Виктор Ерофеев - Особое мнение - 2019-11-01
01.11.2019
И. Воробьева
―
Здравствуйте. Это программа «Особое мнение». Меня зовут Ирина Воробьева. И сегодня со своим особым мнением писатель Виктор Ерофеев. Здравствуйте.
В. Ерофеев
―
Здравствуйте.
И. Воробьева
―
Сегодня было заседание Верховного суда, где было ликвидировано движение «За права человека». Движение Льва Пономарева. И это все вокруг статуса иностранного агента. Почему как вы думаете, сейчас снова начали вдруг это клеймо «иностранный агент» и доводят до ликвидации организации. Это какой-то тренд куда-то или что происходит? Почему именно вот так.
В. Ерофеев
―
Я думаю, что это такой планомерный погром всех демократических движений. Всех протестных трендов. Месть, возмездие за то, что было летом. За то, что выяснилось, есть огромное недовольство тем, что происходит в России. И это месть. Тут есть опасный для государства момент, что если они все закроют, включая организацию Льва Пономарева, то в принципе они закроют все те клапаны, через которые как-то каким-то странным способом все-таки выходило раздражение и возмущение. Если «Россия - это Путин», как считают некоторые во власти, то когда уйдет Путин, а он закономерно когда-то уйдет, то что же не будет тогда в России. А если все-таки Россия не только Путин, то тогда не надо закрывать эти клапаны и Россия будет жить. То есть фактически они делают таким образом, знаете, что - они выходят уже на прямую линию. Они говорят, что мы защищаем себя уже не как коммунизм или как царизм. А мы защищаем себя как просто государство, которое хочет продолжаться вечно. Но поскольку этого не будет, то они тут нарвутся просто на тот тупик, когда государство закончится. То есть они в данном случае подрывают основы того, чего они бы хотели продолжать вечно.
В.Ерофеев: Ликвидация «За права человека» - это месть, возмездие за то, что было летом
И. Воробьева
―
Это же довольно логично. Вам не кажется, то, о чем мы говорим, в том числе в этих эфирах, что нельзя, нужно, чтобы все-таки были какие-то возможности у людей разговаривать. Как-то пар выпускать и так далее. Это же люди там тоже не глупые сидят. Правда?
В. Ерофеев
―
Они там разные сидят. Там сидят разные люди. Но вообще последнее время часто говорят, что там сидят не глупые. Нет, там дураков тоже много. И поверьте мне, я еще по опыту «Метрополя» знал, что когда мы каким-то образом пытались сопротивляться этому государству, мы говорили: они пойдут умным путем, они пойдут так себе, глупым. Они шли четвертым путем – самым глупым. Так что я думаю, там среди этих аппаратчиков есть просто серьезные дураки такие. Которые не сопоставляют вещей и которые, в общем, работают на уровне охранников. Охранников государства.
И. Воробьева
―
А как вы думаете, почему нет такой острой реакции на события вокруг движения Льва Пономарева. Казалось бы, защищать правозащитников – это должно быть у нас на рефлекторном уровне. Ведь если правозащиты не будет, то как же мы вообще.
В. Ерофеев
―
Сейчас случился такой обвал, вы представляете, когда идет один камнепад, можно ему сопротивляться. Когда сразу хлынуло со всех сторон. Ведь закрывают все, и Навального бьют, и Пономарева. И даже уж совсем такое мягкое либеральное движение прав человека и так далее. Я имею в виду комиссия при президенте. То сейчас просто непонятно, набегаешься тут вообще защищать. То одного, то другого, то третьего. Кроме того, все-таки у нас еще нет такого я бы сказал сознательного движения как в Польше «Солидарность» была. У нас такими импульсами, взрывами. Что-то случилось – взорвалось. Для лета этого было достаточно предостаточно, все удивились, сколько народу вышло. Потом выдохлись и ждут, когда в следующий раз. Ну, конечно, что-то и случится обязательно в следующий раз, потому что оттого, что они все закрывают, государство все закрывает, от этого взрыв следующий будет гораздо более сильный. Мне кажется, что уже перешли черту, когда можно и договориться. Но все-таки еще была возможность говорить через вот эти псевдоорганизации, с которыми можно было иметь дело.
И. Воробьева
―
Псевдо – это что?
В. Ерофеев
―
Например, те, которые вокруг президента защищали права человека.
И. Воробьева
―
СПЧ.
В. Ерофеев
―
Да. Совет.
И. Воробьева
―
Почему псевдо?
В. Ерофеев
―
Ну потому что было ясно совершенно, что они говорят, говорят, говорят и говорят много, и говорят хорошо и правильно, но с другой стороны все это просто превращалось в такую говорильню, и особенно выхлопа большого не было. Хотя и говорильня тоже важна в нашей стране.
И. Воробьева
―
А вам не кажется, когда произошла смена лидеров и вообще состава СПЧ, когда убрали Федотова, Шульман, Чикова и вместо них пришел Фадеев. Все сразу как-то: всё, СПЧ закончился. Почему такое предубеждение в отношении Фадеева. Или дело не в персоне.
В. Ерофеев
―
И в персоне тоже. Просто достаточно прочитать в Википедии, какие посты он занимает и ясно, что там с правами человека будет совсем другое. Но тоже нельзя не обратить внимания на то, что первое, что он сказал, что надо действительно до конца исследовать проблему репрессированных при Сталине, открыть все архивы. То есть какие-то, наверное, тоже жесты будут достаточно, я бы сказал либеральные. Мягко говоря, дай бог, чтобы прозвучали и эти слова и за этими словами последователи действия. Но дело в том, что все равно уже видно, что направление будет другое. Это уже будут права человека или за рубежом или права человека, связанные с тем же ОМОНом, которого побили бутылочками. Вот будут защищать ОМОН от бутылочек.
И. Воробьева
―
Кстати, про ОМОН и бутылочки. Вас удивило, что один из сотрудников уволился из «московского дела». Сотрудник МВД и не будет…
В. Ерофеев
―
Меня не скорее не удивило, а обрадовало. Потому что это говорит о том, что все-таки совесть существует человеческая. И она сильнее приказа, она сильнее устава и может быть даже присяги. Потому что мы последнее время в государстве силовиков поняли, что присяга сильнее, чем Конституция; указ сильнее, чем разум. Ну и так далее. Мы поняли, что перекодирование наступило. И все-таки, оказывается, есть некоторое количество людей, которые считают, что совесть поважнее. Я приветствую этого человека. Он, в общем, на вид довольно симпатичный парень.
В.Ерофеев: Хлынуло со всех сторон. Ведь закрывают все, и Навального бьют, и Пономарева
И. Воробьева
―
А вы уверены, что это совесть, а не бесконечный в каждом эфире, в каждом посте в фейсбука и новостях такой накат на этих сотрудников. Что вы вообще от какого-то бумажного стаканчика пополам сгибаетесь.
В. Ерофеев
―
Это же юмор. Естественно, совершенно, потому что стаканчики это так же, как и иностранные агенты и вообще вся эта коллекция причин, по которым люди идут в тюрьмы сидеть и это реальные сроки, весь этот юмор он же понятен и те, которые наводят действительно свои судебные снаряды на этих людей. То есть понятно, что они издеваются и понятно, что они в это сами не верят. Я вдруг подумал, когда ехал сюда, где мы живем. Мы живем в такой судебной палате номер 6. У Чехова была «Палата №6». А у нас теперь возникла судебная. Вот опять возникла тема Серебренникова. Это же ужас, я представляю себе, как Кирилл в каком положении он и Малобродский, тех людей, которых я хорошо знаю. Когда это уже годами обсуждают то, что просто недостойно обсуждения. Потому что они действительно вложили гораздо больше своих денег, чем получили от государства. И естественно совершенно, у них абсолютно прекрасные спектакли были. И опять их тащат. Это вообще просто на самом деле такое издевательство, которое похоже на распятие просто.
И. Воробьева
―
Сегодня стало известно, что, по крайней мере, даже под подписку о невыезде никому не дали. Но все-таки может разберутся. И скажут: извините, пожалуйста, мы были не правы.
В. Ерофеев
―
У нас же как бы это не принято. Если одна сторона извиняется, то этой же стороне, которая извиняется, говорят: а что же вы тогда всех тут оболванили. Та сторона должна идти под суд, или, по крайней мере, что-то там произойдет, что очередную звездочку они не получат или еще как-то. Вся страна работает действительно по принципу какой-то военной организации. Или спецподразделения огромная страна стала. И в этой стране действительно есть, если ты что-то сделаешь не так, как начальство пожелало, то выхода нет. Тебе деться некуда.
И. Воробьева
―
И, как раз продолжая историю с Серебренниковым, есть же еще одно громкое дело, это дело в отношении сначала Ивана Голунова. А затем в отношении сотрудников. Сегодня было очередное заседание, где адвокат пожаловался, что следствие бездействует. Ничего не происходит. При этом Следственный комитет говорит, что там все засекретили и им нечего сказать. Держат своих, вообще не хотят наказывать. Хотя очевидно же все.
В. Ерофеев
―
Это уже просто не то что традиция, это просто глобальная установка. Ведь до сих пор мы не знаем, кто расстреливал наших прародителей. Дедушек, прадедушек. Ну просто именно… А, следовательно, значит государство защищает этих людей. И естественно совершенно, продолжение, что Голунову, конечно, никто не расскажет, каким образом случилось и кто подбросил и что с этими людьми делать. Мы должны окончательно принять к сведению, что сложился такой режим военного типа или ультравоенного типа, который будет защищать только самого себя, и еще раз хочу сказать, и это меня больше всего волнует – после такого режима очень трудно будет собирать государство вместе. Потому что оно разлетается невольно, как только падают те самые скрепы или псевдоскрепы. Падают – в смысле как стены падают. Потому что скрепа это не скрепка, это уже какие-то вещи, похожие на стены. Когда они рушатся, действительно… Они ведут к самоубийству государства. То есть получается, что мы становимся жертвами такого домогательства государственного. То есть государство домогается нас, чтобы мы ему отдались для того, чтобы оно продолжало жить. То есть мы готовы были отдаться, в какой-то момент родители отдавались коммунизму. Но это было понятно. Это какая-то идея, она была тоже довольно глуповатая. Ну, неважно. Несопоставимая с идеей человеческой природы. Но все равно, все-таки была идея. А здесь просто надо отдаваться государству, которое просто хочет само по себе сладко жить - довольно нелепо. И довольно редкий мне кажется случай. Потому что даже какие-то черные полковники в Греции находили какие-то оправдания я бы сказал все-таки псевдо, но идеологического свойства. А здесь что без нас не выживет, так почему не выживет. Если без вас не выживет, значит, вы уйдете, и все рухнет. Если продолжать их логику «без нас не выживет страна». И что мы будем делать после вас. Ничего.
И. Воробьева
―
Кстати, интересный вопрос: что будет дальше. Но если мы говорим про обмен, существует же такой условный договор между властью и обществом. О том, что общество отдает власти власть, платит налоги, а власть, например, следит за безопасностью. Но за последний месяц прошел или сколько, произошло два жутких совершенно убийства детей в России. Это Саратов и сейчас Нарьян-Мар, где просто зашел в детсад и убил ребенка. И получается, что никакой, я не говорю про тех омоновцев, которые с кем-то дерутся на улицах. Я говорю про безопасность детей.
В. Ерофеев
―
Парень, который застрелил 8 человек – вообще чрезвычайный случай.
И. Воробьева
―
Получается, что они ничего и в ответ не могут дать. В обмен.
В. Ерофеев
―
Одно дело все заморозить, ведь обычно замораживают скорее не живое тело, а труп. Поэтому если с их точки зрения Россия это труп, который будет жить только, в смысле не разваливаться на части, только если замораживать. Тогда все правильно. Но тогда, естественно, и полезет все то, что лезет. То есть и не уследишь, где-то чего-то будет отваливаться. Естественно совершенно, происходят какие-то чудовищные события. То есть они еще страшнее эти события и это связано с детьми, с армией. Это связано со всем тем, что назовем словом «безнаказанность». Где есть безнаказанность – там это все происходит. Беда заключается в том, что мы-то все-таки считаем, что мы все-таки еще живая страна. И там нам нужен не патологоанатом, а нам нужен все-таки какой-то…
И. Воробьева
―
Хирург?
В.Ерофеев: Государство все закрывает, от этого взрыв следующий будет гораздо более сильный
В. Ерофеев
―
Врач, наверное, просто тот самый, который мог бы все-таки нас реабилитировать в плане здоровья и в плане будущего. Две разные совершенно темы. Одна тема заморозки. А другое дело продолжение жизни. И я вижу, что они не совмещаются. А там, где есть заморозка, там всегда какие-то ужасы. Всегда ужасы. И страшные вещи полезут.
И. Воробьева
―
Мне всегда казалось, что даже при самых плохих историях, ситуациях, люди находят для себя если не утешение, то, по крайней мере, выход в тех же книгах, фильмах. Сейчас в России с этим как. Мне кажется такое количество людей, которые занимаются творчеством. Выставки открывают, кино снимают, книги пишут. В этом смысле Россия…
В. Ерофеев
―
Есть какой-то ответ определенной части общества. Недавно выступал и сказал, что действительно что-то начинает быть похоже на Серебряный век. То есть люди начинают жить художественной жизнью. Вот если нет политической жизни - нет социальной. Но есть художественная жизнь. Сходить на выставку, прочитать книгу, пообщаться. Но просто заняться сексом. И если это все объединение, я уж не говорю про то, что воспитывать детей это, безусловно. И вот, условно говоря, сейчас «отклонение» от того, что хотело бы государство, государство бы хотело, чтобы мы были всегда государевы слуги. То вот эта художественная жизнь как понятие начинает прорастать и я тоже сторонник. Но если тебе нечего делать другого, так живи художественной жизнью. Вот Сартр в 68-м году: не умеешь делать революцию, хоть подрывай мораль. Но здесь я бы не сказал, что эта художественная жизнь подрывает мораль. А наоборот, она эту мораль эта художественная жизнь и укрепляет. У нас Художественный театр был, еще до сих пор есть. МХАТ. У нас наконец есть художественная литература, художественные произведения. Давайте все-таки жить художественной жизнью, и это отчуждение от государства поможет нам когда-нибудь все-таки именно это государство вернуть себе.
И. Воробьева
―
Обратите внимание, что популярными становятся произведения, фильмы, книги, которые отражают нынешние события. Или как-то может быть не впрямую, не документалистика, а что-то художественное. Тем не менее, все-таки про политику. Это же видно, как это врывается в творчество.
В. Ерофеев
―
И да, и нет. Вообще вот такое быстрое реагирование не всегда удачно для искусства. Я бы сказал, другое происходит. Дело в том, что сейчас как-то поставлено под сомнение вообще само искусство. И здесь надо быть очень внимательным, что делать дальше. Потому что я был недавно на выставке, сейчас не буду ни хвалить, ни ругать. Все было интересно, замечательно. Но просто сейчас дело не про выставку, а про искусство. Там было собрано, в Москве в смысле, здесь в Москве, там – на выставке. Было собрано довольно радикальное искусство. Я походил и это оставило меня достаточно равнодушным. Я думал: почему. И потом я понял. Оказывается, наша жизнь сама стала предметом художественного приема. То есть понимаете, мы стали частью картины. С 14-го года мы уже стали все частью картины. И если «12» Блока это неплохие стихи, но все-таки ну да, то вот яркое убийство, расстрел Гумилева остался навсегда. Мы получили своего Гумилева. Это Боря Немцов. У нас тоже теперь есть Гумилев. И это сильнее любого произведения. Сильнее «Pussy Riot», сильнее группы (неразборчиво) Это сильнее всех них, потому что вот это ритуальное убийство Бориса на площади. Это уже картина. И с этими арестами, издевательствами над русским языком, когда действительно оказывается, что бутылочки пластмассовые приобретают смыслы каких-то снарядов. Мин или еще чего-то. Это же издевательство над языком даже. Потому что пластмассовая бутылочка это знак невинности, а не агрессии. Со всем этим мы становимся частью картины. Вот мы с вами тоже часть картины сейчас. И мы не можем из этой картины выбраться. Но когда-то, выскочив из этой картины, мы действительно тогда поймем, что с этим было. У нас это третий раз за историю советской власти. Начало 17-18 год, вот Гумилев. Расстрел его. 30-31 – коллективизация, когда Олеша сказал в 31-м году, что наша литература кончилась. И он действительно замолчал. На всю жизнь. Реально как автор «Зависти» великого произведения. И вот сейчас то же самое. Поэтому я бы не стал торопиться, что тут же сразу это все отражается. Потому что эти отражения гораздо слабее. То есть, понимаете, например, в 28-29-м году Хармс звучал как великий поэт. А в 31-м он уже не был великим просто потому, что сама коллективизация уничтожила (неразборчиво) художественные настолько, что да, стишки, а там миллионы убитых. И дети замороженные в Сибири, ужас.
В.Ерофеев: У Чехова была «Палата №6». А у нас теперь возникла судебная
И. Воробьева
―
Ужас. Но мы продолжим нашу программу «Особое мнение» буквально через несколько минут. Никуда не уходите и смотрите нас в Ютубе на канале «Эхо Москвы».НОВОСТИ
И. Воробьева
―
Продолжается программа «Особое мнение». И, в общем, наверное мне кажется мы будем все время говорить об одном и том же – о том, что происходит в нашей стране. И почему так происходит. Сегодня вступил в силу закон о суверенном Интернете. И я не собираюсь спрашивать про сам закон и про Интернет. Просто есть ощущение, что под видом - вот давайте сделаем все независимым – у нас происходит все больше и больше самоизоляция. Насколько страшна такая самоизоляция для страны, особенно такой большой как Россия.
В. Ерофеев
―
Мы изоляцию испытываем в течение всей истории страны. Дело в том, что наши поступки еще в царские времена и советские были таковы, что нас опасались и опасалась Европа. Весь западный мир, цивилизация и восточная тоже побивалась. Я имею в виду японская и так далее. И поэтому мы привыкли к этой изоляции. Она ничего хорошего не приносит. Это, прежде всего, обесценило жизнь. Потому что если мы в изоляции, то главное – надо защищаться. В окруженной врагами крепости про жизнь мало вспоминается, вспоминают про защитников. Только как солдат. Тормозится, естественно, технический и прочий прогресс. Кроме военной области, потому что, во-первых, зачем этот прогресс нужен, а, во-вторых, просто если нет обмена, нет прочных международных связей, то никуда не движется, не развивается ничего. А, в-третьих, просто конечно отупление мозгов. Потому что с одной стороны мы становимся очень провинциальными, а с другой стороны мы становимся лучше всех.
И. Воробьева
―
Не с кем сравнивать.
В. Ерофеев
―
Да. И поскольку, наверное, радиослушатели знают, прожил в детстве какую-то часть в Париже, я помню, как приезжали люди советские в командировки и на моих глазах сходили с ума. Их помещали в психбольницы, отправляли назад больными. Потому что они просто не подозревали, что такое настоящая жизнь. Они приезжали в Париж, несколько дней крутились и сходили с ума. И можно найти даже статистику. Просто такой был, называется культурный, это не культурный, такой экзистенциальный шок. Но вот это и является как раз тем самым примером изоляции очень печальным. Вообще особенно в 21-м веке, когда идет невероятное движение вперед и в технике, и в размышлениях о искусственном интеллекте и так далее. Мне кажется, что если мы отстанем, то это будет навсегда и зачем к этому стремиться. Только, наверное, за этим – чтобы сохранить все это государство в своих руках. Вот и всё. Это очень корыстно и очень эгоцентрично. С другой стороны это очень неумно.
И. Воробьева
―
С другой стороны нельзя же сказать, чтобы весь мир нас любил и не было бы у нас врагов в этом мире.
В. Ерофеев
―
Знаете, на этот счет, книжки издаются практически везде, я вам могу сказать, что нашу культуру любят там больше даже, чем мы сами. И это уже становится каким-то накатанным, куда только ни приедешь – тут же начинаются объятия по поводу Достоевского, Толстого, Чехова. Горького, кстати раннего. Просто невероятно. Наконец музыка, естественно, все вообще, все знают и Мусоргского, и Чайковского. И кого ни назови. Шнитке. И Денисова. Губайдуллина. Потом естественно, Малевич, Кандинский. Ну куда без них. То есть получается, там не только любят, а просто обожают. И когда они мне что-то заказывают писать, то они, прежде всего, заказывают написать что-то, поделиться тем, что я знаю про русскую культуру. Поэтому я могу сказать, что там полное обожание. И с другой стороны там есть полное недоумение по поводу каких-то политических ходов. А с третьей стороны, что мало тут кто понимает – есть просто ощущение того, что там реально есть антиамериканизм. Это мы говорим про Африку, мы говорим во многом про Европу. Потому что Америка это огромная мощная страна и она, конечно, понимаете, как тенью своей подавляет. И какой-нибудь африканец, я люблю Африку и бывал там и отец у меня там был послом в Сенегале в Гамбии, поэтому неплохо знаю это. И какой-нибудь африканец думает: хорошо, что в России возник кто-то, который может вообще наплевать американцам в морду. Радость. То есть я был сейчас в Сербии, получал премию за книжку свою. И они мне говорят: «Как вы относитесь к тому, что у нас в Сербии носят Путина на майке». Я говорю: «Это другой Путин и другие майки».
И. Воробьева
―
Вот так вот. Это очень интересно. Кстати, раз про Африку заговорили. Вот эта дружба с африканскими лидерами. Почему нам так важно с ними дружить. Почему мы готовы им прощать столько денег и все такое.
В. Ерофеев
―
Дело в том, что с одной стороны у нас изоляция, а с другой стороны по советскому примеру и по царскому есть часть стран, с которыми мы находим общий язык и по поводу антиамериканизма. И по поводу того, что мы не такие как все. По поводу любви к коррупции и прочее, прочее. И африканцы в этом нас поддерживают. Хотя я скажу страшно крамольную вещь. Африканцы по сути своей гораздо более прозападные, чем они. Потому что они прошли через колониализм и эти кадры, элита африканская они вполне западные люди. Другое дело они могут и противостоять Западу. Но образование, воспитание я бы сказал даже просто семиотика такая, я имею в виду просто в данном случае как у Барта семиотика каждодневная, то есть умение разобраться в том, что ты любишь, что ты не любишь. Любишь багет утром съесть с вареньем. Чего мы не делаем. Это постоянно везде. Куда ты ни приедешь. Причем отличается англоязычные бывшие страны от франкоязычных. И там, в общем, как ни странно существует гораздо больше и более жесткий протест против своей же собственной коррупции. Потому что они знают, что там бывшие хозяева они как-то этого не поймут. Или, по крайней мере, сделают вид, что не поняли. Мы же, естественно, мы тоже колониальная страна, только наоборот. То есть мы не колонизируем, мы были колонией Чингисхана многие столетия. Практически до Петра Первого, если говорить о дани и каких-то обязательствах. То получается, что мы, собственно, не смогли образоваться так, как могли образоваться. Но по каким-то вещам, которые идут как бы параллельно и сбоку, мы как раз с африканцами можем найти общий язык. Но это не глубокий общий язык. Они хотят быть как Европа, только там, а мы не хотим быть как Европа, если мы берем государство. Потому что мы говорим, что у нас другие ценности, у нас другая история. Об этом нам все время рассказывают всякие умные министры наши. И тут получается, что мы с африканцами нарвемся на идеологический скандал, потому что они скажут: вы хуже нас. Скажут они.
И. Воробьева
―
Не думаю, что они рискнут такое сказать. Честно говоря. Хотя чего им с другой стороны.
В. Ерофеев
―
Не скажут – подумают.
И. Воробьева
―
А мы правда настолько разные с европейцами. Я имею в виду нынешнюю Россию и новое поколение, если уже после того как мир стал открытым. И люди стали общаться через Интернет, много путешествовать. Неужели мы все еще такие разные.
В.Ерофеев: Вся страна работает по принципу какой-то военной организации
В. Ерофеев
―
Мы катастрофически разные. Но есть некоторое количество молодых людей, которые очень близки Европе и действительно новое, еще не до конца битое поколение, оно просто оттого, что непоротое, оттого, что вкусило какой-то свободы 90-х годов, оно действительно похоже на Европу. И есть общие ценности с Европой. Безусловно. То, что мы имели летом – это какая-то аналогия с Парижем 1968 года. Похожи даже чисто по лицам.
И. Воробьева
―
Студенческие.
В.Ерофеев: Если тебе нечего делать другого, так живи художественной жизнью.
В. Ерофеев
―
Да, и наши и эти остроумные лозунги. И какой-то дух, в общем, вольности. Примерно можно сказать, насколько мы отстаем от Европы. Но когда вы удаляетесь от Москвы на сто километров, но никакой там Европы нет. Там культ силы процветает. Вообще на любом. То есть то, от чего Европа после Второй мировой войны сознательно отказывалась в течение уже 70 с лишним лет, то здесь у нас это просто культивируется. Насаждается. Там сила рассматривается как варварство, а у нас отсутствие культа силы рассматривается как слабина и как то, что эти люди лохи и вообще с ними дело иметь нельзя. Прямо противоположное. Столкновение происходит самое лобовое. У молодых людей я тоже вижу, что и культа силы не наблюдается. То есть у них такое презрение. И, конечно, вы еще говорите, где Африка и где мы и где Европа. Это же еще абсолютно чудовищное варварское стремление к архибогатству. Построить дворцы, сначала строили башенки в 90-е годы, а сейчас уже надо золотые дворцы строить. Огромные парки от моря до моря. И вообще все это такое. Это с точки зрения нормального европейского человека – это не роскошь, это гадость, понимаете. Просто гадость. Это когда ты этим владеешь – это гадость. И то, что они ходят и хвалятся и бьют себя в грудь, что у них 10 гектаров или 100 – это ровно настолько они просто мерзкие люди. И это несопоставимо. Потому что вы приезжаете туда, в Европу и у них есть приличные жилища. И вот мы сейчас с дочкой путешествовали, целый август объездили наших многих французских друзей. Они живут хорошо. Но там есть просто всепоглощающая человеческая скромность. То есть никто не будет кричать, что у них там чего-то такое немыслимое есть. Что-то досталось по наследству, что-то они там отреставрировали. Но в общем, надо сказать, это абсолютно скромные люди. В то время как здесь это же постоянное бахвальство. И я надеюсь, что сыновья их, которые вернутся из Европы, тоже, в общем, им покажут один длинный палец в середине ладони.
И. Воробьева
―
Вот так. Сурово. Это был Виктор Ерофеев и его особое мнение. Если вы не успели послушать, посмотреть, вы можете сделать это на нашем сайте. Спасибо. Счастливо.