Чувства в истории: предмет изучения или развлечения? - Игорь Андреев - Не так - 2001-05-14
С.БУНТМАН: Чувство в истории, чувство и разум. Между прочим, для того века конфликт, многажды описанный и на Западе, между чувствами и долгом, чувствами и разумом, век 17-й, но все это для нас чрезвычайно актуально откуда берется на самом верху, у людей, которые не предназначены для того, чтобы использовать глубокие и иногда разрушительные, иногда созидательные чувства? Что это такое вообще, чувства в истории, когда мы их изучаем? Сколько романов авантюрных, все на чувствах и замешано.
И.АНДРЕЕВ: Ну, какая литература без чувств! Так что изобилие чувств вполне объяснимо, и в принципе всю нашу историю мы знаем по чувствам. И уж если вы коснулись истории западной, я бы сказал, что там богаче гамма чувств, и не только потому что эти люди, как вы сказали, не предназначены, наоборот, они предназначены. Просто если подходить уже как историк, что такое классицизм, что такое барокко это чувство, там культивируется чувство, только чувство героя надо являть, классицизм или барокко, и иные наоборот. Наш 18 век в этом плане - это 17 век Франции, я понимаю, что это такое не совсем корректное
С.БУНТМАН: Но в этом конфликте чувства и долга - вот он здесь, русские трагедии все в 18-м веке.
И.АНДРЕЕВ: Совершенно верно, причем более обостренно даже, я бы сказал. 17 век в этом смысле, конечно, попроще, но там просто другая трагедия, другая драма чувств. Потому что сегодня мы попытаемся говорить на эту тему на примере Софьи. Это борьба чувств, явление этих чувств, неожиданное для нас, в условиях перехода, перехода от старой России к новому времени. То есть это когда некие традиционные религиозные чувства, религиозность как проявление чувств не просто что верит, а как верит, - и вдруг она слетает, и являются светские чувства, ими нельзя пренебрегать, это уже не то, что надо скрывать, как это было ранее, и совершенно удивительное, и удивительное на примере Софьи. Я должен сказать, что сама эта тема выпрыгнула тоже, выпрыгивает через чувства. Я помню, я сидел в архиве, листал дела, это достаточно нудная на самом деле работа, потому что мало что находишь, особенно если идут такие типичные дела, и вдруг встречаю такую отписку воеводы Новгородского полка, связанную с тем, что пришла грамота ему из Москвы по поводу рождения царевны, царевны Софьи. Соответственно, раз родилась царевна, этикет требовал, это не царевич, конечно, но тоже определенного изъявления радости. Ну и воевода пишет о том, что они собрались с половчанами, тост был поднят соответствующий в общем, бурная некая эталонная радость. Но парадокс-то заключается в том, что пишет это Хованский Иван Андреевич, тот самый, которого Софья отравит. Причем опять же, 17-е, крещение, у Софьи это почти совпало с рождением, и его в 82-м году, накануне 17-го Софья с братьями, как все мы помним, бежала от мятежников из Москвы, а Иван Андреевич был как бы главой, и она его вызывает, заманивает, и накануне ее именин приговор - Хованского и его сына казнят. Самый лучший подарок, который можно было преподнести к этим именинам. И меня настолько это потрясло! Интересно, как бы он писал, пусть это была эталонная радость, но если бы он знал, что произойдет, изё 1483 ё1 57-го в 82-м году, в честь кого он радуется. История в этом смысле
С.БУНТМАН: Да, кривая ухмылка судьбы получается.
И.АНДРЕЕВ: Но мы вернемся к нашему разговору, конечно. Я вот на что хочу обратить внимание. Я думаю, сейчас наши зрители будут говорить о том, что история чувства, страсти вещи неразделяемые. Да, в общем так, и одно из направлений в развитии нашей истории это копание, искание, особенно там, где речь идет о биографических каких-то жанрах, выявление чувств. Все это замечательно, иначе и быть не может, и интересно, хотя всегда тут есть некоторая неодолимая тайна. На самом деле, мы до конца в этих чувствах разобраться не можем, потому что не всегда есть источники, поэтому, конечно, нам важна некая социализация что ли чувства в смысле понять общий фон этих чувств. Я приведу пример. Вот как у нас в историографии предлагают Софью в такой классической советской литературе. Она непонятно откуда появляется, из пены, как богиня. Потому что по художественной литературе понятно, какая это Россия, по художественной литературе ясно, как живут женщины, а если мы берем историческую литературу, то замечательный, конечно, классический труд Забелина "Домашний быт царей и цариц". Но замкнутые терема, что там происходит непонятно, и вдруг из этого терема появляется Софья. Надо сказать, что уже и в советской историографии понимали, конечно, что такой подход слишком узок, и всегда уже говорили о том, что различный уровень жизни, замкнутость, то, что часто связывают с Византией, хотя на самом деле это неправильно.
С.БУНТМАН: А с чем это надо связывать?
И.АНДРЕЕВ: Это восточная больше традиция заперли в терем, причем, конечно, советская историография правильно подчеркивала, что речь идет о верхнем слое общества. Конечно, запереть в терем женщину, которая работала наравне с мужчиной ясно Но тут объяснение чисто классовое в этом смысле. Сейчас так называемая гендерная женская история идет, она очень и любопытна, и перспективна, мы еще коснемся этого вопроса. В гендерной истории, во-первых, само понимание женщины закрепощенной отсутствует, во всяком случае сейчас, по мере движения развития гендерной истории, утвердились несколько таких тезисов, и первый тезис женщину не рассматривают как единую неразличимую неразделимую категорию. Она всегда делилась. Это первое. Но все равно теремная жизнь для царевен и цариц - это вещь естественная, она была. Но когда усомнились то, что было должно и что было на самом деле, вот это должное и сущное
С.БУНТМАН: Значит, мы чего-то не знали или просто не хотели знать
И.АНДРЕЕВ: Просто не подходили с этой точки зрения, потому что как научная проблема она не стояла. Были какие-то отдельные эпизоды неординарного поведения женщин, мы говорим только о верхних слоях в данном случае. Они возникали как некая изюминка, порождающие интерес события какие-то, вывихи - но насколько они типичны? Во-первых, сама проблема так и не ставилась, во-вторых, поставить эту проблему насколько это типично было сложно, и до сих пор сложно, конечно, потому что источники, здесь, конечно, проблема источников. Хотя нельзя прямо сказать, что источников нет - просто мы не ставили соответствующие вопросы к этим источникам, и не разрабатывали соответствующие методы и методику работы с источниками. Но даже в этом плане, когда мы поставим эти вопросы, все равно ощущается нехватка источников. Я приведу просто еще один пример, чтобы слушателю было понятно, на примере, правда, царя. Вот царь трудяга он или не трудяга? Ну, с Петром тут все ясно. А предшественники Петра? Если мы начинаем смотреть по дням, как они, а есть возможность, но не по дням, очень точно восстанавливать их биографию, то выясняются сплошные богомольные походы, разного рода праздничества, церковные церемонии. Когда у них остается время на дела? Когда они решали? Что они правили или только царствовали в какой-то степени? Такие вопросы просто не задавали.
С.БУНТМАН: Кто же государством занимался?
И.АНДРЕЕВ: Совершенно верно. Или задавали и отвечали на вопросы на основе 2-3 источников, высказываний иноземцев, иностранцев, но их можно найти и такие, и такие на самом деле. Проблематика такова была. Теперь иначе. Теперь можно просто сидеть, подсчитывать, чтобы на "массовом" источнике дать какие-то твердые заключения. Вот то же самое. И вот нельзя сказать, что здесь такие у нас огромные подвижки, во всяком случае, этот вопрос сдвинулся и изучают. Вот если мы заглянем в этот терем 17 века с точки зрения, как явилась Софья у нас, то мы видим, трещины в этом тереме пошли.
С.БУНТМАН: А что делают-то царевны, княжны, боярышни?
И.АНДРЕЕВ: Надо сказать, что судьба царевен и судьба боярышень это различные судьбы. Там перспектива замужества, а тут нет этой перспективы. Софья-то тем и интересна, что она по сути дела на открытый бунт пошла, ломая прежний стереотип судьбы.
С.БУНТМАН: То есть мы можем с уверенностью сказать, что судьба царевны это только быть царевной, или только монастырь, или что?
И.АНДРЕЕВ: Да, в принципе, так. Если мы посмотрим, было несколько попыток поломать эту судьбу. Не их попыток, а это династические браки. Сложности были изначально, потому что не было женихов для московских царевен. После того как все православные царства рухнули, найти православного равного царевне жениха это целая проблема была, просто их не было как таковых. Тем более что по мере усиления православности негативное отношение Если Иван свою дочку Елену мог отдать за польского короля, оговорив, что она остается в православии, а он остается католиком, то дальше это уже было немыслимо. Были просто попытки найти каких-то принцев не первой свежести, не лучшей закваски, что называется, но надо сказать, что принцы и не рвались в Москву, потому что московские невесты недорого стоили, тут просто по уровню и значимости Московского государства, это не 18-й век, когда и женихи, и невесты все нарасхват. Но были попытки. Вспомните Ксению, Бориса вот тут как раз известная широта взглядов Бориса и, может быть, любовь.
С.БУНТМАН: Но Борис был какой-то из ряда вон выходящий во многом государь.
И.АНДРЕЕВ: Конечно, это человек с более широкими взглядами, чем предшественники, и если бы, опять мы в сослагательной форме, но, может быть, это событие за век до Петра. Ксения ей приглашают первого жениха, устава шведского, он приехал такой безалаберный, он привез даже свою пассию. В общем, ничего не вышло из этого дела, не только потому что друг другу не понравились, впрочем, мы не знаем, понравились или не понравились, это и неважно было на самом деле, конечно. Он просто не сменил вероисповедания, не согласился.
С.БУНТМАН: Если приглашался сюда принц, ему надо было сделаться, как потом, Петром Ивановичем, или Петром Федоровичем, или Федором Богдановичем.
И.АНДРЕЕВ: Во всяком случае, первое требование было такое. Он наотрез отказался. Вообще его судьба потрясающа на самом деле. Он не уехал. Кончилось тем, что он получил некий удел и в 1607 году в Кашине умер, уже отставленным будучи, экс-жених у нареченной невесты Ксении. Потом Иоанн Ганс, датский принц, который уж тут они все друг другу понравились, и тут столько романов на свет божий по этому поводу, и все замечательно, и он готов решать вероисповедальный вопрос, относительно детей и прочее, но он неожиданно умирает, причем известно, что Годунов переживает, нарушая все традиции, приходит к нему, к постели умирающего, больного, чуть ли за ним не ухаживает. Это нонсенс на самом деле, такое поведение государя, нам так кажется, а может быть, оно достаточно типично в этом смысле. Ну и Ксения вот вам попытка ее. Следующая попытка найти жениха, брачный этот вопрос решить это дочь первого Романова, Ирина, сестра Алексея Михайловича, это известная история с Вольдемаром, это уже королевич шведский, но он вне брака, хотя, как сказали бы, усыновлен. Тут история тянется полтора года, не будем время на нее отрывать, но она совершенно тоже потрясающая по своим интригам. Ему обещали, что он приедет и останется в своей вере. Он приезжает и получает обратный вариант требуют от него, чтобы он принял православие. Все это заканчивается очень печально.
С.БУНТМАН: Но не надо обманывать человека.
И.АНДРЕЕВ: Считается по летописным известям, что Михаил настолько расстроился, что не удается его на истинный путь наставить, что от расстройства и умер.
-
С.БУНТМАН: Давайте сейчас из 17 века, где какая-то у нас готовая Софья получилась, что по учебникам, что по многим книгам, сейчас мы попытаемся понять, откуда у нее сильные чувства появились и такая свобода внутренняя. Но я бы хотел задать такой вопрос для электронного голосования: в наше время, когда все можно и все позволено, и чувства есть, и разум есть, и расчет и т.д., как вы считаете, все-таки политиками, будь то дамы, которых сейчас много, даже и президенты есть, и премьер-министры, не говоря уже о королевах, руководят в политике решающим образом чувства вместе со страстями или разум вместе с расчетом? В течение 5 минут вы можете голосовать. Мы, между прочим, так и не знаем, у Софьи все-таки разум или чувства что друг друга заслоняло в ее такой неожиданно и жестко интересной, но неожиданно женской политике все-таки для 17 века в России.
И.АНДРЕЕВ: Как явление женщины
С.БУНТМАН: Женщины как субъекта политики. Политика-то у нее была о-го-го!
И.АНДРЕЕВ: Политика узурпатора, я бы сказал, у нее, насчет "о-го-го" можно поспорить. Вы сказали про свободу, я бы даже уточнил. Она, конечно, была способна на поступок и на дерзость, это неожиданно. Если посмотреть с точки зрения некоей наследственности, то у Алексея Михайловича двое его детей способны были на поступок, на дерзость Софья и Петр, и, видимо, здесь такие генетические вещи. Хотя и сыновья обещали, но у Алексея Михайловича сыновья все оказались хворыми, за исключением Петра, и те обещания, которые с ними были связаны, то образование, которое он им дал, не было реализовано. Кстати, и по страсти они не равнялись ни Петру, ни Софье.
С.БУНТМАН: Ни Федор, ни Иван.
И.АНДРЕЕВ: Конечно. Может быть, Федор просто физически не мог эти страсти показать. Хотя на такой иконописный образ он, например, первую супругу углядел, по преданию, судя по всему, имеющему историческую основу: он ехал, увидел, она ему понравилась, и он заставил выбрать ее.
С.БУНТМАН: Но это определенное мужество, кстати говоря, мужество и смелость.
И.АНДРЕЕВ: Мужество и смелость, потому что мы как-то всегда сбрасываем, говорим о чувстве и забываем о чувстве и забываем о возрасте. Ведь это все молодые люди, они, так уж получилось, весь 17-й век вступают мальчики или подростки на российский престол. Но к Софье вернемся
С.БУНТМАН: Кстати, мы ее тоже какой-то теткой представляем.
И.АНДРЕЕВ: Ну, в общем, да. 25-й год шел ей, когда она в 82-году приходит к власти.
С.БУНТМАН: Ну, это немало уже по тем временам для женщины в какой-то степени.
И.АНДРЕЕВ: Для женщины немало, она уже шла старой девой. Во-первых, что обращает внимание. Видимо, уже происходил некий слом даже в конце правления Алексея Михайловича. Он начинает ему позволять некую свободу. Известные комедийные действия Алексея Михайловича - и они-то присутствуют. Правда, как они присутствуют? Так же, как до этого выходят наши царицы и царевны на то же богомолье. Все зашторено, все закрыто, в церкви они стоят за отдельной занавеской, смотреть на них нельзя, так же они смотрели эти комедийные действа в потешной палате. Ясно закрыть их полностью занавеской было нельзя, они бы тогда что-то не увидели, поэтому у них такая решеточка была, по описанию, здесь они смотрели все эти представления, которые устраивались. Кстати, потом Софья ставила тоже, есть сведения, она Мольера чуть ли не ставила. Насколько это точно, можно оспорить и усомниться, но сам факт, что связывается с ее именем. Но тут даже другое. Ведь она добилась, чтобы ее учили у Симеона Полоцкого вместе с братом Федором.
С.БУНТМАН: Сама добилась?
И.АНДРЕЕВ: Да. Это потрясающе. Мы не знаем, как это получилось, но вы поймите, что ну что значит - царевна покидает женскую половину дворца, терем и выходит. Если царевна болела, к ней вызывают врача, доктора, и он осматривает ее - полная темнота, осмотр сводится к тому, что он пульс, например, щупает, и щупает не прямо, а кладут полотно, и он через полотно. И вдруг она, Софья, добивается. Во-первых, две вещи. Никто из сестер не хотел учиться, это одна Софья выродок такой в семье Романовых, это первое, и это свидетельство, конечно, незаурядности Софьи. А второе то, что она все-таки получила разрешение. Тут и Алексей Михайлович в некоем новом свете выступает. Не только сыновей надо учить необычно, уже несколько по-новому, но и дочерей. А самое главное первый такой прорыв и первая устремленность Софьи. Дальше если мы посмотрим, уже при Федоре. При Федоре они вообще все разнуздались, и тетки Федора, и сестры Федора, несомненно, Федор дал им такую возможность в силу возраста, в силу, видимо, большей либерализации.
С.БУНТМАН: Но жизнь изменилась вообще, и все это чувствуют, что меняется жизнь.
И.АНДРЕЕВ: Да, единственное, что мы точно не улавливаем, источники позволяют, мы отдельные вкрапления улавливаем этих перемен. Видимо, она каким-то образом стала причастна к делам, не совсем понятно, как, но отдельные события, которые происходят, говорят об этом. Во-первых, она сразу же включилась в государственную деятельность, не приготовленная, это, видимо, говорит об обратном, что она уже при Федоре была в курсе каких-то дел. Опять любопытная целеустремленность. Если те сестры предпочитали большую свободу, возможность больше беситься в тереме, в подмосковных селах и т.д., Софья вот к чему стремится. А потом она вообще решается, человек поступка, как и Петр. Когда Федор заболел, она начала ухаживать за братом, то есть она прилюдно явилась, при докторах, при придворных, и ухаживает за братом, подносит ему лекарства и т.д. По нашим понятиям, что тут особенного. На самом деле это изменение вообще норм поведения, и она это пробивает.
С.БУНТМАН: Мы посмотрим, что с ней сделали чувства. Очень интересно, потому что свобода, как мы сейчас можем понять, еще и в свободе разума заключалась, в свободе учения и в свободе узнавать. Но чувства были сильные, судя по всему. Кстати говоря, тут проходило у нас сейчас голосование, 254 человек позвонили, и сначала был очень интересный ход. Современной политической жизни отказали в чувствах почти все, все было на одном разуме, а потом поборники чувств все-таки добились своих 47%, хоть не вышли на первое. 47% и 53% - все-таки это сильное место для сильных чувств. А мы продолжаем. Софья развивается, вырывается из круга. И что же?
И.АНДРЕЕВ: Ну вот, этот отрыв, или прорыв даже точнее, Софьи, это момент последние дни Федора, любимого брата, а потом смерть Федора. Она здесь вообще учинила ненормированный. Ведь когда умирает царь, то разрешается только царице появиться, царицу несут на санях, старый древнерусский обычай еще, вспоминайте Владимира Мономаха и т.д., провожают в путь все, больше никто. И вот Софья приходит, плачет над гробом брата. И здесь, между прочим, удивительная параллель это уже не просто скорбь, а Софья это уже и чувство, и разум, конечно. Я уже не знаю, когда у нее явилась эта мысль подумать о прорыве, не просто прорыве беситься в тереме, а подумать об общественной некоей деятельности, - но параллель такая - Софья и Екатерина. Вспомните, Елизавета Петровна умирает, и Екатерина скорбит в черном перед всем народом, перед придворными. И Петр III, который себя соответствующим образом ведет, совершенно безобразно и оскорбительно с точки зрения памяти к тетке. Вот Софья тоже скорбит, искренне, видимо, скорбит над гробом брата, а Петр он десятилетний, спрос маленький. Наталья Кирилловна-то его уводит под предлогом, что "трудно стоять, Петруша, тяжело", и контраст разом возникает. Причем она вообще, Наталья Кирилловна, была недовольна появлением Софьи, и это все, нагнетается эта ситуация.
С.БУНТМАН: Но здесь больше, наверно, инициатива от Натальи Кирилловны идет.
И.АНДРЕЕВ: Недовольство то, что Софья явилась да. Ей все время приходилось проигрывать Софье, потому что с точки зрения ума, конечно, Софья на три головы выше Натальи Кирилловны. Но как она использует эту ситуацию? Дальше по Невиллю это иноземец, который оставил записки, Софья перед тем, как уйти уже, пишет о том, что их обделили, обделили их брата, "нет у нас ни батюшки, ни матушки и никакого заступника, брата нашего Ивана на царство не выбрали" вот такая апелляция. То есть она, как и Екатерина, общественное мнение начинает обрабатывать этим же чувствами.
С.БУНТМАН: Мы не можем обойти ее романы, если так можно сказать, или роман. Сразу приходит на ум Голицын, но только ли там Голицын.
И.АНДРЕЕВ: Да, Софья у нас новатор и в смысле романов. Это такой неожиданный поворот. Когда она приходит к власти, сначала преступая через кровь, сначала кипятя этот бунт стрелецкий вместе с Милославскими, потом приход к власти, в 86-м году она даже присваивает себе титул "Самодержец", что опять вызывает острое недовольство Натальи Кирилловны, и появляется идея вообще ее венчания на царство, потому что вообще (сейчас мы вернемся к роману, это все связано) она утрачивает легитимность. Она же регент, а братья-то растут, старший брат уже свадьбу сыграл.
С.БУНТМАН: Значит, надо их или устранять, или венчаться.
И.АНДРЕЕВ: Устранять - не устранять, Ивана-то она готова сохранить, а вот Петр опасен. Поэтому она ищет такие легитимные пути. По ее инициативе заказывается несколько парсун, гравюр, где она изображена отдельной персоной, отдельно от братьев, с регалиями царскими, с титулом, по сути дела, царским. И вот любопытно, к вопросу о том, что разнуздались: тут же сестры заказывают портреты своих персон в порфирах, то есть они тоже царствующие как бы особы. Потом, правда, им пришлось сменить. Но вот вам время и не только отдельные чувства Софьи, а ломаются все эти чувства, то есть женская история здесь становится как часть общей истории, свидетельствующая о неких не только чувственных переменах, но общественных переменах в житие. А так получилось, что она новатор и в смысле личной жизни. В общем, приближаются зрелые годы, и здесь появляется Василий Васильевич, образованный, знающий языки, на европейский манер держащий свой дом. Она его видимо полюбила. Мы же все помним по Толстому, "Петр I", где он просто цитирует, и даже сохранилось два письма Софьи, так называемые азбучные письма, и их как бы шифровали, хотя они дешифровываются очень легко, я просто напомню. Там несомненная любовь, но любовь такая чисто женская, это еще не государственная любовь в этих личных переписках, это те женские письма, которые у нас сохранились. Если вы посмотрите, Морозова боярыня это такие же письма, но только сыну, там любовь другая, естественно. Ее сестра Евдокия тоже подобные. Если мы посмотрим Лопухину, которая пишет Петру то же самое, такие чувства. Она пишет: "Свет мой, братец Васенька, здравствуй, батюшка мой на многие лета! А мне, мой свет, не верится, что ты к нам возвращаешься" это он в Крымских походах. Или второе, вообще потрясающее письмо, там есть удивительная строка: "Брела я пешая из Воздвиженска, и от тебя отписка о боях, я не помню, как взошла, чла, идучи". То есть она идет в Троицу (несколько километров они пешком всегда проходили, царствующие особы), получила она отписку, разорвала и на ходу читает. Вот, чистая любовь. Что можно сказать, вроде все замечательно, она его любит. Но вдруг появляется вторая любовь, это любовь к Федору Шакловитому, и причем это любовь, когда Василий Васильевич Голицын отсутствует, когда он в походах.
С.БУНТМАН: Далеко зашло новаторство!
И.АНДРЕЕВ: Я, откровенно говоря, до сих пор в некоем пребываю недоумении, что здесь, где больше искренности, где больше политического расчета, потому что при несомненной искренности чувств Софьи, всегда разум у ней крепкий был. Этот вам тот же вариант Екатерины, я недаром проводил эту параллель, потому что у Екатерины всегда ум над сердцем владел.
С.БУНТМАН: Никогда ее не заносило.
И.АНДРЕЕВ: Да, вот у Софьи, видимо, то же самое, потому что в этой любовной истории Голицын - это как бы поддержка Софьи такая официальная, это славные дела, которые не удалось сделать, а Шакловитый это человек как бы с неким темным прошлым, способный на темные делишки. И с помощью Шакловитого пытается Софья решить некий вопрос, например, венчания на царство попытки или удалить, например, физически Наталью Кирилловну, "медведицу старую", и "медвежонка" Петра. Так что здесь такое странное переплетение получается чувств и разума.
С.БУНТМАН: Да, удивительно. Софья требует еще изучения все-таки пристального.
И.АНДРЕЕВ: Да, конечно. Потому что наследие Софьи - ее стихи, она вирши писала тому же Василию Васильевичу Голицыну, ей писали. Вот тут двустишие. Медведев Софье по поводу открытия Греко-Латинской Академии: "Яко же Ольга свет веры явила, за ежи небо вечно учинило Ольгу за это на небо, так и ты свет наук явити хочешь в России и в небе век жити". То есть она - ценность не религиозную, а светскую в науке, и за это ей жить и в России и на небе вечно.