Суд над Ипполитом Завалишиным, лже-декабристом и добровольным провокатором, Российская империя, 1827 - Не так - 2019-01-06

Ксения Ларина

Алексей Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

Сначала его даже отпустили, когда выяснилось, что у него вот это самое алиби, но затем на него потихонечку набирается материал, и в результате его опять берут под стражу. В некоторых исследованиях говорят, что по доносу брата он попадёт второй раз в крепость. Нет. Он попадет задолго, за несколько месяцев до доноса брата. Собственно к моменту доноса ему уже будет вынесен приговор. И вот Завалишин, как он потом будет утверждать в своих записках, о которых сегодня постоянно будет идти речь, как он потом утверждал, он из благородства не стал предъявлять, значит, свидетельства того, что он не принимал участия всерьёз в заговоре и уж тем более в мятеже. Но сохранились записи следственного дела. Вот что он показывал на следствии: «Сперва я полагал целью одно торжество истин веры; после, быв в Англии и Калифорнии, присоединил к сему и виды политические: хотел произвести в Испании контрреволюцию без войны». О чём это он? Дело в том, что он в свое время подал Александру I прожект – создание ордена, религиозного ордена, который он предлагал назвать «Вселенский орден восстановления единого свободного человечества». Вполне такие просвещенческие идеи в основе этого всего лежали. Вроде бы ему даже была назначена аудиенция. Он прибыл в Петербург, но аудиенции не состоялась по техническим причинам. Как раз в это время в городе было наводнение, и соответственно во дворец он не добрался. Не исключено, что эту историю он выдумывает. Но он действительно Александру предложил идею ордена.

Александр, который в это время, это последние годы его жизни как раз, весь в религиозном мистицизме и в принципе достаточно благосклонно к таким вещам относится, Александр не благословил, что называется, но вроде как и не запретил. И в результате этот орден вроде как существовал. И вот Завалишин собственно на следствии, я уж не знаю вольно или невольно, но, мне кажется, он раскрывает истины свой мотив, по которому он вокруг… вокруг декабристов в последние месяцы перед восстанием собственно и трётся. Он был снедаем.. Это человек безумно честолюбивый, болезненный честолюбивый. Он был снедаем планом это всё включит в свой орден. Вот он нашел для своего ордена, так сказать, его адептов. И вот он и пишет о том, что собственно сначала были торжества истинной веры, потом идеи политические. Вот как он их подает: «… хотел произвести в Испании контрреволюцию без войны». Какую контрреволюцию? А речь идет о революции 20-го года или мятеже полковника Риеги, который очень, надо сказать, обеспокоил европейских государей. И вот Завалишин, вроде как собираясь распространить там идеи ордена, хотел мирно, без пролития опять все вернуть в русло монархическое. То есть содействовал целям священного союза. «… хотел также, будто бы для основания республиканских правительств вне Европы, стараться вывести из сей части света тех людей беспокойного ума, которые желают перемен и смятений». Вот опять благая цель. Он хотел удалить из Европы революционеров. Куда удалить? Ну, в Латинскую Америку, где они все равно не страшны. «Написанные мною статуты ордена, наподобие мальтийских, я представлял императору Александру, он похвалил мое усердие, но не принял плана, что крайне меня огорчило.

Вскоре затем, имев несчастие войти в связИ с сим коварным злодеем Рылеевым… войти в свЯзи с сим коварным злодеем Рылеевым я узнал, что есть тайное общество, враждебное правительству, и решился было донести о том; но государь был в Варшаве, а я, по глупой гордости, хотел все открыть ему без посредников, - нормальный такой флотский лейтенант, который будет разговаривать о государственном перевороте только с государем. - Между тем старался изведать более о тайном обществе чрез других и для сего позволял себе несогласные с моими чувствами и видами слова, обратившиеся ныне к моей гибели. Я говорил, что Орден Восстановления существует, показывал статуты, но те, которые представлял покойному… но не те, которые представлял покойному государю, а другие и в другом духе, мною же нарочно для того сочиненные. Но обманывая других, сам собственный образ мыслей начал меняться; сердце тускнело, а я не замечал в нем пятен, наконец, стал уверять себя и поверил, что намерения Рылеева могли быть чистыми, что во всяком случае позорно быть доносителем». Вот смотрите, как интересно. Дмитрий Завалишин по сути признается в том, что он вступил в связь с Рылеевым и другими заговорщиками, имея в виду обо всём разузнать и доложить, значит, государю. И даже вроде бы начал фабриковать документы своего ордена для того, чтобы выдать его не за религиозную, а за революционную организацию для того, чтобы коготок у птички увяз поглубже.

То есть смотрите, на самом деле всё то, в чём потом проявиться его младший братец Ипполит Иринархович, он по сути признается, что имел это в помыслах. Ну, так получилось, что он был признан одним из наиболее опасных декабристов и приговорён к отправке в Сибирь. Уже состоялся приговор. И тут во время прогулки по Елагину острову, прогулки Николая I, к нему подходит совсем молоденький, даже ещё не офицер, а юнкер, то есть такая заготовка будущего офицера, и доносит ему о том, что у него имеются доказательства того, что его родной брат Дмитрий Иринархович Завалишин вступал в связи с представителями иностранных государств и за огромные деньги, значит, готовил здесь вот, собственно говоря, всяческую революция. Это то, чего так искала следственная комиссия зимой и весной 26-го года, поскольку Николай I первоначально был абсолютно убежден, что корни заговора в Европе, что это всё проделки европейских революционеров. И, в общем, члены следственной комиссии прекрасно знали, Николай этого никогда не скрывал, что он был бы рад в этом удостовериться. Но ничего подобного на следствии найдено не было. Николай вынужден был с огорчением согласиться с тем, что явление абсолютно собственно доморощенное. И тут вот, уж не знаю по наитию ли, или что-то зная, Ипполит Завалишин предлагает ему реанимировать вот эту самую линию. Естественно бросаются раскапывать, естественно начинают опять допрашивать Дмитрия, который ужасно удивлён, потому что ему не называют первое время имя доносчика, а затем между братьями устраиваться очная ставка. Довольно быстро выясняется, что никаких доказательств нет, и никаких связей нет. А всё, что Ипполит предъявляет в качестве доказательств, – это то, что он видел, подсмотрел у брата на рабочем столе, это хозяйственный документы.

Дело в том, что ещё мичманом после выпуска из морского корпуса Дмитрий Завалишин проделал кругосветную экспедицию вместе с адмиралом Лазаревым. И в этой кругосветной экспедиции на своём корабле он занимался хозяйственными… в том числе и хозяйственными вопросами. Поэтому у него довольно много было счетов, в том числе вот то, что, например, Ипполит нашёл как доказательство, значит, связи с международными революционными кругами, – это оказался счёт из… от какого поставщика продуктов из Бразилии. Язык непонятный, который Завалишин-младший принял за тайнопись, на самом деле был португальский язык. А младший Завалишин знал только французский из иностранных языков. А кроме того в это время в Бразилии очень высокая была инфляция, и там были очень крупные суммы проставлены. Из-за этого все выглядело так, как будто действительно там десятитысячные суммы переводятся, ну, и понятно на что. А выяснилось, это были счета за поставку продуктов. В общем, руководствуясь замечательным правилом Петра I – доносчику 1-й кнут, Ипполита Завалишина решено было наказать и наказать престрого. Значит, его разжаловали в солдаты. Не из офицеров. Он пока офицером не был, но ему до офицерского чина там оставался год-два. Значит, его разжаловали в солдаты, правда, с сохранением дворянства. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Бывало, что разжаловали в солдаты без сохранения дворянства, и это тогда практически означало крест на всей прошлой и будущей жизни человека, потому что это солдатчина почти без возможности выслужиться. Нет, бывало, конечно, потом, что в порядке милости возвращали дворянство, возвращали чины, но это скорее исключение, а не правило. А вот дворянин, которого разжаловали в солдаты и отправили в войска, но с сохранением дворянства, он имел очень хорошие шансы довольно быстро, ну, по крайней мере если не восстановить прежний чин, то вернуться в офицеры. Вот у нас в одной из недавних передач, посвященных Льву Толстому, был такой совершенно реальный персонаж прапорщик Стасюлевич, который был разжалован на Кавказе за достаточно серьезные воинские проступки, но не лишён дворянства, вот он опять выслужился в младший офицерский чин. И соответственно перед Ипполитом Завалишиным тоже оставалась вот это возможность.

Кроме того, для дворянина-солдата жизнь его, конечно, гораздо лучше. Да, он живёт с солдатами. Да, он служит с солдатами. Да, он питается с солдатами. Но отношение офицеров другое. И отношения унтер-офицеров другое, потому что они прекрасно понимают, что он через год опять может стать офицером, и теперь уже начать ими командовать. В общем, это совсем-совсем другое положение. Вот интересная характеристика, которую дал Завалишину… Во время следствия к нему был представлен специальный, ну, скажем так, наблюдатель – очень честный, прямой человек, пожилой уже, генерал Козен, принадлежащий к протестантской секте гернгутеров – это люди, которые особенно высоко чтут нравственную чистоту. И уж там какого-то вранья от старика ожидать совершенно не приходится. Вот какую характеристику он дал своему поднадзорному: «Артиллерийского училища юнкер Ипполит Завалишин нравственности дурной; имеет горячую голову, склонную ко всему дурному. Он ветрен, самонадеян, вольнодумец, думает всякого разговорами своими обмануть. Bо время нахождения его под арестом, замечено в разговорах его, что, когда он подавал государю императору бумагу, то он, говоря о том, сказал: «Если бы государь император, читая мои бумаги, мог читать, что у меня в сердце, то он послал бы меня к черту», - то есть циник законченный. - Он читал более, нежели по летам его ожидать можно, имея память хорошую, он много стихов знает наизусть. Он показывал радость, что брат его отсылается в каторжную работу, и он через то наследует часть его имения. Он поведения дурного, ибо будучи уже под арестом он мне признался, что ему до вступления в училище все трактиры и кабаки в Петербурге бы известны. Он считает, что донесением своим сделал как государю, таки отечеству большую услугу, за что и ожидает быть флигель-адъютантом». Вот готовясь к этой передаче, я в очередной раз подумал о том, что гены, конечно, штука сильная. Их, как говорится, пальцем не сотрешь.

Вот часто возникает такое противопоставление, такая пара: настоящий декабрист Дмитрий Завалишин, ну, человек не без недостатков, но в целом честный, прямой и порядочный, и законченный мерзавец его брат. Вот на самом деле в этой паре мы имеем двух хорошо нам известных литературных персонажей. Вот смотрите Завалишин-старший… Ну, точнее средний. У них есть ещё старший брат. Но он никакого отношения к этим делам не имеет. Такой скромный морской офицер. Вот что Завалишин-средний, Дмитрий Завалишин уже в пожилые годы в своих воспоминаниях, как он пишет о некоторых эпизодах своего нахождения в Сибири. Значит, вот брата наказали в очередной раз, там и пригнали с другими арестантами в ту местность, где уже находился Дмитрий Завалишин. «Тогда бывший комендант, получивший уже между тем глубокое уважение ко мне, и желая спасти его ради меня, взял его к нам в каземат». А вот о том, что младший Завалишин уже в конце своего… сибирский злоключений, уже в середине XIX века написал книжку, которая называлась «Описание западной Сибири». Можете ее найти и почитать. Вот как об этой книжке пишет его брат: «В последнее время, по ходатайству родных, ему дозволено было записаться в купцы, наконец возвратили и дворянство, и в то же время по ходатайству сестры через проекцию Сушковых и Погодина ему удалось, с помощью общества распространения полезных книг, напечатать свою компиляцию о Сибири. Тут опять послужило ему то обстоятельство, что многие раскупили эту книгу, считая ее моим произведением, но скоро разочаровались, иные прочтя только несколько страниц». Вот представьте себе, что Иван Александрович Хлестаков родился раньше, чем он родился на самом деле, каким-то образом оказался прикосновенен к заговору декабристов и был за это отправлен в Сибирь.

Вот мемуары Дмитрия Завалишина, и в этом любой из нас может без труда убедиться, 100 рублей стоит электронная копия в интернете. И вот на любой странице откройте, и везде будет одно и то же: я, я, высокое уважение ко мне, преклонение перед моей гениальностью. Это абсолютный Хлестаков в третьем акте. Это просто какое-то фанфаронство и павлинство, доходящее при полном отсутствии какой-либо малейшей иронии по этому поводу, разумеется. Это всё абсолютно искренне. Сначала даже начинаешь думать: ну, не может быть, чтобы он всерьез… Нет, он это абсолютно всерьез. Он абсолютно всерьез пишет о том, как он арестант, закованный в железо, их пригнали на какую-то очередную станцию, и там местный чиновник. И арестант этому местному чиновнику, значит, дает указания, как на самом деле надо дела вести. А местный чиновник говорит: «Ну, что ж? Ну, до Вашего-то прибытия мы же во мраке блуждали. Вот теперь-то всё и разъяснилось». Я могу себе представить, с какой интонацией… Скорее всего, этот эпизод действительно был. Как один из современных исследователей, ну, советских исследователей декабристов написал, самое интересное, что, похоже, что Завалишин, Дмитрий Завалишин фактов не выдумывает, но он даёт им абсолютно ложную окраску. Всё, что касается непосредственно его – всё гениально, замечательно, непревзойденно, исполнено самых благородных намерений, а всё, что у других глупо, неуклюже подловато. Надо сказать, что мемуары Завалишина, которые опровергнуть-то было некому, он ведь последний декабрист, он пережил всех сибирских сидельцев. Он умер в 88 лет в 92-м году, когда уже никого из тех, кто побывал с ним в Сибири, не было в живых. И опровергать это было некому. Ну, вот сегодняшний историки к его мемуарам относятся крайне настороженно, но зато их очень любят все те, кто сейчас прилагает большие усилия показать, что декабристы были выродками, мерзавцами, развратниками, ворами, что между ними не было ни одного приличного человека. Ну, например, печально знаменитый фантаст Бушков, который последние 10 лет пишет, как он считает, исторические книги, вот он Завалишина цитирует просто мегабайтами, – да? – потому что там много вкусного про, так сказать, товарищей Завалишина по каторге.

А вот теперь его братец. Вы знаете, если у Завалишина Дмитрия с совестью сложные отношения, она у него, видимо, болезненная какая-то, то Ипполит Завалишин – это уродство гораздо более серьёзное. Вот мы часто ругаем детей словом «бессовестный», а вот у него… Он действительно бессовестный в том смысле, что у него совести просто нет. Вот он не укомплектован этим узлом или агрегатом. Это человек, который не стесняется делать подлости, ну, просто вот ничто его не останавливает. Вот смотрите, очень известный мемуарист, декабрист Владимир Штейнгель, надо сказать, дотошный, добросовестный, и, в общем, у историков в отличие от Дмитрия Завалишина пользующийся репутацией мемуариста надежного, вот как он описывает собственно то, о чём мы сегодня говорим, вот этот суд 27-го года в Оренбурге: «При вступлении на престол Николая I, оставался в Оренбурге некто Кудряшев, принадлежавший к тайному обществу Велички. Он был чиновник незначительный — аудитор; но человек честной, довольно образованной, любитель литературы, поэт про себя и мечтатель о свободе. Он завербовал нескольких молодых людей, служащих в тамошнем гарнизоне, и питал порывы их молодости подобными мечтами, не открывая ничего, кроме существования какого-то тайного общества, с целью просвещаться и стремиться к свободе». То есть в Оренбурге существует небольшая организация, состоящая из мелких чиновников, младших офицеров и даже юнкеров, то есть будущих офицеров, которые встречаются, пьют чай, не чай, говорят о свободе, выдумывают какие-то ритуалы тайного общества. Совершенно безобидное и очень в это время распространенное явление. После разгрома декабристского восстания многие притихли, а многие наоборот как-то вдохновились. Но, разумеется, ни о какой подготовке переворота… Какая подготовка переворота в Оренбурге? Слушайте, на казахской границе. Да? Они бы ещё в Петропавловске-Камчатском переворот готовили, хотя и там бывали интересные всякие события. И вот тут с этапом пригоняют младшего Завалишина. Вот в этом моменте всё резко переворачивается.

К. Ларина

**********

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

На судебном следствии Завалишин старается припутать к этому делу, как можно больше людей. В Оренбурге служат штрафные, бывшие семёновские солдаты. Семёновская история 20-го года, когда Семёновский полк был как полумятежный, и солдаты, и офицеры были раскассированы по дальним гарнизонам, вот дальше Оренбурга придумать можно, конечно, но достаточно трудно. Вот он пытался этих семёновцев бывших тоже сюда припутать. Потом, когда он увидел, что суд ему, мягко говоря, не сочувствует, Завалишин умудряется из-под стражи отправлять доносы в Петербург на судей и на губернатора. В общем, произвел он выдающееся по, так сказать, неприятности впечатление. Но дело в том, что состав преступления этих людей был налицо. Провокатор – не провокатор, а они появились. Да? Они, так сказать, подписывали. Они сейчас этого не отрицают. А время, господа, сами знаете какое. Всего год назад закончено следствие по делу о декабристских организациях. Поэтому проявлять мягкость нельзя. И «по приговору военного суда присуждено: Таптикова, Колесникова, Ветошникова и Завалишина яко главных злоумышленников бунта колесовать». Не удивляйтесь, военные судят по уставу Петра I. Колесование не применяется, но оно выносится в качестве приговора.

К. Ларина

А. Кузнецов

Прибыв в Петровский завод, в Нерчинскую каторгу он и там слал доносы, подличал по-всякому. Есть воспоминания многих декабристов, что они не то, что с ним не хотели селиться вместе, они даже не здоровались с ним, встречая на улице. Единственный человек, который выказывал к нему какое-то человеческое отношение, был замечательный Лунин. И то Лунин не скрывал, что он просто считает его убогим. Вот он считает, что это человек больной, что это человек, к которому нельзя, так сказать, подходить с обычными нравственными мерками. И когда Лунин при недостаточно загадочных обстоятельствах погибнет, будут разбираться его бумаги… Эти бумаги большей частью не сохранились. Мы делали в своей передаче… в своё время передачу о гибели Лунина. Там тоже подробно всё это рассказывалось. Бумаги в основном не сохранились, но сохранилась опись этих бумаг, составленная офицером охраны. И вот там в том числе упоминается о письме Ипполита Завалишина Лунину с просьбой о деньгах, а у Лунина у самого с деньгами было крайне скверно. Но вот тем не менее Завалишин, где мог, клянчил. Дальше постепенно как для всех декабристов режим ему смягчается, смягчается, смягчается. Вот собственно то, с чего мы начали, что пишет его брат, что, так сказать, вернули ему… Сначала разрешили писаться в купеческое состояние, потом в дворянское. В 54-м году он опять подпадает под суд. В это время он уже не в восточной Сибири, а в западной. Он опять попадает под суд. И там букет уже типичный для Ипполита Завалишина. Там ложные доносы и воровство. С одной стороны он оклеветал несколько местных чиновников, с другой стороны подозревается в том, что украл у местного купца 50 рублей серебром. И я верю в то, что и то, и другое он сделал. Приговор – к телесному наказанию. Правда, из Петербурга потом придет отмена телесного наказания, но выпороть Завалишина все равно уже успеют к этому времени. Ну, а дальше 55-й год, и знаменитая амнистия Александра II. И вот дальше уникальный совершенно поворот сюжета.

Ипполит Завалишин – дважды уникальный человек в истории декабризма и в истории, я бы сказал, российского революционного движения. Во-первых, он единственный лжедекабрист. Других желающих не нашлось. А, во-вторых, он единственный, кого выслали в западном направлении из Сибири. Губернатор настоял, чтобы его выслали из Тобольской губернии за Урал, то есть за Урал, в европейскую часть страны, поскольку, как было в официальной переписке сказано, его нахождение здесь будоражит местных чиновников, смущает их нравственность и так далее. И если кто-то подумает, что дело в том, что он чиновникам там, скажем, воровать мешал и боролся с коррупцией, нет, просто этот человек действительно вот везде, где он появлялся, возникало… возникал фундамент для какой-нибудь очередной склоки, интриги, подлости, провокации. Интересно, что Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич ещё в дореволюционной своей статье 15-го… 1900, если не ошибаюсь, 15-го года… То есть насчёт 1900 точно не ошибаюсь. 15-го, по-моему, года. Назвал эту статью «Первый русский провокатор». Я начал думать, вот был ли кто-то до Завалишина, кого можно с полным основанием назвать провокатором, не человеком, который там потом раскаялся и выдал, – да? – а который с самого начала все предпринимаемое делает для того, чтобы потом выдать в своих, так сказать, завербованных им людей. Вот мне в голову такой чистой воды провокатор не приходит. Вполне возможно, что Бонч-Бруевич и прав, и это действительно родоначальник русской провокации. Ну, вот смотрите, и будущее нечаевское дело, конечно, так сказать, и многие строки вот того составленного Завалишиным документа, который я зачитывал, напоминают нечаевский «Катехизис революционера». И вся эта дегаевщина, и вся эта вот история с Азефом, Малиновским и другими провокаторами… Да, конечно, если бы Завалишина не было, безусловно додумались бы и без него. И я, кстати говоря, думаю, что вполне вероятно и додумались без него, его история не была так уж широко известна в XIX веке. Она стала более или менее известна уже в ХХ. Но вот поразительный, конечно, человек. Это вот такое вот… Знаете, он, конечно, персонаж Достоевского безусловно. И с одной стороны очевидно, что он Петруша Верховенский, а с другой стороны, уж если в сомнительные литературные вот такие вот аналогии входить, мне кажется, что-то смердяковсков с одной только разницей: у Смердякова, как показало его самоубийство, всё так какая-то совесть была, а вот Завалишин совершенно спокойно… Оба, кстати говоря. Оба Завалишина прожили очень долгую жизнь, и не похоже, чтобы что тот, что 2-й когда-нибудь испытывали хоть малейшее раскаяние по поводу хотя бы одного своего поступка.

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина

А. Кузнецов

К. Ларина