Мемуары художника Бориса Жутовского. Часть 2 - Ночное рандеву - 2011-08-31

М. ПЕШКОВА: В мастерской Бориса Жутовского висит панно, над которым художник работал три десятилетия. В него вместилась вся жизнь: память о близких, друзья, природа, творчество и гений. Но нынче говорим с Борисом Жутовским о тех, кто жил с их семьей рядом, и о приятелях.

Б. ЖУТОВСКИЙ: Квартира, в которой я жил до сегодняшнего дня, которая была когда-то получена моим отцом в 1935 году, находится в Кутузовском проезде. Окна мои выходят на Кутузовскую избу – изба Военного совета в Филях 1812 года. На будущий год будет юбилей, от чего все вокруг красят, запихивают новые тротуары, отреставрировали храмик, теперь там Кутузов на лошади, Панорама Бородинской битвы, все это на наших бывших огородах и бараках с заключенными, там под окнами это было. Были заключенные, потом пленные немцы, потом опять заключенные, потом все привели в божеский вид.

В этой квартире я живу с 1935 года. После войны, по-моему, даже нет, в войну в соседнюю квартиру – моя 24-я, а квартира 23-я – поселилась семья по фамилии Мишне. Как вскоре выяснилось, это были осколки семьи одного из 26 бакинских комиссаров. Как я над ними иногда трунил, «он – 26-й», потому что в Большой советской энциклопедии, где они помещены, все 26, он действительно 26-й, самый последний.

Это еврейская семья бакинского ювелира, который имел, как в русской сказке, трех сыновей и трех дочерей. Старший сын, как вы понимаете, из моего только что произнесенного рассказа, погиб на окраине Каракумов, расстрелянный англичанами, как один из 26 бакинских комиссаров. Средний сын Доля в революционную канитель выбрался в Батуми. Там, что называется, подружился с англичанами, которые оккупировали в то время Батуми, и уехал в Англию, а потом в Америку. Младший сын Боря, Борис, был яростным комсомольцем, потом директором завода. Сначала комсомольцем, потом партайгеноссе. Я так полагаю, от страха за уехавшего брата он был правее самых правых. Из трех дочерей старшая, вялая, добрая, с поволокой Соня вышла замуж за знаменитого по советским временам скульптора Ингала. Был такой скульптор Ингал. И Боголюбов. Это были два советских скульптора, которые ваяли Орджоникидзе с растегнутой ширинкой, Кирова с ручкой, Ленина с ручками, ну такие вот. Милый, интеллигентный, трусливый. Жили в Петербурге. Средняя дочь Вера и младшая дочь Ида переехали вместе с матерью Кларой Моисеевной в 23-ю квартиру.

Клара Моисеевна была классическая еврейская старуха. Рыжая, седая, горбатая с невероятным русским языком. Она говорила, приходила к нам и говорила: «Бохка, на васка куриный крыл». Это «на Ваське куриное крыло».

Война. Живет старуха и живет средняя дочь Вера. Младшая дочь Ида на фронте. Ида одинокая. Медицинский какой-то работничек, одинокая, на фронте. Муж Веры тоже на фронте, Наум. «Нюме, чтоб тебя черт побрал!» – говорила Клара Моисеевна.

Кончилась война. Вернулась с фронта Ида. Вернулся с фронта Наум, муж средней дочери. Младшая дочь в одной комнате живет. Старуха Клара Моисеевна с младшей дочерью. Двухкомнатная квартира. В другой комнате живет Вера с мужем, вернувшимся с войны, и маленьким сыном Игорем. «Игер, и тебе чтобы черт побрал!» – говорила бабушка.

А перед войной в 1940 году, соскучившись по родине, из Америки вернулся сын Доля. Он вернулся и стал работать переводчиком в американском посольстве. Тоже женился на какой-то незаметной для меня женщине. Кончилась война. 1947 год. Я возвращаюсь из какого-то раннего своего путешествия. Мама, отчим, я, кот Васька, которого отняли котенком у этого мальчика Игоря, потому что он его вешал на веревке на дверной ручке и ждал, когда он затихнет, а потом выпускал. Игорь, который обожал кошек, не мог этого пережить. Отняли этого котенка и Васька жил у нас до самой своей смерти, прожив 18 лет.

1947 год. Моя мама пошла к соседям занять картошки. А в квартире обыск у сунувшегося по углам семейства. И гэбэшники роют, чистят, собирают. Мою маму, которая пришла занять картошки, посадили на табуретку в коридоре под вешалкой и сказали: «Сидите». Ну, мама обладала определенной энергией, она просидела минут сорок, а потом сказала: «Ну вот что, ребята, у меня там два мужика голодные. Они сейчас за мной придут. Так что вы давайте отпустите меня, потому что мне надо их кормить». Они дали ей подписать какие-то бумажки о неразглашении, ля-ле-ле, ля-ле-ле, и отпустили действительно.

Вслед за обыском была арестована Вера, средняя дочь. Перед этим, как потом оказалось, буквально за несколько дней перед этим был арестован Доля, вернувшийся из Америки переводчик в американском посольстве. Они, стесняясь, говорили, что им дали по пятнадцать лет. Хотя потом выяснилось, что им дали по двадцать пять. Как американским шпионам, естественно. Вера, почему Вера? А потому что Вера стала ходить на курсы английского языка.

Старуха Крил, а мы ее так и называли – Старуха Крил, Клара Моисеевна, она была отважной старухой совершенно. Она дошла до Лаврентия Берия. Она открывала удостоверение, мать одного из 26 бакинских комиссаров, она открывала ногой все двери, горбатая, рыжая, она дошла до Лаврентия Берия. Он ей как всегда пообещал разобраться. На этом дело и кончилось. Доля сидит, Вера сидит. Наум, муж, гуляет. Младшая дочь Ида занята маленьким Игорем и пытается ему каким-то образом прививать привычки и характер поведения в жизни.

Клара Моисеевна бьется мордой об кафель в надежде что-то узнать и облегчить судьбу двух своих детей. Осторожный Ингал время от времени приезжает из Петербурга. Я ему показываю свои рисуночки, а он меня хвалит. Потому что так привык, что надо все время хвалить. Хвалить там было нечего. Он все время выходил курить папиросы на лестничную площадку, а я ему тут рисуночки. И всегда замолкал, когда кто-нибудь шел на верхний этаж. Лифт не ходил, поэтому все пешком ходили.

Сын Боря, живущий в Баку, комсомолец яростный, женат был на тоже роскошной, вялой, привлекательной еврейской даме, которая была каким-то администратором в документальном кино. Поэтому все экспедиции, киноэкспедиции, которые ехали в Баку или в те районы, проходили через их дом и спали с его женой. Ему это было очень тяжело. Поэтому он время от времени приезжал жаловаться маме. А Клара Моисеевна приходила к нам советоваться. Потому что Игорь и мама работали дома, у нас даже стоял стул в их комнате, куда все, кто приходил, садились на этот стул. Они продолжали работать, а эти со стула все разговаривали.

Идет время. Тот директорствует в Баку на заводе. Эти сидят в лагере. Ида занимается какими-то мелкими медицинскими делами, фронтовичка с орденами, воспитывает мальчика. Тихо-тихо идет жизнь. Старуха не дождалась детей и умерла. Старуха умерла и настает время Хрущева.

Хрущев отпускает, естественно, из лагеря и Веру, и Долю. Вера возвращается в дом, где у нее муж, сын и сестра в соседней комнате. И они пытаются изо всех сил выжить эту сестру, чтобы занять всю квартиру.

М. ПЕШКОВА: Орденоносицу?

Б. ЖУТОВСКИЙ: Конечно. Значит гадости происходят. Они уходят в гости и велят своему подросшему оболтусу позвать приятелей, чтобы они поглумились над теткой. Они ей в комнату под дверь льют какие-то соусы, какие-то овощи.

Вернувшись из очередного путешествия, я принимаю душ в ванной. Выхожу из душа – дверь открыта входная и слышу высокий голос моей мамы Нины Ивановны. Чтобы Нина Ивановна высоко орала, это редко. Я от любопытства выхожу на лестничную площадку и слышу в соседней квартире мамин голос, который кричит: «Свинтус! У меня сын старше тебя!». Что-то в этом роде. Я открываю дверь. На меня выходит подвыпивший какой-то молодой пацан и чего-то огрызается, явно на мою маму. Я тут же бью его в ухо так насмерть и скидываю его в пролет лестницы. Входит следующий – я его беру и значит... В это время отчим все это услышал, Игоряша, вышел на лестницу, взял меня за плечо, откинул в сторону, взял этого мальчика и сказал: «Тебя же здесь убьют, глупый!» и выкинул его в этот же пролет лестницы.

Ну тут азарт пропал, поэтому хозяину Игорю, который вышел третьим, уже ничего не досталось. Значит, все дело кончилось тем, что сестры рассорились насмерть и Вера с семьей, заняв у сестры под каким-то видом деньги, построили кооператив и уехали.

Доля, вернувшись из лагеря, стал работать в издательстве «Иностранная литература». Вполне мило, трогательно. Конечно, уставший от этой жизни. Человек очень осторожный. Я с ним виделся несколько раз с корыстью. Потому что выходили в ЮНЕСКО такие гигантские альбомы, в том числе альбомы русских икон, и можно было достать только через издательство «Иностранная литература».

Боря не приезжал. Ида Абрамовна вдруг заболевает раком, младшая дочь, и очень быстро умирает. Наше соседство кончается.

Я уже женат. 1980 год. Раздается телефонный звонок. «Боречка, здравствуйте. Это говорит Борис Абрамович Мишне». Я говорю: «Здравствуйте, Борис Абрамович. Какими судьбами Вы нашли мой, в мастерскую, телефон? Как, что?». «Мне очень надо с Вами повидаться». «Пожалуйста, приходите». Приходит Борис Абрамович. А у него еще в те времена родилась дочка, которую отпаивали желудочным соком, чтобы она лучше ела, больше, и учили на рояле. Такая еврейская девочка в пережабенках таких вся. Приходит, такой же худой. Я говорю: «Ну, Борис Абрамович, ну как Вы там поживаете?». «А жена, все в порядке, все нормально». «А как Вита?». Дочка, музыкантша. «Ой, очень хорошо, она вышла замуж за шофера такси и очень хорошо живет». «Так, Борис Абрамович, а что Вас ко мне привело?». «Боречка, Вы понимаете, какая произошла история? Вы же этого ничего не помните, и, наверное, уже не знаете. Я Вам должен это все рассказать». «Ну, расскажите». «Значит, Вы знаете, что в 1952 году меня таки арестовали? Я дважды попытался вскрыть себе в камере вену и следователь меня вызвал и сказал: «Зачем ты это делаешь, этому все равно скоро конец». И меня послали в лагерь. В лагере я на общих не работал. Я писал заметки о труде людей в лагере. Я очень хорошо писал и когда меня освободили, все на лагпункте говорили: «Покажите нам этого Мишне, который писал эти заметки». Я же немножко литературно был одарен».

Я все это выслушал. Я говорю: «Ну хорошо, Борис Абрамович, а что же Вас ко мне то привело?». «Вот Вы понимаете, в чем дело, Боречка? Что осенью 1980 года у нас Олимпиада. Я написал поэму, которая называется «Олимпиада-Звериада» и очень хочу ее опубликовать. И хочу попросить Вас мне помочь это сделать».

Я позвонил своему приятелю при нем Витьке Стацинскому, который был главный художник журнала «Веселые картинки» в это время. Я говорю: «Витя, прими, пожалуйста, от меня человека». Витя сказал: «Ну конечно». Ну он ушел. Потом я позвонил Витьке и говорю: «Ни в коем случае даже не думай, что я всерьез это попросил. Просто я прошу тебя меня выручить, вот такая история». Он: «Ну тогда все понятно».

М. ПЕШКОВА: Художник Борис Жутовский в сериале «Как один день. О соседях и приятелях» на «Эхо Москвы» в программе «Непрошедшее. Ночное рандеву».

Б. ЖУТОВСКИЙ: Прошло еще много лет. В 1990 году у меня выставка. А накануне выставки я сделал свою книжку портретов. И всю эту историю я написал в книжке. История эта кончалась очень просто. Потому что мою маму после того случая гэбэшники не оставляли. Они все время ее куда-то вызывали, куда-то ей чего-то предлагали, что-то ей говорили. Главное и первое, на чем ее пытались «раздеть», как она мне потом говорила, - то, чтобы она подтвердила, что Вера Абрамовна была шпионкой, что она работала на американскую разведку. Моя искренняя мама говорила: «Вы с ума сошли. У нее только что с войны вернулся муж живой. И сын, и мать. Какая шпионка, вы что? Какое шпионство нужно бабе, если у нее вернулся здоровый мужик с войны и сын жив-здоров?». На что следователь ей говорил: «Да, отважная Вы женщина, Нина Ивановна». Потом, когда пришли перемены – а я ее, маму, возя на дачу, каждый раз эту историю переспрашивал. Потому что какие-то детальки может возникнут, еще что-то по памяти... И каждый раз, когда я ей задавал вопрос: «Мам, а как звали следователя то, который тебя...»? «Я вот тебе не скажу, потому что ты кому-нибудь протрепешься и у нас будут неприятности». Да, говорит, я его однажды в троллейбусе встретила. Я его встретила в троллейбусе и говорю: «Здравствуйте», а он на меня так посмотрел и тут же выскочил. И в один из последних разов она мне все-таки сказала его имя и фамилию.

В 1990 году у меня выставка. Первая персональная выставка в моей жизни. 58 лет.

М. ПЕШКОВА: Так долго мариновали из-за встречи с Хрущевым? Поздновато для первой персоналки.

Б. ЖУТОВСКИЙ: Я думаю, что да. Я думаю, что в принципе да, конечно. Думаю, да. Ну а потом для этого же надо было лакейничать, понимаете, сидеть где-то в каких-то бюро, чего-то там выслуживаться...

М. ПЕШКОВА: Участвовать.

Б. ЖУТОВСКИЙ: За нужных людей голосовать, понимаете. Есть у меня один такой приятель, не буду называть его фамилию, который очень умеет это делать, у которого среди близких друзей кличка такая «Лицо». Вот он «Лицо». Ну и в 1990 году выставка. Я зову мамку, а мамка говорит: «Борька, найди Веру Абрамовну. Пригласи Веру Абрамовну». Я нашел. Нашел Веру Абрамовну. Ну, у меня есть какие-то другие ходы к ее сыну, который учился в стоматологическом институте с моими поздними друзьями и в разговорах когда-то эта фамилия мелькала. Я ее нашел. Она пришла на выставку. У меня есть фотография, где сидит мама и Вера Абрамовна на этой выставке. Ну это был последний раз, когда я видел кого-то из этой семьи. Семья одного из 26 бакинских комиссаров. Легендарная семья истории Советского Союза.

Хорошо, еще байку вам, пожалуйста. Советская, настоящая, идеальная.

Он – тифлисский мальчик. Армянин, живущий в Тифлисе. Молодой, веселый, нахальный, мощный. В компании таких же огольцов, как он, они грабят сберкассы и раздают деньги бедным. Когда его мать, ну скажем так, глава старшая армянской диаспоры Тифлиса узнает об этом, она отправляется к министру внутренних дел Грузии Лор-Кипанидзе и говорит ему: «Ты что делаешь? Мальчики – воры». А его сын в этой же компании. Он говорит: «Не может быть». «Что, не может быт, это я тебе говорю». Он позвал мальчиков: «Это правда?». Да. Он говорит: «Хорошо, завязывайте. Завязывайте и отправляйтесь в Москву учиться в МГИМО». В Москве суровая жизнь. Разгружали вагоны и прочее, прочее, прочее. Потому что никаких воспомоществований оттуда не шло. Кончил МГИМО и отправился работать в ЦК партии Эстонии. Через несколько лет после работы в Эстонии перебрался в Москву и стал работать в ЦК партии в Москве, в агитпропе. Лор-Кипанидзе тоже в полном порядке. 1962 год.

М. ПЕШКОВА: Хрущев на дворе.

Б. ЖУТОВСКИЙ: Хрущев в моей биографии.

Он звонит мне каждый вечер и говорит: «Неверно себя ведешь. Не надо выступать нигде, говорить ничего не надо». Дает советы. Явно телефон прослушивается. Сто процентов. Прошла кампания, все утихает, утихает, утихает, все спокойно. Мы время от времени видимся. В один прекрасный момент он мне говорит: «Поедем в Тбилиси? Я тебе покажу такой Тбилиси, который ты никогда не видел».

Мы приезжаем в Тифлис, поселяемся в гостинице и начинается смерть. Потому что с семи утра к нам идут ходоки с просьбами. Он же из ЦК. Это тифлисские ходоки. Поэтому приходит он, за ним вносят, и – караул. На второй или на третий день – он спокойно к этому, в него входят черти сколько. Была легенда, что он выпивал тридцать две кружки пива в Тифлисе. Назавтра встаем рано и уходим.

Встаем рано и приходим на тифлисский базар. Мы приходим в хашню. Нам дают хаш и две рюмки ледяной водки. Мы это выпиваем, заедаем хашем, голова светлеет. Мы выходим на площадь, еще рано, ездят арбы с травой и эдак, крик стоит, красота. Он наслаждается этой жизнью. Вдруг из подворотни: «Гамарджоба, сарасе...». «Я тебя прошу, говори по-русски, мой приятель не говорит». «Слушай, Лева, Как ты поживаешь?». «Я ладно, ты как поживаешь?». «Ну, Лева, хорошо, я отсидел, сейчас в парикмахерской работаю». «А где Ухо?». «Ухо сидит». «А Рыло?». «Рыло тоже пока сидит. Суро здесь в Тифлисе». «Я бы Суро хотел повидать». «Хорошо, Лева, завтра будет».

На завтра появляется вот такого роста человечек.

М. ПЕШКОВА: Из тюрьмы выпустили, что ли?

Б. ЖУТОВСКИЙ: Да. Отсидевший многократно. Я после этого спрашиваю: «Кто такой Суро?». «Суро – это легенда».

1947 год. Посол Соединенных Штатов Америки в Советском Союзе Аверелл Гарриман отправляется в Сочи в отпуск. Идет на пляж. На пляже раздевается, идет купаться. Выходит из воды – из кармана изчез брегет. Он в милицию. На следующий день из Москвы прилетает заместитель Берии Титов. «Не можем найти, мы ищем, не можем найти». Берут одного из воров, который сидит в это время в КПЗ в милиции. «Слушай, как сделать там, что найти вора?». «Это может только Суро». «А где Суро?». «А Суро в соседнем сидит отделении у вас там». Привозят Суро. «Суро, вот такая проблема». «Слушай, выпускаешь – находим». Титов говорит: «Нет. Находишь – выпускаем». «Тогда зовите Гиви». Приходит Гиви, они о чем-то шепчутся и Гиви уходит. Суро сидит в камере, в зубах ковыряет, нет никого. Сутки проходят, двое проходят. Титов бесится. Гарриман спрашивает. В Москве шухер. Суро трепят. «Нет еще Гиви, нет. Как Гиви придет, скажет». На третий или на четвертый день появляется Гиви, шепчется с Суро и он уходит. Суро говорит: «Слушай, Титов, значит завтра в шесть утра ты выводишь меня на рыночную площадь и отпускаешь. Через пять минут после этого получаешь брегет». Тот говорит: «Нет». «Тогда не получаешь».

В шесть утра Тифлис, рыночная площадь. Арбы, галда. Стоит Титов и куча ментов, а на той стороне стоит с папиросой, ковыряя в зубах Гиви. В назначенное время Гиви говорит: «Суро отпускают». Суро ныряет в рынок, там его в арбу, закидывают кукурузными початками и в горы. Проходит пять минут. Гиви тянет время, чтобы подальше арба уехала. Через короткое время кто-то за штаны дергает Титова. Оборачивается – сопливый мальчишка стоит. «Дядя, ты Титов?». «Титов». «На». И отдает ему брегет.

Мы встречаемся с этим Суро. Сидим в хашне, выпиваем, разговариваем. Я ему позволил говорить по-грузински. Извинившись, он сказал: «Я плохо говорю по-русски». Что мы там творили после этого – это конец света. Потому что нас решили повезти на родину Левы в Телави. Это был эскорт машин, их было штук двадцать. И мы останавливались на каждом перекрестке, потому что любой начальник города или района устраивал в его честь праздник.

Уезжали мы из Тифлиса – это уму непостижимо. Стоял самолет и стояло два трапа. Один трап для пассажиров, а второй трап для пилотов. По трапу для пассажиров входили ходоки с подарками и выходили по трапу из пилотов. Когда мы прилетели в Москву, у нас было 54 места. Чего там только не было. Свежая рыба цецхали, клубники, вино – какие-то ящики. Ну, нам пришлось заплатить какие-то деньги, потому что это было уже совсем неприлично. Но не важно.

Прошло какое-то небольшое количество времени. Звонит мне Лева и говорит: «Слушай, Суро в Москве. Мне надо с ним встретиться. Понимаешь, но мне же неудобно, я в ЦК работаю, что я буду с тифлисским вором встречаться. Можно я у тебя в мастерской с ним повидаюсь?». Я говорю: «Конечно, о чем ты». Я накрываю стол по возможности. Ну не такой бешеный как там, ну там коньяк, закуска, водка. Ну приходит Суро. Обнялись. «Ты извини, я буду говорить по-грузински». И они, значит, разговаривают. Долгое время разговаривают по-грузински. Потом вдруг переходят на русский язык. Значит, Суро говорит: «Слушай, Лева, я решил иммигрировать». Спрашиваю: «Куда? Ты не еврей». «Нет, еврей, я себе купил». «А куда ты поедешь?». «Знаешь, я поеду в Канаду. Нет, я поеду в Америку». «А что ты будешь там делать?». «Лева, очень просто. Я буду работать на бензоколонке. Я водой буду разбавлять бензин и продавать, буду иметь с этого». «Как ты не можешь понять, что это другая страна? Тебя быстро-быстро посадят». «Ну что делать, тогда я буду заниматься... Ты понимаешь, я уже старый, пальцы не те». А он карманник. Он щипач первого класса. Первый щипач Тифлиса. «Не, я знаю, мне рассказали. Я буду тогда по своей профессии работать на футбольных матчах». «Ой, господи. Никто на Западе уже не носит деньги в карманах. Все носят книжки, по книжкам выписывают деньги. Чековые книжки». «Не, Лева, мне сказали, что в двух местах носят деньги». «Где?». «На футбольных матчах». «Где?». «В Монреале и в Маниле».

Прошло еще много лет. Рухнула власть. Леву пригрел в ТАССе Игнатенко. Лева – консультант. И я, едучи в мастерскую, частенько заруливаю к нему в ТАСС просто повидаться. Он говорит: «Слушай, что делать?». Я: «А что?». «Суро появился». «Как появился? Он же уехал». «Ему там не понравилось, что он вернулся». Я говорю: «Ну так что?». «Ты понимаешь в чем дело, надо мне где-то с ним встретиться. В эту шашлычную я не могу зайти». Против ТАССа. Я говорю: «Почему?». «Хозяин с меня денег не берет». Пришли в мастерскую, поговорили. Чрезвычайно интересных обстоятельств не возникло. Поговорили. Пообещали повидаться, встретиться. Потом вскорости после этого Лева совсем заболел раком и умер.

М. ПЕШКОВА: Это сериал «Как один день» с художником Борисом Жутовским. Встретимся вновь в следующую среду вечером на «Эхо Москвы». Звукорежиссер Александр Смирнов. Я – Майа Пешкова. Программа «Непрошедшее. Ночное рандеву».