Личный приём - 2020-11-30
И. Воробьева
―
21 час и 8 минут в Москве. Всем здравствуйте. Это программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. В Екатеринбурге 23:08. Эта программа, как всегда, идет из двух городов, из двух студий. Здесь в студии «Эха Москвы» – я, Ирина Воробьева, ну а в Екатеринбурге – Евгений Ройзман. Женя, добрый вечер.
Е. Ройзман
―
Всем привет.
И. Воробьева
―
Нас можно смотреть в Ютубе на канале «Эхо Москвы». Еще трансляция идет в Яндекс.Эфире. Ну а вопросы вы можете задавать в чате в Ютубе либо по номеру +7 985 970 45 45.В выходные мы узнали, что в детский хоспис «Дом с маяком» нагрянула проверка по результатам доноса, который написали на Лиду Мониаву. Но в результате выявили нарушения при заполнении журналов. И теперь детский хоспис, очевидно, будут судить. И там либо штраф довольно крупный, надо сказать, либо приостановка деятельности. Как ты оцениваешь происходящее с детским хосписом. Я видела один из твоих комментариев там в Фейсбуке. Но давай немножко шире поговорим.
Е. Ройзман
―
По моим ощущениям, началось какое-то давление на «Дом с маяком». Началось это давление лично через Лиду Мониаву. То есть это видно. Что спровоцировало не понятно. Но история началась с того, как она взяла совершенно безнадежного мальчика на свое попечительство.
И. Воробьева
―
Колю, да.
Е. Ройзман
―
Да. Это огромная эмоциональная нагрузка. И не каждый человек на это способен. Она это сделала. Кто написал донос, я не знаю. Что за этим стоит, я не знаю. Но то, что взяли и пошли, и начали поднимать документы, и рыться… С одной стороны, сигнал поступил – должны реагировать. Но, с другой стороны, у них столько сигналов, на которые они не реагируют. Поэтому они выбирают, реагировать или не реагировать.
Е.Ройзман: По моим ощущениям, началось какое-то давление на «Дом с маяком»
Что касается обезболивания. Почему не бывает частных хосписов? Потому что обезболивание – это всегда прерогатива государства и только государства. И хоспис – это частно-государственное партнерство. Детский хоспис – это страшная история. Это невозможно там находиться. Это просто очень тяжело, когда ты знаешь, куча маленьких детей, которые обречены на смерть. Ты ничего не можешь сделать. Ты можешь просто дать им возможность уйти без боли.
И вот эта система хранения и учета наркотических веществ – она устаревшая, она… Совершенно зарегулирована она невынужденно. Она создавалась в 70-х годах при советской власти система хранения и учета наркотических веществ. В чем проблема? В те годы, когда не было такого потока героина и просто не было героина, наркоманы кололись, это у них называлось «стекляшка» или «аптека». Подделывали рецепты. Мало того, что подделывали, покупали по поддельным рецептам у своих в аптеках, их уже потому что многие знали.
Мало того, доходило до такого, что наркоманы, где могли – воровали, но иногда, представьте себе, умирает онкобольной, и они знают об этом, переодеваются в белые халаты, заходят и говорят: «Так, быстро нам под опись, что у вас здесь осталось». И им отдают там омнопон, промедол, морфин, ну что есть.
И поэтому этим пользовались наркоманы. Их было-то не так много. Но ввели очень жесткую систему вот эту учета. А когда с 1992-1993 года хлынул поток героина в Россию, то аптека стала никому не нужна. Никто не искал эти «стекляшки». Все. Героина был вал, поток. И про это забыли вообще. И вот эти правила хранения начали бить по обезболиваниям. Мало того, я много раз сталкивался, что анестезиологи боятся выписывать, реаниматология боятся, говорят: «Да, я сейчас обезболю, но меня потом затаскают по прокуратурам. Пусть лучше он потерпит».
Но ситуация, в которую попал я сам. Это было не так давно, 10 лет назад. Я не забуду никогда. У меня мама умирала, лежала в Госпитале ветеранов всех войн. У нас тогда еще хосписа не было. И у меня мама лежала. Очень сильные боли. Ей нужен был пластырь Дюрогезик. Просто пластырь.
И. Воробьева
―
Обезболивающий в смысле пластырь.
Е. Ройзман
―
Да, обезболивающий пластырь. А онкоцентр от госпиталя находился в 100 метрах. Мама на учете. Но ей могли этот пластырь только там выдать. А она лежала в 100 метрах в госпитале. Она не ходила уже, не поднималась. До министра здравоохранения дошли, чтобы 100 метров пластырь переместить из одного заведения в другое. Невероятно.И этот закон, во-первых, позволяет принимать репрессивные меры против любых неугодных, использовать в политических целях. Потому что Лида правильно написала: если придут проверять любой хоспис, обязательно в журнале найдут какую-нибудь нестыковку. Если не найдут, скажут, неразборчиво написано, дату перепутали, еще что-нибудь.
И этот закон стал невынужденным. Это называется «легальный оборот». Специальные отделы созданы. Они вынуждены тоже отчитываться. Им тоже палки какие-то, дела надо возбуждать. Вот они охотятся за врачами. Это куча дармоедов, которые получают деньги за это. Они мешают работе откровенно, потому что это уже не наркотик. Наркотиками забиты клубы. Есть героин, есть метадон. Торгуется совершенно иначе – не из рук врачей. Это уже совсем другая история. Закон устарел, как минимум, лет на 30. И все, кто с этим сталкиваются, это понимают. Это такой рудимент.
И что сейчас будет с детским хосписом? Ну, покошмарят, конечно, жить не дадут, там еще что-то. Но, может, кто-то разумный вмешается и скажет: «Не позорьтесь. Прекратите».
И. Воробьева
―
Ну вот смотри. Лида, на самом деле, тоже пишет: «Важно говорить не о том, кто написал жалобу. Дураки написали. Что про них говорить?». Это я цитирую Лиду. Я с ней совершенно согласна. Важно другое – что сейчас, несмотря на то что это какая-то жуткая история про детский хоспис… Жуткая она потому, что там есть вот этот пункт о том, что возможна приостановка деятельности. 750 детей только в Москве у детского хосписа на попечении. И думать о том, что эти дети останутся без помощи «Дома с маяком», совершенно невозможно. Но тем не менее мы начали об этом говорить.Ведь Лида же пишет, что важно упрощать систему учета; важно сделать так, чтобы человеку было удобно с этим работать. У нее ребенок кричит от боли, а ему нужно не подумать головой, как все сделать, чтобы ребенку перестало быть больно и не навредить ему при этом, а как ему заполнить этот журнал.
Е. Ройзман
―
Ирин, на самом деле, она абсолютно права. И проблема домашнего обезболивания – она просто невероятная проблема. Большинство людей не отдавали бы в хосписы своих родственников и дохаживали бы их сами, если бы была возможность нормального обезболивания. То есть если с этих препаратов существует какая-то наркомания, она настолько мизерная, ее в микроскоп невидно. Этой проблемы в России нет. Все, наркотики в другом доступе. Они покупаются по-другому. То есть это другие совершенно наркотики. А здесь только просто препятствия, излишнее зарегулирование и действия, направленные против людей, которые в любой ситуации могут быть использованы как политические. Вот так вижу.
И. Воробьева
―
Да. И проблема обезболивания, на самом деле, уже много лет. И все об этом говорят. И было много разных самых историй. Я надеюсь, что мы к этой теме будем возвращаться и каждый раз говорить о каких-то улучшениях, потому что уже просто сил нет никаких.
Е. Ройзман
―
Давай за этой ситуацией следить. И если что – озвучим. Вплоть до того, что обращение сделаем от «Эха».
Е.Ройзман: Проблема домашнего обезболивания – она просто невероятная
И. Воробьева
―
Да. Есть еще одна тема про лекарства. Вот сегодня благотворительные фонды, пациентские организации еще раз обратились с открытым письмом к правительству из-за нехватки онкопрепаратов. Их просто нет. Они уже в октябре обращались. И мы говорили с тобой об этом здесь в этом эфире. Но сейчас опять проблемы и опять родители вынуждены пользоваться в том числе нелегальными всякими историями.
Е. Ройзман
―
Слушай, у меня у самого сейчас ситуация. Мне надо несколько вариантов доставить сюда из Мюнхена, потому что родителям край как надо. И пытаются сейчас все с запасом, потому что прервется эта ниточка в любой момент. Это действительно проблема. Но государство обязано эти проблемы решать. На самом деле, любое регулирование кому-то выгодно. Как выяснилось, что маркировка лекарства выгодная, что за этим стоят совершенно конкретные бенефициары, которые за это будут получать деньги. Любая маркировка, любой дополнительный учет – это совершенно конкретные люди, но, как правило, из окружения президента.В свое время при Петре I, когда страна вела войны постоянные, то есть это перманентная война. Пытались получать с людей за все вообще. Налоги были на все. И была такая очень подлая профессия – их называли прибыльщики. То есть был большой штат людей, который каждый день изобретали, как еще с чего-нибудь можно получить деньги. И у меня такое ощущение, что сейчас ряд людей пользуются ситуацией и смотрят, еще с чего можно заработать. Это не касается интересов государства вообще никак.
И. Воробьева
―
Сейчас прервемся буквально на полминутки и продолжим программу «Личный прием».РЕКЛАМА
И. Воробьева
―
Продолжается программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Перед перерывом мы говорили о серьезной нехватке препаратов для онкологических больных, для онкологических пациентов. Но приходят ли на прием люди, которые жалуются, что в аптеках и обычных-то таблеток не найти? Или нет у вас такой проблемы?
Е. Ройзман
―
Слушай, Екатеринбург получше немножко. Но цены резко поднялись на все, многих лекарств нет. И я хочу сказать, что в последнее время я просто сижу, как в диспетчерской. У меня еще одна помощница со мной. Мы сидим, просто как в диспетчерской. Звонки: кому-то срочно место на кладбище похоронить, потому что очереди, не справляются, кому-то договориться с больницей, кого-то не берут, кто-то там 10 часов в очереди сидит с температурой 40 и так далее. Больницы забиты. Врачи, как на войне.Но я столкнулся сейчас с ситуацией с одной. Вот как вообще распространяется коронавирус, кроме всяких идиотских мероприятий. Представь себе ситуацию, звонит парень, говорит: «У меня мама лежит в больнице с инсультом. И у нее в палате обнаружили коронавирус. И у нее положительный тест. И они говорят: “Приезжайте утром маму забирайте”. А мы им говорим: “Послушайте, мы 6 человек живем в квартире. У нас у всех тест отрицательный. Как вы себе это представляете?”». То есть пришлось договариваться вплоть до Минздрава. Как-то решили этот вопрос.
Следующая ситуация еще более нелепая. Люди заболели. Болеют сильно. Вызывают врача на дом. Не могут дозвониться никуда в течение нескольких дней. И они больные или идут в больницу, в поликлинику, или больные идут на работу, потому что больничный-то выписывать надо, больничный надо получать, а потом закрывать. Или стараются сделать вид, что у них все нормально, идут на работу, или идут в больницу. Представляешь, какое гигантское движение по распространению заболевания?
Да, конечно, можно сослаться на то, что никто был не готов к такому развитию событий. Но как никто был не готов? Видели же весной, что происходит. То есть отчитались о победе, и вот оно полыхнуло. Конечно, на этом фоне меня лично очень сильно задела вот эта выходка президента, когда он появился под камеры без маски с людьми, на которых не было ни одной маски. И это всю добросовестную пропаганду просто обнуляет. Первое лицо страны с выстроенной вертикалью вдруг показывает, что маска-то необязательна и всем нашим необязательна маска. Это очень сильный удар.
Ну и конечно, на этом фоне еще, – реально, я сам был свидетелем, – когда ходят молодые патрули, на лавочках стариков выцепляют, которые без маски на улице. И в это же время показывают первое лицо, которое совершенно открыто, нагло перед всеми красуется без маски. Конечно, это не делает чести вообще такой поступок. Я считаю, что это выходка откровенная.
И. Воробьева
―
Подожди, президент Путин – он же мачо. Как он может в маске появиться? Как он может вообще чего-то бояться, тем более коронавируса?
Е. Ройзман
―
Слушай, ты просто должен показывать пример. Ты первое лицо страны. Ты должен показывать пример всем. Ты делаешь абсолютно обратное. И, конечно, на этом фоне совершенно идиотские мероприятия. Ну 13 тысяч загнать на концерт Басты, потом еще один концерт, концерты «Би-2». И у людей одно: «Послушайте, а вы запрещаете нам ездить в транспорте без маски, вы запрещаете нам без маски выходить на улицу, вы заставляете нас сидеть дома? И одновременно с этим вы творите вот это?! Как так? Нестыковка получается».Что я хочу сказать. Мы наблюдаем откровенную деградацию управления, просто деградацию, хаотичные, нелепые действия власти: там разрешили, там запретили, тут передавили, тут штрафы, тут опять разрешили. Это называется людей распредметили. Но каждый разумный, кто сейчас слушает, должен понимать, что здесь на государство рассчитывать смысла не имеет, и каждый должен беречься сам и беречь своих близких. Это очень важно. Потому что мы видим, что происходит. И целыми семьями умирают, как вот маленький мальчик в Питере остался один. Дикая ситуация. Но она же не одна, их много таких ситуаций. Поэтому надо беречься, беречь своих близких и относиться к этому серьезно. Ну что об этом говорить?
И. Воробьева
―
Мы продолжаем говорить об этом каждую программу, к большому сожалению.
Е. Ройзман
―
Да, конечно.
И. Воробьева
―
Потому что каждую программу приходят люди, которые говорят, что вы нам про эти маски говорите, зачем вы нам это говорите, мы не будем носить маски. Послушайте, очень просто: маска – это просто уважение к другому человеку. И все.
Е.Ройзман: Мы наблюдаем деградацию управления, нелепые действия власти: там разрешили, там запретили
Е. Ройзман
―
Хотя бы так.
И. Воробьева
―
Ничего сложного нету в том, чтобы надеть маску и в ней проехать в троллейбусе, в метро или зайти в магазин. Вообще ничего сложного. Просто уважение к людям, которые будут рядом. Им будет спокойнее. Жалко что ли? То есть не понимаю просто этого.
Е. Ройзман
―
Еще раз скажу, все врачи просят, чтоб носили маски. Все врачи передают, нет мест в больницах. Носите маски. И еще один момент. Ковид же не выбирает, как ты к этому относишься. Ковид не выбирает, согласен ты с ним или несогласен, как вот умер Александров.
И. Воробьева
―
Да, который давал интервью Форбс про это.
Е. Ройзман
―
Да, который говорил, что никакого ковида нет. Но вот он умер от ковида. Отец Дмитрий Смирнов умер от ковида, который тоже говорил, что никакого ковида нет. Такого уже все больше и больше становится. Поэтому ковид не выбирает, нравится тебе маска, не нравится, веришь ты в него, не веришь.
И. Воробьева
―
Верите ли вы в него, да…
Е. Ройзман
―
Ирин, очень серьезную вещь короткую сейчас скажу. Просто принципиально. В свое время в 1771 году в Москве было страшное моровое поветрие – чума пришла в Москву. Пришла с театра военных действий – с русско-турецкой войны. Умирало по тысяче человек в день. Городское начальство просто убежало из города. Был разумный там такой Еропкин, который пытался подавить бунт, делал все что можно. А бунт начался с того, что все ходили к Боголюбской Богоматери. Надо было к ней приложиться, и вроде он от чумы исцеляла. И архиепископ Амвросий, человек умный, он просто эту икону спрятал, потому что он увидел, что там толпа, ящики запечатал. Нашлись подстрекатели и его растерзали.И Екатерина отправила Орлова. Что сделал Орлов, приехав в Москву? Первое – жестко подавили бунт. Там никто не говорил, буду носить маску, не буду, просто подавили. Следующее. Он собрал докторов, задал 4 вопроса: действительно ли это чума, какие меры необходимо принимать, какие меры нужно принимать для остановки и что требуется для исцеления. Выслушал ответы на все вопросы и повел очень четкую, последовательную политику.
Знаешь, что они сделали? Они город разделили на локальные зоны, поставили везде карантины. Но человек, который попадал в карантин, получал довольствие: мужчина – 15 копеек, женщина – 10 копеек. Если кто-то во время карантина заболевал и попадал в больницу, по выходе из больницы женатые получали 10 рублей (это гигантские деньги, это 10 лет подушного оклада) и холостые получали 5 рублей. И вот эти меры сработали. Мало того, он построил несколько бань. Очень быстро построили бани. Убирали весь мусор в городе. То есть разумные европейские меры применял. Дак он ведь победил чуму. Это его лучшее такое достижение Орлова. Именно вот такими последовательными действиями.
А то, что мы наблюдаем сейчас, то, что делает власть… Во-первых, постоянно врут. Во-вторых, абсолютно хаотичные, непоследовательные метания. Вот сказал, что сказал.
И. Воробьева
―
У нас есть с Евгением Ройзманом большая тема, о которой мы хотим поговорить. У нас 3 минутки поскольку до перерыва, давайте мы сейчас лучше скажем про книгу и про аукцион, поскольку есть время.
Е. Ройзман
―
Друзья, смотрите, первый экземпляр книги. Эта книга называется «Личный прием». 350 страниц. Это подлинные действительно истории, которые я наблюдал. Там есть случаи – ну просто Шекспир сюжетам позавидует. Я ее писал вот как есть. Вы знаете, мы собираем деньги на укол «Золгенсма» для Миши Бахтина. Вашими общими усилиями мы собрали уже больше 60 млн. У нас таких сборов еще не было. То есть осталось меньше 100 млн собрать. И вот первую книгу, первый экземпляр в Инстаграме выставили на аукцион, просто чтоб привлечь внимание. И вот первая книга, первый экземпляр под номером 1 уйдет с этого аукциона. Деньги пойдут Мише Бахтину.Вообще, с этого тиража часть пойдет на конкретную помощь людям. Поэтому заходите в Инстаграм. Ссылка там прикреплена. Посмотрите. Там идет аукцион. Может, кто-то из вас включится. Но еще раз говорю, все эти деньги будут на укол «Золгенсма» для Миши Бахтина. Но можете просто нагуглить «Миша Бахтин» или «Фонд Ройзмана», посмотреть. Это очень важная история. Кто из вас будет помогать, кто будет с нами участвовать, лично моя просьба такая. Буду очень признателен.
И. Воробьева
―
Я положила ссылку на Инстаграм Евгения Ройзмана, на конкретный пост в чат трансляции, пост про благотворительный аукцион в поддержку Миши Бахтина. Там стартовая цена – 1000 рублей. Итоги подводятся 1 декабря в 10 часов вечера. По Екатеринбургу в 10 часов вечера?
Е. Ройзман
―
Ну конечно по Екатеринбургу.
И. Воробьева
―
Тогда, значит, в 8 по Москве. Имейте, пожалуйста, это в виду те, кто будет в этом участвовать. У нас буквально минутка до перерыва. Читал ли ты «Медиазону» и другие издания, которые снова говорят о том, что, скорее всего, данные по смертности от коронавируса занижены довольно сильно?
Е. Ройзман
―
Да. Они перечислили регионы, которые занижают, и регионы, которые не занижают. И по Минздраву они дают сейчас порядка 75 тысяч. Но общую превышенную смертность мы видим, что она сейчас порядка 200. Но это связано еще с теми, у кого не было доступа к плановой медицине, ну и просто с ухудшением общей ситуации. Но 75 тысяч – это очень большая цифра. И надо понимать, что 75 тысяч на сегодняшний день – это минимум в 5 раз больше, чем за год погибает на дорогах. То есть представьте себе, в 5 раз больше, чем за год гибнет на дорогах.
И. Воробьева
―
Мы сейчас прервемся буквально ненадолго на краткие новости и небольшую рекламу. Потом вернемся в программу «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Я напомню, что у нас идет трансляция в Ютубе на канале «Эхо Москвы». Там в чате вы можете задавать свои вопросы и писать свои реплики.НОВОСТИ / РЕКЛАМА
И. Воробьева: 21
―
35 в Москве, 23:35 в Екатеринбурге. Программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом продолжается. И мы хотели бы затронуть довольно большую тему, о которой мы, кстати, обещали в прошлый раз поговорить.
Е. Ройзман
―
Да. Значит, смотрите. Ко мне обратился парень. Зовут его Роман Радыванюк. Он сидит в Серпухове. У него срок – 12 лет. История такая. Когда ему было 25 лет… Он обычный парень. Ушел в армию. Пока ушел в армию, у него умерла мать. Вернулся. Дома один отец. Отец работал таксистом в Москве. Попал в аварию не по своей вине и остался инвалидом. И вот жил вдвоем с отцом. Работал консультантом в магазине. И познакомился с очень такой бойкой, интересной девушкой Настей. У него любовь сумасшедшая. Ей – 27, ему – 25. У нее дочка маленькая. Дочке – около 4 лет.И он пришел к ней жить. Они действительно любили друг друга, ревности всякие. И вдруг обнаружил, что с ней живет какая-то странная женщина 53 лет. Оказалось, что это мать ее бывшего сожителя. Сожитель сидит за разбой. А мать живет у нее, потому что ей некуда пойти. И вот эта мать стала потихонечку этого парня вытеснять, потому что у нее свой сын сидит. Она считала, что эта девушка Настя должна дожидаться его сына из тюрьмы, как это положено, а тут какой-то новый парень. И она начала на него говорить гадости, все время что-нибудь придумывать. А у парня доброе отношение. Он ребенка, как своего, воспринял. Пошел гулять, еще что-то, привел домой.
И вот эта вот женщина по фамилии Царева позвонила этой девушке Насте, которая в это время была в Москве, и говорит: «Слушай, а он, по-моему, твою дочку изнасиловал. Мне кажется, он ее изнасиловал». Позвала соседей, положила дочку на стол, раздвинула ноги и говорит: «Вот смотрите, покраснения». Началось. А этот парень знать ничего не знает вообще. И снова он уходит с ней гулять, потому что ничего не произошло, он знать ничего не знает. Уходит гулять с ней. Она ему звонит: «Быстро ребенка приведи домой». Он привел ребенка домой. Ушел на работу.
Эта Настя, оказывается, в это время была в Москве. У нее там еще один сожитель. Она с этим сожителем приезжает в Серпухов в полном понимании, что над ее дочерью надругались. И идут домой к Роману. А у него дома один отец. А он инвалид. Они с порога его бьют, обматывают скотчем, начинают пытать. В конце концов втыкают ему в спину два ножа и бросают. Убивают.
И. Воробьева
―
Отца убивают.
Е. Ройзман
―
Отца убивают. Роман про это не знает ничего. Его ловит милиция и начинает пытать, потому что считает, что он убил отца, чтобы завладеть вот этой своей однушкой. Пытают жестоко, судя по всему. То есть он напуганный смертельно. Потом начинают понимать, что это не он убил. Эту Настю находят и закрывают. Ее закрывают. Она сидит в тюрьме 3 недели и через 3 недели пишет на него заявление, что он надругался над ее дочерью.
Е.Ройзман: Оба полиграфа показывают, что он не прикасался к ребенку. Но срок-то 12 лет
Его ловят менты, начинают плющить. Он понимает, что сейчас будут пытать, и говорит: «Все-все, только не бейте. Отправляйте меня на полиграф». Они говорят: «Незачем». Не отправляют. Девочку приводят. Она пугается вот этой Царевой, говорит: «Ну вот я не знаю». Ну какие-то смутные показания дает. Но парня закрывают. И вдруг Настя умудряется позвонить из тюрьмы своей дочке поздравить с днем рождения. Ну телефон кто-то пронес. И она ей говорит: «Мама, я наврала на дядю Рому. Он меня не трогал. Он меня не обижал. Мне вот эта Царева, тетя Нина, сказала».
Эта перепуганная Настя понимает, что натворила. За плечами убийство плюс ложный донос, человек сидит, не понятно, сколько дадут. Она ему пишет: «Рома, милый мой, прости. Я тебя оболгала. Вот так получилось». Это ничего не влияет на приговор. Девочку приводят, она пытается изменить показания, говорит: «Он меня не трогал, он меня не обижал, плохо не делал». Проводят экспертизу. Ничего не нарушено, все нормально. Мало того, психологическая экспертиза показывает, что девочку никто не трогал. Тем не менее ему дают 12 лет.
Но перед тем, как ему дали 12 лет, его возили на обследование. Психиатры сказали, что у него нет ничего, никаких склонностей, никакой педофилии, совершенно нормальный человек. И в конце концов он проходит один полиграф на местном уровне, а второй – чуть ли не в Институте криминалистики. Оба полиграфа показывают, что он не прикасался к ребенку. Но срок-то 12 лет. Апелляция – приговор в силе. Он сидит уже 5-й год. Приговор оставлен в силе. У него впереди только Верховный суд. Но он для Верховного суда в миллиарды раз мельче какой-нибудь самой маленькой молекулы. Кто он для Верховного суда?
Журналисты, которые занимались делом, поговорили с одним следователем. Он говорит: «Да я уж не помню». Второй где-то там работает, говорит: «Да кто сейчас будет этим заниматься?» Все. Машина проехала, каток проехал. Он сидит. Но надо понимать, что зеки, которые самые безжалостные в этих ситуациях, стали относиться по-другому. Зеки разбираются лучше судей. И этих людей не трогают, потому что понимают, какая страшная ошибка может произойти.
Значит, мы связались с Олей Романовой. Они сейчас будут помогать. Они с ним на контакте.
И. Воробьева
―
Это «Русь сидящая».
Е. Ройзман
―
Да, «Русь сидящая». Но я думаю, что я напишу Татьяне Николаевне Москальковой. Я ее знаю лично. В ее порядочности у меня нет сомнений. Я просто ей передам все материалы. Потому что в этом деле было несколько вновь открывшихся обстоятельств. И если включиться, можно пересмотреть приговор. Ну просто человек потерял отца и сидит вообще не за что.Но мы знаем ситуацию с Алексеем Сушко, фитнес-тренера, который сидел в тренерской, пришла села сбоку маленькая девочка…
И. Воробьева
―
На тот же диван просто.
Е. Ройзман
―
Да, на диван села. Потом отец девочки прибежал, начал рассказывать какие-то ужасы. Говорят ему: «Вот же видео. Вот он не прикасался. Он не видел». – «Да вы не видели. Там он прикрывался и так далее». И он получил 8 лет. Потом пересмотрели и дали 6, меньше меньшего. Но про него все понимают, что человек сидит не за что. Дело аспиранта Каюмова, когда жена на него написала заявление в отношении собственной дочери, которую он любил. Это его дочка. Просто потому, что он не давал разрешение на выезд в Америку. Ну пригрозил, что не даст разрешение.К чему я это говорю? Мне пришли материалы из следственного изолятора из Екатеринбурга. Видимо, кто-то из охраны написал, потому что по сленгу. Несколько камер, где сидят обвиняемые в педофилии. И разобрали 11 эпизодов настолько нелепых. Говорят: «Ну обратите внимание, люди откровенно сидят не за что. Это какая-то педоистерия». Я передал все материалы в «Знак». Добавил еще несколько ситуаций, которые я знаю. Если они возьмутся, то это будет серьезное такое расследование. Но это действительно что-то ненормальное.
С другой стороны, просто мы сталкиваемся… Вон убийство в Саратове маленькой девочке, еще. Детей сожителей убивают. И понятно, что общество наэлектризовано. А лес рубят – щепки летят. Началась вот такая кампанейщина. В каждом случае надо разбираться и смотреть, потому что невиновного осудить сейчас проще простого.
И. Воробьева
―
Да. Но тут можно пару уточнений? То есть тебе пришло какое-то письмо из СИЗО в Екатеринбурге, я правильно понимаю?
Е. Ройзман
―
Да, мне пришло письмо с конкретными эпизодами. 11 эпизодов. Такой-то такой-то сидит в такой-то камере. Вот такой-то эпизод. Сидит мужик, которому за 80 уже, который даже если б захотел, ничего бы не смог придумать. Ну и куча вот таких ситуаций. 11 эпизодов перечислено. И пишут: «Обратите внимание». Ну это просто я расцениваю как обращения. Я передал журналистам. Я могу сделать копию и передать в прокуратуру. Может быть, я это и сделаю.
И. Воробьева
―
Да. Но тут еще хочется сказать, что, разумеется, из всего того, что сейчас говорил Евгений Ройзман, он говорил только про те дела, где совершенно какие-то очевидные вещи говорят о том, что люди, которые сидят в тюрьмах, невиноваты или, по крайней мере, было плохое разбирательство. Потому что то, что из доказательств попадало в публичное пространство, никак не указывает на их вину. При этом мне приходится все время оговариваться, когда мы затрагиваем эту тему, что, конечно же, разумеется, преступления против детей совершаются и в том числе похищения. Вот мы видели недавно эту историю во Владимирской области. Мальчик, 2 месяца которого искали, в итоге нашли…
Е. Ройзман
―
Вообще дикая ситуация совершенно.
И. Воробьева
―
И у меня очень много вопросов по этой ситуации.
Е. Ройзман
―
У меня тоже.
И. Воробьева
―
Ведь нашли же, потому что Интерпол передал в наши следственные органы, что вот этот человек, который похитил ребенка, общался с какими-то лицами, которые интересовали Интерпол. Вопросов здесь очень много. Почему же, интересно, у нас не было таких историй у самих? Почему же по стране огромное количество детей, которые за последние сколько-то лет исчезли бесследно, и никто не знает, где они. Так их и не нашли. Но очень радостно, конечно, что история во Владимирской области закончилась хорошо, ребенок жив, здоров, с родителями.
Е. Ройзман
―
Слава богу. Но у нас несколько историй. Дети исчезали в последнее время в Березовском, в Екатеринбурге. И всех нашли. Мне тоже очень приятно. И люди неравнодушные смотрели по сторонам.
И. Воробьева
―
Да. Очень просят наши слушатели поговорить с тобой про Алексея Навального, про заявление ОЗХО, точнее, 56 стран-участниц, которые осудили покушение на политика Алексея Навального. Тут надо просто помнить, что в ОЗХО входят 193 страны. То есть 56 стран, как правильно замечает обозреватель «Эха Москвы» Антон Орех, это меньше трети. Так что, в общем…
Е. Ройзман
―
Ирин, там есть один нюанс. Это, может быть, меньше трети. Но, кстати, наши пропагандисты сразу: «Всего 56 стран из 153 подписали заявление, что Алексей Навальный был отравлен боевым отравляющим веществом из группы “Новичок”. Россия не предпринимает никаких усилий для раскрытия. И попросили Россию прояснить эту ситуацию». Вот так выглядело заявление.
Е.Ройзман: Про детский хоспис заявление – сразу расследование. А отравляют человека на глазах у всех – и ноль
Но надо понимать, что это 56 стран, которые США, Евросоюз, Великобритания, Япония, Австралия, Канада и так далее. То есть это страны, которым принадлежит больше 3/4 ВВП мирового. То есть это наиболее влиятельные и авторитетные страны. Ну а для нас особо важные в отношениях – это Евросоюз и Соединенные Штаты. Но это совершенно понятное заявление. И по тому, как взорвалась пропаганда, видимо, это заявление попало в цель. Но есть вещи, на которые как-то надо внятно отвечать. Не лозунгами, не криками, а просто внятно отвечать.
Но если бы у нас шло расследование, можно было бы сказать: «Подождите, мы ведем расследование. Предварительные результаты такие… Результате объявим». Но у нас же просто даже расследования нет.
И. Воробьева
―
Нет, конечно.
Е. Ройзман
―
По Лиде Мониаве про детский хоспис какое-то заявление – и сразу такое расследование, все пришли. А здесь отравляют человека на глазах у всех – и ноль. И второе. Конечно, выступление Навального, Милова, Ильи Яшина и Кара-Мурзы.
И. Воробьева
―
Ты имеешь в виду Европарламент.
Е. Ройзман
―
Да, в Европарламенте, в Комитете по коррупции. Понятно, есть комитеты специализированные, которые потом выносят на сессию на заседание. Мне понравилось. Меня порадовало, что Навальный говорит по-английски достаточно уверенно. И просто когда лидер оппозиции спокойно общается на равных – это уже хорошо. Но Навальный очень грамотно себя вел. Он сразу обозначился, что народ России заслуживает совсем другого отношения; если вы применяете санкции, то санкции должны быть по ближнему кругу, это не должно касаться народа России. Он правильно все сказал. И опять же то, что он попал в цель, видно по тому, как взорвалась пропаганда.
И. Воробьева
―
Да, кстати, это на самом деле очень интересно наблюдать за реакцией всех на выступление Алексея. Хорошо. Тут еще буквально пара слов про ОЗХО. Там генеральный директор ОЗХО сказал, что сейчас продолжается подготовка визита специалистов в Россию по этому инциденту. Вот как ты думаешь, дадут им приехать сюда? Или пусть приезжают, ничего не найдут?
Е. Ройзман
―
Ирин, слушай, приедут. Их сводят в ресторан, в баню обязательно, покажут медведей с балалайкой. Ну это же понятно, как эти визиты. Вон как швейцарские прокуроры, которые занимались делом Магницкого. Никто не думал, что так легко можно скоррумпировать швейцарских прокуроров. А они просто с этим никогда не сталкивались. Они не сталкивались с подарками, с отношением, с приемом таким. Ну и поэтому здесь может произойти то же самое. Ну, увидим, поймем.
И. Воробьева
―
Будет интересно, да. Давай немного про прием поговорим, а то нам тут говорят, что у нас очень тяжелая сегодня передача.
Е. Ройзман
―
Слушай по приему. У меня интересная ситуация. Позвонил мужик и говорит: «У нас проблема. У нас человек один. Его положили в больницу с ковидом. Увезли. А у него 19 собак. Он бездомных собак подбирал». А это далеко, в 100 км в Богдановиче. Ему уже сказали: «Слушай, ну скажи, допустим: я все организую, это стоит столько-то покупать корм, я буду сам приносить или с людьми договорюсь и так далее».То есть меня иногда задевает, что люди вот так позвонили, перевесили проблему и отошли в сторону. Ну скажи, что ты готов делать и как тебе помочь, если ты готов этим заниматься. Ну понятно, что это, может быть, как звонок в скорую помощь, что где-то увидел, что кто-то лежит: приезжайте, вон там человек лежит, а я домой пошел. Но и так бывает. Посмотрим, что можно сделать. Если у кого-то появится интерес, напишете в личку, мы контакты дадим.
Еще одна ситуация. Пожилой мужик из Тагила поехал в Екатеринбург. У него «Ларгус» старенький. Он хотел его отдать и взять что-нибудь поновее. А он человек пожилой. У него это «Ларгус» приняли за 300 тысяч и навязали ему китайскую машину за полтора миллиона. И он оттуда вышел с кредитом 1 200 000. Опомниться не успел.
И вторая ситуация подряд. Женщина, 86 лет. Оформили договор пожизненной ренты. Одинокая, будут за ней ухаживать. Потом достанется им квартира. Украли 500 тысяч у нее всех накоплений за всю свою жизнь и исчезли вообще. А договор ренты не расторгли. И она говорит: «Ну как так? Обокрали и еще моя квартира им достанется». Мы позанимаемся. Я думаю, что мы сумеем расторгнуть.
Но я хочу сказать то, что мы с тобой проговаривали. Если у нас преступления в отношении детей, в отношении несовершеннолетних – это всегда дополнительные санкции, потому что несовершеннолетние не могут за себя постоять, то пожилые еще больше не могут за себя постоять. Они люди совершенно доверчивые и беззащитные. И я считаю, что за преступления в отношении пенсионеров должны быть точно так же дополнительные санкции. Это как преступления против людей, которые не могут за себя постоять. Вот об этом имеет смысл подумать. Хоть как-то можно оградить.
И. Воробьева
―
Я совершенно согласна. Еще раз поддерживаю, что обязательно нужно. Это отягчающее обстоятельство. Точно так же, как есть преступления, за которые наказывают, если они были совершены на глазах у детей. Например, жестокое обращение с животными. Это превращается сразу совсем в другую статью.
Е. Ройзман
―
Слушай, интересно еще. Сегодня день нападения Советского Союза на Финляндию. И все помнят, что это как сегодняшние бандеровцы на Украине, так же придумали такой термин «белофинны», придумали помощь братскому финскому народу и так далее. Но финны сумели свою независимость отстоять. Преступление само вот это против Финляндии – это совершенно дикая была история. Советский Союз проиграл эту войну. Там порядка 400 тысяч погибших, обмороженных и так далее. И я думаю, что вот эта война, несостоятельность Красной армии на тот момент, возможно, спровоцировала Гитлера на нападение, то есть он посчитал, что это может получиться.Но, во всяком случае, если бы мы завоевали тогда Финляндию, то Финляндия бы сейчас жила, как Карелия. Карелию все видели. Но не получилось. Поэтому Финляндия живет, как Финляндия.
Но я немножко не об этом. Ко мне пришли несколько лет назад три женщины и говорят: «Смотрите, у нас ситуация. У нас отцы у всех погибли на Финской войне. Но всем есть, даже на Даманском кто воевал, даже им есть хоть какая-то память. А нашим отцам даже ни одной доски памятной нету». Ну и я понимаю, потому что для Советского Союза эта история была достаточно позорная и как-то особо память там не возбуждали. Ну и сейчас они говорят: «Ну хоть какую-то доску. Мы умрем, и про наших отцов даже никто не вспомнит». Но есть кто вспомнит, может быть, не добром, хотя уже столько лет прошло. Но вот такая вот история.
И. Воробьева
―
Тут наши слушатели мне написали, что когда мы с тобой говорили про детей и про детей, которых не находят, которые пропадают, чудовищную историю, о которой написала «Новая газета», по-моему, сегодня про ребенка, Костю Чернова, который рос без мамы, я так понимаю, в детском доме в Нижнем Новгороде, и там на День матери воспитанников попросили прочитать стихи про маму. То есть детей, которые остались без мамы, попросили прочитать стихи про маму. В общем, перед празднованием в школе он убежал в слезах, бросил портфель. И в результате он погиб.
Е. Ройзман
―
Ирина, это чудовищна история. Я однажды попал в подобную. Мы занимались детским домом в Шурале в начале 90-х. Это был чудовищный детский дом. Там не было ничего вообще. Там продуктов не было даже. И я впервые в жизни понял, что такое 120 человек накормить 3 раза в день. Ну и мы общими усилиями как-то этот детский дом подняли. Вообще не вылазили оттуда.И какой-то праздник. И наш оператор снимает фильм. И подходит к мальчику Васе и говорит: «Вася, хочешь что-нибудь сказать своим близким?» А это детдом. И вдруг Вася говорит в экран: «Мама, я знаю, что ты меня сдала сюда. Но я на тебя не обижаюсь. Я же был плохой. А сейчас я хороший. Мама, я тебя люблю. Когда-нибудь все равно забери меня отсюда». Ну представляешь?
И. Воробьева
―
Да, меня тут еще поправляют. Я прошу прощения. Действительно, я некорректно рассказала эту историю про Костю Чернова. Костя Чернов воспитывался дедушкой с бабушкой, но в сельской школе об этом все знали, все знали, что у него погибла мама. И, в общем, вся эта история произошла в школе. А в Нижегородской области, там где в детском доме, там совсем другая история – там одного из детей увезли с истерикой и с рывом по скорой помощи. В общем, преподаватели, прямо скажем, промахнулись в обоих случаях.
Е. Ройзман
―
Слушай, ну просто не подумали. Вот просто не пришло в голову. И конечно, когда работаешь с детьми, эти вещи стоит понимать.
И. Воробьева
―
Я все понимаю. Знаешь, у нас как? У нас же: не наезжайте на учителей и на врачей, им тяжело. Я все понимаю, действительно тяжело и врачам, и учителям, и много кому тяжело. Но просто мне всегда казалось, что учитель – это человек, который должен знать своих детей, которые к него учатся, пусть даже если их много. Тут, в общем, все неправильно. Есть еще 4 минутки. Хочешь про прием поговорить? Или у меня еще есть несколько вопросов.
Е. Ройзман
―
Слушай, у меня своя история. У меня был в свое время научный руководитель, я на первом курсе с ним писал – Валерий Павлович Степаненко. Он международный профессор, доктор наук, один из лучших русских медиевистов. Ну и там у него проблема. Мне надо было его в клинику отвезти. И мы с ним едем, разговариваем. Ему 71 год. Он крупный ученый по-настоящему с широчайшим кругозором. У него в голове целая цивилизация. Ну и по дороге разговариваем. 71 год.Он говорит: «Женя, знаешь, сколько у меня пенсия?» Я говорю: «Сколько?» Он говорит: «17 тысяч». И он даже не жалуется. И он говорит: «Я вынужден лекции читать. Понятно, мне где-то в удовольствие. Я студентов люблю. Но я вынужден лекции читать. Потому что если не буду читать лекции, я просто умру». Ну представляешь, международный профессор, меньше 200 евро пенсия. Доктор наук, его во всем мире знают. Средние века он читал. Вот просто ситуация.
И. Воробьева
―
Да. Знаешь, история про бедность – это же всегда история про отчаяние.
Е. Ройзман
―
Ирин, вот мы про Романа Радыванюка говорили. Вот эта ситуация на самом деле дикая. Но она началась с бедности, что жилья нету, что в однокомнатной квартире вынуждены ютиться чужие люди. Они стали друг другу чужими и терпеть не могут. Ну денег нет. Вот эта нищета вот так в конце концов сказывается.Я несколько слов хотел сказать. По Сафронову продление срока до 7 марта. Я как человек сидевший и что-то в этом понимающий хочу сказать, это показывает то, что на него нет ничего вообще. Это первое. По Сафронову.
По Шестуну, бывшему главе Серпуховского района, которому запросила 20 лет прокуратура. Вот этот запрос 20 лет показывает, что это месть и что это чисто политическая история, не уголовная. Потому что 20 лет – это просто уничтожение человека. Понятно, они ему не могут простить то, что тогда вскрыли вот эту сеть подпольных казино, которую прокуратура крышевала, то, что он не давал у себя свалки размещать и наперекор Администрации президента собирался идти на выборы.
Е.Ройзман: По Сафронову продление срока. Я как человек сидевший хочу сказать: это показывает, что на него нет ничего
И. Воробьева
―
Прости. Я про Сафронова пару слов хочу сказать, что действительно Ване сегодня продлили арест до 7 марта. За него сегодня в суде было подано 388 поручений. Вот 388 человек поручились за Ивана, что он будет соблюдать меру пресечения домашний арест или подписка о невыезде. И все равно его оставили в СИЗО. Я не понимаю эту жестокость. Точнее, я понимаю механику, но понимаю зачем.
Е. Ройзман
―
Смотри, такая система начинает себя разрушать. Системе перестают доверять. Все же понимают, что суды несамостоятельны. Просто перестают доверять и системе, и людям, принимающим решения. Это вот то, что разъедает, ломает и рушит государство.
И. Воробьева
―
Минутка до конца эфира. Вся твоя.
Е. Ройзман
―
Слушайте, на самом деле, еще раз хочу сказать, конечно, берегите себя, потому что сами о себе не позаботимся, никто о нас не позаботится. Ну и на нашем попечении наши старшие и наши дети. То есть это очень важно. Всем желаю доброго здоровья. И, конечно, хочу надеяться, что все будет хорошо. Добра и удачи.
И. Воробьева
―
Это была программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Я напомню еще, что после 22 часов далее в эфире в программе «Разбор полета» – публицист, арт-куратор Анна Наринская. После 23 – программа «Футбольный клуб». Ну а после полуночи – «Битловский час» с Владимиром Ильинским. Мы с Евгением Ройзманом вернемся ровно через неделю. А если вы хотите поучаствовать в аукционе за первый экземпляр книги «Личный прием», заходите в Инстаграм к Евгению Ройзману. Пока.