Суд над гувернанткой Маргаритой Жюжан по обвинению в растлении и отравлении ее семнадцатилетнего воспитанника, Российская империя, 1878 год - Не так - 2020-05-24
24.05.2020
Суд над гувернанткой Маргаритой Жюжан по обвинению в растлении и отравлении ее семнадцатилетнего воспитанника, Российская империя, 1878 год - Не так - 2020-05-24
Скачать
Сергей Бунтман
―
12 часов 9 скоро минут. С вздохом. Вот свершилось. Тут радуются, что это дело наконец-то победило. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман…
Алексей Кузнецов
―
Добрый день!
С. Бунтман
―
… Светлана Ростовцева у нас звукорежиссер. А у нас теперь даже, представляешь, Алёша, у нас теперь даже инженер теперь специальный…
Светлана Ростовцева
―
Да!
С. Бунтман
―
… есть. Инженер программы Владимир Попов. Главный инженер вообще всего у нас здесь.
А. Кузнецов
―
Вот мы зажили-то, да?!
С. Бунтман
―
Да. А у нас теперь только должен быть ещё стрелок-радист, должен быть ещё.
А. Кузнецов
―
Да, и козу нам надо завести, я думаю, для хозяйства еще.
С. Бунтман
―
Нет, всё… Ну, это обязательно. Да. То есть у нас всё теперь совершенно. Экипаж машины боевой. Но сегодня жуткое совершенно дело. Вот помнишь, персонаж был такой Мари Жють. Да? Был.
А. Кузнецов
―
Мари Жють. Конечно. «Необыкновенный концерт» был.
С. Бунтман
―
Да. В «Необыкновенном концерте». Да. у нас сегодня абсолютная Мари Жють, вот тем более Маргарита Жюжан у нас сегодня. Ну, вот я не знаю даже, как к нему подойти, к этому делу.
А. Кузнецов
―
Ну, надо к этому делу, наверное, подойти издалека. Август 1873 года, Петербург. На службу к ответственному сотруднику петербургского жандармского управления железных дорог, это отдельная жандармерия – да? – вот от, так сказать, политического сыска. Она выполняет в основном охранные функции. Так вот к полковнику Познанскому, который возглавлял это вот петербургское железнодорожное жандармское управление, поступает на службу в семью в качестве гувернантки и домашней учительницы французская подданная Маргарита Жюжан. Она незадолго до этого приехала в Россию. По-русски она практически не говорит. Но у неё есть такое вот преимущество перед обычной гувернанткой-француженкой, которых в Петербурге было очень много, она неплохо разбиралась в русской истории, в русском искусстве, так сказать, во французской истории. То есть она была относительно там, видимо, поверхностно, но все-таки широко образована, и это создавало ей такой вот дополнительный на неё спрос. Значит, она нанимается в семью, где есть трое небольших детей: вступающий в подростковый возраст старший мальчик Николай, есть ещё девочка лет пяти и совсем недавно родившийся только в 71-м году младший сын Михаил. И, значит, вот она в течение почти 5 лет до тех событий, о которых мы будем говорить, она в этой семье находится на положении такой, – ну, как сказать? – своей практически. При этом она не живёт с ними. Она первое там время около года жила в этом доме, а дальше она стала приходящей гувернанткой, потому что, видимо, она неплохо зарабатывала, потому что она снимала собственную квартиру и могла себе позволить не жить, что называется, приживалкой. Но она проводила в семье Познанских очень много времени. И вот в апреле 78-го года в ночь с 17-го на 18-е в семье происходит трагедия. Утром 18-го числа старшего из сыновей, уже 16 с половиной летнего Николая Познанского обнаруживают мертвым…
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
… с своей спальне, в своей постели с… при обстоятельствах, которые наводят на мысль о том, что с ним случилось какой-то приступ, потому что пена на губах, потому что зрачки неестественные. И при этом он, в общем, предыдущую неделю болел. У него была краснуха.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов: 1
―
й заболела девочка, сестра. Потом, значит, от нее заразился старший брат. У него была краснуха, но она протекала абсолютно без проблемно. И у врача, который каждый день бывал в доме, поскольку, ну, двое больных все-таки. Да? У врача, который хорошо эту семью знал, не возникло ни малейшего опасения за него состояние здоровья. Единственный, кто более или менее вот так вот волновался и там периодически просил ещё раз доктора позвать, была вот эта самая Маргарита Жюжан. Но, видимо, в семье привыкли к тому, что она вообще на малейшие признаки нездоровья детей, она так очень бурно реагировала. Поэтому, ну, вот как обычно Маргарита волну гонит. Да? Ничего, так сказать, страшного не происходит. И тут вдруг он умирает. И врач, который вот пользовал его, его сестру, он предлагает вскрытие, потому что он говорит, у меня нет ни малейших даже предположений, что могло послужить причиной смерти. И отец соглашается. И через 2 дня после смерти в морге военно-хирургической академии трое врачей, и ещё при вскрытии присутствует практикантка, студентка медицинских курсов, производят вскрытие, в ходе которого возникают разногласия. Один из врачей высказывает убеждение, что, судя по состоянию внутренних органов, это похоже на симптомы тифа, а двое других докторов говорят: ой, нет, это на тиф совершенно непохоже, что-то вот нас наводит на мысль, что это может быть результат отравления.
С. Бунтман
―
Ох.
А. Кузнецов
―
А дело в том, что, надо сказать, вот в этой семье, видимо, довольно безалаберной, на каждом буквально с того находились сильнодействующие яды.
С. Бунтман
―
А это почему это?
А. Кузнецов
―
Во-первых, полковник, ответственный чин жандармского управления, человек, который отвечал в железнодорожной жандармерии за маршруты царского поезда на минуточку, был к 78-му году законченным морфинистом.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Банка с морфием стояла у него в кабинете в не запирающемся шкафу. По его собственным объяснением он пристрастился к морфию, пользуя им ревматизм, который его очень мучил. Ну, а дальше, так сказать, ревматизм, что называется, отступил на второй план. Интересно, что генерал, уже потом генерал, уже после всех этих историй, Игнатий Николаевич Познанский, он довольно долго ещё проживёт при всём своем морфинизме. Он ещё будет повышен до начальника нижегородского жандармского управления. И в этом качестве описан в воспоминаниях Горьким и Короленко. Так вот Горький, на него пришлось, так сказать, я имею в виду, на правление Познанского начало творческой и политической деятельности Алексея Максимовича. Горький его описывает в таких достаточно иронически добродушных тонах. А вот Короленко пишет о нём без всякой симпатии, потому что Познанский очень Короленко мешал там газету издавать, видел в любом сборище у него на квартире там революционной заговор и так далее. Короленко его прямо называет генерал-морфинист. Вот. То есть за ним, видимо, это, так сказать, пристрастие сохранилось на всю жизнь. Значит, у отца стоит банка с морфием в кабинете, добраться до неё не трудно. Всё знают где. А у сына сравнительно незадолго до этого, примерно за год, у Николая появился интерес практической химии. Вроде бы он заинтересовался фотографией. Ну, а через фотографию химией вообще. И поскольку его дома баловали, так сказать, на это есть много указаний, ему купили настоящий профессиональный химический шкаф, какую-то мини лабораторию домашнюю, набор реактивов. И вот насколько было безалаберное время, в этом наборе реактивов, например, имелся цианистый калий.
С. Бунтман
―
О как здорово-то!
А. Кузнецов
―
Да. Вот так вот. И поскольку, видимо, домашний врач был в курсе этих обстоятельств, проводится исследование токсикологическое, и экспертиза показывает смертельную дозу морфия. Причем доза интересна. Она, видимо, пограничная, потому что в заключении судебно-медицинской экспертизы там сказано так, что обнаруженная доза смертельна для человека, не принимавшего алкоголь. Видимо, алкоголь как-то несколько сглаживает вот это отравляющее действие морфия, я так понимаю. И для человека, непривычного к морфию. То есть вот, скажем так, я понял, что человека, чей организм к морфию привык, эта доза могла и не убить.
С. Бунтман
―
Опа!
А. Кузнецов
―
Или скажем…
С. Бунтман
―
Ну, вот в смысле…
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Ну, да, да. или, скажем, человека, который вы… перед этим там прилично выпил. Но поскольку юноша, видимо, алкоголем не злоупотреблял, хотя насчёт этого будет отдельная ремарка, и в любом случае не был, конечно, привычным к морфию человеком, вот для него она оказалась смертельной. Начали искать этот самый морфий и нашли довольно быстро. Оказывается, прямо в утро когда обнаружили смерть, мать скляночку, в которой накануне вечером ему давали лекарство, унесла к себе в комнату. Врач говорит: «А где лекарство?» «А вот у меня в комнате». – «А принесите сюда». Она принесла три скляночки с лекарствами, которые он принимал. В двух страничках всё, что положено. Совершенно безобидные вещи. Всё соответствует тому, что на этикетках написано. А в скляночке, на которой написано «Йодистый калий»… Я сразу детство вспомнил. Сколько лет прошло… Я болел краснухой через 100 лет после Николая Познанского, но я тоже принимал эту безумно горько-соленую микстуру. Вот это йодистый калий. Прекрасно помню.
С. Бунтман
―
О, Господи!
А. Кузнецов
―
Так вот в этой самой баночке с йодистым калием обнаружилось, что туда кто-то долил прилично морфия. То есть в баночке изначально было лекарство, а потом кто-то туда почти 2 грамма морфия добавил. И в результате, значит, как главная рабочая версия, что Николай Познанский получил лекарство вот из этой скляночки, от чего и скончался. И довольно быстро, ну, следствие проверило возможность того, что в аптеке ошиблись. Нет, аптека была абсолютно не причём, тем более что лекарства поступили дней за 5 до этого. Он их уже принимал. Никаких признаков. Всё нормально. Значит, ошибку аптеки исключили. И дальше разрабатываются 3 версии: самоубийство или случайное самоотравление; 2-я версия – ликвидация своего члена секретной революционной организацией. Сейчас скажу откуда эта версия взялась.
С. Бунтман
―
Jesus Christ!
А. Кузнецов
―
Да, абсолютно. Так это же 78-й год.
С. Бунтман
―
А… Ой. Да.
А. Кузнецов
―
… 3 месяца назад Засулич стреляла в Трепова. Значит, за два года до этого нечаевское дело. То есть тут революционные организации под каждым кустом видятся.
С. Бунтман
―
Это модно. Да.
А. Кузнецов
―
Модно, конечно. Тем более что были основания. Сейчас я про них скажу. И наконец 3-я версия, как-то не сразу, очень не сразу, но через несколько дней вот начинает концентрироваться вокруг Маргариты Жюжан. Выясняются всякие подозрительные вещи. Например, 1 апреля, то есть за 2 с половиной недели до гибели Николая, значит, приходит такой странный инцидент. Он закуривает… Надо сказать, что он дома курил открыто. Родители этому никак не препятствовали.
С. Бунтман
―
Большой мальчик.
А. Кузнецов
―
Ну, 16 с половиной лет. Гимназист старших классов. Да. Но вот как-то в то время, в общем, считалось, что молодой мужчина курит, это нормально, тем более, видимо, в военной среде, где это было очень распространено. Вот. Значит, и все ещё радовались, что он себя ограничивал. Вот он был такой методичный мальчик. Он в специальную коробочку на день себе откладывал порцию – 4 папиросы. И вот он закурил в тот день свою первую папиросу, пожаловался, что у нее какой-то очень странный горький привкус. 2-ю папиросу схватила гувернантка, тоже закурила, сказала… там чуть ли не сознание потеряла. В папиросу, в гильзу вкладывали ватку. И вот ватки были вынуты, то выяснилось, что в гильзе за ваткой, между ваткой и табаком находится белый порошок, в котором папа очень быстро профессионально опоздал морфий. Но никто тогда на это не обратил внимание, решили, что это чья-то первоапрельская шутка. Господин полковник сказал: «Дети, не шутите так». Унес банку к себе и запер на обычный ключ, который он никогда из шкафа не убирал. Дальше. Через несколько дней в канцелярию градоначальника приходит письмо о том, что на квартире жандармского полковника Познанского зреет заговор с целью отправить генерала Трепова. Понятно, выстрел Засулич. Да? Вот, так сказать, месть за него. Революционная организация. И со… Да, письмо написано по-французски. Подписано «Базиль». В письме содержится указание на то, что молодой человек увлекается химией, имеет дома химическую лабораторию, в ней якобы изготавливаются яды. У него есть организация, в которой состоят ещё трое, так сказать, его приятелей. Они названы по именам. Молодой человек развращенный. У него одновременно три любовницы. И одна из них полька и революционерка.
С. Бунтман
―
Это двойное преступление.
А. Кузнецов
―
Да?
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Конечно. Причём я бы сказал, что полька – это в степень возводит. Да?
С. Бунтман
―
Да, да, да.
А. Кузнецов
―
Не просто умножает, а возводит в степень. Надо сказать, что жандармское управление как-то очень спокойно отнеслось к такому сигналу про семью человека, который возглавляет вообще, так сказать, охрану царского поезда. Они довольно вяло дней 10 пинали это письмо из одной канцелярии в другую. И в результате Познанского-старшего вызвали на профилактическую беседу уже после гибели сына. И он сразу сказал, что это письмо написала француженка, гувернантка из его дома. Почерк похож. Да? Так сказать, и так далее. Вот этот всё вместе плюс выяснилось, Жюжан собственно этого не отрицала, что накануне вечером, накануне гибели Николая именно она ему последний раз дала лекарство. Плюс отец показал, что накануне вечером перед тем, как ей уходить, она не ночевала в доме, значит, она собственноручно приготовила для своего любимого воспитанника котлеты. А он их есть не стал, сказав, что они невкусные. Сразу возникает еще один призрак, так сказать, отравленного предмета. Да? Что это котлеты раньше были вкусные, а теперь невкусные? Не иначе как в них морфию насыпали. В общем, всё вокруг несчастной француженки затягивается всё туже и туже, и поскольку все показывают, что юноша относительно жизнерадостный, никогда никаких там суицидальных наклонностей не высказывал, следствие версию самоубийства тоже отодвигает. Версию случайного самоотравления по ошибке тоже, в общем, для нее особенных оснований нет. Ну, и в конце концов Маргарите Жюжан предъявляется обвинение, ее арестовывают, сажают, ведут следствие. У неё нет своего адвоката. И по её просьбе, поскольку её обвиняют в тяжелом преступ… в тяжком преступлении, ей положен адвокат. Ей суд назначает в качестве защитника Константина Фёдоровича Хартулари. Вообще поразительно, нет его фотографии. У нас сегодня очень бедно с картинками. Вот то, что…
С. Бунтман
―
Да, вот то, что у нас висит… картинку…
А. Кузнецов
―
Это здание…
С. Бунтман
―
Картинка…
А. Кузнецов
―
Здание…
С. Бунтман
―
… угол дома.
А. Кузнецов
―
… санкт-петербургского окружного суда. Это не просто угол. Там это… давайте уж посмотрим сразу картинки, чтоб потом больше на них не отвлекаться. Их всего четыре штучки. Вот так снаружи выглядел в начале XX века санкт-петербургский окружной суд. Следующий картинка – единственный… Нет, вот следующая картинка – это примерно по возрасту… Ну, мы хорошо… Oкей. Нет, Сереж, 2-ю верни, где Кони.
С. Бунтман
―
Где Кони. Да.
А. Кузнецов
―
Вот Кони. Вот. Значит, это человек, который будет председателем на этом суде. Анатолий Федорович Кони. Через полгода после того, как его пытались уволить после дела Засулич, он остался. Вот он, так сказать, в частности председательствовал на этом процессе. Следующая картинка – это рисунок из газеты.
С. Бунтман
―
Сейчас сделаем.
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
О!
А. Кузнецов
―
Судебный художник зарисовал картинку, на которой изображено другое дело, но примерно в это же время, конец 70-х. И это внутреннее помещение петербургского окружного суда. То есть мы себе представляем, вот права скамья подсудимых. На ней стоит подсудимый, который дает показания. Перед ним скамья для адвокатов. Ещё ниже скамья для секретарей. Слева у нас суд. А напротив подсудимого соответственно ещё левее суда находится скамья присяжных. Вот так вот выглядит это всё.
С. Бунтман
―
Понятно.
А. Кузнецов
―
И последняя картинка с молодым красивым военным. У нас нет фотографии покойного Николая Познанского, но вот это его маленький брат Миша, который вырос и тоже как и папа пошёл по жандармской… по жандармскому ведомству. Вот это он где-то перед Первой Мировой войной. В 19-м году его убьют. Ну, вот, так сказать, во время Гражданской войны там на территории колчаковской. Там будет бунт заключенных в тюрьме в Усть-Каменогорске, на территории нынешнего Казахстана. Вот он там, судя по всему, и погиб. Вот собственно говоря, все наши картинки на сегодня. Так вот Хартулари получает это дело, отправляется на свидание в тюрьму со своей подзащитной и приходит к абсолютному внутреннему убеждению, что она невиновна. Он об этом подробно пишет. И всем, кто интересуется, заинтересуется этим делом дополнительно, в нашей группе в «Фейсбуке» я вот час назад разместил ссылку на воспоминания Хартулари. Их очень трудно найти. Сами, скорее всего, не найдёте. Разместил ссылку, где вы можете подробно прочитать, вот как он приходил к этому убеждению. Значит, с самого начала как он утверждает, ему показалось вот то, что он увидел в этой женщине, показалось совершенно не соответствующим тому уровню коварства, который требуется для того, чтобы вот так последовательно, методично с третьей попытки, с применением там фальшивых писем и всего прочего изводить несчастного воспитанника, в которого она была в какой-то мере влюблена. Насчёт влюблённости. Это тоже предмет очень жаркого спора, потому что обвинение утверждало и при этом ссылалось на показания родственников и домашней прислуги, что Маргарита Жюжан буквально с возраста 14 лет своего воспитанника его систематически растлевала. Они были на ты. Она часто у него допоздна задерживалась в комнате. При этом была довольно фривольно одета. Отец рассказывал на закрытом заседании, где не было публики, что он как-то вошел и, так сказать, обнаружил их там занимающих совершенно непозволительными делами и так далее, и так далее, и так далее. Его приятели, студенты и гимназисты, у него их было довольно много, тоже рассказывали, что она всё время при… приволакивалась за ним на их сборища. Там сидела у него на коленях, позволяла себе всякие шутки, там чуть ли не при них пыталась его поцеловать и так далее, и так далее. В общем, была густыми такими красками нарисована картина женщины. Ей под 40. Ей 37 в момент, когда она была арестована. Значит, ему соответственно 16 с половиной. Вот такая вот женщина постбальзаковского возраста, совершенно развращенная, совершенно… Вот она, так сказать…
С. Бунтман
―
Хорошо. Вот оставим её в этом положение незавидном и послушаем новости.**********
С. Бунтман
―
Мы продолжаем. Алексей Кузнецов. Ну, вот показывают многое, но как-то в ее виновность не особо верится вообще-то.
А. Кузнецов
―
Вот и Хартулари не поверил, потому что в его представлении это абсолютно не тот тип… вот она не тот тип, который необходим для того, чтобы вот это всё так вот простроить. Я прочитаю отрывочек из его уже речи на суде, где он даёт ей характеристику. Помимо всего прочего безумно интересно как за полтора века изменились представления о том, что прилично говорить, а что нет. Я себе представляю как, так сказать, сейчас взовьются феминистки и, так сказать, борцы со всякими там национальными стереотипами. «Подсудимая - французская подданная Маргарита Жюжан - воплощает в себе как общие женские достоинства и недостатки, так и особенные, свойственные национальности, к которой она принадлежит по рождению. К общим ее недостаткам и достоинствам, как женщины, следует отнести необыкновенную нервность, подвижность, развитие сердца и чувствительности, чрезвычайно быстрое суждение о предметах и явлениях, обнаруживающее неглубокий и поверхностный взгляд на все окружающее. Как француженка, подсудимая по воспитанию, образованию и обычаям той среды, к которой она принадлежит, представляет еще некоторые особенности, а именно - она дитя того кружка французского общества, который постоянно снабжал Россию типами женщин, способных к весьма разнообразной деятельности». Ну, она вообще…
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
… наполовину француженка, а наполовину испанка, что, наверное, еще больше усугубляет…
С. Бунтман
―
Да. Ну…
А. Кузнецов
―
… вину. Да?
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Так ария из оперы Бизе. Так вот значит, на что обращает внимание Хартулари, и что он потом очень убедительно в своей речи на суде покажет. вот видно, как это версия с её виновностью, с её заранее спланированным, давно выношенным планом, как это версия рождается дома, у домашних уже после смерти, причём далеко не сразу, а через несколько дней и даже недель. Как прислуга сначала даёт одни показания, а потом просится на допрос еще раз и дает диаметрально противоположные. Как мать и отец покойного начинают припоминать какие-то ужасные детали. Иными словами у Хартулари возникает ощущение, что дома решили вот всю их, скажем так, семейную неустроенность свалить на вот эту самую действительно легкомысленную, видимо, недалекую, по русским тогдашним представлениям действительно очень фривольно себя ведущую француженку. А неувязок очень много. Например, семья в один голос практически хором говорит о том, что да, у них была половая связь. А врач, например, который его, так сказать, знает там с детских лет, говорит, да не могло у него быть, у него в тяжелой форме фимоз, заболевание, которые препятствует, так сказать, такой связи. Значит, теперь по поводу вот этого самого анонимного письма, которое выглядят как её попытка вот на него подействовать и так далее. Назначают почерковедческую экспертизу. Причём сразу две экспертизы: одна техническая по почерку, 2-я по стилю письма. И эксперт по почерку… Ну, как эксперт? Он гимназический учитель русского языка. Тогда нет отдельных экспертов. Да? Он показывает… Ну, он, видимо, квалифицированный человек, так судя по его заключению, он говорит, да, начертание отдельных букв похожи, да, почерк в целом более или менее похож, но вот есть такие-то, такие-то, такие-то различия. Я не могу дать однозначного заключения. А эксперт по стилю говорит, да, письмо написано по-французски и с использованием таких, ну, присущих природным французам выражений, но с другой стороны огромное количество орфографических ошибок, которых не сделал бы человек мало-мальски грамотный. И кроме того встречаются выражения, которые природный француз никогда в жизни не употребит. Они явно совершенно механический перевод из другого языка, как сегодня – да? – если б там «Google Переводчик» взялся переводить.
С. Бунтман
―
Да, да, да.
А. Кузнецов
―
Короче по письму… Она категорически отрицает, что это писала. По письму нет никакого вот четкого представления, кем оно было написано, из каких целей. Она не ночевала в ту ночь точно совершенно. Ее уход видела несколько независимых свидетелей. В соседней со спальней погибшего комнате ночевала женщина, я так и не понял, кто она была. Но она, так сказать, вот непостоянный жилец этого дома. Некая Шульц, которая показала, что утром она через тонкую стенку в 7 утра слышала чирканье спички, что она слышала какой-то вот звон какой-то посуды, и затем послышался храп.
С. Бунтман
―
О!
А. Кузнецов
―
В 7 утра. Врачи прибыли в 10 утра. Тело ещё было тёплое. Трупное окоченение ещё выражено не было, хотя трупные пятна появились. Но они появляются, если тело никто не трогал, они появляются довольно быстро. И получается, что смерть-то наступает действительно под утро. А её не было уже как минимум в 7 часов рядом с ним. Да? То есть что? Принесла, поставила, оставила и ушла, рискуя, что он вообще не примет лекарство, или сначала кто-нибудь придёт и что-нибудь заподозрит. В общем, очень странная история. А самое главные, Халтулари когда начинает знакомиться с материалами дела, он обнаруживает, что при обыске полицейские изъяли большое количество бумаг, принадлежавших покойному Николаю. В основном всякие тетрадки его гимназические, конспекты, что-то какие-то выписки из книг, какие-то черновики сочинений. Да? Вот такая макулатура. Он начинает в ней рыться и обнаруживает в одной из тетрадок, где в начале вроде какие-то упражнения такие вполне школярские, он обнаруживает секретный дневник Николая. И в этом секретном дневнике, вот оцените стиль и, так сказать, образ мышления. Да? «Смешно, говорят, разочарование в мои годы. Чем больше живешь, тем больше узнаешь, чем больше узнаешь, тем больше видишь, что многие мысли неосуществимы, что нет никогда, нигде, ни в чём порядка. Должен ли упрекать себя в чём-либо? Много бы я отвечал на этот вопрос, если бы не боялся, что тетрадь эта попадет в руки отца или кого другого, и он узнает преждевременно тайну моей жизни с 14 лет. Много перемен, много разочарований, многие дурные качества появились во мне. Кровь моя с этого возраста проведена в движение», - Григорий Александрович Печорин в ранней юности.
С. Бунтман
―
Ну, да.
А. Кузнецов
―
И плюс… Плюс выясняется… Да. Значит, в конце этого дневника полстраницы замазано черной тушью. И когда Халтулари припирает следователя, они припирают домашних, отец признается, это я нашёл этот дневник, и я замазал… Вот я не хочу, чтобы кто-то знал. Оказывается, у его сына был роман… Ну, или точнее сын стремился к роману с некой гимназисткой П. И в частности когда, так сказать, вот это замазанное эксперты расчистили, там переписано ее письмо. Она ему пишет, видимо, незадолго до его гибели: «… не знаю шутите Вы или нет, только к чему это постоянное упрашивание полюбить Вас? Вы знаете – «насильно мил не будешь» и «отечества для сердца нет»; я Вам сказала раз навсегда, что люблю Вас как доброго и хорошего юношу, но иначе любить не буду никогда. Чем же я виновата, что это Вас не удовлетворяет? А если Вы будете ко мне приставать с приторными комплиментами, с чувствами, не существующими, или с просьбою о любви, которой я не могу Вам дать, я Вас разлюблю». И вот похоже, по крайней мере Хартулари в этом абсолютно уверен, и Кони, который оставил довольно подробные записки об этом процессе в двух местах, в двух томах своего собрания сочинений, в первом и третьем, тоже, видимо, к этому склоняется. Значит, судя по всему, юноша, испытавший разочарование в любви, значит, плюс явно такой вот интереснейший в таком вот байроническом стиле, плюс вот эта доза морфия, которую он принял, возможно, ему казалось несмертельной. Ведь не случайно врачи описали ее как неоднозначно смертельную. Возможно, как это бывает с очень молодыми людьми, он рассчитывал устроить некую демонстрацию. Возможно, он нахватался этому у нее. Действительно у них была какая-то духовная связь, по крайней мере раньше. Она была склонна к экзальтации. Она везде там рассказывала трагическую историю своей жизни и всего прочего. Вполне возможно, что он вот так вот зеркально, что называется, копировал. Ну, и то ли он заигрался, и получилось вот так, как получилось. Вообще в этой истории до конца разобраться очень трудно…
С. Бунтман
―
Трудно, потому что я бы сказал, что его вот этот дневник, он абсолютно нормальный для… для молодого человека, для юноши экзальтированного несколько, читающего вполне. И я даже не знаю, склонны ли преувеличивать. Мы в этом возрасте переживаем очень тяжело мельчайшие вещи, бывает.
А. Кузнецов
―
Да. Безусловно. И плюс ко всему там в конце, вот собственно что отец замазал, вот несколько строк этой самой тушью, там в конце он пишет о себе и своем счастливом соперники некоем К., который, как ему казалось, пользовался благосклонностью этой гимназистки: «Кто-то один из нас должен остаться жить. Либо ему, либо мне придется убить себя». То есть прямое указание на то, что по крайней мере внешне у неё такие мысли крутятся. В этой семье очень много врали, давая свидетельские показания. Все пытаются что-то скрыть. Там явно совершенно полные шкафы не только морфия, но и всяких скелетов в этой семье. Мать – легкомысленная женщина. Отец – такой вот службист, всё время на службе. Мальчика они совершенно избаловали. Вот старший был их любимец, ни в чём ему не отказывали. Безусловно гувернантка – это, конечно, ну, не совсем то, что может быть рекомендовано. Хотя надо сказать вот что. Я думаю, что это всё не случайно, потому что во многих мемуарах встречается указание на то, что в XIX веке в зажиточных образованных, культурных домах, скажем так, была такая манера, – да? – вот подрастал мальчик, вступал в возраст там старших классов гимназии, с приличными женщинами ему рано пока, и вот либо приглашалась гувернантка, либо с горничной проводилась воспитательная беседа: «Дуняша, будь к барину поласковее, - да? так сказать, - а мы в долгу не останемся». То, что они про неё рассказывают, и при этом 2 года, если верить их рассказам, она его развращает, а они её не убирают из дома… Их напрямую спрашивают, а что же вы, если вы видели вот это всё, почему же она по-прежнему у вас в доме каждый день бывала. Ну, вот мы не хотели ее прямо выгонять. Мы боялись, что мальчик расстроится. Нормальный жандармский полковник, да? В общем…
С. Бунтман
―
Ну, да.
А. Кузнецов
―
… там какая-то очень-очень гниловатая вот конструкция их явно совершенно вранья. Я думаю, ну, это мои домыслы, разумеется. Это ни на чём не основано. Я думаю, что сначала им эта француженка даже в голову не пришла, а потом они поняли, что это самоубийство. Ну, а вот этот скандал.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
Это нельзя похоронить на кладбище. У жандармского полковника сын с собой покончил. Да? Вот этот скандал. И они, ну, изобрели, – да? – поняв, что она удобная жертва для этого, они изобрели конструкцию. Тем более она одна. Покровителя у нее нет. Она француженка. Соответственно присяжные к ней как к иностранке будут настроены соответственно и всё прочее, и всё прочее. И действительно не попадись Хартулари в адвокаты, а Кони в председатели суда, ну, трудно сказать, чтобы было. А так присяжные, посовещавшись 2 часа, это, в общем, не очень много, для такого запутанного дела совсем немного. Присяжные, посовещавшись 2 часа, вынесли вердикт «невиновна». Интересно, что она не вернулась во Францию, по крайней мере сразу. Она ещё по крайней мере несколько лет регулярно давала в петербургских газета объявления. Кони об этом пишет, что он на них натыкался. Даю уроки французского там и, так сказать, каких-то ещё предметов. Но дальнейшая судьба её неизвестна. Может быть, она заработав какие-то деньги, всё-таки вернулась на родину. А, может быть, уже и не вернулась при том, что здесь она явно совершенно была устроена, если не брать вот эту вот жуткую ситуацию, она была устроена гораздо лучше, чем она могла бы устроиться у себя дома. Вот такая вот история…
С. Бунтман
―
Да. Да.
А. Кузнецов
―
… которую мы вряд ли когда-нибудь разгадаем, потому что ушли… унесли в могилу с собой все свидетели вот истинную правду. А вранья там много.
С. Бунтман
―
Да. Ну, такая с одной… Ну, в общем-то, вырисовывается более-менее… Контуры такие вырисовываются из того, что ты сказал вот в конце, в общем-то, про семью и опасения семьи полковничьей. Это…
А. Кузнецов
―
Я вот…
С. Бунтман
―
Это так… верится, скажем так.
А. Кузнецов
―
Я поражался всё время, когда вот читал эти, так сказать, и воспоминания, и какие-то отрывки из документов как меньше, чем за полтора столетия у нас изменилась иерархия ценностей, как вещи, которые им казались чудовищно трагическими, у нас сейчас воспринимаются по-другому, и наоборот, как вещи, которые мы сегодня воспринимаем как совершенно недопустимые, тогда шли по разряду мелких шалостей.
С. Бунтман
―
Ну, да. Всё движется на свете-то.
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
Вот. Ну, что ж давайте мы процессы перечислим вам для голосования, вторые места занявшие. Это судное дело боярина Шеина и окольничего Измайлова, обвиненных в неудаче против поляков под Смоленском. Это Русское царство, 1634 год. Да.
А. Кузнецов
―
Смоленская война. Да.
С. Бунтман
―
Да.
А. Кузнецов
―
И неудачное стечение для Михаила Борисовича Шеина всяких обстоятельств.
С. Бунтман
―
Суд над королевой Каролиной Брауншвейгской, по обвинению в супружеской измене, Великобритания, 1820 год.
А. Кузнецов
―
Случайно подбирается, но это ещё один грандиозный семейный скандал.
С. Бунтман
―
Да уж.
А. Кузнецов
―
С фантастически количеством грязного белья, взаимных обвинений там или всего на свете.
С. Бунтман
―
Да. Суд над Егором Созоновым, которого мы знаем уже, по обвинению в убийстве министра внутренних дел фон Плеве. Защитник Николай Карабчевский. Российская империя, 1904 год.
А. Кузнецов
―
Это одна из самых знаменитых защит Карабчевского, хотя его подсудимый не был оправдан. Но то, что он получил в результате не смертную казнь, а каторгу – это гораздо дороже многих чистых оправданий.
С. Бунтман
―
Далее у нас идет судебный процесс Фридриха Вильгельма Фохта, «капитан из Кёпеника», с мошенническими целями захватившим город Кёпеник, Германия, 1907 год.
А. Кузнецов
―
Капитан, по-моему, третий раз приходит вторым и каждый раз никак не может пробиться в первые…
С. Бунтман
―
Бедняга. Да. Ну…
А. Кузнецов
―
Он в жизни был не очень удачлив.
С. Бунтман
―
Ну, да. ну, и соперники здесь такие.
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
Суд над Оскаром Слейтером, обвиненном в убийстве пожилой женщины. Вмешательство Артура Конан Дойла.
А. Кузнецов
―
Да.
С. Бунтман
―
Великобритания, 1909.
А. Кузнецов
―
Обратите внимание, это одно из тех дел, где Конан Дойл пытался и, в общем, очень успешно, сразу скажу, на практике применить то, что он приписывал Холмсу, то есть собственные навыки вот того, что он назвал не очень удачно, но запоминающийся дедуктивным методом.
С. Бунтман
―
Хорошо. Я прошу всех голосовать тщательно, голосовать и сердцем, и умом за все… Ну за то, что вы считаете нужным. А мы встретимся в следующее воскресенье. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман. А Алексей Кузнецов…
А. Кузнецов
―
Я остаюсь в «Родительском собрании». Да.
С. Бунтман
―
Конечно, остается, как полагается. Всё. Счастливо всем. До свидания!
А. Кузнецов
―
Всего доброго!