Личный приём - 2019-04-29
И. Воробьева
―
22 часа и 9 минут в столице. Всем здравствуйте! 0 часов и 9 минут в Екатеринбурге. Это программа «Личный прием». Из Москвы ее веду я, Ирина Воробьева, ну а из Екатеринбурга – Евгений Ройзман. Женя, добрый вечер!
Е. Ройзман
―
Всем привет!
И. Воробьева
―
Тут мне пишут, что Екатеринбург вчера завалило снегом.
Е. Ройзман
―
Слушай, ну да. Ну, для нас привычно же. Всегда в конце апреля так. В начале мая может быть.
И. Воробьева
―
Ничего себе! У нас пока нет, но тоже похолодало, надо сказать. Хорошо. У нас, как всегда, я напомню, идет трансляция в Ютюбе на канале «Эхо Москвы». У нас есть возможность задавать вопросы Евгению Ройзману по номеру: +7 985 970 45 45. Это СМСки. Пишите. Буду стараться ваши вопросы все задавать. Не только по ходу программы, но и какие-то ваши личные вопросы, которые вы хотели бы задать Евгению Ройзману. Давай начнем с истории медсестры. Особенно в свете новостей – забастовки медперсонала. Насколько вообще трудно работать в нынешних больницах, что называется?
Е. Ройзман
―
Смотри, там, на самом деле, вся проблема – вот то, что происходит в Новгороде, то, что происходит в Кузбассе, то, что происходит у нас на севере области и вообще – это последствия указов Президента. Чтобы как-то выполнять эти указы, нужно держать какой-то уровень зарплат. Чтобы их держать, часть людей приходится увольнять. А остальные, чтобы работать за эти деньги, вынуждены брать полторы, две и больше ставок. То есть вот так вот. Работают на износ. И это везде ситуация одинаковая, просто, она не везде прорывается. Эта ситуация, кстати, гасится еще одним обстоятельством – очень высокий разрыв внутри медицинских учреждений.И, как правило, главврачи получают достаточно для того, чтобы мириться с тем, то происходит с их сотрудниками. Я думаю, что где-то это было сделано специально. Ну вот то, что имеем. И поэтому они стараются сохранять как-то ситуацию, успокаивать, крутиться. Но у них достаточно высокие зарплаты по нашим меркам. Понятно, не по мировым, а по нашим.
Но ко мне вот сейчас пришла медсестра. У нас об этом очень многие СМИ написали. Работала медсестра много лет, уже почти 20 лет работала. У нее двое своих детей. И работала с маленькими детками. И где-то там на мамочкиных форумах написала, что постоянно нет расходников, что требуются расходники, помогите. Ну там памперсы и все такое. Ну и, видимо, сделали втык главврачу, что выносят эти проблемы. А расходников не хватает всегда и везде. Все медсестры это знают. Ее пригласили. Она зашла в конфликт. Ее уволили. Ну и написали на нее заявление, что она собирала гуманитарную помощь и этой помощью торговала.
И. Воробьева
―
Ого!
Е. Ройзман
―
Да. Ну, обычная история. Она пришла ко мне. Я посмотрел на нее. Я говорю: «Сколько у вас зарплата?». Она говорит: «Ну, 16-17 тысяч зарплата». Причем постоянные дежурства. И она работает с совсем маленькими детками, – это достаточно высокая квалификация. Я говорю: «А в чем проблема?». Она говорит: «Ну, я понимаю, что никакого настоящего уголовного дела не будет». Но я состыковал ее с очень серьезным адвокатом. Она сходила, поговорила. Он говорит: «Там конечно никаких уголовных перспектив нет».Но получилось так, что с одной стороны – нормальные люди и с другой стороны – нормальные люди. Надо просто смодерировать ситуацию с главврачом, что больница перестанет о ней плохо говорить, а она спокойно найдет себе какую-то другую работу. Тем более, что она будет востребована, и вариантов уже много. Поэтому мы этим займемся. Я думаю, что эта ситуация сведется к нулю, как-то все друг другу принесут извинения и закончится. Потому что нервная такая обстановка. А я с ней разговаривал. Совершенно нормальная женщина. Ну и вот вам просто пример: с двумя детьми, зарплата – 16-17 тысяч. А работа тяжелейшая и очень ответственная.
И. Воробьева
―
Да, работа у медсестер тяжелейшая и очень ответственная. А вот меня поразило, как ты так спокойно говоришь – «Надо просто разрулить». Но это же возмутительно, что ее уволили, да еще попытались уголовное дело завести. Она же хотела как лучше делать. Это же ее работа – делать так, чтобы у детей все было нормально.
Е. Ройзман
―
Я не знаю до конца, что произошло. На самом деле, те медсестры, которые работают с детьми, они за своих пациентов переживают. И очень много, это я вам говорю как представитель Фонда... Нагуглить можете везде, посмотреть: Фонд Ройзмана. Я вам просто скажу, что постоянно частным образом обращаются врачи из очень многих больниц и на территории города, и на территории области, особенно когда касается расходников или какой-то индивидуальной помощи.И по онкологии постоянно проблемы. Все больше и больше коммерческой составляющей. Мы столкнулись в нашем онкоцентре, что у людей бесплатно – нет; идите покупайте, за деньги – есть. И это не только у нас. Это много где происходит. Это последствия оптимизация ну и общей деградации отрасли. И частным образом обращаются многие. Но очень боятся, когда это становится известно, потому что ругают. Ну, обычная история.
И. Воробьева
―
Я вот жду, когда же они перестанут так боятся за собственные кресла и беспокоиться в первую очередь про пациентов.
Е. Ройзман
―
Расслоение. Мы же с тобой уже говорили. Создали очень серьезное расслоение. Но тем не менее, я к врачам вообще с большим уважением отношусь. И то, что умеют в таких условиях работать… Ну, добрые, сильные, отзывчивые люди и, в общем-то, работающие за копейки. То есть это последняя преграда между человеком и смертью. Я поэтому с большим уважением отношусь к врачам. Мне никогда врачи не отказывали в помощи. И поэтому где можно, я стараюсь тоже помогать.
Е.Ройзман: Везде ситуация одинаковая, просто, она не везде прорывается
И. Воробьева
―
Ладно. У нас есть еще очень близкая, как мне кажется, тема. Хотя, конечно, она совсем про другое – про частный дом престарелых. Как я поняла, у него возникла проблема выселения из-за соседа.
Е. Ройзман
―
Слушайте, это серьезная история. Все вот эти вот частные дома престарелых, как правило, в частном секторе в коттеджах. Там не бог весть какой коттедж: на 450 квадратных метров 35 стариков. И вот сосед пишет заявление. Ну, какой-то вопрос по забору произошел. Конфликтная ситуация. Пишет заявление, идет в суд. И в конце концов выясняется, что этого рода деятельности у ИП нет. Зацепились за это и предлагают закрыть. А если закрывать, там 35 человек стариков оказываются на улице. То есть их сложно разом разобрать.То есть люди пришли. Совершенно ситуация патовая, что приходят судебные приставы и велят закрывать и всех распускать. Но мы нашли там код. Затянуть просто ситуацию. Они за это время перерегистрируются, внесут этот пункт и заново выйдут в суд. То есть я думаю, что у нас получится. Нашли ход. Просто, система когда включается, она же едет как каток. Но в этой системе есть винтики: где-то судебные приставы пойдут навстречу, где-то суд их не будет торопить, где-то с соседом сумеют договориться. Глядишь, все получится.
И. Воробьева
―
Ну вот и тут тоже, с одной стороны, сосед, конечно, написал заявление на дом престарелых. Ну, казалось бы, дом престарелых. Как так можно? С другой стороны, ну что, это означает, что нельзя писать заявление, если у тебя конфликт с домом престарелых?
Е. Ройзман
―
Слушай, бывают такие ситуации, как ни странно, что все правы, а страдают люди. Поэтому наша задача – мы можем спокойно это смодерировать, договориться, что и пытаемся сейчас сделать. А вообще, частные дома для престарелых есть, они работают. Некоторые работают хорошо, где с любовью относятся, умеют. Но самое страшное, что я видел в жизни – это государственные дома для престарелых. И помните. Была в свое время волна пожаров, когда они горели.
И. Воробьева
―
Да.
Е. Ройзман
―
И у меня даже мелькнула мысль, что они не просто так горели. Ну, я свою страну знаю. Государство с этим не справляется. И государство должно спокойно относиться и отдавать на откуп частникам, потому что это получается лучше.
И. Воробьева
―
Да, я согласна. Но оставаясь в этой теме, хочется все-таки еще спросить про людей, которые пишут заявления. Сейчас я не про этого соседа конкретного. Но есть же куча людей, которые пишут заявления, когда у них в доме снимают квартиру для онкологических больных, для того, чтобы жили люди из психоневрологических интернатов, ну и так далее – люди, которые не похожи на всех остальных или чем-то болеют. Вот как с этим-то быть?
Е. Ройзман
―
Слушай, люди болезненно к этому относятся действительно. Вот эта история с онкологическими больными, которые снимали квартиру в Москве, и когда их начали выселять, боясь заразиться – это, конечно, история очень не красивая и показывает и необразованность, и бездушность какую-то. Но я встречал совершенно других людей. Вон у нас ситуация возникла с маленьким Динаром, с Рафилей. У него мама продала квартиру, чтобы ему сделать две операции. Продала единственное жилье.А он уже тяжеленький стал такой, 5 лет. Она маленькая, не могла уже его на руках носить. И надо было ехать в Москву. Так договорились. И Гоша Куценко их в свою квартиру пустил. Они у него жили. И таких, на самом деле, добрых и отзывчивых людей много и среди известных тоже.
И. Воробьева
―
Да, тут я соглашусь. Вообще, людей хороших больше, чем плохих. Это совершенно точно.
Е. Ройзман
―
Даже не сомневайся.
И. Воробьева
―
Абсолютно не сомневаюсь. Это, кстати говоря, фраза, которую произносишь ты. Но до тебя ее начала произносить еще я. Я тоже в этом смысле очень даже верю. Хорошо. Поехали дальше. И давай поговорим про очередную историю, которая все время у нас звучит. Но не перестаем говорить про людей, у которых безвыходная ситуация: огромные долги, маленькие пенсии или заработок, что делать непонятно.
Е. Ройзман
―
У нас в регионе считается, что минимальная пенсия – 8 800. Но я сталкивался с ситуацией, когда люди умудряются накопить задолженность. Вот сейчас пришла женщина. У нее сын прописан и внуки. И с ней никто не живет, она живет одна. Ну, она пришла. Опять, как обычно: у нее нет зубов. Вот сидит женщина, которой 70 лет, практически без зубов. Долг накопился – 460 тысяч. А пенсия у нее – 8 600 (даже не 8 800, а 8 600). Она говорит: «Я не знаю, что делать. Меня это душит. Они сейчас вот-вот уже начнут меры принимать. Денег мне взять неоткуда. Часть пенсии забирают. Живу впроголодь».И, кстати, я сталкивался, что людям не хватает просто на еду, что люди пожилые (после 70) вообще вещей себе не покупают нисколько, вообще никак, а все уходит только на еду и на оплату жилья. Ну, такая тяжелая, безвыходная ситуация. Ну, попробую сына найти поговорить.
И. Воробьева
―
То есть как-то найти людей близких, которые могут помочь. Еще одна история, которая совершенно внезапно у нас возникла сегодня. Она про людей, но без конкретики. Стали много заборов строить. Откуда это вообще? Почему?
Е. Ройзман
―
Слушайте, это огромная проблема для Екатеринбурга. Я с этим сталкивался и как глава города с этим, и просто как житель Екатеринбурга, который знал все проходы через все дворы, который свой город знал хорошо. Проблема огромная. Вот есть собственники жилья. Собственники жилья собираются и решают: они хотят выгородить свой двор. Они не хотят, чтобы заходили пьяные. Особенно, если, не дай бог, в доме есть арка, вдруг оказывается, что в эту арку все ходят справлять нужду.Мало того, боятся, что девочки-школьницы будут ходить через арку. То есть арка предыдущее свое значение как архитектурный какой-то изыск, как какой-то проход она потеряла, но становится таким противным уличным туалетом. И люди хотят огородиться. Но как только они огораживаются, сразу возникает проблема у собственников помещений в первых этажах. Вот те люди, которые ко мне в последний раз пришли, у них в первом этаже там – банк, там – «Вилка-Ложка», которым нужно подвозить продукты, разгружаться, еще куча предприятий. Они все против. Я говорю: «Но вы им создадите проблемы».
Е.Ройзман: Бывают такие ситуации, как ни странно, что все правы, а страдают люди
Они говорят: «Но когда у них фуры прямо у наших окон разгружаются, не глушат двигатели, нам это тоже создает проблемы». Понятно, что когда-то это все выстроится. В новом жилье это все будет предусмотрено. Но сейчас огромное количество старых дворов, где живут много народу. Потому что когда «хрущевки»-пятиэтажки – бывает по 100 квартир. И там не предусматривалась парковка для машин. На такой дом при советской власти 4-5 машин, может, было. Ну, 10, может, было. Но не больше никак. Ничего не предусматривалось.
И проблема огромная. Перегораживаются дворы, у людей меняются маршруты в садик, маршруты в школу, другими путями начинают ходить, в гости толком друг к другу не сходят. Есть такая проблема на самом деле.
И. Воробьева
―
Ну подожди. То есть ты за то, чтобы заборы убирать?
Е. Ройзман
―
Скажем так, я за то, чтобы создать такие условия, чтобы заборы были не нужны. Но это, видимо, уже так, в прекрасной России будущего.
И. Воробьева
―
Ну, это такой сферический конь в вакууме, конечно же. Потому что людей, который хотят забор, я их хорошо понимаю.
Е. Ройзман
―
Да. Но тут же создается куча проблем другим людям с этими заборами. Но я считаю, что собственник конечно имеет право огородиться. Не от хорошей же жизни огораживаются. Ну и просто поуютней как-то за забором и почище. Поэтому каждый раз эта ситуация очень сложная. Но мы там сделали ряд подсказок. Им пожарники не дают перекрыть арку. Они говорят: «Если мы арку не перекрываем, мы не можем огородиться». А пожарники говорят: «Нет, арка – это пожарный проезд». Им говорят: «Ну придите, посмотрите: по сути, этого пожарного проезда нет давно. Во двор есть заезд с одной стороны, с другой, а это пожарного проезда нет уже давно. То есть там блоки лежат. Через него не проехать».Они говорят: «У нас значится как пожарный проезд. Мы разрешение не дадим» (МЧС). Судиться с МЧС бесполезно, потому что у них это обозначено как пожарный проезд. Таких ситуаций много. И эти арки конечно раздражают жителей и тоже их можно понять. Ну, посмотрим. Мы в этом случае посмотрим, что там можно сделать. Там люди разумные.
И. Воробьева
―
Я сейчас нарушу вообще все правила этики возможные и невозможные, но я не могу тебя не поправить. Извини, пожалуйста. Все-таки пожарные. Пожарники – это жуки.
Е. Ройзман
―
Не, слушай, а я сказал «пожарники», да?
И. Воробьева
―
Да.
Е. Ройзман
―
Фу-фу-фу. Не обращайте внимание. это я ошибся. Конечно пожарные.
И. Воробьева
―
Пожарные, да. У нас остается 5 минут до перерыва. Я предлагаю поговорить еще про парк в Академическом районе. Как раз в сторону застроек. Что там за история, в результате?
Е. Ройзман
―
Ирин, это старая история. Зашел мощный застройщик и под новую застройку пытался откусить часть парка. Потому что жилье, которое строится, если к нему прилагается парк – конечно, это жилье гораздо дороже, привлекательнее и так далее. А люди уперлись, стояли до конца и в конце концов вынуждены были уже городские власти включиться в эту ситуацию, потому что люди сдаваться не собирались. Хотя, там с ними и через охранное предприятие пытались решить, и самыми разными способами. Но сумели отстоять. И это очень хорошо. Потому что у Екатеринбурга такая же проблема, как у всех индустриальных городов: скверов и парков в городе становится меньше.Я же считаю, что в индустриальном городе нельзя трогать ни одного дерева. И я хочу сказать, что западные страны, в частности Северная Европа, этот вопрос решают очень жестко. То есть действительно нельзя в городе убрать ни одно дерево, не получив на это согласие горожан, как бы оно там кому ни мешало. И я считаю, что это правильно. Надеюсь, что у нас когда-нибудь к этому придет. Потому что вот даже то, что помню я в городе, мои дети уже не увидят, мои внуки не увидят точно. А те, которые придут после нас, они даже не будут представлять, что это было возможно. Поэтому в городе конечно все зеленые насаждения надо беречь.
И. Воробьева
―
Вот про зеленые насаждения же тоже очень интересно. Там же за ними нужно ухаживать, нужно как-то все это делать. Плюс нет жилья, надо строить. Это же всегда такая битва между «погуляйте за городом» и «мы хотим где-то жить в городе».
Е. Ройзман
―
Смотри, на самом деле, мы здесь не первые. Мы не прокладываем дорогу. Уже были те, которые жили до нас, и они показали, что можно так жить. И еще раз говорю, Северная Европа показывает всем, что можно: можно вписывать в ландшафт все, не трогая ничего вообще, не задевая. Тот же самый Стокгольм. У них это правило основное.Поэтому можно все-таки справиться. Но содержание газонов в городе и содержание зеленых насаждений – это целая наука. Работают специалисты. Огромный отдел в городе. За деревьями надо постоянно следить: там – подрезать, там – менять. Это очень серьезно. Я, просто, с этим сталкивался. У нас еще Лесотехнический институт есть, который подготовкой специалистов занимается. Но в любом городе это очень серьезно.
И. Воробьева
―
Нас возвращают к первой теме, но не совсем. Вот про историю конкретно с медсестрой, которая приходила к тебе на прием, а вообще про медперсонал. Спрашивают: «Считаете ли вам правильным, что медперсонал бастует? Ведь от них зависит жизнь людей».
Е. Ройзман
―
Слушайте, если они будут работать в тех условиях, в которых они работают сейчас и при такой оплате труда, я думаю, что пострадает гораздо больше народа. А потом, эти люди такие: они когда видят, что действительно их помощь нужна, они включаются. Это такие итальянские забастовки.
И. Воробьева
―
То есть они…
Е. Ройзман
―
Слушайте, они следят за этим. Это другие немножко люди. Они за этим следят. То есть таких лобовых забастовок там не бывает.
И. Воробьева
―
Дмитрий (Дмитрий, я так понимаю, из Екатеринбурга) пишет, что Зеленая роща на грани вырубки. Зеленая роща – это где-то у вас?
Е. Ройзман
―
Ну, Зеленая роща – это реликтовая роща, то есть она была до начала города, почему к ней надо бережно относиться. И в последние годы она становится все меньше, меньше и меньше. И там действительно есть проблемы. Там собирались убирать 240 деревьев – ну, реконструкцию проводить. Но сейчас общественность уперлась. И был выход главы города там с большим количеством журналистов и с общественниками. И сейчас придут к какому-то компромиссу. Я думаю, что люди будут наблюдать за процессом и вносить какие-то коррективы. То есть умеют разговаривать с людьми. Посмотрим.
Е.Ройзман: При слове «война» у нормального человека страх, кровь, омерзение. А они делают праздник, радость, карнавал
И. Воробьева
―
Но, вообще, я хочу сказать, мощно у вас там граждане за зеленые насаждения борются.
Е. Ройзман
―
Слушай, ну это Екатеринбург. Понятно, что не все получается. Но здесь умеют отстаивать и здесь есть за что людей уважать.
И. Воробьева
―
Безусловно. Мы сейчас буквально на несколько минут прервемся на краткие новости и короткую рекламу, ее же рубрику, и потом продолжим. Начнем в следующей части программы, сразу же начнем, про военную форму для детей в детских садах, школах ко Дню Победы, – эта тема очень серьезная, многих касается.И я призываю вас писать ваши вопросы для Евгения Ройзмана либо в чат трансляции на канале «Эхо Москвы» в Ютюбе, либо по номеру: +7 985 970 45 45. Ну или пишите с сайта, вы можете из Твиттера писать. Тут в этом смысле все работает, все есть. Поэтому пишите вопросы, и в следующем чате буду задавать. А еще мы в следующей части программы поспорим про татуировки. Поехали.
НОВОСТИ/РЕКЛАМА
И. Воробьева
―
22 часа 34 минуты в столице. Продолжается программа «Личный прием». Евгений Ройзман, Ирина Воробьева. Те, кто смотрит нас в трансляции на Ютюбе, могли сейчас наблюдать, как Евгений во время перерыва крутил камеру, показывал, что у него там вокруг. Вот вам пишут: «Красивая, хорошая библиотека». Так что, молодец, что показал. Ну что же, давайте начнем вторую часть с той самой темы, которую я уже анонсировала – это военная форма для детей накануне Дня Победы. У всех эта тема в детских учебных заведениях и дошкольных есть.
Е. Ройзман
―
Ирин, слушай, просто расскажу. Разговаривал с девчонкой. Толковая, серьезная девчонка. Двое детей в садике. Говорит, объявили, что собирают по 1 200 с ребенка – военную форму на праздник (пилотки, ремни, всякое это). Она говорит: «Нет. Зачем? Мои дети не будут надевать военную форму». Ей говорят: «Да вы поймите, все дети будут так рады военной форме. Это же праздник!». Она говорит: «Мои дети военную форму не наденут». Ей говорят: «Да вы поймите, они будут как белые вороны среди всех остальных». Она говорит: «Как угодно. Мои дети не наденут военную форму».И я столкнулся еще с несколькими ситуациями подобными и знаю позицию многих родителей. И я полностью ее поддерживаю, я согласен. В чем я вижу подвох. Что они делают? Они в целях пропаганды сейчас, вот этой общей милитаризации сознания начинают использовать детей вот с такого возраста. В чем я вижу подвох. При слове «война» у нормального человека – это страх, кровь, омерзение. А они делают так, что у детей при слове «война» – праздник, радостное событие, карнавал. Понимаете, они сбивают настройки, причем с детства. Этого делать нельзя. То есть по отношению к детям этого вообще нельзя делать. Это очень подлый такой прием. И взрослые зачастую даже не понимают.
Ходят эти активисты по детским садикам, форму предлагают. Ну, их деньги интересуют. Я видел этих активистов, связанных с «Единой Россией» и так далее, которые навязывают директорам вот эту историю. За этим надо следить. Этого делать нельзя. Ну просто нельзя. Это калечит детскую психику.
И. Воробьева
―
Но а как же вот эти стихотворения о войне, которые на День Победы читают дети, вот эти песни, которые они поют? Вот это нормально? Или дело только в форме, я правильно понимаю?
Е. Ройзман
―
Слушайте, на самом деле, от этого никуда не денешься. День Победы страна за последние годы сделала определенной религией и определенным действом. Мало того, у этой религии появилась куча добровольных жрецов, которые смотрят, чтобы все обряды исполнялись правильно. Меня это конечно задевает, потому что когда вдруг появляется куча народа, который рассказывает, как надо скорбеть, как надо любить Родину. Да пошли вы все! Меня родители учили Родину любить. Мне здесь советчики не нужны.И я знаю, как у нас дома отмечался День Победы. И когда просто собирались, молча выпивали – это было обязательно. Каждому есть о чем помолчать, каждому есть кого вспомнить, о чем подумать. И то, что сейчас делают из Дня Победы – конечно, это одно из орудий пропаганды и откровенно новая религия. Ну правильно же говорят, все, к чему ни прикоснутся, превращается… Та же самая история с Бессмертным полком. Когда это совершенно народная история была, когда первыми журналисты из Томска это придумали.
И. Воробьева
―
Да, «ТВ-2».
Е.Ройзман: Большинством татуировки воспринимаются как принадлежность к каким-то маргиналам, к какому-то тому миру
Е. Ройзман
―
Да, потом наши в Екатеринбурге подхватили. Это была народная история. Власть забрала это под себя. Ну и вот сейчас собирается идти на Бессмертный полк. Абсолютная регламентация: кто в первых рядах, кто – не в первых. Ну и еще призывы тащить сталинские портреты. Но послушайте, это просто не хорошо, когда портрет человека, виновного в гибели огромного количества людей, потащат в полку тех, которые по его вине погибли. То есть просто этический такой момент. Ну и все, эта история перестала быть народной и в глазах многих теряет свою ценность.
И. Воробьева
―
Да. Ну и тут хочется сразу сказать, что если кому-то эта акция все еще кажется правильной и тем, в чем надо участвовать, в этом смысле я, кстати, никого никогда не отговариваю. Если вы хотите с портретами своих близких, вам в этом смысле никто не мешает. Но ощущение очень странное от этой акции. Это правда.
Е. Ройзман
―
Ирин, еще я тебе скажу как человек, который 5 лет был главой города, начинается соревнование скрытое: кто больше народу выведет. И ставятся такие планки, что максимум, максимум, максимум народу вывести. Понятно, что теряет, потому что День Победы – праздник действительно со слезами на глазах. Всем есть кого помянуть, всем есть о чем помолчать и о чем подумать. Что касается стихов и песен. И песни красивые все, которые мы с детства знали, и стихи есть замечательные. Ну, это будет с нами уже всегда. Это никуда не денется.
И. Воробьева
―
Ну да. Но с другой стороны, тоже возникает вопрос, как рассказывать детям о войне, если все вокруг, в их детском саду, во дворе все радуются, у всех ленточки, вот эта форма и так далее, а ты хочешь ребенку рассказать про войну. Ну я не знаю, какую-то полуправду что ли. Потому что правду кровавую рассказывать конечно нельзя детям.
Е. Ройзман
―
Слушай, рассказывать конечно надо правду. Конечно, надо правду. Ну, понятно, что детей надо беречь. Но рассказывать надо правду. Детям вообще врать нельзя.
И. Воробьева
―
Детям врать нельзя. И зацеплюсь сразу за эту твою реплику, потому что тут разворачивается скандал – шоу «Голос». И ощущение, что как раз детей очень сильно обманули там.
Е. Ройзман
―
Ну, слушай, на самом деле, там история такая… Это, может, специально даже никто не накручивал, но у родителей этой девочки были возможности обратиться к самым топовым блогерам, к людям, у которых в Инстаграмах миллионы подписчиков. Плюс рассылку корпоративную делали. Ну, поддержали своего ребенка. Но получилось не очень красиво. И потерпевшие в этой истории, конечно, и сама девочка, и те, кто участвовали в конкурсе. Дети же очень болезненно такие вещи воспринимают и любую неправду чувствуют. Поэтому, надеюсь, когда-то эта история утихнет, успокоится. Но она не самая красивая. И хотели своему ребенку сделать лучше всех, а на самом деле…
И. Воробьева
―
То есть жалко всех детей.
Е. Ройзман
―
Ну конечно!
И. Воробьева
―
Следующая история. Она не совсем про детей, а совсем даже про татуировки и про истории, когда людей с татуировками не берут на определенные работы. И мне кажется, это страшная несправедливость.
Е. Ройзман
―
А я считаю, совершенно нормально. Потому что все равно большинством татуировки воспринимаются как принадлежность к каким-то маргиналам, к какому-то тому миру. Я в свое время, когда был маленький, куча народа поосвобождалась. У мужиков сплошь и рядом была татуировка: вот здесь такое солнце, чайка и написано «Урал» или «Сибирь».
И. Воробьева
―
На костяшках пальцев, да.
Е. Ройзман
―
Ну, не на костяшках, а на вот этой части руки. И люди с татуировками попадали в такие ситуации… Один парень в детстве попал в КПЗ, наколол на одной руке «зло» («за все легавому отомщу»), а ну другой «СЛОН» («смерть легавому от ножа»). А потом после армии пошел работать в милицию – был подполковник и замначальника райотдела. Очень стеснялся. То есть таких историй море. Но я хочу сказать, что… Представьте себе ситуацию. Приходит молодой парень, а у него обе кисти рук, причем запартачил так…Вот русская татуировка безжалостная и беспощадная. Я не сумел прочитать, что у него там написано: на непонятном языке и непонятное слово. И на другой руке тоже. И еще на костяшках пальцев мешок с деньгами и так далее. Я говорю: «Что у тебя случилось?». Он говорит: «У меня проблема. Я вот сейчас получаю образование в театральном институте. Я педагог будущий. Я хочу работать с детьми». Я говорю: «Здоров! И что?». Он говорит: «Меня никто не берет». Я так на него посмотрел. Я понял, почему его не берут. Я говорю: «А зачем?». Он говорит: «Я с женой разводился. Я вот так это…».
Я говорю: «Здорово ты с женой. Надо было еще что-нибудь на лбу». Кстати, на лбу. Витя Махотин, был такой замечательный художник, его в Екатеринбурге знают. Он детдомовский. И их было три человека: Марочкин, Федоров (чемпион мира по самбо) и Витя Махотин, – они все были в одном детдоме. И они от голода пошли сломали ларек, вытащили пряники повидло, «Приму». Закурили, прямо там начали пряники в повидло макать. И, в общем, их всех посадили. И Витя попал на малолетку, и он себе на лбу сделал такую наколку «Раб КПСС». Так его с малолетки увезли в Тагил на больничку и наколку вырезали без наркоза.
И. Воробьева
―
Ой, кошмар какой! Боже мой!
Е. Ройзман
―
То есть с наколками куча историй. Но подождите, я расскажу. Его не берут нигде. Я говорю: «Давай я подумаю». Позвонил Коле Коляде. Ну, Коля – человек с европейским именем, его все знают. Я говорю: «Коля, ну помоги. Вот такая ситуация». Он говорит: «Ну пусть ко мне придет». Он посмотрел и говорит: «Понимаешь, я могу его к себе взять, я могу с его преподавателями поговорить, я их знаю. Но если ему нужна работа, практика, я ему поставлю». Но он хочет работать с детьми, а это ему мешает. Он потом пришел ко мне снова. Я ему говорю: «Своди наколки, потому что это будет все равно бросаться в глаза».И все равно большая часть общества воспринимает это негативно. И когда люди придут, увидят, что у их детей такой преподаватель, конечно появятся вопросы. Все равно встречают по одежке. Какой бы ты ни был талантливый, но все равно это будет бросаться в глаза. И дети будут считать, что это нормально. Но те, у кого татуировки, говорят: «Вы не понимаете, это так красиво». Вот знаешь, в Библии есть установка: не делай никаких рисунков на коже своей. Ну, одна из установок таких. Ну там не делай надрезов, не делай рисунков.
Очень интересно. В Японии, если у тебя есть татуировка, тебя в общественную баню просто не пустят, потому что у японцев совершенно четкое представление: если татуировка, то это только якудза; нормальные люди зачем будут делать?
А я последний раз столкнулся в Гетеборге. Бежал Гетеборгский полумарафон. Куча народу на улицах с татуировки. Я говорю: «Откуда это у вас?». Они говорят: «Ну, понимаешь, город портовый, свои традиции. Ну, вроде как моряки считают, что когда утонешь, прибьет куда-нибудь, так тебя по татуировкам глядишь опознают. Ну, может, и такие.
И. Воробьева
―
Но ты вот сейчас сказал, что дети подумают, что это нормально. Вообще-то, татуировки – это нормально. И когда ты говоришь, что люди с татуировками – это какая-то маргинальная среда… Ну вот посмотри на меня, Женя. У меня есть татуировка. Она у меня на руке. То есть не где-то там, вот она на руке. Я ее показываю. Она у меня уже давно. И это только первая татуировка. И я планирую сделать вторую татуировку.И я не понимаю, в чем проблема. Конечно, у меня рука не разрисована полностью до кисти, никаких нет агрессивных рисунков, но мне все равно кажется, что это нормально и нет ничего в этом такого. Пусть дети видят, что все люди разные. И у некоторых есть рисунки на руках.
Е. Ройзман
―
Ирин, на самом деле, все люди свободные. Но когда человек отвечает за свою школу, он видит перед собой человека, у которого запартачены кисти рук (еще вот так вот дико), он имеет полное моральное право как-то притормозить и не подпустить к детям. Понятно, что у этого человека может быть распрекрасная душа. Но вот так сходу душу не видно, а татуировки видно. И для детей, на мой взгляд, так себе пример. Мы с тобой можем дальше спорить.
И. Воробьева
―
Нет, не будем. Не будем, нет. Меня тут обвиняют, что когда я показывала татуировку, это не вошло в трансляцию, потому что меня тут показывает не полностью. Давайте я вам вот так вот покажу.
Е. Ройзман
―
Покажи еще раз, да.
И. Воробьева
―
Еще раз покажу. У меня на руке татуировка. Это знак бесконечности. И когда ее увидела Нюта Федермессер, спросила, почему бесконечность у меня не закончена. Там разрыв есть. Сказала, надо обязательно добить, чтобы бесконечность заканчивалась.
Е. Ройзман
―
Ага, закончить бесконечность.
И. Воробьева
―
Да.
Е. Ройзман
―
А у меня нет никаких татуировок. Даже неловко.
И. Воробьева
―
Да, мне, конечно, сейчас прилетает много классных слов. Но чтобы совсем разозлить некоторых радиослушателей и телезрителей наших в Ютюбе, не могу не спросить. Сейчас мир делится на две части, на три части. Скажи, пожалуйста, смотришь ли ты «Игру престолов» и смотришь ли «марвеловских» «Мстителей»?
Е. Ройзман
―
Слушай, представляешь, ни разу не смотрел. Вообще ни разу не смотрел. Мне даже неловко. Я не смотрел в своей жизни ни одного сериала, и поэтому я зачастую не знаю, о чем идет речь. И чувствую себя таким олдскульным и задвинутым.
И. Воробьева
―
Ламповым.
Е. Ройзман
―
Да. Ну, глядишь, когда-нибудь, может, наверстаю. Жизнь долгая. Долгими зимними вечерами когда-нибудь делать мне будет нечего.
И. Воробьева
―
Но «Мстителей» ты посмотришь? Это не сериал.
Е. Ройзман
―
Слушай, понимаешь, я же еще из того поколения, когда говорят «мстители», у меня в голове – «Неуловимые мстители».
И. Воробьева
―
Ладно, уговорил. Все, хорошо. Все, кто пишет сейчас про татуировки, вы не надейтесь, мы продолжать не будем. И спорить я с вами совершенно не собираюсь. У меня есть свобода сделать татуировку, а у вас есть свобода не любить татуировки. И на этом мы разойдемся. Я человек взрослый. В детский сад не иду работать. Поэтому давайте мы как-то останемся при своих.
Е.Ройзман: Иногда появляются подсказки, алгоритм решений, и ты видишь: есть люди, которым тяжелее, чем тебе. Это жизнь
Давайте дальше пойдем. У нас есть еще темы, которые мы не успели обсудить. Вот давайте про людей еще поговорим. Про людей, которые внезапно появляются на приеме у Евгения Ройзмана и делают всякие приятные штуки. Вот, я так понимаю, что пришли ребята, которые делают кофе на вынос, например.
Е. Ройзман
―
Слушай, причем очень интересно. Пришел парняга. Молодой, толковый парень. Ренат зовут. И говорят: «Смотрите, у нас 15 точек. Мы делаем кофе. И давайте мы на стаканчиках сделаем логотип». А у нас красивый логотип у Фонда – такая клеточка, которая открылась, из которой птичка вылетела. Хорошая очень графика. Сергей Копылов сделал. Он говорит: «Давайте мы будем делать ваш логотип. Мы знаем, чем вы занимаетесь. И то, что деньги, основная часть, идут на хоспис, мы поддерживаем, понимаем. Пусть мы так поучаствуем».Плюс еще один ресторан в этом поучаствовал. И я вот это когда вижу, мне очень приятно. Понемножку, но вот так вот добрые люди включаются, плечо подставляют. Ну, как-то можно жить и что-то делать. Очень мне было приятно.
А потом тетушка пришла. Испекла очень хороший пирог из капусты, еще манник испекла. И она все время что-нибудь носит, все время как-то поддерживает. А у меня же такие… Мне приносят грибы, огурцы соленые, варенья разные, могут носки связать, могут шапку связать, футболку какую-нибудь подарить с логотипом. Мне очень приятно вот такие вещи, знаки внимания. Удовольствие доставляет. Приятно.
И. Воробьева
―
Ну, я могу сказать, что Евгений Ройзман, конечно, абсолютно народный кандидат: «Мстителей» не смотрит, «Игру престолов» не смотрит, против татуировок. Просто идеал. Я тебе серьезно говорю, люди очень оценили все ответы на все вопросы. И я антикандидат, потому что смотрю «Игру престолов», «Мстителей» и у меня есть татуировка. Но я, правда, и избираться не хочу.
Е. Ройзман
―
Понимаешь, что, Ирин, вот жизнь настолько насыщенная и интересная, и происходит столько всего. И куча сюжетов. Вот каждый прием приносит такие сюжеты… Ну, Шекспир обзавидуется. И поэтому я как-то не нуждаюсь. Мне в жизни хватает.
И. Воробьева
―
Да. Это я уже поняла. Хорошо. Еще про истории, которые приносят тебе на прием в том числе. Вот тут кто-то из наших слушателей писал, что «программу с Ройзманом слушаю для самоуспокоения, потому что я понимаю в этот момент, когда слушаю программу, что есть куча людей, которым очень трудно, гораздо более трудно, чем мне». И вот поэтому включают нашу программу, представляешь.
Е. Ройзман
―
Ирин, на самом деле, это очень серьезно. Я когда приемы расписывал в Фейсбуке, многие люди смотрели и говорили, что «пока не прочитал, думал, что у меня проблема». На самом деле, иногда появляются какие-то подсказки, появляется алгоритм решений, и ты всегда видишь, что есть люди, которым гораздо тяжелее, чем тебе. То есть надо стоять, держаться, все равно решать. Это наша жизнь.
И. Воробьева
―
Да. И я так понимаю, что в пятницу снова пришли люди: проблемы с квартирой, с долгами, отбирают. Или что-то я путаю?
Е. Ройзман
―
Слушай, ну у меня снова проблема с ипотекой. Я не могу решить ситуацию с «Росбанком». Суть в чем. Женщина с мужем дали 2 300 000 и заняли в «Росбанке» полтора миллиона. Купили двушку на Уралмаше, начали платить. А потом муж заболел. Еще болел очень тяжело, умирал целый год, умер. Осталась вдова с ребенком. Запустила платежи, какое-то время не платила. Ну, банк вышел с претензией. А она не сообразила, что происходит, не могла понять. Пока смерть мужа пережила: не понимала, что происходит. Ну, в общем, в конце концов, квартира выставлена на продажу.А теперь она ужаснулась тому, что вот эти полтора миллиона, которые она взяла в банке, она платила 5 лет. А ей сейчас насчитали долг перед банком – 1 700 000. И она говорит: «Ну как так? Я платила 5 лет и 1 700 000. И я должна отдать больше, чем я брала». Ну есть заповедь библейская: вдову и сироту не обижай. Но вот здесь вот и вдова, и сирота в одной ситуации присутствует.
У меня не получается с «Росбанком» договориться. Ну все, не получается. Не включают задний ход. Им эта квартира денег не принесет особых, славы не принесет. Но они разорили вдову и сироту. То есть можно говорить, что это бизнес, да что угодно. Но разорили вдову и сироту. И вот такая ситуация. Понятно, что пытаемся сделать все, что можно. Но это «Росбанк». Я не знаю, кто там владельцы. Если кто-то услышит, передайте.
И. Воробьева
―
Да. Не уверена, что нас слушают владельцы. Но, правда, вдруг, кто-нибудь с кем-нибудь знаком. Смотрите, правда, ситуация какая-то чудовищная совершенно. Я уверена, что человек готов платить и платил 5 лет. Это же не просто человек отказался платить и сказал: «Все. Знаете, у меня тяжелая ситуация. Я больше ничего не буду платить». Нет.
Е. Ройзман
―
Да, она старается. Если бы банк пошел навстречу, она бы вошла в график, потихонечку бы платила. Она работает на износ в нескольких местах. Она еще работает в хосписе медсестрой. А у нее зарплата – 25 тысяч. Вдвоем с ребенком они живут на эти деньги. И она бы еще платила, умудрялась. Где-то бы и полы мыла, еще что-то. Ну все. А теперь получается, квартира выставлена на продажу. За те деньги, за которые они ее покупали тогда, уже не продать. Ее продадут с большим дисконтом. И она попадет в ситуацию, где ей не хватит денег купить даже комнату. То есть тяжелая ситуация реально.
И. Воробьева
―
Тут Павел из Екатеринбурга в чате удивляется, что там 4 с чем-то стоит квартира на Уралмаше.
Е. Ройзман
―
Нет-нет, не 4. У них получилось – 3 800 000. Двушка, да.
И. Воробьева
―
А, двушка.
Е. Ройзман
―
Двушка – 3 800 000, да.
И. Воробьева
―
Мы сегодня много про долги говорим. В основном чужие, конечно. Я так понимаю, что пришли представители музея.
Е. Ройзман
―
Слушай, это известная история в Москве с музеем Рериха.
И. Воробьева
―
Почему пришли к тебе, вот мне интересно.
Е. Ройзман
―
Ну, пришли, потому что они уже не знают, куда идти. Они идут везде. Там суть, что им насчитали долги за помещение. У них помещение очень большое и серьезное. В счет этих долгов описали картины Рериха. И они считают, что все их проблемы связаны с тем, что государство хочет эти картины просто у них изъять. Но там история долгая. Скандалы эти продолжаются и продолжаются. Причем работы Рериха там есть известные и серьезные. Но эту историю знают все. И я из Екатеринбурга ей заниматься не могу. То есть там куча народу задействована уже. Но вот такая проблема есть.
И. Воробьева
―
Но, вообще, это удивительно, конечно, что приходят, правда, в Екатеринбурге к Евгению Ройзману с проблемами из Москвы. Тут, просто, у нас тоже слушатели некоторые пишут. Вот, например, Виктор спрашивал: «В какую из московских правозащитных организаций обратиться, чтобы опротестовать инициативу руководителя ЖКХ?». Вот, опять же, у Евгения Ройзмана спрашивает.
Е. Ройзман
―
Смотрите, надо, во-первых, смотреть, насколько законны эти инициативы. То есть надзор за соблюдением законности – это прокуратура. Можно просто долбить через прокуратуру. Если вы хотите что-то поменять в ситуации, значит ищите своих депутатов Государственной Думы, предлагайте разрабатывать, вносить какой-то законопроект, который бы корректировал эти инициативы. Механизмы все понятны. Но любой надзор за законностью, любое нарушение закона можно начинать с обращения в прокуратуру.
И. Воробьева
―
Да. Потому что прокуратура, вообще-то, задумывалась как правозащитный орган, если я ничего не путаю.
Е. Ройзман
―
Ирин, правозащитный-неправозащитный.
И. Воробьева
―
Мне бывший прокурор говорил об этом.
Е. Ройзман
―
Да. Это один из немногих институтов, который остался в России еще со времен Петра Первого. И у прокуратуры есть возможность выходить в суды за граждан. То есть если гражданин по какой-то причине не может, то есть прокуратура может за них выходить в суды. К сожалению, не часто этим пользуется прокуратура.
И. Воробьева
―
Да. Но и люди, конечно, тоже не часто обращаются. Тут тоже про прокуратуру. Ну, не совсем про прокуратуру. Вот про суды, например, пишут, что «вот у вас люди из-за автобуса, из-за туалета на автовокзалах в суды ходят, а у нас, мол, в суд очень дорого». Не знаю, видимо, «в суд у нас» - это в Москве, я так понимаю.
Е.Ройзман: Можно просто долбить через прокуратуру. Если хотите что-то поменять в ситуации - ищите своих депутатов ГД
Е. Ройзман
―
Но, смотрите, на самом деле, конечно, уважения к судам никакого. Вот это очень хорошая история, когда судили отца полковника Захарченко, прокуратура на сайте выложила, что н получил 5 лет, а приговор еще не прозвучал. И ему дали 4 года. Вот такая опция замечательная – ну, просто, чтобы не спалиться. И на самом деле, из этой ситуации стало понятно, что приговоры выносятся не в судах, суды их только озвучивают. Уважения к судам, конечно, никакого. Но, с другой стороны, винить в этом тоже некого.
И. Воробьева
―
Еще вопрос где-то вначале эфира был. Я его, к сожалению, потеряла, поэтому своими словами задам. Ну, это мы уже тоже обсуждали, но тем не менее, раз уж спрашивают, видимо, в прошлый раз ответ не получили или не слышали. Спрашивают про выборы, которые будут и в Москве, и в Питере. Ходить, не ходить? Потому что множество гостей «Эха Москвы» говорят, что нет, не ходить ни на какие выборы и никому не доверять.
Е. Ройзман
―
Смотрите, на самом деле, очень серьезно будет и в Москве, и в Питере. В Питере пытаются совершенно непопулярного губернатора протолкнуть. Мало того, уже и президент к нему прислонился – туда уже ездил, попытался поддержать. Но я был свидетелем того, как человек после своего назначения не справился с элементарным – с первыми же снегопадами. Ну вообще не сумел организовать и не справился. В Питере реально все боковые и прилегающие улицы были блокированы, невозможно было пройти. То есть я видел это своими глазами.Вот для Екатеринбурга это недопустимая ситуация. И с этого началось. Его всеми силами тащат. Город сопротивляется. Я думаю, что если там зарегистрируют хоть кого-то из реальных кандидатов из местных депутатов, то у него выиграет. Но власть попытается всеми силами его протолкать. Возможно, ситуация будет, как в Приморье, когда будут готовы голосовать за любого клоуна, только не за представителя «Единой России».
Мало того, все видят тенденции такие, что те, кто идут от «Единой России», стараются никак себя с партией не позиционировать, просто чтобы не получить минус этот на старте. Ну и конечно Мосгордума будет интересна. И то, что у Навального там такая мощная команда собирается – и Владимир Милов, и Любовь Соболь, и Яшин. Это такие люди-бойцы, которые способны отстаивать, у которых достаточная подготовка, много знают, понимают, известные и готовы отстаивать интересы граждан. Это интересная ситуация. Посмотрим. Я бы с удовольствием поддержал.
И. Воробьева
―
Ну, никто не мешает, собственно, Жене поддержать кого-то на словах. Вот сейчас поддержал. У нас полминуты. Традиционно даю для традиционных пожеланий.
Е. Ройзман
―
Слушайте, на самом деле, я хочу сказать, что мы свою страну знаем. Все, что сам не сделаешь, за тебя не сделает никто. Это надо понимать. Но никто кроме нас не сделает нашу страну лучше. И еще я хочу сказать, что что бы ни происходило, как бы ни было, в конце концов все будет хорошо. Даже не сомневайтесь. Давайте, удачи вам! Доброго здоровья!
И. Воробьева
―
Спасибо большое! Это была программа «Личный прием» с Евгением Ройзманом. До встречи через неделю!