Купить мерч «Эха»:

Евгений Ройзман - Разбор полета - 2013-04-29

29.04.2013
Евгений Ройзман - Разбор полета - 2013-04-29 Скачать

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Здравствуйте. Это программа «Разбор полета», программа о людях, которые принимают решения и о том, как они эти решения принимают. Эфир для вас ведут Татьяна Фельгенгауэр и Ирина Воробьёва. Добрый вечер.

И.ВОРОБЬЁВА: Добрый вечер. И мы приветствуем нашего сегодняшнего гостя, чей полет мы будем сегодня разбирать. Это глава фонда «Город без наркотиков» Евгений Ройзман. Евгений, добрый вечер.

Е.РОЙЗМАН: Здравствуйте.

И.ВОРОБЬЁВА: Очень приятно видеть вас в нашей студии. И у нас есть традиционный вопрос, с которого мы начинаем нашу программу – это вопрос о самом сложном, самом тяжелом решении, которое вам приходилось принимать в вашей жизни. Но так, чтобы это было не только решение, касающееся вашей личной жизни, а, может быть, затрагивающее и жизни и судьбы других людей. Тяжело вздохнул Евгений.

Е.РОЙЗМАН: На моих глазах один раз была ситуация, не я принимал решение, видел, как оно принимается. Это в двух словах расскажу. У нас была операция одна очень серьезная, уже фонд работал там, наверное, года 4, уже научились, там уже половина цыганского поселка сидела и некоторые менты уже сидели. И у Андрея Кабанова был товарищ, у него прозвище было «Пробуксовщик», ну, еще из прошлой жизни такой. И он повадился. У него зять был по фамилии Тисленко, кличка у него была Олень. И они такую группировку создали. А там же самое страшное, есть один нюанс, когда наркотиками торгуют, там, таджики или цыгане, приезжие, это, ну, одно, оккупанты. А когда свои начинают торговать, с которыми в детстве рос, знаешь, ну, это предатели, это в 100 раз страшнее, с ними бороться гораздо страшнее. У них те же контакты, они так же знают город. И мы против этой группировки работали. Она была связана с полицией, ну, с милицией тогда, сложно очень было. И мы их, в конце концов, закатали.

А вот этот вот Пробуксовщик – он Андрея Кабанова когда-то был такой, близкий товарищ. И мы тогда работали с Управлением по борьбе с незаконным оборотом наркотиков. И когда мы его закрыли, операция такая сложная была, Андрею разрешили с ним встретиться. И он пришел туда и говорит «Витька, ты меня знаешь. Ты будешь сидеть. У тебя есть один единственный шанс – ты сейчас скажешь, кто тебя прикрывал, кому ты платил деньги в Ленинском райотделе, ты скажешь все, скажешь, у кого брал, куда отдавал. И я даю тебе слово, что я буду сам за тебя писать ходатайство, пойду общественным защитником. Вот, сделаю все, чтобы ты получил по минимуму». А он ему говорит, он из-за решетки ему говорит «Дюша, мы с тобой товарищи, мы с тобой выросли вместе. Ты меня пойми, я не могу, я людей не могу сдать». Дюша говорит «Я сейчас отвернусь и уйду. И на этом все закончится». А он говорит «Дюша, прости, ну, я не могу. Ты же понимаешь. Ну, пожалуйста». И Андрей развернулся и ушел.

Этого закрыли, и через некоторое время он умер.

И.ВОРОБЬЁВА: Ого.

Е.РОЙЗМАН: Да. И он умер. И мы с Андреем разговариваем, и он говорит «Мне тяжело». Я говорю «А что ты мог сделать? Ну, что ты мог сделать? Ты ему дал шанс? Дал шанс по-честному. Никто не знал, что будет именно так». И вот я понимаю, что у него было неспокойно на душе и он понимал, что может произойти. Но он себя до конца вот так вел по-честному. И думаю, что он с этим живет сейчас. Я темы не касаюсь.

И.ВОРОБЬЁВА: Интересно, что вы воспринимаете чужое решение тоже очень близко к сердцу.

Е.РОЙЗМАН: Я потому что через себя это пропускаю. Я поэтому и работаю, что через себя пропускаю.

И.ВОРОБЬЁВА: Мне вообще кажется, что... Вот я читаю ваш Facebook и очень много читаю из того, что вы пишете. У меня такое ощущение, что вся ваша жизнь соткана из историй таких, которые произошли на ваших глазах.

Е.РОЙЗМАН: Смотрите, я, на самом деле, писатель. Вот. И мне все очень интересно. У меня нет времени. Я вот что Facebook, что Живой Журнал использую как записные книжки. Любой пишущий человек из одного предложения потом развернет, вспомнит всю историю. Я надеюсь, что когда-нибудь у меня будет возможность все это записать, потому что истории случаются, ну, просто шекспировские настоящие.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну а если, все-таки, возвращаться к вашим решением, над которыми вы долго раздумывали. И вообще долго ли вы думаете над решениями?

Е.РОЙЗМАН: Да не, я вообще стараюсь лишний раз не думать, потому что это занятие не продуктивное, такое, затратное. Чего? Или делать, или думать – это же 2 разные вещи. (смеется)

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Да, действительно. Хорошо. А как это сказывается на ваших решениях?

Е.РОЙЗМАН: Я долго не принимаю решения, на самом деле, потому что если я принимаю решение, у меня вот так защелкивается и обратно уже не делается. И я это знаю. Поэтому... Я знаю точно, что если я приму решение, это будет решение окончательное. Поэтому я туда-сюда-обратно не принимаю никаких решений.

Ну, у меня одно из веселых таких решений было. В 2003 году 15 августа у нас был такой, очень серьезный разгром фонда. То есть убоповцы там, собровцы дико шарились, залетели, все разгромили, на нас получили 23 заявления о незаконном удержании, там, о похищении. Ну и, в общем, скандал был такой там, мордобои всякие. И вот сидим мы с Дюшей в камере. Нас в Кировске привезли и кинули в камеру. В камере ни нар, ничего, просто... Ну, чего? Ночь, надо спать ложиться, там все болит. Вот мы лежим такие на затылках, в потолок смотрим. А намечаются выборы в Государственную Думу. И нас мочить начали только потому, что боялись, что мы кто-то можем выдвинуться и выиграем. И мы лежим такие, Дюша говорит «Знаешь чего, Женька? Я, ведь, - говорит, - человек уже пожилой. Я так долго не выдержу. Давай-ка, вот, надо, наверное, все-таки, в Государственную Думу идти». И я подумал, говорю «Да, Дюша, надо идти в Государственную Думу. Если нас завтра не закроют (а суд должен был быть), если нас не закроют, да, всё». Вот так было принято решение идти в Государственную Думу.

И.ВОРОБЬЁВА: Обратили внимание? Мы не можем добиться от нашего гостя ответа на вопрос про самое тяжелое решение. То есть либо этих решений очень много и принимаются очень часто, либо они как-то так забываются. Все-таки, самое тяжелое, самое сложное, над которым вы больше всего раздумывали и, может быть, даже пожалели, что защелкнулось.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Или, может быть, откладывали до последнего, чтобы уж наверняка?

Е.РОЙЗМАН: У меня, знаете, у меня было одно решение, оно было сложное. Это история... Ну, ее знают (эту историю), но я ее особо не рассказывал никогда. В свое время Сергей Миронов (он тогда был третий человек в стране) году в 2006-м предложил мне, говорит «Давай пойдем вместе. Вот тебе моя рука. Я про тебя все знаю, я в тебе уверен». И так получилось, что сначала мы подняли Партию жизни, то есть реально вдохнули в нее жизнь, потому что жизни там было 0,2%. Мы ее вывели на какой-то достойный уровень. Ну а потом там образовалась «Справедливая Россия». Вот. И так как все было договорено на берегу... Ну чего? Это же такая, мужская договоренность, на бумаге не пишется, но пожали друг другу руки, посмотрели друг другу в глаза. И когда я объявил вслух, что «Все, я поддерживаю Миронова, что с «Справедливой Россией», то там в администрации президента, ну, такой переполох некоторый возник, потому что на Урале сотни тысяч сторонников, там всегда поддерживают, там опорный край державы. Начали считать и поняли, что мы там можем у себя на месте в 2007 году выигрывать у «Единой России».

Ну, естественно, начались разные предложения. Но какие предложения? Понятно, что такие, серьезные предложения. Но я уже всё, связан. Ну всё, я слово дал, мы договорились. Ну, предлагают и предлагают. Но предлагают разными способами. Делают такие предложения, от которых вообще сложно отказаться, потом еще более серьезные предложения, потом начинают с тобой просто нормально разговаривать. Разговаривает представитель президента в Государственной Думе Косопкин. Говорит «Жень, ты чего, дурак что ли?» Я говорю «Да ну... Вот, как есть». Он говорит «Ты чего, не понимаешь? Он тебя кинет». Я говорю «Ну, кинет. Ну и чего? Вот, кинет». Он говорит «Да ты пойми, что тебе надо что-то это». Я говорю «Так это вы мне сейчас предлагаете его кинуть. Так это он меня кинет – ну, фигня делов. А так вы мне предлагаете. Нехорошо». Вот. Он говорит «Подожди, не принимай решения». Я говорю «Да принято решение». Он говорит «Да ты не понимаешь, что это все серьезно». Я говорю «Ну, вроде, понимаю». Он говорит «Подожди немножко». И через несколько дней звонит мне, говорит «Женя, всё, приезжай на Старую площадь. Вообще все всерьез, по-настоящему. Приезжай». Я приезжаю. Он выходит из-за стола торжественно и говорит «Женя, 4 человека – Шойгу, Шаймиев, Лужков и Грызлов – генеральный совет, все это согласовано, делают тебе предложение. Ты будешь заниматься борьбой с наркотиками...»

И.ВОРОБЬЁВА: В партии «Единая Россия».

Е.РОЙЗМАН: «...в партии «Единая Россия». Тебе всего-навсего надо вступить в партию «Единая Россия», ты будешь заниматься борьбой с наркотиками. И ты получаешь гарантии прохождения в Государственную Думу 2007-2011 год».

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Серьезное предложение.

Е.РОЙЗМАН: Да. Я вздохнул и говорю «Александр Сергеевич, ну вот смотрите. Если б вы сделали мне это, я был не востребован, ничего, был независимый депутат, вы бы мне сделали тогда это предложение? Это бы было для меня очень лестное предложение. Оно и сейчас очень лестное предложение. И я бы думал, конечно, и принял бы какое-то решение. А сейчас-то всё уже, ну, всё. Ну, я слова дал. Вы чего, не понимаете, я слово дал?» Он мне опять: «Ты чего, дурак, что ли?» Я говорю «Да нет, ну вот я уже слово дал». И он на меня вот так вот посмотрел и говорит «Ну всё. Ну, всё, всё. Переговоры закончились». Я говорю «Ну и закончились». И чувствую, мне легче стало. Ну, закончились и закончились.

Проходит несколько дней, мне звонит Миронов «Женя-Женя, срочно надо. Приезжай. Срочно в Совет Федерации». Я говорю «У меня прием населения в Нижнем Тагиле». Он говорит «Срочно-срочно». Я говорю «Ну, сейчас закончу, приеду».

И.ВОРОБЬЁВА: А Миронов знал, что вам предложения сыпятся?

Е.РОЙЗМАН: Ну, конечно, знал. Чего он не знал?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Все всё знают.

И.ВОРОБЬЁВА: Ну так я, на всякий случай.

Е.РОЙЗМАН: Ну и всё. И я пришел к нему в Совет Федерации, он мне говорит «Женя, ты знаешь, я не могу тебя поставить в список». Я даже засмеялся, я говорю «Как вы себе это представляете? Ну, люди там всё всерьез, работа настоящая. Люди же костьми ложатся. Там по людям-то катком едут, когда они в силу неверно выбранной партийной ориентации... Ну, с людьми, ну, вы же понимаете, что это такое?» Он говорит «Ну, надо чего-то людям сказать». Я говорю «Я чего скажу?» - «Ну ты там чего-нибудь, ну, придумай там чего-нибудь».

И.ВОРОБЬЁВА: Потрясающе.

Е.РОЙЗМАН: Я говорю «Как я придумаю?» Вот. И на этом история закончилась. И я так думал и сяк думал, думаю «Да и ладно. Ну и слава богу. Может, оно еще и к лучшему».

И.ВОРОБЬЁВА: И что, не жалеете, что тогда отказались от заманчивого предложения?

Е.РОЙЗМАН: Слушайте, если бы я не отказался от предложения, я бы сейчас принимал антисиротский закон, там, гонялся бы за гомиками, еще чего-нибудь. А я так свободный человек, мне нормально.

И.ВОРОБЬЁВА: Потрясающе. Свободой, действительно, веет от Евгения Ройзмана, надо сказать.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Давайте вернемся достаточно сильно назад. Как вообще пришло решение заниматься проблемой наркотиков?

Е.РОЙЗМАН: Слушайте, эта история, на самом деле, она много раз рассказывалась. Тогда мы с Андреем Санниковым товарищи были, он учился так же, как и я, на Истфаке в университете, стихи писал. И у нас товарищ был Андрей Кабанов. Ну и нас много было товарищей, и Андрей Кабанов нам однажды говорит... Он нас всех пытался распихать, растолкать, как-то заставить работать, потому что он тогда уже, он кололся 11 лет, в 1994 году бросил колоться и у него бзик такой, он всех своих друзей попытался спасти, вытащить, как-то что-то противопоставить наркоторговле. У него такая ненависть к наркоторговцам, такая, классовая. И он нас пытался распинать, заставить как-то взглянуть на эту проблему его глазами.

А у нас в городе в то время была, ну, реальная такая наркокатастрофа. У нас машину нельзя было на 5 минут оставить, у нас ездили скорые, с обочин трупы собирали. У нас 1977-й, 78-й, 79-й, 80-й годы рождения не играли ни в футбол, ни в хоккей, потому что не из кого было команды набирать (ну, парни). Были районы, где половина парней были наркоманами.

Ну, Андрей говорит «Поехали, я вам один раз покажу, как это выглядит». И он меня и Санникова зовет в цыганский поселок. И я... Вот я перед вами, вот, живой свидетель, что я увидел в 1999 году. Такое пространство небольшое, улица Военного Флота, Печатников там выходит. Огромный-огромный ковер такой расстелен, а на ковре хрустальные вазы, норковые формовки, какие-то магнитофоны, кухонные комбайны. Ну, реально скупка краденого такая. А рядом колонка водозаборная, и там какая-то девка отъезжает. Ну, упоролась, всё и вот у нее передозировка, она, ну, втыкает, всё. Рядом стоит уазик милицейский, на капоте ананас порезанный вот такой, нашинкованный и шампанское открыто.

А там у цыган на веранде офицеры какие-то сидят, кителя скинуты и повар-таджик им шашлыки жарит. И одновременно с этим сидит старуха-цыганка Светка (когда-то красавица была такая), у нее такой лоток на коленях и она прямо из лотка торгует. Там ходят толпы-толпы-толпы.

И.ВОРОБЬЁВА: Торгует?..

Е.РОЙЗМАН: Наркотиками. Героином. И вы представляете, вот там тысячи наркоманов, все такие в капюшонах, такие озадаченные, чего-то бегают, какое-то движение. И я когда увидел это своими глазами, у меня в голове побелело. Ну, реально просто побелело в голове. Санников говорит «Да это... Ну, не может быть». И потом Андрюха у нас просидел 2 дня... Рядом был строящийся дом цыганский и он снимал это всё. И мы эти кадры потом все бахнули в эфир. И вот это вот, когда мы эти кадры бахнули в эфир, всё, это было объявление войны. И это холодок такой по коже. Мы же понимали. То есть мы были не очень опытные, ну, мне 36 лет было тогда. И мы понимали, что это объявление войны. И нам просто повезло, что вот тогда Оксана Панова у нас представляла «Взгляд», она Любимову навязала эту тему, Саша нас выдернул в Москву и вот тогда прозвучало знаменитое «Обращаюсь ко всем путевым парням нашей родины». И он, как бы, нас из-под юрисдикции местных ментов вот так вот вывел. Я думаю, что, благодаря этому. мы тогда живы остались. Но оно само все принималось. Все поднялись в атаку, выскочили из окопа, побежали.

Просто потом был один очень тяжелый момент, когда все кричали «Ура!», а потом смотрим, что все уже остались давно, а мы одни бежим. Вот это... Вот такой был тоже холодок между лопаток. Но ничего, всё получилось. Нас город же всегда поддерживал, люди всегда поддерживали.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну так вы так и живете в состоянии войны? И решения вы принимаете на военном положении, получается.

Е.РОЙЗМАН: Ну, вообще, если честно, конечно, у нас ситуация не самая сладкая. То есть у нас сейчас уголовное дело, там, 8 эпизодов. Но мы это все проходили. Я вот сейчас смотрел обвинительное заключение 800 листов, там работали куча следователей, Следственный комитет, ГСУ, там человек 50 оперов оперативное сопровождение. Это вместо того, чтобы преступников ловить, все занимались фондом. Ну, ничего, мы стоим. Думаю, что как-то справимся мы с ситуацией. Мы это видели уже не раз. Фонду 14 лет будет летом, пойдет 15-й год. То есть мы же давно уже так.

И.ВОРОБЬЁВА: Ну вот смотрите. Вы все это увидели, вы поняли, что надо бороться. Но как вы принимали решение о формах этой борьбы? Ведь, понятно же, что можно ходить там, раздавать, не знаю, агитацию «Наркотики – это плохо» и так далее.

Е.РОЙЗМАН: Вопрос серьезный. Мы были взрослые, и у нас, когда мы начали, у меня было ощущение происходящего, что это война, что это катастрофа. Я-то своими глазами видел, как люди умирают. Реально когда поездили с врачами, договорились, поездили по передозировкам, там когда по 40 вызовов на передозировки за ночь... Там когда, ну, умирали люди каждый день, когда только по 40 человек детей умирало. То есть это, ну, страшно. И для меня это была война, я видел, что это уничтожение настоящее, реальное уничтожение, когда в школах там, в туалетах уборщицы с перемен шприцы выметали. Там писали на стенах «Кто не колется, тот лох».

Кстати, самая большая заслуга фонда, как я ее вижу, это что в те годы мы переломили вот этот вот тинейджерский слоган: было «Кто не колется, тот лох» и стало всем понятно: «Кто колется, тот чухан». То есть это надо было делать.

И я понимал, что происходит, я рисковал реально. Ну вот если... Я не говорю про парней – там все рисковали. Там все. Ну я вот сейчас просто, я здесь сижу, про себя говорю. У меня риск, который оказался... Не знаю, насколько он оправданным оказался, насколько неоправданным.

У нас в 2003 году разгромили наш первый женский реабилитационный центр. Ну, его просто разгромили и там было 40 человек девчонок. Он очень успешный был, он такой, устоявшийся был, хороший. Разгромили, и 40 человек девчонок... Из них 23 человека написали на нас заявления по незаконному удержанию, там еще на похищение написали заявление. И это было в 2003 году. Там были пресс-конференции, про нас писали в газетах, там статья, вон Ульяновская (НЕРАЗБОРЧИВО) оттопырилась там, «Концлагерь назывался «Город без наркотиков» на 4-х разворотах в «Комсомолке», всю неделю выходила. И было возбуждено там порядка 20 уголовных дел. И их прекратили через 4 года за отсутствием события преступления.

Но когда их прекращали, из 40 человек девчонок... Чтобы их прекратить, чтобы это дело уголовное прекратить через 4 года, там старший следователь прокуратуры сумела разыскать 8 человек, которые не колются. И 8 человек написали заявления там и они прекратили дело. И она мне говорит «Я столкнулась с этой проблемой. Я смотрю, у вас было 40 человек, там сколько-то погибло, сколько-то сидит, сколько-то колется. И 8 не колется. Это 20%. Это ни одна клиника в мире столько не дает. Ну, - говорит, - у вас получилось, реально получилось». А я понимал, что получилось.

И вот смотрите. Это был 2007 год, и у нас с 2009-го, особенно в 2010-м пошли кодеиносодержащие, вот этот «Крокодил», страшный наркотик, от которого с первого укола вышибает иммунитет, человек гнить начинает заживо. А у нас... Мы очень активно в то время работали и работали по притонам. И представляете, наши парни каждый день приезжают с операции, говорят «Жень, чего-то страшное. Заходим, там 8 человек на притоне, все русские, средний возраст 27 лет, все гниют, шансов ни у кого». И очень много девчонок. И мы столкнулись там в Среднеуральске одна девчонка первый наркотик Крокодил, 16 лет. Потом столкнулись там, а девчонка с двумя детьми на притоне. И мы это видели каждый день. И я думаю «Надо делать женский». Но думаю, нас один раз чуть не посадили за женский, но делать-то все равно надо.

И представляете, история, вот это подлинная история. Я где-то в экспедиции под Соликамском еду и у меня играет Гарик Сукачев «Моя бабушка курит трубку». Ну, естественно, раз музыка играет, я сделал погромче, еду и пою. Пою себе во весь голос и телефон, пробивается звонок. Представляете? В радио поет «Моя бабушка курит трубку» и я беру телефон, мне говорят «Евгений, привет. Это Гарик Сукачев». Я говорю «Здарова, Гарик. Ты везде». И он мне говорит «Смотри, у меня гонорар незапланированный такой, 300 тысяч. Я хочу вам, вот, просто на фонд отдать. Вы найдете, на что потратить». Я говорю «Гарик, я очень тронут. Спасибо огромное». Всё. У меня раз, появилось 300 тысяч.

Потом мне Андрей Козицын дал 1,5 миллиона. Слава Бразовский дал там еще 900 тысяч, полмиллиона я добавил. И мы купили дом в деревне Сарапулка. И всё. И я понял, что надо делать женский. И, вот, Гарик мне задал вот этот толчок, и всё, решение было принято на ходу. Вот, он позвонил и я понял «Всё, вот оно, надо делать». И у нас там было 54 человека до разгрома.

И.ВОРОБЬЁВА: Подождите, подождите. Вот это все понятно. Но как изначально вы поняли? Вот, как вы поняли «Надо бороться»?

Е.РОЙЗМАН: Я понимал, что надо делать женский. Смотрите, был риск. Но я каждый день видел людей, каждый день сталкивались. Съемки же, привозят, там сам иногда подъедешь, посмотришь. Я видел кучу народа, которые просто умирают. И никто им помочь не может. А мы знаем технологию, мы можем создать женский реабилитационный центр (их вообще нет в стране) и он будет работать, и мы кого-то спасем, вытащим. Риск я понимал.

Короче, получилось так, что рисковал я, а в результате сейчас у нас Женька Маленкин в розыске международном. И я думаю, стоило ли это всё? То есть вот такая история.

И.ВОРОБЬЁВА: А откуда у вас методики были?

Е.РОЙЗМАН: Да не было методик. И послушайте, не слушайте никого, когда вам кто-то говорит, что есть методики. Методика в природе существует только одна. Когда человек – наркоман, его нужно оградить от наркотиков, это первая задача. Это должно быть закрытое помещение и территория, свободная от наркотиков. Человек, который наркоман, попадает в ситуацию, где нет наркотиков, у него появляется в жизни шанс. И каждый последующий день, проведенный без наркотиков, вот, что-то чуть-чуть к этому шансу добавляет. Потом еще что-то добавляет, потом еще. Ну а потом голова включается. Никаких чудес нет. Понятно, что уже потом там работа с психологами, там, разные кодировки. Но сначала надо оградить человека от наркотиков. Вот и всё, вот все технологии. Ну, естественно, что нужен какой-то труд, но труд должен быть всегда разумный и созидательный, то есть человек должен понимать, что он что-то доброе делает, для кого-то что-то делает. То есть именно разумный труд.

И.ВОРОБЬЁВА: Когда вы поняли, что это война, вы понимали, что эта война не только с наркомафией, но и с полицией, и с теми госорганами, которые прогнили в коррупции по наркотикам?

Е.РОЙЗМАН: Вообще поняли очень быстро. Но неожиданно совершенно столкнулись с тем, что порядочных-то людей достаточно. И что порядочные люди, те, кто работают, они друг друга знают, доверяют, они друг за друга держатся. И система сгнила. Вот, нет иллюзий. Но там всегда есть порядочные люди, которые будут удерживать ситуацию, будут работать до конца. Слава богу, вот на таких Россия и стоит.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: В ситуации, когда к вам привозят человека и говорят, что вот надо спасать, родители там условно привезли, вы чувствуете, что вы принимаете решение за другого? И как тогда это решение принимается?

Е.РОЙЗМАН: Ну, решение нормально принимается. Решение принимается, потому что я столько этого всего видел, я столько видел смертей... Я совершенно точно знаю, чем это кончается. Ну, я точно знаю, там нет другого, это всегда кончается одинаково. Поэтому... Смотри, ну, ты идешь, видишь, что человек тонет. Ты можешь, конечно, стоять и смотреть «Может, выберется, может, не выберется», а можешь, на всякий случай, начинать его уже вытаскивать сейчас. Понимаешь? Вот здесь тот же самый случай. Вот.

И.ВОРОБЬЁВА: Ну, вообще, да. Понятна параллель. Потому что когда ты начинаешь оказывать человеку первую помощь, ты можешь его спасти, а можешь его убить. Но при этом ты либо начинаешь ему помогать, либо не начинаешь.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Тут вопрос еще, просит он помощи или не просит.

И.ВОРОБЬЁВА: Да.

Е.РОЙЗМАН: А, не, а чего ему просить-то? Ему и так нормально. Чего, он колется, деньги у родителей берет, ему замечательно, он кайфует. Чего он будет просить? Но разные бывают, на самом деле, ситуации. То есть бывали ситуации, сами приходили, бывали, там родители вообще в багажниках привозили. Но у нас система отлажена. В конце концов, прежде, чем мы берем, человек дает все равно согласие. То есть при родителях дает согласие. То есть родители его привозят. Если его привозят не родители, помогают там, то родители едут с ним до конца. Ну, мы обезопасились, проложились во всем. Другое дело, что когда доходит до дела, то правоохранительным органам совершенно пофиг, что документы оформлены, что личное согласие, что на видео записали. Им пофиг.

И.ВОРОБЬЁВА: Мы сейчас прервемся буквально на пару минут и вернемся в программу «Разбор полета» с Евгением Ройзманом.

НОВОСТИ

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Продолжаем программу «Разбор полета». Татьяна Фельгенгауэр, Ирина Воробьёва. И сегодня мы разбираем полет Евгения Ройзмана, главы фонда «Город без наркотиков». Мы закончили на странной фразе, ну, или не странной, а вполне закономерной, что всем всё пофиг. О взаимоотношениях с властью, которой явно не пофиг на ваш фонд, потому что периодически у вас бывают довольно серьезные конфликты. Вот, как-то это влияет на принятие решений или нет, этот дополнительный прессинг со стороны властей?

Е.РОЙЗМАН: Смотрите, у нас всегда с властью были или добрые отношения, или нейтралитет (с местной властью). Ну, или такое молчаливое уважительное противостояние. К нам с уважением относились всегда и воспринимали всерьез. Как только у нас количество приезжих стало зашкаливать. У нас во власти местных осталось очень мало. У нас все назначенцы, приезжие. И я должен сказать, власть мельчает, власть мельчает на глазах, причем понятно, почему происходит. Потому что все назначения происходят не по признаку компетентности, а по признаку личной преданности. То есть если первый назначает второго по признаку личной преданности в ущерб компетентности, то второй назначает третьего тоже по признаку личной преданности в ущерб компетентности. И так до самого... И до мышей. Вот. И мы это у себя ощущаем тоже. И вот у нас впервые с властью такая конфронтация, потому что всегда власть с нами считалась, относилась уважительно и мы в ответ уважительно относились, все понимали. Впервые мы увидели, когда власть работает против фонда. Это нехорошо, некрасиво и весь город это видит тоже. То есть власть теряет рейтинг, теряет уважение. Потому что фонд – это организация народная, потому что вообще фонд – это народное восстание против наркоторговцев. У нас просто получилось там, благодаря Игорю Варову, что вот он такой структурированный был, завести это все в цивилизованное русло. Мы же работаем на достаточно высоких технологиях. Я всего не скажу, но... Вот.

И.ВОРОБЬЁВА: А вот смотрите. Когда вы начинали этим заниматься, это же такая история, ну, фактически это та беда, та трагедия и та война, которую, в принципе, должно решать государство. Вы пробовали сначала, например, пойти к государству, сказать «Слушайте, государство, посмотрите, у вас тут чего происходит вообще?»

Е.РОЙЗМАН: Да, да, мы разговаривали.

И.ВОРОБЬЁВА: То есть с этого, да?

Е.РОЙЗМАН: Мы разговаривали. Нас всё убеждали...

И.ВОРОБЬЁВА: Когда вы приняли решение, что это не работает?

Е.РОЙЗМАН: Ир, там было так. Мы когда начинали, мы пришли и сказали «Люди добрые, вы чего творите-то? Посмотрите по сторонам. Так нельзя». А нам тут же начали как гипнотизеры говорить «Да что вы? Весь мир борется и ни у кого не получается. Да торговали и будут торговать». Мы говорим «Да не, не будут торговать» и показали, что не будут.

Но у нас потом в какой-то момент через несколько лет включились фсбшники наши, очень сильную команду создали по борьбе с наркотиками. Транспортная милиция работала, Госнаркоконтроль у нас работал всерьез. И нас было такое, я думаю, что благодаря нашей такой закваске, у нас было соревнование между спецслужбами. То есть мы – один из немногих городов, где таджики практически не торгуют наркотиками, не везут героин, город объезжают. Вот. Но это надо просто работать.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Работать с кем вопрос?

Е.РОЙЗМАН: Со всеми, кто хочет работать. Но все, кто умеют и хочет работать, они всегда все друг друга знают и друг другу готовы помогать. И с уважением друг к другу относятся, несмотря ни на что. Ну, знаете, огромная проблема в том, что и прокуратура, и суды, и полиция стали до такой степени политизированными... Политизированность – они все время улавливают тренд. У них на лбу – барометр, а на носу – флюгер. Там папа бровь нахмурит, а они уже бегут выполнять. Они же не знают, чего папа бровь нахмурил. Вот. А на всякий случай уже выполняют. И вот это вот сказывается, политизированность. И если бы не было политизированности правоохранительных органов, политизированности прокуратуры и судов, ситуация быстро не выравнивалась.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: А в таких условиях добавилось ли какой-то хитрости, тонкости и тоже, может быть, какой-то политизированности в ваши решения?

Е.РОЙЗМАН: Ну, как вы считаете? Ну, как вы считаете? Ну, понятно, что надо стоять на ногах, надо выживать. Ну, я для себя принял решение, что пока я жив, фонд будет работать. Пока мы востребованы, пока мы приносим пользу, фонд будет работать. Ну, для меня это всё. Я уже это перешагнул, для меня это решение было непростое, потому что, на самом деле, я не борец с наркотиками, я – поэт, я – историк, мне есть, чем заняться. У меня первый в России частный музей иконы, один из лучших музеев в России сейчас остается. У меня второй музей сделан, музей наивного искусства. Я к этому шел всю жизнь, мне есть, чем заняться. Но я просто вынужден был. В какой-то момент я глубоко вздохнул, сделал шаг вперед и всё. Потому что получается людей спасать. И если ты хоть раз видел, когда к тебе привезли человека наполовину сгнившего в багажнике, а потом встретил его через 10 лет и он говорит «Вот, познакомьтесь, это моя жена, а вот это вот двое моих детей», то... Ну, нет ничего выше этого, понимаешь? Ну, ничего ты выше этого не придумаешь. И ты начинаешь, как взрослый человек ты начинаешь понимать, что это миссия. Что если у тебя получается так, то это миссия и ты не имеешь права это бросить до тех пор, пока у тебя получается, пока нет никого, кто бы сделал это лучше. Ну, всё. Ну, просто стали взрослыми, всё, повзрослели. Ну, куда ты денешься?

И.ВОРОБЬЁВА: А есть какая-то конечная цель? Ну, понятно, ну, мы же понимаем, ну, такая, реальная конечная цель? Не знаю, вот, добиться чего-то, какой-то вот...

Е.РОЙЗМАН: Ну, я честно тебе скажу. Если я увижу, что фонд может работать без меня, я секунды там не задержусь, если я увижу, что он может работать без меня. Понятно, что я к этому подвожу, понятно, что у нас парни выросли. У нас сейчас основная команда люди, которые по 10, по 12 лет не колются. То есть уже все серьезные, там большинству под 40. Я их, ну, совсем маленькими еще помню там. Ну вот по 10, по 12 лет не колются, работают, там по 700, по 800 операций за плечами. В какой-то момент, может быть, это произойдет, я просто буду очень рад.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: И что? Какое решение тогда вы примете, как только вы поймете, что вы можете уйти из фонда?

Е.РОЙЗМАН: Ну, смотрите. У меня музей в соседнем здании находится. Вся научная площадка в соседнем здании. Все маршруты моих экспедиций – это горнозаводской Урал и места компактного проживания старообрядцев. Я тогда сяду и поеду, и буду книжечки писать. То есть мне есть, чем заняться, вы чего?

И.ВОРОБЬЁВА: Смотрите, вот когда вы связались с партией «Правое дело», с бизнесменом Михаилом Прохоровым.

Е.РОЙЗМАН: (смеется) «Связались».

И.ВОРОБЬЁВА: Да. Это вопрос, который мы, ну, не могли вам не задать, вы же понимаете.

Е.РОЙЗМАН: Слушайте, Ирин, ну, столько задавали уже его.

И.ВОРОБЬЁВА: А зачем вам это всё было-то в тот момент?

Е.РОЙЗМАН: А у нас в тот момент получилось так, ресурса не хватало. В тот момент случилась Сагра, то есть мы Сагру на своих плечах вытащили. Потому что если бы... Ну, честно говорю, вообще без всяких. Если не мы, то вот эти русские дядьки, которые там оборонялись, держали оборону, ну, их бы посадили. Никто ж не собирался это раскрывать, заниматься. Всё, они попались под руку и их сажали в тюрьму. Почему мы и полезли в эту ситуацию. Вот. И я уже понимал, ну, я чувствовал, что ресурса не хватает. Я не знал, что там какие-то выборы, чего-то намечается. Ну, ко мне то оттуда пришли, то с какого-то Народного фронта, то еще что-нибудь. Ну, я как-то не поддавался. И всё. И Саша Любимов мне позвонил, и говорит «Прохоров хотел пообщаться». Я говорю «Чего он из себя представляет?» Он говорит «Обычный нормальный парень». Всё. Прохоров позвонил, мы встретились с ним. И он умеет ясно излагать свои мысли. И я понял, что он думает, как он понимает ситуацию. Ну, импонирует мне. Человек говорит «Я добился для себя всего, я могу жить до конца жизни, там, купить себе остров и жить. Но я вижу, что происходит в стране, и я хочу попытаться что-то изменить». Всё. Ну, я ему сразу сказал, я говорю «Миш, всё, давай, решили. Но тебя вызовут или в Кремль, или в Белый дом и скажут «Убирай Ройзмана из списка», наши действия?» А он так легко говорит «Уйдем вместе в таком случае». И он еще до конца не понимал, что произойдет, у меня чуть было больше опыта. Но он очень сильно держался. То есть ему больше, чем мне, терять. На него давили по-настоящему, все было по-серьезному и так и произошло. То есть он не предал, не отказался. Когда дошло дело, мы ушли вместе. Но с другой стороны, такой конец – это же, на самом деле, только начало, все еще только начинается. Посмотрим.

И.ВОРОБЬЁВА: Ну, ресурсы, понятно. Вы хотели же... Вы же когда давали согласие, вы хотели во власть.

Е.РОЙЗМАН: Да, мне не хватало ресурса откровенно. И он мне сказал, говорит «Пойдешь по федеральному списку партии «Правое дело». И я понял, что всё, есть шанс зайти в Госдуму. То есть у меня куча наработок осталась, и я понимал, что это даст возможность ресурса, это новый толчок фонду, это другая совершенно мощность и я понимал, зачем я туда иду. То есть я там деньги не зарабатываю. Ну, для меня другая ситуация.

И.ВОРОБЬЁВА: А вот смотрите, почему так получается? Ну, казалось бы, занимаетесь одной из самых больших проблем, которые существуют в стране, наркоманией. Почему вас так активно и с такой паникой не пускают в Государственную Думу и вообще во власть?

Е.РОЙЗМАН: Давайте я вас спрошу. Ира, вот, как вы считаете, почему вот так вот?

И.ВОРОБЬЁВА: Ну...

Е.РОЙЗМАН: Ну...

И.ВОРОБЬЁВА: Ну?.. (смеется) Мне-то... Понимаете, вот, вы-то это все видите... Это мы с этим соприкасаемся, когда вы к нам приезжаете на «Эхо» или пишете там в блоге и мы это видим. А вы с этим работаете каждый день. Неужели, вы не видите, что становится лучше, хуже? Вы же замечаете. Почему на протяжении длительного времени власть так панически и истерически не пускает вас?

Е.РОЙЗМАН: Слушайте, вот, когда крупные люди во власти, то есть можно работать бок о бок. Там чуть власть начинает мельчать, сразу же проблема возникает. Очень ревниво, особенно на местах рейтингами начинает мериться, ну и так далее. Ну, много личного в этой ситуации. Ну, неохота даже говорить об этом. Ну, мы же стоим, все равно стоим, работаем, никуда не денемся.

Хотите, историю красивую расскажу?

И.ВОРОБЬЁВА: Хотим.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Давайте красивую.

Е.РОЙЗМАН: Люди добрые, послушайте, расскажу красивую историю, которая меня задела, очень интересная история. У меня есть товарищ старший – это Марийский такой известный художник Эчик Барцев. И однажды они жили в глухой марийской деревне, а отец у них был председатель колхоза. И когда началась война, отец 23-го июня или 24-го июня 1941 года ушел на фронт. Именно был председателем колхоза. А он был человек очень уважаемый, такой, он очень авторитетный был, он суровый, справедливый дядька и к нему все относились с большим уважением, все односельчане. И он ушел на фронт. И погиб. А в декабре 1941-го умерла мать. И они остались, пятеро детей. Там младшему было 3, а старшему было 12. И войну еще как-то перебивались, а после войны уже началось просто что-то страшное, там 1947-й год, голодно. И у них брат один... Ну, и они выживали только за счет картошки. И брат один нанялся пасти колхозное стадо, и ему пообещали 2 мешка ржи. То есть всего-навсего. И он вышел пасти стадо, вышел в апреле... Ну, они лапти носили. Вот, у нас на Урале не было, а те-то все в лаптях ходили. Вышел в апреле, а стадо загнали уже в октябре. И он пошел в Сельсовет и говорит «Дайте мне мою рожь-то. Ну, у меня все голодные». А они сидят дома, его ждут. Есть нечего вообще. Он говорит «Дайте мою рожь». Ему говорят «Слышь, всё, иди отсюда, не до тебя». И он, представляете, он пришел домой и заплакал. И сидит, они все впятером сидят, ревут. Понятно, что они умрут с голоду, начинается зима, всем не до них, есть вообще нечего. И Эчик мне говорит «И представляешь, у меня такой гнев. Я не знал, что делать, и полез в родительскую шкатулку и нашел письмо отца. Посмотрел почерк. – говорит. – Представляешь, я взял листок бумаги и написал «Здравствуйте, дорогие односельчане. Пишет вам ваш бывший председатель колхоза, а ныне боец Красной армии Александр Барцев. Выполняя секретное задание товарища Сталина, не мог сказаться, где нахожусь. Приеду, опишу все подробно. А пока доложите-ка мне, как там моя семья, не нуждается ли чем?» И там печать, какая-то Стерлитамак какая-то печать, свел печать, заклеил. А у нас, - говорит, - девчонка-третьеклассница была почтальон, наша родственница. И мы ее заманили в избу там отогреться, у печки посидеть и ей подсунули это письмо. И написали там». Он говорит «Я адрес написал, Сельсовет, от Александра Барцева». И она в Сельсовет пошла и отнесла письмо. «И мы, - говорит, - сидим и у меня, - говорит, - одна сестра посвящена и больше никто не знает. И мы сидим, я вот так напрягся. И вдруг, - говорит, - раз и заходит директор школы к нам. И говорит «Чего, ребята, чего сидим без света? Чего? Как тут у вас? Чего, керосина нету? О, ну ладно-ладно, посмотрим. Давайте, давайте». И ушел. Проходит час и вдруг прибегают соседи. И шепотом говорят «Ребята-ребята, вы не знаете, отец-то ваш жив». А потом вдруг заезжает во двор подвода, наполненная мешками, и возчик не дает нам ни к чему прикоснуться, а сам нам все в чуланку сносил. А потом пришел председатель колхоза и директор школы, все посмотрели, как там у нас, все ли у нас хорошо. И представляешь, мы выжили, перезимовали зиму». Я говорю «Эчик Александрович, как вы думаете, они догадались?» Он говорит «Сходу не догадались. Потом, - говорит, - председатель колхоза уже, наверное, догадался. И представляешь, и я понимаю, что это нас спас не отец – он погибший был, нас спасло имя отца». Представляете, история какая?

И.ВОРОБЬЁВА: Да, слушайте, вот это... Вообще, конечно, слушать от Евгения Ройзмана истории о хорошем, о таком, совсем хорошем.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Это редко.

Е.РОЙЗМАН: Не-не, не редко, я...

И.ВОРОБЬЁВА: Редко-редко.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Редко-редко, Евгений, не надо.

Е.РОЙЗМАН: Нет-нет-нет.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Мы следим за вашими историями очень пристально.

Е.РОЙЗМАН: Мне очень нравятся настоящие мужские поступки, мне нравятся достойные поступки достойных людей, мне приятно это просто, что люди способны на такие поступки.

И.ВОРОБЬЁВА: Как вы выбираете, с кем работать, вот, кого близко подпускать к себе в вашей деятельности непростой? Как вы принимаете решение, что этому человеку можно доверять или нельзя?

Е.РОЙЗМАН: Смотрите, я доверяю всем. У нас в фонде все люди собрались с улицы. Большая часть – это наши реабилитанты, а все остальные пришли с улицы. И по человеку видно, останется он, не останется, готов он работать, готов ли он сам себе находить работу? Потому что там же нет такой иерархии, никто никому задание не раздает, все видят, что делают. Все решения принимаются коллективно, на оперативках все собираются до 30 человек, какие-то общие стратегические решения. Но они общие.

И... Слушайте, ну, мне везло всю жизнь на людей. Я всю жизнь сталкиваюсь с хорошими, достойными, порядочными людьми. И мне так-то даже нравится.

И.ВОРОБЬЁВА: Вы не боитесь, что придет на эту оперативку какой-нибудь засланный казачок?

Е.РОЙЗМАН: Ну, бывало всякое. Но нам скрывать нечего. Когда что-то из серьезных операций готовится, это все готовится в закрытую. Все остальное обсуждается вот так, в открытую, вся стратегия, все проблемы, все новые вызовы какие-то, угрозы, они обсуждаются в открытую. И мы же об этом и пишем специально, чтобы общество знало. Я даже памятку вот эту специально сделал для родителей, как увидеть, что твой ребенок начинает употреблять наркотики. Вот, для учителей сделал, для родителей. Я вам оставлю, кстати. Мало ли.

И.ВОРОБЬЁВА: Оставляйте. А как, кстати, с профилактикой? Когда вы приходите куда-нибудь в школу или еще куда-нибудь, как реагируют?

Е.РОЙЗМАН: Смотрите, я должен сказать одну вещь. Профилактика наркомании – это понятие устаревшее. На профилактику каждый раз выделяется все больше денег, а наркоманов все больше. Требуется не профилактика, а мощная антинаркотическая пропаганда. Совершенно понятно, как ее вести – это надо создавать негативный образ наркомана, людоедский образ наркоторговца, надо объяснять, почему нельзя торговать наркотиками, почему любой наркоторговец – людоед. Надо объяснять, почему нельзя дружить с наркоманами, что наркоман и дружба – понятия совершенно несовместимые, ну и, прямо скажем, понятия-антагонисты. Вот. Очень сильно надо работать против негативных лидеров, потому что человек, который в школе начинает торговать наркотиками, у него тут же появляются другие кроссовки, iPad, iPhone, он по-другому одевается, на него начинают девчонки смотреть по-другому, к нему старшие приходят за какими-то делами. Для него торговля наркотиками – это способ такой коммуникации. Он выделяется из всего класса. И для тех, кто позитивные лидеры, им надо давать какое-то идеологическое оружие, объяснять, почему нельзя завидовать, как можно опустить его. Ну, это очень серьезная работа настоящая. Единицы, кто справляется с этой работой.

Кстати, очень интересный момент я хотел отметить. Я об этом в свое время написал. Когда разговариваешь с детьми, врать вообще ничего нельзя. Надо смотреть в глаза, надо ловить только на их языке, только очень честно. Любую фальшь почувствуют – всё, это бесполезно. И поэтому все надо по-настоящему.

И у меня ситуация была пару месяцев назад. Я разговаривал с детьми в школе. Школа хорошая. И я говорю «Понимаете, страна такая: сам не сделаешь, никто не сделает. А другой страны у нас не будет. Надо все равно что-то делать. Но вы же не собираетесь... Это же наша страна, вы же не собираетесь из страны уезжать?» И вдруг, оп, вижу, что такое сопротивление и понимаю, что есть уже в классе люди, которые точно уедут из страны и которые задумали уезжать. 11-й класс. И так, расстроился.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Вы собираетесь продолжать свою борьбу за власть? Ну, то есть там выборы мэра, что-то еще? Вам, ведь, этот инструмент по-прежнему нужен?

Е.РОЙЗМАН: Мне, на самом деле, неохота. Я попробую сейчас каких-то разумных сильных депутатов провести в Городскую Думу. Но мне не нравятся процессы выборов, мне не нравится вся эта возня, там, внутрипартийная. Ну, не нравится. Мне нравится чем-то серьезным конкретным заниматься. Но мне придется это делать, и я постараюсь провести каких-то депутатов в Городскую Думу. Я у себя в городе... Ну, мы никогда никаких выборов не проигрывали. То есть всё, что мы участвовали, мы всегда людей проводили и выигрывали свои выборы. Поэтому мне это надо будет сделать принципиально, чтобы власть просто привыкала с людьми считаться. Вот.

И.ВОРОБЬЁВА: Так, может быть, в мэры?

Е.РОЙЗМАН: Да мне неохота.

И.ВОРОБЬЁВА: Это не ответ, Евгений. Да или нет?

Е.РОЙЗМАН: Как раз это ответ. Мне не хочется.

И.ВОРОБЬЁВА: Не пойдете? «Мне не хочется» или «Надо» - это разные вещи, особенно в вашем случае.

Е.РОЙЗМАН: Я надеюсь, что мне не будет надо.

И.ВОРОБЬЁВА: У меня такое ощущение, что мы пытаемся заставить Евгения в нашей программе принять решение, которого еще нету. А поскольку не защелкнулось...

Е.РОЙЗМАН: Да, решения нету.

И.ВОРОБЬЁВА: Вот. Вот, видишь, решения нет.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Если оно сейчас как защелкнет, то, знаешь, давай лучше не будем наседать.

Е.РОЙЗМАН: (смеется)

И.ВОРОБЬЁВА: А что? Мне было бы интересно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Решения по выборам мэра Екатеринбурга пока нет. Запишем так?

Е.РОЙЗМАН: Да не, ну, нет решения. Ну, я не хочу.

И.ВОРОБЬЁВА: Ну, я же говорю, вот, как вы, кстати, обращаете внимание скорее на принятие решений, когда вы не хотите, но вы понимаете, что надо? Это же, наверняка, часто случается.

Е.РОЙЗМАН: Ну, не часто, но бывает так, что неохота. Ну, короче, знаете чего? Здесь же все как в жизни. Ну, всяко бывает. И так бывает, и так бывает. То есть можно принять решение такое: «Не принимать решений» и придерживаться это решения, чтобы не принимать никаких решений. Ну, всяко бывает.

И.ВОРОБЬЁВА: (смеется)

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Я прошу прощения, просто в нашей программе «Разбор полета» я первый раз слышу такую фразу. (все смеются) Про то, что можно принять решение не принимать вообще никаких решений. Я надеюсь, что никто больше никогда этого не повторит, иначе нам придется закрыть программу.

И.ВОРОБЬЁВА: Нет, я думаю, что нет. Надеюсь, по крайней мере. Скажите, а когда вы общаетесь с представителями разных правоохранительных структур, вот тоже как принимается решение, например, с этим работать, а с этим не работать? Потому что, ну, предупредит или не предупредит.

Е.РОЙЗМАН: Нет, все становится очень быстро понятно. Все становится понятно, ну, сразу. Но я еще раз говорю, я сталкивался. Порядочных больше.

И.ВОРОБЬЁВА: Вам предлагали прекратить заниматься вашей деятельностью взамен на что-нибудь?

Е.РОЙЗМАН: Со мной очень осторожно разговаривали на эти темы. Говорили «Ну, все уже. Ну, уже все. Ну, у вас получилось. Ну чего? Ну, зачем лишний раз там?» Спрашивали «Ты чего, мазохист, что ли?» Особенно когда там обыски, еще чего-нибудь. Говорили «Может, тебе нравится так?» Но в лобовую никто. Нам даже никто никогда не угрожал в лобовую. То есть анонимно, там, за спиной могут что-то осторожно, чтобы мы не узнали, откуда, чтобы не узнали, кто. В лобовую никто никогда не угрожал.

И.ВОРОБЬЁВА: Спокойной жизни хочется?

Е.РОЙЗМАН: Да. Вообще как хочется. Все время хочется.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну да. Там же музей и книги.

И.ВОРОБЬЁВА: Семья. Там же еще семья?

Е.РОЙЗМАН: Да не, ну дети. То есть, конечно, есть, чем заняться. Мне есть, чем заняться, понимаете? Но еще раз говорю, у меня может наступить какое-то минутное уныние, там, я могу переживать, еще что-то. А потом раз, встретил человека, которого ты помнишь, как он у тебя был... Ну, для меня самая сильная история была... Просто перескочил. Самая сильная история, мы с Серегой Щипачевым наводили порядок после обысков. И нашли стопку фотографий. Ну, после обыска разгром там, всё. И начали смотреть эти фотографии. И вдруг поняли, что эти фотографии из первого нашего реабилитационного центра, декабрь 1999 года. Прошло 13 лет. И мы начали смотреть, и мы по этим фотографиям нашли 25 человек. Из 25 человек 22 живы. И мы нашли 22 человека, которые не колются 13 лет. У них 38 детей. То есть это люди, которых бы не было в живых. И, кстати, я об этом написал, я говорю «Люди добрые, вот смотрите (для журналистов), шекспировские истории, 22 человека из 25-ти, которые не колются. Их можно потрогать руками, поговорить с ними, выслушать все истории, видеоархивы посмотреть». Никто не заинтересовался. Наташа Лосева в АиФе дала задание, девчонка приехала. Только АиФ и больше никто, никому не интересно.

И.ВОРОБЬЁВА: Книжку, может быть, напишете?

Е.РОЙЗМАН: А, слушайте! Это правда, на самом деле. Эксмо же вышло на меня. Предложили сделать книгу в двух форматах – истории из жизни фонда (там много историй расписано), и второе, просто хронику с 1999-го, сквозную хронику. Мне охота сделать. То есть я постараюсь сделать очень интересно.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Последний вопрос у нас тоже традиционный так же, как и первый. Над каким решением вы сомневаетесь сейчас?

Е.РОЙЗМАН: Да, сомневаюсь. Сомневаюсь.

И.ВОРОБЬЁВА: Каким?

Е.РОЙЗМАН: Ну, вот, над таким решением я сомневаюсь и сомневаюсь очень сильно. Вот, есть у меня, над чем сомневаться.

И.ВОРОБЬЁВА: Ну, расскажите нам, поделитесь.

Е.РОЙЗМАН: Да-да-да, ага. (все смеются)

И.ВОРОБЬЁВА: Почему так выходит, что Евгений Ройзман – человек, который каждый день принимает кучу решений, который не боится входить в наркопритоны, разговаривать со всеми этими людьми, бороться против наркомафии, сейчас двум милым девушкам, журналисткам «Эха Москвы», не самым плохим людям не хочет рассказывать ничего?

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Хочу заметить, за программу он сделал с нами это не раз.

И.ВОРОБЬЁВА: Да, кстати. Это потрясающе.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Так вот тихой сапой с красивыми историями...

И.ВОРОБЬЁВА: Раз-раз, и так как-то в сторону.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Ну что поделать? Хорошо, ладно, разберемся с Евгением Ройзманом и его решениями потом еще как-нибудь в следующий раз.

И.ВОРОБЬЁВА: У меня еще один вопрос. Мне очень интересно...

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: 5 секунд, Ира.

И.ВОРОБЬЁВА: А, всё, уже нет вопросов.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Нет.

И.ВОРОБЬЁВА: Всё. Извините.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Простите.

Е.РОЙЗМАН: Смотри, как все быстро. (смеется)

И.ВОРОБЬЁВА: Глава фонда «Город без наркотиков» Евгений Ройзман был в программе «Разбор полета». Спасибо большое. Счастливо.

Т.ФЕЛЬГЕНГАУЭР: Всем счастливо.

Е.РОЙЗМАН: Удачи.


Напишите нам
echo@echofm.online
Купить мерч «Эха»:

Боитесь пропустить интересное? Подпишитесь на рассылку «Эха»

Это еженедельный дайджест ключевых материалов сайта

© Radio Echo GmbH, 2024