Суд над Марией Антуанеттой, королевой Франции, по обвинению в государственной измене и инцесте, Франция, 1793 - Не так - 2020-04-12

12.04.2020

Суд над Марией Антуанеттой, королевой Франции, по обвинению в государственной измене и инцесте, Франция, 1793 - Не так - 2020-04-12 Скачать

Сергей Бунтман

―

Ну, что ж? Мы начинаем. Светлана Ростовцева, Сергей Бунтман. Мы наладили в этой студии. Вы видите здесь… Здесь Владимир Попов сидит. Вот. Который здесь контролирует, как у нас всё идёт. И Алексей Кузнецов у себя в пустой камере. Вот. А где…

Светлана Ростовцева

―

Да.

Алексей Кузнецов

―

Добрый день!

С. Бунтман

―

А где плакат обещанный?

С. Ростовцева

―

Да.

С. Бунтман

―

«На свободу с чистой совестью».

А. Кузнецов

―

Рисуем.

С. Бунтман

―

Да, рисуй. Рисуем, да? Остап Бендер и Ипполит Матвеевич Воробьянинов этим должны заниматься сейчас. Хорошо. Сегодня наконец-то к великому восторгу Дмитрия Мезенцева у нас сегодня Мария-Антуанетта. Но я тут не причём. Я просто лоббировал всегда Марию-Антуанетту. И всегда Дмитрий говорил, что ни про какие пирожные речь она не произносила. Но в принципе её осудили и казнили не за это. Также глупо и бездарно, и бессмысленно ее казнили, но не за это. Итак, сегодня Мария-Антуанетта у нас, Алёш. Да?

А. Кузнецов

―

Да, у нас Мария-Антуанетта. И она у нас в тоже такой достаточно знаменательный день, потому что ровно 6 лет назад день в день, тоже 12 апреля, тоже в День космонавтики, кстати, поздравляю всех причастных, вышла первая передача нашего цикла – дело группы Дятлова. Вот оно, значит… Так что сегодня здорово, что один из вот тех самых процессов, ради которых первоначально затевалась эта передача. Да? Вот знаменитых таких, вошедших в историю даже на уровне поверхностных школьных учебников. Я сразу хочу сказать, что задокументирована вся эта история была не очень хорошо. Революционный трибунал не очень добросовестного относился к ведению протоколов. И в основном мы судим по воспоминаниям людей, которые так или иначе были к этой истории причастны. Все эти люди, разумеется, пристрастны в ту или иную сторону. Но тем, кто вот любит всё-таки что-то относительно документальное посмотреть, я могу сослаться на одно издание. В самом начале 18-го года в Петрограде, ещё в старой дореформенной орфографии был напечатан первый том, издание «Революционный трибунал в эпоху Великой Французской Революции: воспоминаниях современников и документы». Его отредактировал профессор Евгений Викторович Тарле, выдающийся знаток…

С. Бунтман

―

Да.

А. Кузнецов

―

… Великой французской революции.

С. Бунтман

―

Есть еще одно гениальное описание вообще быта, и даже вот как было, где, что находилось внутри, например, Конвента, когда… когда судили короля и не только до этого, как это было оформлено, где, кто сидел, что было. Потрясающее и талантливейшее описание у Гюго в «93-м годе». Вообще «93-й…»

А. Кузнецов

―

Ну, а…

С. Бунтман

―

… этот тот роман, который надо перечитывать.

А. Кузнецов

―

Если говорить о литературе все-таки более художественной, то Мария-Антуанетта, конечно, ее певец, ее биограф – это Стефан Цвейг.

С. Бунтман

―

Естественно.

А. Кузнецов

―

И опять же да, вы можете перечитать, без труда найдете его такой исторический роман, можно сказать, посвященный Марии-Антуанетте, он достаточно близок к реальным событиям, – да? – там вымысла, в общем-то, нет. Там есть скорее интерпретации. Да? Но это не то же самое, что вымысел. Ну, и кое-что можно найти у Марка Алданова, которого я сегодня буду цитировать. Вот давайте и начнём с цитаты из Алданова. 1793 год. В январе казнен Людовик ХVI. Его судил, как совершенно верно было отмечено, Конвент. Ещё пока нет революционного трибунала. Франция революционная в довольно трудной ситуации в начале 93-го года. Уже начались революционные войны в 92-м году. Начались они вроде бы достаточно благоприятно для Франции. И генерал Дюмурье одерживает одну за другой две победы, которые тогда были сочтены совершенно блестящими. Сейчас мы понимаем, что с точки зрения военного искусства они, в общем, не представляют из себя ничего особенно выдающегося, особенно на фоне предстоящих побед и Моро, и Наполеона, и других генералов Французской революции, но они были психологические чрезвычайно важны. И при Вальми, а затем при Жемаппе Дюмурье, конечно, внёс, так сказать, определенный энтузиазм в души революционеров. Но затем постепенно по мере того, как Англия подключалась к войнам 1-й коалиции, стало понятно, что, в общем, Революционная Франции находится в весьма сложной ситуации. Да плюс еще в апреле 93-го года изменяет Дюмурье, переходит на сторону противника. И всё это приводит к тому, что в середине года наступает период якобинской диктатуры, который в частности характеризуется, как все прекрасно помнят, разумеется, со школьных времен, небывалым во французской истории расцветом террора. И суды, чрезвычайные суды, трибуналы сыграют в этом, ну, весьма большую роль. Алданов цитирует в одной из своих работ древнеримского историка Тацита, которой писал, что «только глупые деспоты прибегают к мечам: настоящее искусство тирании заключается в том, чтобы вместо мечей пользоваться судьями». Вот Революционная Франция…

С. Бунтман

―

Да.

А. Кузнецов

―

… суть… судьями пользовалась по полной программе. И вот в середине года создается революционный трибунал. Мы о нём… Я напомню, что мы о нём говорили довольно подробно о его организации в передаче, посвящённой Шарлотте Корде. Тем, кому интересно, вы. Так сказать, можете её переслушать. А я процитирую Марка Алданова: «Избирались судьи и присяжные Конвентом, членам которого и было предложено называть имена кандидатов. Кто хотел называл кого хотел, — вероятно, выкрикивал первое приходившее в голову имя казавшегося ему подходящим человека. Затем происходило голосование: люди, очевидно, голосовали на веру, совершенно не зная, за кого голосуют. Так большинство членов Конвента были провинциалы, то и называли они чаще всего провинциалов, своих земляков. Неизвестно было, согласятся ли принять должность избранники, и, действительно, очень многие отказались. Бывало и так, что предлагавший не знал адреса своего кандидата; многих избранных потому не удалось известить о выпавшей на их долю чести; возможно, что некоторые из них умерли, не узнав, что они были избраны судьями или присяжными революционного трибунала». Даже от судей не требовалось юридического образования. Присяжные зачастую были ремесленниками, крестьянами. Главное, чтобы они были хорошими гражданами. И ещё раз повторюсь, даже не все судьи были юристами, хотя большая часть судей все-таки определенную юридическую практику при старом режиме имело. И тем временем ситуация продолжает осложняться для Франции. Как обычно в этой ситуации отечество в опасности, кругом враги, враги не только внешние, но и внутренние. И 1 августа один из депутатов Конвента Барреръ сделал доклад о заговоре, о европейском заговоре против французской свободы, предложил принять срочный декрет, который содержал бы меры по борьбе, по противостоянию этому заговору. В частности 6-я статья этого декрета постановила: «Мария-Антуанета предается чрезвычайному трибуналу; она должна быть немедленно переведена в Консьержери». Переведена из Тампля. После казни Людовика ХVI Мария-Антуанетта, её дочь и сестра покойного короля Елизавета Французская, она собственно будет сестрой всех последних французских королей: и Людовика ХVI, и Людовика ХVIII, и Карла Х. Вот, значит, они оставались в Тампле. Дело в том, что первые месяцы после казни Людовика, в общем, планов казнить королеву не было. Ей была уготована другая роль. Её держали в качестве заложника на случай, если ситуация на фронте совсем, так сказать, станет аховой, вот попытаться за её жизнь, ну, выкупить какие-то послабления, перемирия, возможно, даже прекращение конфликта, который пошел не так, как планировалось сначала осенью 92-го года. Но надо сказать, что австрийское правительство не выразило каких-то серьезных намерений вести переговоры по этому вопросу, и было принято решение королеву, как говорится, разменять. Вот, что вспоминала её дочь Мария-Тереза, единственная из всей этой компании прожившая достаточно долгую жизнь. Она будет-таки обменена и доживёт до 70 с лишним лет в конечном итоге. Вот она вспоминала: «2-го августа в 2 часа ночи нас разбудили, чтобы прочесть моей матери декрет конвента, предписывающий, согласно требованию прокурора коммуны, чтобы она была доставлена в Консьержери для участия в своем процессе. Она непоколебимо выслушала чтение этого декрета и не сказала им ни слова; тетя и я немедленно по просили разрешения последовать за моей матерью, но нам не оказали этой милости. Пока она складывала свои платья, стражники не покидали её, и ей даже пришлось одеваться в их присутствии. Они потребовали осмотра её карманов, что она и разрешила; они порылись в них и взяли все, что в них было, хотя это были сущие пустяки. Сделав из всего этого сверток, они сказали, что перешлют его в революционный трибунал, где сверток и будет вскрыт у неё на глазах. Ей они оставили только носовой платок и флакон, - видимо, с нюхательной солью, - так как боялись, что ей может сделаться дурно. Моя мать, нежно обняв меня, советовала быть мужественной, заботиться хорошенько о моей тете и повиноваться ей, как второй матери, вновь повторила те же советы, что давал мой отец; затем, бросившись в объятия тети, она поручила её заботам своих детей. Я не ответила ей ничего, настолько я была потрясена мыслью, что вижу ее в последний раз; тетя же сказала ей очень тихо несколько слов. Затем, моя мать вышла, не глядя на нас, конечно, из опасения, что присутствие духа покинет ее». Ну, надо напомнить, что сына у Марии-Антуанетты, младшего из ее сыновей, старший к этому времени ещё до начала революции скончался, и вот младший из ее сыновей был отнят, передан на воспитание в революционную семью. И он у нас проявиться ещё косвенным образом во время этого процесса, проявиться… Ну, ребёнка, в общем, судить – дело достаточно неблагодарное. Но проявится не лучшим образом. Тем временем республика лихорадочно готовит законодательную базу. Юристов среди депутатов Конвента и других революционных деятелей достаточно много. Готовит законодательную базу для развертывания широкомасштабного террора. И 17 сентября 93-го года принимается, а двумя днями спустя публикуется знаменитый «Закон о подозрительных». Одним из авторов его будет выдающийся французский юрист, в последствии автор огромного количества выдающихся правовых документов наполеоновского времени Камбасерес. В этом «Законе о подозрительных» говорится: «Сразу после опубликования этого указа все подозрительные, которые находятся на территории Республики и все еще находятся на свободе, будут арестованы.

Подозрительными являются следующие лица:

1) те, кто своим поведением, своими отношениями, своими словами или своими трудами доказал, что они являются сторонниками тирании и врагами свободы;

2) тех, кто не может оправдать, в порядке, установленном указом от 21 марта, свои средства существования и выполнение своих гражданских обязанностей;

3) те, кому было отказано в получении гражданства;

4) государственные должностные лица, отстраненные от должности;

5) те из вышеупомянутых дворян, вместе мужья, жены, отцы, матери, сыновья или дочери, которые не показывали свою привязанность к революции;

6) те, кто эмигрировал в промежутке с июля 1789 года до публикации указа от 30 марта, хотя бы они вернулись во Францию в сроки, установленные этим указом, или ранее».

Иными словами, очень широкие категории людей, главная вина которых, как следует из этих вот строк, тут формальной вины не так много, тут вина, так сказать, – недостаточное рвение в демонстрации своей приверженности новому строю. Тем временем готовится процесс. Двойственное отношение к тому, каким он должен быть. Довольно много горячих голов говорили, что вообще нечего особенно устраивать там игры в процедуру, что достаточно повторить обвинительный акт, который был предъявлен Людовику ХVI, и опираясь на тот приговор, исходя из того, что муж и жена – одна сатана, собственно быстренько королеву приговорить и казнить. Но они встретили противника в лице человека, ставшего с самого начала главным прокурором вот это самого революционного трибунала. Вот Марк Алданов, которого я цитировал в начале, он говорил о том, что не все, кому были предложены должности, согласились. Вот человек, я не помню сейчас его имя, который первоначально предлагался в прокуроры, он отказался по каким-то соображениям. И очень энергично за эту должность ухватился выходец из такой достаточно зажиточной землевладельческой семьи юрист Фукье-Тенвиль.

С. Бунтман

―

Да уж.

А. Кузнецов

―

Вот он… Да, это фигура печальная, но единственно, забегая вперёд, его найдёт гильотина, найдёт вскоре после падения якобинской диктатуры. Как впрочем и очень многих участников всех вот этих вот действий. Фукье-Тенвиль настаивает на том, чтобы делу был признан законный ход, законный образ. И вот, например, 5 октября за неделю, ну, чуть больше, чем за неделю до начала собственно судебных процедур, он пишет председателю Конвента: «Гражданин председатель, имею честь уведомить конвент, что декрет, изданный им 3-го сего месяца о том, чтобы революционный трибунал немедленно и непрерывно занялся вопросом о суде над вдовой Капэ…» Капет у нас обычно произносится. Да? Но насколько я понимаю, правильно…

С. Бунтман

―

Ну, Капет – это… это нормально. Да, это нормально. Да. Вполне.

А. Кузнецов

―

Нормально?

С. Бунтман

―

Да.

А. Кузнецов

―

Ну, я тогда буду говорить, как я привык.

С. Бунтман

―

Вдова Капет. Да.

А. Кузнецов

―

«… был передан…». Да. «… был передан мне вчера. Но до сегодняшнего дня мне не передан ни один документу касающейся Марии-Антуанетты, так что, при всем желании трибунала выполнять декреты Конвента, он находится в невозможности выполнить этот декрет, пока он не будет иметь документов». Мы опять наталкиваемся вот на эту кровавую страстность бюрократа. Граждане, не мешайте работать, предоставьте документы! Я не могу выполнять нормально ваши, так сказать, кровавые приказы, потому что вы не даёте мне для этого необходимые материалы. В конечном итоге дали ему материалы. Он был трудоголик как и очень многие люди такого склада. Он, так сказать, сутками просиживая… при этом продолжая обвинять по другим делам, просиживал над этими документами. Довольно быстро всё было готово. Был составлен трибунал, в который войдет четыре человека: Марсиаль Эрман, Этьен Фуко, Жозеф Донзе де Вертей и Мари-Жозеф Эммануил Ланн. Были назначены… Да, обвинителем естественно Фукье-Тенвиль никому, конечно, это, так сказать, честь эту препоручить не мог. И были назначены два защитника. С одним из них мы уже встречались и тоже довольно подробно о нем рассказывали. Всё то же самое дело Шарлотты Корде. Её защищал Клод Франсуа Шово-Лагард. Вот он будет избран и защитником Марии-Антуанетты. Помогал ему Александр Гийом ТрОнсон… ТронсОн-Дюкудрэ. Значит, 2 полных дня… Ну, можно даже сказать, 2 с половиной, потому что они улетят в ночь с 16-го числа. 2 дня, 14-е и 15-е, трибунал занимался этим делом. Собственно говоря, три блока обвинений… четыре блока обвинений первоначально было предъявлено. Значит, во-первых, то, на чём очень рассчитывали поиграть и судьи, и обвинение. Вот на этих самых булочках. На презрении к… Бриошах. Да? На презрении к народу, на том, что Мария-Антуанетта тратила на себя колоссальные государственные средства. Не то, что это было бы неправдой. Действительно Карл VI… Простите, Карл. Людовик естественно ХVI, в общем, очень трепетно относился к прихотям жены, и расходы на её развлечения, в общем, были достаточно значительными. Один Трианонский дворец чего стоит, да? Другое дело, что можно ли её обвинять в том, что она, ну, поддерживала тот образ жизни, который был принят для людей её круга, для коронованных особ Европы еще в дореволюционные времена?

С. Бунтман

―

Это во-первых. А, во-вторых, если сравнивать образ жизни французского двора версальского и её родного австрийского двора, то он был не в пример скромнее. И развлечения Марии-Антуанетты, скажем так, её прихоти, они финансово ни в какое сравнение не шли в том, что… с тем, что было в предыдущее царствование.

А. Кузнецов

―

Безусловно. Она, конечно, не самая главная транжира даже во французской истории, уж не говоря про мировую. Но поскольку Людовика ХV уже не очень помнили с его тратами. Да? А тут вот оно. И, конечно, градус неприязни вот к этой австрийской мотовке, он был достаточно высок. Эту атмосферу судьи чувствовали. И эти обвинения были против неё…

С. Бунтман

―

Ну, мы такие вещи прекрасно знаем, как это всё нагнетается по… по нашей истории и столетней давности, и… Ну, и так далее.

А. Кузнецов

―

Гораздо более недавние…

С. Бунтман

―

Да, гораздо более недавние. Алексей Кузнецов. Мы продолжим процесс Марии-Антуанетты через несколько минут.

**********

С. Бунтман

―

Мы продолжаем. Нет, не говорила, отвечаю в 125-й юбилейный раз. Нет, не говорила. «У них нет батонов? А как же булочки?» - вот… вот так вот примерно можно перевести. Как же булки? Нет батонов? Как же булки? Вот.

А. Кузнецов

―

Вообще эта фраза, судя по всему, принадлежит Руссо.

С. Бунтман

―

Да.

А. Кузнецов

―

С его лёгкой руки она пошла в народ. И причём Руссо написал её немного раньше в 69-м году.

С. Бунтман

―

Ну, да.

А. Кузнецов

―

Да, немного, так сказать, она ещё только-только собиралась выезжать в направлении Франции. Но вот прилепилась и теперь отлепить будет чрезвычайно сложно, конечно.

С. Бунтман

―

Да, замечательно обыгрывает в кино вот все эти штампы про Марию-Антуанетту, визуализируя их, обыгрывает София Коппола в своем замечательном фильме «Мария-Антуанетта». Вот. Ну, что ж? Продолжим.

А. Кузнецов

―

Вот! Значит, 2-й пункт обвинений, пожалуй, самый серьезный, самый значительный – это то, что она напрямую помогает врагам Франции, что будучи австриячкой, она всячески, значит, передаёт имеющуюся у нее информацию противнику, что она находится в различных непозволительных сношениях с другими европейскими государями, с пруссаками, с англичанами. Ну, и вот в частности во время допроса в трибунале так был поставлен вопрос: «До революции вы имели политические сношения с королем Богемии и Венгрии, а эти сношения были противны интересам Франции, осыпавшей вас всякими благами». Вот смотрите, ей шьют не только то, что было после революции. Да? Ей как бы хотят пришить, что вот ещё при старом режиме она уже была таким вот засланным казачком. Она отвечает, что король Богемии её брат, что она поддерживала с ним только дружеские, но отнюдь не политические сношения, что если бы она поддерживала политические, то они бы велись в интересах Франции, которой она принадлежала благодаря семье своего мужа. А, так сказать, следующий упрек: «Не довольствуясь невероятным расточением финансов Франции, плодов народного пота, на ваши удовольствия и ваши интриги, вы, по соглашению с бесчестными министрами, переправили императору миллионы, чтобы помочь ему действовать против народа, который вас кормил». Имеется в виду австрийский император естественно.

С. Бунтман

―

Ну, естественно. Да. Она отвечает: «Никогда». Она знает, что это обвинение часто пускалось против неё, но она слишком любила своего супруга, чтобы растачать деньги своей страны. Ей же брать… Её же брат не нуждался в деньгах Франции. К тому же в силу тех же принципах, которые связывали ее с Францией, она не дала бы ему денег. То есть её линия защиты на самом деле очень простая. Но если бы трибунал был хотя бы чуточку менее пристрастен, и предопределено решение, то в принципе эта линия защиты, наверное, была бы вполне эффективной. Она всё время подчеркивает, что с её выходом замуж, интересы ее новой родины, интересы её мужа, французского короля, для неё, так сказать, на первом и по сути единственным мнении. Но трибунал совершенно, так сказать, не желает это принимать. И вот, например, такое обвинение совершенно, на мой взгляд, абсурдное, но оно хорошо демонстрирует вообще весь накал и градус обвинительного акта. «Это вы научили Людовика Капета искусству того глубокого притворства, с каким он слишком долго обманывал добрый французский народ, который и не предполагал, что преступность и коварство могут быть доведены до такой степени». Это добрый французский народ имеется в виду…

С. Бунтман

―

Красиво говорят.

А. Кузнецов

―

… не полагал, конечно. Красиво говорят. Они… Ну, они такие провинциальные адвокаты. Они, в общем, конечно, любят соловьём развиваться. Тем более внимание какое! Да? Забит зал Дворца правосудия. Ее-то судили не в Конвенте. Её судили в этом величественном здании, которое там сооружалось чуть ли не столетиями. И вот, значит, всё-таки вернулись к этой плодотворной идее, давайте через нее повесим на неё все, так сказать, обвинения, выдвигавшиеся против Людовика, дескать, она заводила, она потворствовала. Это она его научила плохому. Может быть, наш, так сказать, король и не был бы так коварен, если бы не эта австрийская мерзавка.

С. Бунтман

―

Это уже когда его казнили ведь. Они так не…

А. Кузнецов

―

Да! Конечно.

С. Бунтман

―

… говорили до января 93-го…

А. Кузнецов

―

Конечно.

С. Бунтман

―

… они… никто так бы не говорил.

А. Кузнецов

―

Нет, 90… 9 месяцев уже как его нет на свете. Но вот теперь, так сказать, такой… Возвращение бумеранга.

С. Бунтман

―

… жив, сказали: «А что? Он сам дурак, что ли?»

А. Кузнецов

―

Ну, да.

С. Бунтман

―

Что ль… Да. Ну…

А. Кузнецов

―

Наш король. Наш добрый король.

С. Бунтман

―

Да.

А. Кузнецов

―

Что он сам дурак, что ль? Вот. Дальше, пожалуй, самой яркое, самое омерзительное, самое абсурдное из всех обвинений было зачитано знаменитым Эбером. Напомню, что Эбер – это один из лидеров коммуны Парижа. У нас возникает периодически лёгкая путаница: парижская коммуна, коммуна Парижа. Понятно, что по-французски звучит одинаково. Но вот здесь речь идет о том революционном органе, который был создан парижскими, ну, я бы сказал, ультралевыми, потому что Эбер и Шометт, они левее Робеспьера.

С. Бунтман

―

Коммуна Парижа – это вообще парижское сообщество жителей Парижа. Может быть, коммуна – это любое население от деревни до такой… такого мегаполиса как Париж. Просто это власть парижской коммуны в 1870 году. И где les fédéraux – федералы вот взяли власть тогда. Это просто, чтоб путаницы по-русски не было. Единственное что. А так она…

А. Кузнецов

―

Да, конечно.

С. Бунтман

―

… и так, и так. Это просто… Да.

А. Кузнецов

―

Конечно. Конечно.

С. Бунтман

―

Город Париж. Да.

А. Кузнецов

―

Так вот Эбер – это лидер, один из лидеров вот совсем ультрареволюционеров.

С. Бунтман

―

Да.

А. Кузнецов

―

Да? Таких, которые левее Робеспьера, Сен-Жюста и других признанных вождей-якобинцев.

С. Бунтман

―

Но не левее…

А. Кузнецов

―

Так вот Эбер…

С. Бунтман

―

Да. Единственное, что они чуть правее…

А. Кузнецов

―

Нет.

С. Бунтман

―

Чуть правее Бабёфа и Бертиста.

А. Кузнецов

―

Не левее Бабёфа и, наверное, не левее там Жака Ру и «бешеных».

С. Бунтман

―

О, да!

А. Кузнецов

―

Вот. Но… но тем не менее всё равно это, конечно, ультра. Это леваки-леваки. И Эбер выступает с обвинением Марии-Антуанетты в инцесте. Значит, здесь предыстория такая: кто был автором идеи, сейчас уже не установишь. Похоже, что какую-то роль сыграл сапожник Симон, тот самый, которому на воспитание был передан дофин. И хотя сегодня очень по-разному оценивают его, так сказать, педагогический вклад. Кто-то говорит, ну, традиционная точка зрения, что он уморил бедного дофина. Но дофин-то умер от туберкулеза точно так же, как его старший брат и как его сестра в своё время. Трудно сказать. Кто-то наоборот говорит. И есть определенные данные в пользу того, что к мальчику неплохо относились и кормили его, и игрушки ему покупали. Но вот что его Симон старался полностью вылечить от роялистской заразы и сделать ультрареволюционером и обучал его неприличном революционном песенкам и всякой прочей революционный фразе, вот тут никто, так сказать, в этом не сомневается. Собственно супруги Симон именно поэтому, по причине их революционного рвения и были назначены воспитателями. И вот похоже, что идея идёт оттуда. Мальчик действительно дал какие-то вот показания насчёт того, что, так сказать, мать совершала с ним какие-то непозволительные действия развратного плана. Эбер ещё добавил, видимо, от себя, что Мария-Антуанетта вместе с Елизаветой Французской вместе имели отношения на троих с Людовиком ХVI. То есть что он состоял в интимных отношениях с родной сестрой. Понятно, нужно было выставить королевскую семью не только транжирами, не только предателями, но людьми развращенными до, что называется, до последней клеточки спинного мозга. Королева выслушала это обвинение в совершенном остолбенении, и потом, когда её спросили, почему она ничего на него не ответила, она сказала: «Если я не ответила, то лишь потому, что сама природа отказывается отвечать на подобные обвинения, предъявленные матери. Я взываю ко всем присутствующим здесь матерям!» А надо сказать, что, как вспоминают очевидцы, большая часть присутствующей публики составляли женщины. Составляли женщины из простонародья. В одном торговки, так сказать, с окрестных рынков. И, кстати говоря, судя по всему, некоторые из них сочувствовали ей, хотя напрямую выразить этого, конечно же, они не могли. 12 присяжных получили от председателя трибунала два вопроса. Да, ну, и я не успел сказать, последний 4-й блок обвинений – это сотрудничество с различными внутренними врагами революции. После этого… Такой вот заключительной речи прокурора, судя по всему, не было. Значит, прокурор на протяжении всего процесса фактически им руководил. Получили слово для выступления адвокаты. Они распределили обязанности. Значит, поскольку, ну, было очевидно, что обвинение в инцесте ни на чем не основано, то они решили сконцен… Да! А обвинение в тражире… транжирстве и мотовстве, тут трудно было… тут лучше было не дразнить гусей, и адвокаты, судя по всему, сделали вид, что они эти обвинения просто не комментируют. Они взяли враждебную деятельность и разделили. Шово-Лагард доказывал, что она не имела никаких преступных сношений с враждебными Франции государствами. То есть он взял на себя внешнего врага. А Тронсон-Дюкудрэ взял на себя врага внутреннего. Оба они произнесли по длительной речи. 2 часа длилось выступление адвокатов. И, судя по воспоминанию некоторых зрителей, они были очень аргументированными, эти выступления. Об этом свидетельствует и то обстоятельство, что Фукье-Тенвиль прервал выступление Тронсона-Дюкудрэ и потребовал от приставов, чтобы они до конца процесса адвокатов арестовали. То есть, видимо, впечатление действительно их выступления производили не должное. Поэтому решили пойти на такую даже по революционным временам совершенно, конечно, беззаконную процедуру. Ну, а дальше председатель трибунала Эрман прочитал вопросы присяжным. Вопросов было всего два: виновна ли она в сотрудничестве с внешним врагом, и виновна ли она в сотрудничестве с внутренними врагами революции? Присяжные совещались недолго. Судя по всему, немногим более часа. После чего уже ночью, в ночь на 16 октября, значит, они вернулись в зал заседания и на оба вопроса отметили «виновна». После чего было отдано распоряжение о немедленной подготовке казни. Марию-Антуанетту ненадолго вернули в камеру. И там она якобы, потому что есть сомнения в этом, написала своё последнее письмо – письмо сестре своего мужа, письмо Елизавете, с которой она вместе несколько месяцев в заключении провела: «Вам, сестра моя, пишу я в последний раз. Только что меня приговорили к смерти, но не постыдной: она позорит только преступников, меня же она соединит с вашим братом; невиновная, как и он, я надеюсь выказать такую же твердость, какую выказал он в последние минуты своей жизни». Есть сомнение по поводу того, что этот документ подлинный. Дело в том, что он до Елизаветы в любом случае не дошёл. Её тоже вскоре казнят. Он не дошёл. Судя по всему, Фукье-Тенвиль, ну, по крайней мере такова версия приобщил его к документам процесса, и всплыло оно только в 1816 году. Это всегда, ну, скажем, так несколько настораживает – да? – такое позднее обретение, хотя теоретически ничего невозможного…

С. Бунтман

―

Хотя возможно.

А. Кузнецов

―

… в нем… Возможно, возможно.

С. Бунтман

―

Во всякой случае возможно совершенно. Да.

А. Кузнецов

―

С теми приключениями, которые потом происходили с дофином… Да?

С. Бунтман

―

Ну…

А. Кузнецов

―

… в этой истории…

С. Бунтман

―

… другого порядка. Да.

А. Кузнецов

―

Этого другого порядка. Мы… У нас об этом тоже была передача и статья была в «Дилетанте» в своё время. После чего Марию-Антуанетту утром 16 октября, как положено, на телеге от Консьержери отправили к месту казни. Казнил её знаменитый династийный парижский палач мэтр Сансон. И вот потом один из свидетелей казни, журналист Прудомм записал: «Подымаясь на эшафот, Антуанета нечаянно наступила на ногу гражданина Сансона, и палачу стало настолько больно, что он вскрикнул: «Ай!» Она обернулась к нему со словами: «сударь, я прошу у вас прощения, я сделала это нечаянно». Если Прудомм не выдумал, то это её последние слова. Она действительно держалась с очень большой стойкостью. И наблюдатели… А её довольно долго везли к эшафоту. Наблюдатели отметили один момент, когда она пришла в явное совершенно волнение. Вот когда её бранью там осыпала публика на улице, она на это практически не реагировала. А какой-то маленький мальчик, когда, так сказать, телега поравнялась с ним, привстал и поклонился ей, вот здесь у нее брызнули слёзы. Что сказать про всю эту историю? Очень частно, собственно я бы даже сказал как правило, революция казнит тех, кто либо вообще этого не заслуживает, либо, ну, скажем так, заслуженность эта в высшей степени сомнительна. Да? Людовик ХVI – безусловно не самый страшный тиран во французской истории, как и Карл I – не самый страшный тиран в английской истории, как и Николай II – не самый страшный теракт в российской истории, при всём моём негативном к нему отношении. Ну, а уж жены и дети – это вообще за гранью добра и зла.

С. Бунтман

―

Вот эта история. Мы посмотрели её, послушали, подумали, я так думаю. Большое впечатление на меня произвело ощущение ножа гильотины, который я держал в руках камеры Марии-Антуанетты бывшие, когда она была на ремонте, а я туда проник много лет назад.

А. Кузнецов

―

Мне меньше повезло. Я был Консьержери, но ремонта не было. Поэтому никуда я не проник особенно.

С. Бунтман

―

Да. Сейчас в великолепном состоянии. Когда карантин снимут, вы, проходя, если будете там, обязательно зайдите. Оно…

А. Кузнецов

―

Но вообще…

С. Бунтман

―

… великолепно отреставрировано.

А. Кузнецов

―

… будучи в Париже, конечно, Консьержери посетить я очень рекомендую. Это очень интересно, хотя и безусловно чрезвычайно страшное место.

С. Бунтман

―

Да. Итак, «печенеги терзали ее…» Половцы. Вот выдающиеся образцы российского судебного красноречия будут представлены в нашем следующем списке.

А. Кузнецов

―

Что-то навеяло на этой неделе.

С. Бунтман

―

Да. Вот я даже не помню что, но навеяло что-то. Итак, 1) Суд над старшим фейерверкером Дементьевым, обвиняемом в оскорблении офицера и отказе выполнить его указание, защитник Владимир Спасович, 1868 год.

А. Кузнецов

―

Это о том, имеет ли право нижний чин на защиту своей чести и достоинства от посягательств офицера.

С. Бунтман

―

Суд по делу о корыстном убийстве Филиппа Штрама его родственниками, обвинитель Анатолий Кони, 1871 год.

А. Кузнецов

―

Это чрезвычайно печальная человеческая история, достойная пера Бальзака или Достоевского.

С. Бунтман

―

Суд над группой лиц во главе с купцом 1-й гильдии Овсянниковым по обвинению в поджоге мельницы, обвинитель Владимир Жуковский, 1875 год.

А. Кузнецов

―

Это о том, что бог шельму метит, хотя иногда с большим, так сказать, с большим отложенным периодом, но все-таки метит.

С. Бунтман

―

Итак, суд над Прасковьей Качкой, – да? – у нас следующее, по обвинению в убийстве возлюбленного. Защитник Федор Плевако! 1880 год.

А. Кузнецов

―

И если вы выберете это дело, вы узнаете, почему именно за эту речь Кони назвал Плевако вслед за Достоевский прелюбодеем мысли.

С. Бунтман

―

И ещё тут у нас все были вот первых лет после судебной реформы, первого десятилетия, вот первого двадцатилетия были. И уже ХХ век: суд над Егором Созоновым по обвинению в убийстве министра внутренних дел фон Плеве, защитник Николай Карабчевский, 1904 предреволюционной год.

А. Кузнецов

―

Это лекция на тему «Как взорвать министра и не быть за это казненным».

С. Бунтман

―

Ну, да. Как избежать… Да, да. Целый сериал – да? – вот американский «Как избежать наказания за убийство». Вот. Ну, что же? Выбирайте, пожалуйста, и разбирайтесь. Ну, что ж? Чудесно. Спасибо Алексею Кузнецову.

А. Кузнецов

―

Всего всем доброго! До свидания!

С. Бунтман

―

Чтоб было оформление в следующий раз. Я очень прошу.

А. Кузнецов

―

Обязательно. Обязательно.

С. Бунтман

―

Да, я очень прошу.

А. Кузнецов

―

Кружки, миски. Да. И Собянин.

С. Бунтман

―

Да. Да. Выглядывающий вот так вот еще. Сокамерники бритые.

А. Кузнецов

―

Делающий козу.

С. Бунтман

―

Да, да, да. Козу делающий. Хорошо. Всего доброго! До свидания!

А. Кузнецов

―

Всего доброго!