Один - 2018-06-14

Д. Быков

Очень символично и странно получилось, что он ушел практически одновременно с Кирой Муратовой, его ровесницей и, в общем, подругой, потому что именно в ее фильме «Среди серых камней» он сыграл, не побоюсь этого слова - великую роль. Лучшую свою роль - роль судьи. Отца. Эта экранизация, если кто не знает «Детей подземелья». «В дурном обществе».

Я больше гораздо ценю Говорухина сценариста. И прежде всего сценарий «Вторжение», он сам всю жизнь жалел, что отдал эту картину снимать другому режиссеру, тоже крепкому профессионалу, но думаю, что если бы снимал он, это был бы бесспорный шедевр. Абсолютно великая картина о последнем дне перед войной. Сценарий очень мощный, да надо сказать, что и сценарий «Подмосковных вечеров» Тодоровского замечательный по-своему.

Но вообще он был профессионал великолепный и человек он был хороший. Вот когда я на него смотрел, я понимал действительно, что за его агрессией очень часто стоит ранимость и интеллигентность, что замечательно показано, кстати, и в роли Крымова Васи, и в роли судьи вот этого страшного в муратовский картине. Очень талантливый и непоправимо изуродованный, к сожалению, оттуда лучшие сцены вырезали, а доснять было нельзя - выросли дети.

Естественно, я поздравляю всех с ослепительной победой нашей сборной 5:0. Я живу недалеко от университета, фан-зона рядом и радостные крики до меня доносятся и, в общем, всегда приятно разделить общий восторг. Теперь что касается лекции, почему-то больше 10 заявок на Ахматову. С чем это связано я не знаю, вроде юбилейных дат никаких нет, предлогов никаких особенных нет.

Про Хлебникова просят поговорить, про Велимира. Хотя я бы с большим удовольствием поговорил про Олега, у него только что вышла новая книга, я считаю, что он замечательный поэт. Но просят Велимира. Я не специалист, у меня лежит дома довольно много хлебниковских изданий и довольно приличная библиография книг о нем, накопленная во время работы над биографией Маяковского. Но поскольку я Хлебникова все-таки не считаю гением, считаю его очень большим поэтом и человеком, безнадежно больным, но при этом, конечно, очень влиятельным, очень значимым для русской поэзии, я не возьмусь говорить, не возьмусь добавлять масло в огонь. И так уже идет бешеная полемика о том, был он гением или душевнобольным или душевнобольным гением. Я солидарен с мыслью Луначарского, что иногда душевнобольные оказывают на литературу больше влияния, чем здоровые. Но говорить об этом я не могу, я недостаточно для этого авангардист. Хотя Хлебников, конечно, с моей точки зрения поэт высокого класса. Ну пока Ахматова. Если будут какие-то другие идеи и заявки то, пожалуйста, пишите на dmibykov@yandex.ru.

Вот просят поговорить о фильме Говорухина «Благословите женщину». «У вас была на нее рецензия». Ретенция была и довольно комплиментарная, потому что я считаю, что это хорошая картина и он сам там сыграл вот этого стреляющегося старика генерала. Замечательно, когда он говорит: «Холодно, сынок». И действительно холодно и в этом времени, и в России. Сам он был человек, конечно теплый и сострадательный. Но я не возьмусь опять-таки сейчас говорить об этой картине, о дебюте Светланы Ходченковой. Потому что я давно не пересматривал, общий пафос такой немного мопассановский. Как и роман «Жизнь».

Все такие знаете женские жизнеописания, когда женщина всю себя отдает такому неблагодарному мужскому роду и все-таки обретает в этом какой-то смысл. Здесь еще, конечно, есть еще момент некоторой неблагодарности родины. Вообще из всего, что снял Говорухин в последние годы, мне самым удачным кажется фильм «Не хлебом единым». Это очень точная стилизация под советскую производственную, отчасти экзистенциальную драму. И не говоря уже о том, что Роман Дудинцева первоклассный и не менее актуальный сегодня, у него передан на экран с педалированием ровно тех мест, которые там первостатейно важны. Так что я как раз люблю скорее эту картину и считаю ее главной удачей позднего Говорухина. Из раннего помимо «Места встречи», которую я недавно пересмотрел, немного разочаровался, но все равно это очень хорошо и на безрыбье 80-х это просто культовое кино.

Но я, конечно, очень люблю у него «Капитана Гранта» сериал, очень мне нравятся некоторые куски «Вертикали». Все-таки это выдающееся кино и я считаю, что очень сильная картина «Десять негритят». Во всяком случае, атмосфера советского, конца эпохи, она передана безупречно, хотя Говорухин мне в интервью говорил, что ничего подобного в виду не имел. Он хотел снять готическое упражнение такое, он еще очень литературный режиссер, но видимо это отчаяние так носилось в воздухе, что картина говорит о 85-90 годах гораздо больше, чем «Великая криминальная революция» Или «Так жить нельзя». «Так жить нельзя» - растерянная картина, за все плохое и против всего плохого. И она такая очень линейная, мне она показалась чрезвычайно неполной, растерянной.

Что касается «Великой криминальной революции», то вместо того чтобы увидеть эту реальность, он проиллюстрировал априори готовую концепцию. Сначала написал книгу, потом подснял под нее видеоряд, и это мне кажется ну точно так же как и с «Россией, которую мы потеряли», мне кажется, что это было авторским высказыванием, а не портретом эпохи.

Настоящий портрет эпохи - это «Десять негритят». Вот здесь я совершенно солидарен с теми, кто расценивает эту картину как самый большой говорухинский успех. Пожалуй, это лучшая роль Татьяны Друбич вне фильмов Сергея Соловьева.

«В чем смысл фильма Киры Муратовой «Вечное возвращение», не кажется ли вам, что женщины, посмотрев этот фильм, вообще перестанут иметь дело с безвольными инфантильными мужчинами». Леша, не в этом дело. Во-вторых, у Муратовой всегда форма превалирует, она идет от формы. И это фильм-опера. Она говорила постоянно, что она любит оперу именно за повторы. Я помню, как она мне в интервью говорила, она поет: «Светит луна, светит луна», он повторяет: «А также птички, а также птички». Вот в таком травестийном исполнении это было гомерически смешно. Но за этой формой она же показала еще и страшное количество повторов, которые есть в жизни. Вот здесь формы и содержания они абсолютно друг другу адекватные.

Вся жизнь - это повторение в разных версиях одних и тех же диалогов, диалогов унылых, тривиальных. Диалогов, когда путаются брат с братом, когда путают жен, когда повторяют одни и те же банальности и бестактности. Вот это вечное возвращение неразрешимых, именно поэтому повторяющихся ситуаций. Это еще и реакция на вечное возвращение русской истории. Понимаете, каждый фильм Муратовой, каждое ее название - это социальный диагноз. Безупречно точный. И «Короткие встречи», и «Долгие проводы», обернувшиеся долгими проводами эпохи. И «Перемена участи» 87-го года, и «Чувствительный милиционер», и уж конечно «Астенический синдром».

Но самое точное - это «Вечное возвращение», когда Россия вернулась на круги своя и от этого возвращения уже так тошнит, потому что все эти диалоги мы слушали не по одному разу. Вот о чем картина, но формально конечно это такое стилистическое упражнение очень дерзкое. А еще, конечно, это картина о том, что продюсерам русской жизни нет до нее никакого дела. «В советском фильме Владимира Аленикова «Непохожая» на классном собрании обсуждают старшеклассника, который издевается над малолетними учениками, вымогает у них деньги. Завучиха всеми силами пытается замять конфликт и представить это все неловким недоразумением.

Д.Быков: Человека формирует не зло и не добро, а чудо

Почему она защищает этого негодяя». Она не негодяя защищает. Она защищает свой душевный мир, это картина Аленикова, она кстати не самая известная, да и не самая лучшая. Алеников вообще довольно сильный режиссер и мой довольно близкий приятель, я люблю его очень. Конечно, «Петров и Васечкин» гораздо более заметное произведение, но не в том дело.

Фильм Аленикова он вписывается в поздний советский ряд, именно потому, что там огромная галерея учителей, которые ничего не могут сделать. Это Шарко в «Чужих письмах», не Купченко подчеркиваю. Купченко пытается влиять на ситуацию. А вот Шарко, которая повторяет про рудименты и атавизмы. Это училка и директриса в «Чучеле» у Быкова и беспомощная училка, которую Санаева там играет и которая совершенно не понимает происходящего, не может вторгнуться в трагедию, происходящую в классе. Это было совершенно очевидно. И вот здесь такая же.

Я плохо помню картину, даже можно сказать не помню вовсе. Если бы вы не написали, я бы ее не упомянул. Но дело в том, что это такая метафора советской власти, которая уже как старая училка в хулиганском бандитском классе еле-еле удерживает этот класс от каких-то чудовищных проявлений. А когда она уйдет из школы, как собственно ушла советская власть, бандитизм разгуляется абсолютно. Вот что это было. «Почему детей учат сначала говорить, а потом молчать. В каких случаях они не имеют права голоса». Они имеют право голоса в любом случае.

Я думаю, чем больше дети говорят, тем лучше. Потому что дети они имеют такую счастливую особенность - выбалтывать главное. Не зря говорят, что устами младенца глаголет истина. «Несмотря на то, что Булгаков изобразил Пилата харизматичного, талантливого, читатель относится к этому персонажу скорее с жалостью, что этот герой значит для автора». Андрей, очень понятно, что он значит.

Страшнейшим из пороков является трусость. А сила этого человека входит в страшное противоречие с его трусостью, с его метафизической недостаточностью, и он, прошедший через такие войны, через такие бои, знаменитый ратник, который действительно спас Марка Крысобоя и, пожалуй, душа его не меньше, а то и больше ожесточена. Он при словах об императоре Тиберии делает стойку и говорит, что нет, не было, не будет более великой власти.

Ну что там говорить. Это человек, выжженный изнутри и как выжженное дерево абсолютно неспособный ни к росту, ни к рефлексии, то есть попытки рефлексии у него есть, но он все время оправдывается, все: боги, боги мои, яду мне, яду. Понимаете, это такая слабость. Худшим из всех пороков является трусость. А вот Иешуа побеждает его по всем параметрам. Хотя, конечно Пилат весьма обаятельный человек. Особенно в сцене с Афранием, который замечательно показывает всю степень приязни Булгакова к тайной полиции. «Интересно, когда церковь сильна, люди идут в нее за чем угодно, из-за карьеры, денег, власти и тогда мы видим полный кризис духовенства.

То же самое было в дореволюционной России. То же и сейчас, при этом в советские времена и особенно во времена гонений на священнослужителей проявляются истинно духовные христиане. Неужели для церкви, чем хуже времена, тем лучше». Ну, Дима, это легче всего было бы так сказать. На самом деле, понимаете, я не специалист по религиозной истории, но у меня есть свои субъективные догадки.

Конечно, для христианства как раз самые тяжелые времена это христианство раннее, гонимое, которое защищается выработкой институтов, долгим отсеиванием ересей и еретиков. Как раз ранний первый период истории христианства, когда оно наиболее гонимо, это период и самый кризисный, и самый опасный. Это период самых опасных крайностей. Мне кажется, что только Апостол Павел сохранял в это время лучший церковный публицист всех времен и народов сохранял, как мне кажется некоторую трезвую самооценку. Очень многие кидались в ранний этот период чудовищной ереси. Гонения для церкви, как и для кого угодно, они совершенно не плодотворные.

Проблема в ином. Проблема в том, и вот это более сложная, более тонкая причина, проблема в том, что в советское время еще сохранялся, еще сохранял влияние и был количественно довольно богато представлен класс, который собственно и стал основой ранней советской интеллигенции. Потом сформировалась поздняя советская интеллигенция. Была интеллигенция, которую уже волновали вопросы веры, которую они интересовали, которую они, собственно говоря, формировали. И когда эта интеллигенция как сейчас исчезла, церковь превратилась в очередной партком. Я, кстати, слышал на «Диалогах», когда ездил в Питер встречаться с Эткиндом, спасибо, Солодников меня пригласил. Я слышал диалог Анны Даниловой с Георгием Митрофановым. И Георгий Митрофанов, замечательный богослов и великолепный представитель современной церкви и Анна Данилова с ее сайтом «Правмир» очень хороший публицист, тем не менее, я не скрыл от них обоих своего глубочайшего разочарования этими «Диалогом». Он весь представлял собой очень профессиональное, в духе Маргариты Симоньян не скажу зомбирование аудитории, но, конечно, заговаривание ее. Весь он состоял из готовых клише и из ухода от главных, самых больных вопросов современности. Хотя оба этих человека мне представляются очень достойными. Боюсь, что тут и аудитория во многих отношениях виновата.

Церковь часто не дает правильных ответов, потому что ей не задают серьезных вопросов. И проблема не в том, что церковь в советское время была гонима. Понимаете, гонимость она приводит иногда к ужасным крайностям. Ту гонимую церковь изнутри довольно точно живописал Владимир Кормер в романе «Наследство». Романе очень язвительном. Александр Архангельский в недавней книге «Бюро проверки». Я говорил о своих к ней претензиях. Но там есть и чем восхититься. Там замечательный есть такой эпизод, немножко, конечно, тошнотный, когда батюшка такой полуподпольный сначала сморкается в платок, а потом этим платком вытирает очки. От чего они только пачкаются. До известной степени такое же затмение зрения происходит в подполье со многими. Там батюшка этот, каждое слово которого воспринимают, как возвещание истины говорит чисто автоматически на автопилоте довольно много, прости господи, ерунды. И прекрасно понимает свой статус и пользуется им.

Церковь, когда она гонима, это состояние катакомбности, оно очень конечно духоподъемно, но и очень опасно. Поэтому говорить, будто в советское время в церкви были настоящие рыцари веры, а сейчас сплошь рыцари карьеры, это далеко не так. В советское время были такие персонажи как, например, Дмитрий Дудко. Вот если хотите, почитайте его и о нем. Фигура крайне неоднозначная, впоследствии духовник газеты «Завтра». Благословлявший Сталина от имени православного священства. Человек глубоко внутренне надломленный, но очень сильный проповедник. Я слышал его, кстати, живьем именно на выступлении в газете «День». Там было о чем поговорить.

В общем, к сожалению, человека формирует не зло и не добро, а чудо. И чудо личного соприкосновения с верой это очень важный момент. «Отец Федор появился у Ильфа и Петрова как часть антирелигиозной пропаганды. Каковы были вообще религиозные взгляды авторов «Двенадцати стульев»». Авторы «Двенадцати стульев» были атеистами, молодыми модернистами, людьми абсолютно советской закалки. Но проблема в том, что как пишет Петров в неоконченной книге «Мой друг Ильф»: «У нас не было убеждений, ирония заменяла нам убеждения». Это верно.

Кстати говоря, ирония - это такой христианский инструмент. В том числе она может быть и инструментом богопознания. Именно поэтому как помним, Христос открывается не искавшим его, вообще вера открывается не искавшим, это же цитата, собственно говоря, еще из Ветхого Завета. Поэтому мне кажется, что в «Остапе Бендере», в котором он говорит «я даже был однажды Иисусом Христом», есть такая своеобразная христианская жилка, христианская нота. При этом, конечно, Ильф и Петров сами себя не осознавали как верующие. И отец Федор это пародия на Достоевского. На его стиль, на его письма. Твой вечно муж Федя. И неслучайно они некоторые фельетоны печатали под псевдонимом Толстоевский.

«Поделитесь мнением о «Повелителе мух». Книга писалась как умозрительная хрестоматия толпе, у которой отказали тормоза. Ведь книга послевоенная с набором характерных типажей: энергичный лидер, безвольный умник, аутичный поэт, доминатор, обыватель садист. Ведь это шестеренки в безупречно иллюстративной машине. Подход для меня нестандартный, слишком подчиненный рассудку и слишком сознательный. Все-таки художественный образ первичен в книге, а потом уже он обрастает смыслом». «Повелитель мух» на самом деле действительно послевоенная книга, а не умозрительная.

Д.Быков: Мне источник духовной силы видится в интенсивном общении с единомышленниками

Голдинг, он вообще немножко суховат и, конечно, такое пиршество фантазии как в упоминаемой вами книге Стругацких «Трудно быть Богом», такого изобилия амбивалентных деталей, такого избытка сложных мыслей вы у Голдинга не найдете. Он как писатель даром что нобелиат, он немного иллюстративен, у него есть, конечно, абсолютные шедевры, ну там, скажем, «Наследники», которых Михаил Успенский называл самой сложной фантастикой, даже не фантастикой, может быть самой сложной сказкой XX века. Он говорил, что надо три раза и перечитывать, чтобы хоть что-то понять. Ну и конечно «Шпиль», выдающееся произведение в замечательном переводе, насколько помню Хинкиса. Ну и «Повелитель мух», который тоже переведен, на мой взгляд, безупречно и сам по себе он довольно сложно и цветисто написан. Но, видите, у меня есть ощущение, что «Повелитель мух» он не то чтобы умозрителен, он слишком беспощаден. Слишком не милосерден, потому что ведь «Повелитель мух» по Голдингу, это еще и повелитель мира. Вот мир для него действительно вот таков. И можно понять эту мысль, собственно, я кстати помню очень хорошо, как на артековском кинофестивале у нас был ночной тайный просмотр «Повелителя мух». С чем это связано. Ну, там Елена Суриц перевод, вот я сейчас проверил. Она как переводчик всегда немножко старается (неразборчиво), но это, в конце концов, не портит. Голдинговскому стилю это мне кажется адекватно.

Был этот ночной просмотр «Повелителя мух», потому что на артековском детском фестивале внезапно было сочтено, что показывать эту картину детям не следует. Мы в пресс-центре, журналисты и начальник этого пресс-центра Андрюша Давыдов на свой страх и риск отобрали самых умных детей и так называемых юнкоров, которые делали фестивальную газету «Остров А». Человек 50 их, наверное, было и мы набились в этот крошечный пресс-центр и вот так же я помню, как мы когда-то в школе Юного журналиста в 83-м году смотрели «Зеркало», копия которого была на журфаке. Вот, сидя друг на друге буквально. Тем не менее, это было одно из самых сильных моих впечатлений.

Вот также мы смотрели «Повелителя мух» бруковскую версию этой книги. Посмотрите этот фильм. Он довольно сильный, очень мрачный, сумрачный, там все время ударяет этот жуткий барабан судьбы. Но там понимаете, в чем гениальное прозрение Брука. Когда они входят на корабль, спасаются с острова, мы понимаем, что на корабле все то же самое. И во внешнем мире все то же самое. Это то же то, что сказала мне Вера Хитилова, царство ей небесное. Они ведь уезжают с одной турбазы волчьей на другую турбазу волчью. Так что мир «Повелителя мух», да, вот Голдинг так видел мир. Он отличался вообще крайним пессимизмом при взгляде на человечество. И поэтому, конечно, ждать от него той яркости и того богатства, что от Стругацких, нет, он писатель скорее аскетического склада.

«Перечитал впервые после школы повесть Пушкина «Гробовщик» и осознал, что совсем не понимаю ее. То, что мы говорили в школе, об этом произведении может…» Надя, я уже говорил об этом произведении. Это автобиография такая духовная. У Пушкина есть два произведения, в которых он фиксирует свое довольно скептическое отношение к роли поэта. С одной стороны поэт это полубог. Бежит он звуков и смятений полный, на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы. С другой стороны: среди детей ничтожных мира, быть может всех ничтожней он. «Гробовщик» и «Скупой рыцарь» - это два автопортрета. Писатель - это гробовщик, окруженный тенями своих героев. Вот они все явились к нему, также и он. Он упаковывает их в книги как в гробы. Он их единственный по большому счету душеприказчик, наследник. Их коллекционер если угодно. Так что «Гробовщик» это писатель, окруженный тенями своих героев. Также и «Скупой рыцарь», который вместо того чтобы проводить юность в пирах, аскетически тратит ее на сбор вот этих чужих слез. Чужих сокровищ. Это образ поэта тоже. «Послушна мне, сильна моя держава». И Пушкин, там в чем амбивалентность «Маленьких трагедий» - Пушкин там отражен в двух ипостасях. Он и Альбер, он и вот этот его отец герцог страшный. То есть не герцог, а барон. Герцог там как раз пытается их примирить. Вот он барон, который вспоминает, как он буквально как душу истяжает из этих людей. И складывает ее в сундуки. Это два болдинских текста, в которых Пушкин подводит это к своей жизни, два автопортрета. Мы вернемся через три минуты.

НОВОСТИ

Д. Быков

И «Руся» вообще мой любимый рассказ. Наверное, любимый не только у Бунина. А второе это тоже на меня очень сильно тогда влиявший, вообще я когда прочел «Траву забвения» катаевскую, я долго ею просто бредил. И там приведены два стихотворения Николая Бурлюка, вот из всех Бурлюков Николай был самый талантливый. И самая страшная у него, конечно, судьба. Расстрелянный в Крыму гениальный молодой поэт. Он напечатал при жизни может быть 10 стихотворений, а уцелело их может ну 20. Но они гениальные все, вот мне кажется, что он как поэт был интереснее Хлебникова. Не буду выстраивать иерархии. Ну вот Катаев приводит в «Траве забвения» по памяти приводит и тогда же я запомнил вот это пленительное стихотворение там: « Легким вздохом, тихим шагом через сумрак смутных дней по полям и по оврагам бедной Родины моей, каждый вечер ходит кто-то, утомленный и больной. В голубых глаза дремота веет вещей теплотой. Он в плаще ночей высоком плещет, плещет на реке, оставляя ненароком след копыта на песке».

Вот отсюда там вижу след то ли пятки, то ли копыта. То ли птичьих, то ли человечьих лап и к опушке к темной воде болота, задевая листву, раздвинув траву, иногда из лесу выходит кто-то и недвижно смотрит, как я живу. Ну такой дух родины, который вышел наружу, который явился в зримом облике, когда все кончилось, когда вот такое постэсхатологическое наступило время и последний хранитель родины как хозяин острова в Матере выходит и смотрит. Во всяком случае, генезис образа был такой. Это я имел в виду. «Что для вас определяет ритора или трансляторов поэзии, чем эти медиаторы различаются. Кем были Блок, Эренбург, Блейк». Блейк совершенно очевидный транслятор, очень мало понимавший в том, что он транслирует.

Блок - откровенный транслятор абсолютно и он не может даже никак собственным даром управлять. Когда он начинает писать, себя заставляя, у него ничего не получается. Получаются такие стихи как скифы. Плохие просто или «Новая Америка», совершенно механические псевдомузыкальные повторы и очень примитивные мысли. У Блока же нет мыслей, «Вольные мысли» тоже слабый цикл. Хотя не самый слабый, «Ямбы» совсем слабый, безнадежный.

Блок не повествователь, его единственная повествовательная поэма - «Соловьиный сад». Она очень хорошо сделана, Блок не мог написать плохо. Но на фоне скажем «Ночной фиалки», она, конечно, проигрывает сильно. Поэт галлюцинаций, образов, снов, странных видений. А вот что касается Эрберга, которого Эрберга вы имеете в виду. Если Эренбург, то это совершенно явный транслятор, ритор и поэт риторического напряжения очень большого.

А вот насчет Эрберга надо мне смотреть. Я недостаточно знаю, о чем речь. Если бы Эренбург - вот тут есть о чем поговорить. «В чем кроме литературы, кино, музыки и религии вы видите источники духовной силы. И в частности для ребенка». Так напрашивается ответ - компьютерная игра. Но в этом я ничего не понимаю.

Мне источник духовной силы видится в интенсивном общении с единомышленниками. Необязательно с единомышленниками, но с умными и достойными людьми. Я кстати большую духовную силу обретаю, иногда выходя на митинги. Я вспомнил же, понимаете, я на митинги никогда не ходил. У меня этот период начался с огромным запозданием в 11-м году. На митинги перестроечный поры я не ходил, только три дня и три ночи провел у Белого дома. Но это было совсем другое дело. Так вот я иногда как журналист на них появлялся. Так вот я после первых митингов ноября 11-го года вспомнил, как мать моя впервые после моего возвращения из армии попробовала водку. То есть она пила до этого, конечно, коньяк как порядочный человек, или белое вино. Но водка в ее жизни случилась впервые. Я ее спросил: «Мама, какие ощущения». Она сказала: «Ты знаешь, кажется, я начинаю понимать, что в этом находят». Вот после митинга я впервые начал понимать, что в этом находят. И для меня это некоторый источник духовной силы. Хотя источник скоротечный. Когда я пишу стихи, я чувствую себя гораздо лучше, чем когда их читаю.

Д.Быков: Церковь часто не дает правильных ответов, потому что ей не задают серьезных вопросов

«Я замечал, что в некоторых произведениях самые яркие сцены общения протагониста с явным чудовищем, воплощением зла. Например, беседа Шиндлера и Амона Гета в «Списке Шиндлера». Зачем художнику этот диалог человека и зверя». Андрей, ну это помните диалоги, скажем, Дориана с лордом Генри или скажем, Бэзила Холварда с лордом Генри. Он такой искуситель. Это восходит к вечной и очень часто случающейся идеи диалога с дьяволом. Диалога с чертом, который абсолютно у Томаса Манна так сказать списан с диалога Ивана Карамазова с чертом. Там ну просто сознательные заимствования иногда. Иногда сознательные, иногда думаю, бессознательные. Они составляют две трети этого разговора. Диалог с дьяволом – диалог с искусителем, это очень распространенный прием. Иногда считается, я, по крайней мере, пока не видел, но считается, что в последнем фильме фон Триера «Дом, который построил Джек», тоже очень много этого добра.

«Можно ли провести параллель между купринским «Подпоручиком Ромашовым» и Пьером Безуховым. Если представить, что последний решил бы сделать военную карьеру». Игорь, ничего общего. Кроме очков. Дело в том, что Ромашов, то, что Эткинд называет «слабый человек культуры», в Пьере никакой слабости нет. Пьер это наоборот сверхчеловек. Но именно потому, что в нем все человеческие качества выражены с предельной ясностью. Пьер это на личном, на таком дворянском уровне повествования зеркало Кутузова. А Кутузов, конечно, с Ромашовым не имеет ничего общего. С Ромашовым нечто общее имеет может быть Тушин, тихий капитан Тушин. И то Тушин профессионал, а Ромашов профессионал только в литературе. А военным он не мог бы быть никогда.

«Что это за разговор у вас был в открытой библиотеке. Почему такой невнятный. Такое ощущение что все участники Александр, Николай и вы на солнцепеке питерском перегрелись. Главным образом из беседы о сопротивлении можно вывести следующее: бурчите себе под нос, пока они там все не…» Кролик, дорогой, я вам советую в таких случаях внимательно, вдумчиво переслушать диалог. Там может быть со звуком что-то не так. Но вот я же там был и слышал, там очень много дельного сказала Эткинд с позиции макроистории. Думается кое-что занятное для себя, во всяком случае, сказал я. И вообще, если вы чего-то не поняли, надо как-то вернуться к этому, может быть, в тот момент, когда у вас биоритмы лучше будут работать. И вы будете больше что ли открыты сторонней информации. Будете более умно ее осмыслять. Когда Фолкнера спросили, простите за аналогию, спросили Фолкнера: я ничего не понял в «Шуме ярости», хотя прочел ее три раза, что мне делать. «Прочитайте четвертый». Переслушайте. Эткинд стоит того, про себя я не говорю, Эткинд стоит того, чтобы вдумчиво его слушать. И читать, конечно.

«Что вы думаете о трактовке «Му-Му» как неудачной попытке немого обрести язык, а собака символ этого языка». Не языка, это символ души. Если бы только язык. То, что он глухонемой, это очень важно. Потому что все, что он может сказать это му-му. А что, какой смысл вкладывается в «му-му», это универсальное слово, обозначающее все самое дорогое. Он когда не топит, он топит не речь, он топит душу, и только после утраты души он может стать свободным. Все герои Тургенева это его инвариант, все герои Тургенева сталкиваются с этой деталью и сталкиваются с этим этапом. Берсенев, Шубин в «Накануне». Лаврецкий в «Дворянском гнезде». Базаров, безусловно. Стать человеком можно только ценой уничтожения части своего «я», становление всегда жертва. И я сжег то, чему поклонялся, поклонялся всему, что сжигал. Это из «Дворянского гнезда». Насколько я помню. Так что Му-Му это именно символ этой неясной темной внутренней сущности. Если угодно – совести. Потому что пока есть у человека совесть, он свободы обрести не может. В телепередаче «Школа злословия» во время встречи с Б. Г. произошел буквально следующий диалог. «Боря, ты сказал, что Веллер это пошлятина». Борис Гребенщиков: «Да». Дуня Смирнова, согласились и приятно обрадовались. Татьяна Толстая: «Наконец-то это сказано».

«Вы говорите, что у вас с Борисом Борисовичем схожесть взглядов практически во всем. Как можете объяснить это его высказывание». Иногда под горячую руку Борис Борисович может сказать о ком-то, что это пошлятина и обратите внимание, о ком бы он это ни сказал, это будет верно. А я вот скажу, что «Школа злословия» это пошлятина. Или там что, допустим, многие высказывания Татьяны Толстой и некоторые аспекты ее публичного имиджа тоже подпадают под это определение. А кто-то это скажет обо мне и будет прав.

О ком угодно скажи «пошлятина» и будет верно. Просто проблема в том, что говорить о чем-либо «пошлятина» это гораздо более пошлятина, чем любая другая пошлятина. Я думаю это элементарно. На самом деле пошлость, по-моему, это все, что человек делает для чужой оценки. Все, что он делает не по внутреннему побуждению, а чтобы как-то выглядеть со стороны. Пошлость - это позиционирование себя. Ну и конечно это несоответствие высокой самооценки и низких дарований. Такое случается сплошь и рядом.

Сказать это про Веллера нельзя никак, потому что Веллер, как раз в нем надутости нет совершенно, он умеет подставиться, умеет сказать заведомо провокативную полемичную вещь. Умеет насмешничать и над собой, а не только над другими. А можно сказать, что Пелевин пошлятина. А можно, что Сорокин пошлятина. Это про всех сказать можно. Но зачем? Вот я не понимаю. Для того чтобы как-то блеснуть на этом фоне. «Школа злословия» на самом деле никакой школой злословия не была. Это было нападение на всех, кого Смирнова и Толстая считали конкурентами и некоторое подобострастие перед всеми, кто мог быть им как-то интересен и полезен. Вот тут, поэтому я эту программу не любил именно за разность подхода. А что касается самой, скажем, Татьяны Толстой, она тоже иногда замечательно подставляется и вызывает у меня глубокую симпатию.

А Дуня Смирнова вообще замечательный сценарист. Оказалось. Мне кажется, что и «Связь», и в особенности «История одного назначения» это выдающиеся художественные результаты. Лекция о Говорухине, говорил уже. «Почему Татьяна полюбила Онегина в деревне - ясно. Отсутствие других мужчин, романтические фантазии. Но, встретившись с ним Петербурге, она говорит: «Я вас люблю к чему лукавить». Здесь-то почему, неужели снова романтические фантазии или она была просто глупа». Я не знаю, была ли она умна. Но Татьяна такой тоже духовный автопортрет Пушкина, который отличался крайним постоянством. Она и есть такой символ постоянства. Пушкин же достаточно перечесть его стихотворение на смерть Ризнич или его позднее «Письмо к Воронцовой», он всегда очень нежно помнил, очень глубоко помнил людей, оставивших след в его жизни. И Татьяна, когда она говорит «я вас люблю, к чему лукавить», кстати, одно из средств добить Онегина, если на то пошло. Но конечно она его любит. Но понимаете, ведь человек влюбляется независимо от ума. Чацкий очень умен, но он влюблен в Софью. Кстати, влюблен с детства. А сколько раз все мы, люди неглупые, разумеется, дураки же нас не слушают, сколько раз все мы влюблялись в существо, совершенно этого недостойное. Понимаете, пораженный замечанием я подумал, ах, Маланья, как мы часто детски любим недостойное внимания. Это мог бы сказать не только Козьма Прутков, а и Алеников, и Заболоцкий и любой обэриут. Это вполне такая лирическая обэриутская нота. Понятно же что мы, кстати, первым обэриутом, конечно, был Жемчужников и возможно Алексей Толстой Константинович. В том-то и дело, что мы детски любим недостойных внимания. И Татьяна здесь совершенно не исключение. «Насколько важно для автора и его окружения отзыв на его произведение или возможно творчество в изоляции». Ну, знаете, я потому так и жду публикации Сэлинджера, что для меня вот это будет ответ еще на очень важный вопрос.

Возможно ли действительно творчество в изоляции. С моей точки зрения это серьезное обеднение жизни. Но есть люди, которые вот становятся с годами такими аутистами. Может быть потому что, как я уже говорил, для профессионалов в какой-то момент жизнь становится несовместима с творчеством. Тоже (неразборчиво) такая коллизия. Я часто видел людей, которые творили в заведомой и намеренной изоляции, абсолютно уходя от контакта с читателями и сверстниками. Но по моим ощущениям из-за этого никогда ничего хорошего не получалось. А если получалось, то авторское самомнение все портит.

Мне кажется, художнику нужен отзыв. И больше того, я за общение профессионалов. Очень болезненно я переживаю отсутствие людей, с которыми я могу иногда поговорить о технических моментах. Без пафоса, без каких-то тайн, а просто о технике. Но, слава богу, у меня такие люди есть, их не очень много, но они есть. И когда я езжу в Питер, то езжу я в основном вот за этим. Это и Никита Елисеев, и Михаил Ефимов, выборжанин замечательный.

Д.Быков: Настоящий портрет эпохи - это "Десять негритят"

Из поэтов Вадим Пугач, например. Вот кстати я сейчас был у Мочалова и с радостью убедился, что 90-летие совершенно не преграда. Мы прекрасно обсудили некоторые технические моменты. Он кстати, сказал, что вот в старости самое страшное, мы говорили в основном о старости, ну как, когда твоему мэтру 90 лет, надо как-то с ним обсудить эти новые ощущения. И попытаться к ним подготовиться. Он сказал, а Мочалов же сохраняет удивительно трезвый и холодный ум, и вот он сказал, что в старости самое страшное это нарастающая изоляция. Причем не по твоей воле. Мало того, что к тебе почти не ходят ученики. А ходит ближайший круг, который тебе надоел, которому ты надоел. А самое страшное - что ты хуже видишь и хуже слышишь. Поэтому твоя библиотека в голове, твои пейзажи, твоя память это твое главное окружение. Ты редко выходишь на улицу, ты не входишь в контакты с новыми людьми. Ты постоянно переживаешь какие-то эпизоды своей жизни и это, конечно, ну Мочалов замечательно сформулировал: я все меньше бываю на улице, зато вижу все более творческие сны. Это прекрасно, удивительно яркие, сюжетные почти сразу забывающиеся. Ну, может быть это. Но в огромной степени, конечно, изоляция - это все-таки оскудение. Понимаете. Он сказал замечательную формулу: для художника общение сакрально, общение с учеником сакрально, общение с женщиной сакрально. Для художника это формы познания мира очень важные. И я лишний раз убедился, что все-таки граф, конечно, удивительная умница, удивительно точный и жесткий человек.

«Смотрели ли вы сегодня футбол». Эпизодически. Спорадически. Перейду к ответам на письма, потому что они на этот раз чрезвычайно убедительные. Ну, тут просят прочесть стихотворение «Бремя черных». Господа, я его не буду пока читать. Я его напечатаю, и потом уже буду читать. Просто потому что потому что, во-первых, оно еще вот тот вариант, который я читал в Питере, он не совсем еще готов. А, во-вторых, ну просто я не очень люблю в этой программе читать свои стихи. Мне кажется, что я как-то не имею на это морального права. Мне хочется, чтобы мы читали чужие. Вот Ахматову я сегодня много почитаю, конечно. Куда денусь.

«Что вы думаете о том, что на Украине хотят отстраниться от всей России, включая Путина, но заканчивая и тобой. То есть как от чумы, понимая при этом, что приличные люди есть, но зло перевешивает. Тебе лично это не обидно?» Мне обидно, когда россиян поголовно называют рабами. Это далеко не так. То есть я могу понять, но понять не значит простить. Понять значит упростить, как говорил Строгов у Стругацких. Поэтому такой подход, конечно, мне противен и неприятен. Я могу понять его. Понимаете, есть две крайности в нынешней Украине и, к сожалению, среди моих друзей в том числе, которые я одинаково не приемлю. Одно - это разговор, что все москали рабы. Это мерзость конечно. И второе - разговор о том, что вся украинская власть рабы, а вот в Москве источник великой культуры. Мне кажется это коллаборационистская позиция, я этого не уважаю. Потому что попытка как-то сохранять связи со всеми московскими литераторами и как бы быть таким ласковым теляткой, который всех маток сосет, этого я не понимаю.

Я понимаю, что у русскоязычного автора в Украине такой соблазн есть. Но я этого поведения не понимаю. Точно так же как я не понимаю очень многих россиян, готовых всячески очернять Россию, лишь бы понравиться Украине. Я честно говорю о том, что мне нравится и не нравится. Мне в Украине очень многое нравится и очень многое меня отвращает. Ужасает. Кстати, я напоминаю о том, что хотя вроде бы украинский омбудсмен и поехал в Россию, вроде бы есть какие-то подвижки в судьбе политзаключенных с обеих сторон, мне кажется, что судьба Олега Сенцова всем нам не должна давать покоя. Потому что человек голодает 33-й день. Это как хотите, но это совершенно самоубийственное поведение и героическое. Мне кажется надо что-то делать. «Как вы думаете, отсутствие чуда может формировать человека или нацию?» Очень здравый вопрос. Ира. Очень здравый. Отсутствие чуда, долгое отсутствие сдвигов, оно формирует ситуацию привычной беспомощности. Когда бетонируется пространство, когда не то что чуда нет, это с другой стороны создает эффект утроенного ожидания чуда. Чудо наступает там, где помимо чуда не спасет ничто, никак, никогда.

Простите ради бога за автоцитату. То есть чем больше бетонируется пространство тем, как писал Казанцев Василий, тем ближе-ближе-ближе сияющая весть. Понимаете, Пасха все-таки вступает в тот мир, в котором уже никто не верит в воскресение. Поэтому долгая ситуация без чуда, она скорее формирует как раз веру.

«Что можете сказать про фильм «Легенда о Нараяме»? Я слышал много об этой картине, когда она вышла в России. Фильм 83-го года. Но я был в армии. А потом я посмотрела ее впервые в Японии. С английскими субтитрами. Была большая студенческая делегация, секта Муна нас приглашала, мы эту секту довольно быстро раскусили, довольно скептически о ней отозвались. Но у нас была возможность посмотреть Японию, погулять по Токио, поговорить со многими интересными людьми, встретиться с бывшим премьером японским. Ну и заодно была у нас возможность там смотреть телевизор. И вот ночью в телепоказе или на каком-то киноканале я посмотрел «Легенду о Нараяме». По-японски с английскими титрами. И поскольку это был совершенно чужой мир, совершенно чужое пространство, я скучал очень сильно и по семье, и по России, я такими слезами посмотрел эту картину, понимаете, мне она совсем не показалась жестокой и грязной. А мне так было жалко и его, и мать, я просто изревелся. Я до сих пор считаю, что Имамура гений и это великое кино и просто сам вид этой горы цветущей так на меня подействовал. Нет, «Легенда о Нараяме» это одна из величайших картин, в Японии снятых. «Лекция о Леониде Аронзоне». Ира, я подумаю. Дело в том, что Леонида Аронзона не считаю крупным поэтом. Я считаю его хорошим, очень трогательным явлением, но явлением такого я не понимаю, как даже сравнивать его можно с Бродским или со Слепаковой или с Кушнером. Там в Ленинграде, слава богу, и с легальными поэтами было неплохо. Как замечательно мне сказал тот же Мочалов позавчера, что парадокс-то в том, что если сравнивать, допустим, Аронзона и Тарутина, Тарутин окажется не намного лучше. Хотя Аронзона не печатали, а Тарутина печатали. Это действительно были поэты довольно сильные везде. Что в андеграунде, что наверху. Поэтому о Аронзоне я потом, может быть, поговорю. Но сейчас я такого повода не вижу. Спасибо, услышимся через три минуты.

НОВОСТИ

Д. Быков

Ансар, в общем, Пушкин считал, что талант. Но в чем он истинный был гений и так далее. Но, просто, можно это и приобрести, но, видите ли, тут есть, собственно, одна единственная причина успеха или неуспеха. Вы должны интересоваться личностью этой женщины. Она должна вас…вообще любая женщина, с которой вы общаетесь, должна вас занимать. Потребительского отношения женщины не прощают. Они его чувствуют сразу. Может быть, есть женщины, которым оно нравится, но это женщины совершенно определенной категории, как говорит президент Путин, с заниженной социальной ответственностью. А зачем же нам заниженная социальная ответственность? Наверное, услышав эти слова, вы по-доброму улыбнулись.

Я, вообще, сейчас замечаю, что, слыша слово «Путин», люди по-доброму улыбаются. Мне это нравится, потому что почти все, что он сейчас делает и говорит, оно вызывает такую легкую улыбку – иногда добрую, иногда нет. Но это важный, положительный знак. Для того, чтобы нравиться женщине, достаточно демонстрировать умение слушать. Вот говорят, женщины любят ушами. Нет, женщины как раз любят, когда эти уши предоставляются ей, когда она может действительно рассчитывать на понимание, на то, что ее услышат.

Я, вообще, очень люблю всегда давать женщине выговориться, потому что, что я могу ей сказать? Я буду перед ней как павлин позировать какими-то знаниями, какими-то знакомствами хвастаться, а это ужасно скучно и пошло. Вот это действительно пошло. Мне нравится, чтобы девушка разговаривала. Это такая вечная тактика… Кстати говоря, вполне искренняя, потому что мне вообще с некоторых пор проще слушать. Говорить мне интересно, вот когда мне надо сформулировать, проговорить, артикуляционно опробовать какую-то сложную мысль.

Вот в этом смысле программа «Один» мне потому и нужна, вы знаете, что она бесплатная, что она – моя лаборатория. Во всяком случае, большая часть ее, большая часть времени она бесплатная. Иногда мне что-то перепадает, но редко. А, в принципе, это как и школа – я иду в класс для того, чтобы на нем опробовать некоторые свои идеи и как-то в диалоге с школьниками как-то их обточить. Иногда это получается очень неожиданно. Вот примерно так же и с вами. А в обычных случаях мне интереснее послушать и, может быть, под журчание чужой речи подумать что-то свое.

«Недавно снова посмотрел советский фильм «Школьный вальс». Ваше мнение о фильме, о самостоятельности девушек, безвольности мужчин. Как вы думаете, сейчас отношения в этом возрасте другие?»

Вот Щеглов, с которым я сделал, на мой взгляд, довольно занятное интервью для «Новой газеты», правда, мы говорили совсем не о сексологии, говорили о еврейском вопросе, но он поделился со мной потрясающе свежей социологией. Секс в сознании молодых на 5-м месте. 1-е место – здоровье и благосостояние семьи. 2-е место – карьера. 3-е – деньги и 4-е – хобби. Кстати, богатство и благосостояние не тождественны, это очень важно. 5-е – секс.

Для нас он был и благосостоянием, и хобби, и способом творческой реализации и даже для некоторых средством делания карьеры. Сейчас что-то случилось странное. Куда-то он делся с поля зрения молодых людей. «Школьный вальс» - это, насколько я помню, фильм Павла Любимова, если мне память не изменяет. Блистательная картина с гениальной совершенно Цыплаковой, в которую было влюблено все мое поколение поголовно. И я влюблен в нее до сих пор. И мне кажется, что картина ведь не о самостоятельности женщины и не о слабости мужчин.

То есть задумывалась она, может быть, сценаристами об этом, но там вот это стартовое фото, на котором идут титры и песня, эта хроника извержения вулкана, это же фильм о том, что любовь подростковая, юношеская, детская, с постелью, без постели – она самоценная, она прекрасна. Неважно, как она кончается. Они же любят друг друга до сих пор, просто, у них уже никогда ничего не будет, потому что он глупо там женился на Жене Симоновой. Женя Симонова сделала надо собой титаническое усилие и сыграла некрасивую женщину.

Как ей это удалось один Бог ведает, но как-то удалось. Хотя в жизни более очаровательного существа я не встречал. Она смело могла бы с Цыплаковой поспорить. Но вот она сыграла такую дурнушку и скучную со своей драмой, а все равно это их не развело, потому что любовь, она сквозь все абсолютно препятствия все равно такой извергающийся вулкан. Попробуйте его заткнуть. И когда там главная героиня, вот Цыплакова, склеивает, утюгом проглаживает его фотографию, которая до этого порвалась… Видите, хорошо помню картину. Это тоже лишний раз доказывает, что ничего ты с любовью не сделаешь.

Ну, просто, есть такие женщины, которые во всем видят какие-то мужские ужасности. Но в данном случае герой просто проявил нормальную подростковую безответственность. Когда от тебя беременна одноклассница, очень трудно вести себя на уровне, особенно в те времена. Вот «Вам и не снилось», пожалуйста, да…легко ли.

«Высоцкий умер во время Олимпиады, а Говорухин накануне Чемпионата. Странная аналогия»

Аналогии, да, они отмечаются, конечно. Они неизбежны. Но видите, в чем беда. Мне здесь видится гораздо более горькая мысль. Вот здесь хочется, тянет закрыть лицо руками, как Говорухин в первом кадре «Серых камней». Как же это страшно, что вот у нас работали в 80-е году одновременно Говорухин и Муратова. И Говорухин, уже режиссер, поставивший к тому моменту «Место встречи» - культовый, всесоюзно известный, и снимается у Муратовой, находящейся в полном забвении, в ее изуродованном фильме в главной роли, чтобы как-то ее поддержать, снимается и называл эту роль всегда своей любимой.

Работают два таких разных художника. Абсолютно маргинальная, в полузапрете живущая Муратова, которая монтирует чужие картины, монтирует, кстати, гениально, она всегда признавалась, что монтаж – ее любимое время. Говорухин мейнстримный. И еще огромное разнообразие художников. И работают они в Одессе, на любимой «Одесской киностудии». И такая большая, разнообразная, сложная страна. И все это так безнадежно утрачено – утрачена Одесса, утрачен этот кинематограф, утрачены гуманизм и просвещение. Все утрачено. Вот они такие разные, но они оба принадлежат этой эпохе.

И оба не вписались в нынешнюю. Или, вернее, Говорухин вписался, но так, что лучше бы не вписывался. А Муратова еле-еле могла снимать в последние годы и не только из-за возраста, а просто потому, что денег не было. Это ужасно, конечно. Вот то, чем стала Одесса и чем стала Россия, и чем стали мы все.

«Хотелось бы послушать лекцию про Лагерквиста»

Д.Быков: В этой эпохе есть жертвы, есть развратники, есть провокаторы. Но в этой эпохе нет героя

Пер Лагерквист – очень хороший писатель. Я его прочел тоже впервые в армии. Посоветовал мне его Сережа Васильев, однополчанин мой. Знаете, я бы с удовольствием, наверное, но это мне надо перечитать. Я-то больше люблю «Варавву» из него. Но и «Палач» и «Карлик» - это такие серьезные тексты. Лагерквист – вот это как раз такой один самых… Он немножко похож на Голдинга и тоже, кстати, Нобелиат, по-моему. Это такой странный норвежский сказочник. Довольно своеобразный на фоне всей скандинавской прозы, но принадлежащей глубоко именно к скандинавской сказочной традиции, к традиции Ибсена, Сельмы Лагерлеф и так далее.

Там им сказки удаются лучше всего. Почему – я буду подробно рассказывать в воскресенье на лекции детской про Карлсона и Муми-тролля. И вот они как бы воплощают два подхода – такой сатирический и поэтический подход к сказке. Лагерквист, конечно, такой мрачный сказочник, весьма скептически смотревший на человечество. И для него «Варавва» - это как раз символ того выбора, который сделало человечество – «Отпусти нам Варавву». Варавва – это альтернатива Христу. Альтернатива гораздо более наглядная и убедительная, чем Иуда и чем Пилат, потому что и Иуда, и Пилат – герои библейского мифа, а Варавва – это просто человек из мяса и костей. И отвратительный, кстати, тип, разбойник. Человек из мира сего. Вот для меня Лагерквист, конечно, в этом смысле очень важная фигура. Давайте поговорим о нем. Я рад, что вы знаете.

«Лекцию о Новелле Матвеевой»

Понимаете, я столько их уже читал и так много о ней уже говорил, боюсь, что вам это наскучило. Я уже повторяюсь с темами. И естественно, что повторяюсь, потому что приходят новые слушатели. Но Матвееву… Чем делать лекцию, я лучше почитаю стихи из архива. И я их довольно много извлек за последнее время. Их никто не знает. Вот это было бы интересно.

«Что внес Говорухин в «Десять негритят», когда экранизировал это произведение? Насколько я знаю, он не любил эту работу»

Нет, Говорухин все свои работы. Может быть, «Белый взрыв» он любил, кстати, больше остальных, потому что в его основе лежала любимая им проза. Он Житкова любил «Механика Салерно», любил детскую такую литературу. Жюль Верна любил. Он был очень человек очень самокритичный, но к картинам своим относился, я думаю, уважительно. Совсем плохих-то у него не было. Ну, кроме, может, «Ворошиловского стрелка», который тоже профессиональное кино, просто, очень такое какое-то детское, наивное.

А вот что касается именно вот этого фильма конкретного, именно «Десяти негритят», он считал их большой профессионально удачей. Но он не понимал, почему картина вышла мрачной. А она вышла мрачной, конечно, по социальным мотивам, по причинам эпохи. У Агаты Кристи она, скорее, говорит о торжестве справедливости, а у Говорухина жалко всех, и она говорит, скорее, о торжестве рока и ничего в этом нет хорошего. Они же не виноваты.

«Наткнулся на такое понимание выражения космиста Федорова – «Литература может быть или священную, или делается светскую, когда она делается романом о похождениях. Именно в романы выродилась современная литература». Литература священная имеет в виду смерть отцов, тогда как светская занимается только жизнью и рождением, поэтому в ней играет преобладающую роль любовь чувственная»

Лёнь, на самом деле, это довольно не новая мысль. И, кстати говоря, Гессе, говоря о фельетонной эпохе, тоже ее высказывал. Все говорил, как это плохо, как все вырождается ужасно. Я со своей стороны не делю литературу на эти два рода. К тому же, «Илиада» и «Одиссея» тоже рассказывают о рождениях и смертях. А Федорову был присущ культ мертвых предков. Что ж тут говорить… Кстати говоря, я читал Федорова довольно много и все это производит впечатление тяжелого безумия. Простите меня, все. Интересно это или, может быть, он – пророк, может быть, он – гений. Но мне кажется, что он был тяжелый, занудливый безумец, хотя очень милый человек.

«Почему творческие люди стремятся к преждевременному саморазрушению посредством алкоголя, наркотиков, самоубийства? Есть ли что-то общее в их судьбах или это всегда частная история?»

Вань, замечательно когда-то сказал Кушнир: «Все люди более или менее развратны, часто аморальны и все стремятся к саморазрушению. Просто, о писателях и музыкантах мы что-то знаем». Почему это стремление в человеческой природе… Понимаете, некоторые ловятся на такую ловушку дьявола, на приманку дьявола. Им кажется, что с помощью зла можно себя каким-то образом поддерживать в творческом состоянии. Дьявол – великий обманщик. И, как правило, он как Шарова в знаменитой сказке «Мальчик Одуванчик и три ключика», ты думаешь, там бриллианты, открываешь – а там жабы или изумруды и жабы, а бриллианты – это капли слез, а рубины - это у него оказывались красные жуки.

Неинтересно, понимаете. Вот мне кажется, что саморазрушение необязательно. Поиски творческой энергетики в падении… Какое-то время падаешь довольно быстро, но потом шмякаешься очень больно. Ну, что касается алкоголя – это просто следствие перенапряжения. Почему американские писатели так часто спиваются? Потому что могут. Потому что в Штатах удачный литературный дебют приводит к тому, что у человека некоторое время есть возможность не зарабатывать. Он пытается писать вторую книгу, вторая книга всегда хуже первой. Он начинает от этого медленно сходить с ума, ненавидеть себя и спиваться. Об этом любой американский писатель – от Карвера до Стейнбека – вам расскажет. Это очень серьезная проблема.

В России писателю легче. Он спиваться не может. Он должен постоянно думать о том, чем ему поддерживать штаны. И, в результате, я, может быть, даже рад той ситуации, что в России на литературу не проживешь. В России надо постоянно думать о разных способах заработка.

«В Украину когда ты опять приедешь?»

Да совсем скоро, Саш. Я планирую выступить в Одессе. Осенью, наверное, в Киеве. В Одессе, как всегда, бесплатно и как всегда в Зеленом театре. И я собираюсь, кстати говоря, в Одессе, отвечая на вопросы, то же самое говорить, что и всегда, то есть отвечать предельно честно, не хваля украинскую власть и не понося ее, и не понося Россию, и не захваливая ее. Я могу себе позволить говорить то, что мне хочется. Тем более, что, как вы знаете, я в Украине всегда выступаю бесплатно. Кроме тех случаев, как в Киеве, когда мне надо купить аренду зала.

Обычно все мои выступления там в библиотеках, в каких-то маленьких залах, молодежных кафе всегда происходят без какой-либо мзды, чтобы никто не смел мне сказать, что я еду за длинной гривной. И, знаете, они не обижаются на мои высказывания. Они меня продолжают звать. Я там не чувствую пока никакого давления.

«Как вы понимаете метафору из «Вита Ностры», когда при невыполнении задания или несдачи экзамена или зачета, что-то ужасное обязательно случается с близкими родственниками обучаемого? Постоянно мне не по себе, когда я это перечитываю. Запрещенные приемы срабатывают сильно, хотя, может быть, я не прав»

Почему, Дима… Правы. Вообще, Дяченки, они ставят довольно жестокие эксперименты и над героями, и над читателями. Я вот жду не дождусь их романа «Луч», который анонсирован. Меня спрашивают, где он. Думаю, что выйдет к Книжной ярмарке к осени. Обычно новинки выпускают тогда или к Нон-фикшену. Надеюсь, что в сентябре выйдет. Хотя могу их попросить прислать и с вами поделиться какими-то идеями. Надеюсь, что они мне не откажут. Я очень люблю, вообще, Марину и Сережу – это писатели почти гениальной одаренности, а, может быть, и просто гениальные. Но, видите, в «Вита Ностре» эта метафора, она рассказывает об очень важном способе обучения – о невротизации. Без этого, полагают герои - не авторы, а герои – без этого из этой девочки не получится выход в качественно новое состояние.

Я боюсь, что, да, невротизация – это такая неизбежная черта всякого обучения. Наверное, если человека не подхлестывать постоянно кнутом, из него не получится какой-то новый сверхчеловек, выход в новое состояние. Это мучительно, больно. Наверное, писателю нужна такая невротизация, но она у него. мне кажется, есть и так. Необязательно его пугать судьбой ближних, он и сам так мучаем своим тщеславием и страхом смерти, что куда уж больше.

«Джон Кидс и Перси Шелли – два гения в одно время. Влияли ли они друг на друга, были ли знакомы? Кто из них больше одарил английскую поэзию?»

То, что были знакомы – совершенно точно. Насчет влияли – не знаю. Скорее, испытывали общее влияние. В ранней смерти ничего странного нет, потому что, видите ли, все-таки один умер от туберкулеза, другой утонул. Но мне представляется, что ранняя смерть входила в набор романтических добродетелей тогдашнего поэта. Примерно, как у современного рокера.

«В издательстве «COMMON PLACE» вышла книжка «Слеза социализма. Дом забытых писателей» с текстами жителей известного дома на улице Рубинштейна. Авторы: Савелий Леонов, Петр Сажин, Вольф Эрлих, Иоганн Зельцер, Ида Наппельбаум, Михаил Фруман, Михаил Чумандрин, Берггольц, Левоневский, Лебединский, Костарев, Евстафьев, Штейн. Кто из этих писателей важен для вас?»

Д.Быков: Устарело то, что власть представляется Макиавелли психологическим фокусом

Ну, Берггольц, безусловно. Александр Штейн никак не может быть назван забытым писателем, это один из ведущих драматургов советской эпохи. Савелий Леонов…ничего кроме романа «Молодость» я о нем не помню. Ну, это посредственный писатель, но на даче эта книга хранится. Петр Сажин тоже совершенно не забыт. В истории литературы он упоминается неоднократно. Ида Наппельбаум больше известна благодаря отцу фотографу. Сама она – мемуарист и поэт – известная меньше. Но, конечно, ее помнят. Юрий Лебединский – одна из самых важных фигур конструктивистской эпохи. Фруман…не знаю. К сожалению, Вольф Эрлих, по-моему, никакого следа в литературе не оставил кроме дружбы с Есениным. Михаила Чуманрина совсем не знаю.

В общем, из приведенных вами фамилий, по крайней мере, 2\3 мне что-то говорят. Я сейчас вот как раз, понимаете, думал с тоской, листая здесь подшивку «Дилетанта», зачем я воскрешал такое количество полузабытых советских писателей вот в этой портретной галерее. И, думаю, нет, все-таки каждый из этих писателей как осколок зеркала какой-то кусок реальности фасеточным своим зрением отобразил. Хорошо это или плохо – я не знаю. Но какой-то незначительный кусок он в себе несет. И Всеволод Вишневский, и Федин, и Фадеев – каждый из них что-то рассказал об этой страшно сложно системе. И что-то Сейфуллина, и, безусловно, Штейн… Что-то каждый из них несет.

Вот сейчас я написал про Константина Воробьева – это писатель, безусловно, крупный. А были писатели военные совершенно забытые. Ну, вот Курочкин, например, недавно переиздали «На войне как на войне», но многие ли его перечитывают. Огромное количество людей, которые писали военные очерки. А многие ли читали того же Шарова «Жизнь Василия Курки» или «Хмелева и Лиду» - лучшие военные повести, которые я могу назвать. А Симонова «Случай с Полыниным» многие ли помнят? Нет, воскрешать надо, потому что другого способа вспоминать советскую эпоху у нас все равно нет.

«Что вы думаете про песни Семена Слепакова? Почему они сразу приобретают вирусную популярность?»

Потому что это хорошо сделано, вот и все. А он, вообще, человек страшно одаренный, точный, храбрый. Храбрость его, по-моему, несомненна, хотя он позволяет себе явно не все из того, что хочет.

«Секс на 5-м месте только у тех молодых людей, которые занимаются им регулярно»

Денис, справедливо. Но нынешние молодые люди действительно занимаются им регулярно. А чем им еще-то заниматься? Вот говорят, что фильм «Кислота» как раз касается этой мучительной проблемы. Секс перестал быть табу. И больше того, для многих он сделался средством доминирования, для кого-то – способом самоуважения, для кого-то – допустим, просто неприятной обязанностью. Он перестал быть призом. И вот в этом, мне кажется, одна из существенных проблем.

«Потрясающая роль у Кати Дуровой медсестры. Вообще, актриса она недооцененная. Вспомним «Фантазии Фарятьева».

Если имеется в виду «Вторжение», это действительно блестящая роль. Но Дурова (это дочка Льва Дурова) лучше всего она сыграла, конечно, в «Фантазиях Фарятьева». Тут, по-моему, просто ведущая работа.

«Что вы думаете о «Государе» Макиавелли? Не устарели ли, по-вашему, идеи этого труда?»

Понимаете, устарело одно. Устарело то, что власть представляется Макиавелли психологическим фокусом. Он понимает ее психологическую природу, а метафизическую ее природу не видит совершенно. Он не видит того, что правитель успешен лишь в той мере, в какой он совпадает с эпохой. Как бы он ни умел разделять и властвовать, как бы он ни владел приемами оболванивания народа, если он по вектору не совпадает с эпохой, эпоха вытрет ноги об него. Это ужасно грустно. Ничего не поделаешь.

«Перечитываю Сорокина «Метель». Ай да Сорокин, ай да сукин сын. Тут тебе и Пушкин, и Чехов, и Гоголь. И концовка достойная и «Муму», и финала «Отцов и детей». Ваша отношение к Сорокину».

Как раз «Метель» мне нравится больше всего. Очень нравится мне рассказ про белую лошадь – один из самых последних и, по-моему, потрясающих. Это вот тот случай, когда Сорокин не пародирует, а выдумывает свое, естественно, опираясь на огромный пласт советской литературы, но выдумывает гениально. Вот это иррационально… Вот это глаз этой лошади, в который смотрит девочка – это потрясающе, конечно. Из прозы его мне больше всего нравится, как и матери, в общем, «Тридцатая любовь Марины». Очень точно она изображает сущность этой женской власти, женской эпохи.

Конечно, мне чрезвычайно нравится его сборник «Первый субботник», почти весь именно как пример замечательных пародий. И, пожалуй, мне, скорее, нравится «Сердца четырех», но у меня сложно к ним отношение. Эпоха поймана гениально, но, на мой взгляд, есть некоторый перебор по части омерзительного. И, вообще, такое есть чувство, что все-таки концентрация там чрезмерна мерзости. Иначе бы вещь действовала лучше, позволяя оценить изящество фабулы, саму прелесть и оригинальность структуры.

«Хотелось бы узнать ваше мнение по поводу новой волны научной фантастики Олдисса, Браммера, Бейли, может быть, Балларда».

Бейли я читал, Олдисса – читал, Браммера – никогда, Балларда – может быть, но сейчас уже не помню. Никакого мнения, понимаете. Мне показалось, что…Как бы это так сформулировать… Во-первых, это все очень от меня далеко и далеко от реальности. Это замечательные конструкции, временами там, как у Бейли, очень интересные фабулы, космические оперы. Но героическую фантастику я вообще не понимаю. Мне совсем неинтересно. Вообще, у меня возникло чувство, что это как-то довольно скучно.

Это недалеко ушло от фэнтэзи по абсолютной удаленности от моих проблем. То ли дело Уоттс с «Ложной слепотой», то ли дело вот это китайский автор, которого я так сразу не воспроизведу…Син Ци Сянь, допустим, «Загадка трех тел», где кое-что понятно. Я все-таки очень далек от этой фантастики новой волны и для меня все эти авторы не стоят, по крайне мере, те кого я читал, не стоят одного романа Джона Уиндема, хотя это, как вы понимаете, субъективно.

«В одной из своих передач на «Эхе» при анализе «Унесенных» и «Тихого Дона» вы сказали, что автор «Унесенных» спилась и попала под единственный в Атланте автомобиль. В источниках интернета причина гибели несколько иная – она шла из кино с мужем и ее сбил пьяный водитель. Одна воспитательница в нашем детском саду считает, что вы клевещете на великую писательницу»

Нет, я ж не говорю, что она была пьяна в тот момент. Но то, что Маргарет Митчелл спивалась, об этом рассказывают очень многие, об этом есть и ее собственные свидетельства. Да, пила она очень много в последние годы. Был ли это единственный автомобиль в Атланте, я читал об этом только в предисловии к роману, не помню, в каком именно. Но об этом читал совершенно точно. Во всяком случае, это был, нет, может быть, не единственный автомобиль, но было единственное такси в Атланте. Вот такая история. То, что она была пьяна в этот момент – нет. Но даже если бы и была – это не является клеветой на великую писательницу. Как и то, что Шолохов спивался и она спивалась. Наоборот, это, скорее, делает честь великой писательнице, потому что нормально для человека пить, когда ему тошно жить. Ненормально – приспосабливаться и врать.

Д.Быков: Обычный русский треугольник в искусстве: женщина-держательница салона и около нее двое мужчин

«Нельзя ли рассказать в лекции о Лу Андреас-Саломе в контексте значения отдельно взятой женщины для мировой культуры?»

Это все продолжения роковой темы треугольника, которая очень заинтересовала людей. Там, слава Богу, нельзя было…действительно, свободного места не было. Спасибо всем, кто пришел. Очень уж всех взволновала тема русского треугольника и треугольной семьи. Лу Андреас-Саломе, неслучайно такой русский акцент в ее в судьбе, все-таки она русского происхождения, генеральская дочь, она, конечно, пыталась поставить такой же эксперимент, построить треугольник, но мне кажется, что ей была присуща несколько завышенная самооценка.

Она переоценивала свой ум, мне кажется. И влияние ее на Ницше, оно в огромной степени имело что ли гормональное происхождение, а не идеологическое. Мне, вообще, кажется, что это тот случай, когда роковая женщина вознеслась в глазах нескольких очень умных мужчин, в том числе и великих, не засчет своего ума, а засчет обаяния и женской привлекательности. Мне представляется, что Рильке был бы прекрасен и без нее. А Ницше и подавно. Есть в ней какой-то налет такого клеопатринской игры, а я этого не очень люблю. Вернемся через 3 минуты.

РЕКЛАМА

Д. Быков

«Читаю «Душа моя Павел» Алексея Варламова. С одной стороны – ощущение вторичности текста, с другой – его актуальности»

Это, понимаете, Сергей, совершенно неудивительно. Как раз роман «Душа моя Павел» мне он кажется не столько вторичным, сколько таким немножко сказочным, рациональным. Он бледно написан, по-моему. Вообще, мне кажется, биография Варламова интереснее фабульно, потому что там он имеет дело с жизнью чрезвычайно интересных людей. Он интересней пишет, когда у него сильная фабула. Я немало не хочу его этим принизить. Но, вообще говоря, «Душа моя Павел», по-моему, слабый роман. Гораздо более слабый, чем его предыдущее сочинение, потому что герой неприятный.

Ну, там есть какой-то элемент гротеска, который все равно книгу не дотягивает. И, потом, это же не роман-воспитание полноценный. Мне гораздо более печальным симптомом, понимаете, кажется то, что сейчас все кинулись писать про конец, про вторую половину 70-х, про начало 80-х. Параллелей с нашей эпохой много, но наша эпоха и глубже, и страшнее, и абсурднее. Не зря Розанова сказала, что «простите, но обычно я вижу аналогии, а сейчас я аналогий не нахожу, такого не было, сравнивать не с чем».

В советскую эпоху некоторые верили в то, что говорили. Сейчас не верит никто, кроме совсем оголтелых. И то, я думаю, что они играют в оголтелость. Поэтому у меня есть ощущение, что «Душа моя Павел» и остальные тексты той же эпохи, описывающие эту же эпоху – они немного мимо темы.

«Почему так притягательна тема Лермонтов и Кавказ?»

Видите ли, просто, Кавказ дал Лермонтову такое наиболее точное отражение, точный портрет его души – сверхчеловеческой, пустынной, стремящейся, вот как сказано у Щербакова: «Пусто в душе моей огромной и пасмурно в ней, просторно в ней». Вот что-то такое он увидел на Кавказе. И более того, и мы-то теперь видим Кавказ его глазами – по его акварелям, по его пейзажам, по сценам из «Максима Максимовича».

«Что Лермонтов сказал Белинскому в первой беседе и почему Белинский был в восторге от второй?»

Ну, в первой участвовал Краевский и Лермонтов был циничен, говорил о том, какая женщина дает, какая – не дает. Употреблял именно эти выражения. Белинскому показался таким бретером и бурбоном. А там, когда они встретились на гауптвахте после дуэли Лермонтова с Барантом, ему Лермонтов рассказывал о замысле исторической трилогии из времен Екатерины, читал стихи, говорил о стихах. Вот Белинский написал, что это будет русский поэт с Ивана Великого.

Лермонтов не очень умел общаться с людьми. Ему это было не нужно. Он был, если угодно, аутичен. Он нуждался в мнениях нескольких людей близких. Он нуждался в мнении некоторых коллег и некоторых женщин. Ну, Щербатовой, например, или Лопухиной. Но женщин умных. Но нуждался ли он в мнениях Белинского, тоже человека, конечно, умного, но тоже довольно аутичного и такого несколько экзальтированного. Думаю, нет. Кстати, я думаю, что опыт Лермонтова по женской части был больше, чем опыт Белинского. И Белинский представлялся ему, наверное, таким немного штафиркой, таким штатским. Но, вместе с тем, он умел его очаровать и оценить во втором разговоре. Это довольно важно.

В принципе, для меня во всяком случае, Лермонтов как человек не то чтобы сомнителен, а как-то тоже мне не нужен. Как он сам сказал: «Ну, ты мне душу предлагаешь. На кой мне черт душа твоя?». Как создатель гениальных сочинений он бесспорен, а как человек… Как люди, все мы, знаете, в общем-то, не ангелы.

«Советская эпоха была добрее. В это верили в 80-е…»

Саша, она не то что была добрее, она была просвещённее. Она была старше, понимаете. Это было старческое, стареющее время. Советская цивилизация очень быстро прожила свой век.

«История взаимоотношений Бунина с близкими может быть названа исключением из типов русского треугольника?»

Нет, не может. Там просто жить достроила его до квадрата, потому что возник Зуров. Это лишний укор таким модернистам. Они думают, что они – модернисты и сейчас модернизируют семью, а жизнь оказывается всегда большим модернистом. У меня вышла сейчас большая статья про этот треугольник в журнале «Story» и я вас к ней отсылаю. Она есть в моем сообществе увы, потому что вот выкладывание всех этих статей совершенно лишает меня шанса на оригинальное, концептуальное высказывание.

Тут, понимаете, в чем история… Обычный русский треугольник в искусстве – это женщина-держательница салона и около нее двое мужчин. В терминологии Эткинда, слабый человек культуры и сильный человек из народа. Во власти, наоборот, треугольник, в центре которого мужчина – Александр II или, например, Ленин с Крупской и Арманд. А вот у Бунина странно получилось. У Бунина не было женщины из салона, да и салон был только Цакни из всех его женщин в Одессе, и то не совсем салон.

Бунин, наоборот, воплощает тип власти – мужчина и при нем две женщины. Он властный такой, очень доминантный, но тут жизнь оказалась хитрее и у Веры Николаевны завелся Зуров. Не как любовник, конечно, но как кавалер, паж и защитник. А тут еще достроилось это все до пятиугольника, потому что появился Марга Степун. И жизнь под этой крышей стала уж совсем невыносимой. Если ты пытаешься быть модернистом, жизнь всегда окажется большим модернистом.

«Какое будущее у нашего кино, по-вашему мнению?»

Д.Быков: Лермонтов не очень умел общаться с людьми. Ему это было не нужно. Он был, если угодно, аутичен

К сожалению, пока приходится все чаще вспоминать печальные слова Евгения Ивановича Замятина: «Будущее у русской литературы одно – это ее прошлое». Русское кино должно дорасти до уровня 70-х – 80-х годов. Тогда можно будет говорить о будущем. Но, боюсь, что оно опять дорастет и как в «Армагед-доме» у Дяченок разрушится почему-то. Не дают дорасти до чего-то главного.

Так вот, говоря об Анне Ахматовой, лекция о которой побеждает по числу заявок, я желал бы сосредоточиться на «Поэме без героя». И, вообще, «Поэма без героя» надо воспринимать в одном ряду с циклом стихов 40-го года - «Когда погребают эпоху» или «Двадцать четвертую драму Шекспира пишет время бесстрастной рукой» - со стихами о европейской войне. О чем «Поэма без героя» Ахматовой? Вот это вечная проблема. Для того, чтобы ответить на этот вопрос, достаточно сопоставить между собой 13-й год, о котором она написана, ее первая часть называется «1913-й год. Петербургская повесть», и год 40-й, когда она написана.

И тогда ответ становится очевидным – она о войне. Она о предчувствии большой войны. Она о том, как люди расплачиваются за частные грехи общей, коллективной, гигантского масштаба катастрофой. Так произошло в 14-м году, которому предшествовала гибель Князева, так произошло в 40-м. Но для современников это все было в подтексте. Ахматова, кстати, признается: «Но признаюсь, что применила симпатические чернила: я зеркальным письмом пишу». Но, тем не менее, «Поэма без героя» - довольно ясное произведение, если знать, про что она написана.

Я думаю, что этот же прием – симпатические чернила – Ахматова придумала не сама. Быть загадочной она научилась у Кузмина. И, вообще, Кузьмин присутствует в «Поэме без героя» постоянно. Я, кстати говоря, думаю, что размер кузминского стихотворения был взят совершенно сознательно кузминского «Второго удара» из цикла «Форель разбивает лед». Я все-таки думаю, что «Форель» - это цикл, а не поэма, но это отдельный предмет споров. Есть, конечно, сквозной сюжет в «Форели», но думаю, что она там второстепенен.

Когда она берет строфу из второго узла, только замыкает ее, делая рифмованной, то она явно отсылает к присутствию Михаила Кузмина во всей этой поэме в целом. Что, собственно, случилось с Князевым? «Сколько гибелей шло к поэту, Глупый мальчик: он выбрал эту». Мать Князева считала Глебову-Судейкину виновницей его самоубийства и на похоронах сказала, что пусть будет плохо тому, кто его до этого довел. Но, конечно, не он его до этого довел… Не Глебова довела, а довела сама ситуация выбора, как представлялось, кстати говоря, Ахматовой, выбора между гомосексуальным романом с Кузминым и влюбленностью в Глебову-Судейкину, но, собственно, влюбленностью отнюдь не платонической, потому что писал же Князев: «Я целовал «врата Дамаска», Врата щитом, одетым в мех, Теперь навек надета маска на мне, счастливейшем из всех!». Какие врата и какой мех – это совершенно очевидно и прослеживается.

Проблема в том, что Князев оказался заложником вот этого раздвоения, которое очень мучало большинство людей того века. Ну, и Канегиссер этому учил, и Адамович. Все это молодое поколение… Тут дело было не только в гомосексуальных соблазнах. Тут дело было, вообще, в соблазнах извращения. Знаменитая Паллада Бельская, она такое отчебучивала, что Кузмин, описывавший ее оргии, терялся. Кузмин был, кстати, по-своему довольно целомудренный человек. Но, как ни странно, вот этот же раскол терзал и Юркуна, который хотел быть с Арбениной, а, при этом, оставаться жить у Кузмина. И Кузмин недоумевал, почему надо было обязательно сделать это на их постели, как бы любовью к женщине осквернить их чистую постель. Ну, там свои были сложности.

Но тут ужас в том, что «Поэма без героя» повествует об оргиастической эпохе. Это, конечно, были довольно невинные игры, особенно, по сравнению с тем, что в 20-е годы устраивали комсомольцы. Но это были, безусловно, греховные игры. И вот Ахматова рассказывает о том, как гибель Князева, вызванная, как он считает, Кузминым, спровоцировала лавину, оказалась первой ласточкой чудовищных событий. И, когда они вернулись в Петербург в 14-м году, они вернулись уже не в Петербург Серебряного века, а в Петербург будущей революции.

«Кое-как побредем по мраку, «Вы откуда куда?» - В «Собаку». «Мы отсюда куда» «Бог весть!»

Вот кончилась эпоха «Собаки», когда все мы бражники здесь, блудницы. И началась страшная эпоха расплаты. Вот, что самое страшное. Грехи были утонченными, изысканными и насмешливыми, а расплата была вонючей, грубой, грязной. Как все равно, что задушить человека портянкой за то, что он выбросил мимо урны душистый окурок египетской папиросы. Вот эта какая-то мерзость несоответствия – она отражена, конечно, в «Поэме без героя». Но главное в «Поэме без героя» - это именно отражение трагической эпохи, перелом которой вот пришелся на предвоенный год и это отчаяние людей, которые играли в свои тихие, эротические, утонченные игры, грешили. И вот за этот грех так страшно, так непропорционально, так совершенно в ином стиле расплатились.

Вот точно такая же расплата приближается к людям 40-го года. А за что? А за карнавал. Дело в том, что тема карнавала здесь, как и тема Кузмина, присутствующая постоянно, Кузмин казался Ахматовой циником, рядом с ним самый черный грешник воплощенной благодати, это именно такой моральный релятивизм, как ей казалось. Хотя морального релятивизма никакого не было. Он стал для нее символом извращения. Но вот как присутствует Кузмин в «Поэме», так присутствует в ней и карнавал, маскарад.

Обратите внимание, что именно 21-го июня 41-го года в ленинградском театре, не припомню сейчас в каком, шел поставленный уже погибшим к этому времени Мейерхольдом, уже расстрелянным, уже репрессированным, поставленный им «Маскарад» Лермонтова. Вот это к столетию его гибели. Вот эта маскарадная тема в «Поэме без героя» очень важна.

«Как в прошедшем грядущее зреет,

Так в грядущем прошло тлеет –

Страшный праздник мертвой листвы».

Это очень страшные слова. Ахматова умеет готику. Но это страшный праздник мертвой листвы, он отсылает, конечно, к «Стихам о неизвестном солдате» Мандельштама.

«Ясность ясеневая, зоркость яворовая Чуть-чуть красная мчится в свой дом»

Что это такое? Это падают осенние листья красные, это человеческий листопад. Это ветром несет страшный листопад обрываемых человеческих жизней. И в этот момент тема маскарада, карнавала страшного возникает не у одной Ахматовой. Она неожиданно возникает у Пастернака в довольно страшном стихотворении «Вальс с чертовщиной». Этот «Вальс» новогодний, как и у Ахматовой: «С детства ряженых я боялась», он не праздничный. Это жуткий карнавал. Помните…

«Реянье блузок, пенье дверей, Рёв карапузов, смех матерей. Финики, книги, игры, нуга, Иглы, ковриги, скачки, бега»

Это ускоряющийся безумный хоровод теней. И то, что Пастернак в переделкинском цикле написал это довольно страшное стихотворение, в котором «в этой зловещей, сладкой тайге, люди и вещи на равной ноге»… А почему, собственно, в зловещей? Да потому что она предвещает расплату. Неслучайно там в конце свечи все гаснут – «Фук. Фук. Фук. Фук». Вот это время перед третьими петухами. Это время, когда перед тем, как уйти, пирует вся нечистая сила.

Д.Быков: Мне нравится, чтобы девушка разговаривала. Это такая вечная тактика

Конечно, это такой немного бал Сатаны. И этот оттенок карнавальности очень точно почувствовал у их общего друга Булгакова, которого Пастернак очень высоко ценил, говорил: «Вы – писатель не разрешенный», которому Ахматова посвятила стихотворение «Реквием», памяти его, замечательное. В чем дело? Этот карнавал, этот бал Сатаны описан всеми тремя по-разному, но все трое его замечают. И, действительно, в России в это время, когда днями что-то непрерывно празднуют, а ночами все время кого-то забирают. И террор правит бал. Он сидит в подкорке у эпохи, в подкладке.

Вот это очень четко в «Поэме без героя», потому что там кровавая корчилась Русь. Там действительно:

«Это время, когда улыбался Только мертвый, спокойствию рад. И ненужным привеском болтался Возле тюрем своих Ленинград»

Это сказано в «Реквиеме», но ведь «Реквием» - как бы составная часть «Поэмы без героя». Он как бы оттеняет ее с другой стороны. Вот эти три ахматовских текста – «Путем всея земли», «Реквием» и «Поэма без героя» - образуют единую триаду. Здесь как раз очень важно, что Ахматова чувствует изнанку страшного карнавала 30-х годов. Он напоминает ей карнавал Серебряного века. И она понимает, что расплата будет страшна.

А почему «Поэма без героя»? Потому что в этой эпохе нет героя. В этой эпохе есть жертвы, есть развратники, есть провокаторы. Но в этой эпохе нет героя. И за это расплата. Для того, чтобы появился герой – нужна война. Собственно, там изнаночная, такая подспудная сторона этой «Поэмы», она отражена во второй части, которая не зря называется «Решка». Орел – лицо «Поэмы», это аверс ее, это 13-й год. Реверс – это предвоенная суета и предвоенное мельтешение, и предвоенная измена себе. Ну, а финал «Поэмы», третья часть «Поэмы без героя», вот когда во время войны в пустом разрушенном городе в летнем саду цветут липы и поет соловей, вот это божественно прекрасная и страшная смерть. Это ответ на эпоху без героя.

«Опустивши глаза сухие И ломая руки, Россия Вслед за мною шла на восток»

Вот в этой страшной новой реальности будет выковываться новая Россия. «Ты спроси у моих современниц, Каторжанок, «стопятниц», пленниц». Вот они – жертвы этой эпохи и ими она искуплена, из их среды. «Как безвыходно жили в страхе. Как рожали детей для плахи, для позора и для тюрьмы». Цитирую по памяти, поэтому, конечно, там какие-то кирпичики выпали, но я вот так это помню.

И, конечно, «Поэма без героя» - это поэма о том, как война не выправляет этот вывих, но искупает всеобщую греховность, страшный карнавал, всеобщую масочность, потому что все ходят в масках – что в 13-м году, что в 40-м. Конечно, карнавал террора страшнее, но напоминаю вам, что эпоха «столыпинской реакции» тоже, знаете, была не праздник и не пряник. И поэтому Ахматова совершенно четко понимает, что кошмары революции, а еще до этого – кошмары мировой войны, были попыткой искупления. Вот, в сем актуальность «Поэмы без героя». Надо ее перечитывать, потому что сегодняшний карнавал, он только кажется смешным. На самом деле, он довольно жуток. И, может быть, об этом мы еще не раз поговорим. Спасибо вам за внимание! Услышимся неделю спустя.