Один - 2022-02-17

Д.Быков

Я подробно поговорю про эту книгу, когда дочитаю. Но пока я на эти возмущения и негодования, которые получаю, хочу вот что сказать. Веллер работает в жанре художественной провокации не первый год. Когда вышли «Приключения майора Звягина», где в первой же главе, в прологе содержалось описание убийства, причем убийства довольно аппетитного с девизом «надежда в бозе, а сила в руце», тогда тоже говорили, что это фашизм.

Не надо забывать, что Веллер - серьезный писатель. Если он хочет обжечь читателя; хочет, чтобы тот обжег себе нёбо, делая глоток, - он вправе его провоцировать. Там есть некоторые эпизоды, скажем, в драке афроамериканцев с евреями, есть некоторые куски, которые заставляют меня поеживаться, попугиваться и задуматься о душевном здоровье автора. Но с другой стороны, не забывайте, что в этой книге три слоя. Есть слой размышления и рассуждения, который очень для читателей Веллера привычен и не очень оригинален, потому что к этим рассуждениям Веллера мы уже привыкли. Есть потрясающие по силе, трагические, очень сильные описания опустевшей Земли после катастрофы. И я думаю, что здесь, конечно, такая американская, в духе Кормака Маккарти, апокалиптика на него повлияла. Но думаю, что это еще и описание его собственного таллинского заточения в последние два года. И эти куски, особенно в первой половине книги, дышат таким отчаянием, такой глубокой депрессией, они так сильно написаны, что просто невозможно сострадать.

Д.Быков: В современной Украине далеко не все восхищает меня самого, а многое просто настораживает

> Видите, он действительно чувствует себя последним, спасающимся на обломке цивилизации, представителем великой культуры, и эта культура на его глазах уходит на дно, добиваемая в последние минуты разными вэлферщиками, тунеядцами, культом меньшинств. Ему кажется, что это была великая цивилизация, которая на его глазах погибает. И вне зависимости оттого, согласен ли я с ним или нет, я не могу не сострадать тому, как трагично это написано. Понимаете, ведь Веллер - это же не просто пропагандист своих взгляд, это проза, которая действительно хорошо написана.

Что касается третьего слоя - сатирического, то памфлет - весьма легитимный жанр, и местами эта карикатура очень точная, убойная. Я еще раз призываю к художественному тексту относиться не как к призыву, не как к констатации, а как к слепку состояния автора. Сказал же Аннинский: «Мне неинтересно качество текста, мне интересно состояние художника». Я так далеко не захожу. Текст, кстати говоря, даже когда Веллер задвигает вещи совершенно эстетически для меня неприемлемые, например, рассуждает об антиглобалистской теории Вавилонской башни, - все равно этот текст увлекательный, довольно плотный, без воды. Ну а согласие или несогласие мне не важны, мне важен толчок, интеллектуальный и эмоциональный заряд, который я от этого получаю.

Я вообще не склонен соглашаться с авторами той или иной учительной или пропагандистской литературы. Я склонен извлекать из этого текста то, что автор может мне дать, а именно художественное наслаждение. Здесь этого художественного наслаждения достаточно, хотя и меня действительно потряхивает иногда от негодования, особенно когда герой (герой, а не автор) начинает мне рассказывать, что всеми благами мы обязаны белой цивилизации, а если бы мы в свое африканцев не открыли, то они бы и посейчас жили в саванне. Это, естественно, не авторская речь. И вообще, научитесь понимать (я обращаюсь к этим внутренним цензорам и упрекаторам, а книга - когда только ее прочли, там 700 страниц? - успела немедленно вызвать дружный поток негодующих писем в частности ко мне)... Вот мне писали: «А вот ваш Веллер такое сделал». Я, кстати, не призываю всех бежать и покупать эту книгу, потому что книга эта на любителя, но ее и так, судя по всему, купили неплохо.

Почему я думаю, что от нее вреда меньше, чем пользы? Оттого, что она провоцирует не на согласие, она самим своим тоном провоцирует на спор, довольно яростный, она сама провоцирует ей возражать, и в процессе формулировать аргументы. В любом случае: Михаил Иосифович, мне интересно, - вот что я могу сказать. Это как будто у тебя в руках такой page turner, когда ты перелистываешь страницы быстро и с наслаждением, бесясь, ярясь, негодуя и даже думая: «Ну вот приедет Веллер, и я ему все скажу». Ну надо сначала, чтобы он приехал.

Что касается Валиевой и ее произвольной программы. Я действительно считаю, что это результат нервного срыва и не захожу в своей конспирологии настолько далеко, что это все было сделано нарочно, дабы команду не лишать награждения. Особенно меня бесят разговоры, пафосные посты, где ее поведение уподобляют поведению Александра Матросова.

Что касается вопроса о том, будет ли война... Видите, я думаю, что ее не будет, я надеюсь, что ее не будет. Вообще мне жанр антиутопии за последние два дня, не скажу, надоел, но я как-то им объелся. Поэтому мне хотелось бы, чтобы ее не было. А какими будут действия российской власти, мне сказать очень трудно, потому что это не не люди, чьи действия прогнозируемы. Не те люди, которые остаются в пространстве здравого смысла. Особенно меня огорчает поведение многих моих бывших украинских друзей и единомышленников, которые и после всего этого продолжают утверждать, что Путин придет и порядок наведет. Это, конечно... Я, понимаете, уважаю любую оппозицию, любое несогласие. Для оппозиции всегда нужно больше мужества, больше отваги, больше альтруизма, чем для согласия, соглашательства. Но бывает такая оппозиция, которая переходит определенные границы, с которой я солидаризироваться не могу. Я могу понять этих людей: им казалось, что у них отбирают русский язык, что их заставляют чтить память нацистских преступников. Их ощущения я понять могу, тем более что в современной Украине далеко не все восхищает меня самого, а многое просто настораживает.

Все это очевидно, но все-таки после всего, что было, пропагандировать прелести «русского мира» нужно обладать или упертостью, или бесстыдством («русского мира» здесь, как вы понимаете, нужно использовать в тройных кавычках, это не мое словоупотребление). Я могу понять, кстати говоря, тех людей, которые за этим потянулись в надежде, что это поможет их литературному реваншу, что это их вознесет; что если они сейчас примажутся к власти, власть будет им за это благодарна и они займут все ступеньки пьедестала почета. Не будет этого никогда: ни потому, что литература ценит объективные качества, ни даже потому, что помощь дьявола - это всегда великая обманка.

Я просто знаю многих людей, которые вечно недооцененными, да и кто из писателей считает себя оцениваемым адекватно? Каждый писатель считает, что он лучший и он главный, и ему недодано, иначе он не писатель. Потому что без мнительности, без этой энергии заблуждения, без этой ипохондрии самолюбия не может быть настоящего литературного тщеславия, которое было и остается главным литературным мотором. Я прекрасно понимаю многих людей в России и на Украине, которые решили, что настал их звездный час. Но, видите, пользоваться геополитическими (простите меня за это слово) или просто политическими раскладами для того, чтобы вознестись, просто нечистоплотно и неинтересно. Это допинг, это хуже допинга. И это не чистая игра. Нельзя литературную конкуренцию разрешать вопросами политической неблагонадежности. И очень многие именно по этой причине являются апологетами лжи, агрессии, прямой цензуры. Ничего не поделаешь, это нечистый путь, и таким хитрецам ничего не светит ни в литературе, ни в личной жизни.

Меня многие упрекают за мою колонку про Валиеву как вундеркинда в «Собеседнике» (и на «Эхе» она была тоже), и один идиот даже написал: «Ну, за такую-то статью не отравят, а еще и денЮжку дадут». Они все очень любят слово «денЮжка», вероятно, у них мало этих самых денюжек, поэтому они любят о ней с такой нежностью. Видите, я вообще за свои тексты получаю гонорар, потому что я работаю в газете, в штате, я там замглавы, креативный редактор. Но, как вы понимаете, это не та денюжка, за которую вы бы, например, стали напрягаться. Я не буду раскрывать эту сумму, чтобы не позориться.

Я действительно считаю, что главное достояние России - это вундеркинды. России плохо удается все среднее, ей гениально удаются экстремумы, как отрицательные, так и положительные, как падения, так и взлеты. И Россия сама страна-вундеркинд, которая гениальна в чем-то одном и совершенно беспомощна в большинстве других занятий. И вот в вечном споре либералов и консерваторов я ни один из паттернов не буду принимать. Просто потому что мышление паттерновое, мышление блоковое - мне не свойственно. Я, наверное, своим девизом назвал бы слова Пастернака из «Доктора Живаго»: «а» я скажу, а «б», хоть вы тресните, говорить не буду. Потому что у меня свой алфавит, я буду говорить то, что считаю нужным, а не то, что совпадает с вашими убеждениями.

Я вообще за то, чтобы человек стремился к сверхчеловеческому состоянию, чтобы он демонстрировал сверхчеловеческие возможности, но не ради родины, не ради режима, не ради благосостояния, не ради великих абстракций, а ради того, чтобы утверждать самоценность понятия «человек». Я любуюсь человеком, я восхищаюсь человеком. Меня бесконечно умиляют его возможности, его способность к непрагматическим действиям, его способность к великим жертвам, к поступкам, направленным против собственного блага. Меня восхищает человек, а великие абстракции, которым он служит иногда, меня оставляют равнодушным.

Д.Быков: Каждый писатель считает, что он лучший и он главный, и ему недодано, иначе он не писатель

Я не понимаю, что такое «прыгать четверные во имя родины». Мне кажется, престиж родины должен обеспечиваться другими вещами, например, чтобы на ней нельзя было каждого посадить, чтобы на ней был независимый суд, а не четверные прыжки, тем более не космические ракеты. Но человек с его способностями меня очень восхищает, и я никогда не смирюсь с той псевдолиберальной мыслью (очень частой, кстати), что задача человека - прожить благополучную жизнь, набить брюхо и воспитать как можно больше детей. Задача человека к биологическим функциям не сводится. Желательно, конечно, чтобы биологические потребности выполнялись, но зачем же их ставить во главу угла. И в этом смысле я, конечно, понимаю безумное раздражение Веллера, который пишет: «Жизнь, которая стоит выше всего, не стоит ни гроша». Это можно понять, но понимать же - это и есть моя профессия. Я всех могу понять. Могу понять людей, которые ради собственной славы топят окружающих. Могу понять людей, которые поддерживают самые отвратительные телодвижения государства, потому что иначе, им кажется, не будет этого государство. Всех могу понять - любить не могу. Я могу любить лишь небольшое количество людей, которые стремятся к сверхчеловеческому совершенству во всех областях. Это меня чрезвычайно пленяет и наполняет мою жизнь смыслом.

Кстати, сразу же хлынули возражения по поводу Михаила Иосифовича. Эх, Веллер, видишь ли ты, как мне приходится за тебя страдать? «О достижениях белой цивилизации - это, конечно, не авторская речь, но ведь Веллер давно высказывает такие мысли в своих эфирах. Он говорит за себя». Да, высказывает, но, видимо, заблуждение художника - это та энергия заблуждения, без которой ничего нельзя написать.

Но, вот, допустим, некоторые вещи совершенно неприемлемые говорил Толстой в «Крейцеровой сонате»; правда, там это мнение героя, Позднышев там это высказывает. Еще более страшные вещи на разных этапах своей карьеры говорил Достоевский, но мы почему-то ему это прощаем. Понимаете, какая вещь? Художник не обязан быть прав, более того, художник не обязан быть морален, художник не обязан говорить какие-то азбучные истины. Как раз художник - это тот рискующий, абсолютно неуверенный в себе пионер, первопроходец, который осваивает новые интеллектуальные территории. На этих территориях он обречен говорить необщепринятные вещи. Сколько мы знаем американцев, американских прекрасных мыслителей, сколько мы знаем французов, которые высказывали чудовищные мысли. Но если это провоцирует на борьбу и на спор (а Веллер провоцирует на спор, он хочет, чтобы ему возражали и переубедили), тогда это оправдано. И потом, мне кажется, я же говорю сейчас не о его эфирах. Я, честно говоря, его эфиры не часто слушаю - подкасты эти и ютубовские эти... Я читаю то, что он пишет, он ведь человек пишущий, в конце концов.

Д.Быков: Бывает такая оппозиция, которая переходит определенные границы, с которой я солидаризироваться не могу

Мало ли мы читали утопий, в конце концов? Я думаю, что художник имеет право на заблуждение. Как когда-то Евстигнеев сказал: «Врожденное право художника - право на неудачи». Да, но и на заблуждения тоже. В художнике заблуждения интереснее его бесспорных и азбучных истин. Понимаете, ведь азбучные истины отстаивать очень легко. Предупреждал же кто-то из мыслителей: если вам впаривают банальщину, насторожитесь, это будет 10 страниц банальщины и 11-я страница людоедства, которое за этой банальщиной проскальзывает. А Веллер совершенно открыт, открыт и полемичен. Он действительно иногда говорить черт-те что, но пока он говорит черт-те что, я успеваю сформулировать возражения. Это называется «старик подействовал на меня, как кислота на старую монету», как сказано в «На дне», хотя я ни в коем случае не называю его стариком. Подумаешь, у нас с ним каких-то 18 лет разницы. Я просто...

Понимаете, я настолько люблю его прозу, многие его рассказы («Долги», «Расширение жилплощади»), я настолько к нему по-человечески хорошо отношусь и многим ему обязан, что мне интересны его заблуждения. Заблуждения других людей мне тоже интересны. Я не меняю своего отношения к ним. Другое дело, что с некоторыми из них я больше не общаюсь, но некоторые заблуждения я способен любить.

«Как вы трактуете понятие "оно" у Салтыкова-Щедрина; то самое "оно", после появления которого прохвост моментально исчез и растаял в воздухе. Может ли нечто подобное приключиться и с нынешним Угрюм-КГБурчеевым прежде чем он отправит всех глуповцев в обещанный рай?» Тут хорошая такая аббревиатура - "КГБурчеев". Видите ли, оно - это такое же понятие, как «ревизор». Почему, собственно, гоголевская пьеса имеет не столько комическое, сколько метафизическое измерение. Это естественное для русской матрицы, входящее для русской матрицы, встроенное в эту матрицу ожидание расплаты. Потому что люди так живут, им дают должность на кормление при условии, что как только настанут первые колебания, первые бифуркации, выборы, условно говоря, развилки, этого персонажа тут же с царского крыльца сбросят на вилы восторженного населения.

Просто потому что ожидание возмездия grano salis, обязательным таким зерном соли, солинкой входит в наслаждение жизнью. Это pleasure, вот жизнь в России - это very guilty pleasure. Это такое pleasure, которое обязательно потом карается расплатой. Мы все ожидаем ревизора, мы все ждем, что за нами придут. Оппозиция ждет, что за ними придут из Следственного комитета, взяточники ждут того же. Царь ждет совершенно резонно, что разбудит наконец народное негодование. Все ждут ревизора. Другое дело, что ревизором, как в спектакле Терентьева известном, иногда приезжает сам Хлестаков, еще раз. А иногда прилетает оно.

И мы все сейчас в России - не надо говорить, что большинство живет иначе - живем в ожидании расплаты, поэтому и главный русский жанр - антиутопия. Скажу больше: вот это ощущение зыбкой неправоты, это ощущение греховности каждого шага и делает русскую жизнь такой эмоционально насыщенной, эмоционально напыщенной, кстати говоря. Не надо говорить, что эти все адепты «русского мира» (опять-таки, в тройных кавычках) не ждут расплаты. Они прекрасно понимают, что нагрешили они достаточно, что имена их покрыты позором, что вместо «русского мира» они построили такую большую тюрьму в сочетании с бардаком, казармой и... трудно сказать, чем еще... может быть, таким Гуляй-полем. Удивительное сочетание, Достоевским еще подмеченное, крайней вольности и крайней несвободы. Это действительно они построили.

Д.Быков: Действительно считаю, что главное достояние России - это вундеркинды

Они говорятчто Россия вернулась к себе настоящей. Они прекрасно понимают, что это не так и что к настоящей России они не имеют никакого отношения, потому что настоящая Россия богата, талантлива, разнообразна, и так далее. И милосердна, кстати. Но им стыдно признаваться, что они согрешили. Они и думают, что это матрица, что это и есть настоящая Россия. Ничего подобного, конечно, и Россия им это докажет. Там, где много грешат, там, где много врут, - там всегда прилетает оно. Апокалиптика - это такой главный русский жанр, рискну я сказать.

«Согласны ли вы с утверждением Харари, что происходящее сейчас в Украине и вокруг нее может определить дальнейший ход истории человечества?» Видите, не надо быть Харари, чтобы утверждать: происходящее в такой-то точке земного шара может определить ход истории человечества. Происходящее в Замбии, в Антарктиде, в Латинской Америке тоже может изменить ход истории человечества. Иное дело, что Украина сегодня - это арена очень важного испытания. Мы же в России умудрились доказать, что главное стремление человека - это не свобода, не достоинство и даже не высокая самооценка. Главное стремление человека - это стабильность и безнаказанность. Современная Россия пытается доказать это. Конечно, это временно и это ненадолго. Но сейчас «я это делаю, потому что могу, а вы будете смотреть и ужасаться», - это такая интенция, которая слышна и в словах сегодняшнего МИДа, и в словах сегодняшнего Президента. «Нравится не нравится, терпи, моя красавица» - понимая под «красавицей» не только Украину, но и всю нашу голубую планету, простите за выражение.

Ну вот, это не всегда так будет, но сейчас это так. А вот Украина пытается доказать, что человеку нужна свобода. Пусть даже она самоценна, пусть даже она приводит к чудовищным экономическим кризисам, к завышенной самооценке и самоуважению, пусть иногда пытаясь каким-то образом перегнуть палку в другую сторону, там канонизируют других персонажей, которые не заслуживают канонизации. Но атмосфера нынешней Украины все-таки более человекоудобна, человекоуважительна, более человечна в целом, чем атмосфера нынешней России. Так мне кажется. Притом, разумеется, что и в нынешней России есть примеры потрясающей отваги.

Вот многие меня спрашивают, как я оцениваю речь Алексея Навального. Я согласен с теми, кто называет ее образцом античного мужества. Вот мы сегодня с Романом Шамолиным как раз имели переписку. Это мой любимый антрополог и собеседник. Переписка была о том, имеет ли смысл сегодня понятие трагического, воздействует ли на людей понятие трагического. Вот он говорит (я надеюсь, что я имею право цитировать личную переписку, потому что мы обсуждаем его колонку), что многим сегодняшним молодым нечего сказать. Я могу сказать, Рома, почему им нечего сказать. Я, кстати, так и написал. Потому что они задержались искусственно в той парадигме, где все уже сказано. Когда настанет новое время, они будут о нем говорить, потому что оно интересно, потому что оно заставляет говорить. Этот напор несказанного он сегодня такой мощный, такой чудовищный.

Д.Быков:России плохо удается все среднее, ей гениально удаются экстремумы, как отрицательные, так и положительные

У меня очередная школа не школа, но очередные занятия с детьми по сочинению коротких текстов и сочинения о том, как прославиться, как в литературе заявить о себе. Ни на моем, естественно, примере - я прославился недостаточно. Но мы пытаемся смоделировать образ такого блогера, к которому будут прислушиваться. Понимаете, их интеллектуальный напор (там дети в возрасте от 13 до 19), жажда высказаться там колоссальная. Я наслаждаюсь интеллектуальной свежестью этих разговоров. Мне хочется, чтобы этим наслаждались все, но сегодня под запретом все главные темы.

Естественно, когда-то эти главные темы из-под запрета выйдут, и мы снова будем жить в интересной, в самой интересной стране мира. Но на сегодняшний день такой страной является Украина. На сегодняшний день Украина является ареной битвы архаики и новизны. Причем новизна лажает на каждом шагу - одна любимая моя поэтесса Ирина Евса совершенно правильно мне пишет (тоже в частной переписке, но я думаю, что тоже могу это озвучить): «Насколько проще было бы защищать все в Украине, если бы оно было получше, если бы там не было такого количества ошибок, наступания на грабли, чудовищного самодовольства иногда». Ничего не поделаешь, но, между тем, все-таки мне хочется верить, что будущее за пробами и ошибками, а не за предсказуемым и самым уютным кладбищем. Я не хочу сказать, что Россия - это кладбщие, я хочу сказать, что кладбище - это стабильность любая. Сегодняшняя Россия, к счастью, очень нестабильна.

«Если условно считать первым актом десять лет Ельцина, вторым - первый срок Путина и Медведева, живем ли мы сейчас в шварцевском третьем акте, где зло торжествует?» Да, я высказывал эту мысль много раз: у Шварца в третьем акте всегда торжествует зло или, по крайней мере, силы, которые на его стороне. Но первый акт, я думаю, был все-таки не в 90-е, но можно сказать и так.

«Согласны ли вы, что большинство вундеркиндов выдыхаются к 20 годам?». Нет, не согласен. Тут кто-то написал в комментах: «Вот вы были вундеркиндом. Ну и кто вы теперь?» Я тот, кого вы комментируете. Вот и все. Я тот, кто пишет колонки, стихи или прозу, а вы тот, кто злобствует в комментах, вот и все. Большинство вундеркиндов прекрасно адаптировались во взрослой жизни. И если бы Коля Дмитриев или Надя Рушева не погибли бы в молодом возрасте (или Дато Крацашвили), нет никаких сомнений, что они сделали бы прекрасную карьеру живописцев или литераторов, потому что у них были и те, и другие таланты. И Володя Полетаев если бы не покончил с собой в 17 лет из-за несчастной любви, был бы гениальным поэтом.

Большинство вундеркиндов как раз нормально совершенно, как Моцарт, адаптировались во взрослой жизни. А погиб Моцарт от водянки, никто его не травил, и ни при чем здесь было крайнее физическое напряжение, хотя, может быть, его папаша мог бы быть более гуманным педагогом. И дело в том, что ведь - прав совершенно Александр Асмолов (мы с ним записали сегодня большой диалог на эту тему в «ЖЗЛ») - вундеркинд делает то, что умеет; то, что доставляет ему наслаждение. Что, у него отбирают детство, что ли? Женя Кисин, только что отметивший 50-летие, не наслаждался игрой? Каспаров или Ботвинник не наслаждались шахматами? Да помилуй бог. Все люди, которые действительно чего-то добивались в жизни, начинали очень рано. Совершенно права Джоан Роулинг, говоря о том, что обскуром становится подросток, у которого в 5-6 лет отняли его любимое занятие. Вот он сидит на заднем дворе, колдует над щепками или проводками, а у него их отбирают, заставляя гулять на свежем воздухе или читать ненужную детскую книжку, хотя ему интересно читать справочник по элементарной химии. Это довольно частое явление.

Д.Быков: Я за то, чтобы человек стремился к сверхчеловеческому состоянию

«Я задумался о том, что вы говорили о возможном будущем человечества. Начинается новый этап развития биологии, и люди вместо взаимного мучительства будут экспериментировать со своим телом. Здесь вы правы: по крайней мере, сегодня меня все чаще посещают мысли о том, что гуманитарные идеи были стимулом исторической катастрофы». Да нет, я не думаю, что они были таким стимулом. Я не думаю, что любая гуманитарная идея при ее патологическом использовании ведет к катастрофе. Идея разведения помидоров тоже может погубить мир, но проблема в том, что интереснее гораздо экспериментировать над своим телом и возможностями, чем заниматься расширением геополитического пространства.

У меня спрашивают о статье Суркова, про контактную геополитику - ему все уже возразил Ремчуков. Знаете, все эти «туманное будущее похабного мира», «похабное будущее туманного мира», «похабный мир туманного будущего», - это все игры словами. Грех на себя ссылаться, но в романе «ЖД» уже прописаны эти паттерны, это создание ничего не значащих словосочетаний типа «пластиковый пассионарий». Возьмите любые два слова, и все это будет работать, типа «цветущая сложность», можно еще сказать «благоуханная амбивалентность». Какая разница, все это ничего не весит, точно так же, как и ничего не весят геополитические прогнозы Владислава Юрьевича.

«С чем вы связываете повышение интереса современных писателей, поиск автора в произведениях: у Боланьо (в «2666») герои заняты поиском Арчимбольда, в «The Ship of Theseus» герои тоже выяняют судьбу вымышленного писателя. Наверное, в некоторой степени и вы обращаетесь к этому». Илья, я думаю и говорю об этом уже третий или пятый год и уже всем надоел. Действительно, поиск вымышленного персонажа - это поиск бога. Это Арчимбольд в «2666». Кстати, я все жду, когда главное пятикнижие Боланьо, эта пенталогия, этот незаконченный пятитомный роман выйдет по-русски. Боланьо вообще в последнее время - самое мое любимое чтение. В особенности, конечно, гениальный пародийный справочник нацистской литературы обеих Америк, вымышленные биографии писателей 20-го века. Кстати, некоторые, по мифологии Боланьо, еще живы. Безумно нравится мне «Дикие детективы» («Savage Detectives»). Я по-английски его читаю, испанского не знаю. Он весь переведен, он написал колоссально много. Но «2666», наверное, одна из самых любимых книг, и будь благословен тот человек в Бостоне, который мне эту книжку подарил. И вот главная мысль Боланьо - это та, которую заложил Честертон.

Помните, когда они все гонятся за Воскресеньем - это они преследуют бога, они ищут бога по оставленным им абсолютно рациональным следам, по этим смешным записочкам («Если рыбка побежит, понедельник задрожит, если рыбка скачет, понедельник плачет»). Упоительная книга! Но именно эта тема так горько звучит в очерке Димы Потехина в книге «Неизвестные» - слава богу, она уже есть во всех магазинах, я ее сегодня вот сейчас не могу показать, потому что свой экземпляр я подарил. Подарил человеку, пришедшему на эфир: не скажу какому, но для меня важному.

Д.Быков: Художник не обязан быть прав, более того, художник не обязан быть морален

Короче, в книжке «Неизвестные» он рассматривает Б.К. Травина - легендарного автора «Корабля дураков». Да, действительно, также точно загадочного писателя ищут в «Корабле Тезея» - в романе, который мне кажется абсолютно великим. Там Джей Джей Абрамс и... второго вспомню... это изумительная совершенно книга. Просто я это к тому, что поиск автора в этих книгах - это такая проекция поиска всемирного автора, это такая новая форма богоискательства, конечно. Насчет человека из Сомертона, то это немножко другая история. Ну, у меня, во всяком случае, другая.

Я думаю, что лучшее, что я написал в жизни - это тот эпизод в «Океане», когда он приходит перед смертью к этой медсестре, которая, видимо, от него родила. И они разговаривают, но абсолютно не понимают друг друга. Вот впервые в жизни я сумел написать хороший диалог, мне кажется.

«Прочитав роман Боланьо, я предположил, что зло - монстр, терзающий девушек в Мексике, - вырвался в 20-м веке во времена Второй мировой...». Да, безусловно, такая версия имеет право быть, тем более что поиск этого зла - это второй сюжет романа. Там так и непонятно, кто же убивал. Третья часть вообще самая мощная. «Последняя часть про взросление Арчимбольда кажется мне самой важной». Нет, не думаю, может быть, потому что она не завершена. "Какая из частей нравится больше всего вам?"

Третья без вопросов, она самая сенсационная. Понимаете, эту атмосферу душной, мрачной, криминальной, гнилой Мексики, которая так хороша, скажем, у Хьортсберга в романе «Manana» («Завтра»). Мне пишут иногда, мол, прочли этот роман и ничего не нашли, но он поймал атмосферу юга, атмосферу криминального, страшного, зеленого, черного юга, вот это у Боланьо это особенно ясно. Чувство, что ты затерян в мексиканской провинции - это страшное чувство. Особенно постоянный туман - никому такого не пожелаешь. Это страна, в которой все время лилась кровь: когда завоевывали, когда отстраивали. Хочется сказать: «Унесите голову вот этого Гарсии». Потому что, понимаете, «Принесите мне голову Альфредо Гарсии» (это Пекенпа же, по-моему) - это самое черная комедия, которую я видел, хотя это комедия, безусловно. Но хочется сказать «унесите», как в песне БГ.

«Как "2666" соотносятся с вашей концепцией современного общества, отказавшегося от исторического усилия и уступившего дорогу иррациональной темной силе?» Нет, Илюша, подождите, оно, мне кажется, еще не уступило. Вы вообще, мне кажется, такой идеальный читатель. Вам надо прийти как-нибудь к нам на Новый год (бог даст, на следующий повидается). Вы очень точно следите за тем, что меня волнует и занимает, но я не думаю, что общество уступило иррациональной темной силе. Это временная ретардация, уступка злу, которая всегда бывает после такого рывка прогресса, который был в 60-70-е. Во всем мире эта ретардация была, но она временная, это перестроение, прогресс довольно скоро напомнит о себе.

Д.Быков: Главный русский жанр - антиутопия

«Посоветуйте хороший нон-фикшн о декабристах и петрашевцах?» Ну, он петрашевцах лучше всего, думаю, «Пропавший заговор» Волгина. Мне кажется, это убедительная книга. О декабристах трудно сказать. Самая убедительная версия, что никакого декабристского заговора вообще не было. Это такая немного фоменковская версия, но ее последнее время высказывают все чаще. А если говорить про нон-фикшн, то интереснее, наверное, был был Эйдельман, «Большой Жанно», но тоже это довольно субъективное чтение. Понимаете, о декабризме Яков Гордин написал исчерпывающую итоговую книгу. Не одну, у него довольно много на эту тему. Вот я бы рекомендовал Якова Гордина. Может быть, потому что я с ним всегда, когда читаю, отчасти полемизирую, но Гордин страшно убедительный человек. Понимаете, он же сын Марианны Басиной, которая написала «На берегах Невы» - едва ли не лучшую книгу о молодом Пушкине. Я просто знал ее наизусть в юности.

И Гордин унаследовал манеру страшно увлекательного, компактного, динамичного исторического повествования. Субъективного довольно, да, но, конено, очень качественно документированного. На сегодняшний день Гордин и Янов, эти два титана, мне кажутся самыми интересными современными историками.

Я попробую «Эвридику» Тарковского продиктовать... то есть прокомментировать, если ничего другого не будет.

«Какой американский автор работал в жанре страшных рассказов...». А, я не знаю, кого вы имеете в виду, но по описанию похоже, скорее, на британца - на Роальда Даля. Из всех американских авторов страшных рассказов (за исключением, естественно, Кинга) я больше всего ценю Роберта Блоха, но этот рассказ, мне кажется, принадлежит Роальду Далю.

«У меня, как ни странно, вопрос по «Гарри Поттеру». Сразу говорю только о произведении, о книге без связи с реальностью. По книге с Воланом борются Гарри и компания, остальные максимум создали подпольное радио, и это удивляет». А знаете, тут без аналогии с реальностью никуда не денешься. Наших потомков тоже будет удивлять, что один Навальный боролся... Ну, может, еще Яшин, а остальные сидели, пряча языки. Это нормальная ситуация. И потом, вы не преувеличивайте количество магов в мире - оно несопоставимо с количеством магглов. Это довольно компактное сообщество. Мы не обо всех знаем, кстати говоря. Мы ничего не знаем о маге Америки.

Слава богу, сейчас что-то начинаем узнавать; может, вот 7 апреля узнаем благодаря третьей части «Фантастических тварей», там речь пройдет про тайну Дамблдора. Мы знаем, что в небоскребе Вольворта размещается борьба, организация по борьбе с американской магией. Мы знаем, что Америка вообще пытается бороться за права магглов, и фантастические твари чувствуют себя в ней крайне неуютно. Но мы ничего не знаем о магах Латинской Америки, очень мало знаем о магах России (если не считать того, что Дурмстранг находится у нас на Байкале, там русские надписи на гербах), мы почти ничего не знаем о Шармбатоне. Может быть, сопротивление Волан-де-Морту шло на самых разных уровнях и самых разных территориях. А африканская магия...

Д.Быков: Апокалиптика - это такой главный русский жанр, рискну я сказать

Слава богу, мы наконец узнали сенегальских ведьм во второй части «Фантастических тварей». Но все равно мы знаем ничтожно мало, мы знаем о сопротивлении в Англии. Ну а навыки британского сопротивления, к сожалению, очень хорошо показаны на примере Перси Уизли: карьеризм, желание быть лучшим, желание служить Волан-де-Морту, желание быть идеальным старостой. Это довольно неприятная тенденция. И в Британии, особенно в британских частных школах навык сопротивляемости частично утрачен, а навык дисциплины очень высок. Поэтому вообще большому злу, особенно сильному и привлекательному злу, как правило, сопротивляются единицы.

Главный европейский злодей, Грин-де-Вальд, очень тонко играл на комплексах и на недооцененности. А Волан-де-Морту еще проще: он соблазняет всех наглым, прекрасно себя сознающим циничным злом, которое может себе позволить все, что угодно. Бывают вещи похуже фашимза или сопоставимые с фашизмом, но по Роулинг действительно многократно превзойден Волан-де-Мортом. Конец 20-го - начало 21-го века отличается от фашизма тем, что он породил фашизм без идеологии.

«Если Россия - страна гениев и вундеркиндов, а не трудолюбивых посредственностей, где же в действительности находится страна трудолюбивых посредственностей и каково в ней живется?» Практически все страны мира очень сильно благоприятствуют трудолюбивым посредственностям. Больше скажу: именно Владимир Владимирович Набоков назвал троечников в «Сильно сказано» (или «Твердые суждения», «Strong Opinions»), «Сильно сказано» - это лучший перевод названия. Так вот, он в этой книге своих интервью говорит, вспоминая опыт работы в Корнелеле: «Наконец дописывают и троечники - этот становой хребет нации». От этих людей, как говорила жена Синеусова про Фальтера в рассказе «Ultima Thule», разит трудовым потом. В любой нации трудолюбивые посредственности являются становым хребтом, опором, что мы, собственно, видим в рассказе "Облако, озеро, башня". И только Россия являет собою раздолье как для фантастических тварей, так и для фантастических святых. Это очень мне нравится.

«Связан ли ваш цикл про множественных личностей с циклом Данилевского "Familiar", и какой familiar у вас любимый?» Про любимого familiar говорить не буду, потому что, собственно, в романе Данилевского один familiar - это котенок, он единственный настоящий. Это такое животное, сопровождающее ведьму. А что касается числа про множественные личности, то нет, не связан никак. Я, кстати, спрашивал у Данилевского, не являются ли все его герои в «Familiar» гранями одной личности. Он сказал: «Да, моей». Это блистательный ответ, но в романе это не так.

«Почему, как вы думаете, блатняк так популярен в народе?» Потому что русская жизнь пронизана тюремной символикой, семантикой, блатотой. Потому что тюрьма и воля взаимно проникают. Потому что в России очень трудно найти человека, который бы ни разу не был арестован, хотя бы на сутки. Потому что, так или иначе, по тюремному образцу структурированы нравы почти в любой российской тусовке - от филологической до военной. Ну и многое другое.

«В чем все-таки смысл линии Артемьева в "Истребителе"?» Ну, я не очень люблю «все-таки» разъяснять смысл собственных романов, но вообще Артемьев показывает, что выход из человека может быть не только вверх, но и вниз. Выход за пределы человеческого может быть нет только вверх, но и вниз, вот и все. Эксперименты Артемьева - это тоже эксперименты по созданию сверхчеловека. Он и создал такого страшного гомункулуса, который не может без него обходиться. Это женщина 30-х годов. Он же там говорит: можно воскресить, но воскресить не так. Воскресить не того, «она воскреснет и будет не так», - говорит он, имея в виду, конечно, Россию.

Д.Быков: Украина сегодня - это арена очень важного испытания

«Что читают современные школьники из прозы, кроме фэнтези?» Да огромное количество. В диапазоне от Уайльда (что меня поразило и поразило радостно) до Уолкотт. И потом еще они называли каких-то современных детских писателей, которых я вообще не знаю, скандинавских или канадских, как Адамс, которого я узнал от них.

«Бывает ли, что писатель творит с искренним вдохновением и задором, а получается тягомотина?» Бывает. Правда, если он действительно наслаждается процессом, эта тягомотина читается с некоторым наслаждением, оно передается читателю эмпатичному, понимающему. Но вообще бывает, конечно. Более того: для писателя важно легко относиться к тексту. Если ему кажется, что он ваяет нетленку, с высокой долей вероятности получается фигота. А если ему кажется, что он пишет ерунду, с высокой долей вероятности получается шедевр. Кэрролл серьезно относился (ну, Доджсон) только к своим нравоописательным семейным романом, а наибольшую славу ему принесла сказка, рассказанная двум приставучим девчонкам. Так всегда бывает.

«Каковы перспективы публикации собрания сочинений Новеллы Матвеевой? Вы говорили, что работаете над его подготовкой». Да, работаю, но там главное, что мы должны сделать с Павлом, ее племянником; главное, над чем мы работаем, - это подготовить к печати роман. Не далее как сегодня я договорился с издателем и иллюстратором. Там надо перепечатать штук 40 рукописных тетрадей. Кто будет этим заниматься, я в ближайшее время не знаю. К тому же в романе не написана первая часть, и в набросках лежат вторая и третья. Будем перепечатываь - в это все упирается. Но этим я буду заниматься главным образом летом. Услышимся через пять минут.

[РЕКЛАМА]

Д.Быков

«Почему двухтысячные в искусстве были ярче, сочнее, разумнее, чем большинство любых произведений 10-х годов? В чем причина этого мрачного падения, отчего такая немощь в создании чего-либо художественного? Как мне создать что-то по-настоящему живое, что было в 2000-х?» А вы перестаньте думать о том, кто это прочитает и что вам за это будет. Мне тут, кстати, пришел вопрос, а будет ли что-нибудь Веллеру за его проповедь расизма. Да это не проповедь расизма. Ну да, может, кто-нибудь возбудится, напишет донос на эту книгу, поэтому надо торопиться ее... не хочу за нее агитировать, но надо успеть ее приобрести, пока она не объявлена экстремистской. Ему хорошо - он сидит в Эстонии у себя, хотя не думаю, что ему там хорошо.

Но, видите, какая вещь? Если в литературе и стоит искать экстремизм, но начинать надо с Библии и с «Илиады». Экстремизмом является все. Больше скажу: литература, которая не является экстремизмом, не является и литературой. Потому что литература исследует, изучает крайности, интересуется экстремумами. Поэтому когда все запуганы, когда нельзя ни о чем говорить, более того, когда скромпрометировано само понятие человеческого духа и абсолютизируется само понятие к человеческому пространству, - о чем тут говорить? А много ли мы знаем немецкой литературы 30-х годов?

Выходят книги, и их я с удовольствием читаю, но любая доктрина - будь то большевизма, национал-социализма, туманного будущего похабного мира, любая доктрина, - когда она становится во главе общества и когда она декларируется как источник духовности, невозможно писать никакую литературу. Сегодня очень много литературу на тему прошлого, а современность вообще никем не освещается.

Я, кстати, чувствую, что хоть я и завязал с темой советского прошлого, видимо, мне придется к ней вернуться для романа о 70-х годах все-таки. Хочется написать такую энциклопедию русского диссидентства, но не уверен, что я буду это делать в формате сериала.

Д.Быков: Главное стремление человека - это стабильность и безнаказанность

«Читаю Веничку Ерофеева, и душа прямо мироточит, но точит ее вопрос: может ли женщина написать свою Одиссею? Или это привилегия мужчины?» Конечно, может. Ну как Карен Бликсен из Африки. Но, понимаете, дело в том, что женщина-бродяга, женщина-странница - довольно редкое явление. Женщина - она же хранительница, она же отвечает за очаг, она же гнездо лепит. А женщина-путешественница, женщина-трикстер или женщина-покорительница вершин - это довольно редкая птица. Но я был бы счастлив, если бы такая Одиссея была бы написана. Кстати говоря, подумайте о романе от лица Пенелопы. Это хороший был бы роман, Пенелопея такая. Телемахида у нас есть, это роман про сына. А про Пенелопу у нас есть только один эпизод Джойса в «Улиссе». У меня же был такой - грех себя цитировать - стишок: «Пока Одиссей плавал, Итака тоже на месте не сидела». Ее сорвало с места, и она странствовала. Вот, кстати, написать такую женскую Одиссею было бы очень хорошей идеей. Может быть, я такой романчик напишу когда-нибудь: выдумать массу древнегреческих чудес глазами женщины.

Ведь, понимаете, Пенелопа, странствуя, видела бы все совсем не так. И не то, что видел Одиссей. Более того, посещая одни и те же места, они видели бы разные вещи. Ведь как можно было бы описать Пенелопу, которая посещает ослепленного Полифема, жалеет его, говорит ему: «Ну ты мой маленький». Что-нибудь такое. Вообще, Одиссею глазами женщины интересно было написать, и необязательно древнегреческой. Но мне такая героиня трикстерского склада пока не является. Ну, у меня в «Диссидентах» есть такая героиня, она как раз диссидентка, но ее судьба складывается очень неважно.

«Есть ощущение, что сегодня внешняя и внутренняя политика реализуются по лекалам Горина: и война с Англией, и торжества и аресты, которые решили совместить. Это Горин был так гениален или мы делаем очередной круг по ржавым рельсам? Сколько кругов еще впереди?» Нет, впереди нет ничего, этот круг последний, потому что вырождение этих идей полное, пародийность абсолютная, и актеры сами все разыгрывают спустя рукава. Что касается, так сказать, Горин ли гений или мы, то я согласен с мнением Александра Кабакова, который сказал, что в России быть предсказателем не трудно, знай экстраполируй. Гениальность Горина в другом - в удивительном синтезе патетики, сентиментальности и насмешки. В этом смысле он - прямой продолжатель Шварца, хотя он гораздо жесточе Шварца. Достаточно вспомнить «Забыть Герострата»: пьеса при довольно тщательном перечитывании отображает довольно жесткие ребра.

Д.Быков: В любой нации трудолюбивые посредственности являются становым хребтом

«Доброй ночи и удачи». Вам также. «Катаев упоминал про нелюбовь Ахматовой к плеяде писателей-южан, особенно к Бабелю, Ильфу и Петрову, Багрицкому. Да и Булгакова она не жаловала». Нет, Булгакова она как раз жаловала. «Творцов "12 стульев" и "Золотого теленка" она ругала за опошление, Грина не считала за писателя». Да нет, видите ли, Ахматова - последняя зарница петербургского периода русской литературы. Естественно, что одесская школа вызывала у нее активную неприязнь. Просто потому, что это другой темперамент и другие ценности. Вместе с тем, не любить Ахматову - это такая реакция на ее культу, реакция на моду 1910-х годов - в 20-е годы было модно. ОБЭРИУты ее оценивали очень негативно, даже Заболоцкий говорил: «Курица не птица, баба не поэт», что его не очень хорошо его характеризует, но потом, я думаю, он пересмотрел эту позицию. Она их тоже не понимала.

Ахматова была гораздо умнее, дальновиднее, рациональнее большинства романтических безумцев 20-х годов. В 30-е считалось, что она молчит, а она никогда не молчала, болезненно относясь к своему вытеснению из литпроцесса. Да и действительно, когда у вас в столе лежат в стихи, составившие ее сборник «Из шести книг» (в частности, «Когда отпевают эпоху» или цикл «Элегий северных»), то, конечно, воспринимаешь свое отсутствие в литературе чрезвычайно болезненно. Я думаю, что для большинства российских литераторов 20-40-х годов она была попросту непонятна. Ну и, конечно, сказать о Грине «перевод с неизвестного» - это довольно высокий комплимент. Потому что все искусство - это перевод с неизвестного. Просто ей казалось, что это уничижительная характеристика, а мне кажется, что комплиментарная.

«Можно ли Александра Габышева отнести к трикстеру?» Безусловно, все налицо: странствия, агент прогресса. Я, правда, не знаю, кто является в его случае глуповатым спутником (возможно, бубен), но то, что Габышев - трикстер и ему уже, так сказать, удалось умереть и воскреснуть, попасть в сумрачную зону психушки и выйти оттуда, - да, это довольно понятно. Заточение в темницу для трикстера не обязательно, смерть и воскресение для трикстера обязательно.

«Религию, наверное, можно оценивать эстетически. Как вы относитесь к внешней форме православия - богослужениям, обрядам? Нет ли у вас скуки, ощущения дежа вю, важна ли для вас новизна в религии?» Не знаю, новизна - нет. Я это воспринимаю как ролевую игру по мотивам Евангелия, которое направлено не на то, чтобы было интересно. Мы же играем в ролевые игры - например, ставим «Гамлета» - не для того, чтобы было интересно, а для того, чтобы войти в это и почувствовать это. Действительно, погружение в атмосферу церкви очень сильно воздействует эмоционально.

Я очень люблю бывать в церкви, особенно в церкви на Воробьевых горах или в часовне Блаженной Ксении Петербургской. Это два моих любимых храма. Еще, конечно, я обожаю киевскую Лавру, и бывать там, в Успенском соборе - это для меня большое счастье всегда. Я люблю находиться в церкви, но это не обозначает, что я соблюдаю обряды или считаю себя человеком воцерковленным, что было бы для меня, наверное, непростительно завышенной самооценкой. Но я люблю к этому прикасаться. Это не эстетическая сторона дела - я, собственно, не интересуюсь эстетической стороной дела. Меня это интересует как определенная духовная практика, которая действительно способствует иногда очень правильным и очень приятным чувствам.

«Человек, равнодушный к поэзии, как я, обожает Кушнера. Что же особенного в стихах Кушнера и что бы вы могли посоветовать из современной русской поэзии в его духе?» Не знаю, раньше я бы назвал нескольких людей, потом эволюция этих людей пошла в таком направлении, что не могу я их вообще называть. В духе Кушнера работает довольно много петербуржцев. Считалось, что Пурин, Кононов, Машевский - такая триада любимых учеников, но, к счастью, это исчезло: Пурин пошел совершенно своей дорогой, Кононов перешел на прозу в основном, да и Машевский эволюционировал в сторону, от Кушнера очень далекую. Машевского я, пожалуй, больше всего люблю из этой тройки, хотя они все очень интересные. Кто сегодня пишет в духе Кушнера, я не знаю. Точно не я, притом, что моя любовь к Кушнеру очень искренна.

А что делает его... Попробуйте Глеба Семенова почитать. Он не зря ему посвятил «То ли флейта волшебная, что ли?» Какая-то тоже grano salis, какой-то грамм яда есть в Семенове. Вообще, Кушнер мало на кого похож, и, кроме того, он внутри себя очень разнообразен. То, что он нравится людям, очень далеким от поэзии... это как не помню кто сказал про Ходасевича: «Любимый поэт непоэтов». Любимый поэт людей, не любящих поэзию. Желчность такая, отсутствие самообольщения. Но у Кушнера есть не только это, у него есть интимность тона, которой он научился у Кузмина и которую он героически сумел сохранить, эта теплота разговора с читателем: «Ну что ты, что ты... Я побывал, я стыл, я плакал в коридоре». Вот это.

«Человек, конечно, рожден, чтобы плыть по течению. Более того, живой отличается от мертвого способностью плыть против течения». Да, вы совершенно правы. Rebellion. Спасибо, Олег.

«Беллатриса восхищается силой и коварством Волан-де-Морта, Нагайна же принимает его в обезображенном и слабом состоянии и первой приходит к нему на помощь. Если рассматривать поттериану как новое Евангелие, можно ли сказать, что эти перевернутые женщины - темные Марфа и Мария? Правда, они не со Христом, а с Антихристом?» Нет, вы совершенно правы. Темная материя. Вы совершенно правы, есть два типа женской любви: любви в силе и любви в слабости. Это не обязательно Марфа и Мария, что Марфа хлопочет по дому, а Мария думает о душе (в данном случае об ее отсутствии). Здесь, я думаю, два типа, потому что есть любовь сострадания, а есть любовь восхищения. Меня оба этих типа одинаково настораживают и одинаково отвергают, потому что это все-таки чужое. Я понимаю только любовь понимания, любовь-союз. И я понимаю только любовь с той женщиной, с которой у меня нет тайн. У нее, может быть, и будут тайны, а вот у меня тайн нет. И это, кстати, очень эротично - не иметь тайн друг от друга. Это возбуждает.

Глубочайшая степень понимания и родства. У Беллатрисы подобного не могло быть с Волан-де-Мортом просто потому, что она далеко не так ужасна. А могло ли быть такое у Нагайны - ну помилуйте! Вообще делать из женщины свой крестраж, по-моему, неправильно. То, что два этих типа любви есть и они явлены в этих двух крайностях - да, в этом вы совершенно правы.

«Вчера был спонтанного дарения доброты, но как быть в мире, где уже произошло разделение доброты на спонтанную и неспонтанную?» Я как раз, Олег, понимаете, способен уважать более неспонтанную, такую (все мы не любим слово «осознанную»), я склонен ценить доброту регулярную. А вот спонтанную... Ну вот, захотела сегодня моя левая нога сделать доброе дело, а завтра расхочет. Я за то, чтобы - как учил Толстой - систематически испускать из себя паутину. Необязательно это паутина любви, любовь не всегда срабатывает (заставлять себя любить невозможно), но какие-то добрые дела, кому-то помогать словом, а кому-то - делом. Как-то так. Прежде всего хорошо, когда это направлено на ближних, потому что дальних любить легко.

«Можно ли разобрать какой-нибудь из сонетов Шекспира?». Не чувствую себя вправе.

«Какую песню БГ вы считаете наиболее связанной с дарением доброты?» Нет, не думаю, что он вообще любит доброту. Доброта для него, как говорила Новелла Матвеева, это слово, испорченное слишком частым употреблением. Я думаю, что он любит свет, излучение света. Это лучшее, что мы можем делать. Пока на меня из таких теоретических, серьезных песен БГ наиболее сильно действует «Северный цвет»: «В доме зверь, Вороника на крыльце». Знаете, эта песня связана с ощущением сна на даче, когда засыпаешь где-нибудь часа в четыре дня, наполненного пасмурным северным цветом. Но он-то сказал, что северный цвет он видит не как серый, не как цвет ежей, серебристый, а как ультрафиолетовый, если угодно. Но вот это ощущение «в доме зверь, Вороника на крыльце», ощущение сложное страха и уюта, из детства идущее, - его я пытался передать в такой балладе «Колыбельная для дневного сна», которая мне кажется правильным, хорошим стихотворением. Хотя я ненавижу слово «правильный».

«Можно ли увидеть в "ЖЗЛ" историка моды Александра Васильева?» Такие переговоры идут.

Д.Быков: Украина пытается доказать, что человеку нужна свобода. Пусть даже она самоценна

«Есть ли у вас тайный аккаунт на прозе.ру или стихах.ру, где вы под чужим именем выкладываете тексты или стихи?». Знаете, я был бы счастлив, если бы мои стихи были бы так неопознаваемы. Кушнер, я помню, говорил мне, что у него была идея каждые десять лет издавать книгу под новым псевдонимом: Шурник, Нешкур - то есть какую-нибудь анаграмму. Потому что стихи неузнаваемы, они очень разные. Действительно, стихи из «Холодного мая» никак не спутаешь со стихами из «Голоса» и тем более со стихами из «Примет». Это три разных поэта, которые все-таки эволюционируют внутри одного круга тем. А вот могу ли я писать под другого человека? Была ли бы у меня своя Черубина? Ну вот Слепакова написала целую книгу под Черубину, и она напечатана в 4-м томе четырехтомника. А у меня такого опыта нет. Наверное, все-таки вы бы меня узнали.

«Уже есть женский роман на древнегреческую тему - это «Цирцея» Мадлен Миллер». Галя, это совсем не то. И, кроме того, простите меня тысячу раз, но «Цирцея» - плохой роман. Может, и не плохой, но он неорганичный, не органически древнегреческий, духа Древней Греции там нет, как и в большинстве американских романов на античную тему. Потому что... скажем, «Кентавр» Апдайка - про что угодно, но не про Харона. Точно так же роман Лайоша Мештерхази «Загадка Прометея» дух Греции не передает ни разу, но это роман 20-го века. Даже в «Улиссе» больше Древней Греции, чем в американской, венгерской или русской прозе на эту тему. Нет погружения, нет стилизации. Я думаю, что писать роман об античности мог такой человек, как Голосовкер, который ее знал. Но его роман как раз – «Сожженная рукопись» - не об античности, а о сталинизме, что по-своему довольно антично.

Я бы хотел написать роман не о Цирцее, не об обитательнице острова (кстати, у Максима Чертанова есть роман «Цирцея» - очень жуткий, просто кошмарный) - я думаю, есть смысл написать роман о Пенелопе, о страннице, которая странствует, ожидая мужа. И они иногда встречаются, иногда их подносит друг к другу, но потом разносятся опять. Они могут ночь вместе провести, а потом дальше она опять уплывает странствовать. Идея странствующего острова мне очень нравится; острова, который без Одиссея вынужден странствовать.

«Дина - это Дина Каминская в «Диссидентах»?» Во всяком случае, я точно знаю, что я думал о Дине Каминской, когда это писал. Дина - это девушка-диссидентка, которая имеет, скорее, черты Новодворской, но представьте такую Новодворскую, если бы она была femme fatale. Она, к счастью, такой не была. Дина - почему-то я представляю ее как жгучую, небольшого роста, худощавую, огнеглазую, очень яркую брюнетку. Дина у меня вызывает... Может быть, потому что все женщины с этим именем, кого я видел, были такими. Вот эта Дина - безумно привлекательный центр истории, вроде Нины в «Московской саге». Но Нина очень добродетельная, а Дина не очень.

«Почему бразильская литература находится в отдельном положении относительно других стран Южной Америки? Неужели тот факт, что Бразилия португалоязычная, очень сильно повлиял на содержимое, ведь природа та же?» Я не уверен, мне кажется, просто Бразилия слишком большая, чтобы вписываться в ряд. Но, знаете, Колумбия ведь тоже наособицу. Воспринимать все страны Латинской Америки как одну страну с одинаковой историей... Да, у них у всех бывало много переворотов, диктаторов, пассионарных военных, страстных женщин и призраков, которыми эта земля населена. Но все-таки эта литература очень разная, и между Хуаном Рульфо и Габриэлем Гарсия Маркесом не так уж много общего, как мне кажется. Несмотря на то, что есть какие-то...

«Читали ли вы уже "Клару и Солнце" Исигуро?» Читал. «Мне очень понравилось». Мне не очень понравилось, мне показалось, что это клон от его романа «Клон» («Не отпускай меня»). «Мне это напомнило "Рассекая волны" фон Триера и "Жертвоприношение" Тарковского. Что это за тема веры, побуждающего жертвовать?» Тема жертвы во всей литературе христианского мира очень ярка, от «Гарри Поттера» начиная и кончая Тарковским. Другое дело, что сценарий «Жертвоприношения», как его написали Стругацкие, назывался «Ведьма» и был несколько про другое.

Вообще идея принесения своего уютного мира в жертву ради того, чтобы не допустить глобальной катастрофы - это тема довольно распространеная. У Исигуро, как мне кажется, главная тема не в этом. Тема Исигуро в том, может ли человек переписать свою матрицу. Может ли программа перепрограммировать себя? Это вопрос лемовской «Маски». У Лема получалось, что не может. Я уверен, что может с божьей помощью.

«В одной из лекций в ходе сентябрьского курса в "Прямой речи" вы поделились информацией от инсайдера, близкого к верхам, о том, что скоро все радикально поменяется. Вы произнесли это жарко, с оптимизмом. Вы нас просто пожалели? Дали надежду? Прошла пара месяцев, и все заговорили о войне? Что должно поменяться?»

Д.Быков: Лучшее, что я написал в жизни - это тот эпизод в «Океане», когда он приходит перед смертью к этой медсестре

Наташа, мой «инсайдер» не так уж высокопоставлен, но он сказал одно: «Наверху крепнет ощущение неправоты, катастрофы». То есть все пошло вразнос, на местах плохо исполняют. Я не причастен ни к каким высоким персонажам во власти, ни к каким телодвижениям. Откровенно говоря, у меня и у самого есть интуиция (я просто обрадован, что это подтверждается), что все скоро поменяется - дальше так нельзя. Правда, они перекрыли себе все пути, кроме катастрофы, а катастрофы они все-таки себе не хотят. Поэтому да, в ближайшее время произойдут радикальные перемены. Я не знаю, в каком формате они произойдут, мне это неинтересно. Я чувствую, что Россия в скором времени будет снова удивлять мир, потому что она великая и может быть только великой.

«Известно, что вы предпочитаете "Уленшпигеля" в переводе Горнфельда. А что стоит прочесть об этом романе?» Я не знаю, что о нем читать. О Костере вообще написано очень мало. Стоит прочитать самого Костера - роман «Свадебное путешествие», которое соотносится с «Уленшпигелем» примерно так же, как и Евангелие с Ветхим Заветом. Я очень ценю этот роман, он в нескольких замечательных переводах выходил. По крайней мере, сравнительно недавно его перевел один мой приятель и перевел замечательно. Наташа Микшина его переводила. Нет, это действительно классный роман.

А у самого Костера, конечно, имеет смысл прочесть «Брабантские легенды», по-моему, столь же гениальные, как «Уленшпигель», такой великий подготовительный этюд к нему. О Костере написано очень мало прежде всего потому, что этот писатель феноменально загадочный. Написать книгу Рабле в 19-м веке - это надо было быть парнем довольно продвинутым, с потрясающим знанием не только фольклора, но и религиозного сознания рубежа Средневековья и раннего Возрождения. «Уленшпигель» - книга раннего Возрождения. Как она так получилась, не знаю. Книга гениальная, одна только «философия семерых» нуждается в строгом, во вдумчивом толковании. Де Костер - это писатель, которого надо перечитывать глубочайшим образом. О нем хороших книг нет, разве что по-французски. Вот о нем должен написать книгу кто-то из современников наших. Потому что сейчас стало понятно, с помощью каких тончайших и богатых приемов он переплетает комическое, ужасное, трогательное, сентиментальное, комическое. Это такая смешная, страшная, универсальная книга, от которой так пахнет этим боярышником, дорогами прекрасной Фландрии, Средневековьем, - я не знаю более сильной книги, притом что это не стилизация. Но это действительно книга Возрождения, она в одном ряду с «Декамероном», с «Гаргантюа», может быть, с «Divina Commedia». Но написано о ней гораздо меньше.

«Не собираетесь ли вы позвать Петрановскую?» Да звал, она у нас была в «ЖЗЛ».

«Пастор Локк организовал сожжение книг в городе Маунт-Джульет, штат Теннесси. Кидали "Сумерки" и "Гарри Поттера". Перед сожжением Локк выступил с проповедью. Неужели антиутопии все ближе или это эксцесс?» Дураки всегда были, я не знаю. Антиутопии все ближе в том смысле, что запрет на свободную мысль все насущнее, все желаннее для обскурантов. Но это, еще раз говорю, ретардация, для меня это закончилось. Для меня с поражением Трампа закончилось наступление Волан-де-Морта. Я думаю, что Трамп попытается вернуться и не вернется. Такое есть у меня ощущение. Но, может быть, и вернется, потому что, как сказано у Грина, «силен враг рода человеческого, но угольщик все понимает».

«Чем бы сейчас по-настоящему помочь и поддержать Валиеву? Очень хочется, но, наверное, никто не может сейчас представить себе ее состояние?» Да, нет, может - это дар воображения. Как говорил Гоголь, «это не сложно, стоит только представить себе». Вот тут стихи ей присылают в большом количестве, я попробую передать.

«Как вы относитесь к использованию генераторов рифм при написании стихов?» Насчет генераторов рифм не знаю, а вот по свидетельству Роскиной, Заболоцкий пользовался словарем рифм. Общеизвестно, что рифма способствует не только мнемонике, но иногда подталкивает мысль в неожиданном направлении. Поэтому я не против абсолютно.

Да, Володе Мухину спасибо, замечательное стихотворение про варварство. Немножко так под меня, но мне нравится.

«Традиционный одинский вопрос: в последнее время все чаще слышу возвращение споров о Толстом и Достоевском. Мне кажется, это бесконечная линия. Но я недавно услышал, что Страхов создал эти разногласия из ничего и из ревности». Послушайте, противоречия между Толстым и Достоевским заложены в разных типах из темперамента, в разности происхождения, в этапах биографий, в разности художественной манеры. Страхов раздул один эпизод: якобы Достоевский ему рассказывал о своей некрофилии. Ну так он это и Тургеневу рассказывал, чтобы его подразнить. На самом деле, конечно, мне кажется это выдумкой и выдумкой довольно наивной. Ведь читая «Записки из подполья», тоже можешь легко подумать, что это про него, а это не про него. Хотя в нем очень много от этого героя, и в вас много от этого героя, и во мне. Но мы в себе это предпочитаем не знать, а он расковырял.

Страхов действительно написал Толстому довольно гнусное письмо о Достоевском. Страхов хотел быть конфидентом для обоих, но оба с ним были недостаточно откровенны. Для меня, так сказать, светлый образ Страхова - это образ моего учителя истории, который был моим любимым учителем и любимым консультантом на протяжении всей моей работы над исторической прозы. Он героически умер рано, от диабета, и вообще был человеком удивительного мужества, красоты, всегда был для нас арбитром элегантности. Я Страхова обожал - великий был человек. И когда я его успел привести к моим нынешним школьникам, он тоже произвел на них колоссальное впечатление, хотя был уже тяжело болен. Я помню, я Катьку с ним познакомил - он совершенно ее очаровал. Поэтому Страхов для меня - это прежде всего Николай Львович Страхов, а тот Страхов остался навеки в тени.

Д.Быков: Не думаю, что любая гуманитарная идея при ее патологическом использовании ведет к катастрофе

Да, он действительно пытался заочно Толстого и Достоевского поссорить, но противоречия между Толстым и Достоевским заложены в их разных подходах к русскому характеру, подходах к литературному творчеству. Это два совершенно разных литературных типа. Самым умным был все равно Тургенев - он был равно далеким от этих двух. Но с Толстым он дружил, а Достоевского ненавидел. Правда, с Толстым он однажды чуть не стрелялся. Но, мне кажется, все равно противоречия онтологические, бытийственные, глубокие противоречия между Толстым и Достоевским никакой Страхов разжечь не мог. Это раскаявшийся варяг и раскаявшийся хазар, два столпа русской государственности, русской культуры.

«Как вы относитесь к стихам Вячеслава Иванова?» Если Вячеслава Всеволодовича Иванова, то весьма положительно. Он был замечательный поэт, не случайно его так любил Пастернак. А если вы имеете в виду Вячеслава Иванова, который «Башня», то, собственно, мой принстонский начальник, главный специалист по его стихам (я имел с ним довольно глубокие и интересные об этом разговоры)... Мне кажется, что Вячеслав Иванов был, скорее, мыслителем и организатором литературного процесса, нежели первоклассным поэтом. Поэтом он был таким своеобразным. Он был таким, с одной стороны, безусловно, мыслителем (его поэзия интеллектуальна), а с другой... как бы сказать... да, Майкл Вахтей - говорю, чтобы не перепутать транскрипцию - наш завкафедрой, главный специалист по творчеству Вячеслава Иванова, и мне кажется, что он наиболее точно определяет его место в литературе Серебряного века, восхищаясь именно плотностью и интеллектуальной насыщенностью его стихов.

Мне же кажется, что он именно косноязычен, но сборник «Cor Ardens» все равно великий, «Пылающее сердце». Потом, понимаете, для того чтобы Вячеслава Иванова оценивать, надо как минимум на его уровне знать средневековье, теософию, богословие, европейскую религиозную литературу и оккультизм. Не зря он был любимым собеседником Минцловой. Я думаю, что Николай Алексеевич Богомолов глубже всего из русских исследователей Иванова понимал. Мне чтение его стихов трудно. Как Богомолов писал о том, что чрезвычайно трудно разбирать почерк Вячеслава Иванова, потому что очень мелкие буквы, и он выглядит как прямая линия. Еще труднее читать их переписку с женой, где два чудовищных почерка: его и Зиновьевой-Аннибал.

Но вот Богомолов опубликовал их переписку, из которой видны потрясающе любопытные коллизии духовной жизни. Мне кажется, что Вячеслав Иванов был все-таки интереснее как мыслитель и как человек, нежели как поэта. Не зря Аделаида Герцык была в него влюблена (кстати, по-моему, обе сестры Герцык были к нему неравнодушны), не зря он вообще пленял. Говорила же Анна Андреевна: «Он любил, чтобы его обожали. Он любил внушать обожание». Ну а как поэт он, мне кажется, уступает сильно и Сологубу, и Белому. Но, с другой стороны, тем, которые ищут в поэзии интеллектуального напряжения, тем он будет близок.

«Как вы относитесь к "Бхагавадгите" в переводе Гребенщикова?» К сожалению, не читал. Буду читать.

«Как вам творчество "Квартета И"?» Очень люблю их, очень ценю.

«По вашей рекомендации очень много читаю Романа Шамолина, восхищен им, но почти ни в чем не согласен». Так вот в том-то, понимаете, и заключается заслуга мыслителя, художника, антрополога, чтобы вызывать восхищение и несогласие. Совершенно не нужно соглашаться. Нужно наоборот, чтобы ваша мысль билась, противоречила, негодовала, чтобы вы отшвыривали книгу. Мне очень нравится эта история, как Константин Аркадьевич Райкин в 24-летнем возрасте готовил спектакль по «Запискам из подполья». Дойдя до слов «мне было тогда 24 года» и поняв, что это про него, он с омерзением отшвырнул книгу в стену (а он со сломанной ногой тогда лежал), и потом костылем полчаса пытался пригребсти ее обратно. Надо к книге испытывать такую смесь чувств - отвращение, ненависть, восторг. Вот это должна быть литература. Литература - это не всетерпимость. Помните, у Мандельштама в «Четвертой прозе» про всетерпимость? Литература - это живое дело.

«Почему героя, зная, что обречен, не может сломать эти каноны и изменить судьбу?» Может, но он перестанет быть героем. Герой живет в каноне. Канделаки в «Истребителе» сломал. Он может сломать, он может даже стать даже героем повседневности, но из фокуса он выпадет.

«В одной из передач вы сказали, что трикстер всегда носитель добра, а как же Воланд?» Воланд не трикстер. Воланд - классическая иллюстрация того, что в фаустианской литературе черты триктера перешли к Мефистофелю. Свита трикстера перешла, глуповатые друзья, остроумие, отсутствие женщины, странствия. Только смерти и воскрешения нет. Оно как бы у Мефистофеля в анамнезе, когда его Люцифер свергнул с небес. Люцифер и Мефистофель соотносятся сложным образом. Один из духов зла, а духов зла много.

Мефистофель - это такой озорной покровитель гения. Кончно, он наследует трикстерские черты, но его главная функция - разведчик. Точно также эти трикстерские черты наследуют и Румата, и Штирлиц, и Путин как персонаж анекдотов, он же тоже разведчик. Он наделяется трикстерскими чертами, но трикстером он не является. Он является носителем зла и покровителем художников. Если художник умный, он это покровительство отвергает, а если слишком утомленный и желающий покоя, тогда принимает. Вот и все.

«До начала олимпиада моей фавориткой была Анна Щербакова. Как вы к ней относитесь?» Ну, она меня восхищает конечно, чисто внешне.

«В "Потерянном доме" Житинского один из героев организует кружок для имитации покушения на императора? В каком направлении здесь шла мысль Житинского?» Света, это почти гениальное прозрение Житинского, в котором он почти предугадал НБП. То, что люди будут так или иначе увлекаться идеалами террора и то, что подростков будут воспитывать в экстремистском духе, - чтобы это предугадать, необходимо было знать российского подростка. «Для мальчиков не умирают позы», - любимая фраза из Шиллера, которую часто, применительно к маркизу Позе цитировал Блок.

Да, для мальчиков не умирает герой «Дон Карлоса», для мальчиков не умирает Фиески, для них не умирает такой романтический герой трагедии Шиллера. Не важно, будь то «Дон Карлос» или «Заговор Фиески», или даже «Мария Стюарт», или даже «Разбойник2и с роковыми Моорами... Вообще ребенок, не читавший Шиллера, многое теряет. Да, кстати, «Самозванец» тоже - хоть и не оконченная пьеса, но интересная. Так что для мальчиков террорист - да, вот для мальчиков не умирают позы. Поэтому здесь Житинский понял, что обаяние русского революционного будет также характерно для ребенка 70-х годов. Ведь «Потерянный дом» - это очень семидесятническая книга. Книга живая и чрезвычайно точно отражающая тогдашнюю реальность; сложную реальность, похожу на Серебряный век.

«Может ли умный человек не любить читать?» Думаю, нет. Хотя и говорил Мао Цзэдун: «Сколько ни читай, умнее не станешь». Но Мао Цзэдун тоже, знаете, довольно сомнительный авторитет.

«Что почитать о советских диссидентах, но чтобы это были не воспоминания, а худлит?» Пьесу Кима «Московские кухни», роман Кормера «Наследство». Владимир Кормер вообще самый интересный летописец диссидентства - тут и «Крот истории», тут и вообще его очерки, и эссеистика. Ну и я не знаю, можно ли считать художественной литературой воспоминания Александра Зорина об Александре Мене, но думаю, что можно. Кстати говоря - вот я здесь верю мнению Ники Артемьевой, одной из моих любимых молодых авторов, - но книга об Александре Мене в серии «ЖЗЛ» ей понравилась. Наверное, это хорошая книга. А я мнению этой девушки верю.

Д.Быков: Это дар воображения. Как говорил Гоголь, «это не сложно, стоит только представить себе»

«Правда ли, что Владимир Мацкевич прекратил голодовку?» Насколько я знаю, его требования были удовлетворены: он получил врача и с ним начали следственные действия, так что сухой голодовки не будет. По-моему, голодовку он прекратил. Во всяком случае, мне об этом сообщили. Я думаю, что Мацкевич - великий, на мой взгляд, философ и политолог - будет спасен. Хотелось бы надеяться. А со временем, надеюсь, будет и на свободе.

Ну вот из тех стихотворений, которые мне предложили проанализировать, мне больше всего нравится идея проанализировать стихотворение Блока «Я не предал белое знамя...».

Я не предал белое знамя,

Оглушенный криком врагов,

Ты прошла ночными путями,

Мы с тобой — одни у валов.

Да, ночные пути, роковые,

Развели нас и вновь свели,

И опять мы к тебе, Россия,

Добрели из чужой земли.

Крест и насыпь могилы братской,

Вот где ты теперь, тишина!

Лишь щемящей песни солдатской

Издали несется волна.

А вблизи — всё пусто и немо,

В смертном сне — враги и друзья.

И горит звезда Вифлеема

Так светло, как любовь моя.

Это последние, по большому счету, стихи Блока - 1914-1915 гг., потому что все, что он написал потом, это либо подведение итогов, либо стихотворная публицистика, как «Новая Америка» и «Скифы»; либо гротескные, великолепные стихи о том, что «чуть не сжег мой керосин», но это уже пародия.

И мы пошли путем единым:

Один - туда, другой - сюда.

Я знал, что с этим господином

Не встречусь больше никогда

Совершенно гениальные стихи, но все-таки это как бы посмертное.А последний живой Блок - это вот эти стихи, в которых он подводит итог войны. Что здесь имелось в виду?

«Я не предал белое знамя» говорится о том, что Блок был призван и не стал избегать призыва, поехал в инженерную бригаду табельщиком. Он не воевал, он занимался военно-канцелярской службой, но тяготы и лишения военной службы (по-моему, где-то на Волыни) он разделял. Гумилев, узнав об этом, при всей своей апологии войны (апологии временами прямо неприличной), сказал: «Это все равно что жарить соловьев». Сам он для себя считал большим счастьем участие в войне, потому что это было то, что он любил - испытывать себя, пробовать себя, ницшеанская проверка.

Д.Быков: Не думаю, что любая гуманитарная идея при ее патологическом использовании ведет к катастрофе

Для Блока это, конечно, абсолютно неорганично, это ему несвойственно и неприятно. И он не написал ни слова там, не написал ни строчки и сам говорил, что за это время очень отупел. Но он подводит итог. Да, он «не предал белое знамя», он не встал ни на одну сторону, и война не стала для него любимым занятием. Почему он решил в этом участвовать? Потому что, во-первых, война для него - роковое событие. Он хочет быть вместе со всеми, с потоком. Это не гумилевское «и побежал, куда бежали люди, покорно повторяя: «Буди, буди...» Это гамлетовская, высокая, волевая покорность судьбе. Это то, о чем Пастернак сказал: «Для такого безволия нужно больше воли, чем для любого сопротивления».

Это участие в эпохальном, масштабном событии мирового значения - вот что это было для Блока. «Крест и насыпь могилы братской» - это, понятно, аукается ему совершенно, на мой взгляд, гениальное стихотворение, тоже из последних:

Петроградское небо мутилось дождем,

На войну уходил эшелон.

Без конца — взвод за взводом и штык за штыком

Наполнял за вагоном вагон.

Уж последние скрылись во мгле буфера,

И сошла тишина до утра,

А с дождливых полей всё неслось к нам ура,

В грозном клике звучало: пора!

Вот это ощущение, что происходит великий канун, канун великого события, события апокалиптического масштаба. Вот это ощущение войны как предвестия апокалипсиса есть в этом стихотворении. Но есть еще нечто более значимое: «а вблизи - все пусто и немо, в смертном сне - враги и друзья». Понимаете, в чем здесь дело? Безусловно, 1915 год - это время смертного сна. 1913 год - это последний пик русского развития, это трехсотлетие Романовых и большой праздник по этому поводу и даже некоторый экономический подъем. 1914 год - это истерическая, с погромами местных магазинов национальное патриотическое чувство, а 1915-й и потом 1916-й - это разочарование, усталость, депрессия. Это вот то состояние, которое охватило тогда Леонида Андреева - такого же сейсмически чуткого, как и Блок. Это ощущение, что очередной раз обманули.

Кстати, у Блока в стихотворении этого же время «Что же ты потупилась в смущеньи?» потрясающе сказано:

Что же делать, если обманула

Та мечта, как всякая мечта,

И что жизнь безжалостно стегнула

Грубою веревкою кнута?

Ощущение, что всякая мечта обманывает и все пребывают в этом смертном сне. Конечно, ключевые слова последние, которые венчают это стихотворение:

А вблизи — всё пусто и немо,

В смертном сне — враги и друзья.

И горит звезда Вифлеема

Так светло, как любовь моя.

Образ одинокой звезды, горящей над пустынным ледяным городом, над страшным вымороженным пространством у Блока в это время встречается трижды: в этом стихотворении, в финале «Новой Америки»:

То над степью пустой загорелась

Мне Америки новой звезда!

И в дневнике 1918 года: «Ясная ночь. Какой-то старик кричит, умирая с голода. Светит одна ясная и большая звезда». Вот это то, о чем говорил Маяковский применительно к нему; о том, что «сожженная библиотека - и хорошо!» - это два его ощущения революции. Ощущения того, что какой-то старик кричит, умирая от голода, и в это же время светит одна ясная и большая звезда.

Вот почему это звезда Вифлеема? Это самое принципиальное. Потому что для Блока это событие сравнимо с пришествием Христа, это рождение нового мессии. И ведь действительно, Вифлеем, над которым эта звезда загорелась; мир, в котором лютуют Ирод; мир, в котором разлагается Рим, - это мир, в котором духовность находится в смертном сне, когда «в смертном сне враги и друзья», когда все истины равно скомпрометированы. Это мир Ирода и Нерона в будущем, а в него приходит Христос, в него приходит Вифлеемская звезда.

«Горит звезда Вифлеема» - надо было обладать потрясающим даром провидения в свою судьбу и в судьбу России, чтобы увидеть над Россией 1915-1916 года (а стихотворение было начато за 10 лет до того, он многие стихи заканчивал в это время) звезду возрождения. Он искренне попытался ее увидеть. Не Америки новой, конечно, потому что «Новая Америка» - стихотворение очень натужное, с такими повторами механистичными, это очень слабые стихи. Это уже не Блок. Блок, когда он пытается писать теоретические работы, пытается теоретизировать, он почти всегда пишет что-то наподобие вольных мыслей или ямбов. Эффектные, но плоские стихи; такого Барбье, грубо говоря. А вот когда он пишет свои странные видения, как вот это, он почти всегда гений. Да он всегда гений.

Строго говоря, эта звезда Вифлеема - это звезда, конечно, самопожертвования. Потому что он и ощущает себя той жертвой нового времени, которая должна его искупить. Он может еще приветствовать это новое, но он не в силах до него дожить, он его не увидит. И Блок, кстати говоря... Я не думаю, что у него была самоидентификация с Христом, хотя многое в Христе - вот этот отказ от идеи и пола - его очень привлекал. Конечно, он там высоко себя не воздевал. Он видел себя апостолом новой веры, одним из тех, кто может приветствоать этого нового Христа. Это Христос страшный, это Христос сжигающий, но все же это тот Христос, который идет по голодным и холодным улицам Петрограда 1918 года.

Я сильно подозреваю, что второе пришествие Христа действительно в 1918 году было и действительно в эту точку. И мы с тех пор действительно живем как бы в посмертном пространстве, во всяком случае, в пространстве апокалиптическом. Но то, что Блок видит в этом возрождение, - в этом, безусловно, залог нашей веры и нашего счастья. А мы увидимся как всегда через неделю, пока.