Личный приём - 2019-09-02
И. Воробьева
―
21 час и 6 минут в Москве, 23:06 в Екатеринбурге. Это программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. И вы уже слышите, как он шуршит там и что-то бросает около микрофона, потому что он находится в студии «Эха Екатеринбурга» и думает, что ему все можно. Евгений, добрый вечер!
Е. Ройзман
―
Слышно меня нормально? Привет.
И. Воробьева
―
Очень хорошо слышно. Все хорошо. И видно, и слышно. Все есть. Ну что же, я напомню, что у нас все, как обычно. В том смысле, что нас можно смотреть на канале «Эхо Москвы» в Ютубе, нам можно писать сообщения на номер: +7 985 970 45 45 – это телефон для и СМСок, и для сообщений из Вайбера, Вотсапа. В общем, откуда хотите, оттуда и пишите.Ну, хочется начать опять же не с событий личного приема – я напомню, что мы по большей части обсуждаем те истории, с которыми приходят люди на личный прием – а с событий, которые происходят в стране. Ну вот сегодня 2-е сентября. Это означает, что в начале сентября мы всегда вспоминаем трагедию 15-летней давности – трагедию в бесланской школе. Вот скажи, пожалуйста, спустя 15 лет появилось ли у тебя понимание, что на самом деле произошло в школе, почему оно произошло, как вообще такое возможно было и почему так много жертв в этой трагедии и так много жертв среди детей и среди всех остальных, безусловно, тоже?
Е. Ройзман
―
Слушай, это больная тема, на самом деле. Я в то время был депутатом Государственной Думы. И я помню, как это произошло, как обсуждали. Потом была комиссия специальная создана, возглавил ее Торшин. И комиссия ничего внятного не сказала. И как правило рабочая группа создается всегда для того, чтобы проблему как-то размазать и погасить.Но я бывал там. Я бывал и в Осетии, и в Беслане. Я хочу сказать, что местные жители совершенно точно понимают, кто виноват в трагедии, почему это произошло, почему штурм начался до переговоров с террористами. Но это болезненная тема. Об этом очень тяжело говорить. И, конечно, я считаю, надо один раз увидеть это кладбище детское в Беслане, надо увидеть эту школу.
И. Воробьева
―
«Город ангелов».
Е. Ройзман: Надо один раз увидеть это кладбище детское в Беслане, надо увидеть эту школу
Е. Ройзман
―
Но самый мощный памятник, который я видел – это то, что сделал Михаил Шемякин. Он стоит на территории технического университета во Владикавказе. Невероятный памятник, который когда видишь, сразу понимаешь, что это. Но я разговаривал с местными жителями. у них нет никаких иллюзий. Они говорят: «Поверьте, мы все понимаем, кто виноват в этой трагедии». Но это чудовищная совершенно история. И сложно о ней говорить.
И. Воробьева
―
Ну, на самом деле, я бы еще хотела посоветовать людям сходить на Болотную площадь, как бы это ни звучало. Там стоит еще один памятник Шемякина. И называется он «Дети – жертвы пороков взрослых». И он объясняет уже, в общем, все. Он был установлен еще в 2001-м году, но оказался весьма пророческим безусловно.Хорошо. Вот по итогам, спустя 15 лет многие, в том числе главный редактор «Новой газеты» Дмитрий Муратов говорит о том, что события в Беслане полностью поменяли жизнь в стране. Именно после Беслана стали отменять губернаторские выборы, закручиваться гайки.
Е. Ройзман
―
Отменили выборы губернаторские, отменили выборы по одномандатным округам. Причем это произошло достаточно быстро, именно как реакция. По всей стране провели такие митинги специальные. Были «Единой России» поручены демонстративные такие митинги. Беслан, конечно, удручающая история и какая-то поворотная точка. Я так вижу.
И. Воробьева
―
Да. Ну вот он в том числе произносит фразу о том, что мы, как и многие, кстати, другие страны – вот сейчас у нас была Елена Милашина из «Новой газеты», мы тоже это обсуждали – в общем, отдали свободу в обмен на безопасность. Вот в этом смысле государство смогло выполнить условие по безопасности или нет?
Е. Ройзман
―
Слушай, Ирин, если говорить так, то в России во всех терактах с 93-го года по 2019-й погибло немногим более 2 000 человек. Между тем, население страны последние годы начало сокращаться – где-то минус 200 000 в год. Есть разница, да? Вот тебе теракты, вот тебе просто уровень жизни. Поэтому ну как себя чувствовать в безопасности? Сложный такой момент. Потому что безопасность как правило в телевизоре, в пропаганде.На самом деле, глобальная безопасность страны заключается не только в этом. А угрозой терактов можно нагнать только страх на свое население, на своих граждан, на свою страну. А вымирание происходит по другим причинам, гибели происходят по другим причинам. Надо понимать, что Россия по количеству убийств на 100 000 населения занимает 1-е место в Европе однозначно совершенно.
Представляете, вот Америка, где каждую неделю мы слышим: там расстрелы, там в Чикаго, там в Техасе последний массовый расстрел. А берешь статистику по 2018-му году. Ну, подбитая уже статистика. Оказывается, что в Америке 4,8 человека на 100 000 населения гибнет от убийств, а в России – 10,2. Есть разница, да? Более чем в 2 раза. При том что у нас нет, вроде, таких массовых расстрелов. Но они у нас бывают тоже. Вот был Евсюков, был белгородский стрелок. Бывает. Но у нас это быстро как-то гаснет, в повестке долго не держится. Но тем не менее нам есть о чем подумать.
И. Воробьева
―
Но, наверное…
Е. Ройзман
―
А, еще один очень важный момент, Ирин. Количество полицейских на душу населения у нас тоже самое… Ну, нам равных нет. Во всяком случае в Европе. Но это на безопасности страны особо-то не отражается.
И. Воробьева
―
Ты имеешь в виду, что много, но при этом…
Е. Ройзман: Беслан, конечно, удручающая история и какая-то поворотная точка
Е. Ройзман
―
Конечно много. Количество работников ФСИН, просто количество силовиков, оно зашкаливает. Ну и вообще, в принципе, одна из самых больших проблем страны – то, что количество охраняющих, ограждающих, разрешающих, не разрешающих, контролирующих, надзирающих становится больше, чем количество работающих.
И. Воробьева
―
Ну и последний вопрос на эту тему. После «Норд-Оста» и после Беслана… Точнее, сначала вот Буденновск, условно говоря, «Норд-Ост», Беслан. Я имею в виду то, где были заложники в большом количество. Многие, в общем, на мой взгляд, совершенно справедливо говорили еще тогда о том, что человеческая жизнь в стране не стоит ничего и что самое важное – сделать так, чтобы человеческая жизнь стала по-настоящему ценной. Но за 15 лет этого не случилось.
Е. Ройзман
―
Ирин, я объясню, что происходит. Власть может делать ошибки. Власть может дать слабину. Власть может с перепугу наделать дел, как это было в «Норд-Осте» и в Беслане. Но если бы во власти была конкуренция, первая такая ошибка власти – и на следующих выборах эта партия ничего не выигрывает и уходит в оппозицию зализывать раны, исправлять свои ошибки, проводить работу над ошибками и готовиться к следующим выборам. И если она снова когда-то приходит к власти, она помнит, какие ошибки она совершила и какие ошибки нельзя совершать, чтобы ее снова выбрали.А у нас этой конкуренции нет. У нас власть перед гражданами не отвечает. Власть перед гражданами в демократическом государстве может отвечать только на выборах. Поскольку у нас те выборов, власть не отвечает. Поэтому она может эти ошибки повторять, повторять и повторять. Когда власть неконкурентна, не в конкурентной среде находится, она становится недееспособной.
И из позитивного один коротенький такой пример. Вот Собянин поднял минимальную пенсию накануне выборов. В принципе, это, конечно, подкуп избирателей вообще лобовой, прямой. Совершенно не стесняется Собянин. Поднял уровень минимальной пенсии в Москве до 19 500. Так вот посмотрите, это только чуть-чуть припекло задницу. Там «умное голосование» замаячило, протесты в Москве, москвичи активизировались – и сразу же повысили на 2 000 минимум пенсионный. А теперь представьте, что выборы бы были по всей стране всегда конкурентные и честные.
Так я тебе скажу, что избирателей бы носили на руках и пылинки бы с них сдували, понимаешь. Ну, кинули подачку и кинули подачку. Выборов-то нет. Стараться не из-за чего, понимаешь. Нет выборов. То есть нарушены принципы, нарушены механизмы существования демократического государства. А когда конкуренции нет, ну зачем им работать? Вот отсюда и Беслан, и «Норд-Ост» именно как ошибки.
И. Воробьева
―
Ну, конкуренции на выборах нет в том числе из-за того, что куча людей идет и голосует за тех и за этих и не интересуется тем, что происходит. То есть у них есть все официальные версии по всем событиям (я сейчас даже не про трагедии, а просто по всем событиям есть официальные версии), которые транслируются в телевизоре и даже объясняются потом много раз. И, в общем, все, больше-то знать ничего не надо. Отсутствие критического мышления у людей – вот же проблема.
Е. Ройзман
―
Ирин, ну нам некого винить кроме самих себя. Ну некого винить кроме самих себя. Но население, граждане страны, они воспитываются именно выборами. Когда есть выборы, граждане начинают понимать, что они за свой выбор отвечают, что они несут ответственность, им надо помогать тем, кого они избрали, им надо критиковать тех, кого они избрали, им надо обязательно завышенные требования к власти предъявлять.Потому что чем выше требования, тем больше дается. К этому тоже надо привыкать. Власть надо держать в тонусе. К сожалению, у нас абсолютное большинство населения просто пассивно. Но я думаю, что это связано с очень долгим крепостным правом. Я думаю, что это связано с десятилетиями жесточайшего террора. Действительно это складывается. Плюс отрицательная селекция.
И. Воробьева
―
Мы сейчас прервемся буквально на минутку и вернемся в программу «Личный прием» с Евгением Ройзманом.РЕКЛАМА
И. Воробьева: 21
―
18. Продолжается программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. К событиям сегодняшнего дня. Спрашивает наш слушатель Дмитрий (и у меня тоже этот вопрос): «Почему, как ты думаешь, суды по родительским правам, которые грозились все детей отобрать у семей, которые ходили на митинги, почему все-таки суд принял решение не отбирать детей у этих двух семей?».
Е. Ройзман: Безопасность как правило в телевизоре, в пропаганде
Е. Ройзман
―
Слушай, ну, во-первых, потому что это было бы дико абсолютно. Раз. Второе: если начинают в этих ситуациях отбирать детей – ну это первый признак, что государство становится фашистским абсолютно. Если государство накладывает свою лапу на детей, ну все, тут уже даже себе ничего не придумать – все, государство фашистское. Я думаю, что они не перешагивают этот рубеж. Хотя я знаю, что опека используется в политических целях, в репрессивных целях. Во всяком случае на уровне регионов с опекой могут договориться так, чтобы нежелательным людям создать очень серьезные проблемы и напугать.Ничем так не напугать человека, как возможностью отнять у него детей. Конечно это может напугать любого. Но я очень рад, что суды не пошли не поводу. Ну, может быть, просто не захотели взять на себя такую ответственность.
И. Воробьева
―
Но одновременно и напугать, и привести в ярость. Потому что родители, у которых отбирают детей, это родители в ярости.
Е. Ройзман
―
Ирина, я полностью с тобой согласен. То есть это может оказаться последней каплей. Знаешь, вот интересно: никто же не знает, с чего начнется ситуация. Она может начаться с чего угодно. Один такой очень одаренный депутат Государственной Думы Балыбердин из Нижнего Тагила, которого до выборов там знать никто не знал, взял и высказался по поводу хирургов, которые стали массово увольняться в Нижнем Тагиле. Он взял и высказался по поводу них, сказал откровенно неуважительно. И как взорвалось все! Говорят: «Ничего себе дармоед! У него там зарплата 400 тысяч, а хирурги и 40 не получают. И, в отличие от него, они честно делают свою работу и спасают людей».Я вдруг увидел, как вспыхнуло вот это негодование из-за одной неосторожной фразы. Поэтому с решениями суда разное может быть. Люди могут выйти на улицы. И я думаю, что кто-то эту ситуацию считает. Потому что Администрацию Президента можно обвинить в чем угодно, но я скажу, что они очень чутко мониторят ситуацию, очень чутко мониторят настроения. Обрати внимание, кстати, последний выход людей на улицы в субботу.
И. Воробьева
―
Да, хотела спросить как раз. Почему вдруг так мирно все произошло, как ты думаешь?
Е. Ройзман
―
Я думаю, что какую-то сделали работу над ошибками. Обрати внимание, Росгвардия не создавала массовых беспорядков, полиция не создавала массовых беспорядков, и их не было. Может быть, кому-то что-то в голову пришло. Может, кто-то что-то понял. Я не знаю. Но согласись, разница огромная.
И. Воробьева
―
Да, безусловно. Это отметили все. Не было задержанных. Ну и не было ничего. Они собрались, там кто-то повыступал, дальше все разбрелись куда-то, погуляли, здесь погуляли, там походили. В общем, на этом все и закончилось.
Е. Ройзман
―
Да нет, на самом деле, шествие работает гораздо сильнее, чем митинг, потому что шествие видит огромное количество народу. Это митинг можно не показать и вроде как бы не было. А шествие, когда люди идут по Москве со всеми этими кричалками и лозунгами, оно работает гораздо сильнее. Но, с другой стороны, нельзя людям этого запрещать. А как противостоять-то? Ну как общество может выразить свое недовольство? Вот когда была графа «против всех», ну хотя бы могли проголосовать против всех и все становилось понятно. А сейчас-то как можно? В Твиттере написать? Ну за это тоже могут закрыть.
И. Воробьева
―
Но при этом надо все-таки отметить и признать, что в прошедшую субботу и людей вышло меньше, чем выходило весь август и чуть-чуть июля.
Е. Ройзман
―
Слушай, но тем не менее было заметно. Понимаешь, я сам считаю, ну вот у меня есть свое мнение, я считаю, что с митингами нельзя частить. Ну просто нельзя частить. И, на мой взгляд, это не совсем правильно, что так часто. А с другой стороны, а что делать? Ну что делать? Потому что если не выходить, если не декларировать свою позицию, ну просто вытрут ноги и будет сплошная Касамара.
И. Воробьева
―
Возвращаясь к истории с детьми. Вот те студенты и молодые люди, которых сейчас обвиняют по уголовным статьям, они же тоже дети еще. И у большинства из тех, кто обвиняется по «московскому делу», такие очень активные, как мне кажется, родители, которых очень поддерживают. Получается, что тоже эти люди оказались втянуты в войну, в которой они совершенно не собирались участвовать.
Е. Ройзман: Угрозой терактов можно нагнать только страх на своих граждан, на свою страну
Е. Ройзман
―
Смотри, все студенты, все, кто учится, у них всегда огромное окружение. Хоть сколько-то ты чуть-чуть активный, то тебя будет знать и твоя группа, тебя будут знать на потоке, тебя будут знать на факультете и в конце концов в университете. И каждый, кого несправедливо задержали, но которого в своем университете знают, каждый человек обретает огромное количество сторонников. Ну и не надо забывать про родителей. Потому что на людей действует откровенная, наглая несправедливость. И она вызывает не страх, она вызывает негодование. И люди вот так становятся гражданами. И, на самом деле, конечно, власть если хочет оставаться у власти, то делать этого нельзя.
И. Воробьева
―
И опять о детях. Извини, я не могу никак закончить с этой темой, потому что ну правда событий слишком много. Потому что буквально в начале нашей программы, 15 минут назад (даже меньше) журналист «Новой газеты» и один из организаторов ряда акций Илья Азар написал у себя в Телеграм-канале следующее: «Уложил ребенка спать. Вышел покурить на балкон. С лестничной клетки вышли три полицейских и заявили, что я задержан по 20.2. Прямо в домашней одежде и тапках повели в машину. То, что дома остался один ребенок, которому нет и 2 лет, их не волнует». Вот что это?
Е. Ройзман
―
Ну, я тебе скажу, это скотство и непрофессионализм. И вот это вот такой мелкий, подлый, пакостный именно террор, запугивание. Азар никуда не прячется. Его полстраны знает. И если им надо было, могли прийти в редакцию, могли позвонить, могли вызвать. А это очень наглый и подлый такой террор. И конечно это отражается на детях. Ну, Илье конечно пожелаю мужества и стойкости. Конечно это скотство. И, на самом деле, в свое время Борис Грызлов, когда он был министром внутренних дел, он сказал одну умную вещь, что единственный есть индикатор – это отношение к полиции населения.И вот в данном случае мы сейчас сказали об этом в эфире. Передачу много слушают, много смотрят. Но это скотство. И любой человек скажет, что это скотство – взять и человека увезти от ребенка просто так. Причем человека, который точно ничего не нарушал, совершенно нормальный, благонадежный человек. Ну, у него есть свое мнение. Но это не значит, что его надо отрывать от ребенка и вот так ночью приходить, вламываться и забирать.
И. Воробьева
―
Но кроме Азара буквально за 15 минут до этого стало известно, что был еще задержан Николай Ляскин (один из тоже известных оппозиционеров). Я так понимаю, что в других обстоятельствах, но тем не менее. То есть суббота прошла без задержаний, но вот сегодня в понедельник они вдруг начали задерживать.
Е. Ройзман
―
Ну и началось там – бесфигурантная административка и так далее. Ну вот это, конечно, говорит о какой-то несостоятельности и трусливости. Так нельзя работать. А Азару, конечно, хотел бы еще пожелать бросить курить. Вот не курил бы – так и это…
И. Воробьева
―
Да. Я не сомневалась в том, что на эту фразу про «вышел покурить», конечно же, Евгений Ройзман отреагирует. Есть еще 4 минуты. Я предлагаю остаться пока в новостях и уже в следующей части перейти к историям с приема.
Е. Ройзман
―
Давай-давай.
И. Воробьева
―
Ну вот опять возвращаясь к «московскому делу», к этому делу по статьям о массовых беспорядках. На прошлой неделе «Новая газета» выпустила большое расследование, в числе которого опубликовала снимок, где Егор Жуков, обвиняемый по этому делу, и человек, за которого его приняли, находятся на одном кадре. Но там совсем нет ничего – никакого дела и никаких обвинений.
Е. Ройзман
―
Ирин, ну послушай, я с тобой полностью согласен. Мало того, там суть заключается в том, как я понял, я с Димой Муратовым разговаривал, суть заключается в том, что есть кадры, где совершенно точно видно, что это не Егор Жуков. Но, с другой стороны, и тот человек, который на этих кадрах есть, он тоже ничего такого не сделал, понимаешь. И на субботе самый яркий пример – если Росгвардия не создает общественных беспорядков, то их и нету. Вот, в общем-то, и все.
И. Воробьева
―
Да. Но несмотря на то, что к Егору Жукову даже нет тех претензий, за которые он был задержан, все равно приходят в вуз, изымают там всякие курсовые работы. В субботу был обыск у него дома в тот момент, когда родители уехали, а оба адвоката были на следственных действиях, дома была бабушка и несовершеннолетний брат. Вот все равно пытаются, видимо, что-то найти? Или как это вообще объяснить?
Е. Ройзман
―
Послушай меня, вот просто это я тебе рассказываю уже как человек сидевший. Если приходят с обыском вот в такой ситуации, значит вообще ни хрена по делу нету. И просто приходят. Это уже такой жест отчаяния, что что-то надо делать. И ничего не срастается. Это даже хорошая примета, что вот так пришли с обыском, потому что значит, нету ничего вообще. Слушай, а скажи мне, пожалуйста, а ты фильм Дудя посмотрела?
И. Воробьева
―
Про Беслан? Конечно.
Е. Ройзман
―
Как тебе?
И. Воробьева
―
Это очень мощный фильм. И Дудь, конечно, удивительный человек, потому что он довольно долго время делал интервью. В том числе и с тобой, кстати говоря, со многими людьми. Ну и так мы смотрели, да. Он популярен среди молодежи. И как-то его не особо не трогали. Потом внезапно Дудь делает огромный гениальный совершенно фильм про Колыму. И вот сейчас он делает 3-часовой фильм про Беслан.
Е. Ройзман
―
Ирин, вот к тому, что ты говоришь. Очень важно то, что у него огромная аудитория именно молодежная. Допустим, его фильм о Колыме для меня ничего не скажет – я из другой жизни, я из других источников это узнавал, а вот для молодых, которые это не знали, он будет шоком, колоколом таким. И то же самое с Бесланом. И, конечно, я хочу Юрию Дудю всяческий респект. Он молодец. Он взрослеет, мужает. И правильно делает. Молодец.
И. Воробьева
―
Да. Но и тут же в сети появились какие-то фотошопы какой-то обложки, якобы анонс этого фильма, где Юрий Дудь стоит и что-то такое показывает. Это, конечно, полная чушь. Ничего такого там нет ни на каких анонсах. Просто кому-то понадобилось еще сделать так, чтобы этот фильм не посмотрели. Но его все равно посмотрят. В этом смысле молодежь гораздо больше разбирается в фейках и в попытках обмануть, чем взрослые.
Е. Ройзман: В Америке 4,8 человека на 100 000 населения гибнет от убийств, а в России – 10,2
Е. Ройзман
―
Слушай, для меня самый яркий пример – это фильм «Он вам не Димон», который уже посмотрело около 32 миллионов человек. И если его сейчас попытаются снова убрать, то его посмотрят еще больше. Поэтому я, конечно, всячески Дудя поддержу со своей стороны, потому что он делает то, что он должен делать. Он правильно делает.
И. Воробьева
―
У нас сейчас перерыв в программе «Личный прием» с Евгением Ройзманом. Я напомню, что вы можете смотреть нас в Ютубе на канале «Эхо Москвы» и там же в чате задавать вопросы. Если будете отмечать мой ник в этих комментариях, то я их быстрее увижу. И номер +7 985 970 45 45 тоже работает. Скоро вернемся.НОВОСТИ/РЕКЛАМА
И. Воробьева: 21
―
34 в Москве, 23:34 в Екатеринбурге. Программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом, которая по традиции идет в двух городах – Москва и Екатеринбург. И нас можно смотреть в Ютубе на канале «Эхо Москвы» и задавать вопросы. Ну и, как и обещала, сейчас будем перемещаться в личные истории, которые рассказывают люди на приеме.Но тем не менее все-таки хочется начать с другого вопроса, хотя и про Урал. Есть многострадальный, как выяснилось, мост в селе Филькино. Снова затопило этот мост. 2 года ждали открытия. Вот 2 дня назад открыли. Сегодня опять затопило все. И там глава этого городского округа сказал, что понтонный мост обвалился из-за попавшего в его конструкцию бревна, и ремонт завершат в течение суток. Предыдущий мост в Филькино рухнул в 2017-м году под весом КамАЗа. Это Серовский городской округ.
В результате там оказались изолированы от основной части поселка пять семей, которые не могли выехать. Им даже выделили лодку и сказали, что строить новый мост нецелесообразно. Они пошли в суд. Суд обязал чиновников построить. Даже сам губернатор лично обещал построить мост. В общем, построили. Его опять затопило. Что за такая мистика у вас там вокруг этого моста происходит?
Е. Ройзман
―
Ирин, ну послушай, я тебе скажу еще раз одну очень простую вещь. Если бы были обычные честные, конкурентные выборы, то вот этот мост утопил бы всю правящую партию. Во всяком случае в этом районе, понимаешь. А поскольку выборов нет, им чего бояться? Чего опасаться этому губернатору, который сюда назначен? Там их не избирают, понимаешь. Вот и все. Ну кому нужен этот мост? Кто им сейчас будет заниматься? Я вообще думаю, что он рухнул под тяжестью их вранья.
И. Воробьева
―
Вообще, это сильный литературный образ – мост, который рухнул под тяжестью вранья. Это, конечно, сильно.
Е. Ройзман
―
Слушай, так там еще речка называется Каква.
И. Воробьева
―
Да, речка Каква.
Е. Ройзман
―
Ну, это у нас нормальные, обычные названия. Слушай, а что там, Азара до утра оставили?
И. Воробьева
―
Да.
Е. Ройзман
―
А зачем? Вот скажи мне, зачем?
И. Воробьева
―
Во время новостей он сам написал, что его привезли в ОВД Красносельский и оставляют на ночь по протоколу из Главка по ч. 8 ст. 20.2. Сейчас я посмотрю, что такое ч. 8 ст. 20.2. Но я не очень понимаю, зачем его оставляют на ночь.
Е. Ройзман
―
Слушай, ну это давление. Вот это вот такой террор, это такое давление, это такое запугивание. Зачем его забирать и оставлять на ночь? Мало того, Азара знают столько народу и все журналисты. И сейчас, как с Голуновым, опять начнется. Понимаешь, вот первый принцип политической борьбы – дебилам главное не мешать. Вот они сам все сделают.
И. Воробьева
―
Я, на самом деле, еще раз напомню тем, кто в предыдущей части пропустил вещь, которая возмутила всех и меня это очень напугало. Я пытаюсь сейчас, пока идет эфир, выяснить, что с ребенком. Потому что Азара забрали из дома, а в квартире остался 2-летний малыш один. И полицию это никак не смутило. И у меня большие вопросы к полиции. Я хочу понять, кто будет отвечать за оставление ребенка в опасности. Это абсолютно точно оставление ребенка в опасности силовыми органами.Поэтому я бы очень хотела сейчас увидеть огромный скандал по этому поводу от лица московской полиции, от лица прокуратуры, от лица Уполномоченного по правам ребенка и Уполномоченной по правам ребенка в России. Потому что то, что сейчас произошло, это какой-то совсем уже ад. Я даже не знаю, какими словами приличными в эфире это назвать, поскольку лезут в голову только те, которые в эфире говорить нельзя.
Е. Ройзман
―
Ирин, послушай, Уполномоченный по правам ребенка в Москве – абсолютно приличный человек, замечательный поэт Евгений Бунимович. Я думаю, что кто-то из наших слушателей и сейчас кто-то из редакции, возможно, ему позвонит и скажет, что произошло, потому что он в такие вещи сгружается.
И. Воробьева
―
Да. Ну, опять же я надеюсь, что сейчас как-то… Ну вот у меня сейчас основной испуг в отношении 2-летнего ребенка. Все остальные – люди взрослые, а вот 2-летний ребенок – это совсем серьезно. Ну что, давайте переходить к историям личного приема, который был в прошедшую пятницу. С чем в этот раз большая часть людей приходит? Вообще, есть ли какие-то новые истории, новые темы?
Е. Ройзман: У нас власть перед гражданами не отвечает
Е. Ройзман
―
Да не, слушай, историй много. Там истории такие, что Шекспир обзавидуется. Потому что есть вещи, которые придумать невозможно. Но основой поток – как обычно. Пришла женщина. Муж в МВД всю жизнь прослужил, 30 лет. И все это время стояли на очереди. И очередь все время там 1-я, 2-я, 4-я, 7-я, потом снова. 30 лет прослужили. Никаких шансов. Вышел в отставку. Жилья так и не дали. Ну, я там подсказал какие-то ходы. Посмотрим сейчас. Но это частая история.Кстати, во многих больших городах очереди не движутся по одной причине – пока закон «О приватизации» не закончит свое действие, города не будут строить социальное жилье. Потому что ты так построишь, раздашь – всё приватизируют. И это для города невозможно. Социальное жилье, в принципе, строить можно. Как только закончится закон «О приватизации», его начнут большие города строить.
Слушай, интересная история. Пришла ко мне Нина Федоровна из Первоуральска. Такая тетушка, ей за 80. Очень активная. В Первоуральске был завод «Хромпик». И там на фронт ушли 286 человек. И там по этому случаю в честь какой-то годовщины победы был еще при советской власти зажжен вечный огонь. А потом завод приватизировали. Он сейчас называется «Русский хром 1915». И вечный огонь там потух. И за всем этим мемориалом никто не наблюдает. И она такая возмущенная. Ну, я ей подсказал, как действовать. Она написала в прокуратуру. Прокуратура пишет: «Да, оказывается, объект бесхозяйный. Мы сделали предписание Администрации Первоуральска».
Она говорит: «Что значит бесхозяйный объект? Вечный огонь. 286 человек ушли на фронт. Это как так бесхозяйный?». И они там сейчас разбираются. Но она мне понравилась, потому что очень целенаправленная такая, серьезная, хорошая тетушка. Ну, всячески ее поддержу и помогу.
И. Воробьева
―
Ничего себе.
Е. Ройзман
―
Да.
И. Воробьева
―
Ну, казалось бы, да.
Е. Ройзман
―
Ну, думаю, что получится. И слушай, кстати, интересная история. Приехал мужик. Живет в Больших Брусянах. Приехал с мальчиком. Вот понимаешь, мальчику 6 лет. Хороший мальчик. Бедно одетый мужик и мальчик бедно одетый. И мальчик сразу зашел, подошел, что-то взял, пошел дальше. И я вижу, что он аутист. Но уже такая форма. Потому что ко мне один раз пришли с двумя аутистами – они у меня разнесли весь кабинет. Я не знал, что с ними делать, с детками. А этот мальчик такой в себе.И я с мужиком-то начал разговаривать. Ну, 53 года. Они беженцы из Казахстана. А жена у него из немцев Поволжья, из ссыльных. Вообще, у немцев Поволжья история дикая совершенно. Их в свое время пригласила Екатерина II. Лично пригласила императрица, потому что они умели по-другому обрабатывать землю, они могли налаживать хозяйство. Они внесли очень серьезную лепту. Но по ним просто катком проехали. Их там порядка 480 тысяч. Просто уничтожили республику немцев Поволжья. Ну и вот. И она из немцев Поволжья. И у них еще один ребеночек, 3 года.
Я говорю: «А почему вы переехали?». Они говорят: «У нас не было возможности заниматься ребенком. У него аутизм. Нам надо было им заниматься. В Казахстане не было возможности. И мы погрузили все вещи на Волгу (ГАЗ-24) и приехали со всеми вещами сюда, ну и поселились в деревне Большие Брусяны. А мужика зовут Виктор. Он и плотник, и столяр. Умеет любую работу делать. И вот он приехал. У него машина Дэу Нексия. Они купили ее за 50 тысяч. И все, что у него есть, они вваливают в ребенка. И ребенок выправляется потихонечку.
А жена у него мало того что из немцев Поволжья, у нее фамилия Гауф. И она по дальней-дальней линии родственница знаменитого Вильгельма Гауфа. Ну представляешь, судьба какая? Ну и просто очень тяжелая ситуация. Совершенно нет денег. Она не работает. Ребенок маленький. Этим ребенком надо заниматься. Ну и приехал. Ну, будем помогать, потому что видно, что мужик дельный, работящий. Но бывают в жизни разные ситуации.
Е. Ройзман: Власть перед гражданами в демократическом государстве может отвечать только на выборах
Но самое интересное другое. Он говорит: «Я смотрел, вообще куда писать. Писал везде. И вдруг увидел на сайте Совета Федерации, что если у вас какие-то проблемы, вы можете написать. Я взял и написал письмо Матвиенко». Я говорю: «И чо?». И он говорит: «Я написал письмо Матвиенко и через две недели пришла опека и сказала, что “если вы что-нибудь еще писать будете, мы у вас детей заберем, потому что у вас тут в бедности живут, вы не можете их содержать”». Понятно, что мы эту тему как-то сразу закроем. Мы ему уже потихоньку начали помогать. Но вот сам факт, представляешь. Вот опека, кстати, иногда так работает.
И у меня еще одна семья. Взрослая женщина держит парикмахерскую. С сыном ее у меня куча общих знакомых. Он тренер известный в Москве. Она воспитывала внучку. Училась внучка в 63-й школе. Ну, практически отличница, хорошая девочка. Какой-то конфликт. Пришла опека с двумя полицейскими и девочку от родной бабушки, девочку, у которой есть своя комната, компьютер, которая отлично учится, просто взяли и увезли в приют. Надо понимать, что приют – это все-таки детская тюрьма. Ее увезли в приют. 3 месяца они ее уже не видят.
Тетка пришла, просто плачет: «Это, - говорит, - моя родная внучка». Парень говорит: «Я из Москвы прилетел. Она моя племянница. Мы не можем понять». Опека говорит: «Будете дергаться – мы ее уже поставили на удочерение». Вот настолько дикая ситуация.
И. Воробьева
―
Ну хоть что-то объясняли? Ну как так можно? Нельзя же просто прийти и взять…
Е. Ройзман
―
Никакого внятного объяснения нет. Они пытались ее забрать. Им еще и это в вину поставили. Но она говорит: «Я буду до конца рубиться, потому что это моя внучка». И такая ситуация. Но мы сейчас созвонились с Уполномоченным по правам ребенка. То есть всерьез сейчас в эту историю вгрузились. Я думаю, что отстоим. Но я не первый раз сталкиваюсь с опекой в такой ситуации.
И. Воробьева
―
И вот понимаешь в чем дело, мне кажется (и не только ты), то есть есть масса историй, когда опека, которая вообще-то совсем другую функцию должна исполнять, внезапно начинает исполнять политическую функцию, как Роспотребнадзор в свое время. И это очень странно. Соответственно, на мой взгляд, в обоих случаях, мне кажется, имеет же смысл как-то разбираться в том, что они делают, как-то наказывать, может быть, этих людей. Нельзя же так безнаказанными их оставлять-то уже.
Е. Ройзман
―
Вот я тебе сейчас скажу одну вещь. Вот послушай, мы сейчас с тобой разговариваем, а у Азара 2-летний ребенок один. Может прийти опека и забрать, потому что ребенок без надзора. Вот понимаешь, может кто-то написать донос, натравить – и придет опека. Скажут: «Знаете, вы тут в политической деятельности. Вас тут могут это». Это запросто может быть. На самое главное заключается в другом. Приходят в бедную семью. Люди бьются до последнего, за каждую копейку, на 3-4 работах работают, живут бедно. Приходит опека и говорит: «У вас условия ненадлежащие. Мы у вас ребенка изымем». Сплошь и рядом.И те, кто сейчас вот в теме, кто меня слышит, подтвердят эти слова. Сплошь и рядом. Вместо того, чтобы прийти и сказать: «У вас какие проблемы? Давайте мы постараемся вам помочь», они говорят: «Мы у вас ребенка изымем, потому что вам жить негде». Вот представляешь ситуация? Вместо того, чтобы сказать: «Давайте поищем варианты, найдем вам какое-то жилье, попытаемся договориться», они детей изымают. Сплошь и рядом, понимаешь.
На самом деле, надо понимать, что у системы нет глаз, ушей, сердца, души. Но люди, которые в системе работают, они могут делать эту систему более человечной. И вот за этими вещами конечно надо следить.
И. Воробьева
―
Ну вот как раз об этом я и говорю, что в опеке работает много хороших, прекрасных людей – правда, я не шучу – которые днем и ночью, круглосуточно находятся рядом с семьями, которым тяжело и которых они правда пытаются вытаскивать. Но кроме этих людей там еще работают вот те, про которых рассказываешь. Это та самая опека, про которую мы знаем все эти ужасные вещи. Но я ни разу не слышала, чтобы кого-то из сотрудников опеки хотя бы за превышение полномочий наказали. Ну хоть раз такое было?
Е. Ройзман
―
Я не слышал тоже. Но как правило они замкнуты на Министерство соцзащиты. Сейчас еще ситуация такая – у городов эти полномочия забирают. Раньше крупные города сами занимались соцзащитой. И город, где избираемое руководство, где ходят пешком по улицам и могут люди в глаза посмотреть, подойти и сказать, конечно, таких бы вещей не допускал никогда. Чем выше начальство, тем оно более недоступно для людей. И руки развязаны.Слушай, давай что-нибудь приятное расскажу.
И. Воробьева
―
Да, давай еще что-нибудь. Потому что, что-то мне кажется, у нас целый выпуск про детей получается. Это нормально и такое бывает.
Е. Ройзман: Когда власть неконкурентна, она становится недееспособной
Е. Ройзман
―
Да, давай про детей. Смотри, у меня в свое время была история. Ко мне пришла девчонка одна. Ее звали Рафиля, а у нее сынок Динар такой. Но он такой тяжеленький. И она его все время держит на руках. Я говорю: «Пусти его. Пусть побегает». Она говорит: «Он ходить не может». И представляешь, я написал, что парню нужна коляска. Коляска для него стоила 160 тысяч.Мы не успели подумать, и нам Артур Шамахов из Японии (серьезный очень парень, занимается косметикой) привез лично коляску для Динара, подарил ему гаджет, потому что с гаджетами дети развиваются гораздо быстрее. Он ему подарил Айпад, тот сразу вгрузился. Коляска замечательная. Я там с ним погонял. И Артур говорит: «У вас проблемы?». Я говорю: «Да, у нас проблемы».
У нас в те годы коляску выдавали одну на 6 лет. И как правило не выдавали, и приходилось людям покупать за свои деньги, а им компенсировали ну такую мелочь. Вот сейчас, например, компенсируют 5 000, но коляску дают на 4 года. 4 года коляска ни одна не выдерживает. Ну и вот Артур начал привозить из Японии по несколько колясок. Потом он говорит: «Слушай, я так не навожусь. Давай контейнер отправлю». И отправил нам контейнер. Ну и мы, естественно, через соцсети к людям обратились. Нам помогли растаможить во Владике, через Хабаровск по железной дороге отправили. Пришло 100 колясок. И, конечно, тут же их расхватали.
Потому что вот эти японские коляски легонькие, одним движением ноги они расправляются, точно так же складываются. В багажник одной рукой женщина может положить. Очень удобные легкие коляски. Потом прислал еще контейнер (еще 100 штук). И вот сейчас к нам пришло еще 100 штук колясок. Но у нас уже выстроилась очередь. А в этот раз они прислали разноцветные: желтенькие, зелененькие, красненькие. И люди выбирают. И, ты знаешь, надобность огромная. Вот 17-я школа-интернат. Сразу там все узнали и попросили. Больницы просят для приемных покоев. Госпиталь попросил. А у нас дружеские отношения с медиками, потому что мы всегда стараемся друг другу помогать.
Но самая интересная из-за коляски у нас получилась ситуация… Женщина одна живет в Пермском крае в деревне. У нее дочка с ДЦП, но она борется, старается все что можно делать, реабилитировать. А сынок Серега, ему 7 лет. И вот она приехала на социальном такси. Заняла денег. Заняла 7 000 и на 6 800 приехала в Екатеринбург на социальном такси за коляской, потому что у нее там шансов получить коляску для дочери нет. Выбрала коляску. Я смотрю, у нее сумка такая ободранная вся. Серега у нее сынок – ну вообще. Видно, что бедность такая тяжелейшая.
Я говорю: «Серега, тебе в школу?». Он говорит: «Да». Я говорю: «Ты готов?». Он говорит: «У меня портфеля нету». Я говорю: «А ты буквы знаешь?». Он говорит: «Я буквы выучил все». И мать говорит: «Он хороший парень. Он мне с сестрой помогает». И ты понимаешь, я написал в Фейсбуке, что вот Серега, у нас есть шанс, завтра в школу. Ну один день остался, представляешь.
Я говорю: «Ну давайте поможем». Все, дал людям адрес. И сейчас, конечно, его в школу подготовили изо всей силы. И мне очень приятно, что из-за одной коляски вдруг раз и здесь помогли. И столько народу сразу активизировалось. И с Фондом начали помогать. И очень приятно. Я хочу всех поблагодарить, сказать, что Серегу в школу собрали. Фотки размещу.
И. Воробьева
―
Круто! А вот тут у нас Наташа спрашивала про семью, которая приезжала за инвалидной коляской, которой всей деревней собирали на дорогу. Это они?
Е. Ройзман
―
Да вот они, конечно.
И. Воробьева
―
Понятно. Тут, просто, вот про них как раз…
Е. Ройзман
―
Слушай, я тебе скажу, что я раз за разом сталкиваюсь с ситуациями, где просто бедность оглушающая. Понимаешь, эту бедность не спишешь на алкоголизм, еще на что-то. Люди совершенно нормальные. Просто они попали в такие обстоятельства. Ну не на что людям жить. И таких становится все больше. И вот здесь, конечно, государство может проявить и волю, и великодушие.
И. Воробьева
―
Видимо, я сегодня в каком-то не том настроении, но я все-таки вот могу сказать, что пока государство не проявляет великодушие, милосердие к детям смертельно больным, которым очень нужны лекарства, и вместо того, чтобы помогать этим родителям, задерживают на почте, когда они пытаются получить «Фризиум» или еще что-то… Нет, я не верю. Вот пока государство здесь немилосердно, в остальное милосердие я практически не верю. Поэтому, видимо, что-то сегодня вот так.
Е. Ройзман
―
Ирина, к сожалению, мы с тобой два взрослых человека, мы живем всю жизнь в своей стране, ее знаем хорошо. У нас нет никаких иллюзий.
И. Воробьева
―
Да.
Е. Ройзман
―
Но я тебе скажу, что если будут честные выборы…
И. Воробьева
―
Вот опять ты про выборы.
Е. Ройзман
―
Подожди. Если будет сменяемость власти, то поверь, что с годами ситуация наладится.
И. Воробьева
―
Я вот считаю, что в первую очередь нужно реформировать судебную систему. Вот отправной точкой должен быть суд, а не выборы.
Е. Ройзман
―
Да, честные выборы и независимый суд.
И. Воробьева
―
Но сначала – суд, а потом – выборы.
Е. Ройзман
―
Понимаешь, мы с тобой очень хорошо знаем, что нужно сделать. Но как это сделать, мы не знаем.
И. Воробьева
―
Это правда. Тут есть вопрос от нашего слушателя.
Е. Ройзман
―
Давай поотвечаем на вопросы.
И. Воробьева
―
Да. Я бы сказала, профильный. Алекс спрашивает (практический вопрос): «Как выкурить наркоманов и дилеров из местного парка? Полицейские по запросу общественности прибыли, продефилировали по главной дорожке и удалились».
Е. Ройзман
―
Объясняю. Любое бездействие полицейских – сразу долбите через прокуратуру. Потому что когда касается этой работы, прокуратура с полицией не дружит. Прокуратура способна надзирать и способна заставлять работать. Просто на бездействие сразу же пишите. В течение месяца должны ответить, но ответят быстрее. Все, надо работать системно. Мало того, сделайте маленький репортаж. Сейчас у всех есть телефоны. И это можно сделать. Еще светлые вечера достаточно. Сделайте и покажите везде. И покажите, как выглядит бездействие полиции. Соберите статистику в своем городе. Посмотрите, сколько умирает, сколько садится по этим статьям. Опубликуйте. Добивайтесь.
И. Воробьева
―
Еще есть реплика, скорее, но важная реплика по поводу нашего разговора об опеке. Вот сейчас не найду, чтобы прямо процитировать, но смысл реплики был следующий, что опеку наказывают… А, вот Юнити Санчез нам пишет в чате: «Сотрудников опеки могут наказать только за то, что они не забрали детей из семьи (ну, условно говоря, вовремя не предотвратили), а за то, что забрали – нет». Только за то, что не предотвратили беду. Может быть, в этом проблема? Может быть, и сотрудники опеки настолько зажаты и запуганы какими-то санкциями, что они готовы отбирать или содействовать такому в семьях? Может быть, из-за этого в том числе проблема?
Е. Ройзман
―
Слушай, я, на самом деле, много раз сталкивался с таким совершенно непонятным рвением опеки. Это не права ребенка. Знаешь, это как «закон подлецов». С одной стороны, вроде, позаботились о детях, а с другой стороны, лишили их напрочь будущего, понимаешь. И здесь ровно то же самое.
И. Воробьева
―
Тут еще спрашивали про какие-то истории, которые у нас уже были. Сейчас отмотаю назад. Да, слушай, спрашивают очень много опять про граффити у вас там. Что происходит-то?
Е. Ройзман
―
Понимаешь, вся эта история с граффити – это просто иллюстрация к русской пословице: «Заставь дурака богу молиться».
И. Воробьева
―
А, то есть ничего не происходит?
Е. Ройзман
―
Ничего не происходит. У нас парень один такой достаточно продвинутый, который понимает, что такое ситуативный маркетинг, взял и у себя в кафе нарисовал этот «Супрематический крест» Малевича. Ну, какой-то дятел прибежал и из баллончика его забрызгал. То есть ну уже до такой степени доходит.
И. Воробьева
―
Владимир из Москвы спрашивает, возвращаясь к нашей первой теме про выборы и про митинги: «Какой у вас прогноз по митингам после выборов?». То есть фактически человек спрашивает, как мне кажется, насколько выборы могут пройти честно, и люди могут принять результаты выборов?
Е. Ройзман
―
Послушайте, выборы конечно честно не пройдут. Уже все настроено на то, чтобы они прошли нечестно. По Мосгордуме у власти совершенно четкая задача, чтоб Мосгордума была понятная, послушная, прогнозируемая и так далее. То есть они сделают для этого все возможное. Но уже сложно что-либо делать после выборов. В принципе, уже все состоялось. Уже все состоялось. Но вот сейчас «умное голосование» может сломать ситуацию хоть сколько-то. Вот хоть сколько-то. И когда начинают говорить, что вот нужно не ходить, послушайте, ну не ходите.Но они уже состоялись эти выборы фактически. Уже понятно, кто победил. Но есть шанс сломать эту ситуацию. А это очень серьезно, на самом деле. И я понимаю, о чем говорю. Иди попробуй заново выстрой все эти отношения. А власти московской с Мосгордумой всегда придется договариваться. Потому что все эти истории с квартирами по 6 с лишним миллиардов у руководителя аппарата и так далее – это без Мосгордумы такие вещи не решаются. Эти вещи возможны только с прямого одобрения Мосгордумой или с абсолютного попустительства и невмешательства в дела мэрии.
Поэтому Мосгордума – это достаточно серьезный инструмент. И как инструмент сдерживания, и как инструмент отстаивания интересов москвичей. Поэтому к нему надо относиться серьезно.
И. Воробьева
―
У нас буквально полминутки. Как обычно, это твои полминуты.
Е. Ройзман
―
Слушайте, если что, в пятницу здесь же буду вести прием на Толмачева, 11 с 10-ти. На самом деле, что бы ни происходило, все равно в конце концов все равно все будет хорошо. Даже не сомневайтесь. Самое главное, я вам всем желаю доброго здоровья. Все у нас получится.
И. Воробьева
―
Спасибо большое! Это была программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. До встречи через неделю!