Окружение Александра Первого в 1812 году. Отставка Сперанского - Леонид Кацва - Не так - 2012-03-17

СЕРГЕЙ БУНТМАН: Ну, что ж мы продолжаем нашу серию программ «Не так», которая продолжает быть совместной с журналом «Знание – сила», хотя у нас сегодня только, сегодня имеется в виду в этом году, только одна эпоха, только один год – 1812. Мы с вами в начале нашего цикла, мы с вами попытались рассмотреть и политическую, и дипломатическую обстановку в Европе 12-го года, собственно говоря, об армиях мы говорили, о работе военных министерств Франции и России. Мы говорили с вами об устройстве русской армии, будем говорить и об устройстве французской. Мы не обращались ко двору и к Александру I, к его окружению, и не столько к двору… А можно ли сказать, я сразу представлю нашего гостя – Леонид Александрович Кацва у нас в гостях, которого вы прекрасно знаете и по другим нашим передачам вплоть до «Родительского собрания», естественно.

ЛЕОНИД КАЦВА: В основном по «Родительскому собранию».

С. БУНТМАН: В основном по «Родительскому собранию». Вот. Александр, можем мы говорить о сотрудниках? Можно ли такое употребить выражение как сотрудники императора? Потому что мне кажется, что вначале царствования вполне можно было бы.

Л. КАЦВА: Да. По отношению к началу царствования да, хотя это заслуживает определенных комментариев.

С. БУНТМАН: Об одном из них, об одном из людей, которые, в общем-то, и размышляли, и делали для будущего и настоящего устройства России, о Сперанском у нас будет вопрос. Как Вы знаете, существует у нас, скоро выйдет еще и 3-й, я еще раз покажу посетителям сайта до боли знакомую обложку журнала «Дилетант», 2-й номер февральский. Мы сегодня разыгрываем 15 номеров. А вот скажите, пожалуйста, талантливый ученик-семинарист Сперанский был оставлен преподавать. Вот скажите, какие дисциплины вот первыми были ему поручены, их 3 этих предмета, и назовите хотя бы 2 предмета из 3-х, и тогда 15 человек получат у нас 2-й номер журнала «Дилетант». Итак, какие предметы вот в самом начале своей преподавательской деятельности, каким предметам обучал своих учеников Сперанский? Ну, Сперанский – не один, хотя это одна из главных сегодняшних наших фигур. Вот. Да, плюс 7 985 970 45 45 и в твиттере у нас аккаунт вызван. Вот это я все назвал.

Л. КАЦВА: Да. Добрый день! Вообще надо сказать, что когда Александр I вступил на престол, то популярность его среди публики была, ну, по-моему, сверхъестественной. Вообще едва ли кто-то из российских правителей получал такую популярность авансом как Александр I и в другой ситуации Александр II. Но давайте представим себе время. 1801 год. Только что Россия избавилась от тирана в дворянском представлении. Вообще, кстати, надо очень четко различать для того времени понятия «народ» и «публика». Это совершенно разные вещи. Публика отреагировала на смерть государя-императора Павла Петровича устами Державина практически неприлично. Умолк рев Норда сиповатый, Закрылся страшный, грозный зев. То есть откровенное ликование. И вот приходит на трон мальчик, совершенно непохожий на отца, непохожий ни внешне, потому что Павел был малоросл и нелеп, а Александр I был высоченный красавец, непохожий манерами, потому что Павел был взбалмошен…

С. БУНТМАН: 187.

Л. КАЦВА: Ну, да. Для того времени…

С. БУНТМАН: Вдруг вспомнил.

Л. КАЦВА: Для того времени много…

С. БУНТМАН: Младший брат был 2,01…

Л. КАЦВА: 2,04.

С. БУНТМАН: Но это по-разному.

Л. КАЦВА: 2,04. Он был на сантиметр выше Петра Великого…

С. БУНТМАН: Николая Павловича?

Л. КАЦВА: … считается. Да. Ну, бабушка, когда он родился, говорила, что если он так продолжит, как начал, то старшие братья окажутся по сравнению с ним карликами. Но 187 для того времени тоже много. И главное же не во внешности, а главное в том, что он вежлив, обходителен, обаятелен. И самое главное – манифест, с которого он начинает, манифест, который официально гласил, что отныне он намерен править по законам и намерениям в Бозе почивающей бабки своей Екатерины Великой, а в приватных разговорах это передавалось замечательной фразой: «Все будет как при бабушке».

С. БУНТМАН: Да, да.

Л. КАЦВА: Вот. И, конечно, ему отпущен был аванс огромный. Надо сразу сказать, что Александр I, на мой взгляд, одна из трагических фигур русской истории, воспользоваться этим авансом по обстоятельствам он не сумел. А почему? Вот это вопрос более сложный. Значит, у нас существует такое представление: вот он окружает себя 2-мя группами людей, с одной стороны, это екатериненские старики, среди них очень часто называют последнего екатериненского фаворита Платона Зубова, а с другой стороны – молодые друзья императора. Но вот, Вы знаете, мне стало любопытно, а что ж за старик такой Платон Зубов с учетом огромной разницы в возрасте с императрицей. Так вот оказалось, что этот екатериненский старик был старше 23-летнего императора на 10 лет, а двоих молодых друзей, Новосильцева и Кочубея, - на год, то есть речь в данном случае, видимо, не о том кто стар, а кто молод…

С. БУНТМАН: Не в физическом возрасте, а в какой-то принадлежности…

Л. КАЦВА: Да. О принадлежности к кругу. Может быть, даже не к эпохе, а…

С. БУНТМАН: А к кругу скорее, да?

Л. КАЦВА: Да, потому что не так продолжителен был фавор Зубова при Екатерине, потом был павловский провал. Вот Державин, да. Державин, которому за 50, он, конечно, относится к екатериненским старикам. И вот эту группу, которая окружает Александра, он называет не иначе как «якобинской шайкой». Фраза, впрочем в равной степени принадлежащая Александру Семеновичу Шишкову, известному лидеру архаистов. Кстати сказать, вот это круг молодых друзей… Ну, вот их четверо. Самый младший – Павел Строганов, которого называли, кстати, русским якобинцем, поскольку действительно в 15-летнем возрасте он успел побывать в Париже и примкнуть к якобинцам, он старше императора на 2 года. Новосильцев, Кочубей – на 9 лет. Чарторыйский, польский князь, Адам-Ежи Чарторыйский – на 7 лет. Но дело в том, что в кругу молодых друзей и так называемом негласном комитете был ведь еще 1 человек. Он, правда, сознательно не посещал заседания негласного комитета, чтобы не сказал никто, что Россией управляет ведомый европейский революционер – это по воспоминаниям того же Чарторыйского. Речь идет о Лагарпе, о воспитателе императора, который старше иных екатериненских стариков, но действительно по взглядам своим сторонник просвещения, европеец, якобинец. И он приехал в Россию, он к тому времени уже был президентом Гельветической республики. Но он приехал в Россию после воцарения своего воспитанника, пробыл здесь около года. А вот советы этого якобинца как впрочем, и советы молодых друзей оказались очень осторожными, и исходил Лагарп из следующего, что все дворянство будет против реформ, а опереться при проведении реформ можно будет только на молодых образованных офицеров и нескольких литераторов. Я когда эту фразу вспоминаю, мне всегда вспоминается другая фраза, сказанная почти за 100-летие. Феофан Прокопович: «На гору государь сам друг тянет, а под гору миллионы тянут». И чего они начинают? Начинают они со споров по крестьянскому вопросу, потому что сначала царь, а через пару лет Зубов предлагают ограничить число крестьян в одних руках, ограничить число дворовых, запретить продажу крестьян без земли. И непременный совет, составленный как раз из тех самых екатериненских стариков, решительно это отвергает, полагая, что, во-первых, последуют волнения крестьянские, а во-вторых, недовольство господское.

С. БУНТМАН: Дворян, конечно.

Л. КАЦВА: Да. И неизвестно, кстати, что опаснее. Второе с чего они начинают – это, по словам, по-моему, Строгонова, реформа безобразного здания российской администрации. И тут сразу возникает самое интересное, на мой взгляд, Державин и тот же Зубов вносят проекты по реформе Сената: сделать Сенат, во-первых, выборным…

С. БУНТМАН: Так.

Л. КАЦВА: … а, во-вторых, законодательным.

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: Это малоизвестный эпизод и, более того, продолжение малоизвестной широкой публике тенденции, а именно тенденции русского дворянского конституционализма, идеи конституции справа, той, которая в последний раз проявится уже при Александре II, и выступать за такую конституцию будет такой консервативный человек как Петр Александрович Шувалов. Вот тот самый, который над Россией распростертый стал внезапною грозой, Петр по прозвищу 4-й. Аракчеев же 2-й. И это действительно идея конституции справа, потому что, как позднее скажет русский военный министр Дмитрий Милютин, конституции недворянской в России быть не могло, а конституция дворянская, ну, в общем, она оказывается, во-первых, тотально несправедливой, а, во-вторых, что самое главное, она как раз может оказаться важнейшим инструментом торможения реформ.

С. БУНТМАН: Да. Вот тот же опять же извечный наш вопрос: что скорость реформ измеряется только решимостью исполнительной высшей власти. Если власть настроена, то ей мешает любая конституция. Это, кстати, и заблуждение 90-х годов 20 века.

Л. КАЦВА: В какой-то мере, да, хотя там была другая ситуация, потому что действительно дворянство хотело конституции именно узкосословной, и она бы, наверное, действительно воспрепятствовало любым реформам в главной социальной сфере в России тогда может быть еще не очень осознанно. И, кстати, в советской исторической науке так вопрос старались, ну, по крайней мере, в популярных трудах не ставить, в России возникли жесточайшие противоречия между потребностью социальной реформы и потребностью политической реформы, потому что чем оказывалось вольнее дворянство, тем оно жестче начинало тормозить реформу социальную. Именно по этой причине Сенат в законодательное учреждение превращен не был, остался назначаемым и получил функцию, как тогда говорили «хранилища законов», но поскольку русский язык немножко изменился, то слово «хранилище» мы сегодня воспринимаем как «архив» или «амбар».

С. БУНТМАН: А это наоборот…

Л. КАЦВА: А это имеется в виду «хранитель законов, защитник законов».

С. БУНТМАН: То есть тот, кто следит за соблюдением законов в их…

Л. КАЦВА: Да, как…

С. БУНТМАН: … в общем-то, первоначальном смысле.

Л. КАЦВА: Как это ни натянуто немножко звучит. Но Сенату предлагались те же функции, в общем, что американскому Верховному Суду, то есть он должен был следить за тем, чтобы принимаемые законы не противоречили ранее принятому законодательству и не были неудобны к исполнению. Но разница огромная с Верховным Судом, потому что… Что мог сделать Сенат? Сенат мог сделать представление государю о соответствующей проблеме, а уже дело государя было обращать или не обращать внимание на это представление. И если государь закон не отменял по сенатскому представлению, то, не смотря на сенатское представление, он входил в силу, поэтому прямо надо сказать, что такой Сенат государеву власть никоим образом не ограничивал. Из дальнейшего ими сделанного – министерская реформа, то есть создание министерств, то, что планировал еще Павел, и, конечно, знаменитый Указ о вольных хлебопашцах, который скорее стал декларацией о намерениях по реформе, нежели реформой, потому что обставлен указ этот был таким образом, выкуп был установлен столь высокий, что на свободу за все царствование Александра вышло что-то около 50 тысяч ревизских душ, то есть полпроцента или может чуть меньше, чем полпроцента тогдашнего крестьянского населения. Но была еще одна очень интересная вещь. Казалось бы, ну, совершеннейший паллиатив, а мне кажется, зря недооценивают этот указ. Дело в том, что вместо запрета продавать крестьян по одиночке, о чем царь, так сказать, задумывался, а после того как непременный совет это осудил, вышел указ, касающийся крохотной проблемы, запрета публиковать в газетах объявления о продаже крепостных. На самом деле, если говорить об общественном мнении, о его формировании, то не так это мало, потому что надо представлять себе эти объявления: в доме такого-то продаются 2 рысистых жеребца, коляска и при них кучер или 2 борзые собаки и при них повар, умеющий готовить французскую кухню. Это все реальные совершенно объявления, взятые из газет того времени. Я их не придумал. И вот теперь вдруг выясняется, что публично писать о продаже людей нельзя. Власть это запрещает. Это определенный шаг, который все-таки разводит понятие скота и понятие крепостного человека. Но, на мой взгляд, важно. Хотя, конечно, обходили. Конечно, так сказать, просто стали писать другие объявления о том, что отдается внаём…

С. БУНТМАН: Ну. Это уж всегда можно придумать.

Л. КАЦВА: Да. Но все-таки, так сказать, на уровне формирования представлений о том, что допустимо, стали представления меняться.

С. БУНТМАН: Ну, вот, Леонид Александрович, а здесь получается, если сейчас обобщить, то вот ряд предложенных, проведенных, отринутых реформ – это такое взятие, как при Екатерине было, кстати говоря, взятие очень долгого дыхания…

Л. КАЦВА: Да.

С. БУНТМАН: … такого стайерского дыхания на долгие, долгие преобразования, причем на каждом этапе посмотреть, что получается.

Л. КАЦВА: В том-то и дело, что с одной стороны здесь замах на долгие годы, а с другой стороны расчет на то, что все получится быстро. И, кроме того, мне кажется, что не было еще представления о том, насколько все это сложно. Не надо забывать сколько лет Александру I. 23 года. И то, что вокруг него складывается вот этот круг людей чуть постарше, ну, или в случае с Лагарпом, намного старше, это не случайно. Вообще многие русские цари приходили на трон в очень молодом возрасте.

С. БУНТМАН: Да, приходили по-разному.

Л. КАЦВА: И в молодости, как правило, нуждались в опоре. Вспомним Алексея Михайловича.

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: И даже Петр при всей своей бешеной энергии в первые годы все же прислонялся к людям постарше. А Александр – не Петр. И самое, может быть, важное заключается в том, что все эти его попытки реформ идут в очень опасное время. Вот мы все время говорим 801-й, 803-й. Почему? Потому что с 804-го года основное внимание в деятельности переносится на внешнюю политику. Начинается конфронтация с Наполеоном. Начинаются войны, которые, как все мы хорошо знаем, разворачиваются поначалу крайне неудачно. Сначала катастрофа под Аустерлицем, потом вроде бы перевели дух при Прейсиш-Эйлу вничью, а затем Фридланд…

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: … и Тильзит. Ну, вот о Тильзите…

С. БУНТМАН: То есть теперь… Да, о Тильзите. И мы перейдем, конечно, к Сперанскому, про которого вы все правильно написали. Написали массу всевозможных дисциплин, которые он преподавал. Тут и физика, и математика, и красноречие, и язык, и риторика. Много всего близко друг к другу подходящего и очень отдаленные. Хотя бы 2 предмета я просил назвать. И масса народу назвали, но первыми были Михаил – 922 647, Александр – 916 716, Ирина – 911 150, Антон – 917 567, Игорь – 910 403, Виктория – 916 321, Елена – 909 648, Вика – 916 258, Олег – 716, Вениамин – 499 312, Антонина – 903 567, Василий – 915 672, Игорь – 916 604 и Аня – 495 473. Все. Задержался даже, но список нужно было дочитать до конца.

С. БУНТМАН: Ну, что же? Леонид Кацва у нас в гостях. Мы продолжаем наш разговор об окружении Александра. Александр – молодой царь. Но вот когда что набрать воздуха в легкие для долгих, постепенных реформ, о которых и думают, что молодые сотрудники, которые его старше, молодые друзья императора, которые несколько его старше, но не катастрофически старше, они все-таки из этой эпохи…

Л. КАЦВА: Да, нет. Они не катастрофически старше…

С. БУНТМАН: Катастрофически старше были родные дядьки Николая Александровича, Николая II.

Л. КАЦВА: Ну, это понятно.

С. БУНТМАН: Вот это была катастрофа.

Л. КАЦВА: Он тоже, кстати сказать, если учесть, что один из них был женат на старшей сестре императрицы, а разница там у них была лет в 5…

С. БУНТМАН: Но вот он из них, я имею в виду, Сергея Александровича…

Л. КАЦВА: Разница там небольшая.

С. БУНТМАН: Разница-то небольшая, а то, что он абсолютно человек эпохи отца и в таких не самых веселых ее проявлениях – вот это другое дело, но оставим…

Л. КАЦВА: Да, оставим…

С. БУНТМАН: … отойдем.

Л. КАЦВА: … в стороне сейчас Николая II.

С. БУНТМАН: Ну, вот набрали воздуха, а тут, как всегда, как полагается, война и внешняя политика…

Л. КАЦВА: И больше того, Тильзитский мир. Тильзитский мир мгновенно оставил буквально ошметки от царской популярности, потому что Александр заключил мир, который был в России воспринят как откровенно позорный. Слово «Тильзит» в России на долгое время, ну, в общем, стало нарицательным. Пожалуй, потом таким же стало слово «Цусима» в другую эпоху. Никто не хотел обращать внимания на то, что в Тильзите Россия признала за Францией только то, что та уже держала в руках, не потеряла ни куска территории, хотя могла по сложившейся обстановке. Вспомним, Тильзитский мир ведь заключался в ситуации, когда великий князь Константин, младший брат царя, говорил Александру: «Государь, если Вы хотите продолжать войну, то раздайте каждому Вашему солдату по заряженному пистолету и прикажите им выстрелить себе в голову, эффект будет точно такой же как от нового сражения». Так вот, а в Тильзите Россия даже получила небольшое приращение: Белосток, согласие Наполеона и даже, так сказать, поощрение наполеона на войну на северо-западе со Швецией. Тем не менее, все равно мир позорный, мир после разгрома в генеральном сражении, чего не было уже, Бог знает, сколько лет. Даже императрица-мать пишет царю, что он именуется в обществе другом Бонапарта, что он рискует потерять империю и семью. Когда он возвращается, она отказывается его поцеловать, демонстративно и публично говоря, что ей неприятно целовать друга Бонапарта. Всегда послушная русская церковь в лице своих иерархов отказывается отменить анафему Бонапарту, вернее, заявляет о том, что это, так сказать, безбожие. И царь вынужден оправдываться. Вот он матери пишет: «Союз с Наполеоном – лишь изменение способов борьбы против него. Он нужен России, чтобы иметь возможность некоторое время дышать свободно. Для этого мы должны работать в глубочайшей тайне и не кричать о своих вооружениях публично. Пусть в империи Наполеона растут внутренние трудности, Россия тем временем будет вооружаться». Но это оправдания. Оправдания справедливые, но оправдания. А российская власть вообще не привыкла оправдываться. Больше того, ежедневные по существу антиправительственные демонстрации. Я имею в виду театр. Что собственно ставится в театрах? Какие пьесы самые популярные? Это трагедия Крюковского, которая называется «Пожарский», и драма Озерова, которая называется «Дмитрий Донской».

С. БУНТМАН: Все абсолютно прозрачно.

Л. КАЦВА: Отдельная совершенно тема – дикая полонофобия, которая в это время воцарилась в России, потому что главный в прежние времена победный момент, который использовался, - это не Северная война, никто не кричал в этот момент о Северной войне…

С. БУНТМАН: Нет, это вроде бы освобождение отечества, 612-й год.

Л. КАЦВА: … кричали о 612-м годе и не в 12-м году, не в 812-м…

С. БУНТМАН: А раньше.

Л. КАЦВА: … а сразу после 7-го.

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: Ну, это понятно. Потому что появилось герцогство Варшавское…

С. БУНТМАН: Кстати, я б обратил Ваше внимание, что у нас была отдельная, подробная передача о польском вопросе.

Л. КАЦВА: Да, значит, я не буду сейчас в это вдаваться…

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: … но я-то другое имел в виду, что вот ставится «Дмитрий Донской» и на сцене князь, отказываясь принять мир с Мамаем, произносит патетические слова: «Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять позорный!» И после этого несколько минут актеры не могут продолжать игру.

С. БУНТМАН: От оваций.

Л. КАЦВА: Оваций, да. Обрушивается зал. Совершенно откровенная антиправительственная демонстрация.

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: И так, так сказать, везде. И более того, царь вынужден расстаться со своими молодыми друзьями. Они отходят от него. Кто-то уезжает на дипломатическую работу, кто-то просто отходит в тень. Даже Чарторыйский… Ведь у нас очень часто Чарторыйского как поляка представляют сторонником мира с Наполеоном. Ничего нет более ошибочного. Как раз князь Адам полагал, что в интересах Польши, чтобы Россия продолжала войну с Наполеоном. И в этой ситуации, видимо, он предполагал, что Польша сможет добиться независимости. Они все отошли, а Александр не может оставаться один, потому что есть замечательные слова, как-то написанные уже позднее Павлом Строгановым: «Александр по свойственной ему лености естественно должен был предпочитать тех, которые, легко схватывая его мысли, способны выразиться так, как он сам хотел бы это сделать и, избавляя его от труда, старательно отыскивать желательные выражения, излагать его мысли ясно и даже изящно. Это условие избавления от труда существенно необходимо». Вот читаешь это, вспоминаешь известную пушкинскую хрестоматийную характеристику, крайне несправедливую, но тем не менее.

С. БУНТМАН: Но красиво.

Л. КАЦВА: «Враг труда».

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: «Щеголь, враг труда». И вот в этой ситуации как раз и становится ближайшим сотрудником царя безродный попович. Он тоже ненамного по возрасту старше, всего-то на 5 лет.

С. БУНТМАН: С 72-го он?

Л. КАЦВА: С 72-го, а Александр с 77-го.

С. БУНТМАН: С 77-го, да.

Л. КАЦВА: Но биографии, казалось бы, вообще разводящие этих людей на несводимые траектории. Попович, который только в семинарии получил свою фамилию. Отец его Сперанским не именовался, только благодаря способностям выдающимся в провинциальной семинарии владимирской попадает в столичную, только что организованную…

С. БУНТМАН: Да, да.

Л. КАЦВА: Александро-Невскую.

С. БУНТМАН: Там была реорганизация очень интересная.

Л. КАЦВА: Повезло. Заканчивает семинарию, по духовной стези не идет, остается преподавателем. Проходит 4 года, его подхватывает князь Куракин, берет к себе в личные секретари. И через несколько месяцев буквально Куракин становится генерал-прокурором Сената, это при Павле I. Сперанского забирает с собой. Тотчас же попадает в отставку, ну, не тотчас же, через короткий срок. Но за то время, что Павел правил, генерал-прокуроров сменилось четверо. А Сперанский оставался, потому что оказывался необходимым для каждого из них. И карьера вертикальная, но в 97-м году, когда Куракин его позвал к себе в Сенат, он ему дал 9-й ранг, титулярный советник, еще недворянское звание. А в 801-м он уже действительный статный, это уже 4-й ранг, это штатский генерал. Дворянство давалось с 8-го ранга. Не фаворитизм. Только благодаря фантастическому трудолюбию, фантастической работоспособности и, конечно, колоссальным способностям. Вот я сравниваю всегда с Меньшиковым, потому что у Меньшикова был взлет не менее красивый, но Меньшиков, понимаете, это такая старуха из «Сказки о рыбаке и рыбке».

С. БУНТМАН: Все больше, больше и больше.

Л. КАЦВА: Вот он мгновенно взлетел, оказался, так сказать, ненасытен и в результате пал.

С. БУНТМАН: Как в неопубликованном, да? Хочу быть римскою папою.

Л. КАЦВА: Да. Но взлет и падение Сперанского совершенно другой природы, потому что вот он уже в 803-м году директор департамента МВД. И знаменитый поэт Иван Иванович Дмитриев вспоминает, что «все проекты новых постановлений и отчет по министерству были им писаны, имели не только достоинства новизны, но и по искусству в слоге, - это поэт пишет, - могут послужить руководством и образцом». Целая серия политических записок, 802-804-й годы, одни наименования показывают, что перед нами серьезный мыслитель: «О коренных законах государства», «О постепенности усовершенствования общественного… Кстати, очень интересное название «О постепенности…». «О силе общего мнения», «Нечто о свободе и рабстве», «Об устройстве судебных и правительственных учреждений». Потоком идут эти записки. Причем если мы посмотрим, пожалуй, самую важную из них «О коренных законах государства»…

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: Поразительные вещи. «Коренные государства законы полагают пределы самодержавной воли». Вроде бы не ново, еще Иван Иванович Шувалов когда-то об этом писал. «Народы, осознав, что государь действует не в общих, а в собственных интересах нашли нужным к общим условиям, на коих воля народа установила правительство, присоединить частные правила и точнее означить, что именно народ желает». Все в русле александровских размышлений, мечтаний, но одна есть разница, и разница эта принципиальная. Князь Адам Чарторыйский уже многие годы спустя, когда он давно уже был далек от двора, написал об Александре, что тот «любил внешние формы свободы, как можно любить представление. Он охотно согласился бы, чтобы каждый был свободен, лишь бы все добровольно исполняли одну только его волю».

С. БУНТМАН: Ну, да. Красивая…

Л. КАЦВА: Вот такая поразительная фраза.

С. БУНТМАН: Ну, это очень точно.

Л. КАЦВА: А Сперанский думает о гарантиях, и вот именно здесь какая-то необычайная актуальность его размышлений: «Какие бы законы народ не издавал, если власть исполнительная не рассудит приводить их в действие, они будут пустые теории. Если законодатели не будут иметь средств заставить исполнительную власть приводить волю их в действие, мало-помалу станут все под ее влиянием, и государство, сохранив наружность принятого им образа правления, в самом деле, будет водима единой волею правительства». Ну, давно написано.

С. БУНТМАН: Ну, да. Нет, ну, понятно написано.

Л. КАЦВА: Обсуждать нечего здесь. Звездный час его наступает в 808-м году в Эрфурте. Довольно изящно пошутил император французский, сказал: «Государь, брат мой, обменяйте мне этого человека на какое-нибудь королевство». Шутка. Но в каждой шутке доля шутки, как известно. Признание заслуг очевидное. И собственно уже в 9-м году Сперанский, собирая воедино вот все свои прежние проекты, размышления, предлагает введение к Уложению государственных законов. Это всеобъемлющий проект, превращающий Россию в парламентскую монархию с законодательной Думой, причем система такая: волостные думы выбирают избиратели, волостные думы формируют окружные, окружные – губернские и, наконец, Дума государственная. Все это основано на принципе разделения властей, на правлении исполнительном и отделении власти судебной. Но кто избиратели?

С. БУНТМАН: Да.

Л. КАЦВА: Вот оказывается, Сперанский четко разделяет: гражданские права всем, включая крепостных, а политические права, в том числе право избирательное, - дворянству и так называемому среднему состоянию. К среднему состоянию относятся купцы, мещане, однодворцы и все поселяне, имеющие недвижимую собственность. Не получает избирательных прав только крепостные и работающие по найму, то есть так называемый народ рабочий. И надо сказать, дворянство впало мгновенно в страшную панику. Здесь очень интересно обратиться к воспоминаниям такого видного сановника Дмитрия Рунича, попечитель, ну, уже во 2-й половине царствования, попечитель столичного учебного округа. «Самый недальновидный человек, - пишет он, - понимал, что вскоре наступят новые порядки, которые перевернут вверх дном весь существующий строй. Об этом говорили открыто, не зная еще в чем состоит угрожающая опасность. Помещики, имеющие крепостных, теряли голову при мысли, что Конституция уничтожит крепостное право, что дворянство должно будет уступить шаг вперед плебеям». И вот здесь тоже очень интересно. Да, плебеи уравниваются с дворянами. Недовольство дворянства понятное. Но у Сперанского ни слова нет об отмене крепостного права.

С. БУНТМАН: Нет, но это просто считают неизбежным следствием.

Л. КАЦВА: Вот в том-то и дело, что Сперанский писал о том, что гражданская свобода должна быть лишь отдаленным следствием свободы политической, и, более того, предоставлял дворянству особенное право приобретать недвижимые имения населенные, но вот инстинктом каким-то, нутреным чувством…

С. БУНТМАН: Что пойдет, поедет.

Л. КАЦВА: … темное, непросвещенное дворянство оказалось дальновиднее просвещенного реформатора, прекрасно поняло, что в конституционной стране с гражданскими правами для всех не будет места крепостному праву.

С. БУНТМАН: Ну, еще газетные новости последних 20-ти лет, конечно, европейские новости, которые все знали, и все обсуждали.

Л. КАЦВА: Конечно. Всего на фоне.

С. БУНТМАН: Но неизбежно, когда мы говорим о Сперанском, мы все неизбежно вспоминаем Льва Николаевича Толстого и его долгое и подробное объяснение чуждости Сперанского всему, чему только можно: сухости, бледности, теоретичности. Между прочим он всегда как-то кажется, ну, как же, вот он здесь не понял, что хотел Сперанский, но здесь есть то же самое чутье какое-то как у того же помещика…

Л. КАЦВА: Может быть. Но я вообще далек от того, чтобы, так сказать, историю изучать по Толстому…

С. БУНТМАН: Ни в коем случае. Это просто наши впечатления…

Л. КАЦВА: Да.

С. БУНТМАН: … об эпохе. Одно из первых глубоких впечатлений.

Л. КАЦВА: Здесь другое. Сперанский действительно оказывается в одном отношении чрезвычайно наивен. Если Бог благословит все сеи начинания, то к 11-му году Россия воспримет новое бытие и совершенно преобразуется. 2 года на такой колоссальный перелом. Вспомним. Другая эпоха, почти 100-летие спустя, Петр Аркадьевич Столыпин: «Дайте нам 20 лет покоя». А современные историки говорят, что для переворота, столыпинской глубины, требовалось полсотни лет, а не 20, и уж никак не 2. И в результате мощнейшая оппозиция, в которую даже принципиальные враги объединяются, я имею в виду Карамзина с его запиской о древней новой России, утверждающего, что нужны России не реформы, а 50 умных губернаторов, и, что государь… «потом что не попрекнет тебя за зло прежде тебя бывшее, но ты будешь отвечать Богу и людям за всякое неудачное последствие твоих собственных начинаний», и Шишков. И обвинения фантастические. Он, Сперанский я имею в виду, в глазах общества и масон и иллюминат, это тайный орден, который якобы желает вообще уровнять все состояния, и шпион Наполеона, и Наполеон ему обещал польскую корону. Шишков, который эту утку запустил, даже не задумывался о том, что на польский трон глубоко православный выпускник семинарии, сын православного священника как-то не очень подходит.

С. БУНТМАН: Нет, но все всегда укладывается, когда мы говорим о замыслах невидимых властителей всего мира.

Л. КАЦВА: Сперанский, главное, отреагировал очень хорошо. Он сказал: «Ну, за корону все-таки не так обидно продать отечество как за деньги». И когда, наконец, царь, понимающий, что грядет война – вот она на пороге, - и что отталкивать дворянство в этот момент невозможно, все-таки идет на отставку. А это, конечно же, отказ от всяких реформ, то общество ликует, просто ликует. Открыто преступление в России необычайное, измена и предательство. Изверг не по доблести возвышенный хотел доверенность государя обратить ему на погибель. Принята была весть, ну, об отставке с восторгом, посещали друг друга для поздравления, воздали славу и благодарение спасителю Господу и хвалу сыну Отечества, открывшему измену, но нам не известному. Историк пишет современный, что общее мнение делало предателем Сперанского. Так кого же было и не подставить? А предательство всегда способствует консолидации вокруг власти, потому что крик «нас предали!» Вот она война на пороге.

С. БУНТМАН: Ну, это поразительно совершенно получается, потому что вот здесь бы я… Мы не собираемся изучать историю по писателям, но с одной стороны Толстой, а другой стороны, абсолютно другой стороны Мережковский почувствовали вот очень важную вещь…

Л. КАЦВА: Неукорененность.

С. БУНТМАН: Во-первых, неукорененность. Во-вторых, такие вещи, как предлагает Сперанский, они в истории-то неизмеримо более, я бы сказал, организованных стран с большей историей постепенного становления гражданского, они происходят или при огромнейшем сопротивлении, или при резких народных волнениях…

Л. КАЦВА: Или при внешней неудаче, как это будет с Крымской войной.

С. БУНТМАН: … или при внешней неудаче, когда нужно было все переделывать, потому что…

Л. КАЦВА: Но вот это ровно то, о чем предупреждал Лагарп: что «за» будут только несколько литераторов и просвещенные молодые офицеры. И пройдут еще годы, и Александр I будет произносить знаменитую свою фразу: «Не кем взять», а люди, которыми можно бы взять, будут в этот момент от него таиться в тайных обществах.

С. БУНТМАН: Да, это и образуется новый разрыв, тайные общества. И вот здесь, почему все окружали либералы и так далее здесь, а все ни к чему не привело и привело к 25-му году? 25-й год тоже мало к чему привел сам по себе.

Л. КАЦВА: Потому что тонка была прослойка этих либералов, и неудачное было время. Но есть же, так сказать, монография очень талантливая с таким ностальгирующем названием «Как Россия начала 19 века чуть было не стала конституционной монархией». И я помню, как у меня в школе на уроке был… общался с детьми крупный британский славист. Его спросили, вот Россия страна 2-го эшелона модернизации, а была ли возможность, так сказать, ухватиться за эшелон первый. И он так пожевал губами и сказал: «Я думаю, что если б была, то только при Александре I». А потом пусто.

С. БУНТМАН: Пожалуй, да. Но здесь и Россия совершила вот такой моральный военный рывок в 12-м году, 13-м, 14-м. И снова показалось, что…

Л. КАЦВА: Понимаете, о второй половине царствования надо говорить отдельно. У нас остается 2 минуты…

С. БУНТМАН: Это совершенно отдельно нужно говорить, и это мы после «Грозы 12-го года», мы, наверняка, поговорим о второй половине царствования. У нас и было в отдельных лицах, но мы говорили... Но здесь самое главное, что будет очередная достаточно обидная иллюзия, как она была и при Петре. И вот рывок, что Россия вырвалась…

Л. КАЦВА: Как она будет и в 45-м году…

С. БУНТМАН: Да. Вырвалась в первый эшелон…

Л. КАЦВА: Мы сочли, что…

С. БУНТМАН: … самых великих стран.

Л. КАЦВА: Мы сочли свою систему идеальной и вместо того, чтобы изменять ее, стали ее канонизировать.

С. БУНТМАН: Да. Раз она выиграла…

Л. КАЦВА: Да.

С. БУНТМАН: … раз мы победили, значит все хорошо.

Л. КАЦВА: Это я процитировал Вячеслава Кондратьева, фронтовика и писателя.

С. БУНТМАН: Вот совершенно правильно. Вот спасибо большое. Леонид Кацва. Мы все эти субботы будем с вами обращаться к событиям или понятиям, явлениям вокруг 1812 года. И не забудьте, у нас с лета уже начинаются собственно военные действия, а пока следите за хроникой по утрам и днем в 15 часов тоже. Всего доброго!