«Россия 1905 года. Лейтенант Шмидт» - Олег Будницкий - Не так - 2005-06-11

С.БУНТМАН – Совместная программа с журналом «Знание – сила», Олег Будницкий сегодня у нас в студии. Здравствуйте, добрый день!

О.БУДНИЦКИЙ – Добрый день!

С.БУНТМАН – «Знание – сила»-то какой теперь гламурный выходит – обложка такая, глянцевая.

О.БУДНИЦКИЙ – Да.

С.БУНТМАН – Вот, так что к своему 80-летию, которое когда? – через полгода примерно будет у нас. 80 журналу «Знание – сила», так что он как-то вот… такая теперь бумага белая…

О.БУДНИЦКИЙ – Уже.

С.БУНТМАН – Но он как-то так, вот, по-моему, выходит из тяжелых времен, тьфу-тьфу-тьфу – дай Боже!

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, журнал-то хороший.

С.БУНТМАН – Ну, журнал всегда был хороший. Времена не всегда ему как-то так, соответствовали. Вот, ну что ж. Я бы две вещи сказал перед тем, как мы начнем говорить о лейтенанте Шмидте. Странный достаточно был фильм по телевидению, где лейтенант Шмидт – ну, в общем-то, такая, фигура больше психоневротическая и больше обуреваемая финансовыми проблемами и какими-то личными комплексами, чем та благородная фигура, которую мы привыкли в советские времена видеть и изучать. И, кстати, все упоминания благородства Шмидта и какой-то его героичности, они так, тихо осмеивались, вплоть до кадра из фильма «Доживем до понедельника», вот, где говорится о лейтенанте Шмидте и замечательно о нем рассказывается. Вот, это первое. А второе, наш слушатель Александр Владимирович – я напоминаю, что номер пейджера 961-33-33, для абонента «Эхо Москвы» - вообще говорит, что, действительно, каждая историческая личность выбивается из общего психического ряда. Ну, т.е. чтобы стать особенно революционным деятелем, надо быть немного не в себе. Вот, наверное так. Ну так вот, что так, что не так вообще в этой нашей жизни столетней давности?

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, во-первых, об этом фильме – это не первый странный исторический фильм на РТР, а, вот, последнее произведение еще было какое-то гнусноватое, я бы сказал. Не просто странное, а гнусноватое. Когда какие-то факты, которые были или которых домыслили, трактовались всегда не в пользу обвиняемого, ибо лейтенант Шмидт там выступал исключительно в роли обвиняемого, а не в роли исторического героя. Когда я говорю «исторический герой», я не вкладываю сюда ни позитивного, ни отрицательного значения. Любой исторический деятель – это исторический герой. Шмидт действительно вошел в историю в таком ореоле благородства, мужественности и героизма, и вот теперь, через 100 лет его, как бы, вот так, достаточно жестко дегероизируют.

С.БУНТМАН – Но честности ради надо сказать, что там приводились и очень такие, благожелательные, по меньшей мере, оценки современников, причем современников не последних – писателей больших. Но с каким-то…

О.БУДНИЦКИЙ – Но не потомков.

С.БУНТМАН – Да. Но с каким-то таким сожалением они приводились – ну вот, ребята, конечно, великие, но ничего не понимали в настоящей сути событий.

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, с лейтенантом Шмидтом вообще странная история. Вы знаете, если уж мы заговорили о различных средствах массовой информации, я заглянул, перед тем, как идти на передачу, в Интернет – а что пишут? Так вот, первые из первых ста сносок о лейтенанте Шмидте, на написание «лейтенант Шмидт», было одна о лейтенанте Шмидте, все остальные были о сыновьях лейтенанта Шмидта. Вот таким вот образом. И я с удивлением узнал, что для некоторых достаточно образованных представителей, скажем так, молодого поколения, лейтенант Шмидт – не реальная фигура, а это, вот, какой-то персонаж из романа.

С.БУНТМАН – Персонаж из романа Ильфа и Петрова.

О.БУДНИЦКИЙ – Да, Ильфа и Петрова. И, может быть, и начнем-то вообще с сына, для того, чтобы эту ситуацию-то разъяснить.

С.БУНТМАН – Да, кстати, нам задают вопрос о настоящих детях.

О.БУДНИЦКИЙ – Да, совершенно верно, и я это предполагаю заранее, поэтому хочу сразу с этим разобраться. Тут два момента: во-первых, а был ли мальчик? Во-вторых, если был, то почему при советской власти, при которой фигура Шмидта была исключительно благородной и героической, может быть, даже чрезмерно, почему было дозволено, вот, вывести такого персонажа и, как бы, трепать это славное имя? Ну, мальчик был, было ему 16 лет в 1905 году, и он был с папой, с лейтенантом Шмидтом, на «Очакове», на том самом мятежном крейсере, и вместе с отцом спасался от орудийного огня в ледяной воде, был захвачен, 40 дней провел в заключении, но потом по малолетству освободили. В 17 году добился того, чтобы к его фамилии приставили еще одну часть – «Очаковский». А потом, представьте себе, воевал против советской власти с оружием в руках в составе белых армий.

С.БУНТМАН – Так.

О.БУДНИЦКИЙ – И в 20 году ушел с Врангелем, вот, с последними этими судами, из Крыма в эмиграцию. Выпустил там, в эмиграции, воспоминания об отце в 26 году. Умер в Париже в 51-м. Когда Борис Пастернак писал поэму «Лейтенант Шмидт», то, вероятно, по его просьбе, Марина Цветаева встречалась с сыном лейтенанта Шмидта и писала ему «чудный мальчик» о сыне лейтенанта Шмидта. Ну, он уже был далеко не мальчик, но, вот, видимо, производил такое впечатление. Так что сын был, а почему было дозволено, вот, имя сына, так сказать, трепать, не называя – понятно, почему. Потому что белый эмигрант. Так что ответ очень и, с одной стороны…

С.БУНТМАН – Потому что тогда получалось, что лейтенант Шмидт – это одно…

О.БУДНИЦКИЙ – Да.

С.БУНТМАН – А сын лейтенанта Шмидта – это вообще другое.

О.БУДНИЦКИЙ – Совершенно другое, да. Поэтому можно… какие-то мошенники могли использовать имя – все нормально. Вот, ну а теперь, собственно, о лейтенанте Шмидте и вообще, о странностях. Ну, вспомним, да, классику: «Я странен, а не странен кто ж?»

С.БУНТМАН – «Кто ж?» Да.

О.БУДНИЦКИЙ – В эпоху революционных потрясений это особенно заметно, и революции, их ведь не делают – я уже неоднократно эту мысль высказывал – профессиональные революционеры, они потом, как бы, на волне возникшего движения, вот, уже делают свое революционное дело более профессионально, чем какие-то другие люди. Но всегда во все времена левые революции начинаются стихийно, революции начинаются неожиданно, и революции выдвигают неожиданных совершенно людей. Ну, вот я назову три такие фигуры 1905 года, как Гапон, да? Священник, вождь революции – так его, в общем-то, трактовали. Это, скажем, Хрусталев-Носарь – настоящая фамилия Носарь, по документам рабочего Петра Хрусталева стал председателем петербургского совета рабочих депутатов – совершенно фантастическая фигура…

С.БУНТМАН – Так, да.

О.БУДНИЦКИЙ – И вот такая, случайная. И лейтенант Шмидт, который никогда не был революционером. И стал, наверное, самым главным героем революции 1905 года, главным и безусловным. Причем это был отнюдь не мальчик. Может быть, это… когда мы говорим о лейтенантах – это такие 20-летние ребята приходят на ум…

С.БУНТМАН – Да, да.

О.БУДНИЦКИЙ – Ему было 38, между прочим, и за плечами была довольно интересная биография, и, в общем-то, ни происхождение, ни биография, как бы, не наводили на мысль, что этот человек станет вождем революционного восстания, и станет кумиром революционной России.

С.БУНТМАН – Ну, авторы, например, фильма, считают эту биографию и карьеру крайне неудачной. Т.е. такой, скажем, производящей стресс постоянный, и вызывающей желчную зависть ко всем остальным – к сослуживцам и т.д. Т.е. он неудачный офицер. Неудачливый какой-то.

О.БУДНИЦКИЙ – Видите ли, начну с того, что он ведь ушел, он свою военную карьеру вынужден был прекратить. А прекратил ее по весьма романтической и прискорбной причине – он женился. Женился на уличной, точнее на портовой, проститутке. И это не была какая-то внезапная страсть, судя по всему, это была попытка спасти заблудшую душу. Шмидт в своих записках, в заключении, вспоминал о том, что в 15-летнем возрасте он принимал участие в гектографировании исторических писем Лаврова Петра Лавровича. Напомню, что в этих исторических письмах Лавров сформулировал идею о том, что интеллигенция должна вернуть долг народу. Ну, если Шмидт и был что-то народу должен, то он вернул этот долг с лихвой. Ибо спасти заблудшую душу не удалось – это была некая Доминикия Гавриловна Павлова – и несмотря на то, что Шмидт, в общем-то, прожил с ней 17 лет, счастья это не принесло, исправления тоже. В общем, девушка вела себя время от времени так же, как вела себя и до замужества, родила Шмидту сына. Кстати, после развода – развод был по инициативе Шмидта – сын остался с отцом, что тоже довольно симптоматично, и о матери не вспоминал или, во всяком случае, вспоминал без всякой любви. Так, ну а после этого у Шмидта были несколько веселых лет, когда он получил небольшое наследство и поехал со своей женой в Париж. И, кстати, о некоторой склонности, действительно, к приключениям и, с другой стороны, о свойственной Шмидту недюжинной храбрости – он увлекся воздухоплаванием, летал на воздушном шаре. И в Россию когда вернулся, вернулся с собственным воздушным шаром и устраивал показательные выступления. Ну, в общем, неудачно – однажды шар упал, Шмидт здорово ушибся, ушиб почки и потом всю жизнь этим мучился. Именно поэтому, кстати говоря, он и не доплыл до японской войны – его, значит, в Суэце списали на берег, поскольку, в общем, понятно было, что он не боеспособен. Так. И потом Шмидт вернулся было на флот военный, служил на тихоокеанской эскадре, и там у него были столкновения с Чухниным, с будущим палачом севастопольского восстания – а тот, в свою очередь, был когда-то обижен дядей Шмидта. А дядя Шмидта был полный адмирал, кавалер всех российских орденов и сенатор. И один из участников Крымской войны, обороны Севастополя. Отец Шмидта тоже был адмирал, только не полный, а контр-адмирал, тоже участник севастопольской обороны – боев на Малаховом кургане. И он был начальником – последняя его должность – он был начальником порта и градоначальником города Бердянск. Т.е. в общем, как бы, корни такие, весьма морские, весьма солидные. Но, так или иначе, Шмидт уволился с военного флота и стал служить во флоте торговом. И здесь у него было все нормально. Понимаете? Он стал в конце концов капитаном торгового судна российского общества пароходства и торговли – РОПИТ. Он получал приличные деньги – очень приличные – хотя служба была нелегкая – он писал в одном из писем, что он на суше проводит дней 60 в году, а в основном служит на океанских линиях и, в общем, по 11-12 дней не может принять ванну, потому что просто негде. Так, но деньги были не маленькие, и у него… нельзя сказать, что эта карьера была неудачна. Когда он был призван из запаса во время Русско-японской войны, то вместо 500 рублей в месяц – 500-600, оклад министра был 1000 – он стал получать 80 рублей как военный офицер. Поэтому тут, знаете, неизвестно, у кого задалась, у кого не задалась карьера. Вот то, что касается личной жизни – там действительно была проблема, которую Шмидт создал сам себе. Но это, знаете, у всех бывает, правда, не столь, может быть, экзотически. И что интересно – Шмидт, в общем-то, не участвовал ни в какой политической деятельности, хотя писал – по крайней мере, задним числом – что он всегда принадлежал к левым, что он всегда стоял, так сказать, за угнетенных, за свободу и т.д. Хотя никак в практической деятельности это не проявлялось. Не проявлялось, правда – но опять-таки, это все задним числом – те, кто с ним служил, писали всегда, что матросы его очень любили, и что Шмидт был образован, справедлив, честен, во что вполне можно поверить. Во всяком случае, никаких оснований сомневаться в этом нет. И вот, что происходило в 1904-05 годах. Сначала он собрался с эскадрой… с эскадрой Рождественского, можно сказать, вокруг света на Японскую войну, но в Суэце был списан, вернулся, немножечко пришел в себя, получил в управление, под командование такой, небольшой миноносец в Измаиле. Так, в общем, прозябал там, и вот тут, значит, с одной стороны, начинаются революционные события, а с другой стороны, действительно, в жизни Шмидта случается крупная неприятность, связанная с деньгами и, опять-таки, с семейными проблемами, но не его, а его сестры. Его сестры, и ему нужно было срочно выехать к ней – она жила в Керчи. Он не стал спрашивать разрешения начальства, т.е. это было грубейшее нарушение воинской дисциплины, которое могло повлечь за собой заключение в крепости до 3 лет. И уехал, покинул свое судно. При этом – он там был единственный старший офицер, на судне – он взял с собой деньги судовые. Казначейство было закрыто, он не мог их сдать, поехал на перекладных поездом. На пароходе, понятно, пойти, хотя было короче, не мог, поскольку его могли там легко обнаружить. И где-то у него эти деньги украли. 2 с половиной тысячи рублей – по тем временам большие деньги.

С.БУНТМАН – Ну, деньги да, действительно очень большие.

О.БУДНИЦКИЙ – Да. Вот, и это… потом он вернулся и рапорт по команде, так сказать, вот, сделал, что деньги у него похищены. Его обязали в двухнедельный срок вернуть, иначе суд. Ну, в двухнедельный срок ему вернуть не удалось, потом он все-таки взял… Он жаловался, что, вот, когда я получал 500 рублей как капитан – никаких проблем, пришел в банк, взял кредит. Сейчас я получаю 80 рублей – никто кредита не дает. Ну, в конце концов кредит ему дали, и он расплатился, но это было уже незадолго до, собственно говоря, решающих событий в его жизни.

С.БУНТМАН – Ну, в общем-то, ему поверили, что это не был умысел, что он… что умысел и кража.

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, в общем, да. В общем, да.

С.БУНТМАН – Иначе было бы по-другому.

О.БУДНИЦКИЙ – Да, понимаете, тут есть одна, конечно, странность – вот, со своей этой самой дамой, с которой он переписывался, точнее, больше он писал, чем она, познакомился в июле 1905 года. Вроде бы, они встретились на Киевском ипподроме. Возникает вопрос, что лейтенант Шмидт на этот самом ипподроме делал? С другой стороны, если бы он действительно эти деньги проиграл на скачках – во-первых, большая сумма, это не могло не остаться в памяти, не произвести впечатления, во-вторых, уж после его ареста, наверняка бы вытащили. Так что, я думаю, что версия Шмидта, что бы там ни говорили через 100 лет его недоброжелатели, скорее всего, ближе к истине. Так или иначе, он этого не скрывал, и вот этот самый долг свой несчастливый полностью покрыл. И вот, в Севастополе, в октябре 1905 года, собственно говоря, начинается то, что сделало лейтенанта Шмидта лейтенантом Шмидтом, и уже когда называешь это сочетание, ни у кого не вызывает сомнения, о каком Шмидте идет речь. Манифест 17 октября 1905 года, на следующий день демонстрация, свобода, причем Шмидт призывает идти к тюрьме с тем, чтобы требовать освобождения арестованных. Толпа идет к тюрьме, по толпе стреляют. 8 убитых, около полусотни раненых, и через день похороны. Собирается гигантская толпа – по разным данным, от 10 до 40 тысяч человек. Это Севастополь, это 1905 год! И Шмидт произносит речь, речь, которая сделала его знаменитым по всей России еще до всякого восстания. Это клятва, так называемая, Шмидта – это страничка текста, она записана, опубликована эта клятва. Я приведу некоторые цитаты, они, с одной стороны, как бы выспреннее немножко. Сейчас, в наш критический век как-то это звучит не совсем так. А теперь представьте: это открытая могила, это гробы убитых вчера – позавчера, точнее – людей, это третий день русской свободы после Манифеста 17 октября, и Шмидт говорит – я цитирую: «У гроба подобает творить одни молитвы. Но да уподобятся молитве слова любви и святой клятвы, которую я хочу произнести здесь вместе с вами. Души усопших смотрят на нас и вопрошают безмолвно: «Что же вы сделаете с этим благом, которого мы лишены навсегда? Как вы воспользуетесь свободой? Можете ли вы обещать нам, что мы последние жертвы произвола?» И мы должны успокоить сметенные души усопших, мы должны поклясться им в этом. Клянемся им в том, что мы никогда не уступим ни одной пяди завоеванных нами человеческих прав. Клянусь!» - говорит Шмидт, и толпа повторяет за ним «клянемся». «Клянемся им в том, что всю работу, всю душу, самую жизнь мы положим на сохранение нашей свободы. Клянусь! Клянемся им в том, что свою общественную работу мы всю отдадим на благо рабочего неимущего люда. Клянемся им в том, что между нами не будет ни еврея, ни армянина, ни поляка, ни татарина, а что все мы отныне будем равные и свободные братья великой свободной России. Клянемся им в том, что мы доведем их дело до конца и добьемся всеобщего избирательного права. Клянусь!» - последние слова. Представляете, значит, это экспромт. И это вот слова, так сказать, брошенные в толпу, которая хором за ним все это повторяет. На следующий день Шмидт проснулся знаменитым – не было в России человека, который не знал, кто такой лейтенант Шмидт. И Шмидт стал кумиром моряков, солдат, рабочих – всех. И клятва Шмидта стала – вот эти несколько десятков слов, произнесенных им, привели к тому, что он был избран пожизненным членом совета рабочих депутатов Севастополя.

С.БУНТМАН – Остается все равно очень много вопросов – вот как это произошло, что произошло дальше, все-таки, какие были основные мотивы… Об этом мы поговорим в программе «Не так!» после кратких новостей.

НОВОСТИ

С.БУНТМАН – Россия, 1905 год, лейтенант Шмидт, Олег Будницкий у нас в студии. И мы заставили проснуться лейтенанта Шмидта знаменитым всемирно… всероссийски. А может и, кстати говоря… а за границей как-то реагировали на эти события вообще?

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, конечно.

С.БУНТМАН – Естественно.

О.БУДНИЦКИЙ – Конечно.

С.БУНТМАН – Смешно пишет нам Павел: «Еще раз о клятве Шмидта – кто клялся? В чьем присутствии?» Это были похороны жертв расстрелянной демонстрации.

О.БУДНИЦКИЙ – Да.

С.БУНТМАН – А что заставило Шмидта принять в этом участие? Вот непосредственно, что заставило?

О.БУДНИЦКИЙ – Хороший вопрос. Что вообще заставляет людей принимать участие в революции? Шмидт, те записки, которые он писал, находясь в заключении – сначала он был арестован после этой речи, вскоре, но под предлогом должностного преступления, а вовсе не по… не за эту речь. И то, что можно понять по его многочисленным письмам к Зинаиде Ризберг, с которой он познакомился в вагоне поезда, и с которой у него завязался вот этот самый знаменитый почтовый роман, который лег впоследствии в основу фильма. Так, он писал, что он всегда был за свободу, за простой народ, за трудящихся, за справедливость, что он был социалистом, но он был социалистом вне партии. И он, как это тогда делали многие, говорил, что нужно объединиться всем социалистам, социал-демократам, эсерам, что он их объединит, он их возглавит, он даже писал какие-то письма в союз союзов, в Москву, такую организацию, объединявшую различные общественные антиправительственные силы. Т.е. с точки зрения Шмидта его приход к революционному движению был логичным. Но если бы не случилось революции, не случилось бы матросского восстания в Севастополе, о котором мы сейчас будем говорить, то, наверное, так бы эти стремления и пожелания остались стремлениями и пожеланиями. Но здесь разразилось. И Шмидт себя неожиданно стал реализовывать как революционный вождь. Причем он, как бы, не творил события, а шел за ними. Вот его появление в качестве публичного оратора, скажем так, случилось потому, что был издан Манифест, которого добились другие, начались демонстрации, которые начались стихийно, в значительной степени. И далее он шел за событиями. И даже, собственно, самое главное в его жизни – это то, что он возглавил восстание на крейсере «Очаков» и ряде других кораблей, и объявил себя командующим черноморским флотом и дал телеграмму императору с требованием созыва Учредительного собрания – это не он организовывал, восстание началось до него и без него. Началось оно 11 ноября, 13 к нему пришли матросы и пригласили его, попросили его, припали к его ногам, с тем, чтобы он возглавил восстание. Во-первых, Шмидт был уже достаточно популярной, почти культовой фигурой, во-вторых, он был офицер. Все-таки, они понимали, что управлять кораблем они не могут. И Шмидт пошел. Шмидт пошел, 14 ноября он возглавил восстание, он поднял, значит, знак «Командую флотом. Шмидт», он дал телеграмму императору. А 15, примерно с 3 часов до 3:45, огнем с броненосцев артиллерийским крейсер «Очаков» получил тяжелейшие пробоины, ряд кораблей, которые присоединились к крейсеру, также подверглись обстрелу, в том числе, миноносец «Свирепый», который пытался изобразить торпедную атаку… минную атаку на броненосцы. Миноносец, на котором Шмидт и некоторые другие пытались уйти, был также подбит, и там он был захвачен вместе со своим сыном, в полуголом виде, поскольку он бросился с «Очакова» горевшего и вплавь добирался до этого миноносца. И уже оказался впоследствии в тюрьме в Очакове, где его содержали подальше от Севастополя, опасаясь того, что будут его освобождать, и там же был судим и приговорен к смертной казни. Это вот так, очень коротко.

С.БУНТМАН – Да, о том…

О.БУДНИЦКИЙ – …о том, что произошло. Так. Иногда начинают высчитывать, а какие были ошибки, какое было соотношение сил, выстрелов и всего прочего – бессмысленно считать. Если флот не пошел за ним в большинстве своем, восстание было обречено. Конечно, огневая мощь «Очакова», тем более, что он проходил только ходовые испытания, в 1902 был спущен на воду, конечно, был современный, быстроходный, хорошо вооруженный, бронепалубный крейсер, но там и вооружение-то не было до конца доведено: из его, там, пушек две штуки реально могли стрелять, и всех выстрелов максимально, которые с «Очакова» произвели, было 6. 6 штук.

С.БУНТМАН – Нет, ну если бы пошли все, это бы не имело никакого значения.

О.БУДНИЦКИЙ – Конечно. И он на миноносце, он пытался, он обходил строй кораблей, и взывал к ним, чтобы перешли на его сторону, на сторону революции. Получилось… был на «Пантелеймоне» - это бывший «Потемкин», корабли сразу переименовывали, да, после этого – половина команды вроде бы перешла, а потом, в конце концов все-таки это не получилось. В итоге вот такой расстрел и подавление восстания. Командовал подавлением адмирал Чухнин, о котором мы сегодня уже говорили. Дальше был суд, исход которого был, в общем-то, понятен. Суд – все-таки царские были времена, а не последующие, там, советской власти – из всех этих самых восставших матросов и солдат, которых было немало, к смертной казни приговорили Шмидта и еще троих лидеров восстания на «Очакове» - Частника, Антоненко и Гладкова. 6 марта 1906 года на острове Березань их расстреляли. Руководил расстрелом, кстати говоря, однокашник Шмидта, Михаил Ставраки, которого Шмидт поцеловал, сказал «прощай, Миша», вот, «передай, там, поцелуй мою сестру», и после чего они были расстреляны, причем представьте себе популярность Шмидта и страх того, что все-таки что-нибудь произойдет – расстреливала команда с канонирской лодки «Керец». Стояли, значит, вот эти самые матросы вооруженные, которые должны были дать десять залпов – 50 человек. За ними стояли три взвода солдат, которые должны были стрелять в них, если те не будут стрелять, а за ними стоял корабль, который должен был стрелять и в тех, и в других, если что-нибудь произойдет. Страх перед тем, что Шмидт будет освобожден, был весьма велик, и, повторяю, популярность его была просто безумна, невообразима. Матросы говорили… некоторые отказались исповедоваться, некоторые – вот все, кроме Шмидта – перед смертью, и сказали, что «у нас бог – Шмидт», один из них сказал. Вот. Он вел себя на суде и на следствии, и перед казнью очень мужественно, и, в общем, умер героем – это безусловно. Может быть, он был не самым лучшим вождем восстания, но умереть он сумел достойно, и это еще добавило вот той самой краски в портрет Шмидта, как кумира и безусловного героя революции.

С.БУНТМАН – Ну вот, здесь возникают такие вот вопросы: Шмидт… если обратиться к тому же самому фильму, как точки отсчета, то Шмидт себя во время восстания ведет как террорист, как провокатор, а матросы его, в основном, как заложники получаются. Он их принуждает, они уже не хотят, они видят, что здесь совсем не то, не… какое-то не то дело делается. Он их принуждает, и он, вот, своей волей их ведет к ужасному концу.

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, это, конечно, ерунда. Повторяю еще раз, восстание началось до Шмидта. До Шмидта. Тогда, когда матрос Петров публично, перед строем ранил, смертельно ранил адмирала Писаревского и капитана Штейна, которые, значит, там, вели себя неправильно, что дало сигнал к таким, уже массовым вооруженным выступлениям. Это был матросский, солдатский бунт, и, повторяю еще раз, бунтовщики пришли к Шмидту и призвали его. Это безусловно так. Шмидт перевел это дело как бы на всероссийский уровень – вот этой своей телеграммой императору с требованием созыва Учредительного собрания, и придал восстанию более такой, осмысленный, я бы сказал, оттенок. Но не он его начинал, и если говорить о его вине, Шмидта, то, собственно, она такая же, как любого другого участника этих событий – я бы не стал его как-то выделять. Он вроде бы, хотел избежать кровопролития, но когда уже дело пошло вот так, стенка на стенку, он вел себя так, как и должен был вести себя вождь восстания.

С.БУНТМАН – «Почему во время восстания, - вот пишет нам Геннадий, - Шмидт стал капитаном второго ранга? Кто ему присвоил это звание?»

О.БУДНИЦКИЙ – Во время отставки, по случаю отставки. По… когда человек уходит в отставку, ему присваивают следующий чин.

С.БУНТМАН – А почему не капитан-лейтенантом?

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, капитан второго ранга шел дальше, так.

С.БУНТМАН – Лейтенант, капитан-лейтенант, капитан второго ранга.

О.БУДНИЦКИЙ – Капитан второго ранга.

С.БУНТМАН – Капитан второго ранга?

О.БУДНИЦКИЙ – Да.

С.БУНТМАН – «Шмидт был предшественником революции. Почти все вожди революции были негодяями, как относиться к личности Шмидта?» Замечательно. Замечательно. Негодяями оказались, Михаил, те, кто пережил революцию, пришел к власти – так получается, да? И уже стал каким-то образом руководить массами и прибегать к репрессиям, как это бывает очень часто.

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, для вождя революции иногда очень важно вовремя умереть. Вот. Кстати говоря, вот, память о восстании пытались стереть – как «Потемкина» переименовали, так переименовали и «Очаков». Он стал «Кагулом». Вот, потом участвовал в Первой мировой войне, потом был захвачен немцами, потом попал в руки белых – вооруженные силы юга России – и был переименован в «Генерала Корнилова». И в 20-м году ушел в эмиграцию, да, ушел в Бизерту, где корабль конфисковали французы за российские, там, долги. В 24 году французы согласись его, после признания, отдать Советскому Союзу. Но потом, когда Советский Союз отказался заплатить все-таки царские долги и долги Временного правительства, то французы опять его конфисковали и переплавили его на металлолом, и, значит, продали металлолом. Вот такая интересная судьба у бронепалубного крейсера «Очаков». Вот, а что касается Шмидта, то он стал… т.е. масштабы преклонения перед этой фигурой трудно себе вообразить. В мае 17 года расстрелянных перезахоронили – в Севастополе. Кто, вы думаете, принимал самое деятельное участие в перезахоронении?

С.БУНТМАН – Кто?

О.БУДНИЦКИЙ – Командир черноморского флота адмирал Колчак.

С.БУНТМАН – Т.е. это во время революции?

О.БУДНИЦКИЙ – Во время революции, да, после февральской революции…

С.БУНТМАН – Да, да, да, представляю…

О.БУДНИЦКИЙ – …в мае 17 года.

С.БУНТМАН – Да, да.

О.БУДНИЦКИЙ – Потом его еще раз перезахоронили при советской власти. Так, он уже находится теперь на том самом… могила вот та, которая была в 20-е годы, новая сделана. И еще до всякой, значит, октябрьской революции начали снимать о нем фильмы. Первый фильм о Шмидте вышел в 17 году, между прочим. Назывался «Жизнь и смерть лейтенанта Шмидта». Поставил фильм режиссер Зарудный Александр Ефимович, тот самый, который впоследствии поставил бессмертный советский фильм «Тимур и его команда». Это была одна из первых его работ, если не первая вообще в кино. А в 19 году вышел – в 19 году, представьте себе, да, Гражданская война! – вышел новый фильм о лейтенанте Шмидте, который назывался «Лейтенант Шмидт – борец за свободу». И в этом фильме состоялся, между прочим, актерский дебют Леонида Осиповича Утесова.

С.БУНТМАН – Кинематографический?

О.БУДНИЦКИЙ – Кинематографический, да, дебют.

С.БУНТМАН – Да.

О.БУДНИЦКИЙ – И первый фильм, в котором он снялся. Но он играл не Шмидта, он играл адвоката Зарудного, одного из… знаменитого адвоката, который был одним из защитников на процессе, вот, на «очаковцев», на процессе Шмидта. Так что, о Шмидте, вот, творилась такая, ну, не легенда, я бы сказал, а вот… его личность так, как бы, превращалась в идеально-образцовую, уже с 17 года, еще до всяких большевиков. Ну, и дальше шло по нарастающей: выходило множество книг. И в советское время, кстати говоря – в советское время – когда на фоне, вот, всех этих историй КПСС и прочее хотелось людям чего-то другого, к Шмидту многие испытывали симпатию, даже те люди, которые крайне отрицательно относились к революции, разумеется, к деятельности коммунистической партии. И в Шмидте стали искать человеческое. А человеческого в нем было немало, особенно, вот, его знаменитый эпистолярный роман – вот он познакомился с дамой в поезде, общались они 40 минут – с Зинаидой Ризберг – и потом возникла переписка, продолжавшаяся до самой, практически, смерти Шмидта. Дама оказалась, с точки зрения сестры, по крайней мере, Шмидта, достаточно нескромной, и опубликовала переписку свою со Шмидтом. Вышла она в 22 году. Хотя там, в общем-то, есть такие вещи, которые, ну, пишутся не для общего обозрения. И вот, там предстает психологический такой портрет Шмидта. В известном смысле, это письма самому себе, понимаете? Потому что, ну что он знал об этой Зинаиде Ризберг? Да практически ничего. Поговорили, и он писал письма некой идеальной женщине. Некой идеальной женщине. Это была такая вот исповедь, размышления на всякие, иногда весьма отвлеченные, темы. Когда они еще раз встретились – она приехала… получила свидание со Шмидтом – то, опять-таки, по утверждению его сестры – а Вы знаете, что иногда женщины относятся друг к другу по разным причинам не очень позитивно – то Шмидт был разочарован. Она оказалась и внешне не такой, и духовно не такой… Но это, опять-таки, по наблюдениям сестры. Так или иначе, вот, письма были опубликованы, послужили, опять-таки, основой уже советского фильма «Почтовый роман». Ну, там роль Зинаиды Ризберг играет гораздо более симпатичная женщина, видимо, чем была сама героиня романа Шмидта, актриса Светлана Коркушко. Вот. Кстати говоря, в одном из писем Шмидт пишет Зинаиде, и это очень важное, мне кажется, признание, дающее понять то, каким человеком был Шмидт. Я цитирую: «Никогда не был застрахован в обществе рассудка и не буду. Это страховое общество рассудка налагает на меня такие суровые правила, так стесняет мою жизнь, что я предпочитаю остаться при риске погореть, но с ним вечного контракта не заключаю. Слишком дорого это спокойствие не погореть обходится. Уже одно требование жить не на 10-м этаже, а никак не выше 5-6, да еще непременно с каменной лестницей, которая могла бы со всем скарбом, во всякий момент, вывести на место, в безопасное место. Я желаю не только в 10, но и в 100 этаже обитать, и на землю желаю не по каменной лестнице осторожненько спускаться, а прямо, может быть, мне любо будет с 100-го этажа вниз головой выкинуться – и выкинусь». И выкинулся.

С.БУНТМАН – Да.

О.БУДНИЦКИЙ – Вот это то, что пишет сам Шмидт, и вероятно, вот только такие люди, которым хочется жить в 100-м этаже – напомню, тогда таких зданий просто не существовало – и человек, который не хочет осторожненько спускаться по лестнице – лифтов, опять-таки, тоже практически не было – вот только такие люди, наверное, и могут вдруг возглавить движение, возглавить толпу и повести за собой массы, что и удалось лейтенанту Шмидту.

С.БУНТМАН – Между прочим, вот я все время думаю, что адмирал Колчак не просто как по конъюнктуре момента, например, занимался и перезахоронением останков Шмидта. Мне кажется, что здесь психофизически очень есть… есть какая-то общая какая-то тенденция. Что Колчак был человек во многом, который человек поступка тоже был во многих вещах, такой вот. И внутренне, может быть, он… у него был очень силен – судя по тому, что он писал – очень силен был… такое чувство Абсолюта, такого вот. Абсолюта. Вот это его и о присяге монархии очень многое, то, что он… трагедия, которую он и создал, и пережил потом в Сибири, и то, что он сделал и на Черном море, когда он кидался золотым оружием.

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, о Колчаке можно много говорить…

С.БУНТМАН – Да.

О.БУДНИЦКИЙ – Это нас уведет сильно в сторону от Шмидта, но я думаю…

С.БУНТМАН – Да.

О.БУДНИЦКИЙ – Я думаю, что Колчаку Шмидт был симпатичен.

С.БУНТМАН – Ну вот, вот…

О.БУДНИЦКИЙ – Я думаю, что…

С.БУНТМАН – …он чувствовал, чувствовал, что-то такое, важное для себя вот в этой фигуре.

О.БУДНИЦКИЙ – Говорят, что адмирал Макаров предлагал Шмидту, когда тот только что еще был молодым совсем мичманом – официально предлагал идти с ним в полярное плавание – по какой-то причине это не состоялось. Ведь Колчак был полярный исследователь – я не исключаю, что когда-то, где-то, может быть, и пересекались.

С.БУНТМАН – Ну это необязательно, это совершенно необязательно.

О.БУДНИЦКИЙ – Да, но, видимо, он был ему симпатичен. Колчак был все-таки человеком убеждения, я не думаю, что он бы разыгрывал там какую-то комедию. Тем более, что ведь тогда Романовская монархия обрыдла всем, включая высший генералитет – ведь именно генералы отказались поддержать своего главнокомандующего монарха в решающий момент.

С.БУНТМАН – Да, но Колчак, при своей откровенности, говорил, что он свободен от той присяги, потому что той уже страны нет.

О.БУДНИЦКИЙ – Кстати говоря, о другом адмирале – Чухнине. Понятно, что в той обстановке, и понятно, что при наличии партии эсер он был обречен после того, как командовал подавлением восстания. И его таки убили, причем было два покушения, и одно совершила женщина, Екатерина Измайлович, которая пришла к нему на прием под видом, там, дочери адмирала, просительницы, стреляла в Чухнина, ранила его, тот быстро спрятался под массивный стол письменный и тем самым уцелел. Екатерину Измайлович вытащили во двор, привязали к дереву, и под командой жены адмирала расстреляли. Из тела было извлечено, по некоторым данным, более 40 пуль. Поразительно, что она была дочерью генерала, который в то время командовал корпусом еще не вернувшейся с Японской войны армии. Вот, а ее родная сестра, Александра Измайлович – это та самая Александра Измайлович, которая впоследствии была членом ВЦИК, которая тогда сидела уже в это время в тюрьме за терроризм, и была в 41 году расстреляна вместе с Марией Спиридоновой

С.БУНТМАН – Марией Спиридоновой, да…

О.БУДНИЦКИЙ – …в Орловской тюрьме. А потом-таки матрос Акимов застрелил адмирала на его даче Новая Голландия, перепрыгнул через забор и скрылся. Вот таков был финал Чухнина.

С.БУНТМАН – Ну, и фактически, в какой-то степени, финал истории Шмидта, «Очакова», восстания – один из финалов, скажем так.

О.БУДНИЦКИЙ – Ну, видите, финала истории Шмидта нет, поскольку, как мы видим, в нашем обществе мы опять переписываем историю, да, и, хотя, конечно, оценка личности и деятельности Шмидта должна быть более взвешенной, но, тем не менее, не надо менять все знаки с «плюсов» на «минусы», от этого ближе к исторической правде мы не станем.

С.БУНТМАН – Олег Будницкий, программа «Не так!», совместная с журналом «Знание – сила». Спасибо!