Царь и его заместитель Семен Бекбулатович - Владислав Назаров - Не так - 2007-12-22

Е.СЬЯНОВА – В ночь на 3 мая 1808 года по непривычно пустым улицам Мадрида шел плотный человек в высокой шляпе «боливар». Впереди него слуга нес под мышкой синюю папку с плотными листами бумаги и светил фонарем. Возле площади Монклоа дорогу внезапно преградил фрацузский патруль. Загорелые драгуны, склонив высокие кивера с конскими хвостами, обступили путников. «Документы. Пропуск». Человек в «боливаре» помедлил, но догадался, чего требовал драгун, и достал бумагу, на которой значилось: «pintor de camаra» - «первый живописец короля». «Проходите». Громыхая тяжелыми палашами, патруль поскакал дальше, а человек продолжил путь. Первый живописец нового короля Испании Жозефа Бонапарта спешил на пустырь Монкоа, где этой ночью должен был состояться расстрел шести сотен повстанцев, вступивших в борьбу против завоевателей французов. Художника звали Франсиско Хосе Гойя-и-Лусьентес. Он был глух, и он не услышал первого оружейного залпа, треска барабанов и криков людей. Когда Гойя оказался на площади, солдаты уже перезаряжали ружья. Новая шеренга повстанцев выстраивалась возле холма, под их ногами бились и хрипели смертельно раненые. Выдернув из папки белый лист и припав на колено, Гойя жадно впился взглядом в искаженные судорогами тела. Это было его ремеслом – писать жизнь и смерть, писать революцию в Испании, как писал ее во Франции великий Давид. Это была его работа. И здесь, на пустыре Монклоа, он снова хотел выполнить ее честно. Мечущиеся на ветру факелы услужливо выхватывали из шеренги смертников отдельные лица. Это было самое ценное – лица в последнюю минуту земного бытия. И пальцы художника уже нащупали первый слепок: зажмуренные глаза и кричащий в ночное небо рот. Гойя был глух, он не слышал этого крика, но в неверном свете факелов острый взгляд его вдруг распознал чудовищную истину: так кричать могло только дитя, которому страшно. «Синьор офицер, стойте! Там мальчик! Вы убиваете детей!» - крикнул Гойя. Но командовавший на площади французский капитан уже поднял саблю, чтобы отдать команду для второго залпа. Черное небо как черный саван, острые шпили башен вокруг ружейным частоколом замкнули смертельное каре. О, это мог бы быть лучший из офортов Франсиско Гойи! Но на площади Монклоа в эту минут больше не стало художника. Уголек хрустнул под тяжелым каблуком, пустой лист скользнул на землю, всем своим грузным телом навалившись на худенькую фигурку подростка, Гойя замер в ожидании пули в спину. Замерла и сабля в руках капитана. Он что-то крикнул по-французски, двое солдат схватили первого живописца Испании и потащили прочь. А вместе с ним и обмякшее живое тело мальчишки, выдрать которое из мощных лап этого арагонца не рискнул бы никто. Наутро Гойя обнаружил в мастерской эту синюю папку, которую бросил на пустыре: слуга бережно собрал в нее рассыпавшиеся листы и принес хозяину. Один лист оказался испорченным – по нему прошлись башмаки французского солдата, оставив оттиски пыли, крови и пороха. Гойя просто смахнул его на пол и взял чистый. Его память хранила готовый офорт. Или нет, это будет масло. Большая картина с черным небом, серыми тенями, желтой предсмертной мукой, раскаленным добела гневом народа Испании. И как всегда, предвкушая новый труд, он уже ничего не видел, не желал знать, и гнал слугу, пытавшегося жестами сообщить ему что-то. Франсиско Гойя снова становился художником.

С.БУНТМАН – Ну что ж, мы начинаем программу «Не так!», основную ее часть, и сегодня по просьбам, как я говорил, наших блоггеров… спасибо большое, что вы как-то так напомнили – я думал, когда сделать, когда сделать, а вот, только стоило упомянуть Симеона Бекбулатовича в программе у нас «Кремлевские палаты» на прошлой неделе, и тут же мне сказали: «А расскажите!» А вот расскажем. Владислав Назаров здесь в студии, здравствуйте, Владислав Дмитриевич!

В.НАЗАРОВ – Приветствую Вас и всех радиослушателей «Эхо Москвы».

С.БУНТМАН – Да, но мы… сначала нам надо сказать не очень приятную вещь. Тут… тут произошло такое ЧП с нашим другом и с нашим…

В.НАЗАРОВ – Автором.

С.БУНТМАН – …можно сказать, коллегой и автором, которого вы прекрасно знаете – Игорем Николаевичем Данилевским. Его избили подонки какие-то, хулиганы – тривиальнейшие хулиганы, я думаю, что здесь не надо ничего, каких-то…

В.НАЗАРОВ – Грабители…

С.БУНТМАН – Тривиальнейшие мелкие хулиганы и грабители, но жестоко бьющие. Вот, он сейчас в больнице, и мы очень хотим, чтобы все было хорошо, и чтобы…

В.НАЗАРОВ – И если он нас слушает…

С.БУНТМАН – Да, да. Он может и слушать сейчас, и… так что, Игорь, надо выздоравливать и…

В.НАЗАРОВ – И мы его везде ждем.

С.БУНТМАН – Гадам не отдадим Данилевского, что называется. Да, мы ждем, и в передаче, в работе, и везде, во всех, во всех его многочисленных делах. Вот. Так что, вот, Игорю выздоравливать быстрее. Мы сейчас переходим к этой истории. История замечательная, мы ее, в общем, как-то всегда слышим с детства, но не всегда понимаем мотивы, понимаем это как… очень часто как очередной «вывих» Ивана Васильевича, очередное его шутовство, очередное его юродство в чем-то жесточайшее. Но здесь есть другие мотивы.

В.НАЗАРОВ – Это не только мы, Сергей, это же так и Ключевский говорил, что это во многом маскарад, какая-то, вот, шутовская манера. Поэтому за этим стоят имена великих историков – за таким пониманием этих событий.

С.БУНТМАН – Ну, это несомненно, этот элемент, наверное, наверное, здесь есть какой-то, в определенном ракурсе культуры, психологии…

В.НАЗАРОВ – Психология, личная психология Грозного. Потому что если, вот, взять одну вещь – как он пишет, то что отражает некоторым образом глубинные, какие-то архетипные основания его личности. Это пестрейшая и в то же время органическая смесь некоего полулицемерного самоуничижения с наставничеством, с резким, грубым, грубоватым, а чаще всего, просто бранным юмором – вот эта пестрая смесь, она у него везде – в посланиях Курбскому, в посланиях к шведскому королю, в посланиях в Кирилло-Белозерский монастырь. Для него в этом… с этой точки зрения для него неважно, кому он пишет. Вот его личность выражается в этом однозначно. Так же и здесь. Здесь стояли, бесспорно, важные политические мотивы, за этим событием, за ним стояли какие-то традиционные понятия и институции тогдашнего нашего общества, за этим стояло и желание Грозного произвести некие очередные какие-то перемены одежд и позиций.

С.БУНТМАН – Чистку еще, ко всему прочему.

В.НАЗАРОВ – И бесспорно. И бесспорно.

С.БУНТМАН – Да.

В.НАЗАРОВ – Очередное, очередное очищение от врагов.

С.БУНТМАН – Строго расскажем о факте, напомним и о чем идет речь.

В.НАЗАРОВ – Ну, речь… и здесь сразу надо сказать, чтобы потом не повторяться. Царя Ивана Васильевича Грозного на троне московских монархов сменил не царь московский Симеон Бекбулатович – царь касимовский, который стал великим князем владимирским, московским и всея Руси, т.е. Грозный пожаловал ему по своему изволению, по своей воле титул, которым он обладал до 1547 года, с изъятием целого ряда местностей в свою пользу, поскольку он сам…

С.БУНТМАН – Поражение в титуле такое некоторое… некое понижение?

В.НАЗАРОВ – Да, понижение. Бесспорное понижение. Ну, и… а за собой он оставил роль удельного князя московского, псковского, ростовского – вот, в его полном титуле значились именно эти обозначения. Случилось это… ну, точные даты мы не знаем, но это октябрь 1575 года. В каком контексте это все происходило? Значит, чуточку удревним события, оглянемся на 3-4 года назад и вспомним, что осенью 1572 года Грозный отменил опричнину. Было запрещено упоминать самое имя опричнины. Если сейчас на время отвлечься от тех массовых репрессий, которые сопровождали прежде всего второй период истории опричнины, начиная с 1568 года, то мы должны вспомнить главное, для чего он это делал. Он это делал для управления и для разделения элиты с тем, чтобы, как ему представлялось, контролировать всю остальную страну наиболее преданными ему людьми. Не надобно забывать, что Грозный ощущал себя – и в этом, скажем, был главный просчет деятелей Избранной рады, как мессию. У него была великая миссия, полученная им непосредственно от Вседержителя. Он должен был установить на земле царство, истинно православное царство, царство истинной веры – в этом заключалась его миссия на Земле. И для этого, для выполнения этой своей роли – а он в нее искренне верил, абсолютно – ему не нужны были никакие посредники между ним и Богом. Те, кто претендовал на это… ну, скажем, Макарий успел умереть в очень почтенном возрасте своей смертью. И то, он последний год рвался в отставку, но как-то его удержали, в том числе сам царь. Но уже первый более-менее независимый митрополит в итоге был не просто с позором изгнан и осужден церковным же собором по воле царя, но затем и задушен – Филипп Колычев. Все остальные митрополиты, которые побывали на месте настоятелей русской православной церкви – ну, в общем, безликие люди. Мы о них практически, кроме имен, ничего не знаем. И кроме того, что они производили те или иные… реализовывали те или иные решения, если речь идет о светской стороне дела, так, как было велено царем. Никакой критики в свой адрес он не терпел. Пимен, очень близкий к нему с начала 1550-х годов новгородский архиепископ, был позорно казнен – сначала подвергнут позорной публичной казни, нефизической, а затем сослан в дальний монастырь. Он от Новгорода до Москвы в 1570 ехал на лошади задом-наперед. Этот маскарад один в один слепил с образцов Византийской империи, когда изменников патриархов наказывали таким образом византийские василевсы. Тоже самое случилось летом-осенью 1575 года. Вот то правительство, которое пришло к власти после 1572 года – оно состояло, скажем, из самой последней войны опричников и некоторых новых любимцев, появившихся в тот момент. Это князь Борис Тулупов, это Стародубские-Рюриковичи – вот, Стародуб на Клязьме, младшая их ветвь, человек мало заметный до конца опричнины, но очень резко и быстро выдвинувшийся. Это Василий Иванович Умный-Колычев, боярин – окольничий, а затем боярин – его карьера началась еще в 50-е годы, он был младшим братом очень известного государственного деятеля Федора Ивановича Умного-Колычева. Это Бутурлины, которые составляли известный клан опричников. Скажем, один из Бутурлиных был главным представителем в Вологде, когда там строилась очередная опричная резиденция, столица, и когда там строили суда на тот случай, если царю придется бежать в Англию. И увозить с собой, естественно, казну – казну он не забывал с собой возить ни в один год. Он ее дважды возил, скажем, в Новгород. Но, еще ряд лиц, которые выдвинулись, особенно после того, как погиб при взятии Пайды в самом начале 1573 года такой «уважаемый» человек, как Григорий Лукьянович Бельский. Или Малюта Скуратов известный.

С.БУНТМАН – Да, да.

В.НАЗАРОВ – Но, как Вы понимаете, слово «уважаемый» мы берем в большие-большие кавычки. Все эти лица – мы не знаем точных мотивов случившихся на них опал; и не просто опал, а затем и жестоких казней – но они произошли в августе, октябре и ноябре 1575 года. Как это было принято в массовые репрессии в опричнину, казнили с семьями, казнили самыми разнообразными методами. И что было ново и показательно, казнили уже не на поганых местах в Москве, где обычно казнили, а казнили в самом центре столицы на Соборной площади Кремля. И об этом мы поговорим, вот, сразу после новостей.

С.БУНТМАН – После перерыва, после новостей мы продолжим. Владислав Назаров, программа «Не так!», и мы сегодня говорим об Иване Грозном и о Симеоне Бекбулатовиче.

НОВОСТИ

С.БУНТМАН – Мы продолжаем нашу программу, совместную с журналом «Знание – сила», Владислав Назаров в студии. Мы говорим об Иване Грозном и о Симеоне Бекбулатовиче. Ну что ж, продолжаем тогда.

В.НАЗАРОВ – Так вот, очень показательно. «По приказам удельного князя ростовского, московского и псковского Иванца, Васильева сына», как он себя именовал… с сыновьями своими, как он себя именовал в челобитной на имя великого князя Симеона Бекбулатовича – так вот, по распоряжению этого «удельного князя Иванца», резиденция которого находилась уже вне стен Кремля, а вот здесь, на Воздвиженке, за Неглинной – Неглинная тогда текла естественным образом – происходили казни рядом с резиденцией нового монарха. И тем самым, сакральное значение этих территорий в значительной степени подвергалось сомнению. И всем становилось ясно, кто есть кто в этой расстановке новых властей. Вот то, что случилось с этим новым правящим кружком, сложившимся в 1572-73 году, ясно показало, что Грозный ищет новое ближайшее окружение – и оно постепенно вокруг него формировалось, это те, кто пришли на смену этим казненным в три приема лицам. Это те же Бельские, это Годуновы, это вернувшийся и заслуживший особой милости царя русский посол в Крыму Нагой, ну, ряд еще других фамилий, оставались в определенных позициях в земщине Мстиславские, а в новом особом дворе Трубецкие и Шуйские князья. Вот, это первая причина, по которой Грозный решил окончательно прибегнуть к той же самой системе и способу правления, который он практиковал, начиная с введения опричнины. Т.е., опять-таки, не только разделение элиты, как бы, естественной борьбой тех или иных дворцовых партий, но формального, институционального разделения той же элиты. Два двора: особый двор у Ивана Васильевича, удельного князя, и все людишки его в этом дворе, которые составляли, как бы, его личное войско. Ведь опричнина, опять-таки, задумайтесь, что такое была опричнина? Некоторым образом, это была, как бы, модель будущего устройства истинного православного царства. В том числе, и его попытки играть некое монашеское сообщество, квази монашеское сообщество, где он был строгим игуменом наставником, а вся остальная опричная братия, опричный двор были его послушники. И это ведь тоже было. Точно так же и здесь: он, выделяя определенные территории, и не забывая про свои реальные материальные и социальные интересы… он включил, скажем, Подвинье в свой особый удел – какое отношение Подвинье имело к Пскову или к Ростову, или к Старице, которая постепенно становилась новой столицей этого государства в государстве? Да никакого, кроме того, что Подвинье в это время было одним из главных поставщиков финансов. Ведь Иван Грозный не отдал казну и главные финансовые приказы в непосредственное управление Симеона Бекбулатовича. Он вполне откровенно объяснял английскому послу Сильвестру, беседуя с ним в конце ноября, а затем в январе уже 1576 года, что никакого, во-первых, формального венчания не было, и ничего такого не произошло, после чего, когда Бог доставит, как он объяснял, он не мог бы себе тут же и быстро вернуть свой прежний сан. А принцу он объяснял, что, вот, народ, подданные у него подлые, изменщики – это послу от Габсбургов, от императоров – поэтому, вот, он вынужден прибегать к тому, чтобы отдавать свое царское место, свое место правителя человеку чужеродному, который никоим образом не относится ни к правящей династии, ни к самой стране. Сильвестру же он пояснял, что и народного-то избрания не было, а все только его воля, его произволение, которое он вправе тут же изменить, достаточно быстро.

С.БУНТМАН – Все-таки расскажем о Симеоне Бекбулатовиче как таковом – откуда он взялся..?

В.НАЗАРОВ – А вот тут он и лукавил. Симеон Бекбулатович имел прямое отношение и к династии, как оказалось – правда, по свойственной линии – и к тем порядкам, которые прорастали в рамках социальных институтов и социального политического устройства Московского сначала великого княжения, а потом Московского царства. Семен Бекбулатович был сыном церевича Бекбулата, появившегося… это Чингизид, на русской службе… из потомков хана Ахмата, того самого знаменитого, который в 1480 году проиграл кампанию Ивану III, после чего кончилась ордынская зависимость на Руси. На русской службе он появился в самом начале 60-х годов – Бекбулат. Достаточно часто – ну, по крайней мере, трижды – он успел отметиться в разного рода военных кампаниях и походах. Видимо, достаточно успешно. А в 65-м году умирает давний московский ставленник из Казанской династии касимовский хан Шах-Али, по-русски его тогда в источниках звали Шигалей. Он трижды становился как ставленник Москвы ханом в Казани, дважды он ссылался – и при Василии III, и при Иване IV – ну, сложная история была у человека, весьма. Касимовское ханство – это было такое своеобразное государство в государстве на среднем течении Оки, где правили Чингизиды, где имелось четыре знаменитых клана тюркских, которые сносились по своим неформальным линиям и с Крымом, и с Казанью, пока ту не завоевали. И исправно ходили на военную службу московским правителям, московским монархам. Вот наследовал на касимоском столе, на касимовском троне Шах-Али Симеон Бекбулатович, которого тогда звали, естественным образом, не Симеоном, а звали его Саин-Булатом. Несколько лет Саин-Булат пребывал в качестве касимовского царя. Вот почему я и говорю, что укрепившееся за ним впоследствии титулование царем не имеет никакого отношения к Московскому царству.

С.БУНТМАН – Не потому, что… он не московский…

В.НАЗАРОВ – Он был…

С.БУНТМАН – Московский он только великий князь был, да?

В.НАЗАРОВ – Он московский был только великий князь, совершенно верно.

С.БУНТМАН – Да.

В.НАЗАРОВ – А где-то или в конце 72-го года, что менее вероятно, а скорее, в первой половине 1573 года – ну, непосредственные мотивы нам непонятны – после осады, взятия Пайды зимой, после летнего похода в Ливонию, он крестился, получил имя Симеона, и как обычно в таких случаях бывает – а таких случаев немало – его в это время и женили, опять-таки, согласно православному обряду. А в жены-то ему досталась дочь боярина, великого боярина, который постоянно занимал до смерти Ивана Дмитриевича, князя Бельского второе место в московской думе: князь Иван Федорович Мстиславский стал его тестем. Его дочь Анастасия и стала женой Симеона Бекбулатовича. А если мы припомним, что по отцовской линии эта княжна, Анастасия Мстиславская, была внучкой царевича Петра из династии казанских ханов, который, в свою очередь, был женат на дочери Ивана III, то мы поймем, что в этой супруге Симеона Бекбулатовича текла кровь московских Рюриковичей. И с этой точки зрения Симеон Бекбулатович…

С.БУНТМАН – Свойственник.

В.НАЗАРОВ – Свойственник, да.

С.БУНТМАН – Да.

В.НАЗАРОВ – Ивана IV. Поэтому имел он отношение к московской династии.

С.БУНТМАН – Член семьи все-таки.

В.НАЗАРОВ – Да, член семьи. Член семьи. Почетный… Ну, все, собственно, вот, Гедеминовичи, которые вступали в брачные связи с московским княжеским домом Рюриковичей, они так или иначе занимали первостатейные места в русской титулованной знати всего XVI века – это однозначно. После этого опять-таки, мы ничего не знаем о Симеоне, кроме его тех или иных военных назначений. Он участвовал в походах 73-го года, он успешно, достаточно успешно, участвовал в походах лета 75-го года в канун своего… значит, применения своей политической судьбы. Сумел даже взять Пернов, когда его послали туда с его войсками на подмогу. В октябре случилось вот то, что случилось. Остался интереснейший текст, челобитная от конца октября 75-го года, где «Иванец московский бьет челом, просит перебрать людишек». Этот текст замечателен тем, что он показывает, вскрывает механизм не только того, что случилось в 75-76 году, но и что было в опричнину, потому что тогда подобного рода документов не было – некому было бить челом в 65-м году царю Иоанну Грозному, он тогда только лишь грозил, что он уедет со своей семьей и с казной за море. А вот такого «маскарада»-то не было. И случилось то, что случилось, то, что он хотел устроить. Начался, опять-таки, перебор людишек: те уходили, кто хотел служить Ивану Грозному, уходили, соответственно, в его удел, сохраняя при этом вотчины на земских уездах, т.е. на территориях, формально подчинявшихся Симеону Бекбулатовичу, но теряя там поместья. Зато земцы теряли в уделе Ивана Грозного абсолютно все. Поэтому таким-то образом Иван Грозный создавал себе новый… новый вариант или, скажем, новый, что ли… новую волну, новые поколения верных себе людей – и из элиты, и из рядового состава служилого дворянства.

С.БУНТМАН – Еще ко всему, Иван Грозный – человек… человек непростой. Серьезный, как писал Алексей Константинович Толстой.

В.НАЗАРОВ – Да, серьезный, весьма.

С.БУНТМАН – Это… и у него были соображения всевозможные – помимо тактических, стратегических соображений, государственных, у него были еще и мистические соображения, и религиозные соображения – это о тех или иных поступках…

В.НАЗАРОВ – Это как раз очень интересная сторона дела. Тут ведь что? Ведь в этом деле, которое раскручивалось и в том числе кончилось смертью для архиепископа Леонида – это тот самый, который заменил архиепископа Пимена на столе… на кафедре в Новгороде. Он был очень близок Ивану Грозному еще в Москве. Он же чудовский архимандрит! Кремлевский монастырь, под боком! Это был его прямой ставленник, которого отправили наводить порядок в той кафедре и в тех церковных организациях, которые подверглись разгрому зимой 75-го года. Когда Грозный приезжал туда в конце 71-го года, там еще стояли монахи, игумены и просто… соборные старцы и просто братья, на провеже, с них с каждого выбивали по 20 рублей – это несусветные для бедного монаха деньги – с тем, чтобы, вот, в их вине их предстоятеля, их главного человека в новгородской епископии. Тем не менее, к 75-му году и Леонид оказался среди изменников. Не иначе как вольный дух Новгорода, или близость то ли к Ливонской, то ли к Литовской земле…

С.БУНТМАН – Заразителен, заразителен.

В.НАЗАРОВ – …так и провоцировал людей на какие-то – по мнению Грозного – провоцировал людей на неадекватное поведение и нехорошие замыслы. Так вот, одним из тех, кто дал многочисленные показания и раскрутил всю эту последнюю мощную волну казней и репрессий, был Бомелий. Он был врачом и одновременно астрологом при Иване Грозном. Были задержаны его письма на латыни и греческом языке, в которых стали подозревать шифрованные донесения заграницу. Бомелий подвергся пытке… он тогда, кстати говоря, не был казнен, как иногда это пишут или считают, и он дал большие показания на многих людей. В том числе, на Леонида. Но одновременно с этим, вот, участие Бомелия, которое был астрологом, привело к тому, что некоторые иностранцы, писавшие о России того времени, зафиксировали, и не только они, но и летописец начала XVII века из москвичей – есть такой замечательный памятник, Пискаревский летописец так называемый – о слухах тогда ходивших, о том, что будет применение Московскому царству в следующем году – а год-то начинался 1 сентября 1575 года…

С.БУНТМАН – Так.

В.НАЗАРОВ – Т.е. наступал 7084 год. И смерть царя московского. Кто распространял такие слухи? Ну, так, очень предварительно, мы можем указать адрес. Вот в разгул этих казней – и в Москве, но они были и в Новгороде – в воду посадили 15 ведуний и женщин-волхвов в Новгороде. Т.е. мы можем догадываться о том… достаточно уверенно можем догадываться о том, что в связи с этим делом и в связи с подобными слухами у Грозного был непосредственный личный мотив произвести замену собственной…

С.БУНТМАН – Давайте подставим!..

В.НАЗАРОВ – Да.

С.БУНТМАН – Там же не сказано по имени, какой царь московский?

В.НАЗАРОВ – Абсолютно нет. Т.е. московскому правителю будет смерть.

С.БУНТМАН – Правителю. Хорошо, пусть московским правителем будет кто-то другой.

В.НАЗАРОВ – Вот он и был. Царь Симеон Бекбулатович.

С.БУНТМАН – (смеется) А мы подождем, посмотрим до 1 сентября следующего… вот, следующего.

В.НАЗАРОВ – Совершенно верно. И в сентябре уже 1576 года Грозный, как он и предполагал в беседах с английским послом Сильвестром, вернул себе – «тогда, когда Бог наставит» - вернул себе свой сан, свой трон, и все прерогативы. Но при этом Иван Васильевич оставил – оставил – разделение страны территориальное: были особые дворовые уезды, и были земские уезды, т.е. примерно так же, как в опричнину; был свой особый двор Ивана Грозного, в состав которого, мы знаем, скажем, неплохо, по походу 77-го года, где он подробно расписан, была своя дворовая дума – это верхняя часть, верхняя страта двора, свои думные чины. И это разделение сохранилось вплоть до 1584 года.

С.БУНТМАН – Судьба Симеона Бекбулатовича?

В.НАЗАРОВ – Иван Васильевич оценил его преданность, его послушливость. Ведь как о правителе мы ничего не знаем – ну, сохранилось…

С.БУНТМАН – Ну, он просто ничего не делал, да, наверное, вот? Лишь бы не сделать лишнего шага.

В.НАЗАРОВ – Ну, по крайней мере, по крайней мере, я думаю, некоторые грамоты, некоторые дьяки, которые были под его формальным контролем, зачитывали. Это, так сказать, была некая обязательная процедура. О том, чтобы он принимал послов – это чего не было, того не было. Казной он не распоряжался, казна так к нему и не ушла. Есть еще один нюанс, который вскрывает некие такие забывные, скажем… ну, не забавные, а показательные, что ли, качества тогдашних взаимоотношений. Он был царем, да, т.е. он сидел на царском троне, но был при этом великим князем, и при этом, судя по ряду указаний, скорее, не прямых, но косвенных, Казанским царством – а было такое деление в составе Московского царства в целом – он не распоряжался.

С.БУНТМАН – Да, да, да. Нет.

В.НАЗАРОВ – Удельный князь московский Иванец, Васильев сын, распоряжался Казанским царством, опять-таки, не очень понятно, в каком качестве – в качестве человека, который год назад был царем московским, то ли в качестве удельного московского. Но, в общем, вот такие показательные для тогдашнего политического устройства, для тогдашнего политического процесса, скажем так, вещи, они наблюдаются. Так вот, он оценил…

С.БУНТМАН – Так вот, Симеон Бекбулатович вел себя скромно, и это оценил… оценил это…

В.НАЗАРОВ – Скромно, скромно, скромно. Он оценил. Он оценил, видимо, и его желание подставить себя под возможный карающий меч судьбы или провидения. Он получил тверское княжение в удел и именовался великим князем тверским. Вот с конца 76-го года на политической карте России появилось Тверское великое княжение, также как оно, скажем, существовал в конце XV – начале XVI века…

С.БУНТМАН – Ну, это другое…

В.НАЗАРОВ – Другое, конечно, другое. Нет, ну он был… вот здесь он распоряжался целиком. У него была своя удельная дума, у него был свой удельный двор, даже есть роспись его дворовых чинов.

С.БУНТМАН – Но при этом абсолютно верен царю?

В.НАЗАРОВ – Абсолютно, абсолютно. И очень богобоязнен. Вот, скажем, опять-таки, смиренные монахи Кирилло-Белозерского монастыря, которые не забывали учитывать все свои доходы и все свои преференции, которые они так или иначе получали, записали в свое время, что «ему корм большой с поставца и поминать его всегды за 600 рублей вклад». А вклад-то был не разовый, и не рельными деньгами, а Симеон Бекбулатович в качестве великого князя тверского не взимал пошлин проездных и торговых с их судов, везших соль на продажу. И вот, они посчитали – с 1576 до 1591 года, надо полагать – насчитали, что они таким образом выгадали 600 рублей, и зачли это ему в качестве вклада.

С.БУНТМАН – Т.е. это непотерянный доход? Непотерянный доход.

В.НАЗАРОВ – Да, да.

С.БУНТМАН – Так.

В.НАЗАРОВ – Считать умели.

С.БУНТМАН – Здорово.

В.НАЗАРОВ – И это ему вспоминалось. В 1591 году, когда случилась смерть царевича Дмитрия, Симеона Бекбулатовича лишили тверского княжения, примерно в это время, точная дата неизвестна, и оставили за ним только волость Пушалино. Семью годами позднее, после смерти царя Федора, когда началась политическая борьба, связанная с выборами на Земском соборе нового царя, по донесению Сапеги, тогдашнего посла в России – он приехал с посольством, в это время был – поминалось имя Симеона Бекбулатовича, как возможного кандидата боярской партии из числа противнико Бориса Годунова. Возможно, что в это время, может быть, чуть раньше, чуть позднее, по словам самого Симеона, который рассказывал об этом капитану Маржерету уже где-то в конце зимы 1606 года, Борис Годунов прислал ему в качестве такого подарка и жалования винца. Он выпил. И ослеп.

С.БУНТМАН – Да….

В.НАЗАРОВ – В 1606 году он оказался в Москве, значит, его вызвал самозванец из такой, полуссылки, но в итоге отправил его в Кирилло-Белозерский монастырь. Видимо, в это время и он уже стал иноком Стефаном. Позднее Василий Шуйский отправил его на Соловки. Скорее всего – трудно сказать, когда, мы этого не знаем – но он вернулся в Москву. Умер он в начале января 1616 года, если мне память не изменяет, 5 января. И был похоронен в Симоновом монастыре, в соборе Симонова монастыря.

С.БУНТМАН – Да.

В.НАЗАРОВ – Вот его родство с Мстиславскими, как бы, дало эхо… вот, культура поминания была очень развита в московском обществе, этому придавалось первостепенное значение где-то, вот, с рубежа XIV-XVI века. Надо было молить за души ушедших в мир иной людей, и уже с первой половины XVI века существовали таксы в монстырях, 50 рублей стоило постоянное поминание и такой, нормальный корм на день или годины, т.е. смерти, или на день святого, в честь кого крестили того или другого человека. Так вот, его вдова – она тоже была пострижена, и стала из Анастасии инокиней Александрой – вспоминала о муже своем часто, и даже тогда, когда она, по видимому, не вполне знала судьбу его. В 1606 году она дала много из его казны в Троице-Сергиев монастырь – где-то, видимо, весной, когда его отправили в Кирилло-Белозерский монастырь, а она одновременно была пострижена. Там был жемчуг, который она отдала, который в три раза был дороже золота. Всего она дала и золотых вещей, и жемчуга, почти на 250 рублей – это цена хорошего имения, т.е. большого села с большой площадью земельной в хорошем состоянии. В 1611 году – она, видимо, не знала еще точно его судьбы – это тогда, когда… ну, скорее всего, это в начале Семибоярщины, она дала уже свои вещи, дала в Симонов монастырь. Там были атласные и золотные шубки на собольем меху, там были летники атласные золотые, которые… каждый из которых стоил с неплохую деревеньку. Вот таким образом…

С.БУНТМАН – Вот такая история.

В.НАЗАРОВ – …аукнулась в последующей жизни… Богатство, видимо, было у Симеона Бекбулатовича накопилось немало в его казне.

С.БУНТМАН – Спасибо! Владислав Назаров – вот такая история. Ивана Грозного и Симеона Бекбулатовича. Программа «Не так!», совместная с журналом «Знание – сила».