Виктор Ерофеев - Особое мнение - 2017-06-05
О.Журавлева
―
Добрый вечер! Это программа «Особое мнение». Меня зовут Ольга Журавлева. У нас в гостях писатель Виктор Ерофеев. Здравствуйте, Виктор Владимирович!
В.Ерофеев
―
Здравствуйте!
О.Журавлева
―
Для начала хотела вас спросить по следам нашего закадрового еще разговора о том, какое искусство требуется в России? Почему тяжелые проблемные произведения искусства вызывают более широкое отторжение и даже клеймо русофобии? Сейчас – по мотивам Звягинцева, но это не с ним…
В.Ерофеев
―
Вообще-то это давнишняя проблема Я помню, как моя бабушка отговаривала меня ходить на какие-то фильмы. Еще мальчику она говорила: «Это тяжелый фильм». Бабушка пережила блокаду, и ей не хотелось еще раз что-то тяжелое… и ходить на тяжелый фильм.Мы всем народом уже из поколения в поколение переживаем такие блокады, и мало кому хочется, где там еще пореветь, поплакать, да побеспокоиться. Поэтому, прежде всего, это тяга к дурацкому юмору, какому-то дурацкому не в смысле, что это обсуждаются какие-то проблемы эротического характера, а дурацкого просто потому, что они тупые и не смешные, все эти анекдоты.
Они объясняются тем, что так же, как запить пивом – чтобы, в общем-то, помочь себе выжить в этой ситуации. Но выживание – это не жизнь и, в конце концов, человек, конечно, запутывается, а вместе с ним запутывается и страна. Так что здесь, конечно, это полная беда.
Если себе представить, что, вообще, культура - это борьба с энтропией, если так коротко, то, получается, что энтропия расползается и имеет самые разные формы. Если ты борешься с энтропией, то значит, надо ее показать и каким-то образом в данный момент уничтожить. И каждое поколение почему надо, в общем-то, призывать снимать фильмы, всё… Потому что другие формы энтропии и надо с ними, с этими формами каким-то образом реально бороться.
Так вот, дело в том, что если человек отказывается вообще думать об этом, бороться с энтропией, то и получается, прежде всего, равнодушие – это очень тяжелая черта. Потом – лень, которая тоже связана с этим равнодушием, апатия – ну, естественно, то же самое; и, естественно, пофигизм, который расползается и превращается в национальную трагедию, которую мы можем назвать «национал-пофигизм». Такая вот главная конструкция, которая здесь преобладает.
Следовательно, когда предлагаешь какую-то борьбу именно с энтропией не политическую, не социальную – просто никакую, такую, экзистенциальную, чтобы человечество могло каким-то образом продолжать жить, – у нас реакция отрицательная. Тут же находят и русофобию, тут же находят то, что человек не так плох и вообще, всё та-та-та… и тем самым уходят от проблемы. Энтропия выпячивается.
И дело в том, что борьба с энтропией – это не значит, что энтропию надо тут же известью глушить. Например, Кафка если «Замок» - взял и нарисовал эту энтропию размашисто, прекрасным, удивительным языком изобразил – вот это вам «Замок» - это и есть энтропия. И показал тем самым борьбу с энтропией как просто борьбу образ энтропии. То есть это не значит, что надо выходить с метлами и выметать энтропию из наших душ, а это надо уметь каждый раз показывать.
У нас же этот момент совершенно не отслежен. И вообще, искусство должно или развлекать – а среди интеллигенции и нашей либеральной общественности - оно должно разоблачать, обличать. Еще Достоевский писал: «абличительное искусство». «Абличительно» - потому что он, наверное, один из первых заметил этот разрыв между тем, что ты обличаешь, потом вступаешь в это обличение с такой радостью, что, в общем, тебя не оторвать от этого обличения в то время, как то, что тех и что ты обличаешь, каким-то образом связаны не только с царизмом, коммунизмом или с чекизмом, а это еще связано с человеческой природой, которая вязнет в этом.
В.Ерофеев: Государство, которое не стремится, не умеет и не хочет создать личность, оно мораль и разлагает
Поэтому Достоевский четко совершенно в Записках из подполья» это понял. Но оттого, что понял Достоевский, это не значит, что нам не стало легче, потому что мы все это не захотели слышать, перечеркнули всё. И опять-таки вот: пиво, анекдоты и, в общем, такая дрянь, которая дрянь, которая разжижает наши мозги и совершенно, естественно, никакой энтропии не выводится, а сама представляет собой ту самую энтропию.
О.Журавлева
―
Наш слушатель Михаил Баранов интересуется, как вы понимаете: «Что такое энтропия по мнению Ерофеева? Можете объяснить просто на пальцах?»
В.Ерофеев
―
Ну, энтропия – это, я думаю, такая субстанция, наверное, все-таки философская, если мы говорим о философии и, наверное, материальное, если мы говорим о крушении зданий, распаде материи. То есть это такая субстанция, которая фактически противостоит творению. Вот есть творение. Мы взяли, увидели - увидели творение. А есть распад этого творения. Вот энтропия – это в том или ином виде распад творения.Вот мы сами наблюдали, - если господин Баранов присутствовал при этом, - у нас был энтропия целого государства под названием Советский Союз. Вот у нас, так сказать, ковырнулся.
О.Журавлева
―
Как вам кажется, власть ведь по-своему пытается бороться с энтропией? Нам ведь часто говорят: «Избежать распада страны… сохранил, собрал…».
В.Ерофеев
―
Понимаете, дело в том, что ка ждый здесь или под энтропией что-то свое понимает или прикидывается. И власть состоит из двух сортов людей: одни по-своему это понимают – такие идеологи. Это те, которые «собиратели земли» и которые «неотдаватели земли» - они одинаковые, в общем. И они, действительно, идеологи, которые, в принципе руководствуются этим метафизическим понятием катехон, то есть это, так сказать, субъект, который противостоит злу мировому, государству, как правило. И под этим все… Там есть целое общество у нас… Там есть, кстати, и Глазьев, Малафеев – и все… Это общество так и называется. Они говорят: «Вот мы – настоящие! А все остальные это не настоящие». Значит, соответственно, все работает на то, что эти люди, видимо, верят. А другие… «Вот я буду его помощником – так я тоже получу кучу денег… и буду ему подмахивать… и буду тоже, так сказать катехон». Поэтому тут два. Мне кажется, больше, конечно, те, кто подмахивают. Но, я думаю, на самом верху главный, он верит, и там еще какая-то есть «точечная застройка» таких чиновников.
О.Журавлева
―
Которые, действительно, пытаются бороться с мировым хаосом.
В.Ерофеев
―
Да, которые противостоят энтропии, будучи сами энтропичные. Вот, в чем беда-то. То есть они как бы представляют собой энтропию – а борются с энтропией. Интересно. Но это бывало в истории не только нашей.
О.Журавлева
―
На что похожа сейчас история на то, что бывало?
В.Ерофеев: У нас никакого порядка нет. Тоже взрывается всё. Есть терроризм, много еще более чудовищного, чем в Европе
В.Ерофеев
―
Наша история похожа… Просто Николай I, Александр III в какие-то моменты ну, просто, вообще, один к одному. Я вспоминаю эту здесь замечательную историю, как Николай I, решил в Варшаву послать своих сенаторов, чтобы они договорились там на каких-то основаниях… Потом позвал их к себе, посмотрел – сказал: «Этих – не надо…Дураки». Как-то вспоминается тоже слово «дураки».
О.Журавлева
―
Прекрасная цитата к случаю. Это Виктор Ерофеев с своим особым мнением. Никуда не уходите, мы скоро вернемся.РЕКЛАМА
О.Журавлева
―
И снова с вами программа «Особое мнение». В студии – Ольга Журавлева и наш гость, писатель Виктор Ерофеев. Вам тут Таня задает вопрос такой, на несколько томов: «А это только кажется, что другие страны движутся поступательно, а мы все время по кругу? Что за скрепы так держат?»
В.Ерофеев
―
Во-первых, страны разные. И есть страны в Африке, например, которые очень близки нам по духу. У них тоже есть духовность. Я люблю ездить в Африку. Я нахожу очень много общего. Так что не будем все страны валить в одну кошелку. но те страны, наверное, которые вы имели в виду – страны Запада Европы, Америки, наверное, Япония – наверное, это не случайно, что для них понятие «новое», «прогресс», «движение» - это понятия положительные, и в общем-то, определяющие сущность либеральной философии и либеральной политики.И они бояться и, в общем, имеют какую-то веру в людей, считают, что, в общем, человечество можно вывести на какой-то более высокий виток развития. Ну, тут с ним спорит Ницше, конечно. Тут, в общем, действительно, многотомная история. Оля, вы, как обычно правы, тут много о многом рассуждать. Потому что, действительно, Ницше говорил, что Европа благодаря пыткам, порке и инквизиции, человек стал более гуманным; так бы он был совсем другой.
И за последние сто лет, действительно, видно, что, конечно, есть эволюция… Например, до Первой мировой войны, представьте себе, я бы за вами ухаживал. Я бы пришел и сказал: «Оля, вы знаете, я тут повоевал с немцами – и человек десять у меня полегли. Я им порубил головы вот прямо, знаете, от шеи до живота». Вы бы сто лет назад, если бы мы в этой ситуации, вы бы сказали: «Какой вы, Виктор Владимирович, молодец! Настоящий герой». А сейчас бы вы сказали: «Ну и как вам было не противно вот так рубить немцев пополам?». Вот видите, куда-то эволюция все-таки двинулась, двинулась…
О.Журавлева
―
Я обратила внимание однажды: в каком-то романе - по-моему, «Джейн Остин» - снимает поместье, собирается арендовать адмирал, и рассказывая о себе, он говорит хозяевам: «Слава богу, сам никого не убил». Это 19-й век. Это его первая половина.
В.Ерофеев
―
Там тоже были разные люди, конечно. Я говорю: общая масса, даже я говорю о том, как в России переживали, действительно, просвещенные дворяне. Это вспомним и «Войну и мир». Все-таки, вообще, разгром Наполеона, и полагалось рубить французов, и нечего плохого в этом не было».А еще, действительно, они особые, они островитяне, и у них были конструкции типа парламента, совсем давно, завезенные в головы им самими собой. Так что это другое.
А здесь, да, здесь скрепы… Вот еще Таня говорит про скрепы.
О.Журавлева
―
Которые нас держат.
В.Ерофеев
―
Дело в том, что это же скрепы, которые, в принципе, утверждают, что государство важнее нас. Это государственные скрепы, это не мы скрепляем государство нашими личностями, а государство скрепляет нашими безличности своими интересами. Оно говорит: «Вот не будете то и то делать – мы как государство развалимся». Ну и тут, конечно, вспоминается замечательный Джеймс Джойс, великий писатель, мой любимый, которого тоже упрекали его в «ирландофобии», а он сказал: «Чего вы меня зовете умирать за Ирландию? Пусть Ирландия за меня умирает».И прошло много лет. И до того времени, пока в Ирландии не появились евро, вот, по-моему, 10 фунтов были с изображением Джойса, то есть Джойс победил – победил Ирландию. Понимаете? Скорей всего, пройдет много-много времени, и здесь тоже такое… не знаю, какие изображения – Сорокина они там поместят или…
О.Журавлева
―
Ой, слушайте! А какие бы вы изображения вы себе на этих воображаемых рублях поместили.
В.Ерофеев
―
Я, кстати говоря, Сорокина бы с удовольствием поместил, потому что в «День опричника» он абсолютно точно угадал эту систему, этот режим. Абсолютно гениально.
О.Журавлева
―
Вот опять искусство, которое показывает нас, именно нас – вас и меня – довольно противными, унизительно неприятными.
В.Ерофеев
―
Но с какой точки зрения противные? Ведь в «Дне опричника» - там же радость жизни этих опричников, которые с удовольствием царят и правят…
О.Журавлева
―
Так, может быть, это он вырастил МВД, Росгвардию и других прекрасных людей, которые это приняли…
В.Ерофеев
―
Они уже тогда распространяли эту книгу в Кремле и радовались – вот эти люди, которые потому ушли совсем высоко – и радовались: «Вот, как все правильно, и мы пришли к власти…».Единственно, в чем Сорокин ошибся, - это не день опричника, это уже 20-летие скоро будет опричнины. И, естественно, все-таки одно дело – один день, как «День радио», а другое дело – вот так 20 лет.
О.Журавлева
―
Или как «Один день Ивана Денисовича».
В.Ерофеев: Если человек отказывается вообще бороться с энтропией, получается равнодушие – это очень тяжелая черта
В.Ерофеев
―
Да, и там просто меняются ценности. Когда меняются ценности, то уже разговор совсем другой с Таней будет и вот с господином Барановым и так далее.
О.Журавлева
―
Еще один господин Алекс Бокарев пишет: «После случая с ребенком на Арбате полицейское начальство сначала растерялось, даже извинилось, но потом вдруг перешло в наступление». Замминистра МВД даже выдвинул концепции, что полицейские всегда правы, и это должно быть в крови нашего человека. Как бы вы это объяснили?
В.Ерофеев
―
Если государство важнее личности, то, я думаю, в каждой капле этого противостояния государства и нашего населения, естественно, государство должно быть право, иначе оно просто потеснится. Дело в том, что парадоксальным образом у нас Конституция записана на человека, а все деяния государства записаны на государство. То есть у нас еще внутреннее такое противоречие, отвратительное, я думаю, с точки зрения, чиновников, потому что вроде посмотришь в Конституцию – там всё по-другому. А так, реально – иначе.И надо сказать, что где-то еще в конце 90-х годов, которые все ругают, еще как-то не как могли определиться с государственной идеей – искали государственную идею, национальною – человек абстрактный оказался выше. А потом эти 17 лет…
О.Журавлева
―
Уже просто другой человек оказался.
В.Ерофеев
―
Человека пытались опустить самыми разными способами и возвысили государство. Если посмотреть партийные лозунги этих партий, которые в парламенте, то они все считают, что государство важнее человека, если так внимательно посмотреть, если с точки зрения смысла этих лозунгов.Поэтому скрепы – это все равно, что гвозди. Был один такой деятель Иисус Христос – его распяли гвоздями. И тут хотят распять, наверное, этих самых наших уважаемых деятелей культуры…
О.Журавлева
―
А себя ловите на том, что есть эти сигналы, которые на вас тоже действуют? Вы же не хотите развала России? Вы же тоже понимаете ценность государства.
В.Ерофеев
―
Да. Я думаю, что в том-то всё противоречие, что идеи, связанны с сохранением государства, они мне абсолютно так же близки. Я сейчас, что Россию надо, безусловно, сохранить. Просто я считаю, что то, что они-то делают, это как раз ведет к развалу государства. Они же считают, что то, о чем я говорю, это ведет к развалу государства. Вот так мы стоим – и договориться не можем.Нет-нет, я считаю, что государство Россию надо сохранить. И я считаю, что должен прийти по-настоящему умный, сильный человек, который может протянуть руку другим цивилизованным нациям, извиниться за многое – потому что уже есть, за что извиняться, - и после этого уже начать жить в ногу. Потому что, получается, то мы одни идем в ногу как страна, а все остальные, весь мир марширует… ну, кроме некоторых африканских государства, Северной Кореи…
О.Журавлева
―
За что в первую очередь вы бы извинились?
В.Ерофеев
―
Я думаю, что я бы извинился за Украину. Это то, отчего я, вообще, в ужасе, действительно, в таком, я бы сказал, эмоциональном ужасе читаю о том, что Украина становится врагом россиян… Это люди, которые, действительно, ближе всего нам по какому-то диалогу, по какому-то общению, по какому-то понятию о жизни. Мне кажется, это какой-то полный позор.
О.Журавлева
―
Писатель Виктор Ерофеев со своим особым мнением. Мы вернемся после небольшого перерыва.НОВОСТИ
О.Журавлева
―
И снова с вами программа «Особое мнение». В студии – писатель Виктор Ерофеев. Виктор Владимирович, а давайте немного отвлечемся от общих картин и немножко по конкретным новостям посмотрим. Вот одновременно случились две жуткие истории. Это теракт в Англии и, в общем, достаточно бытовое, по сути, преступление в Тверской области, где человек застрелил девятерых, теперь уже выясняется, просто потому, что… застрелил. По большому счету там и конфликта-то как такового не было, уж, тем более, не такого, чтобы 92-летнюю бабушку застрелить в постели.
В.Ерофеев
―
Да, пьяная какая-то разборка, по-моему.
О.Журавлева
―
А чем так принципиально отличаются эти два мира: мир людей, которые вот там бессмысленно и бессистемно друг друга просто убивают, и мир этих вот вроде бы идейный террористов? Может, это одни и те же людей.
В.Ерофеев
―
Нет, ну, в общем, конечно, разные. Так трудно сравнить. Нет, то, что эти люди способны убивать, это их объединяет, безусловно. То есть они переступают очень такую важную, моральную красную линию. И они, естественно, эти красные линии идут в разные стороны. Но наиболее отчетливая красная линия – это все-таки «Не убий!» И если человек убивает, то он оказывается в какой-то другой «игре» жизненной. Поэтому это похоже одно на другое.Что же отличает? Дело в том, что – об этом мы говорили в первой части передачи, что когда государство начинает превалировать над человеком, происходит постепенное разложение человека, человек разлагается, потому что он, в принципе, или должен превратиться в раба, о чем, конечно, естественно, помалкивая, думает Европа, глядя на нас; или превращается в винтик, о чем говорили и особенно в оттепель наши поэты и прозаики; или он превращается в какое-то странное небытие. И, соответственно, совершенно происходит какое-то разложение основных критериев человеческого характера, которые формирует человеческая психика, природа…
В.Ерофеев: Если человек убивает, то он оказывается в какой-то другой «игре» жизненной
Мы с вами еще до передачи говорили о том, что Газданов очень четко определил понятие, которое накрыло Россию. Это условное аморе. То есть можно представить, что хорошо, что плохо… Наверное, этот убийца, который, наверное отрезвел с тех пор, понимает, что он совершил плохой поступок. Но он совершил такое, что у него не было совершенно никаких оснований этого не совершать. То есть, получается, что тут движение…
О.Журавлева
―
Кто разлагает-то это мораль, хочется понять?
В.Ерофеев
―
Мне кажется, что государство, которое не стремится, не умеет и не хочет создать личность, оно мораль и разлагает, не говоря о том, что бэкграунд разложение морали у нас огромный. Это Гражданская война, и если говорить еще раньше, - крепостное право.
О.Журавлева
―
Да новости по телевизору.
В.Ерофеев
―
Новости по телевизору…
О.Журавлева
―
Человек, которого отпустили под домашний арест, когда он уже был в коме, - то не та же красная линия?
В.Ерофеев
―
Безусловно, так же красная линия и та же условная мораль. То есть они подумали, с одной стороны, может быть, это не самый правильный поступок, но они подумали, что «мы отпустим – начальство нас уволит». И тут, вообще, как и с мальчиком, о чем мы говорили: «То есть что же, если мы пойдем на поводу у людей, так зачем мы нужны?»Вообще, самая большая беда, которая существует здесь, в социальных каких-то кругах – это столкновение полиции с людьми. Потому что у полиции совершенно другие ценности. Они перерождаются в голове. Приходят, наверное, более-менее приличные или так себе люди, а потом они там, глядя на огромное количество преступлений, трупов, вообще, всевозможного разложения морали и всего прочего перерождаются и становятся людьми, с которыми просто очень трудно общаться. Они как бы пришли совершенно из другого мира.
О.Журавлева
―
Вы так говорите, как будто это профессиональное «выгорание», что судья видит так много ужасного, что не так уж ужасно уморить человека в СИЗО.
В.Ерофеев
―
Конечно, действительно. Абсолютно точно, вы правильно так и сказали.В каждой системе деятельности есть какое-то свое выгорание. Например, меня меньше страшат страшилки, чем, может, других, потому что я себе представляю, как это делается. То есть я вижу элементы, из чего они состоят и на экране, и в книге, и, в общем, они мне понятны. А люди их буквально воспринимают. Вот тут совсем наоборот с полицией.
Теперь, что касается Англии, то это, конечно, очень сложная историческая беда. Потому что, действительно, мусульманский мир находится где-то на уровне христианского Средневековья и отстаивает какие-то свои позиции, которые христианский мир с трудом, с мукой, а иногда и с какими-то ужасами как Вторая мировая война все-таки преодолел или пытается преодолеть. И поэтому возникает цивилизация на разных уровнях. И это совершенно не означает, что те люди плохие, совершенно не означает.
Сейчас я знаете, как такой обыватель говорю. Нет, я знаю массу мусульман, которые замечательные люди, я их люблю…
О.Журавлева
―
У меня даже есть евреи среди друзей, да…
В.Ерофеев
―
Да, вот-вот-вот. И я ездил в Иран, когда там вышла моя книга – и я просто полюбил эту страну. И кого я там полюбил? Ну, наверное, мусульман все-таки, крути не крути…
О.Журавлева
―
Слушайте, в нашей с вами стране мусульман тоже достаточно и они живут испокон веков.
В.Ерофеев
―
Полно, полно, да. Но я имею в виду, еще таких, не придавленных советским прошлым мусульман. Ну, и смотрите, с другой стороны возникает идея приоритета истины той, другой или третей. В цивилизованных странах пришли как-то к выводу о том, с помощью разных писателей, включая Марселя Пруста, например, что истина субъективна, у каждого своя истина. Это и ослабляет человека и укрепляет его одновременно, все зависит от человека.А здесь истина - есть единая и неделимая, и она попадает и в мусульманство и любую авторитарную среду. И мы в этом смысле очень недалеки от теологии иранской и так далее, и не только иранской. И поэтому мы-то как раз где-то душой и сердцем мы с ними. Ну, не с теми террористами, которые, может, взрывают Англию, но с теми, в общем, которые не любят Европу. И у нас, вообще же, огромная нелюбовь к Европе.
О.Журавлева
―
Как раз вот эта изнеженность Европы. Мы же каждый раз… «мы» - это условно…
В.Ерофеев
―
Мы – это мы говорим в данном случае про страну. Вот тут говорят: разница между страной и государством. Вот мы – Россия, да, мы к Европе относимся достаточно жестоко. Мы бы хотели, чтобы она развалилась, например…
О.Журавлева
―
Но каждый такой теракт подтверждает, что у нас зато порядок.
В.Ерофеев
―
У нас никакого порядка нет. У нас тоже взрывается всё. И тоже есть терроризм и много чего еще гораздо более чудовищного, чем мы наблюдаем в Европе в смысле противостояния цивилизаций. Но, тем не менее, действительно, это несовпадение ценностей, несовпадение культуры, оно ведет к какой-то жесткости.
В.Ерофеев: Вот мы – Россия, мы к Европе относимся достаточно жестоко. Мы бы хотели, чтобы она развалилась, например…
Конечно, когда издалека на это смотришь, ты плохо разбираешься. Но, поскольку я часто бываю и живу в Париже, то я вижу, что там совершенно по-другому устроено, чем у нас представляют. Там огромное количество мусульман, которые торговцы, которые включены в общество, которые живут себе нормально…
Но, с другой стороны, стороны, действительно, происходит последнее время как активизация мусульманская, исламская – исламистская, начнем так все-таки с точного определения, и крайне правых фашистских сил. Они там, действительно, там начинают кристаллизоваться, и это очень неприятно.
Я думаю, что Европа с этим справится, преодолеет. Но то, что она больна терроризмом, что она больна, действительно, всеми этими проблемами, - это очевидный факт. Но тут можно или помогать и сочувствовать, или злорадствовать и говорить: «Вот вы всё кончайте…».
Конечно, вся такая российская политика была направлена против объединенной Европы. Я хорошо помню еще по детству, как папа мой, советский дипломат, обсуждали как бы возможность эту, чтобы не получилось соединения Франции с Германией, с Италией. Поддерживали алжирцев…
О.Журавлева
―
А мы-то докатились: Черногория – в НАТО!
В.Ерофеев
―
Вот, вот…
О.Журавлева
―
Черногория, которая вообще… слова-то такого не было.
В.Ерофеев
―
Не было такого слова, особенно Монтенегро если его назвать, так вообще страшно станет. Но дело в том, в чем вся-то и история – что мы… - я еще раз говорю, чтобы правильно быть понятным, это просто неверно, если кто меня так поймет - мы не с террористами, нет, но мы с теми, кто Европу реально не любит. Мы любим машины из Европы, мы любим шмотки из Европы, мы много чего любим, но это вещизм Европы. А вот дух Европы совершенно не любим.
В.Ерофеев: Мы любим машины, шмотки из Европы, много чего, но это вещизм Европы. А вот дух Европы совершенно не любим
О.Журавлева
―
Они нас тоже не любят. Нам Владимир Владимирович буквально на днях сказал про то, как русофобия-то хлещет отовсюду.
В.Ерофеев
―
Нет, они как раз очень четко разрезают Россию пополам. Они большие и очень серьезные любители русской культуры. Им вообще просто без этого… Париж все время кипит русскими выставками. Но просто все равно в Париже идет какая-нибудь выставка одна за другой. То ли это художественная выставка, то ли это как-то связано с музыкантами…
О.Журавлева
―
Так что же, русофобия заключается в том, что они конкретно политику Путина не любят?
В.Ерофеев
―
Они не любят российскую политику по разным соображениям, считая ее таким, в общем-то, непрекращающимся ужасом, который начался, может, где-то в районе Ивана Грозного и никак прекратиться не может.
О.Журавлева
―
Да ладно!
В.Ерофеев
―
Конечно.
О.Журавлева
―
Сравнили! Мне кажется, что Путин очень многим все-таки импонирует, о пять-таки на фоне того же Трампа…
В.Ерофеев
―
Подождите, а кому импонирует? В Европе или где?
О.Журавлева
―
В Европе, в Америке есть наверняка люди, которым он импонирует.
В.Ерофеев
―
Смотрите, вот я был недавно в Триесте. Приехал я из Любляны, где тоже книжка вышла у меня на словенском языке. Там сто километров всего. Они говорят: «Там хотят с вами поговорить писатели и университетские деятели». Приехали мы: там солнце, еда, всё… И они мне сказали: «Мы любим Путина» - они все сказали. Я так спокойно им говорю: «А почему?» - «Ну, потому что у нас телевидение не любят, правительство не любят, - это итальянцы, - вообще, все вот эти не любят, а мы вот любим, потому что мы свободные люди…». Я говорю: «Ну, тогда что ж мне-то делать? У нас правительство любит Путина, телевидение любит, все любят - а мне что делать?» И я увидел на их лицах изумление. Они никогда не думали, что можно повернуть картинку и показать что-то обратное.
О.Журавлева
―
Вертим картинки! Это писатель Виктор Ерофеев со своим особым мнением. Всем спасибо, всего доброго!