Ольга Романова - Персонально ваш - 2020-06-05
Л.Аникина
―
14 часов и 12 часов в Москве. Лиза Аникина и персонально ваша сегодня — Ольга Романова, руководитель организации «Русь сидящая». Ольга, здравствуйте!
О.Романова
―
Здравствуйте!
Л.Аникина
―
Я видела, вы писали у себя в Фейсбуке, что «Русь сидящая» следит за ситуацией с коронавирусом в тюрьмах. И хотела вас попросить, чтобы вы рассказали подробней, какая есть информация, потому что, насколько я понимаю, данные ФСИН очень сомнительны.
О.Романова
―
Данные ФСИН, действительно сомнительны, потому что их невозможно проверить. ФСИН закрытая организация, и сейчас особенно. Туда затруднен доступ членов ОНК. Как обычно, затруднен доступ правозащитников, адвокатов. Поэтому мы не знаем, конечно, реальной информации.На сегодняшний день мы знаем, что подтверждено и что, собственно, ФСИН с этим соглашается, что порядка 600 человек сейчас с подтвержденным коронавирусом есть в этой системе, но в основном это сотрудники, хотя это довольно странно. Потому что сотрудник — это человек, который приходит в СИЗО, в зону и общается не только со своими коллегами, которые в меньшинстве в этих местах, а общается с сотнями заключенных, осужденных, подозреваемых, арестантов, поэтому, я думаю, реальная цифра должна быть другая.
Л.Аникина
―
Я смотрела, где-то примерно неделю назад писали, что 980 сотрудников ФСИН больны, и больны еще 238 заключенных. Понятно, что цифра выросла с тех пор. А есть возможность обратиться к самим заключенным? С ними есть какая-то связь?
О.Романова
―
Конечно, с ними связь есть. Она неофициальная, всегда неофициальная. И, кстати, сейчас карантин подтвердил, собственно, о чем знали все, всегда опровергал ФСИН, каким образом попадают в зону мобильные телефоны, которые запрещены всеми документами. Всегда ФСИН это все перекладывал на адвокатов, дескать, адвокаты проносят, правозащитники, члены ОНК проносят.Вот сейчас никого не пускают уже 2 месяца. Мобильная связь как была, так и есть. И, по-прежнему, этим занимаются сотрудники.
Сейчас мы разбираем конфликт в одной зоне. Поехали уже наши адвокаты туда. В зоне совсем недалеко от Москвы, кстати. Сотрудники по-прежнему торгуют телефонами. Но те, кто отказываются участвовать в бизнесе, кто отказывается покупать телефоны и вообще участвовать в этой круговерти, их сажают в ШИЗО, заносят выговоры, лишают УДО и так далее. То есть мешают люди бизнесу, не принимая в нем участия. То есть сейчас уже до такого дошло.
Конечно, нам звонят и пишут. Но в связи с новациями в Уголовном кодексе Российской Федерации, которые были приняты 1 апреля — именно 1 апреля этого года появилась новая статься в Уголовном кодексе №207 прим. И я с большой гордостью невероятной скажу, что и «Русь сидящая» и я стали первыми фигурантами первого уголовного дела. Как раз наш мониторинг, и мы с большим удовольствием продолжаем сейчас, собственно, бодаться по этому делу. Почему с удовольствием — потому что, конечно, уровень компетенций людей, которые занимаются информационной борьбой — а эта статья, конечно, про информационную борьбу, — оставляет желать даже не лучшего, а я бы сказала, в общем, как говорят дети «я хохотался» — комичного. Конечно, очень комично. И это очень жаль, что уровень наших правоохранителей до такой степени карнавальный.
Л.Аникина
―
А в чем именно обвиняют?
О.Романова
―
У нас через неделю после принятия нового закона появилась на сайте информация о том, что в поселке Топорок, Новгородской области — это Валдай — в колонии поселении №6 градусник один, и он находится на КПП, а в колонии есть люди с температурой. И они вынуждены приходить на КПП, ждать, брать градусник и так далее. Эта новость у нас появилась, была опубликована. Я подумала 15 минут и решила, что, кажется, все-таки новость не подходит, наверное, под определение мониторинг с коронавирусом. Жаль, что нет градусника, но нет слова «коронавирус» и нет слова «инфекция». Поэтому я эту новость убрала. Но 15 минут вполне хватило.Кстати, скриншот никто не сделал — ни мы, ни органы. И теперь органы нам сообщают, что мы распространяли фейки о коронавирусе этой публикацией. И я все время их прошу предъявить скриншот, но как-то не срослось у них, не получилось. Поэтому мы бодаемся. Очень смешное письмо получили мы от МВД из управления, которое занимается прослушкой, отслеживанием IP адресов и так далее. Это прекрасное техническое подразделение МВД в официальном письме, которое очень трудно перевести на русский язык, но мы, я надеюсь, поняли правильно его смысл, просили нас сообщить им, собственно, где эта публикация и сколько народу ее прочитало.
О.Романова: Сейчас двушечка или три года — кажется, что человек легко отделался
Мы страшно удивились и решили, что мы, конечно, с большим удовольствием сообщим, но просто нам нужно понимать, о чем идет речь. И уж, конечно, если подразделение, которое занимается отслеживанием адресов и прослушкой, спрашивает у нас, что мы там такое говорили и писали, «дайте нам, сами всё заверьте и пришлите», то я не знаю…
Л.Аникина
―
А какая информация поступает о коронавирусе от родственников заключенных, например? Наверняка к вам обращаются.
О.Романова
―
Да, обращаются много. И надо понимать, что, конечно, информация эта обычно тревожная, и усиливается тревожность полным отсутствием и реальной информации и полным отсутствие доверия к этой системе. Поэтому, конечно, к нам она доходит часто в виде довольно искаженном: «Спасите-помогите, в нашей колонии 5 тысяч заболевших, 7 тысяч погибших».
Л.Аникина
―
То есть гиперболизировано.
О.Романова
―
И это понятно, потому что кто звонит, кто пишет? Жены, матери и, в общем, понятно, которые не могут добыть информации. Поэтому, конечно, мы сто раз проверяем. Что касается звонков из зон, там, конечно, нет этой гиперболизированности, но там сообщают в основном о том, что нет масок, сотрудники ходят в масках или не ходят в масках. Заключенные в масках большая редкость. В общем, нет нигде. Нет лекарств. Не вывозят на обследование, не тестируют. Температура есть — все равно выводят на работу. Есть контакты с заболевшими и так далее. То есть такие вполне себе понятные жалобы людей, которые в условиях информационного голода и невозможности защитить свои права, пытаются просто выжить.Но, что очень занимательно, наш мониторинг существует больше 3 лет, и мы, в принципе, мониторим и изучаем вообще условия в местах лишения свободы, и сейчас очень легко было этот мониторинг перевернуть и добавить к этому графу про коронавирус, так вот все эти годы основными нашими респондентами были заключенные и их родственники, 50 на 50. А сейчас ситуация совершенно изменилась. Основная информация к нам приходит от действующих сотрудников, от тюремщиков, особенно в регионах.
Л.Аникина
―
Они сообщают о заболевших?
О.Романова
―
Они сообщают о заболевших, они делятся с нами информацией служебной вполне себе. Потому что к нам приходят распоряжения областного, губернского тюремного начальства об оборудовании госпиталей, лазаретов в зонах. При этом распоряжение есть о том, что в такой-то зоне, в таком-то бараке нужно оборудовать лазарет на 200 койко-мест. Там примерно 200 мест в бараке и есть. Дальше всё, точка. И, конечно, сотрудники беспокоятся: «А мы? Почему нет ни слова про лекарства? Почему нет ни слова про врачей?». Ну, загонят туда осужденных с подозрением или с подтвержденным коронавирусом. А дальше что? И что, запереть в чумной барак и поджечь? Что дальше? Поэтому, конечно, сотрудники беспокоятся за себя, за свою жизнь, своих близких. И их можно понять.
Л.Аникина
―
Интересно, как это работает, если, действительно, ФСИН, действительно, статистики приуменьшает и заболевших среди заключенных больше гораздо, то это, в конце концов, выяснится, в том числе, и по смертности. То есть когда это всё пройдет, можно же будет наблюдать, сколько человек умерло, сколько человек лежало в больнице. Или это можно как-то заткнуть?
О.Романова
―
Это можно заткнуть. Поскольку, знаете, до си пор у нас идет очень большое разбирательство со странными смертями во ФСИН. В принципе, каждый год во ФСИН умирает и погибает около 3 тысяч человек. И не все эти смерти можно объяснить естественными причинами, и, например, одна из самых причин смерти на зоне — это упал с лестницы. И если доктор пишет свидетельство о смерти, что человек упал с лестницы, несмотря на то, что были заявления о пытках, были свидетели, что били и так далее. но доктор сказал, что упал с лестницы — значит, упал с лестницы. А что может сделать любой юрист и адвокат при полном нежелании следователей расследовать, прокуроров принуждать соблюдать закон и так далее?
Л.Аникина
―
А какие-то дополнительные экспертизы уже после смерти, после заключения врача возможны?
О.Романова
―
Естественно, возможно, но для этого должен быть доступ к телу, во-первых, и, во-вторых, желание родственников. У нас в Рязани недавно был случай в ИК-2 в колонии. Когда родственники обратились, заключенный был еще жив. Его полгода не обследовали, не лечили, и потом молодой парень 30 лет просто погиб от заворота кишок. Полгода к нему не приходил врач. И совершенно нормальный, здоровый парень погиб от нелепой болезни, которая при очень небольшом вмешательстве на начальной стадии, естественно, вылечивается, не бином Ньютона. И был большой скандал, после чего, когда, собственно, тело этого осужденного (фамилия Кулебякин) было выдано родственникам, родственники захотели прекратить всяческое разбирательство по этому поводу. Естественно, без родственников никто этого делать не будет.О.Романова: Если вам очень хочется упечь человека, вы его все равно упечете
И представьте себе, как легко это сделать. Естественно, в маленьких поселках в регионах хозяин-барин. Хозяин зоны, начальник вообще может с тобой сделать всё что угодно, с твоим родственником, даже со свободным человеком. Обычно у него друг прокурор, еще какие-то друзья и так далее. И простые люди не хотят с этим просто связываться. Что называется, умер Максим — и фиг с ним.
Л.Аникина
―
Ольга, несколько я знаю, сейчас на фоне коронавируса перестали как бы выпускать досрочно, правильно?
О.Романова
―
Вы знаете, где как. Потому что суды, в принципе, во всей стране в связи с карантином работали только на аресты, почему-то решив, что арест — это самое первостатейное дело, это надо сделать. А если человеку выходить пора — это вот он подождет, обойдется. Это да. В основном суды просто перестали реагировать на заявления об условно-досрочном освобождении. Но не везде. В некоторых регионах суды работали нормально и понимали, что это нужно делать. Я вот Башкирию хочу отметить, там очень хорошо работали суды. Во многих регионах суды понимали.Это знаете, такой судебный совершенно волюнтаризм. В одном регионе нормальный судья, и она принимает заявление на УДО, а второй не хочет.
Л.Аникина
―
Мне кажется, наоборот, логичнее, когда идет эпидемия, как можно больше людей выпустить, чтобы они сидели дома. Ведь во многих странах выпускали многих людей по амнистии просто потому, что они в какие-то категории особого риска входили. Разве не было бы более разумным решением, чем, наоборот, не рассматривать заявления об УДО?
О.Романова
―
Это было абсолютно во всех странах. Более того, в самом начали эпидемии, еще в конце февраля выступила и обратилась ко всем странам мира Мишель Бачалет — а это комиссар ООН по правам человека — и призвала все страны снизить тюремное население. Это не должно восприниматься, не должно выглядеть как очередное бла-бла-бла прекраснодушное, потому что это абсолютная саниарная необходимость. Надо выпустить людей из тюрьмы и во всех странах, включая Белоруссию, Украину, Афганистан, Индонезию, Малайзию, Марокко, Иран.Во всех странах заключенные по нетяжким статьям, у тех, у кого кончается срок, были выпущены на свободу тысячами, потому что это акт гуманизма, прежде всего, к людям на свободе, прежде всего, к нам. И это очень легко вам объясню. Это можно объяснить на примере туберкулеза. В России есть туберкулез. Есть люди, которые заболевают в России туберкулезом сейчас, в XXI веке. Откуда? Откуда у нас туберкулез? Откуда я, вы, ребенок, бабушка, идя по улице или посещая поликлинику или метро, — откуда мы можем принести палочку Коха? Откуда мы можем взять сейчас в России туберкулез? Очень просто — потому что только что этот туберкулез был принесен в это место человеком, вышедшим из тюрьмы. У нас в тюрьмах, в местах лишения свободы — очаги туберкулезные.
И с этим, в общем, трудно бороться. Здесь мне очень сложно обвинить при всей моей нелюбви пенитенциарную систему, потому что дело не только в отсутствии медикаментов и врачей. Дело не только в равнодушии. Дело еще и в конструкции наших тюрем. Потому что знаете, стены, чтобы на них не писали, не оставляли надписи, они покрыты такой шубой, такая толстая штукатурка, похожая на застывшую лаву. Ее невозможно помыть, ее невозможно дезинфицировать. Это можно только уничтожить. И в этих порах живет вся нечисть на свете — любой грибок, любая туберкулезная палочка. Это нельзя почистить, можно только сломать. Это очаг. И как будет вести себя COVID—19 в этих условиях, ни вы, ни я, ни ВОЗ — мы не знаем, никто из нас не знает, как себя поведет коронавирус.
И, естественно, в любой стране мира, в самой золотой стране мира или бриллиантовой, в любой Норвегии с лучшей в мире пенитенциарной системой, тюрьма все равно очаг инфекционных заболеваний. И чем меньше народу там сейчас будет, тем безопасней нам с вами будет на свободе — нашим детям, нашим бабушкам, — тем меньше у нас с вами шансов заразиться.
Л.Аникина
―
Мы продолжим эту тему буквально через 5 минут. Вы можете смотреть нас в YouTube, слушать нас, писать вопросы. Сейчас мы прервемся на небольшие новости. Если есть какие-то вопросы, пишите. Скоро вернемся.НОВОСТИ
Л.Аникина
―
Это «Персонально ваш». Лиза Аникина и Ольга Романова, руководитель организации «Русь сидящая». Так какова функция тюрьмы, получается?
О.Романова
―
Главная функция тюрьмы в России, к сожалению, — это пугать. Тюрьма, действительно, страшная. В тюрьме пытают, в тюрьме убивают, там плохие условия. Там не кормят, там не лечат и так далее. Там страшные бандиты, страшные авторитеты, там инфекция. Это всё правда. Но нет одного, самого главного: тюрьма никак не служит исправлению человеческого брака.О.Романова: Этот административный надзор Вари Карауловой очень скоро будет общим местом
Вообще, в принципе, есть такая теория, которую я разделяю, что преступность вообще — это результата брака в работе общества и государства, как раньше говорили семья и школа. Конечно, отчасти это так и есть. Если за маленьким мальчиком или девочкой недоглядели в семье и ребенок видел насилие, отец бил мать, соседи не звонили в полицию; или потом в школе учителя не увидели, что мальчик курит и говорит плохие слова и ему продали бутылку пива в 14 лет и дальше, дальше, то есть никто ни разу никуда не позвонил, не помог человеку, и, естественно, он вырос проблемным, и дальше проблемы навалились на него больше.
Поэтому этот брак в работе нас с вами — участкового милиционера, опеки, школьной учительный, родителей, соседей — по идее, пенитенциарная система должна исправлять, хотя, конечно, кто, вообще, сказал, что тюрьма может кого-то исправить.
Вообще, тюрьма — это очень дорогой способ сделать плохого человека еще хуже.
Л.Аникина
―
Вот по поводу решения суда насчет Варвары Карауловой, которая должна будет почти на протяжении 9 лет ходить два раза в месяц отмечаться и не может покидать квартиру по ночам — это тоже такой элемент запугивания и так далее?
О.Романова
―
Да, конечно. И рассматривая это решение суд, оно совершенно удивительное. Это Кунцевский суд. И когда мы читаем это решение, где почему-то есть слова «осужденная», есть почему-то слова «защитники», «адвокаты», хотя это гражданский процесс, где столько нелепостей… То есть опять-таки возвращаясь к вопросу о профессиональной чести и о профессиональной подготовке. Ты судья в Москве, столице нашей Родины. Как ты можешь вообще писать такие нелепые вещи, какие написаны, собственно, подписывать это своим именем, именем Российской Федерации. Ну, это просто стыдно. Если вам очень хочется упечь человека, вы его все равно упечете. Это понятно совершенно. Наплевать у нас на закон. Но я не знаю, хотя бы запятые поставьте, хотя бы в мантии ходите в присутствие. Что ж вы так? Прокурор пришла в белых тапочках… Ну!..
Л.Аникина
―
А вообще, столь длительный административный надзор, насколько частое явление?
О.Романова
―
Все чаще и чаще. Вообще, административный надзор — это довольно новое явление в нашей жизни. Собственно, уже у очень многих людей после отсидки есть административный надзор. Очень многие юристы, очень многие организации пытались вообще понятие административного надзора убрать из наших законов. Но, к сожалению, пока ничего не получилось. Конечно, это дополнительное наказание, которое несет человек, семья после наказания.Причем смотрите, Варвара Караулова, которую сейчас зовут Александра Иванова, понятно, да? — Варвара Караулова — москвичка. Она живет в большом городе. Она волонтер, она помогает бездомным животным. Она помогает людям, она ухаживает за умирающими детьми. То есть это большая волонтерская работа, которой ее сейчас наполовину лишили. Потому что наши проблемы человеческие, они не знают времени суток. Но Варвара Караулова живет в Москве.
А сколько мы наблюдаем случаев… да взять хотя бы ближнее Подмосковье. Если человек, например, живет в Люберцах, у него есть административный надзор. Люберцы — вот они, и они ближе к Кремлю, чем Кунцевский суд, между прочим из-за формы Москвы, которая вытянутая. То есть если человек живет в Люберцах, у него административный надзор, он в Выхино или Жулебино на работу не устроится, хотя это рядом, потому что он по административному надзору живет в Подмосковье. Он не может сесть на автобус или пройти пешком до конечной станции метро, потому что это уже Москва. Там ему работы не получить.
А представьте себе, у нас есть люди, которые получили административный надзор в городе Тутаев Ярославской области. Поди найди работу в городе Тутаеве Ярославской области, если у тебя есть судимость. Человек не может поехать в Ярославль и попробовать там трудоустроиться. Человек не может поехать в Рыбинск и там трудоустроиться, потому что у него административный надзор в его избе, вот там, где он прописан. Всё!
И это может длиться годами. У нашего доблестного сотрудника, очень известного Руслана Вахапова, собственно, который сейчас очень помогает расследовать пыточное дело в ярославской зоне известные пленки с пытками, которые опубликовал «Общественный вердикт» «Новой газеты», — вот у него 8 лет административного надзора при его сроке в 7 лет. Он 7 лет отсидел, а потом еще 8 лет административного надзора. Тоже не уехать никуда. Он не может поехать в Москву из Ярославля к нам на собрание. Он должен отпрашиваться письменно. И его все время норовят арестовывать за нарушение режима. То же самое в 22-00 — баиньки. В 6 утра подъем. И это всё проверяют. Человек уже на свободе давно.
Это административный надзор. Это, в общем, после срока дополнительное серьезнейшее наказание. Представьте себе, что вас на 9 лет вот так запирают. Нельзя уехать из Москвы, нельзя пойти в бар, ресторан, дискотеку на Новый год и так далее, потому что вас проверят обязательно. И в 22-05 и в 3 ночи могут проверить и так далее.
Л.Аникина
―
А чем власти объяснили это решение? Она что-то нарушала, были какие-то жалобы или что?О.Романова: Тюрьма — это очень дорогой способ сделать плохого человека еще хуже
О.Романова
―
А не нужно ничего нарушать. Это принято решение. Нас хотят испугать. Вот Азару сегодня аж на 5 суток снизили наказание. Победа разума, победа наших протестов. На 5 суток снизили наказание человеку, который вышел на улицу, муниципальному депутату, уважаемому журналисту. Ну, просто так. Конечно, большая радость, что на 5 суток снизили наказание. Но, собственно, за что?
Здесь то же самое. Вышла условно-досрочно. Не благодарите. Вот еще 9 лет. Ну, ничего, не убили же. Чего вы жалуетесь-то? Ну, нормально же. Вон жива, замуж даже выходит. А вы всё за ней бегаете, за нее заступаетесь, а она вон — террористка проклятая.
Ребята, не террористка, не доказана, и даже не обвинялась в этом. Дело почитайте, что называется.
Л.Аникина
―
А зачем? То есть понятно, мотивировка может быть какой угодно, но, по вашему мнению — зачем? Просто сломать жизнь человеку и лишние сложности?
О.Романова
―
Вы, понимаете, я когда вспоминаю какие-то приговоры 2-летней давности, 3-летней давности, а уж тем более 5-7-летней давности, то же «болотное дело», казалось, какие огромные сроки просто за то, что люди вышли на улицу на свободный митинг. Простите, но сейчас двушечка или три года — кажется, что человек легко отделался. Это не 4,5 года ко́товских, которые сейчас сокращены, но тем не менее.То есть мы с каждым годом погружаемся все больше и больше в жестокий мрак. И я вас уверяю, вот эта адмнистративка в почти 9 лет Варе Карауловой, к сожалению, я думаю, через год она будет казаться общим местом. Вот сейчас кого-нибудь удивит двушечка за музыкальное исполнение чего-нибудь и за попытку взойти на церковный амвон? Не то что это никого не удивит, двушечка покажется — легко прошли.
Л.Аникина
―
То есть это нас постепенно приучают к более суровым наказаниям.
О.Романова
―
Я думаю, да. Вот этот административный надзор Вари Карауловой очень скоро будет общим местом.
Л.Аникина
―
Привычку вырабатываем. Понятно. А вот ситуация с Алексеем Пичугиным, которому уже в третий раз отказывают в помиловании, это тоже туда же относится?
О.Романова
―
Нет, Алексей Пичугин это принципиальное дело, это заложник. Все-таки в Европейском суде есть принципиальное решение, дело Ходорковского и Лебедева, в конце концов, названо политическим. В Голландии, в Нидерландах выигран суд, и сейчас в Нидерландах же, кстати говоря, с этим тоже многое будет связано, еще пойдет разбор полетов с «Боингом» малазийским. Это война надолго, навсегда. Я думаю, вы знаете, мои внуки — я думаю, ваши внуки не увидят конца этому. К сожалению, жизнь человеческая коротка и конечна.И Алексей Пичугин здесь разменная монета. И вы знаете, я бы не хотела бы ни заступаться за Алексея Пичугина, ни обвинять его. И здесь я бы хотела сказать не о нем, а о нас с вами. Понимаете, несколько судебных разбирательств и обвинения в нескольких убийствах — тяжелых убийствах. И суды были закрытыми, ключевые свидетели не допрошены. Ключевые доказательства, которые заявляла защита, суды не стали рассматривать. Очень много нарушений.
О.Романова: Давайте всех сажать, кто сказал плохо про Конституцию
Что это означает? Это означает, что ни, ни вы, ни судья, ни прокурор не может сказать, он убивал или нет? Мы по-прежнему этого не знаем. И даже дело не в нем. Очень жаль Алексея Пичугина, очень жаль, что пожизненно. Но, окей, если убивал — пусть сидит. Проблема в том, что мы не знаем, а вторая проблема, то если это не он, то убийца среди нас. Если это не он, вы можете поручиться, что это не ваш сосед. А вы можете поручиться, что это не ваш будущий тесть? Вы можете поручиться, вообще, кто это? Это означает, что мы с вами не знаем, а этот человек дальше убивал или нет? Мы не знаем.
Проблема таких приговоров не только в том, что может пострадать невиновный человек, хотя это очень красивая формула, она мне очень нравится, она такая, правовая, юридическая, что легче не допустить 10 виновных, чем осудить одного невиновного. Это, конечно, очень красиво. Мне она очень нравится. Но мне очень страшно оттого, что мы не знаем, кто убивал. Всё.
Л.Аникина
―
Даже если говорить об этом деле, как о принципиальном для российских властей, он же уже отсидел, если не ошибаюсь, 17 лет в тюрьме. Это много. Он же не просит сейчас расследовать его дело повторно. Он просто просит о помиловании в третий раз. Почему бы российским властям не сказать: «Он, конечно, виновен, но мы, так уж и быть, его прощаем, мы такие хорошие. Пусть идет»?
О.Романова
―
Ну, потому что ЮКОС. Потому что вещь политическая. ЮКОС выиграл суд и по политике, по идеологии. То есть в ЕСПЧ, в Страсбурге он выиграл по политике. А в Нидерландах выиграл по деньгам. То есть получается, и 50 миллиардов Россия должна ЮКОСу и международное сообщество признало дело политическим. А нам-то чего остается тут?
Л.Аникина
―
Только держать на пожизненном человека осужденного?
О.Романова
―
Но хотя бы так.
Л.Аникина
―
Хоть тут отыграться?
О.Романова
―
Хоть тут отыграться. Отыгрываются на Пичугине. Но здесь даже дело не в том, что отыгрываются. Дело в том, что общество должно знать убийц. Пичугин? О’кей, покажите доказательства. Не Пичугин? О’кей, давайте поймаем.
Л.Аникина
―
На ком будут отыгрываться в ситуации с убитым в Екатеринбурге мужчиной, который во время штурма был застрелен?
О.Романова
―
Вы знаете, я должна ответить так, как, наверное, ответит большинство людей на пропагандистской зарплате: А вы что, хотите, чтобы как в Америке было, да? Простите. Конечно, нет. Но это удивительное наше равнодушие к том, что убили молодого парня за 4 рулона обоев. Вы знаете, в феврале был приговор оправдательный. Оправдали парня, который убил гея, который выходил из гей-клуба на Курской. Мы знаем, сколько людей погибает в отделениях полиции. Сколько людей погибает при задержании, сколько людей погибают в тюрьмах.У нас же вечно как: А нет дыма без огня. А чего он гей? А чего он там разгуливал на каблуках? А чего он не такой, как мы? А чего он обои украл? А чего он курил в неположенном месте? Поэтому в наручниках приковали, наверное. Трубу прорвал — его обварило. А чего? Не бывает же дыма без огня. Поэтому ну, убили.
Вот наша, мне кажется, очень становая ментальность от пушечного мяса. Мы же знаем все, что мы пушечное мясо, нас, в общем, не жалко. У нас солдаты должны проходить минные поля как будто их не существует. Бабы еще нарожают. Вот, собственно. И мы это сами про себя знаем, что наша жизнь ничего не стоит.
О.Романова: В любой стране мира тюрьма все равно очаг инфекционных заболеваний
Л.Аникина
―
И поэтому так спокойно относимся.
О.Романова
―
НРЗБ интересы государства. Государство, страна огромная, мы должны все ее спасать, закрыть, пожертвовать своей жизнью ради страны. Только вот она ничем для нас не пожертвует, это понятно.Нет уважения частной, личной жизни. Нет уважения собственной жизни, так чего чужую-то уважать, зачем?
Л.Аникина
―
Еще по поводу Николая Платошкина. Его отправили под домашний арест. Против него два уголовных дела. Это часть такой агитации а Конституцию. И все, кто не согласен, кто критикует поправки, должны посидеть в стороночке и помолчать?
О.Романова
―
Ну, конечно. И знаете, сейчас особенно много дел за то, что открыли рот. Вот совсем недавнее дело Таши, молодой феминистки, которая написала блог в Инстаграме по поводу женщин жертв войны. Именно женские жертвы войны, не убитые женщины, а женщины, которые были, что называется походно-полевыми женами. Простите, у маршалов были походно-полевые жены, они рожали им детей, им давали фамилии, потом возвращались или не давали фамилии. Про это снял фильм "Военно-полевой роман" с Бурляевым, который очень сильно сейчас топит за Родину-Мать и всё такое, за Путина. И это явление было, оно было. Женщина на войне остается женщиной, мужчина на войне остается мужчиной, и периодически между ними возникают разнообразные отношения, включая мочеполовые. Да, за 5 лет чего только могло не быть. И относились к этому, конечно, все по-разному. Об этом написаны книги, статьи, опять же сняты фильмы, есть романы, есть, в конце концов, нобелевский лауреат, который об этом писал, — Светлана Алексиевич.И теперь у нас депутат — по-моему, Земцов его фамилия, не помню — написал заявление в Следственный комитет, прокуратуру: Давайте поймаем эту Ташу, и давайте мы ее посадим за то, что она осквернила память о Великой Отечественной войне. Алё! Ку-ку? Что? Давайте всех сажать, кто сказал плохо про Конституцию. Простите, это ни плохо, ни хорошо… Кстати сказать, в своем иске замечательном этот депутат просит проверить прокуратуру и следствие это пост в Инстаграме на предмет наличия в нем признаков феминизма. Так, на всякий случай, чтобы знали. Занимаетесь там всяким феминизмом втихаря, а потом у нас патриотизм падает. Это всё от вашего феминизма. Руки надо мыть после феминизма!
Л.Аникина
―
Ну, то есть нас потихоньку приучают к тому, что сроки будут больше, административный надзор будет дольше, молчать надо будет потише. Такое постепенное нагнетание репрессивных систем?
О.Романова
―
Ну да, это, собственно, происходит в последние 20 лет. Просто в последние 6 лет какими-то передовыми методами и темпами. Но, что называется, и такое терпели, да.
Л.Аникина
―
Ради Родины. У нас, к сожалению, заканчивается время. Это была персонально ваша Ольга Романова, руководитель организации «Русь сидящая». Спасибо вам, всего доброго!У нас после 15 часов — радиоспектакль «Эха Москвы» «Хоббит, или туда и обратно». В 16 часов — программа Ирины Воробьевой и Андрея Коняева «На пальцах». И в 17 — «Особое мнение» журналиста Николая Сванидзе. С вами была Лиза Аникина, всего доброго!