Мемуары художника Бориса Жутовского - Ночное рандеву - 2011-09-07

М. ПЕШКОВА: Продолжаем странствия по легендарной картине и книге художника Борису Жутовского. Двухтомник называется «Как один день». Борис Жутовский комментирует реальный итог тридцатилетнего труда.

Б.ЖУТОВСКИЙ: Эта картина, которая я действительно делал 30 лет. И 5 лет после этого я делал о ней книгу. Потому что картина, в общем, вполне литературная. Она про всю жизнь. Она просто – биография жизни всей. Картина эта состоит на сегодняшний день из 75 фрагментов, включает в себя 6 серий, поскольку, как на сегодняшний день принято, существует так называемая концепция.

Я, правда, до сих пор не понимаю, что это такое. Пользуясь модой, вынужден говорит именно таким текстом. 6 тем, которые есть в этой картине – это память, природа, искусство, друзья, гении и годы. 5 из этих разделов имеют по 10 фрагментов, последний цикл «Годы» имеет 25 фрагментов. Мы рассказали вам 2 эпизода из этой картины. Я бы сказал так, как «завлекалочки», 2 сюжета, а теперь мы продолжаем с вами эту лоту, и я, с вашего позволения, буду говорить вам из какого цикла этой картины рассказ, который будет Вам предложен.

М. ПЕШКОВА: Я расспрашиваю Бориса Жутовского об отце, зная только, что художник – сын Героя Советского Союза.

Б.ЖУТОВСКИЙ: Папа погиб в 34 года. Это - время конец 30-х годов, когда наш дорогой Иосиф Виссарионович Сталин, насажав кучу народу в лагеря и превратив их в рабов, для оставшегося населения устраивал спектакли. Спектакли «Челюскинцев», спектакли «Папанинцев» - очаровательный спектакли, где, там скажем, Папанин на льдине проводит партийное собрание, а один из них – не член партии – один из четырех. Поэтому трое сидят в палатке, а не коммунисты ходят вокруг палатки по морозу, потому что им нельзя присутствовать на партийном собрании. Та же история с «Челюскинцами» - героическая дурь, на самом-то деле. Там дочка какая-то на льдине родилась, Мамлакат на Хундова какой-то ребенок вот такой вот собрал хлопка полвагона – героизация уголовного мира, вот что это такое.

И папа попал в один из спектаклей этого рода. А это был спектакль такой – «Погиб – потерялся. Летчик Леваневский». То он к немцам перебежал, то он к американцам улетел, то еще что-то. А он действительно сбирался совершить перелет один в Америку, через северный полюс, вслед за Бирюковым, Беляковым – и пропал. И была организована экспедиция по поискам летчика Леваневского. Эта экспедиция отправилась на ЗФИ – Земля Франца Иосифа – где они отправились туда в августе 1937 года искать летчика Леваневского. А в сентябре там, между прочим, полярная ночь. Чего они там искали и где они это искали - я думаю, что ночью и в помойке бутылку не найдешь, а уж найти летчика Леваневского в Арктике на острове Рудольфа в полярную ночь – это, простите меня, херня небывалая.

А на обратном пути, уже в мае 1938 года, когда (НЕРАЗБОРЧИВО) и ,конечно, не найдя никакого Леваневского, они ехали обратно, то в городе Архангельске, приземлившись, они «поддали» на радостях, и, сев, в самолет, Машковский и Бабушкин стали спорить, кому сесть за штурвалом последнего торжественного прилета в столицу. Пока они, значит, «базарили» - задели шасси за дамбу, которая закрывала Северную Двину от разлива – аэродром, пробили бензиновый бак, самолет загорелся, и они посадили самолет на воду, Бабушкин посадил самолет на воду. Ударом об воду убит был Бабушкин, о рулевое управление – ремней-то никаких не было. И отец стал выгонять всех кидаться в воду и плыть к берегу. 18 мая, только лед сошел – все потом с воспалением легких, кто выплыл. В заднем отсеке заклинило бортмеханика, его пытался высадить оттуда доктор экспедиции. Бортмеханик – Гурский, а доктор экспедиции – Россельс.

А отец ждал их, что называется, в дверях самолеты, чтобы они выскочили. И в какой-то момент самолет рухнул просто на дно, ушел. Вот таким образом четверо погибших: Бабушкин, отец, Гурский и Россельс. Все четверо лежа т на Новодевивьем кладбище. Похороны были торжественные: ГУМ, Красная Площадь, конный эскорт до Новодевичьего кладбища, всем на грудь значки – все, как полагается.

Много лет назад я узнал о том, что отца и Россельса просто ждали, чтобы их арестовать. Отец из Польши, перед этим ездил на заводы Форда в Америку, так что прямая дорога или в лагерь или в шарашку. А погиб: есть живой – есть проблемы, нет живого – нет проблемы – известная сталинская фраза, что там говорить. Это отец. Ну там дальше я Вам расскажу история с Марком Лубоцким и Россельсом, это относится к тому же самому. Когда я в прошлый раз рассказывал Вам, что в 1976 году мой ближайший дружочек, Марк Боцкий – скрипач, лауреат премии Чайковского первого конкурса. ВанКлиберн – рояль, а он – скрипка.

В 1976 году он сказал мне, что «Борька, я не могу больше давать концерты в обеденный перерыв» - он на металлургическом заводе – «это тяжелое дело, и я решил иммигрировать». Ну решил иммигрировать, и решил иммигрировать. «Но такая проблема: я хочу по кладбищам поездить, попрощаться, спокойней как-то. Все же уезжаю навсегда». Сейчас никому почти не объяснишь, а тогда же так было. «Но, - говорит, - мне на Новодевичье кладбище надо съездить, но у меня нет туда пропуска, я не знаю как». Я говорю: «Так у меня есть пропуск!». И мы с ним отправились на Новодевичье кладбище. Идем по аллейке, тогда уже был новый вход это самый, теперешний, проходим на старую территорию, идем до старых ворот, Монастырских, поворачиваем налево, мимо Максима Горького, подходим к стеночке, и он начинает вытирать пыль с камушка, травку дергать. Ну вести себя так, как ведут себя люди на кладбище.

Я говорю: «Марик, а это кто?». «Боб, а это, - говорит, - мой дядя. Дурак, старый, ты посмотри налево-то». Налево – Жутовский, а его дядя – Россельс. Тот самый доктор, который рвал дверцу заднего отсека, чтобы спасти бортмеханика Гурского. И его тоже ждала конвойная команда, как оно потом выяснил тоже. А страх был так велик, что мы никогда об этом не говорили. Мы дружили со школьных лет, а до 1976 года мы об этом никогда не заговаривали даже. Вот такая история про папу, хотя собирались рассказывать про маму.

М. ПЕШКОВА: При нашей последней встрече, я как строгая учительница, попросила Бориса Жутовского рассказать о документах, помещенных в том квадрате, который выполнен памяти отца. И вообще о концепции всей этой работы.

Б.ЖУТОВСКИЙ: Я хотел бы рассказать о своем отце – это из раздела «Память». В книжке он в первом томе. Я уже много Вам рассказал, но нам надо кое-что дополнить. А дополнить нам надо следующее – я хотел бы рассказать про сам квадратик. Тот, который в картине, потому что он наполнен документами, документами, в общем, достаточно удивительными. Открыто – открыточка. Это когда отец поехал в Америку в 1935 году воровать секреты на заводы Форда, в те времена ведь не летали самолетами, а сообщение было пароходное. Поэтому он приехал в город Гамбург на поезде, там сел на пароход и отплыл на пароходе в Америку.

Из города Гамбурга он прислал маме открыточку, почтовую открыточку с рассказами о том, где он был, чего он купил, чего он купил, ля-ля-ля, в том числе он: «Нинка, я тебе купил юбочку, в Борьке приглядел велосипедик, на обратном пути его куплю». А дата на это открытке – 12 мая 1935 года – разгул фашизма самый что ни на есть невероятный: жгут книги, стреляют людей, громят синагоги, то есть гитлеризм гуляет по стране, а он – юбочку и велосипедик. Часто, когда я вспоминаю это сюжет, я всегда думаю, что, не смотря на все революции и все катаклизмы, которые сваливаются на человека, всегда рядом происходят какие-то совершенно спокойные бытовые милые человеческие вещи.

Я помню, в 1991 году, когда был наш это путч, и вся Москва была перегорожена. А я был в «Московских новостях». И мне позвонил мой приятель из Польши Раковский – в том время главный редактор большой, крупный государственный деятель и мой давнишний дружочек. И позвонил, и сказал, что он хочет со мной поговорить. Я сказал, что «позвони мне вечером домой». И мне надо было из «Московских новостей» пробраться на Кутузовку – это было невозможно! Все было перекрыто к чертовой матери, я попытался поехать через Фили – невозможно! Все было перегорожено танками.

И я рванул на московскую окружную, а потом по ней я выехал на Минское шоссе и с той стороны добрался до Кутузовки. Это было трогательное зрелище, потому что, когда я пробирался с Пушкинской площади, стояли танки, а я оставил машину у обочины, подхожу к одному танку, говорю: «Парень, ты бы подвинул свою громыхалку, я бы проехал туда». Он мне: «Старик, ну нельзя. У тебя покурить есть?». Я говорю: «Есть». «Ну хорошо, но все равно я вряд ли. А выпить?». Я говорю: «И выпить есть». Я ему налил полстакана коньяка: «А скажи мне, пожалуйста, нахрена вы сюда приехали?». Он говорит: «Да черт его знает! Нам сказали, что в Москве люди отказываются идти в военкоматы на призыв. И мы, значит, вроде бы их попугать, вот нам так сказали».

А дальше уже, когда я начал пробираться к окружной дороге, идут танки, два танка сломанные, их другие танки тащат, какая-то такая совершенно невероятная бытовая военная обстановка. А у обочины под зонтиком сидит тетка толстая, а перед ней гора арбузов – она арбузами торгует. Какая дурь такая возникает в голове. И вот , значит, этот документ, к чему я вспомнил этот эпизод, потому что погромы пожары, глумления, а он юбочку приглядел и велосипедик. Затем два пропуска есть: один пропуск на центральный аэродром встречи экспедиции «Северный полюс» - это значит Папанина вывезли оттуда со своими этими тремя орлами, один – не член партии, а трое – членов партии, а подпись «Комиссар гос.безопасности третьего ранга Дагин, следующий пропуск его в ЦК ВКПБ – тоже по случаю этого приема.

М. ПЕШКОВА: Такие картонки?

Б.ЖУТОВСКИЙ: Картоночки, пропуска такие. Такие же картоночки, какие я получал в 1962 году, когда шел на ристалище с Хрущевым, тоже такого же формата все. И здесь такой комендант Кремля Камдифт Калун, я потом полюбопытствовал – и тот, и другой расстреляны. Затем здесь телеграмма, оригинал телеграммы, которую папа прислал маме из Архангельска, то есть когда они возвращались с Северного полюса. «Привет Архангельска! Предполагаю в Москве 18-19, желательно видеть Борисенка аэродроме, показать самолет. Свяжись с Севморпуть. Ёня.». Значит, эта телеграмма отправлена маме в Москву 17 мая из Архангельска, а 18 мая они погибли, поэтому для меня это очень важный квадратик, потому что практически почти единственное, что осталось от отца из документов его жизни.

М. ПЕШКОВА: Художник Борис Жутовский о самых близких – бабушке, дедушке – продолжение семейных историй.

Б.ЖУТОВСКИЙ: Бабушка с дедушкой поселились на Площади Борьбы, а семья бабушки была большая – у нее много братьев. У дедушки тоже было вначале, в семье у него было, в прадеды, тоже 14 детей, но выжили только трое, а у бабушки выжили все. Но дед был из очень бедной семьи, прадед, по легенде, из деревни Коршуново под Ржевом, куда до сих пор не могу выбрать до сих пор, по лени, конечно. Он занимал лапти, чтобы пойти в церковь на свадьбу, то есть совсем нищий.

Потом они перебрались в Кронштадт, где прадед чистил буквы на кораблях, а прабабка было водовозом. В Кронштадте не было воды, и воду возили из Питера. У бабушки было 14 человек детей, которые все трудили на вот этой Брестской железной дороге: машинисты, кассиры, стрелочники. Тетя Поля, сестра бабушки, была стрелочницей в Баковке и прожила в избушке, в этой вот, стрелочники, у шлагбаума. Сколько я себя помню, столько она там жила. У нее было 5 кошек, самовар и 4 блюдца и 4 чашки. Блюдца она была только с этой стороны, а с этой она не мыла, потому что говорила: «Я же с этой стороны не пью».

Тетя Оня, следующая сестра, была легендарной женщиной, это отдельный рассказ про тетю Оню и про моего дядю. Потом была бабушка, и потом был поскребыш, нет, бабушка была, вру. Тетя Поля, бабушка, тетя Оня, поскребыш дядя Миша, который дослужился, сначала он жил в доме прадеда в Усово и носил Сталину козье молоко и яйца, и творог. Он жил тогда в той даче, в которой потом жил Микоян. Потом построили Ушинскую ветку, и он переехал в Кубинку, где и дослужился до начальника станции Кубинка. У него однажды чуть не расстреляли, потому что ехал Молотов на конференцию в Варшаву, а надо было запломбировать стрелки, он поручил это заместителю, заместитель поручил заместителю, тот поручил заместителю, тот поручил стрелочнику, а стрелочник напился.

И когда приехала дрезина с ГБ-шниками, под белые ручки забрали начальника станции, то есть моего двоюродного дядюшку Мишу. Но поскольку он незадолго перед этим за безукоризненную службу получил орден Ленина, то его, значит, не расстреляли. Папа погиб в мае 1938 года, а в октябре 1938 года умер дедушка. То есть мама в 28 лет за год потеряла и мужа, и отца. Бабушка осталась жить одна. И так и жила, больше не выходила замуж, даже у нее романов никаких не было. Но во всяком случае я не помню об этом. Скоро началась война, служила она вот в этой конторе бухгалтером, где на лошадях они развозили продукты, она привозила оттуда овес и бидоны суфле. Жизнь была роскошная, потому что она добиралась оттуда до Рижского вокзала, садилась на второй троллейбус и два часа ехала до нас. Троллейбус ходи два часа в одну сторону, два часа в другую. Для меня, для школьника, это была прелесть, потому что когда я прогуливал школу, я садился на второй троллейбус, ехал два часа туда, два часа обратно – из школы я приходил домой кум короля.

Бабушка была чем-то очень одаренным человеком: во-первых, одинокая старушка, она по профсоюзным путевкам часто ездила в разные дома отдыха, в санатории, ещё куда-то, как правило, эти санатории или дома отдыха помещались в каких-то старых усадьбах. Она привозила вот такую фотографию, на которой 150 человек отдыхающих, и вот там бабушка сидит, а на обороте мелких бабушкиным почерком написана вся история этого дома. У бабушки была ещё одна способность, до сих пор мне непонятная: у меня в доме до сих пор живет лубяная коробка такая, в которой по легенде семимесячную недоношенную держали мою маму, обкладывая бутылками с теплой водой.

После этого эта коробка была коробкой раритетов семьи, там лежат какие-то свадебные свечи с флердоранжем, белые лайковые перчатки, роскошный бумажник моего деда – а дед был франт, посмотрите на его фотографии с бабочками, в цилиндрах, в канотье – волосики чьи-то стриженные, карточки военные, крестильные рубашечки с кружевами – это все цело. Кружева, которые бабушка очень любила – плела на коклюшках. В этой лубяной коробке я нашел портсигар моего прапрадеда – прапрадеда Ивана Константиновича Садского – портсигар из карельского березы с выжженными его инициалами. Когда я открыл этот портсигарчик, то там лежали листки календарей – самые старые, по-моему, 1895 году или 1902, или 1904, я не помню – и так по всему времени.

На каждом листочке – очаровательные – потому что это ещё сытинские календари, потому что там песни русских солдат, потому что (НЕРАЗБОРЧИВО) его императорского величества, там восход солнца, заход солнца, долгота дня, там каждый листочек календаря – это одно очарование. Суп с фрикадельками и анчоусами, песни русских солдат, ещё какие-то самые невероятные вещи там, потом «Первый Интернационал», день рождения Маркса, потом «Долой троцкистов с Советской земли!». В каждом из этих листочков, на обороте, бабушкиным почерком написано: «Сегодня в 12 часов дня по московскому времени скончались наш дорогой папаша, Господи, прими его душу». Следующий листочек – мамаша, потом какая-то сестра Света, про которую я никогда не слышал, потом брат Максим, потом ещё – только смерти, только смерти.

Ни Дней рождения, ни крестин, ни именитоства, ни какие-то ещё семейные события – только! Очаровательные совершенно листочки – вся история нашей страны с начала века, верстовые столбы смерти близких моей бабушки.

М. ПЕШКОВА: И так до какого года календари?

Б.ЖУТОВСКИЙ: Так календарь до 1954 года, когда на листочке строительства новых домов демократической Польши – очередная календарная дурь – маминым почерков написано: «Сегодня в 14 часов умерла моя дорогая мамочка. Господи, прими её душу». На этом это кончается.

Любовь к календарям существовала в семье все время и существует. И у мамы моей календарики висели, правда, ещё, вернусь в бабушке, есть несколько записочек на бумажке военных лет. «Сегодня умерла милая моя сестра Оня. Календаря нет, Господи, прими её душу». Листочки бумажки – это все воспроизведено в книжке. Значит, возвращаюсь к маминой записке. Мама не писала этого ничего. Прошло много, много, много лет – бабушка умерла в 1954 году, мама умерла у меня в 1993. Мама умерла достаточно трагично, трудно, я там взламывал дверь – ну неважно – сейчас для этого рассказа это не так важно, важно, что у мамы висит календарь на стене. Календарь за предыдущий год 1992, мама уже была старенькая, ей видно, было уже не до этого, а я , по легкомысленности сыновьей, не обращал на это внимания.

Календарь висит, число – 8 августа – день смерти мамы. Но, правда, за прошлый год. Год провисел, и в этот день умерла мама.

М. ПЕШКОВА: То есть у нее с этой датой что-то было связано. Или она просто жила по календарю прошлого года?

Б.ЖУТОВСКИЙ: Она уже про него не помнила. Раньше она всегда отрывала, а последний год ей, видно, было не до этого. И умерла она у Кренделя.

М. ПЕШКОВА: В больнице?

Б.ЖУТОВСКИЙ: Конечно. Когда с мамой случилось что-то, утром звоню ей – никто не подходит к телефону. Ладно, думаю, я схожу в бассейн, мамка, наверное, спит. И приехал в мастерскую, звоню – мамы нету. Думаю, нет, дело дрянь. Я спокойно собираю сумку, топор, стамески, молоток, такую железную штуку для баллонов автомобильных, сажусь в машину и еду. Прихожу к её двери, звоню, она говорит: «Кто там?». Я говорю: «Мамка, это я, ты где?». Она говорит: «Я в койке, сейчас открою». Проходит минут 15 или 20, звоню – не отвечает.

Я выламываю дверь – она лежит на полу. Я её беру – маленькая была, легкая – кладу на кушетку, она потихоньку приходит в себя. Я говорю: «Что случилось, что такое?». «Не знаю», - говорит. Я звоню Кренделю: «Крендель, с Нинкой плохо». «Перевозку прислать или сам пришлешь?». Я говорю: «Сам привезу». Звоню своему бывшему зятю, по тем временам, говорю: «Приезжай». И приятелю своему звоню Арлену Милексетову, говорю: «Арик, приезжай, помочь надо». Мы сажаем мамку на стул, спускаем с Арленом её вниз, сажаем её в машину, а зятя оставляю дверь чинить. Отвез я её к Кренделю в больницу, она пролежала там 11 дней, по-моему, и умерла там.

М. ПЕШКОВА: Сколько было лет маме?

Б.ЖУТОВСКИЙ: 83 года. 84-год.

М. ПЕШКОВА: Не старая.

Б.ЖУТОВСКИЙ: Ну и не молодая, конечно. Вот так.

М. ПЕШКОВА: Художник Борис Жутовский рассказывал о близких. Продолжение истории в следующую среду. Марина Лиликова – звукорежиссер, я – Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее. Ночное рандеву». Но встречи через неделю!