, секретарей горкома партии, горкома комсомола, руководящих сотрудников исполкома, сотрудников отдела КГБ – я вот это заявил. Прекрасно понимал, чем это всё кончится.

И. ВОРОБЬЕВА: Что касается политических решений сегодняшних.

Г. ГУДКОВ: Сейчас то же самое, еще хуже.

И. ВОРОБЬЕВА: Люди, которые никогда не были во власти, никогда не работали в КГБ, им немножко проще принимать какие-то решения.

Г. ГУДКОВ: Я не был во власти, я был сотрудником органа власти.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Госдума – это власть.

Г. ГУДКОВ: Госдума – это представительная власть, в которой есть как те, кто поддерживают действующую власть, так и есть оппозиция.

И. ВОРОБЬЕВА: Согласитесь, что законодательная ветвь власти – это все-таки власть.

Г. ГУДКОВ: Да, власть, но третьего сорта, по российской конституции, 20-летие которой мы по глупости будем отмечать зачем-то в этом году. Это печальная дата, но она определила, что власть третьего сорта есть российский парламент, Госдура, как ее называют.

И. ВОРОБЬЕВА: Не важно. Люди, которые никогда не были в этой власти, никогда не работали в КГБ, им все-таки проще, потому что они не обременены знанием, как это бывает.

Г. ГУДКОВ: Знания рождают скорбь, я знаю.

И. ВОРОБЬЕВА: А вот люди, которые там были, они могут на некоторые вещи не так резко реагировать и говорить: слушайте, ладно, я понимаю, почему это происходит, да, конечно, это плохо, НО… Вот эти «но», они же всегда возникают. Вы же понимаете, зачем это было сделано. Вы понимаете, что это плохо, но это было сделано для безопасности страны и так далее.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Логика власти.

И. ВОРОБЬЕВА: Вы же ее должны понимать, и вам должно быть сложнее.

Г. ГУДКОВ: Я ее хорошо понимаю, даже лучше, чем они думают. Я знаю из первоисточников логику многих действий в стране.

И. ВОРОБЬЕВА: Это же осложняет принятие решений.

Г. ГУДКОВ: Решений им или мне?

И. ВОРОБЬЕВА: Вам. По заявлениям, по отношению к каким-либо событиям.

Г. ГУДКОВ: Сейчас идет поляризация общества. Сейчас, к сожалению, те, кто раньше был друзьями, становятся если не недругами, то оппонентами. Я говорю «к сожалению», потому что та поляризация, которая сейчас происходит, она ведет к масштабным гражданским столкновениям рано или поздно. Я пытаюсь это предотвратить, насколько это возможно. Понимаю логику власти: чем дальше, тем страшнее. Но я всегда говорю: ребята, лучше пойти на серьезные уступки, получить какие-то гарантии, договориться, чем потом мы с вами будем на баррикадах выяснять отношения. Всё идет к этому. Вот сейчас мы с вами новости про Украину смотрим. Там же лучше ситуацию и обстановка, там же более легитимная власть, там более честные выборы, там более свободные СМИ. И то посмотрите, какая реакция. А что у нас-то будет, когда вдруг проснется и выйдет на улицу? Вы представляете, что будет?

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Последний традиционный вопрос. Над каким решением вы сомневаетесь сейчас? Над чем раздумываете?

Г. ГУДКОВ: Наверное, сейчас уже не над чем. Все основные решения приняты. Остались бытовые решения, которые больше жене нужно поручать. Я принял решение вернуться в большую политику через создание политической партии, объединительного процесса. Я не скрываю, что мы планируем в дальнейшем объединять политические усилия. Это было трудное решение, поскольку оно требует ответственности. Единственное, что меня гложет, - не будет ли каких-то непреодолимых препятствий. Это для меня самое важное. Я ставлю на эту карту очень многое.

И. ВОРОБЬЕВА: На этом мы в программе, только в программе поставим точку. Спасибо большое. Политик Геннадий Гудков был у нас в программе «Разбор полета». А мы прощаемся с вами до следующей недели.

Т. ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Всем счастливо.