Виктор Ерофеев - Особое мнение - 2018-12-21
О.Пашина
―
Приветствую всех, кто нас смотрит и слушает, меня зовут Оксана Пашина, это особое мнение писателя Виктора Ерофеева, здравствуйте.
В.Ерофеев
―
Здравствуйте.
О.Пашина
―
Про Латвию хочу начать – там рассекретили архивы регионального республиканского КГБ. Как не побоялись они это сделать? Не боятся, что начнется самосуд, раскол в обществе, неразбериха?
В.Ерофеев
―
Это всегда сложная проблема. Потому что, с одной стороны. Надо рассекретить, с другой стороны действительно общество раскалывается. И есть люди, которые после этого не разговаривают с соседями, которые были связаны с КГБ, или наоборот, даже злорадствуют, что их так рассекретили и это касается не просто мелких соседей, но и самых крупных, то есть, те люди, которые сидят на верхушке власти, тоже могут попасться. Тут нет какого-то окончательного решения, что делать, а что не делать, но мне кажется, что если брать германию то можно как—то по-человечески, как они поступили со «Штази» - в общем, не перерезали друг друга немцы восточные и западные, не убили друг друга, как-то этот вопрос решают.
О.Пашина
―
То есть, Латвия готова получить такую информацию?
В.Ерофеев
―
Потихоньку, конечно. Потому что эти балтийские страны все-таки активно европеизируются, а там все-таки система ценностей построена все-таки на каком-то доверии человеку, даже если он совершил какую-то ошибку. Вот у нас на троллейбусах написано «Не сдавай своих», а мне кажется, что Европа специализируется на лозунге «Не сдавай чужих», и это гораздо более серьезное и ответственное дело – не сдавать чужого человека.
О.Пашина
―
В этой картотеке обнаружились имена известных политиков, музыкантов, публицистов, журналистов и даже митрополита рижского. То есть, общество готово все это принять, простить, как сказал президент, «перевернуть чёрную страницу этой истории».
В.Ерофеев
―
Тут непонятно. Общество, конечно, расколется. Не думаю, что прямо все возьмут и простят. Думаю, что просто связь с КГБ это все-таки черная метка. Но КГБ умело и ловко клеило людей. Я помню, как в Союзе писателей практически приставали к любому молодому кандидату в члены Союза, чтобы он сотрудничал. Меня тоже дважды таскали. Но поскольку у меня был папа посол, покрупнее их, то, в общем, я на них плевал с горы.
О.Пашина
―
Ну, вы росли между сталинизмом и Западом. Как удавалось отговориться?
В.Ерофеев
―
Удавалось просто авторитетом отца - что тут говорить? Тогда человек был вообще беззащитным. Естественно, я себе позволял гораздо больше и будучи школьником, и будучи студентом - безусловно. И при этом еще либерал мама и тайный либерал отец. И все было как-то понятно. Другое дело, что потом, когда с «Метрополем», - да нет, даже раньше, когда уже объявили мою статью идеологической ошибкой журнала, то тут уже папа ничего не мог сделать. Это было уже слишком.
О.Пашина
―
И тогда уже ничего не предлагали?
В.Ерофеев
―
Нет, они предлагали дважды.
О.Пашина
―
Они на чем-то ловили? Или что-то обещали?
В.Ерофеев
―
Не ловили и не обещали – что мне обещать – я в Париж ездил, а они не ездили. Обещать мне было нечего. Моя первая работа на первом курсе была «Неологизмы Хлебникова». И вдруг позвонил человек, сказал, что он заинтересован - и как-то так замутил, что было непонятно, откуда он. Мы с ним встретились на лавочке на Тверском бульваре. Я его увидел, сразу подумал, что КГБэшник. Он говорит: знаете, такая работа, - а мне 17 лет, мальчишка.
О.Пашина
―
Вот-вот – романтика, Штирлиц.
В.Ерофеев
―
Да, - такая работа интересная. Вы не можете объяснить, почему Хлебников писал «свобода приходит нагая»? Я говорю - а вы сами не понимаете? – Нет, не понимаю. - Ну, тогда не интересно и разговаривать. Но они второй раз еще меня дернули за то, что я ходил французский фильм смотреть во французское посольство и в дома французских дипломатов – они тоже показывали всякие фильмы интересные. Но тут я сказал: знаете, если у вас есть какие-то претензии ко мне, поговорите с отцом - лучше я его послушаю. Ну, после этого они пропали навсегда.Хотя потом этот тип, который спрашивал про Хлебникова, -причем, они почему-то все были с отчествами «Иванович» - об этом говорили все мои друзья – когда они представлялись, они все были «Ивановичи». И вот этот Борис Иванович, он появился потом через какое-то время и почему-то стал просить меня, чтобы я ему помог с сестрой, потому что сестра его где-то в Индии застряла. Ну, я его как-то так пугнул, цыкнул на него. А потом, уже через много лет, я его встретил на улице, он сказал, что его выгнали из Комитета за то, что я участвовал в «Метрополе». Я сказал – ну, молодец.
В.Ерофеев: Балтийские страны все-таки активно европеизируются
О.Пашина
―
То есть, он неведомо и негласно за вас отвечал.
В.Ерофеев
―
Да, а я его подвел. Как и многих других.
О.Пашина
―
В тот же латвийской картотеки не все люди, которые там фигурируют, сотрудничали, они могли находиться в разработке и даже может быть не знали, что их считали перспективными объектами. А отношение будет все равно как к сотрудникам?
В.Ерофеев
―
Не знаю. Один из моих друзей пробил картотеку - у нас был какой-то момент, - и он сказал, что там на тебя очень были сердиты, у тебя была такая тайная кличка «Воланд». Я сказал – Господи, хоть в одном разобрались.Но вообще в принципе в то время, когда начался «Метрополь», они не играли самой страшной роли. Самую страшную роль играл как раз московский Союз писателей, кузнецов и Гришин – вот эти люди хотели все перечеркнуть.
О.Пашина
―
А может они и были сотрудниками?
В.Ерофеев
―
Они были точно сотрудниками. Но сам Комитет пытался притормозить - там было слишком много знаменитых людей. А эти наоборот. И естественно, потом тот же Кузнецов повышение получил за работу против «Метрополя» и нас с Женей Поповым погнали из Союза один раз, потом второй. В общем, на нас там сделали карьеру тоже.
О.Пашина
―
В России мы когда-нибудь дождемся открытия подобных архивов, или не стоит сейчас этого делать – мы сейчас к этому не готовы?
В.Ерофеев
―
Если Россия не развалится после такого силового приема руководства и проведения политики, то тогда, наверное, дождемся. Но она уже прямо в каких-то таких тисках – я имею в виду наша страна.
О.Пашина
―
Понятно, что сейчас, конечно, нет.
В.Ерофеев
―
Нет, я имею в виду, что она сама сейчас в таких тисках - сейчас даже не говорим о том, чтобы что-то открыть – она просто все закрывает. Я уже не говорю о том, что этот период стране очень трудно пережить. Все-таки ей не дают дышать, не дают развиваться. Она в каком-то очень трудном состоянии находится. Как будто на нее надели какую-то такую одежду, в которой дышать и жить невозможно.
О.Пашина
―
Но, так или иначе, думаю, что мы догадываемся, что Церковь была так или иначе связана со спецслужбами, политики, да и крупные деятели искусства, наверное. Да что там – Пушкина вербовал Бенкендорф. Может, наше общество отнесется к этому так же спокойно, как и к Панамским офшорам? Ну да, это данность, мы итак это знали, просто получили документальное подтверждение.
В.Ерофеев:Тема гедонизма,когда человек радуется жизни – это сильный вызов государству, отвратительный системе
В.Ерофеев
―
Тут надо разделять. Конечно, Церковь играла на два фронта – как сейчас Белоруссия играет на Восток и Запад. И тут нельзя их укорять, потому что они все-таки несли слово божие, а кесарю кесарево все-таки отдавали. Если внимательно читать архивы, связанные с Церковью, то было выделено четыре категории священников.
О.Пашина
―
Мы буквально на секунду прервемся, а потом продолжим.РЕКЛАМА
О.Пашина
―
Мы остановились на взаимоотношениях Церкви и спецслужб.
В.Ерофеев
―
Ну да, там было четыре категории – по крайней мере, насколько я себе это представляю. Первая категория – это был такой абсолютно наш КГБЭшный деятель, потом был такой как бы полу-наш, как полузащитник, а потом был полу-не наш, полу-чужой и четвертая категория - совсем не наш. Вот с последней категорией они расправлялись, а других - как попутчиков – то приближали, то пугали. А были наши КГБэшные деятели Церкви, которые, конечно, больше верили в свои погоны, чем в Бога. Так что тут по-разному.Дело в том, что мы вообще с нашим российским максимализмом считаем, что человек должен был - это–такое манихейство русское - или он должен быть белый, или черный. Но в основном люди действительно это 50 оттенков серого, поэтому здесь надо быть очень аккуратным в оценке человека, который попал под каток тоталитаризма или авторитаризма. А поскольку мы сами находимся под этим катком, то очень трудно сказать, где наступает сотрудничество. Ну и вы знаете знаменитые слова Бродского, что «с властью пойдешь, тоже коллаборантом станешь». Так что здесь надо быть аккуратным.
Я бы сказал, что наоборот, тема гедонизма, когда человек радуется жизни, просто получает удовольствие от жизни, от своей внутренней жизни, от своей интеллектуальной жизни, творческой – это очень сильный вызов государству, противный государству, то есть, отвратительный системе. И это больше способствует. Так же, как в конце советской власти концептуальное искусство, которое иронизировало над соцреализмом, разрушало его больше, чем то искусство, которое всерьез ему противостояло.
Поэтому если кто решил противостоять чему-то противному, то лучше – как у французов в 68-м году - были всякие правильные лозунги, среди них был лозунг «Если не можешь помочь революции, занимайся любовью».
О.Пашина
―
Сейчас в той же Латвии рассекреченные разные деятели говорят: да, я сотрудничал, но я использовал это только во благо – например, писал хорошие характеристики тем, кто хотел уехать за рубеж. И сейчас этот вопрос точно так же стоит: можно ли сотрудничать с властью, которую ты считаешь преступной? Для того чтобы приносить благо другим людям?
В.Ерофеев
―
Сложный вопрос. И он много раз возникал в жизни. Потому что отец, в общем, был, что называется, все-таки верным сыном Советского Союза. И конечно, либерал, но либерал в семье, но делал какие-то вещи, если вдуматься, чудовищные. Но с другой стороны, например, я еще мальчишкой, поскольку в нашей семье существовал на правах друга Шаура Василий Филимонович, который был важнее даже Фурцевой – он занимался культурой. Вот я честно могу сказать – я чем-то помогал, в основном, музыкантам, в основном авангарду – Денисову, и прочим.И самый главный случай, когда я кому-то в чем-то помог – это был Аксенов, который в 75-м году рвался в Америку, а его точно не пускали. Я позвонил тогда помощнику Брежнева, Александру Агентову - очень близкому другу моего отца, и сказал ему: Андрей Михайлович, как же так? И он звонил Андропову, отменил решение Андропова, и Аксенов поехал. И написал тогда книжку о путешествии с Бродским через всю Америку «В поисках грустного бэби» и мне в качестве подарка привез перочинный нож американский.
О.Пашина
―
Но все-таки это ситуация другая – вы не сотрудничали.
В.Ерофеев
―
Не сотрудничал.
О.Пашина
―
Помочь людям, пользуясь этим положением? Или не подавать людям руки, или сделать хорошему человеку что-то полезное?
В.Ерофеев
―
Тут очень трудно найти эту линию.
О.Пашина
―
А надо ее искать?
В.Ерофеев:Риторика и дискурс должен быть корректным по отношению к своей стране. И соответственно к врагам
В.Ерофеев
―
Я думаю, что у каждого есть своя линия, начиная даже с «Эха», которое тоже находится в связи с определенным каким-то государственным большим концерном. Конечно, тут надо искать какие-то возможности. Потому что в любой стране, где возникает тоталитаризм, власти стараются прошить всю страну насквозь. И если ты только не самое маленькое место занимаешь в жизни, ты все равно, так или иначе, пропадаешь.
О.Пашина
―
И будешь вовлечен.
В.Ерофеев
―
Конечно. Даже своим молчанием, или голосованием, или отсутствием голосования – как угодно ты попадаешь в эту систему. И это очень трудно. Особенно, если ты попадаешь уже в систему абсолютного зла – скажем, фашистской Германии или 37-го года в Советском Союзе – тут вывернуться почти невозможно. Мы знаем историю прекрасных переводчиков, прекрасных писателей, которые доносили друг на друга, уже когда сидели на лубянке или в Питере, - и что? Мы от этого не снижаем к ним любви творческой. Можно сказать – да, он сломался, можно было, конечно, прикинуться сумасшедшим, как у Заболоцкого получилось это, - но это мало кто смог.
О.Пашина
―
Ну, у нас сейчас не 37-й год, как говорит наш президент. Тем не менее, вопрос о том, нужно ли сотрудничать с властью, если по-другому ты не можешь делать свое дело и помогать тем, кому ты хочешь помочь, он обсуждается.
В.Ерофеев
―
Да, постоянно. Дело в том, что есть правозащитники, которые должны вступать в контакт с властью, иначе им невозможно работать. Есть оппозиционные политики, непримиримые или примиримые. Единственно, что я здесь не приемлю – хамства оппозиционного. Когда люди говорят хамским языком, они, в общем, сигнализируют о том, что если они придут к власти, они такими же хамами и останутся. Поэтому мне кажется, что риторика и дискурс должен быть корректным по отношению вообще к своей стране. И соответственно, и по отношению к врагам. То есть, это момент уже какой-то корректностиА что касается включения и выключения, то мне кажется, - вот смотрите, наши писатели 19 века - ну, Пушкин волей-неволей был включен в это дело. Лермонтов – нет. Лермонтов наоборот, надерзил, с дочкой царя завел какой-то полуроман, - в общем, это было чудовищно со стороны двора, на него смотрели, как на преступника.
Но в принципе, многие, конечно, шли на какой-=то контакт. Уж не говоря о том, что некоторые и по цензуре работали - как Гончаров. Но были и те, которые никуда не шли, ни на какой контакт, хотя защищали родину в Севастополе – мы говорим о Толстом, но потом его выгнали из Церкви и до сих пор, кстати говоря, этот момент не закрыли. То есть, вообще до сих пор не реабилитировали.
Достоевский тоже интересно – он прошел через каторгу как радикал, а потом в коцне жизни стал консерватором и общался с очень консервативными людьми. Но когда его спросили, прямо под конец жизни – вот если бы в соседней квартире у вас было бы революционное собрание, вы бы донесли? И он сказал: никогда.
То есть, тут очень сложные моменты. Был у меня как-то момент разговора на одной из радиостанций вольных, и кто-то мне стал говорить, что вот, Пушкин какой был нехороший, сотрудничал с царем. Ну, что можно сказать? Думаю, что его творчество, даже одно стихотворение, важнее, чем все его сотрудничество. Хотя я даже и не думаю, что это было сотрудничество – это был способ выживания.
Поэтому войти в этот дремучий лес и вдруг превратить его в какой-то парк культуры и отдыха, невозможно. И это не три сосны, запутаться очень сложно. Потому что эти люди – особенно у нас – они уже генетические профессионалы вербовать, пугать, руки выкручивать и одновременно покупать, одновременно чем-то прельщать. Так что здесь, конечно, многие головы летят в смысле морального осуждения прямо в корзину под гильотиной.
О.Пашина
―
Хочу сказать о безупречном человеке - об Илье Пономареве. Сегодня была совершенно безобразная история с тем, как его отпустили. После того, как о нем говорили с Путиным, и в СПЧ, и на пресс-конференции, - вот такой демарш. Это демарша, это демонстрация? И демонстрация чего?
В.Ерофеев
―
Ну, это демонстрация того, что конечно, режим приближается к известному германскому аналогу. И, в общем, врага надо презирать и плевать ему в лицо – я имею в виду так поступают власти. И потом, разговор с властью, и с высшей властью, не значит, что власть что-то услышит. Потому что от сержанта милиции до высшей власти, в общем, идет одна и та же силовая линия. Другое дело, что сержант будет за свое сержанство держаться всю жизнь.
О.Пашина
―
Сделаем небольшой перерыв и затем продолжим.НОВОСТИ
О.Пашина
―
Это «Особое мнение» писателя Виктора Ерофеева. Пока у нас был перерыв, слушатели пришли к выводу, что Пушкину можно сотрудничать с Бенкендорфом, а остальным нельзя. Потому что есть такая вещь, как репутация. Или это уже не имеет значения?
В.Ерофеев
―
Ну, не знаю. Смотрите, - многие фонды, которые критикуют власть, они с другой стороны каким-то образом связаны с властью. И мне кажется – если не ошибусь, если ошибусь, вы меня поправьте - и у Пономарева был какой-то грант, который был связан с президентским направлением. Получалась, конечно, несколько странная штука - то есть, ты получал президентский грант и отправлялся критиковать от президента до полицейского.Но с другой стороны, - правильно. Я считаю, что это правильно – бери грант и критикуй. И конечно, я с большим почтением, большим уважением отношусь к Пономареву. Хотя, конечно, у нас разные дороги – мы с ним спорили, и не раз, и довольно жёстко – помню, в Италии был такой спор. Потому что я говорил примерно то, что люди думают про Пушкина, и, будучи не Пушкиным, у меня есть какая-то возможность ходить не только в сторону зайчиков, а смотреть и то, как живут другие. Потому что даже по праву рождения или по не праву рождения я, так или иначе, связан с теми, кто правил и правит. Но, тем не менее, естественно совершенно, что когда ты близок, да еще с детства, то степень такого сначала разочарования, а потом возмущения, она гораздо выше даже. Потому что ты как бы видишь это все изнутри и все эти эманации власти тебе доступны.
В.Ерофеев:У нас нет аналитического мышления, нам никто его не привил с начала развития российской государственности
Но потом уже начинается другая история - начинается история слабости вообще человеческой души. Это уже тема довольно странная – когда ты понимаешь, что человек не выдерживает власть, не выдерживает свое собственное тщеславие, не выдерживает какие-то контроли и какие-то саомиронические мотивы по отношению к своей индивидуальности, своей агрессии. И ты понимаешь, что либерал замечателен в политическом ключе, но если ты включаешь в себя знания о человеке, то тут надо, конечно. Понимать, что либерализмом не отделаешься. А чем тогда? Ну, понятно. Политически все равно надо идти в сторону демократизации, и так далее. А как сдерживать человека, где осваивать его агрессию и уничтожать это – это очень тонкий вопрос, на который мало кто может ответить.
О.Пашина
―
Путин сказал – правда, не на пресс-конференции, а гораздо раньше, и, кстати, по поводу Пономарева: «Вы что, хотите, как в Париже»? А что там в Париже? Там все так ужасно, как нам рассказывает президент, или все так хорошо, как нам рассказывает либеральная общественность - что там люди, которые отстаивают свои права, которые возмущены, и где глава государства говорит «мне единство нации дороже, чем ваши налоги».
В.Ерофеев
―
Понимаете, они живут все равно в том измерении, которое нам очень редко доступно.
О.Пашина
―
То есть, нам это вообще не понять?
В.Ерофеев
―
Их можно понять, но для этого все-таки там надо пожить и пообщаться. Я, например, когда наши журналисты там как-то очень резко говорят о левом береге политики западной, я не понимаю. Потому что когда я приезжаю на запад и живу там, то я тоже становлюсь гораздо левее, чем хотелось бы. Потому что есть какая-то правда и в этом крыле. И есть правда и в этом радикализме. Насколько я – а я довольно неплохо знаю французов, дружу с ними, да и мне французы, как вы знаете, и ордена надавали – я могу сказать, что я абсолютно понимаю систему этого бунта. Этот парижский бунт он совершенно не бессмысленный, это люди, которые доведены до предела – они так выражают себя и они так побеждают в этом.Ну да, грабить магазины это безобразие, и сжигать машины частные тоже безобразие, - да. Но тут мы опять вспомним человеческую природу. А так, в принципе, если говорить о социальном значении этого бунта, то это продолжение той революции 68-го года.
В.Ерофеев:С Украиной большая вероятность войны. И Запад тут уже будет доведен до предела
О.Пашина
―
А почему мы так не можем? Вот у нас была пенсионная реформа, которая затронула всех. Все были недовольны, кто-то выходил на улицы. И все это ушло в никуда.
В.Ерофеев
―
Дело в том, что у нас очень плохо развита аксиология. Аксиология – это история о ценностях. И мы запутываемся. Мы не прочистили свою систему ценностей, поэтому делаем первый шаг в правильном направлении, а потом нас куда-то относит. Нам кажется, с одной стороны, что мы можем требовать у государства, а с другой стороны русский человек понимает, что государство требует это от тебя, и ты должен это выполнять. То есть, кто мы - слуги государства, или хозяева государства? - тут все совершенно запутано. Вроде по Конституции нам дают возможность чувствовать себя хозяевами государства, а с другой стороны поведение начальства говорит о том, что мы рабы и слуги.И представляете себе, если у человека не сильно развит понятийный аппарат и вообще у нас плохо с анализами - я имею в виду анализ не физиологический, а интеллектуальный. И он начинает сразу запутываться. То есть, тебя в армию призывают, предлагают погибнуть, и ты даешь присягу, - то есть, ты служишь. Почему же тогда в другом случае ты не можешь от государства чего-то требовать? Ты абсолютно запутан - это не выяснено, и государство не хочет это распутывать.
И либералы не ставят эту проблему, потому что они постоянно путаются в оценке своего собственного народа – хороший народ? бунтарь? Оккупированный, или это бараны? И вообще ничего не решают? И поэтому до выборов все борются за народ, потому что он оккупированный, а после выборов все говорят о том, что это бараны. И опять так, и опять так. Понимаете, все каждый раз идет с нуля. И мне кажется, что вот этой настоящей серьезной политической мысли не вырабатывается.
В то время как ты приходишь в Париже в книжный магазин, и там по политической культуре стоят ряды полок – ты можешь взять и читать – это и 19 век, и 20-й, и нынешний.
О.Пашина
―
Ну, мы и здесь можем все читать – не на полке, так в интернете найти.
В.Ерофеев
―
Можем. Но не читаем.
О.Пашина
―
Не хотим.
В.Ерофеев
―
Дело в том, что у нас нет аналитического мышления, нам никто его не привил с начала развития российской государственности. У нас просто нет аналитики. Мы же сказочный народ, мы больше сказки любим, в Колобка верим.
О.Пашина
―
Ну и при этом в России максимума за последние 10 лет достигла ностальгия по СССР. Причем, ностальгируют все – и старшее поколение. Ну, хорошо, для младшего это сказки про Колобка и счастливую жизнь, справедливость. А старшее поколение, почему засобиралось обратно?
В.Ерофеев
―
В общем, слабые мозги – ну, что тут говорить? Слабые мозги, отсутствие представления о свободе. Наверное, вы знаете – у меня первая жена была замечательная, полька. Я из СССР в Польшу все время ездил туда-сюда. И мне казалось, что понимание того, что такое свобода, здесь у 5%, а 95% ни хрена не понимают. А переезжаешь маленькую вонючую речку Буг - и получается, что там 5% ни хрена не понимают, а 95% все понимают. Я имею в виду только свободу, только про свободу, чем она отличается от несвободы, или чем она отличается от вольности или еще чего-то. У нас это вообще – просто люди терялись и не знали.То же самое осталось. Если тебе не дорога и ничего не значит свобода, то тогда да - Советский Союз это такое стабильное болото, - я имею в виду брежневский СССР. Брежнев и сам был такой дедушка Перестройки, если не говорить о его военных ошибках. И он... мне рассказывали, что в Ялте ему девушек заворачивали и возили в коврах. Ну, вот это такой образ – знаете, как блинчики такие с мясом получались. Ну вот. Это и есть. Ну как же – это красиво, замечательно.
О.Пашина
―
А разве наше время сейчас не похоже на брежневское? Ну, в ковры не заворачивают, но президент говорит, что когда-нибудь, как честный человек, он женится – непонятно только, на ком.
В.Ерофеев
―
Ну, слово разведчика это, конечно, мифическое слово.
О.Пашина
―
И обещать жениться не значит жениться.
В.Ерофеев
―
Нет, вообще разведчик женат на собственной легенде и больше ни на ком. И здесь получается вот, что – действительно, в какой-то степени брежневское время было более спокойное. Потому что, в общем, не было ощущения того, что надо выстраивать заново борьбу за мир. Сейчас есть такое ощущение, что в принципе, нужно поднимать такое большое международное движение борьбы за мир против ядерной войны, и так далее.Хотя я понимаю, что если тут поднимешь такое движение, тебе голову открутят довольно быстро. Потому что совершенно ясно, куда ты упрешься с этим движением за мир.
Но тут же есть просто высокая степень возможности большой войны. В то время как - ну, понимаете, там не было свободы, но я делал «Метрополь», был Воландом, - все как полагается. Но не было такого момента, что «завтра будет большая война» - с Америкой, например. Сейчас неосторожное какое-то движение может привести к непредсказуемому…
О.Пашина
―
Думаете, возможна война с Америкой? Уж скорее с Украиной – за защиту прав верующих УПЦ Московского патриархата, которых сейчас там будут притеснять, гнать.
В.Ерофеев
―
Украиной не ограничится. С Украиной большая вероятность войны. И Запад тоже тут уже будет доведен до предела. Естественно, он не ввяжется в эту войну, но он не простит этой войны. И тогда начнется уже просто лоб в лоб конфронтация. Нет, мы можем тут просто действительно молиться – тут другого слова нет - молиться просто, чтобы этот блеф, это безумие, эта вера в какие-то теперь уже – это не связано с мракобесием, - в суеверия, сказки, - чтобы они не восторжествовали над здравым смыслом.Потому что все-таки призыв «пойти в рай», да еще в раю там кто будет главный? Опять же, он? Куда же такой рай?
О.Пашина
―
Вчера президент сказал: «вы что хотите, повеситься? А я не хочу. Давайте сначала вы». Думаю, что и про рай он так же скажет: знаете, я в рай тоже пока не хочу - давайте сначала вы.
В.Ерофеев
―
Ну так разведчик. И все уже зависит от степени доверия к аудитории. Это уже другой вопрос – не будем обсуждать кодов разведчика. Потому что это интересно. И действительно, и Путин сам по себе интересный персонаж для литературы. Но я хочу сказать другое. Я хочу сказать, что сейчас – и это действительно очень важно понять, что мы находимся, безусловно, на грани войны. Безусловно. И с этим надо как-то разбираться.
О.Пашина
―
Это «Особое мнение» писателя Виктора Ерофеева. Всего вам доброго, спасибо и до свидания.