Один - 2021-06-03

Д. Быков

Это не значит, что лекции прекратятся. Но иногда мне кажется правильным в ночном эфире читать какой-нибудь стишок и разбирать, как он сделан. Вот сегодня поступило несколько таких заявок. Если будут еще какие-то, я, естественно, остановлюсь на том, что мне роднее.

Очень много вопросов о том, как относиться к интервью Протасевича. Первая моя реакция совпадает с одной из записей, появившихся в сети: «Не соучаствуйте!». Действительно, когда вы на это смотрите, вы явно участвуете в пропагандистской операции.

С одной стороны, да, права Юлия Николаева, мой замечательный калифорнийский друг... Я надеюсь, я еще не подписываю себя отлучение от эфира признанием в том, что у меня есть калифорнийский друг. Она права в том смысле, что надо знать, и что действительно поведение Протасевича там вызывает вопросы.

Но с другой стороны, мы уже столько знаем о пыточных приспособлениях этих веселых ребят, и мы столько понимаем про Лукашенко и его компанию... Кстати, реплика про «стальные яйца» выглядит абсолютно навязанной. Она из той же породы, что и «крепкий орешек». Мы не знаем, какими способами можно воздействовать на человека. Но мы догадываемся об этом. Тем более, что его невеста находится в руках у той же организации.

В общем, я бы предложил Протасевича не осуждать, словам его не доверять и, главное, не интерпретировать их, как некоторые уже пытаются, как сдачу, слив и прочие негативные вещи. Мы все очень храбрые, когда рассуждаем отсюда. Мы все подозрительно много требуем от арестованных. Мы все хотим видеть их героями без страха и упрека — рыцарями без страха и укропа, как это называлось в мое время. Мне не очень нравится такое.

Понимаете, как сказала Надежда Яковлевна Мандельштам, во многих отношениях великий мобилизатор, а в других великий утешитель: «Спрашивать надо не с тех, кто ломался, а с тех, кто ломал». И Фазиль Искандер, человек большого и довольно трезвого ума, заметил еще в 70-е годы: «Кто не ломался, тех плохо ломали».

В общем, зная возможности современного пыточного аппарата, всяких «сывороток правды» и прочего, мы не должны недооценивать наших противников. В данном случае это даже и не наши противники, в общем. В данном случае это просто истребители будущего. Это довольно печально.

«Допускаете ли вы в ближайшее время гражданскую войну?». Подробный ответ на свой увлекательный вопрос вы получите в очередной колонке в «Новой газете» в ближайшую субботу, если всё будет в порядке.

Вопрос про «Над пропастью во ржи»: «Как вы считаете, почему Радзинский сказал, что это было про нас? Слабо верится, что он был трудным подростком». Знаете, в свое время Наталья Долинина (по-моему, если не путаю ни с кем) сказала: «Трудные не те, с кем трудно, а те, кому трудно». В этом смысле он, безусловно, был трудным подростком, и им остался.

Что касается «Над пропастью во ржи», Радзинский это сказал в связи со своей пьесой «Она в отсутствии любви и смерти», насколько я помню. Ему тогда молодая актриса, когда он пытался старым актерам, как-то защищая пьесу, объяснить, про что она, сказала: «Что вы им говорите? Они же ничего не поймут! Это про нас!».

Она — про такого Холдена Колфилда в юбке, если угодно, про действительно трудного подростка — именно такого, некоммуникабельного. Там же сказано, что она не красивая, а миловидная. Что она явно эксцентрична, что она одинока, что она выдумала себе эту подругу Эрику. Вот это для меня, во всяком случае…

Кстати, это моя любимая пьеса Радзинского. Я ее ставлю выше, чем «Турбаза», выше, чем «Снимается кино», выше, чем все его такие исторические шедевры. Для меня это просто лучшее, что он сделал в литературе вообще. И после этой пьесы я, пожалуй, впервые подумал, что Радзинский не просто хороший писатель, а писатель с задатками гения. Которыми он распоряжается не всегда правильно, но иногда очень правильно. Но кто я такой, чтобы ему советовать? Писатель с задатками гения. Вот относитесь к нему серьезно.

И этот женский Холден Колфилд, да еще и на русском материале… Понимаете, с этими упоительными речевыми оборотами: «В очереди их охватывает жажда конфет. По мере продвижения к очереди жажда исчезает, конфеты также». Ну это просто... Жажда конфет — это прелесть что такое.

Еще когда я наблюдал Радзинского в 80-е годы на писательских собраниях, видел его гротескное, дразнящее поведение, его эскапады, его жонглирование словами, он восхищал храбростью и каким-то возвышенным пофигизмом. Понимаете, вот уж кто действительно играл собственным страхам.

Его совершенно дивная автобиографическая вещь ««А существует ли любовь?», — спрашивают пожарники» довольно много мне о нем рассказала. Он именно мастер сюра. К нему нельзя относиться как к реалисту. И Холден Колфилд — для него это в некотором смысле такое образец подростка в джунглях. Понимаете, такого современного городского Маугли, но только мы не одной крови с этими животными. Поэтому такой нонконформизм — он ему в высшей степени присущ.

И Холден Колфилд, который, собственно, послевоенный подросток (это очень явно в книге) — у нас он появился всё-таки чуть позже, хотя и с очень небольшим гэпом — это именно герой поколения Радзинского. Он его ровесник. И кстати говоря, у Радзинского с Сэлинджером довольно много общего. Например, такой рассказ, как «Человек, который смеется», или «И эти губы, и глаза зеленые», или «Голубой период Домье Смита» вполне мог бы написать Радзинский.

«Как вы думаете, в чем секрет успеха дуэта Соловьев-Гребенщиков?». Да не было никогда такого дуэта. Понимаете, не надо переоценивать дружбу и близость Соловьева и Гребенщикова. Гребенщиков был на тот момент полуподпольным рок-музыкантом, который стремительно входил в славу. Сергей Александрович Соловьев был титулованным, хотя и крамольным советским режиссером.

У него гениальный нюх на новое — не на конъюнктуру, заметьте, а именно новая. Он очень быстро понял, каким образом надо снимать про это новое поколение. Что надо делать такое квази-индийское кино. Как и хотелось Курехину, как он мечтал. Про Курехина тут будет отдельный вопрос, потому что эта фигура сейчас как-то актуализировалась, это очень своевременно. Именно потому, что вот у Курехина-то никогда не было никаких иллюзий, никаких надежд.

Д.Быков: Советский Союз был во многих отношениях омерзителен. Но сейчас хуже

А Гребенщиков в этот момент, как показалось Соловьеву (не без оснований), лучше других выражал дух ленинградского авангарда. Он взял его сначала на «Ассу», потом несколько песен как-то использовал (скажем так, довольно иронически) в неудачном, на мой взгляд, фильме «Черная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви». Неудачном, потому что он не смешной. Хотя там есть замечательные куски. Лучшее, что есть в этом фильме — это гениальный титр: «Зритель, а дома-то что хорошего? Сиди и смотри».

Это не было тандемом. Они всегда были очень разными. Но, понимаете, есть одна вещь, которая их сближает. Даже две. Во-первых, у Соловьева и Гребенщикова очень хороший вкус. В том числе, когда они сознательно нарушают каноны вкуса, всё-таки некоторых провальных вещей они не делают. Некоторых красные границы они не переходят. То есть у них действительно есть четкое понимание эстетики, цельности, духа эпохи, который они и выражают.

Во-вторых, что очень важно, они оба очень хорошие люди. Понимаете, цинизма в них нет совершенно. В Гребенщикове есть и ирония, и насмешливость, но у него есть чувство сакрального, над которым он никогда не издевается. Есть вещи, которые в присутствии Гребенщикова говорить и делать нельзя. И он своим присутствием в культуре от очень многого страхует.

Что бы ни говорили о цинизме БГ, о расхождении между его теоретическим посылом и его действиями — нет, он как раз очень последовательный человек. Последовательный, отважный, жертвенный, рискну сказать, учитывая, как он работает в последнее время, рискуя здоровьем, для того, чтобы группа могла ездить, выступать и зарабатывать. Я всегда считал, что Гребенщиков — тоже человек, безусловно, гениальный. Я живу в мире, населенном гениями, и для меня большое счастье, что он присутствует рядом с нами.

И Сергей Александрович Соловьев (САС, как его называют все — такой SOS российского искусства) тоже человек очень чистый. Понимаете, сколько бы мне ни говорили про его конъюнктурные произведения или про его моральный облик, который все очень любят разбирать, я его знаю очень многие годы. И знаю его как чистого человека, общение с которым абсолютно целительно, абсолютно волшебно. Я очень люблю Соловьева.

При том, что у него есть фильмы, которые я терпеть не могу, и при том, что мне крайне трудно выделить у него совершенную картину. Вот «Чужая белая и рябой», которую все хвалят взахлеб, меня совершенно не впечатляет. «Наследница по прямой», при том, что это хороший фильм, тоже мне кажется скучной. И «Спасатель» вызывает у меня сложные ощущения. Но всё равно, что бы ни делал Соловьев… Понимаете, вот считается, что «Одноклассники» у него слабая картина. Но в одном эпизоде «Одноклассников» больше ума и таланта, чем в 9/10 фильмов, снятых в тех же 2010-х годах его учениками, современниками, оппонентами и так далее.

Для меня Соловьев очень важный человек. Поэтому их с Гребенщиковым роднит эта внутренняя последовательность, чистота порядка, то, что их присутствие страхует от некоторых гадостей. При том, что они далеко не святые, и не хотят быть святыми.

«У вас был слушатель, который был вами ценим, любим, действительно казался интересным человеком. Забыл, как его зовут. Продолжает ли он вас слушать из провинции? Вам казалось, что его письма — это рука Бога». Ну, не то, чтобы рука Бога. Мне казалось, что просто доказательство бытия Божия — что есть люди, которые меня так хорошо понимают. Да, с этим слушателем по имени Алексей мы находимся в переписке. Он продолжает нас слушать. Вообще мне очень нравится, что рядом с нами продолжают оставаться все те же люди, которые подключились к программе 5 лет назад.

«Неужели вы считаете, что Джоан Роулинг сегодня, будучи миллиардершей, способна создать гениальное произведение, хотя бы равное «Гарри Поттеру»? Ведь написать такую книгу на сытый желудок вряд ли возможно». Чимп, дорогой, поверьте мне, история мировой литературы показывает полное отсутствие корреляции между сытостью и качеством текста. Есть разные другие корреляции.

Например, совершив некоторое количество безнравственных поступков, человек ломается и утрачивает талант. Или подвергшись травле, человек утрачивает талант — то, что Зощенко называл «писатель с перепуганной душой». Это потеря квалификации.

Или Улицкая прослеживает очень интересную корреляцию между тяжелым физическим заболеванием и нравственным подъемом. Скажем, в минуты душевного и физического здоровья, полноценности человек близко ничего подобного бы не создал. Вот Берджесс написал «Заводной апельсин», зная, что умирает — и написал такую мощную книгу, что свою болезнь выписал туда и как бы не умер. Выбросил из себя эту обреченность.

Но не знаю, насколько это всё достоверно. Но никакой корреляции между миллиардами и, условно говоря, качеством текста пока не прослеживается. Больше вам скажу: Чаплин, богатея, не становился слабее как режиссер.

А что касается «Икабога», например, он показывает, что Роулинг очень выросла за последнее время. Потому что там во второй трети книги есть такой щелчок, такой сюжетный поворот — внезапный, мощный, которому позавидовала бы и молодая Роулинг. Нет, она очень сильный писатель. У нее всё в большом порядке.

«71% россиян, опрошенных ВЦИОМ, поддержали идею привлекать заключенных к работе в тех сферах, где обычно трудятся мигранты. Интересно, какой процент россиян поддержал бы Хеопса, пославшего свою дочь в публичный дом, по утверждению Геродота, чтобы она помогла в строительстве пирамиды?». По-разному. Дело в том, что россияне в разные времена поддерживают разных людей. Сейчас, когда всё работает на моральное растление, россияне дают те ответы, которых от них ждут.

Понимаете, вот этот феномен очень хорошо описан у Бориса Натановича Стругацкого в «Бессильных мира сего». Помните, когда приводят мальчика, и мальчик на все вопросы (причем он не знает ответа — на цитату из Конан-Дойла он точно не знает ответа) дает ответ абсолютно точный. И Агре, Сенсей, говорит: «Вы заметили? Он отвечал неправильно, он давал неверные ответы. Но он говорил то, что мне хотелось услышать. Это совершенно особый талант».

Поэтому там два таких героя. Один — страшная девочка, которая может уничтожить мир, а другой — вот этот мальчик, который такой как бы абсолютный конформист, идеал конформиста, который может закончить всё как надо. Более того, спасти человечество. А надо ли спасать — этот вопрос остается в романе открытым, в его финале.

Также мне кажется, что россияне обладают всеми способностями и чертами этого волшебного мальчика. Они говорят то, что от них хотят услышать в данный момент. Сейчас они будут поддерживать любую инициативу правительства, направленную на растление.

Более того: вот Силуанов сделал заявление о том, что Фонд национального благосостояния будет избавляться от доллара. Вот я думаю: если завтра доллары изымут из обращения, все долларовые накопления принудят превратить в рубли по курсу, допустим, 1 к 10 копейкам (бывает такое), или к 90 (мало ли, пощадят? — разные есть варианты), вот будет массовое одобрение или нет? Подозреваю, что может быть. То есть в душе его не будет всё равно.

Д.Быков: Запрет на аборты — это более страшная вещь, чем аборты

Это я не хочу подсказывать правительству. Я просто говорю: вот представим такую гипотетическую фантастическую ситуацию. Будет массовое одобрение? Наверное, как-то смогут его организовать. При этом доллары будут тырить по разным местам, на черном рынке они будут стоить, конечно, гораздо дороже. Возможно это? Да. Приведет ли это к экономической катастрофе? Нет, не приведет. К экономической катастрофе ничто не приведет. Пора уже это понять.

«При интенсивной селекции теряются главные признаки объекта. Поэтому для восстановления ищут самые древние гены. Не потому ли нужны варвары, чтобы люди продвинутых цивилизаций возвращались к своему библейскому облику?». Нет, варвары нужны для того, чтобы, как кажется многим (это формула Ильи Кормильцева), достигать новой серьезности за счет архаики. Проблема в том, что архаика параллельно со спасением создает огромное количество проблем.

Возникает коллизия, когда варвары приходят, действительно от чего-то спасают, но что-то усугубляют, что-то удесятеряют. Спасаться за счет архаики всегда выходит себе дороже, понимаете. Потому что вампир всегда требует свежей крови, как это ни печально. Вампир может жить только за счет живых. Если он не будет есть живых, ему нечем будет подпитываться. Архаика — это вампир, который встал из гроба и пошел пить свежую кровь.

«Не соединились ли в наше непонятное время (да очень понятное, к сожалению) оба Януса, один из которых (имеется в виду Янус Полуэктович из «Понедельника»), гениальный ученый, уходит в прошлое, а другой, описанный Стругацкими как крепкий и последовательный администратор, в будущее? И пресловутый размер контрамоции несколько затянулся».

Да нет, мне как раз кажется, что ученый уходит в будущее, потому что перестает быть понятным современникам. А крепкий администратор, как руководитель, даже гениальный администратор всё-таки уходит в прошлое. Тип менеджера, который руководит чем-либо, не будучи специалистом ни в чем, кроме управления, уходит в прошлое. Другое дело, что действительно в силу разных причин ситуация затянулась.

Но у меня есть знаете какое подозрение? Вот у меня недавно появилась такая идея (может быть, я из нее сделаю сюжет), что Путин и его присные (можно это назвать кликой, можно режимом, можно поколением) задались такой странной целью (ну, эта версия многими высказывалась) — проверить границы народного терпения. А если их так, а если так? Если еще и это запретить, если еще за это штрафовать?

Он, может быть, сейчас уже пытается пробудить гражданское самосознание любой ценой. То есть чего еще они могут не выдержать? Он же уже сказал однажды, что замес его не совсем устраивает. Вот такой вопрос замеса. Он прекрасно понимает, что народ, который терпит и угождает, не будет героически сопротивляться. Может быть, он пытается сделать из этого народа, как Сталин в 30-е годы, таких героических сопротивленцев. Писала же Берггольц: «Если бы не опыт тюрьмы, мы бы не выдержали бы войну». Спорное мнение, но оно есть у нее дневниках. Может быть, он пытается воспитать хоть какой-то эффект противодействия, а всё время попадает в ад.

Я понимаю, что это выглядит как идеализация. Это вообще не более чем фабульное предположение. Но трудно иначе интерпретировать его действия. А давайте еще этого посадим, давайте еще и это запретим. А давайте вообще полностью подвергнем перерождению и измывательству (я бы даже сказал, демонстративно наглой перелицовке) сам институт выборов. А давайте влезем еще и в эту войну. А давайте обидим еще и этого соседа, откажемся еще и от этого союзника. А поддерживать будем только самых отвратительных диктаторов, которые уже даже не зубами, а задницей вцепляются в свою власть.

Ну, давайте попробуем. Посмотрим, что будет. Мне кажется, что это единственный мотив, который позволяет всё рационально объяснить. Хотя я прекрасно понимаю, что мотив там совсем другой.

«Какими приемами можно выразить в литературе сумасшествие, переход личности из одного состояния в другое?». Ну, приемами самыми простыми. Что же вы, собственно, тут… Как раз лучше всего переход личности из одного состояния в другое описан у Петрушевской в романе «Номер Один», Простите за спойлер, но всё равно сюжет романа общеизвестен.

Там главный герой занимается изучением такого племени энтти. У энтти есть такая технология пересадки души. Душа может переходить из одного тела в другое. И вот он свою душу, свое «я» умудрился подсадить к такому человеку — явному братку, криминальному авторитету, преступнику. Подсадил свою интеллигентскую душу к нему, чтобы он приехал к его семье — к больному мальчику, к жене — и передал им деньги.

И дальше в этом громиле начинается мучительное противоборство души интеллигента и манеры, лексики бандита. И в конце концов побеждает тело бандита. Он насилует его жену, избивает мальчика. Потому что сильнее оказывается, условно говоря, бандитский дискурс.

Вот эта стилистическая борьба, взаимопроникновение двух речевых пластов сделаны виртуозно. Недаром Ия Саввина говаривала, что Петрушевскую надо играть как Моцарта — сберегая каждую ноту. Относится к тексту как партитуре. Ни малейшая импровизация там невозможна.

«Были ли вы знакомы с Борисом Рыжим?». Нет. «Можете ли оценить книгу Ильи Фаликова о нем?». Хорошая книга.

«Прочитал в Википедии, что Толстой и Достоевский не переносили Чернышевского. Что от этого нам, простым людям?». Не надо никогда называть себя простыми. Простых людей не бывает. А нам, сложным людям, от этого то, что идея Чернышевского — идея разумности морали или разумного эгоизма, как он это называл — очень многим была враждебна.

То, что мораль подчинена выгоде, или то, что мораль подчинена рацио — это было оскорбительно и для Толстого, и для Достоевского. Но если отношение Толстого к Чернышевскому было высокомерным и только, то отношение Достоевского было просто неприличным, доходило до бешенства.

И как всегда, эта ненависть — совершенно неприличная, выразившееся, например, в памфлете «Крокодил», который был, собственно, написан уже после ареста Чернышевского (так вообще-то не делают), это возмущение, это негодование переходило в противоположную крайность — в ужас. Он его боялся. Он бегал к нему, требуя остановить петербургские пожары, потому что был уверен, что поджигают сторонники Чернышевского. Он видел в нем вождя всех нигилистов России и воплощение всяческого нигилизма. Без всяких, в общем, на то оснований. Хотя связи Чернышевского и способы шифровок Чернышевского до сих пор еще, мне кажется, толком не разобраны.

«Читали ли вы Раймонда Карвера?». Да, ну как не читать. «Пауэрса?». Нет, Пауэрса не читал. «Юдору Уэлти?». Как мне не читать Юдору Уэлти, если я занимаюсь южной готикой? Карвер хороший новеллист. Хотя он вызывает у меня, понимаете, некоторое скрытое противодействие своим, что ли, мрачным однообразием. Да и герои его по большей части мне не близки. Хотя они такие, в общем, мечтательные маргиналы, как у Шервуда Андерсона.

Нет, Карвер замечательный писатель, это не вопрос. Только всё-таки писатель, как говорил Актер у Горького, отравленный алкОголем. Отравленный не только в смысле биографии, но и отравленный скорее как наблюдатель с безнадежно омраченным, безнадежно надломленным зрением, сказал бы я. Он видит в мире одно только раскаяние, усталость, тоску и неустроенность.

Страшно читать Карвера. Вот я Чивера больше люблю, хотя он тоже человек с сильным, как бы сказать, алкогольным синдромом. Американские писатели действительно пили несколько больше, чем хорошо для творчества. А мне-то кажется, что для творчества это вообще не очень хорошо.

«Правда ли, что американские школьники ненавидят роман «The Red Badge of Courage», который их заставляют читать в школе? Как вы оцениваете?». Это Крейн, роман «Алый знак доблести». Я никогда не встречался с тем, чтобы к нему как-то относились с ненавистью. Скорее уж «Мэгги, дитя улицы» вызывает, потому что это ранний роман, еще несущий на себе печать ученичества. A «The Red Badge of Courage» — это такая, понимаете, бесспорная классика, национальный эпос. Никогда не видел, чтобы он вызывал какое-то раздражение.

«The Open Boat» того же Крейна, который я, кстати, ценю чрезвычайно высоко — это да, во всех американских университетах это преподносят как образец новеллы. Такой, до Фланнери О'Коннор. Там действительно терпящие бедствие в море, спасающиеся моряки и пассажиры… Сколько их там? 9, по-моему, или 7. В общем, это рассказ, немного навязший в зубах.

А так вообще Крейн — понимаете, он при явной болезненности своей фантазии и, наверное, некотором однообразии типажей всё-таки настолько мощный писатель, и к 29 годам так много успел, прежде чем помереть, насколько я помню, от туберкулеза, что как-то он не вызывает ощущения раздражения. Как и Том Вульф.

Д.Быков: Не нужно искать союзников — нужно не участвовать в мерзостях. Ну и, по возможности, участвовать в чем-нибудь хорошем

«Как вы считаете, роман Стефана Жеромского «Пепел» достигает уровня «Войны и мира»?». Нет, не достигает никоим образом. Но, понимаете, поляк, наверное, ответил бы иначе.

«На этой неделе был день рождения у меня и у Фассбиндера». Поздравляю вас обоих! «Как вы относитесь к фигуре и творчеству этого режиссера?». Восторженно отношусь. Правда, то, что кокаин ему сильно помогал, меня несколько печалит. Но такое самосожжение, такая продуктивность... 36 лет (или 37) — и при этом такие шедевры, как «Лили Марлен». Всё-таки нет. «Лили Марлен» — там просто финал, монтаж финала — это божественно! Хотя очень просто.

«Видела вас на спектакле Крымова. Что вы можете о нем сказать?». Спектакль Дмитрия Крымова «Генеральная репетиция «Дон Жуана»» — это, безусловно, замечательный спектакль. Великий праздник театральности. Тут, кстати, есть несколько очень разных оценок и просьб об интерпретации. Просьба об интерпретации тут, в общем, малоуместна, потому что я не театровед. А Крымова надо смотреть, безусловно, понимая весь масштаб цитируемого.

Я не буду повторять уже ставших общими слов о гениальности и потрясающей актерской школе всех в театре Фоменко. Ну, Евгений Цыганов — что он большой актер, мы знали. После «Человека, который обманул всех» мы уже понимаем, что он может сыграть любую роль, любой возраст, любой пол, а если надо будет, то неодушевленный предмет или животное. Он действительно такой абсолютный актер. И то, что он делает из роли Режиссера — там даже и без маски было бы всё равно. То, как он сутулиться, то, как он носит шарф, как он меняет голос — это божественно.

Не буду говорить о каких-то простых и сложных интерпретациях. Это гимн театральности, гимн театру. Театру именно как такой великой священной буффонаде. Но при этом это и реквием по режиссерскому театру. Реквием по фигуре мэтра, великого режиссера. Эта фигура осталась в ХХ веке. Какие-то ее последыши — Захаров, Любимов — еще существовали в начале XXI века. Но они уже вынуждены были, как там сказано, повторять себя.

Там есть потрясающей силы монологи. Особенно вот этот монолог старого актера в начале 2-го действия, который каждый может примерить на себя. Ну, такая точность — это немного такой Гришковец. Я не вижу в этом достижения. Гениальное достижение там в том, что Крымов всё время переходит границы. Границы сентиментальности, границы юмора. Там потрясающий эпизод с убийством актрисы, когда фотографии из ее семейного альбома идут на сцене, и после рокового выстрела продолжают идти. «Мы с Толиком разучиваем гаммы».

Крымов всё время делает то, что нельзя. И это имеет свои безусловные плюсы, потому что всё, что можно, уже сделано. Он всё время заглядывает за грань, и при этом умудряется не терять вкуса. Вот каким-то чудом. Но это чревато некоторой эклектикой. В частности, когда там зазвучало «Крейсер «Аврора»» или «Увезу тебя я в тундру», меня несколько перекосило. Но это мои частные реакции.

Понимаете, что главное? Крымов — это режиссер такого класса, что не мне его критиковать. Это абсолютный театр, абсолютная магия театра, абсолютное понимание того, что такое актер. Неслучайно это всё-таки сын автора парадокса об актере — сын Эфроса и Крымовой; человек, который вырос в театре, работал в театре и знает о театре всё. Мои претензии здесь неважны.

Но у Крымова не надо искать смысл. Не надо у него искать мессидж, послание. Его спектакли — это в огромной степени гениально, тщательно подготовленная, очень функциональная, но импровизация. Это пространство невероятной свободы. И что самое главное, это не вербализуется. Это как балет, понимаете.

Он обладает главной способностью действительно великого творца — он склоняет к творчеству, зажигает творить всех вокруг него. Поучаствовав краем, сыграв абсолютно функциональную роль у него в «Борисе», я чувствую, что я хочу и могу ставить. Меня это заражает.

Я понимаю трагедию Бурляева (или Кайдановского), который, побывав на съемках у Тарковского, решил, что он тоже может быть режиссером. Хотя фильмы Кайдановского, на мой взгляд, были слабыми, а фильмы Бурляева не годятся никуда. Но просто когда ты видишь, как работает Тарковский, тебе кажется, что ты тоже так можешь. Хотя из людей, работавших с ним, мне кажется, так могли Цымбал и Лопушанский, которые от общения с ним действительно загорелись и горят таким ровным ясным пламенем.

Когда ты читаешь некоторые ранние стихи Юнны Мориц (когда она была поэтом), ты хочешь писать. Ты чувствуешь эту заразительную звездную энергию. Какое-то звездное вещество из алмазного венца как-то опаляет твой лоб. Точно так же и когда ты смотришь спектакль Крымова или участвуешь в нем, тебе начинает казаться, что режиссура — это такое легкое и веселое дело.

«Какой хороший роман про 90-е, кроме «Ненастья» Иванова, вы могли бы посоветовать?». Ну, «Бригада» — вообще-то она издана. Сценарий Велединского-Порублева издан как книга. И это, по-моему, прекрасный роман. Но если говорить именно о романе, тут трудно. Не могу назвать какую-то книгу, понимаете, чтобы там были отражены реальные…

А, пожалуй, могу. «Роман с простатитом» Мелихова. Там как раз муки интеллигента, который работает челночником. Там, в общем, простатит у всей эпохи, не только у героя. Она жестко написана — такая яркая, сильная, парадоксальная книга. Да, наверное, у Мелихова трилогия «Горбатые атланты» — тоже очень мрачная — и вот это. Ну и у Валерия Попова мне очень нравится, например, «Любовь тигра» или «Боря-боец». Там зафиксированы какие-то вещи, чрезвычайно точные. Почему именно питерские? Потому что у питерских есть определенная чуткость к такого рода вещам. Кстати говоря, конечно, «Поиск предназначения» 4-я часть.

«Люблю слушать вас в программе». Спасибо! «Хочу спросить о давнишней публикации в газете «Неделя»...». Нет, по пересказу не опознаю. Так-то это может быть похоже и на Шаламова, и на Демидова. Но слишком мелодраматично для Шаламова. Поищу.

«Во второй раз переслушиваю «Чапаева и Пустоту» и нахожу что-то новое. Хочу еще раз переслушать «Москва-Петушки». Посоветуйте что-нибудь подобное». Знаете, как ни странно, это всё скорее относится к жанрам 1910-х годов. «Веселые братья» Гумилева, «Серебряный голубь» Белого, «Путешествие в страну крестьянской утопии» Чаянова, «Странствия и приключения Никодима Старшего» Скалдина.

Потом есть еще такой роман Артура Хоминского, о котором вообще ничего не известно — «Возлюбленная псу». Вот это тоже такое — вам мало не покажется. Это всё тексты 1910-20-х годов — такие мистические травелоги. Вот Скалдин вам понравится наверняка. От него тоже почти ничего не осталось — один роман, насколько я знаю. А вот «Возлюбленная псу» — это круто.

Д.Быков: Глобальная война стала невозможной, поэтому людям приходится вспоминать о нравственности при других обстоятельствах

«Как узнать историю эзотерических кружков и салонов в своем городе?». Только поспрашивать каких-то старых диссидентов. Они наверняка помнят. Да и потом, знаете, эзотерика 70-х, как она описана у Мамлеева в «Московском гамбите», была практически повсеместно одинакова.

«Будете ли вы выступать в Ельцин-центре?». Да, на той неделе в субботу-воскресенье у меня будет несколько выступлений в Екатеринбурге и в окрестностях. В Ельцин-центре обязательно буду выступать в воскресенье. Да и вообще то, что они там проводят этот фестиваль, обещает быть очень интересным, по-моему.

«Почему несколько сначала советских, а потом русских поколений так любят «Осень патриарха» Гарсиа Маркеса?». Знаете, потому что роман хороший. Во-первых. Я бы сказал, великий роман. Евтушенко ставил его выше «Ста лет одиночества», и, может быть, в плане масштаба стилистического новаторства он даже был прав. А во-вторых, слишком похоже — вот это вечно тянущееся каменное время вечности.

И кстати говоря, если уж речь идет о выступлениях в Екатеринбурге, 12-го я буду выступать в Верхней Пышме. Там у нас лекция тоже про Гарри Поттера. Местные дети попросили. А поскольку я в Екатеринбурге бываю довольно часто, то почему бы мне и в Пышму не съездить?

«Иногда меня охватывает чувство беспокойство, что при диктатуре единственными ролевыми моделями для молодых людей становятся Джокер или Круэлла. Это у меня паранойя или правда?». Нет, параноите, безусловно. Потому что Джокер — не очень привлекательная ролевая модель. Круэллу я еще не смотрел и не знаю, буду ли смотреть. Но, безусловно, гораздо более привлекательная ролевая модель — это или протестная молодежь типа Навального, или такая тиктоковая молодежь. Нет, Джокер — понимаете, зло непривлекательно. Зло малоприятно.

«В прошлый раз вы так и не успели ответить на вопрос про Метерлинка и Чехова. Что в них общего?». Да, знаете, там случился перерыв на новости в Питере. Дело в том, что и у Метерлинка, и у Чехова видоизменяется диалог: персонажи перестают слышать друг друга. Символистская драма вообще не имеет в виду традиционный реалистический психологизм. Там герои не столько вступают в диалог, сколько манифестируют себя. Они друг друга не слышат. Они говорят в вакууме. И тот же вакуум и в их отношениях.

Что сделал Чехов? В чем его новаторство, помимо безусловного новаторства фабульного? Он перенес символистскую драматургию, которая началась в это время в Европе (а Метерлинк лет за 5 до Чехова начал становиться знаменитым) в атмосферу русской усадьбы. Чехов был вообще очень чуток к современности, и к современным модернистским течениям в том числе. И вот он жестко пародирует модернистскую драму. Он берет и погружает ее в усадьбу.

Кстати говоря, большинство русских людей — они же тоже говорят, друг друга не слыша. «А я вам говорю, что черемша — это лук». — «А я вам говорю, что чихиртма — это баранина». Вот люди не желают понять, о чем речь. «Чертовски жарко, должно быть, в этой самой Африке». «Тарарабумбия — сижу на тумбе я». Возникает не диалог, а такой поэтический, что ли, монтаж — декламация с референами. То, что, кстати, так хорошо сделано у Вырыпаева — тоже, в общем, не последнего учениками Метерлинка. Просто он, наверное, тщательно это скрывает.

«Были ли в вашей армейской практике случаи дедовщины, и как с ней бороться?». Ну, я не дедовал. У нас вообще было не очень много дедовщины в части, потому что часть была хорошая. И увольнения случались, и потом близко Питер. Как-то не было зверства.

«Что почитать про проблемы травли в широком смысле этого слова?». Знаете, о проблеме травли столько написано самыми разными людьми! Но самая, на мой взгляд, удачная книга о школьной травле — это «Чучело» Железникова и фильм Быкова, любимого однофамильца. Хотя самый любимый всё-таки Василь Владимирович. Да много об этом написано, понимаете. Об этом кто только не писал. Вопрос в качестве текста. Трудно это написать как следует.

«Всегда ли вы делаете молодым людям замечания, когда слышите в их разговоре демонстративный мат?». Я вообще стараюсь не делать замечания никому, потому что это такая форма высокомерия. Чем я лучше? Один раз я сделал замечание, когда я шел с Женькой, тогда вообще 8-летней, и, не замечая нас, во дворе два подростка матерились громко и самозабвенно. Я сказал: «Ребята, тут ребенок». — «Ой, простите», — они сразу заткнулись. И правильно сделали. Я им за это благодарен.

Мат при ребенке я не люблю. Мат сам по себе меня не то чтобы не раздражает, но, во всяком случае, это не самое страшное. Вот если на ваших глазах бьют кого-то, надо вмешиваться. А если матерятся — ну, может быть, они таким образом кричат о внутреннем дискомфорте.

«А может ли получиться так, что мировой литературе на расцвет было отпущено 260 лет (условно говоря, от Свифта до Воннегута), а теперь она едет с ярмарки?». Нет, так получиться не может, как это ни печально. Знаете, вот я всегда вспоминаю Кушнера:

Какой ни думал век, что он последний, А между тем они толклись в передней.

Всегда есть эсхатологические ожидания. Как говорил тот же Борис Стругацкий, антиутопии пишутся не для того, чтобы образумить, а для того, чтобы эффектно выстроить сюжет. Это всегда так.

«По культуре идет сериал «Век детской книги» про иллюстрации. Там ярко показано, как на иллюстрациях сказывалась степень свободы общества. В серии «20-е» все книги сплошь шедевры сюрреализма, супрематизма. В 30-е всё выхолащивается, а в 40-е, начинается слом, шедевров не припоминаю. Видно, какой могла бы быть Россия, если бы не Коба. А современные иллюстрации? Что вы можете сказать о ней?».

Я не специалист по книжной иллюстрации. Но как человек, выросший на «Пионере» с картинками Шабельника и Медведева, или детских книжках с картинками Виталия Горяева, считаю, что лучшее — это 60-70 годы. Что касается авангардных и модернистских иллюстраций 20-х годов, я предпочитаю, например, Конашевича. Мне кажется, что не дело серьезного мэтра, тем более авангардиста, иллюстрировать детские книжки. Хотя допускаю, что детям это очень нравится.

«Провел пару дней за вынужденным просмотром ящика. Сериалы — днище, но сделаны по всем законам. Что вам известно о каторжном труде сценаристов сериала? Как вы к ним относитесь?». Никогда не завидовал им и всегда сочувствовал. Думаю, что есть другие способы заработать. Хотя понимаю, что для профессионального сценариста сейчас не лучшие времена. Кино — явление слишком немассовое. Хорошее кино, серьезное — явление немассовое.

Д.Быков: Не надо никогда называть себя простыми. Простых людей не бывает

««Я целью своего творчества ставлю волнение. Только оно может помочь духовному совершенствованию», сказал Высоцкий. Может ли книга произвести такое действие на человека?». Да конечно, разумеется. И даже иногда большее, мне кажется.

«Поделитесь вашим мнением о трибьюте «Сохрани мою речь навсегда». Есть ли там удачные треки?». Наверное, есть. Но я, опять-таки, не специалист.

Возвращаясь к Высоцкому. Понимаете, ведь во многих отношениях его авторская песня — это был доступный ему способ донести свою поэзию до слушателя. Поэтический бум 60-х уже сошел на нет, стадионных выступлений не было. А авторская песня… Говорил же Высоцкий: «Обращение к эстетике блатной песни — это способ сделать так, чтобы входило не только в уши, но и в душу». Это такой способ быть услышанным.

Понимаете, Маяковскому в 1910 годы, когда главным средством выразительности была поэзия, и поэзия была любимым жанром, любимым родом искусства у всех курсисток, а живопись закатывалась, органичнее показалось писать. Хотя он прежде всего художник, и образование он получил как художник, и рисовать он любить — рисовал постоянно на всём.

Я думаю, что если бы он состоялся как гениальный график... А он, кстати, в любой технике работал превосходно. Он рисовал действительно гениально. Сравните портреты Элли Джонс его и Бурлюка — они ее на спор рисовали. У Бурлюка хорошая профессиональная работа. У Маяковского потрясающей силы психологический портрет.

Он действительно был большой художник. И вот в тот момент единственный способ быть услышанным — это писать. Поэтому он переученный левша и переученный художник. А так он прежде всего визуал. Посмотрите, с каким аппетитом, с каким наслаждением он описывает свои беседы с Делоне, Браком, Пикассо.

И, соответственно, Высоцкий, если бы не было необходимости писать песни и именно с песнями распространяться на кассетах, конечно, очень многие свои вещи оставил бы стихами. «Баллада о детстве» — там, конечно, замечательная музыка, но она имеет форму и назначение очень служебное. Равным образом как и «Памяти Шукшина», которую он иногда читал как стихи, а петь ее — ну, там единицы исполнений. Он гораздо больше любил в последнее время писать стихи, а песни у него иногда выходили уже довольно вымученные. Я думаю, что «Райские яблоки» изначально было стихотворением.

Высоцкий как раз человек книжной культуры, и слова у него чрезвычайно насыщены. Тексты его песен насыщены метафорами, сложными смыслами. Такая вещь, как «Палач» («Разговор с палачом»), вообще известна только в записи Никиты Джигурды. Он ее написал в Мексике и петь не предполагал. Я думаю, что в нем больше сидел поэт, нежели автор-исполнитель.

«Если бы к процессу прививки подключили креативщиков, продвигающихся пиво, прокладки и творожок, люди мы уже по 5 раз привились». Понимаете, пиво всё-таки не связано с риском, а здесь у людей есть недоверие. Вот если бы у людей было такое же недоверие к творогу и пиву, продвигать их было бы гораздо труднее. Но, к сожалению, пиво как раз не вызывает таких опасений. Хотя по некоторым опасениям, по некоторым моим предположениям, оно опаснее прививки. Я всё-таки продолжаю довольно скептически относиться к алкоголю.

«Если в «Шляпе волшебника» волшебник — это Бог, то что такое рубин?». Волшебник — не бог. Волшебник — писатель, творец, мастер. Для Бога он, мне кажется, слишком беспомощен.

«Откуда берутся литературные концепции, которые разбирают историю по полочкам? Может ли быть так, что автор не вкладывал смысл в произведение?». Нет, так не бывает. Просто автор не всегда понимает все смыслы, которые он туда вложил. Но для этого и нужен критик-интерпретатор.

«Откуда берутся направления?». Они берутся от манифестов. Всегда литературное направление необязательно заявляет о себе великими текстами, но манифестами — обязательно. Литературные направления придумываются не филологами, и не школьниками, и не авторами учебников. Литературные направления прежде всего придумываются писателями, которые ищут такое обоснование себя. Как «Буря и натиск», как романтики в Англии, как манифест «Озерной школы», как манифест футуристов, как манифесты в 70-е годы. Это одно из свидетельств литературного ренессанса. И тогда же появляются альманахи. Услышимся через 5 минут!

НОВОСТИ. РЕКЛАМА.

Д. Быков

Еще просят «Волков» Алексея К. Толстого. Но оно вошло в «Страшные стихи» и там частично прокомментировано. И просят, как вариант, Павла Антокольского «Балладу о чудном мгновении». Я помню ее наизусть, кстати, мне даже не надо ее искать. Может быть, ее, посмотрим. Но пока я как-то, естественно, склоняюсь к Слепаковой, потому что всё-таки она учитель и до некоторой степени мой идеал поэта и человека.

«Ваше мнение о романе Джона Ирвинга «Правила виноделов»?». Вот этого романа я, к сожалению, не читал.

«Почему ключевые темы, раскалывающие Америку на две равных части, совершенно не трогают российское общество? Например, почему в нашей христианской стране тема отношения к абортам ни у кого не вызывает почти никаких эмоций?». Во-первых, вызывает, но, действительно, не так массово, как в католических странах или как в Америке.

Д.Быков: У меня появилась такая идея, что Путин и его присные задались странной целью — проверить границы народного терпения

Почему это так? Наверное, потому, что проблемы бытового поведения вообще в России никогда не были так важны. Пьянство, разврат, неполиткорректность — вообще разные формы плохого поведения, как его называют, девиантного — всегда считались милыми шалостями.

Вот чего нельзя делать, так это мнить о себе, быть не таким, как все, много о себе понимать, задираться. Вот это такое, да, это непростительно. А аборт, алкоголизм, Господи, жену бить, бытовое насилие — да хоть что ты делай, только ты будь товарищеский парень. Как наш учитель по труду говорил, я помню: «Главное, чтобы ты был товарищеский парень». Вот это я очень не люблю, честно говоря.

В России нельзя резко выделяться из большинства. Как это сказано у Венедикта Ерофеева: «А что это ты ни разу не пернул? Ты что, Каин и Манфред, что ли? Или что ты не говоришь, что в уборную идешь? Это ты, значит, нас попираешь, а сам ты Каин и Манфред?».

И потом, понимаете, в России почему-то не любят эгоцентризма. Хотя эгоцентризм в российском понимании — это всего лишь, как в том анекдоте, «думает о себе больше, чем обо мне». Эгоцентризм, вообще эксцентрическое поведение, выделываться не надо. Не высовывайся — вот такие вещи. А аборты — да Господи, да хоть еженедельно. Подумаешь?

Я могу понять, почему это так. Даже я — вот вы спрашиваете: ваше личное отношение к этой теме — я не считаю аборт таким уж страшным грехом. То есть я понимаю, что запрет на аборты — это более страшная вещь, чем аборты. Потому что это приводит к подпольным абортам, уродует людей, нарушает свободу женщины решать свое будущее.

Хотя, в принципе, конечно, сейчас, уже в достаточно зрелом возрасте, я понимаю, что абортов по возможности лучше избегать. Но бывают такие случаи, когда они неизбежны. Когда есть болезнь, когда есть медицинские показания, когда есть категорическая неготовность и нежелание женщины быть матерью. Потому что нежеланный ребенок — это тоже катастрофа.

Но в любом случае я опасаюсь здесь высказываться категорично. Потому что здесь сразу набегает огромное количество людей, которых эта проблема поляризует. Как видите, она всё-таки парализует. Другое дело, что в России есть традиционно более страшные грехи. Вот к домашнему насилию я отношусь совершенно однозначно негативно. Я понимаю, что бить жену или ребенка — это катастрофа. Этого делать нельзя ни в коем случае.

«Ваше отношение к режиссуре Терренса Малика». Ну, первые 3 его картины были великолепны — я имею в виду «Пустоши», «Дни жатвы» и «Тонкую красную линию». А дальше он всё больше склонялся к такому пафосу. Вот «Рыцарь кубков» я уже досмотреть не мог.

«Чем объяснить то, что Прошкину так удался «Доктор Живаго»?». Прежде всего тем, что для хорошего кино, как говорил Хичкок, нужны 3 вещи — сценарий, сценарий и еще раз сценарий. Вот Арабов написал изумительный сценарий, очень тонко подчеркнув какие-то вещи и сделав Живаго прежде всего сильным человеком. Вот он там сам себя оперирует, чего не было в романе.

«То, что доктор необыкновенный диагност и может по мелким знакам определить любые болезни (а это было в романе), но при этом не понимает, что происходит после революции — это от Пастернака или арабовская придумка?». Нет, он и в фильме, и в романе сразу всё понял. Он и партизанам там всё это говорит. Как раз доктор поставил свой диагноз революции раньше многих — уж точно раньше Дударова с Гордоном.

«Неужели Астафьев писал «Прокляты и убиты» через 50 лет? Или писал до этого в стол?». Астафьев писал «Прокляты и убиты» 10 лет. Он начал это делать в конце 80-х. Он не хотел печатать книгу. Он говорил: «Свою функцию она выполнила. Я написал, выбросил это из себя, и пусть лежит в столе — каши не просит». Я помню, он дословно мне это говорил. Жена Мария настояла на публикации. Ей это казалось его наиболее важным произведением.

И я солидарен — это, конечно, надо было напечатать. Хотя Василь Быков мне тогда же говорил (он очень дружил с астафльевым): «Конечно, Виктор молодец, но он заставил себя вспомнить всё, что я заставил себя забывать. Я бы, сказал он, такую операцию над собой не проделал. Тем более в таком возрасте. Вот я видел, как крысы подъедают трупы и копошатся среди еще живых раненых. Но я вслух этого не написал бы».

Он вообще там много такого написал, о чем вслух не говорилось. Астафьев говорил там: «Генеральскую войну уже написал Симонов. Уже понятно, что войну выиграли генералы и журналисты. Окопную войну надо написать тем, кто выжил. Нас не так много уцелело».

«Я сильно переживаю насчет ситуации в России и Белоруссии. С обеими я связан. Больно смотреть, как народ ставит на колени кучка ничтожеств. Но кроме вас, мне не с кем об этом поговорить. Я не был на митингах, ни с кем не познакомился. Думаю, митингов больше не будет (зря вы так думаете). Где искать союзников? Как организовать коммьюнити?». Ну, в сети можно многое обсудить. А потом, знаете, «молчи, скрывайся и таи». Не нужно искать союзников — нужно не участвовать в мерзостях. Ну и, по возможности, участвовать в чем-нибудь хорошем. Делать добрые дела.

Совершенно не нужно искать союзников вот так на улице или среди соседей в доме. Вы ищете союзника, а он бац! — и доносчик. Сейчас нужно с разбором относиться к таким вещам. С большим разбором. Слишком откровенничать не нужно. Вообще молчи, скрывайся и таи. Вот мне напишите письмо — я вас точно не заложу. Знаете, «У царя Мидаса ослиные уши» — это такая опасная фразочка. Ее скажешь… Как, помните, сказал тростниковой дудочке — она это и пропела. Не нужно. У стен уши, у всех. Слишком откровенничать не нужно — не то сейчас время.

Да, спасибо за «спасибо». Очень приятно читать про «Истребителя» всякие добрые слова. Да, действительно, там в одном месте, вы правы, надо не прямоугольник, а четырехугольник. Но это мы всё поправим. Это такие вещи, не принципиальные. Вообще спасибо!

«Что вы думаете о Юкио Мисима и его взглядах и жизни?». Понимаете, это был очень талантливый писатель. Взгляды его — это, конечно, перегиб палки. Но палку слишком долго перегибали в другую сторону — в сторону культа комфорта и пацифизма. Поэтому да, он так захотел радикализировать свою жизнь. Вовлек в это несколько десятков других людей. Появилась так называемая «Игрушечная армия капитана Мисимы».

Д.Быков: Тип менеджера, который руководит чем-либо, не будучи специалистом ни в чем, кроме управления, уходит в прошлое

Понимаете, но даже такой последовательно либеральный человек, как Борис Акунин (Григорий Чхартишвили), переводил его, любил его, написал о нем довольно восторженное предисловие к публикации «Патриотизма», им же переведенного.

Он был большой поэт. И прозаик замечательный. Именно поэт, потому что его публицистика — это, конечно, такая поэзия! Он немножко как Лимонов, и Лимонов его ценил высока. Особенно, он говорил, его великолепный финал — бессмысленный и великолепный финал (Лимонов любил слово «великолепный»). Но при этом некоторые его сочинения мне читать очень скучно. Я высоко ценю «Исповедь маски». Очень высоко ценю «Золотой храм». Это просто совершенно грандиозные произведения.

«Назовите ваших любимых украинских прозаиков XX века». Да я не такой специалист. Коцюбинский — безусловно. Наверное, всё-таки Марина и Сережа Дяченко. Хотя они пишут по-русски, но это явно продолжатели украинской великой культуры. Ну и кое-какие произведения Олеся Гончара мне нравятся чрезвычайно. Например, «Собор», который я читал тогда же, когда и все читали — во время перестройки.

Но я не могу сказать, что Олесь Гончар — это близкий мне прозаик. Мне проще с поэтами — Бажан, например, или кто-то из «расстрельного ренессанса». Вот там действительно есть великие поэты. Но я украинскую прозу не настолько хорошо знаю, и не настолько она меня, в общем, волновала. Хотя там были первоклассные авторы.

«Я на днях ввязалась в дискуссию в Фейсбучке. Отдельный вопрос, зачем, но уж больно достали рыдания по великому покойнику». Ну, это я не знаю, о каком великом покойнике вы говорите. А, по СССР. «Про лучшие детские сады, про лучшее мороженое, про духовность и уверенность в завтрашнем дне, про непьющих людей». Нет, про непьющих людей — это как раз чего не было, того не было. «Меня закидали тапками и помидорами. Правда, и сторонников оказалось немало. Это у людей память короткая или это стремление обманывать самих себя?».

Катя, милый друг! Если бы Советский Союз был такая простая история, если бы это была сплошная Северная Корея, если бы там не было приличных людей и приличной культуры, то не о чем было бы и говорить. Но Советский Союз был явление сложное.

Конечно, кричать, что там было лучшее мороженое и уверенность в завтрашнем дне (если считать, что дно это было уже довольно близко) — тогда да, конечно, это дискуссия элементарная. Советский быт был чудовищной унизиловкой, советские правила и советский сервис были просто надругательством над человеческим достоинством. Вообще было очень много мерзостей. Ну что мы будем сейчас рассказывать? Да, конечно, Советский Союз был во многих отношениях омерзителен. Но сейчас хуже. Невзирая на то, что гораздо больше возможностей что-то съесть.

Я говорю «хуже», потому что качество народа было значительно лучше в Советском Союзе. Рене Герра говорит, что это вообще-то потому, что помнили дореволюционное время. Хотя кто уже тогда его помнил? Мария Розанова справедливо говорит: «Помнили войну, поэтому не хотели повторения войны». Неважно. Каждый называет свои причины. Но это действительно было не то время, когда позволяли себе откровенно милитаристскую пропаганду, или откровенно сектантскую пропаганду, или откровенно националистическую. Они нарушали границу между добром и злом по 300 раз на дню, но они это сознавали, делая это. Хотя по результатам это, может быть, было и так.

«Как вы в целом относитесь к художественной японской культуре? Например, театр кабуки. Как вы относитесь к «Хагакуре», синтоизму, язычеству? К «Хагакурэ» я отношусь восторженно. И вообще Ямамото Цунэтомо — одна из моих любимых личностей. И без всякого Мисима я знал об этой книге, потому что она печаталась в России сначала без его предисловия и без его комментариев, которые, прямо скажем, не вызывают у меня восторга. Про театр кабуки и про синтоизм я ничего не понимаю, к сожалению. Но у меня, по крайней мере, есть чувство своей компетенции в этих вещах.

«Наступит ли вторая эпоха, своего рода возрождение нашей цивилизации? Или нам не обойтись без всемирного потопа?». Алан, понимаете, это вопрос, подобный тому, который в самом начале был задан о гражданской войне. Необходима ли война для того, чтобы люди вспомнили о простых правилах? Необходима ли катастрофа?

Вот раньше была возможность действительно глобальной войны. Сегодня глобальная война стала невозможной. Поэтому людям приходится вспоминать о нравственности под какими-то другими предлогами и в каких-то других обстоятельствах. Вот и всё.

Я не убежден, что война напоминает о главных вещах. Она скорее загоняет их в подсознание. Она выводит на первый план проблему выживания, а всё главное всё равно остается нерешенным. Она откладывает проблему, а не снимает ее. Но, тем не менее, возможность катастрофы типа потопной сохраняется. Потому что человечество действительно, по мнению некоторых мыслителей (в частности, Веллера), имеет главной целью уничтожить и пересоздать себя.

«Как по-вашему, почему именно Виктор Цой стал символом русского рока?». Он не стал единственным символом. Но его минимализм позволяет каждому вдумывать, вчитывать туда свои смыслы.

«Посоветуйте книги, похожие на «Гобсека»». Вообще на «Человеческую комедию» больше всего похож Голсуорси. Таким английским Бальзаком, как мне кажется, был Голсуорси. Просто дело в том, что «Гобсек» — он же сложно написанная вещь.

Гобсек — это персонаж, который не Плюшкин, хотя он оказал колоссальное влияние на Плюшкина. Но Плюшкин — это прореха на человечестве. И то мы в нем угадываем что-то хорошее. По замыслу Гоголя, он должен был пойти странствовать по России и в Сибири встретиться с Чичиковым.

На самом деле Гобсек — это как, помните, по характеристике Пушкина: «У Мольера Скупой скуп и только, у Шекспира Шейлок скуп, мстителен, чадолюбив, остроумен». Более объемный образ. Гобсек действительно остроумен. У него есть чувство собственного достоинства. Он к этим аристократишкам относится высокомерно, и совершенно справедливо. Почему он и дает им взаймы с таким презрением.

Гобсек — это такая фигура, понимаете, тоже апокалиптическая, эсхатологическая. Он приходит в известном смысле как расплата. Я не думаю, что какая-нибудь де Ресто лучше, чем он. Или какой-нибудь банкирский дом Нусинген лучше Гобсека. Гобсек — это такой, если угодно, индивидуалист. Один из последних индивидуалистов в эпоху капитализма, в эпоху банков. И кроме того, Гобсек — он же знает им цену. Он умен. Он не просто скуп — он в некотором смысле аскет почти на грани святости. Интересный человек, в любом случае.

«Почему Генри Миллер популярен во Франции 40-х и непопулярен в США и Англии?». Пуританство. Пуританская культура. Америка же очень медленно расковывалась. В некотором смысле не расковалась до сих пор. «Почему он был холодно принят на родине?». Потому что Генри Миллер вообще такое явление, скорее европейское, в отличие от Артура Миллера. Я много раз говорил, что совершенно прав был Дидуров, говоря, что Мэрилин Монро вышла замуж не за того Миллера.

«Знакомы ли вы с творчеством Анатолия Димарова?». К сожалению, нет. Буду знакомиться.

«Как вы думаете, является ли фильм «Спасибо, что живой» унижением большого художника? Мне кажется, что фильм — это сплетня». Нет, совсем нет. Это хороший фильм. Я его недавно с удовольствием пересмотрел. Грандиозная работа гримеров, потрясающая работа сценариста, на мой взгляд. Потому что там проведена вот эта главная мысль — что Высоцкий разгоняет себя до таких скоростей, чтобы написать шедевр. А если бы не разгонял, то и шедевра бы не было.

«Можно ли найти ненапечатанные фрагменты 2-го тома «Мертвых душ»?». Не верю в такую вероятность. Хотя многие продолжают этого ждать. Как ждут, кстати говоря, до сих пор (это лишний раз подчеркивает тайное родство Бабеля и Гоголя) какого-то тайного архива Бабеля, который всплывет из архивов КГБ. Может быть, кое-что и не уничтожили. А можно быть, ничего и не было в этих изъятых папках, или были только черновики. Всё может быть.

Как бы то ни было, Бабель и Гоголь — это такие, если угодно, две инкарнации одного типа. И неслучайно обоих так волновала проблема христианства. Одного — в образе Остапа и Андрия, а, соответственно, другого — в образе сыновей Менделя Крика. Мендель Крик и Тарас Бульба — это два таких трагических, христологических персонажа.

«Вы в первую очередь литературный человек. Но как вы относитесь к музыке? Есть ли любимые классические композиторы? Что, кроме классики, вы бы рекомендовали и что хотите слушать? Слышали ли вы песни Хелависы?». Слышал. Я не очень люблю всю эту кельтскую линию. При самом нежном отношение к Хелависе как к персонажу я не люблю ее песни. И стихи ее кажутся мне довольно напыщенными. Но это мое отношение к ролевой и кельтской культуре. Мое отношение к поклонникам группы «Мельница» и к самой этой группе. При том, что музыкально это очень интересно.

Д.Быков: Спасаться за счет архаики всегда выходит себе дороже. Архаика — это вампир, который пошел пить свежую кровь

«Вы мне преподавали литературу в «Золотом сечении». Потом я перевелся в другую школу. Спасибо!». Ну, сказал бы «Возвращайтесь в «Сечение»!», но вы уже в институте. Хорошо, приходите на лекцию! Спасибо, я вообще ко всем, кто в «Сечении», отношусь с глубокой нежностью.

Да, и 1 сентября — тут спрашивают — я, конечно, вернусь в него. Как записаться в Свободный университет? Приходите тоже в сентябре. У меня будет семинар. Первый семестр по советской поэзии, а второй по морфологии триллера, как построить триллер.

«Нравится ли вам спектакль Молочникова «1914»?». Еще бы не нравился — там мои зонги. Вообще, по-моему, прекрасный спектакль. Как бы я мог плохо относиться к Молочникову, если он меня в этот спектакль позвал? Он вообще очень хорошо умеет.

«С раздробленной костью обычно выбирают разные костыли. Какой костыль наиболее функционален после пережитой духовной ломки?». Генрих, ничего, кроме пошлости, я на эту тему сказать не могу. Совершенно избитая мысль. Помните, как было у того же Леши Дидурова (я часто его цитирую):

В проулках твоих змеевидных (речь идет о Москве) Сколь выпало ран мне завидных. Сколь женщин пошло на бинты — Без счета, и первая — ты.

Кроме женщины, нет костыля. Кроме женщины, нет спасения. Ну или кроме любви вообще. Вас кто-то должен полюбить. Кто-то должен заботиться о вас. Хорошо, если вы это нашли. Или вы должны начать о ком-то заботиться — это тоже срабатывает.

Недавно очень близкий, очень важный для меня человек, мой учитель, рассказывал мне историю про то, что один из его любимых учеников (он этого не понимает) заботится о девушке, которая его губит. Которая тратит его деньги, которая спит с другими. А он о ней заботиться и на всё закрывает глаза. Как к этому относиться?

Я сказал: «С завистью. Да, он любит. Любовь. Он счастлив. Не надо лезть, не мешайте. А может, он хочет таких отношений, такой самоотдачи? В конце концов, может быть, он прекрасно знает ей цену, но испытывает сильные эмоции».

Это же ведь, понимаете, никогда не понятно. Женщина, которая, может быть, действительно и приносит ему массу неприятностей, и действительно транжирит его деньги, и спит с другими — что хотите. Но он счастлив, потому что он испытывает максимальный эмоциональный диапазон, по Веллеру, или, может, он просто наслаждается своим унижением, смакует его по-достоевски. Но он же зачем-то около нее продолжает виться?

Может быть, в те немногие минуты, когда она ему принадлежит, ему настолько хорошо, что он готов ради этого терпеть всё остальное. Бывает такое. Да, это отвратительно. Но это лучше, чем ничего. Любая зависимость как-то помогает. Хорошая зависимость, разумеется.

В общем, никакого духовного костыля, кроме любви, кроме интенсивных отношений, человечество не выдумало. Чтение не помогает. Помогает какое-то безумное интенсивное занятие, фиксация на чем-то, сосредоточенность. Да, вот если вы чем-то безумно и фанатично увлечены, такое может быть. Но совершенно необязательно, если вы читаете книжки. Книжки еще никого ни от чего не спасли. Литература — она не для спасения. Литература для удовольствия. Не нужно думать, что литература кого-то чему-то может научить. Иначе Евангелие давно бы уже научило.

«Мой сын 1991 года рождения — абсолютный продукт новой эпохи. Свободный человек. Бросил престижный вуз, отправился в свободное плавание. Начал заниматься тем, что ему интересно. Никого не слушает и прекрасно себя чувствует, но в голове полная каша. В голове ностальгия по СССР, при котором не жил ни дня. Не понимает, за что выступает Навальный. На митинги не ходит. Снисходительно смотрит на меня и на мою приверженность «Эху». Не понимаю, откуда что берется. Ему просто не с чем сравнить».

Нет, это один из таких продуктов духовного растления, когда человек не видит смысла ни в какой деятельности — только в приспособлении. «А чего вы, действительно, с вашими либералами, с вашим «Эхом» да с вашими взглядами? Чего вы, собственно, добиваетесь? Кушаем, какаем, кушаем, какаем — и нормально». Это очень распространенная точка зрения. Не нужно на это смотреть как на перверсию, потому что всё равно они, эти дети, всё сделают как надо в нужный момент.

«Председатель центрального комитета партии «Коммунисты России» Максим Сурайкин не разделил позитивного мнения о новом клипе «Rammstein». «Это клевета на советскую историю и фактически...»». Господи, да какая вам разница, что сказал Максим Сурайкин? Вот тут мне еще говорят: «А вот Гришковец отказывает Солженицыну в гуманизме».

Понимаете, вот сейчас 200 лет Достоевскому, инкарнацию которого, на мой взгляд (или, если хотите, ту же нишу) занимает Солженицын. Есть ли какой-то резон в разговорах о том, что Достоевский — плохой писатель? Наверное, он действительно, как публицист, сильнее, чем большинство его современников. А как художник, он, может быть, несколько однообразен. Но если бы он был плохим писателем, мы бы 200 лет спустя не обсуждали его так живо. Он классный писатель вообще-то. Очень увлекательный.

И Солженицын классный писатель. И почему вообще Евгений Гришковец должен являться авторитетом в таких вопросах? Возможно, он что-то понимает в природе театра — и ради Бога. Его высказывания о театре, наверное, представляют интерес — для театроведов, опять же, или для простых зрителей. Но почему нужно рассматривать высказывания Евгения Гришковца. Например, если ему захочется что-то сказать о финансовой политике, или о сельском хозяйстве, или о литературе — это частный факт его биографии. Вот он думает так. Но на Солженицына это никаким образом не влияет.

Д.Быков: Возможно это? Да. Приведет ли это к экономической катастрофе? К экономической катастрофе ничто не приведет

«Ваше мнение о Михаиле Казинике?». Самое уважительное. А что касается композиторов, вот это интересно: «Не собирается или Михаил Ефимов писать биографию Шостаковича?». Очень интересно, откуда просачиваются такие слухи, потому что не может же быть, чтобы Никита Елисеев, который тоже был при этом разговоре, об этом кому-то сказал. И я не помню, чтобы об этом говорил.

Но, в общем, Михаил Ефимов, автор знаменитой биографии Святополка-Мирского, столь нашумевшей, действительно планирует написать книгу о композиторах. О разных советских композиторах — такой венок эссе. И Шостаковича там, конечно, тоже будет. Это его следующая книга, потому что он вообще-то музыкант по первому роду занятий. Такой разнообразный человек.

Заявку на эту книгу я от него получил и переслал двум издателям, которые мне кажутся сегодня наиболее перспективными. Это уже не будет «ЖЗЛ». Ну вот им я отослал. Они будут в ближайшее время принимать решение. Я думаю, что эта книга выйдет в течение года. Это будет очень хорошая, очень важная книга, потому что о чем бы Ефимов ни писал, это всегда интересно. Сейчас ведь о музыке пишут очень мало. Того, что было бы интересно читать, в том числе, дилетанту.

«Многие большие писатели ХХ века по-разному воспринимали свой гомосексуализм. Что же позволило Капоте быть открытым геем?». Во-первых, опять-таки, понимаете, как говорил Болдуин, который уже действительно был автором «Комнаты Джованни» и вполне себе открытым геем: «Я не гей, родившийся писателем, а писатель, случайно родившийся геем».

Не нужно из гомосексуализма Капоте делать значимый факт его биографии. Он был гениальный прозаик. Я думаю, что у него было достаточное количество бисексуальных романов, по крайней мере, позволяющих говорить о том, что его опыт жизни был крайне разнообразен.

Но при всём при этом он был вечный ребенок. Понимаете, чистый вечный ребенок, который в мире взрослых потерялся и заблудился, и от этого тоскует, пьет и употребляет вещества. Капоте был какой-то божественный человек, абсолютно. И писатель гениальный, и совершенный ангел. При всех своих дурных поступках. Ну, ангел, попавший на землю, иногда совершает дурные поступки.

Я люблю Капоте такой вот бесконечно трогательной любовью. Я так плачу, читая некоторые его вещи, что ранние, что позднее. Я до сих пор реву, читая «Луговую арфу». Ничего не могу с собой поделать. Первое, что я у него прочел. Но всё равно на словах «И даже теперь, когда в кухне холод и снегу намело, мои ростовые отметки там, на косяке». Ой, не могу!

Понимаете, любой человек, который жил на подмосковной даче, когда читает Капоте «Дети в день рождения»... Я не понимаю, как можно было в 30 лет написать «Children at their Birthdays». Это фантастика! Это можно написать или в 10 лет, когда человек еще писать не умеет, или на склоне лет, когда он уже умеет всё. А он это написал в 30, в расцвете своего дарования и сил. Это такой великий рассказ! Ребята, ну какая вам разница, был он или не был, и вообще были ли у него какие-то сексуальные связи? Он писатель вне секса, без секса. Секс — слишком грубое дело, чтобы о нем упоминали в его божественной прозе.

«Вы слышали о теории Белковского, что человек жив, пока не исчерпано его жизненное задание?». Ну, это не Белковский придумал, но я с ним согласен, когда он повторяет эту теорию. Другое дело, что случаются всякие эксцессы. Я абсолютно согласен скорее с Кушнером, который уверен, что жизненное задание Пушкина и на треть не было исчерпано. Он говорит, что Пушкину оставалось 45, а то и 50 лет творчества. И это были бы шедевры.

«Что делать человеку, который понятия не имеет, какое у него жизненное задание?». А просто делать что хочется. Если конечно, не хочется маньячить. Господь управит, как говорит в таких случаях Сергей Шойгу. Мне очень нравится это выражение — Господь управит.

«Как вы относитесь к атеизму Невзорова и его критике РПЦ?». Критика вполне уместна, а атеизм неуместен. Но это мое частное мнение. Понимаете, а как относиться к атеизму Базарова? С глубочайшим состраданием. Вот человек сознательно ограничил свою жизнь материалистическим взглядом на вещи. Мы говорили об этом применительно к научному роману. Это заслуживает уважения — это трудно. Заслуживает сострадания. Может быть, восхищения. Не знаю. Но атеизм или вера — это, повторяя определение Искандера, вопрос музыкального слуха.

«Вы однажды сказали, что человеку может помочь только человек. Правдиво ли обратное — что сделать человека хуже может только человек?». Нет, испортить человека может всё, что угодно. Человек для этого необязателен. Достаточно веществ или слишком больших денег. Или одиночества. Вот одиночество очень портит людей. Я это знаю. Просто знаю потому, что, понимаете, есть люди, которые для этого рождены и которым в одиночестве хорошо. А есть люди, которые к этому неспособны.

Вот я знаю, как одиночество портит людей. Сколько бы вам ни говорили, как им хорошо одним, как они наслаждаются свободой, как им тяжело присутствие других, я очень хорошо помню слова Ии Саввиной. Часто ее вспоминаю в последнее время. Она мне как-то сказала: «Я 10 минут посижу с людьми, и мне невыносимо. Но потом я всё-таки опять к ним иду». Нет, одиночество для человека, для существа преимущественно социального — это явление болезненное.

«Как понять, какое влияние на человека оказала травля в школе? Как восстановиться?». Знаете, если бы я знал, как восстановиться, я бы восстановился. Мне кажется, я восстановился. Слишком много времени прошло. Но всё-таки если бы я знал, как восстановиться, я бы уже об этом написал.

Есть вещи, которые не восстанавливаются. Это как у Куприна в «На переломе (Кадеты)». Помните, последняя фраза: «Да полно, зажила ли?». Вот, может быть, давно зажила эта рана в сердце кадета — да полно, зажила ли? Там у него этот гениальный кусок, что в курточке, сшитой дома любимыми руками… Он же был очень сентиментальный. Мама нищенствовала, в кадетское училище его пристроила, и у него там пуговицы оборвали, с мясом вырвали. А ведь это всё действительно любимыми руками сшито.

Для домашнего ребенка эта травма не заживает никогда. И хорошо, что она не заживает. Потому что когда на его глазах кого-то травят уже во взрослом мире, он вовремя вмешивается. Он вовремя принимает меры. Еще раз, как называется эта повесть? «На переломе (Кадеты)» она называется.

«Моэм — элитарный писатель или массовый?». Массовый. Но он всё равно для умных. Из Моэма каждый выедает свой слой, свой корж. Самым умным нравится «Лезвие бритвы». Ефремовский вариант всё-таки попроще. Более простой (не люблю слово «простой») менее продвинутый читатель выбирает «Театр».

Д.Быков: Радзинский не просто хороший писатель, а писатель с задатками гения

Лучший роман — «Луна и грош». С него и надо начинать, мне кажется. Просто образец симфонической прозы — это, по-моему, 2-3 последних абзаца «Луны и гроша». Я вообще «Луну и грош» так высоко ставлю — я обожаю этот роман!

Ну и, конечно, я очень люблю рассказы. Вот недавно, когда я преподавал курс короткого рассказа, я «Дождь» приводил как абсолютный, идеальный пример. Мне, конечно, нравится и «Человек со шрамом», и практически все рассказы из «Эшендена», которые я считаю вообще объективно лучшей его новеллистической книгой.

В «Эшендене» все рассказы гениальные — и большие, и интермедии. «Белье мистера Харрингтона» я очень высоко ценю. Но еще выше я ценю «Безволосого мексиканца». «Почему его называют безволосым мексиканцем? Потому что он мексиканец, и у него нет волос». Ой, как я люблю этот рассказ! Он просто такой гениальный! Такой потрясающий типаж!

«Вы писали о корреляции между ненавистью людей Америки и уверенностью в том, что вы всегда пишете только о себе. Как вы можете эту корреляцию объяснить?». Да, у меня действительно был такой пост. Там, как обычно, обсуждали не мой роман, а меня, и одна добрая женщина написала: «Всякий раз, когда я читаю Быкова, о ком бы он ни писал, о Пастернаке или о Маяковском, он пишет только о себе». Ну, я, естественно, посмотрел, каковы ее пристрастия, и убедился, что ее пристрастия — это история казачества и всякого рода геополитика.

Дело в том, что, понимаете, это тот же анекдот — «о себе больше, чем обо мне». Когда ваше мнение не совпадает с чьим-то, про вас пишут: «Он всегда о себе». Не о себе. Просто его картина мира не совпадает с вашей. Вот если бы она совпадала, казалось бы, что он пишет про вас. Это нормально.

«Откуда взялась легенда о том, что Шолохов не писал «Тихого Дона»?». Так это, по-моему, совершенно очевидно. Слишком молод, не мог этого знать. И не приходит им в голову, что как раз книга написана явно очень молодым человеком и, в общем, я бы сказал, не очень опытным. А так-то я совершенно уверен, что «Тихий Дон» написан Шолоховым. Разумеется, при активном использовании чужих материалов. Но это не возбраняется.

Понимаете, была бы плохая книга, не было бы вариантов с авторством. Вы знаете, что у победы много отцов, а поражение всегда сирота. Я много раз повторял, что пользуясь аргументами антишолоховедов, можно отнять «Войну и мир» у Толстого или «Бесов» у Достоевского. Это легко.

«Тихий Дон» — это роман очень несовершенный, но его несовершенства идут ему на пользу. Так часто бывает у молодых талантливых людей. И ничего я не вижу в этом романе такого, что помешало бы Шолохову выступить против Синявского и Даниэля. Жестокий роман, жестокий человек, не любит интеллигентов. Естественно, что это выступление омерзительно. Но понимаете, аналогия с Маргарет Митчелл почему-то никого не убеждает.

Но поговорим о Нонне Слепаковой и ее стихотворении «Сказ о Саблукове», которое я с удовольствием прочту.

Укрепил свой замок Павел, Втиснул в камень свой альков. Караул вокруг расставил Царедворец Саблуков.

В гневе царь ссылал придворных, Но, в делах раскаясь вздорных, Возвращал и лобызал На паркетах аванц-зал.

Впрочем, ничего такого Не изведал Саблуков. Нрав брезглив у Саблукова, Честь крепка и ум толков.

Он о заговоре ведал, И царя врагам не предал, Но не выдал Саблуков И царю бунтовщиков.

Те монарху намекнули: «Ненадежен Саблуков!» И, сменясь на карауле, Царедворец был таков!

Той же ночью Павла душат, Заушают, на пол рушат, Но к злодействам сих волков Непричастен Саблуков!

Вот убийцы-супостаты Ждут земель и мужиков... К ожиданью щедрой платы Непричастен Саблуков!

Вот неспешно, по секрету Александр убрал со свету Всех губителей отца И дарителей венца.

Саблуков же — в новой сфере: Он — английский дворянин. У него супруга Мери, Дом, лужайка и камин.

Пламя пляшет, Мери вяжет. Никогда ей муж не скажет О расейской маяте И злодейской клевете.

Но вдали, на пестрой карте — Блеск оружья, а не спиц. Разъярился Бонапарте, Заварился Австерлиц.

Саблуков, хоть был в отставке, Объявился в русской ставке, Удаль выказал он здесь И посбил с французов спесь.

Царь и знать герою рады. Но, с прищелком каблуков, Не приняв отнюдь награды, Отбыл в Лондон Саблуков.

Пламя пляшет, Мери вяжет. Детям папенька не скажет Ни словца про Австерлиц И про ласку высших лиц.

Годы мчатся. Бонапарте На Россию прет в азарте. Напряженно взведено, Боя ждет Бородино.

По привычке, по отваге ль Сквайр английский Саблукофф Заявился в русский лагерь В строй кутузовских полков.

Тут врагов он покалечил, Русским силам обеспечил Несомненный перевес, Ибо в схватку так и лез.

Говорит ему Кутузов Простодушно, без прикрас: «Ты, французов отмутузив, Будь полковником у нас!»

Хоть почтительно и внемлет Полководцу Саблуков, Назначенья не приемлет: Отдал честь — и был таков!

Пламя пляшет, Мери вяжет. Муж о битве ей не скажет, Детям тоже не дано Ведать про Бородино.

Лет прошло почти что двести. Вот Российская страна Без отваги и без чести, Без войны побеждена.

Ей призвать бы Саблукова Ради случая такого, Но давно уж Саблуков Отбыл к Богу — был таков...

Пламя пляшет, Мери вяжет. Бог всё видит — да не скажет.

Я с некоторым ужасом наблюдаю, что это стихотворение сейчас в школьной программе, его дают читать и разбирать, и задают детям вопросы. Я, кстати, легко могу себе представить, какие эти вопросы.

Насчет «без отваги и бесчестия, без войны побеждена» — Слепакова же имела в виду, как вы понимаете, не геополитическое унижение России в 90-е годы. Это была победа тех сил, сил распада и энтропии, которые были ей глубоко отвратительны. Вот и всё. И в этом смысле ее констатация совершенно справедлива.

Да, она была без отваги и без чести, без войны побеждена. 90-е годы, при всех несомненных преимуществах, по моим воспоминаниям, были ужасны. И очень печально, что, как всегда бывает при деградации, нас ждет возвращение худшего из этих времен, а лучшего пока что-то не видно — в смысле свободы и великих возможностей. Поэтому Слепакова своей констатации абсолютно права.

Про что эти стихи в принципе? Они про ее всегдашнюю стратегию неучастия. Понимаете, когда ее знакомили со Слуцким и Самойловым в 1963 году… А Слуцкий очень дружил с Левой, потому что он собирал живопись, а Лева его консультировал (Лев Мочалов, муж Слепаковой). И вот Слуцкий, выслушав стихи Слепаковой, сказал: «Ничего антисоветского не вижу. Ничего советского тоже». Вот в этом смысле Нонна Слепакова была поэтом абсолютно саблуковского склада:

Он о заговоре ведал, И царя врагам не предал, Но не выдал Саблуков И царю бунтовщиков.

Те монарху намекнули: «Ненадежен Саблуков!» И, сменясь на карауле, Царедворец был таков!

Она враждовала с обеими сторонами. Она не была своей ни среди диссидентов, не среди лоялистов.

У сильных, как всегда, в полузапрете, У слабых, как всегда, в полубойкоте, Я вновь нелепый валенок при лете, Селедочное масло при компоте.

Я, мне кажется, потому и выбрал ее в учителя по первой книжке, которую увидел — по «Петроградской стороне». Я сразу ее полюбил. Я помню, как я привез эту книжку в Москву, как у меня ее затрепали, как ее переписывали. Я сейчас с ужасом вспоминаю: ведь когда я к ней пришел, она была в моем нынешнем возрасте. Даже помладше. Сколько ей было? 52.

Она была в полупризнании, но всё-таки в очень таком престижном. Я видел, как ее книгу расхватывали. Она была известный поэт, значительные поэт, в своем поколении один из ведущих. Но эта особость диктовалась именно тем, что при традиционной форме она была абсолютным модернистом по содержанию. Содержание абсолютно взрывное: ненависть к навязанным эмоциям, к навязанным мнениям, очень яркая личность, полное нежелание участвовать ни в какой толпе.

Вот в этом смысл стихотворения о Саблукове, а вовсе не в том, что настоящий патриотизм выражается именно в таком саблуковском понимании. Он, конечно, в нем выражается, потому что это патриотизм не ради награды и по личному выбору — когда тебя не призвали, а ты приехал, когда ты хотел. Но главное здесь — это именно стратегия неучастия в стае.

Что мне еще очень нравится в этом стихотворении? Вы знаете, что всякий анализ начинается с семантического ореола метра. В этом смысле у четырехстопного хорея всё очень хорошо. Тут вам и «Мчатся тучи, вьются тучи, невидимкою луна...» — «Пламя пляшет, Мери вяжет». Естественно, тут и большая советская школа того же бодрого четырехстопного хорея.

Но прежде всего здесь важна эта сказовая интонация, потому что сказ — это предельно субъективная форма повествования. И это право на личное, субъективное, пусть искаженное (история Саблукова здесь всё-таки изложена хотя и весьма точно, но с некими вольностями), это право на личную трактовку истории. А Слепакова вот этой сказовой структурой владела образцово и любила ее. У нее этим сказом написана моя любимая поэма «Невзначай в воскресенье» — петербургская небыль:

В те поры моя бабка Пелагея, мужа имея, Дальше с мужем детишек приживала И на Лахтинской, 20 проживала... И в гостях уж, нимало не робея, Представлялась Полиной Пелагея.

Вот эта удивительная слепаковская поэтика сказа, владение живой городской речью — это и делало ее таким удивительным, с одной стороны, демократичным, с другой, демонстративно субъективным и оригинальным поэтом. Я почему так люблю «Невзначай в воскресенье» — это история про то, как ее бабка, жившая по соседству с Блоком, неожиданно Блока увидела.

А потом моя бабка Пелагея, С мужем балуясь, по дому радея, Тут же накрепко про это забыла… И навряд ли вообще это было.

Ни у Веры, ни у Вериных деток Эта небыль в голове не осталась. Просто лет через восемьдесят этак Я додумала ее, догадалась.

Меня всегда восхищала в ней эта крепость стиха, это ее абсолютное владение формой. Житинский правильно говорил (они дружили): радость произнесения вслух. Это приятно читать вслух. Есть в этом какая-то энергия. И вот стихи о Саблукове очень приятно читать вслух. Они мгновенно запоминаются. Там могут выпасть какие-то кирпичики, как это называл Катаев, но в целом это вещь запоминающаяся, невероятно легкая и игровая.

И действительно, четырехстопный хорей — такая вещь ритмичная, игровая, детская — он для этого повествования идеален. И грустный трагический подтекст стихотворения в сочетании с этой бодрой, почти инфантильной инструментовкой создает ощущение особой непосредственности, особой такой чистоты.

Что важно: это слепаковское стихотворение — оно же на моих глазах написано. Это, кажется, 1996 год, за 2 года до смерти. Это одно из последних, из поздних. В 90-е, что важно, при том, что время ей очень не нравилось, она переживала невероятный лирический подъем.

Я бывал у нее ежемесячно. Я действительно был очень привязан тогда и к Питеру, и к их семье, и уж как-нибудь раз в месяц на 2-3 дня я появлялся. Тем более в Москве было попроще с какими-то продуктами и с какими-то гонорарами, и я ей просто где мог помогал. Что-то печатал. Помню, «Лотову жену» я первый напечатал.

И каждый раз, как я приезжал, она выкладывала передо мной 6-7 новых стихотворений. Я тогда ей сказал: «Величество, либо с вами общаться, либо вас читать. Потому что когда я так запросто с вами разговариваю, я просто забываю, какие вещи вы пишете».

Я помню, когда она мне подарила «Сказ о Саблукове», у меня просто голова закружилась от этого стихотворения. И кстати, я очень рад, что Кушнер — один из первых людей, который это оценил. Она мне сказала: «Да, Сашка сказал: «Просто прелесть». Это же унизительно для такого стихотворения». Я говорю: «Да нет, что вы — у него это самый большой комплимент».

Действительно, стихотворение прелестно в том смысле, что легкость и изящество формы совершенно не затмевает трагической сути содержания. Но вот сейчас единственной стратегией приличного человека может быть следовать только своей внутренней правде. Потому что это стихотворение на самом деле о единственной этике, которая остается во времена без отваги и без чести. Какое счастье, что у нас есть наши великие поэты! Услышимся через неделю.